Академия волшебства Смирнов Андрей

5

Незаметно началась и прошла короткая, теплая зима. Ранним утром (а иногда и в середине дня, если занятий было немного) Дэвид тренировался в клубе, затем отсиживал пять-шесть часов на уроках, после чего возвращался в гостиницу, читал и практиковался в освоении заданного на дом материала. Свободного времени оставалось только чтобы поесть и поспать. Он не был одарен магическим талантом от природы, и там, где у Брэйда или у других соучеников землянина волшебство рождалось легко, как бы само собой, Дэвиду приходилось брать упорством и постоянной отшлифовкой уже освоенного. Когда начались занятия по стихиалке, он за счет прежнего опыта некоторое время держался впереди всех, но уже очень скоро выяснилось, что то, что ему самому казалось довольно неплохими достижениями в этой области, таковыми отнюдь не являлось. Прочие ученики осваивали стихии гораздо быстрее, чем он когда-то. Было неприятно сознаваться себе в этом, но от правды не уйти: уже к концу первого курса он скатится от первых позиций к последним. Слабый природный Дар означал, помимо всего прочего, ещё и плохую способность к интуитивному постижению, а рационально обосновывалось далеко не все, что им говорили, немалая часть предлагаемой информации должна постигалась без участия логического аппарата. Впрочем, теории на уроках стихиалки было вообще очень мало, только краткие инструкции вначале и подведение итогов в конце, основным же содержанием урока, безусловно, являлась практика.

При освоении большей части магических техник одна из проблем состоит в том, что недостаточно просто объяснить, «как это работает» или провести наглядную демонстрацию. Слова, жесты, определенные цепочки образов, выстраиваемые сознанием, лишь сопровождают волшебство, балансируют и направляют его, но сам колдовской акт совершает гэемон мага. Между тем даже способность управлять своим энергетическим полем не значит почти ничего, когда это поле требовалось сконфигурировать в каком-то принципиально новом виде или выйти в какую-то новую область метамагической реальности. Точно так же как способность двигать рукой не дает автоматически умения писать, а умение выводить буквы, в свою очередь, не означает, что складывать их в слова ученик будет без ошибок. Знание же орфографии, в свою очередь, не означает ещё способности написать мало-мальски вразумительный текст. И так же как и в письме, в освоении магических техник существовали свои «уровни» и «степени постижения», притом выход на новую ступень означал не экстаз просветления, а лишь возрастающее число совершенно различных по существу задач, решать которые приходилось одновременно. Со временем, правда, наработанный навык позволял выполнять большую часть задач автоматически, не задумываясь об этом; выстраивание посредством гэемона сложнейших заклинательных схем превращалось по простоте исполнения в своеобразный аналог мышечного усилия. Но об этом уровне управления ученики, и Дэвид Брендом в том числе, могли только мечтать.

Освоение новой техники на уроке стихиальной магии обычно начиналось с того, что учитель — Финелла из Шэльёта, молодая девушка, на вид которой нельзя было дать больше двадцати пяти лет (на самом деле, ей было около семидесяти, но об этом мало кто знал) — дав необходимые инструкции, захватывала гэемон ученика своим собственным полем, после чего творила заклятье. Так взрослый, взяв руку ребенка в свою и аккуратно водя зажатым в детской ладошке карандашом, учит его, как пользоваться этим предметом. Запомнив состояние, пережитое в момент совместного колдовства, ученик теперь и сам мог воспроизвести его. В первое время использовались зрительные или звуковые ключ-образы, затем, по мере наработки навыка, они становились не нужны.

Конечно же, Брэйд и Идэль не были единственными, с кем Дэвид поддерживал хорошие отношения. Он перезнакомился не с одним десятком учеников, что было неизбежно, поскольку на занятиях по разным предметам состав групп был разным. Общими, например, для Брэйда, Дэвида и Идэль были уроки только по системной и стихиальной магии, а также по теории волшебства. На уроках астрологии Брэйд и Идэль сидели вместе, Дэвид в это же время мог изучать прикладную ритуалистику или боевку. На уроках демонологии дорожки Брэйда и Дэвида снова сходились, а Идэль отправлялась постигать азы астрального проектирования. На уроках же, посвященных отдельным стихиям, они занимались обычно порознь, ибо интересы их тут мало совпадали. К своим четырем стихиям Дэвид не рисковал пока добавлять новую — он помнил предупреждение Лэйкила о том, к чему может привести жадность в делах такого рода. Стихиями Брэйда были Земля, Вода, Кровь и Смерть, стихиями Идэль Свет, Воздух, Смерть и Вода.

Впрочем, несмотря на обилие знакомств, свободное время (если таковое все-таки удавалось выкроить) Дэвид предпочитал проводить либо с Брэйдом, либо с Идэлью. К концу зимы, правда, они стали собираться втроем все реже: у Дэвида завязался роман с девушкой, которая, как и Брендом, посещала местный фехтовальный клуб; завела себе приятеля и Идэль. Однако ни Меланта из Зергала — девушка Дэвида, ни любовник Идэль Кантор кен Рейз в компанию так и не вписались. Меланта была одержима идеей правильного образа жизни — занималась спортом, питалась строго по расписанию и даже пыталась убедить Дэвида, что по расписанию им следует заниматься и сексом. Она была готова вычерчивать графики и составлять таблицы, чтобы определить периоды, когда звезды будут благоприятствовать интимному взаимопроникновению их сексуальных энергий, а когда, наоборот, мешать. То, что Дэвид родился в весьма отдаленном мире, чрезвычайно ее расстраивало: небесный рисунок на Земле Т-1158А имел совершенно иной вид, чем в Нимриане, и вычисления, и без того нелегкие, превращались в каторжный труд. Естественно, Меланта на дух не выносила Брэйда, который во всем был ее полной противоположностью, и прилагала все усилия, чтобы избавить Дэвида от дурного влияния хеллаэнца. Брэйд, в свою очередь, не упускал случая позлить Меланту демонстрацией собственной неправильности: употреблением слов с явными ошиПками, заказом плохо сочетаемых блюд, и пространными рассуждениями на тему, в какие неприятности попадают люди, всегда и во всем соблюдающие правила.

Что касается Кантора кен Рейза, то его Дэвид невзлюбил с самого начала. Психологический тип, к которому принадлежал Кантор, Дэвид называл «сильными людьми» — когда у него было хорошее настроение, и «самодовольными ублюдками» — когда настроение становилось плохим. В самой силе, конечно, не было и не могло быть ничего плохого — отвращение у землянина вызывала не сила сама по себе, а навязчивая демонстрация оной, гипертрофированная мужественность, дополненная моральной недоразвитостью.

Кантору не было ещё и девятнадцати, но выглядел он, как минимум, лет на пять старше. Высокий рост и атлетическое телосложение, точеные черты лица, безграничная самоуверенность, подкрепленная врожденным магическим Даром, принадлежностью к благородной семье и кругленькой суммой на личном счету — все это создавало образ весьма привлекательный для женского взгляда. Кантор был убежден, что так и должно быть. Он чувствовал себя «хозяином жизни».

Несмотря на то что на занятиях между учениками не проводилось никаких различий (за исключением успеваемости), сами собой возникали группы учеников, объединявшиеся по происхождению и социальному статусу.

Высшая аристократия Хеллаэна и Нимриана в Академии, как правило, не обучалась, постигая Искусство в частном порядке, либо, как Лайла и Лэйкил, обучаясь, использовала выдуманные имена и вообще старалась по возможности крутизну свою невообразимую лишний раз окружающим не демонстрировать. Таким образом, балом правили детишки мелких самостоятельных землевладельцев, вассалов более могущественных колдунов, а также безземельных аристократов, перебравшихся в города и составляющих городскую «элиту». В своем большинстве это были юноши и девушки шестнадцати — восемнадцати лет, вдобавок щедро наделенные магическими способностями от природы. Неудивительно, что они ощущали себя «золотой молодежью стержневой нации» — тем более что в известной степени так оно и было. Их самолюбование — качество, которое к зрелому возрасту перерастет либо в горделивое чванство, либо в ненавязчивое чувство собственного достоинства (у тех, которые к тому времени вообще останутся в живых) — в сочетании с юношеским максимализмом и психологической незрелостью давало убойный эффект. Дорогу подрастающим волчатам лучше было не переходить, а с теми, кто все-таки осмеливался это сделать, они расправлялись жестоко и быстро.

Впрочем, с другими группами учащихся их интересы пересекались крайне редко: прочие, с точки зрения «хозяев», стояли слишком низко даже для того, чтобы обращать на них внимание. «Прочие» предпочитали уступать «хозяевам» дорогу, воспринимая их появление как природное бедствие, с которым приходится только мириться, «хозяевам» же, в большинстве случаев, марать руки о более слабых, чем они, учеников-чародеев было попросту не престижно. Время от времени «волчата» сцеплялись друг с другом. Естественно, это происходило не в стенах Академии и другие ученики о таких стычках, как правило, ничего не знали. Одной из причин ссор среди «золотой молодежи» являлось то, что происходили они все из самых разных семей, многие из которых издревле враждовали между собой. Дети из дружественных семей объединялись, чтобы противостоять другой группе «волчат», объединявшихся по схожему принципу. Свое соперничество они предпочитали не выставлять на всеобщее обозрение, и Дэвид об этой подковерной борьбе знал не больше всех прочих. Наблюдал только, как неожиданно исчезает, переставая появляться на занятиях, то один, то другой юнец. Возможно, исчезнувший просто решил бросить учебу и заняться чем-нибудь другим, более интересным… а возможно, этого неоперившегося чародея никто и никогда больше не увидит. Иногда появлялись родители исчезнувших, но как-то мельком, и о содержании их бесед с преподавателями никто учеников не информировал. Среди учеников постоянно муссировались слухи о прошедших либо готовящихся дуэлях. Иногда исчезнувшие через некоторое время как ни в чем не бывало появлялись снова — не все дуэли заканчивались смертью. Но это, конечно, случалось редко.

Кантор кен Рейз, кстати, как раз и являлся предводителем одной из таких «волчьих стай». Впрочем, до настоящих «волков» (по местным меркам) им было ещё очень далеко. Но они старались. Изо всех сил старались. И можно было быть уверенным, что рано или поздно из Кантора и ему подобных вырастут настоящие хищники — безжалостные и беспринципные, как и большинство нимриано-хеллаэнских магов.

Ради справедливости стоит заметить, что далеко не все представители «золотой молодежи» делились на враждующие группы или относились ко всем, не принадлежавшим к их избранному кругу, как к недочеловекам и грязью под ногами. Среди них попадались и вполне «адекватные» (с точки зрения Дэвида) молодые люди, и даже такие, которые невольно вызывали в нем уважение. Хотя и они предпочитали заводить себе друзей среди учеников «своего круга» (социальная пропасть между ними и всеми остальными все-таки была слишком велика), тем не менее со своими сокурсниками, не столь богатыми, знатными и одаренными от природы они вели себя вполне нормально, поддерживая по возможности хорошие отношения со всеми. Таким человеком, например, был Эдвин кен Гержет, старший сын хеллаэнского барона — зрелая и вполне достойная личность, несмотря на свои девятнадцать лет. Как и большинство хеллаэнцев, он тяготел к темной магии. С Дэвидом они сблизились ещё и потому, что Эдвин также регулярно посещал местный фехтовальный клуб. Он был настоящим мастером меча.

На следующей за «кругом избранных» ступени стояли полноправные граждане — как правило, обеспеченные горожане либо их дети: в этой группе можно встречались люди всех возрастов. «Золотую молодежь» они побаивались, а на тех, кто стоял ниже, поглядывали с презрением. Впрочем, здесь были и те, кто не придавал кастовым различиям никакого значения — например, тот же Брэйд. К счастью, у него хватало ума не лезть к «избранным» со своим панибратством.

К самой низшей категории принадлежали эмигранты, бывшие по возрасту, как правило, значительно старше Дэвида.

Скеггель и Идэль, и им подобные «высокие иностранные гости» не имели четкого статуса. К Скеггелю, с его врожденными смертоубийственными навыками, даже «волчата» относились с некоторым уважением; Идэль же, принадлежавшая в Кильбрене по происхождению к самым высшим кругам общества, здесь по своему положению приравнивалась максимум к горожанке. И то — только потому, что с Кильбреном Нимриан соединяли давние торговые, культурные и исторические связи.

Далеко не все начинали обучение с первого курса. Особо талантливые или получившие необходимое образование дома, в семейном кругу, обычно пропускали первый курс системной, боевой, стихиальной и теоретической магии. Кантор и Эдвин начали обучение по этим предметам сразу со второго курса, а Лайла — с третьего.

Учитывая все вышеизложенное, роман, завязавшийся между Кантором и Идэль, вызвал у друзей кильбренийки только удивление. Трудно было представить себе людей, которые подходили бы друг другу меньше, чем эти двое. И все же…

— …Он, наверное, думает, что оказывает ей честь, — предположил Брэйд, когда они с Дэвидом в первый раз обсуждали эту новость, — когда ее трахает.

— Наверное, — согласился землянин. — Видел я, как он на нее смотрит. Просто как на вещь. Не понимаю только, зачем ей все это нужно.

— А им нравится быть вещами, — откликнулся хеллаэнец. — Нравится чувствовать себя красивыми и дорогими вещами, которые кому-то принадлежат. Самыми красивыми и дорогими, конечно. И неважно, кем они родились, принцессами или служанками. Нам трудно понять это, но их от этого прёт, поверь мне.

Но Дэвид не поверил. В нем всегда жило смутное ощущение того, что взаимоотношения мужчины и женщины — это нечто большее, чем просто влечения самца и самки друг к другу. Он всегда был наивным романтиком, и даже несколько лет жизни в Нимриане так и не смогли убить в нем врожденный идеализм.

Вскоре, однако, его система морально-этических ценностей подверглась куда большему испытанию, чем роман близкой подруги с человеком, который, по мнению землянина, и «человеком»-то права называться не имел.

…Тот день начинался как обычно, и ничто не предвещало неприятностей. После полутора изнурительных часов, проведенных в клубе (Ёлло, его сегодняшний спарринг-партнер, блестяще владел навыком рукопашного боя и ничуть не стеснялся перемежать его собственно с фехтованием), Дэвид отправился в общую купальню — смывать пот и грязь. Погрузившись в теплую воду, он расслабился и забыл о времени. В чувство его привел только первый звонок, оповещающий учеников о скором начале занятий. Пулей вылетев из бассейна, Дэвид, наперегонки с остальными опаздывающими, бросился в «сушилку» — ту часть помещения, где горячий воздух, нагнетаемый заклинаниями, за несколько секунд высушивал и кожу, и волосы. Обжигающий поток омыл его, наполнив, как всегда, бодростью и силой. Впрыгнув в штаны и на ходу натягивая остальную одежду, Дэвид выбежал из купальни и помчался вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки. Коридоры уже были пусты. На втором этаже (купальня располагалась на «минус первом»), Дэвид притормозил перед входом в большую аудиторию, где проходили лекции по теории. Машинально пригладил волосы и, стараясь не шуметь, открыл дверь. Мерный голос Джебрина кен Хельта наполнял помещение. Чтобы не привлекать лишнего внимания, Дэвид наложил на себя заклинание невидимости и тихо пробрался на свое место.

Брэйд слушал теоретика вполуха — обложившись таблицами и звездными картами, доделывал домашнее задание по астрологии. Бросив мимолетный взгляд на соседнее место, но никого там не увидев, он потерял к источнику шума какой бы то ни было интерес и снова уткнулся в график, описывающий смещение орбиты одной из «блуждающих звезд» за последние сорок тысяч лет. С графиком явно что-то не ладилось. Буркнул:

— Это ты, что ли?…

— Нет, не я, — шепотом ответил Дэвид, снимая невидимость. — А где Идэль?

— Внизу, с Кантором. — Брэйд кивнул в сторону первых рядов.

Дэвид достал тетрадь и «запоминалку» — хрустальный кубик, записывающий все содержание урока. В тетрадь он заносил то, что надлежало не просто услышать, но понять и усвоить: формулы, а также некоторые ключевые термины и приемы чародейства.

— Какая у нас сегодня тема?

— Новый большой раздел. Шесть Царств. Как, что, зачем и почему. Пока разжевывает основы. Не отвлекай меня, мой мальчик… — Сказав так, Брэйд отвлекся сам: поднял вверх перо и торжественно (но тихо) провозгласил: — Внимай речам наставника, младой ученик, и со всем рвением постигай неземной мудрости азы…

— Уймись, — тихо посоветовал Дэвид. — Расскажешь потом, если теоретик случайно вдруг ляпнет что-нибудь интересное. — Брэйд вернулся к своим таблицам. — Хотя сомневаюсь, что он на это способен… Чем дальше, тем больше этот предмет меня в сон вгоняет.

Дэвиду, однако, вводный урок, посвященный устройству мироздания, не показался таким уж скучным. Некоторую часть того, о чем говорил Джебрин, он уже знал — из отрывочных рассказов Лэйкила кен Апрея, из библиотеки Тинуэта и из общения с другими колдунами за последние полгода. Немало полезной информации на этот счет имелось и в ИИП, куда Дэвид получил доступ, приобретя терминал (в форме серебряного браслета) вскоре после того, как Брэйд объяснил ему, что такое Искусственное Информационное Поле и с чем его едят. Но Джебрин подавал материал уже в систематизированном виде, сжато и ясно излагая картину мира, в которой миф и знание, полученное опытным путем, не противоречили друг другу, а шли рука об руку. Шесть Царств, из которых состоит мироздание, таковы: Сущее, Небеса, Преисподняя, Пределы, Безумие и Чары. Часто Царства воспринимаются как отдельные «части» Вселенной, сосуществующие рядом, хотя и разделенные колоссальными расстояниями: может быть, это и удобно, но не совсем верно. Царства, в первую очередь, суть истоки бытия и принципы, по которым формируется структура реальности; каждое Царство внутри себя и есть Вселенная, только устроенная иначе; чем остальные. Вместе с тем Вселенная только одна, а не шесть: Царства взаимопроникают друг в друга. Субъективно переход из одного Царства в другое воспринимается как движение от центра к границам Вселенной, а затем поворот назад, к центру — только вот центр уже совсем иной. На этот счет Джебрин выдал довольно странную фразу. «В некотором роде, — сказал он, — все Царства есть лишь плоскости восприятия». Но затем, отвечая на вполне закономерный вопрос одного из студентов — если все дело в восприятии, зачем вообще куда-то «идти», чтобы попасть в иное Царство? — добавил, что обычный человек слишком слаб и инертен, чтобы вслед за восприятием переместить в иную реальность и свою сущность. В результате такой попытки, как правило, происходит расщепление: наиболее косная часть естества (тело и самые «плотные» части энергетики) остается в прежней «плоскости», не переходя барьера, а сознание начинает функционировать по новым законам. При полном расщеплении человек умирает или впадает в кому, при частичном сознание и тело ещё остаются связанными друг с другом и продолжают взаимодействовать, хотя и искаженным образом. В последнем случае говорят, что этот человек сошел с ума.

Естество колдуна не столь инертно, как естество простого смертного, но и большинство колдунов также не способны преодолеть «барьер» между плоскостями, попросту меняя свое восприятие. Чтобы целиком переместиться в иное Царство, колдуны применяют различные приемы и уловки, суть которых, впрочем, сводится всегда к одному: жизнь есть ритуал. Каждый жест, шаг, слово — не бестолковое трепыхание насекомого на гладкой поверхности стола, но таинство, священнодействие. И, сочетая это знание, с одной стороны — с перестройкой своего видения мира, а с другой — со специально выбранным ритуальным действием (или комбинацией оных), маг способен перейти на другую «плоскость». Человек, отправляющийся в дальнюю дорогу, попадет в другой город или другую страну; но чародей, внешне совершающий все те же самые действия, отправится в подлинное Странствие. Потому что пути мира, в котором он живет, не замкнуты в кольцо.

— И только Обладающий Силой, — продолжал Джебрин, — способен обойтись без ритуалов; способен посредством одного лишь волевого усилия преодолеть инертность своего естества, исчезнуть «здесь» и появиться «там», стать чистым восприятием, «смотрением» без глаз — чтобы затем собрать себя заново на другой плоскости мироздания.

Эти слова вызвали в памяти Дэвида поток воспоминаний: больше года тому назад Алиана, Властительница Ледяного Пламени, пару раз наглядно продемонстрировала ему, как на деле выглядит отступление «на полшага» от привычного образа мира. Реальность менялась, когда Алиана смотрела на нее иначе. В этом нет ещё ничего удивительного — по сути, любой наркоман способен на подобный «подвиг» — только вот в случае Алианы весь фокус заключался в том, что формируя своим восприятием новый образ мира, она переносила в него вещи из старого, а затем, возвращаясь, в «старом» образе перенесенных вещей уже не обнаруживала. Только теперь до Дэвида начало доходить, чему он тогда был свидетелем. Мысль о том, что Обладающая Силой управляла миром так, как будто это был ее личный глюк, едва не привела его в ступор — не только из-за откровенного солипсизма, который ему продемонстрировали тогда и теоретически обосновывали сейчас, сколько из-за того, что, получается, частью глюка Алианы был и он сам. Но эта же мысль, додуманная до конца, и привела его в чувство. Он не мог быть на сто процентов частью какого-то чужого глюка просто потому что и сам обладал способностью восприятия, был субъектом. «А если не на сто процентов?…» — пришла шальная мысль. Пытаясь разобраться во всем этом хаосе, он вспомнил, что кроме Алианы есть ещё сотни других Лордов, многие из которых гораздо сильнее ее. Эта мысль его отчего-то успокоила. «Возможно, — подумал он затем, — мир… вернее, видимый образ мира создает не один наблюдатель, а множество… Люди, боги и демоны… может быть даже — растения и животные… разница только в силе влияния на реальность. Между степенью влияния простого смертного и Обладающего Силой разница неизмерима…»

А теоретик тем временем продолжал гнуть свою линию. Опрокинув на слушателей ушат солипсизма, он позволил им утереться и чуток отдохнуть мыслью, перейдя к предметному описанию каждого из шести Царств. Поскольку далее он говорил о Царствах — ради все того же удобства — как о скоплениях миров, будто бы отстоящих друг от друга на весьма приличном расстоянии, слушать его — после предыдущей части лекции — было легко и почти приятно.

Сущее населяют нормальные, обычные существа: люди, звери, духи природы. Все известное Дэвиду множество миров, начиная с Хеллаэна, продолжая Хешотом и его родной Землей и заканчивая теми зловещими мирами, которыми владеет Король Мертвых — все они относятся к мирам Сущего. Стихии здесь пребывают в балансе, хотя некоторое преимущество, пожалуй, можно отдать Жизни: Сущее просто истекает, цветет этой стихией. Даже Страна Мертвых не нарушает ее тока: смерть в Сущем является частью круговорота жизни — а не окончательным Ничто, как в Пределах.

Ближайшая часть, сцепленная с Сущим настолько тесно, что зачастую не удается их различить — Небеса. Жизнь и порядок правят балом и здесь, только их гармония ещё более совершенна, а стихии — не замутнены и явлены в своей первозданной чистоте. Об обитателях Небес известно немногое, поскольку люди, в своем большинстве, не способны проникнуть на этот уровень реальности. Известно только, что Небеса населены ангелами, схлиархами (видевшие последних описывали их как сияющих драконов света), младшими богами и ванами — исключая тех немногих из них, что предпочитают жить в Сущем. Естество обитателей Небес более тонкое и легкое, чем тела рожденных в Сущем, им неведомы телесные и душевные слабости, не знают они и страстей. Также известно, что альвы способны спускаться с Небес в Сущее и восходить обратно, не испытывая тех затруднений, что имеют чародеи, принадлежавшие к иным расам. Ангелы и схлиархи, напротив, появляются в Сущем редко — уплотнить свои тела им зачастую столь же трудно, как людям — «истончить» свою грубую плоть.

Джебрин рассказал, что давным-давно Небесам был нанесен ущерб, и хотя до сих пор они остаются прекраснейшим из всех Царств, самого великолепного алмаза в их короне уже нет и не будет. Место, где некогда жили Истинные Боги, сгинуло вместе с ними самими, и ныне Небеса подобны лестнице, которая никуда не ведет, пирамиде, с вершины которой был снят венчающий ее камень. Кадмон, Даритель Имен — самое совершенное творение богов и самое могущественное их оружие (нередко называли его и сильнейшим среди Лордов) — обратил свою мощь против создателей, проклял и изгнал их за пределы мироздания — но и сам сгинул вскоре после этого. Силы, которые олицетворяли собой Боги, не исчезли — ибо иначе распалась бы и сама Вселенная — но лишились возможности воплощать себя в зримых образах. Выдвигались различные предположения относительно того, сумели ли Боги сохранить самосознание в развоплощенном виде или же отныне полностью лишились каких-либо личностных черт. Одна из наиболее популярных версий гласила, что Боги не развоплощались вовсе, но само время в точке Кадмонова проклятья разделилось на два потока, в одном из которых в бесконечно прекрасном, неизменяемом раю по-прежнему живут творцы и владыки Вселенной, а в другом остались мириады созданий, населяющие шесть Царств. Имелась и такая теория, согласно которой и сами Царства были не более чем телами, оболочками шести Истинных Богов. Но как все обстоит на самом деле, не мог знать, конечно, никто.

Третье Царство, традиционно «противопоставляемое» Небесам — Преисподняя. Великое множество ее миров поделены между различными демонами, ведущими друг с другом беспрестанную войну. Здесь нужно отметить, что не все души после смерти тел отправляются во владения Короля Мертвых, чтобы затем вновь возродиться в Сущем. Души, освободившиеся от страстей и не привязанные к чувственным наслаждениям, поднимаются к Небесам, а души, в которых, напротив, страсть вытесняет их «я», погружаются в Ад. Так происходит не потому, что кто-то следит за. душами и назначает каждой из них свое место, но потому, что и страсть, и бесстрастие соединяют человека, с токами сил, циркулирующими между этими тремя Царствами. Один поток, легкий и чистый, поднимает ввысь, другой, тяжелый и мутный, увлекая за собой, низводит в глубины. Из Ада и Небес души почти никогда уже не возвращаются вновь в Сущее — и там и там их ждут цепочки преображений, в ходе которых в них остается все меньше и меньше «земного».

Четвертое Царство — Пределы. Тьма, холод и пустота — вот как описывают это Царство те немногие, кто видел его. Естество тамошних «обитателей» — чистая эссенция уничтожения. Полтора года тому назад, в Стране Мертвых, Дэвид имел возможность наблюдать одно из этих существ в действии и с тех пор твердо был уверен в одном: это не то, что он хотел бы увидеть ещё раз. Известно, что обитателей Пределов томит вечный голод, и все формы жизни, наполняющие Царство Сущего, воспринимаются ими только как пища. Ко всеобщему счастью, проникнуть в Сущее Дети Смерти не могут: обладай они такой возможностью, все населенные миры в скором времени превратились бы в пустыни. Однако известны случаи, когда одному или нескольким обитателям Пределов удавалось воплотиться в обитаемых мирах, и тогда ужас и разрушение сопровождали их по пятам — до тех пор пока Детей Смерти не удавалось остановить. Миры-метрополии из-за обилия энергии, всегда были особенно привлекательны для них: например, последнее крупное вторжение в Хеллаэн произошло незадолго до начала текущей эпохи, около 15 000 лет тому назад. Их настоящий облик — бесформенное, темное Ничто; но, воплощаясь, в различных мирах Дети Смерти иногда, принимают и иные формы, соответствующие месту их появления: притом форма зачастую уже заранее создается обитателями мира — по глупости, недомыслию или из-за самоубийственной злобы.

Поведя рукой, на пустом пятачке между кафедрой и первыми рядами сидений Джебрин кен Хельт создал панораму иллюзий, сменявших друг друга, словно в калейдоскопе. Для большинства форм, в которых воплощались Дети Смерти, Дэвид не сумел бы подобрать подходящих слов, ибо они не были похожи ни на что, виденное им ранее, но среди показанного Джебрином попадались и такие образы, описать которые он мог бы вполне: например, громадную машину, целиком, казалось, состоящую из лезвий, поток черного ветра, облако серого пепла… возможно, ему показалось, но среди мелькавших на сцене изображений в какой-то миг возникла и голограмма ядерного гриба.

Пятое Царство — Безумие. Это абсолютный хаос, где все стихии перемешаны друг с другом, кипящий котел прабытия, постоянно порождающий всевозможные формы и тут же растворяющий их в себе. Безумие подобно универсальной кислоте, способной разъесть не только сознание, но и материю вместе с пространством и временем; многие полагают, что именно так, как выглядит ныне Царство Безумия, выглядело все мироздание до часа творения. Пятое Царство губительно для всего, что приближается к нему, но именно оно служит источником миров, выплескиваемых, как пена, на берег Сущего, Небес и Преисподней, и этот приток восполняет убыль окраинных миров, бесследно растворяющихся в Пределах…

О последнем, шестом Царстве, неизвестно почти ничего. Его называют Чарами и предполагают, что оно как-то связано с самой сутью волшбы. Как уже говорилось, каждое из Царств присутствует в остальных, и если Сущее — это жизнь, бытие, если Пределы — уничтожение и смерть, Небеса. — чистота и гармония, Преисподняя — война и страдание, а Безумие — хаос, изменение, случайность, рождение и распад, то Шестое Царство — бесконечное упорядочивание и усложнение. Чары подобны языку в том смысле, что без слов мир просто есть; слово обозначает вещь, но не является ею; и потому слова могут соткать пелену, закрывающую сознание того, кто пользуется ими, от непосредственной реальности. Чары подобны словам в том, что их основа — иллюзия, ничто, их нет — но эта иллюзия, которой «нет», подчас сильнее осязаемого предмета: ведь сильнейший — тот, кто правит. Вещь есть, однако вещь, не имея воли, не управляет собой; вещью может управлять человек, но человек подчинен словам, и уже не так уж важно, что они дали человеку в обмен на его глаза: «научную картину мира», религиозные представления или тягомотину обыденной жизни. Царство Чар есть собрание великого множества иллюзий и снов; все значения собраны там, и их столь много, что все они в конечном итоге взаимоисключают и взаимоуничтожают друг друга. Там собраны все формы упорядочивания значений, все оттенки идей, все иерархии оценок видимого, всё множество смыслов. Но «всё» — то же, что и «ничто»; Царство Чар — как неуловимый образ, отразившийся на оконном стекле; рябь на воде; призрачный блик, поймавший чужое внимание… Видевшие это Царство описывали его как бесконечную череду сновидений, множество миражей, каждый из которых становился более или менее «реальным» в зависимости от того, насколько на нем было сосредоточено внимание наблюдателя. Там все зыбко и нереально; но страшнее всего в Царстве Чар найти что-либо «реальное», «настоящее»: ведь это будет означать, что нашедший всего лишь стал пленником одного из миражей, был пойман и поглощен им…

Каждое из Царств столь тесно взаимосвязано с остальными, что в каждом из них, в том или ином виде, присутствуют и другие пять. Все вышесказанное, — продолжал Джебрин, — не просто отвлеченная теория, но имеет и непосредственное практическое значение: каждое из Царств характеризуется особым типом влияния, неповторимым рисунком заклятий; и для каждого из типов влияния в Искаженном Наречье разработан особый диалект. Иначе говоря, любое воздействие, любой акт чародейства можно описать шестью различными способами; притом, в зависимости от времени и места совершения волшбы, некоторые способы будут более эффективны, другие — менее, третьи — не сработают вовсе. Формула заклинания, идеально сбалансированного для миров Сущего, обернется бессмыслицей, бессвязным набором ошибок там, где сильно влияние Пределов или Безумия. Поэтому столь важно знать все шесть диалектов.

— Теперь записывайте, — произнес Джебрин, и в воздухе, повинуясь жесту его руки, вспыхнули длинные строчки формул. — Вы можете оказаться в месте, где привычные вам заклинания откажутся работать, и вместо надежных, проверенных чар станет наколдовываться сплошная нелепица, или вовсе ничего не будет получаться… Первое, что необходимо сделать, чтобы оценить свое положение: провести простейший тест окружающего метамагического поля. Пять из этих шести формул откажутся работать, но последняя подскажет вам, в зоне влияния какого именно Царства вы находитесь. Далее, поскольку Царства неоднородны, вам придется провести тест, выявляющий соотношение сил и стихий в окружающей зоне. Вот он: по одному тестирующему заклятью на каждую из десяти основных стихий, в шести различных вариантах… Выяснив эти данные и совершая необходимые поправки в ходе чародейства, вы можете пытаться переводить привычные вам заклинания в формы, работающие для той зоны, в которой вы оказались. Однако, если вы полагаете, что достаточно выучить эти шестьдесят формул для того, чтобы легко и свободно колдовать в любой точке мироздания, вы глубоко заблуждаетесь. Как и в лингвистике, недостаточно просто перевести каждое отдельное слово с одного языка на другой, чтобы понять текст; фраза, построенная по правилам одного языка, при буквальном переводе на другой может потерять всякий смысл. Вы будете как дети, которые, уже выучив некоторые слова и понимая их значение, не знают ещё ни азбуки, ни грамматики. И именно поэтому на уроках Искаженного Наречья в этом и следующем семестре вы будете изучать азбуку и грамматику «классических» заклинаний, употребляемых в пяти Царствах (исключая Сущее, заклинательному языку которого вы посвятили первые полгода). Мы же с вами пока разберем схемы основных метамагических полей, генерируемых Царствами, и попытаемся понять, почему они устроены именно таким, а не иным образом… По мере освоения вами пяти новых диалектов, мы будем заниматься переводом заклятий из одной знаковой системы в другую. Хотелось бы ещё заметить, что в некоторых случаях сложности перевода невозможно преодолеть даже методичным освоением материала и самым тщательным штудированием учебников. К сожалению, не все диалекты одинаково хорошо разработаны… это большая проблема, над решением которой вот уже много лет бьются чародеи нашего (и не только нашего) мира. Более-менее сносно обстоит дело с заклинательными диалектами Небес и Преисподней — они нам известны и в общих чертах ясны… хотя должен заметить, что обитатели этих Царств, — тут Джебрин бросил недовольный взгляд сначала на Скеггеля, а затем — на двух альвов, сидевших тремя рядами выше, — и не очень-то рвались делиться с нами своими знаниями. С тремя другими Царствами положение куда хуже, и в наших познаниях об их заклинательных языках больше белых пятен и малообоснованных предположений, чем реальных фактов. Вам ещё предстоит на собственном опыте оценить все сложности перевода, заклятий на, скажем, диалект Безумия, когда простейшее заклинание будет разрастаться до вороха формул, которые вы не сумеете уместить и на пятидесяти страницах… и все равно лучшее, на что вы сможете надеяться в итоге — лишь небольшое уменьшение разброса случайных значений, принимаемых базовыми элементами заклятья в зоне влияния абсолютно иррационального, непредсказуемого Царства Бреда. Вам ещё предстоит столкнуться с проблемой возрастания энтропии в геометрической прогрессии, когда, заклинания, создаваемые в зоне влияния Пределов, будут распадаться прежде, чем вы сумеете довести их до конца. И уж конечно, я обещаю вам незабываемое «удовольствие», когда, элементы заклинания — а значит, и их сложность — как в дурной бесконечности, будут возрастать на порядок при каждом новом вашем шаге — так же как это происходит в Чарах… А пока, как я и обещал, займемся общими принципами работы метамагических полей. Вы записываете?… Итак, основная формула, употребляемая для описания работы типичных полей Сущего, такова…

— …Ну и мутотень, — зевнув, оборонил Брэйд после того, как мелодичный звон ксилофона, объявил об окончании лекции. Теоретик, дав домашнее задание, ушел, а студенты — кто поспешно, кто неторопливо — с шумом потянулись к выходу. — Боги мои, и за эту ботву я плачу свои деньги?… — продолжал ворчать хеллаэнец, укладывая в сумку книги, свитки и тетради. — Какое мне дело до этих до диалектов?… Кому они, в задницу, нужны?… Я что, собрался куда-то переезжать из Сущего?… Ага, прямиком в Чары или Пределы. Прямо вот завтра возьму и поеду…

— Ну а вдруг… — пробормотал Дэвид, пытаясь реанимировать остатки мозгов, напрочь убитых, раздавленных и растоптанных сегодняшней лекцией. — Прикинь, зачитывает на тя кто-нибудь хаотический телепорт… открываешь глаза — темно… а вокруг только зубастые пасти и красные глазки… этих, из Пределов…

— Беспредельщиков, что ли? — хмыкнул Брэйд.

— Ага, их самых…

— Слушай, не гони волну. Если на меня обозлится кто-то настолько крутой, что сможет щелчком пальцев зашвырнуть меня вот так вот, запросто, отсюда, прямиком в Пределы, вся эта мутотень, которую нам сегодня вешали, мне уже не поможет. Проведите, блин, такие-то тесты, проведите сякие… Да меня сожрут в Пределах раньше, чем я даже подумать об этих тестах успею.

— Учись быстрее думать, — усмехнулся Дэвид. — Сам не умеешь, попроси препода по псионике. Он тебе поможет.

— Щас я тебе помогу, — пообещал Брэйд, угрожающе взвесив в руке астрономический справочник. — Шутник выискался… Ты со мной после таких лекций лучше не шути, у меня чувство юмора атрофировано.

— Если бы только оно…

— На себя посмотри, — огрызнулся хеллаэнец. Направляясь к выходу из аудитории, спросил уже другим, деловым тоном: — Что у тебя сейчас?

— Ритуалистика прикладная. А у тебя?

— Астрология. Потом Водичка. После ритуалистики что?

— Боевка.

— И все?

— Все.

— Зайдем после занятий в тот подвальчик?…

— В какой? В «Спектральный дракон»?

— Ну да. Бармен новым коктейлем хвастался.

— Ладно. Встречаемся в вестибюле.

— Идет. Ну пока.

От дверей лектория они разошлись в противоположных направлениях: Брэйд двинулся в восточную башню, а Дэвид — в сторону западного крыла. Поднявшись на один лестничный пролет, на открытой террасе между вторым и третьим этажами землянин заметил Меланту и Идэль (Кантора, к счастью, поблизости не наблюдалось) и подошел к ним, чтобы перекинуться словечком-другим, пока ещё было время.

Когда перемена закончилась, он быстро взбежал вверх по лестнице и уже через десять секунд переступил порог кабинета прикладной ритуалистики. Направляясь к своему месту, Дэвид обратил внимание на некоторые изменения в обстановке. Впрочем, не заметить их было невозможно. Между резным преподавательским столом и столиками студентов кто-то установил легкую раздвижную конструкцию, на которой покоился совершенно голый мужчина. Человек казался мертвым или, по крайней мере, крепко спящим — глаза закрыты, тело полностью расслаблено. Если он и дышал, то очень медленно — даже присмотревшись, Дэвид так и не смог определить, двигается ли грудная клетка лежащего или нет. Вызванное Око показало, что человек все-таки жив, хотя и находится под действием то ли заклятья, то ли какого-то препарата, сильно замедляющего все процессы в его теле и энергетике. Прочие студенты, рассаживаясь по своим местам, также то и дело с интересом поглядывали на странного человека. Нагота, никого не смутила, но вот зачем этот «объект» тут находится, любопытно было всем.

Как только перезвон, сопровождаемый цветочным ароматом, во второй раз разлился в коридорах и классах Академии, в кабинет прикладной ритуалистики из второй двери (которая вела, в небольшое помещение, служившее Дильбрегу одновременно складом ингредиентов и лабораторией) быстрым шагом вышел преподаватель. Сегодня он казался чуть более оживленным, чем обычно. Занимать свое место кен Аунблан не стал, вместо этого сразу подошел к раздвижному столику и, облокотившись о его поверхность (рядом с ногами спящего человека), начал говорить:

— Добрый день, дамы и господа. На прошлом уроке, как вы помните, мы изучали методы целительного воздействия монограммных заклинаний на человеческий гэемон… Скеггель, не делайте такое лицо — если вам не интересно то, что я говорю, можете заняться чем-нибудь ещё; вас никто в моем кабинете силой не держит… Так вот, как мы уже знаем, монограммы предоставляют колдуну неизмеримо больший спектр воздействия, чем обыкновенные комбинации Форм. Сегодня нам предстоит освоить этот материал практически. А теперь — внимание, следите за моими действиями.

Дильбрег обошел раскладной столик, встав так, чтобы спящий мужчина находился между ним и студентами. Затем он сделал несколько простых пассов, в результате которых в воздухе появились тоненькие струйки черного дыма, казавшиеся продолжениями его пальцев. Дэвид повторно вызвал Око — что, по уму, ему следовало бы сделать сразу, как только Дильбрег начал колдовать. Но сегодня наличие голого человека в кабинете прикладной ритуалистики слегка выбило его из колеи.

В магическом пространстве «струйки дыма» имели куда более зловещий вид. Заклинание показалось Дэвиду знакомым… Тут Дильбрег сделал легкое, едва уловимое движение руками — у Дэвида, отвалилась челюсть, когда он это увидел — и располосовал «когтями» гэемон лежащего мужчины на две половинки, ровнехонько вдоль линии позвоночника.

— Итак, — все тем же уверенным, «лекторским» тоном произнес Дильбрег, заставив «струйки дыма» исчезнуть. — Кто может сказать мне, какое заклинание я только что применил?

— Когти Смерти, — автоматически произнес Дэвид Брендом. Увиденное привело его в состояние легкого шока.

— Хорошо, но недостаточно, — кивнул кен Аунблан. — Кто-нибудь ещё?… Орэлья?…

— Там ещё были Яд, Разрушение, Сфера и Жизнь, — сосредоточенно наморщив лобик, отрапортовала Орэлья из Сайгга.

— Очень хорошо, что вы это заметили, однако мне хотелось бы услышать не просто перечень Форм, а их целостную комбинацию…

— Он умирает.

— Что?… — Дильбрег опять повернулся к Дэвиду.

— Что вы делаете? Он же умирает! — уже громче повторил Дэвид.

Возникла короткая пауза. Дэвид почувствовал, как в его сторону оборачиваются другие ученики. Кто-то хихикнул.

— Не говорите ерунды, — с легким раздражением в голосе произнес Дильбрег кем Аунблан. — Никто не умирает. По крайней мере, не прямо сейчас. Объект находится под действием замедляющих чар и будет, как вы выражаетесь, «умирать», ещё, как минимум, полчаса. Пожалуйста, не отвлекайте меня больше… иначе мы и в самом деле не успеем его реанимировать. Продолжаем. Итак, кто может сообщить, какую комбинацию Форм я только что применил?

— Когти Смерти, Наполненные Ядом, Разрушающим Сферы Жизни, — лениво обронил Скеггель.

— Превосходно. У вас есть полчаса, чтобы составить монограммное заклинание, восстанавливающее эфирные ткани. РАЗУМЕЕТСЯ, нельзя применять заклинания вызова, а также комбинации Форм, меняющие метамагические поля окружающей местности… Эдвин, говорю это специально для вас. После ваших «Врат Тьмы» мне пришлось целый вечер вычищать остаточный фон… Напрасно улыбаетесь, Эдвин. Ещё одна такая шутка, и вам придется учиться прикладной ритуалистике в какой-нибудь другой школе… Все поняли задание? Приступайте к работе.

…Дэвид не мог сосредоточиться. Мысли то и дело возвращались к лежащему на столе человеку. Кем он был? Каким образом попал к Дильбрегу?… Куплен на ближайшем рынке? Выкраден из соседнего мира?… Да и был ли он вообще человеком — может, это искусственное существо, голем?… Но если и так, то это была очень хорошая подделка: гэемон лежащего мужчины от гэемона любого другого человека ничем не отличался. Дэвид хотел бы обмануть себя, думать о лежащем на столе просто как об «учебном пособии», псевдоживой кукле, муляже — но не получалось. Он знал логику обитателей этого мира и слишком хорошо понимал, что большинству из них легче и проще использовать в качестве «учебного пособия» настоящего, живого человека, чем тратить время (или деньги) на создание (или покупку) качественного «биоробота». Это вполне мог быть такой же эмигрант, как и он сам — наивный чужестранец, очарованный знаниями древнего мира, плененный теми возможностями, которые дает волшебство, восхищенный открывающимися перед ним перспективами… и случайно совершивший «преступление против общества» в одном из городов Хеллаэна. При некотором невезении хватило бы и слишком громкого чиха не в том месте не в то время. Парню, представленному Дильбрегом на обозрение классу, явно не повезло.

…А возможно, не было даже и самой эфемерной «причины»: Дильбрег вполне мог пленить первого попавшегося эмигранта, по простоте душевной ответившего «да» на вопрос, считает ли он себя свободным?… Города-государства защищали только своих граждан; стражник, увидев, как Дильбрег скручивает чужака, и пальцем не пошевелил бы, чтобы остановить насилие. Ты свободен? Ну так и решай свои проблемы сам, дружок…

Дэвида приводили в ступор здешние порядки, но не в его силах было изменить их. Любой плевок против ветра закончился бы мгновенным бесславным поражением — на точно таком же столе, в этом или другом помещении. Не будучи Дон Кихотом, Дэвид хорошо понимал, что любая попытка такого рода — не только самоубийственна, но и попросту смешна. Никакое всемогущее божество не вмешается, чтобы поддержать смельчака, в трудную минуту, никакая власть — даже номинально — не будет на стороне борца за «правое дело». Где право, где лево, весь порядок вещей здесь каждый определял сам. И каждый сам обеспечивал выполнение «своего» порядка — настолько, насколько ему доставало сил. Свои возможности Дэвид оценивал вполне трезво. Он не был героем и не стремился им быть.

Он мог бы переселиться в мир с более гуманной системой отношений в обществе или найти мир, где его жалкие — по меркам Хеллаэна и Нимриана — колдовские способности сделали бы его королем или богом. Да, он мог бы уйти отсюда… и вместе с тем — не мог. Ни тогда, когда Лэйкил предлагал передать ему власть над Винландом, ни теперь, оторопело наблюдая, как Эдвин кен Гержет подходит к раскладному столику и чертит исцеляющий узор на груди умирающего, а Дильбрег, поставив ему зачет, вновь рассекает эфирные ткани лежащего Когтями Смерти и, доброжелательно улыбаясь, ждет следующего ученика… Дэвид не мог просто встать и уйти. Этот мир был нужен ему самому гораздо больше, чем он — миру. Здесь царили жестокие порядки, но здесь же жило и волшебство. И этому волшебству можно было обучиться. Вместо серого, ничем не примечательного прозябания волшебство сулило совсем иную жизнь. И дело не только и не столько в большей власти, которую оно предоставляло. Волшебство наделяло саму жизнь новым измерением, превращало «человека толпы» в того, кто сам управляет реальностью и сам устанавливает законы, по которым гаснут и зажигаются звезды.

Наука — жалкий суррогат, искусство — призрачный фантом, религия — пустое обещание той власти, неистребимое влечение к которой живет в каждом человеческом сердце. Это — желание возвыситься над собой, стать чем-то большим, чем «просто человек». Какой смысл родиться, прожить семьдесят лет, повинуясь законам, установленным природой, обществом и государством, и тихо скончаться в своей постели — так же как рождаются, живут и умирают миллионы других людей?… Наука, искусство и религия давали намек на нечто большее, чем такое вот бездумное существование, и во все времена находились мученики, готовые умереть за один только этот намек — волшебство же предоставляло не намек, а реальную власть.

Хеллаэн был жесток, но Дэвид постоянно помнил о том, что прошедший все круги здешнего «ада» может обрести эту власть и силу. Пусть даже проходил только один из тысячи, из миллиона — остальные ломались, отступали или погибали на пути. Вот почему он вернулся сюда год тому назад, отказавшись от абсолютной власти в пределах своего родного мирка, и вот почему не встал и не вышел из кабинета сейчас. Займи на Земле он место Роберта Каннинхейма, Дэвид получил бы только иллюзию этой власти, но не ее саму: только став полноценным чародеем, он мог бы выйти за пределы круговорота жизни и смерти, из смертного — стать бессмертным, из того, кто подчинен установленному порядку вещей — стать тем, кто этот порядок устанавливает сам…

Всю первую половину урока Дэвид проблуждал в лабиринте своих мыслей. Из лабиринта, виделся только один приемлемый выход. Он Дэвиду совершенно не нравился, но надо было что-то решать.

«…ну хорошо, — сказал он себе в конце концов. — Оставим в стороне мораль и прочую дребедень. Изменить здешние правила я не в состоянии. Пока не в состоянии. Поэтому — либо играю по ним, либо ухожу…»

И, подумав так, он вдруг понял, что выбор сделан — уже давным-давно. «Я не герой, — мысленно повторил он с каким-то ожесточением. — Но я не сбегу… В конце концов, нам ведь не убивать его предлагают, а лечить…»

Он положил перед собой лист бумаги, взял в руки перо и приступил к работе. Поначалу никак не удавалось сосредоточиться, но в конце концов он все же сумел воспринять ситуацию просто как задачу, которую необходимо решить, без всяких назойливых оценок, кружащихся под черепной коробкой — вроде «хорошо-плохо», «гуманно-бесчеловечно», «можно-нельзя». Думать сразу стало значительно проще. Это была чистой воды сделка с совестью, но два другие выхода из лабиринта — бегство или безмозглый героизм — не подходили совсем. Он не являлся персонажем нравоучительной истории, который, совершив неприглядный поступок, обязательно должен быть наказан. Логика кино и литературы Земли Т-1158А требовали, чтобы хорошие торжествовали, а плохие карались, и эту систематическую ложь земное общество поглощало год за годом, век за веком. Но в реальности — а не в сказке — побеждает тот, кто сильнее, а не тот, кто более «прав»… А может быть, тот, кто умнее? Тот, кто удачлив? Тот, чья вера больше? Нет. Ум, удача и вера — все это лишь разновидности личной силы. Сила же измеряется способностью организовывать мир вокруг себя. Сильный не жалуется на неблагоприятные обстоятельства… но и саму неудачу превращает в победу.

Все вышеизложенное проплыло в разуме Дэвида не в форме законченных, ясно осознаваемых идей, а скорее как набор полуосознанных переживаний. Не цепь последовательных умозаключений, а подвижки на каком-то более глубоком уровне психики — внешне, может быть, почти незаметные. К худу или к добру, но этот выбор изменил его — так же как меняет человека любой выбор в его жизни.

Итак, Дэвид Брендом, чародей-подмастерье, приступил к работе.

Для начала ему пришлось вспомнить и записать комбинацию Форм, употребленных Дильбрегом для того, чтобы разрушить гэемон «жертвы». Не находись спящий под действием архисложного замедляющего заклятья, он был бы уже мертв — одни только Когти Смерти, сами по себе, убивали почти мгновенно. Здесь же они усиливались ещё пятью дополнительными Формами. Расшифровать значение заклятья Дэвиду не составило труда. «Сферы Жизни» — семь энергетических центров, формирующих гэемон человека и обеспечивающих его стабильное функционирование. Зачитай Дильбрег только Когти Смерти, без дополнительных уточняющих Форм, он нанес бы «жертве» обширные, но беспорядочные повреждения. Гэемон претерпел бы серьезнейшие повреждения, но, по крайней мере, сами чакры могли быть и не задеты, и восстановить энергетику было бы на порядок проще. Но Дильбрег не собирался облегчать жизнь своим ученикам. Дэвид мысленно перебрал тот небогатый набор Форм, которым располагал сам. Задачка была непростая; чтобы думалось легче, он перенес все свои Стихии и Формы на листок бумаги. Ничего похожего на «Восстановление» не наблюдалось и в помине… «Хотя… — Дэвид механически водил пером по бумаге, все ещё сомневаясь в пригодности только что возникшей у него идеи. — Центральной Стихией, дающей силу заклятью, будет, конечно, Жизнь… но ведь можно использовать ещё „Оживление“ как производную Форму… Теперь: как обозначить чакру?… „Сфера Жизни“ — идеальное соответствие, но „Сферы“ у меня нет… Что самое близкое?…»