С викингами на Свальбард Семенова Мария

27. Оттарова Стамуха

Синий со светлым узором, он летел немного впереди льдов, торопясь в знакомую гавань. Хельги с первого взгляда узнал крутые бока и высокую, острую грудь кнарра. Такое судно никогда не обгонит боевого корабля, но в бурю ему приходится легче. Особенно когда его ведет, как теперь, искуснейшая рука. Кнарр танцевал, паря над волнами. Очередной гребень скрывал парус из глаз, но спустя время он вновь возникал там, вдалеке, кренясь в стремительном, смертельно опасном полете…

– Это Вагн, – сказал Ракни спокойно. Так спокойно, будто и не ради встречи с этим вот кораблем он отправился в путь, вытерпел множество бед и, наконец, поджег погребальную поленницу сына.

– Зря я надевал меч, – сказал Ракни. – Ему не войти в фиорд, даже если лед его не догонит. Корабль раздавит о берег!

Хельги посмотрел на воду, бешено клокотавшую в устье. Неспроста передвинулась туда Оттарова Стамуха! Прилив повернул, и течение неслось в горловину с быстротой горной реки. Ракни был прав.

Хельги снова перевел взгляд на корабль… Глаз уже различал его оснастку и даже головы людей, выплескивавших воду из трюма.

– А ну, разложите-ка пару костров, – велел Ракни и усмехнулся. – Пусть не кажется им, будто главный враг позади.

Вагн сумел-таки опередить льды. Его кнарр действительно напоминал лебедя, летевшего над заливом. Пена из-под форштевня взвивалась двумя длинными крыльями. Ветер выносил корабль на самые вершины волн, и в воздухе повисало полкорпуса. Казалось, судно вот-вот переломится, но Вагн уваливался под ветер, кнарр соскальзывал и несся вниз в гремящем облаке пены… Как он повернет к фиорду, не подставив борта?

Со стороны это выглядело почти невозможным, но Вагн сделал и невозможное. Кнарр вспахал склон черной горы, вывернулся из-под смертоносного удара гребня и нацелился прямо на устье.

…Это было страшное зрелище: корабль, неподвижно замерший в проливе под развернутым парусом и с буруном, пенившимся у форштевня!.. Течение усиливалось, кнарр стало сносить обратно в залив. Весла высунулись в люки и удержали его, но продвинуться не удавалось.

Ракни начал прохаживаться туда-сюда между кострами… Потом заложил руки за ремень и бросил насмешливо:

– Был бы у него боевой корабль с веслами по всему борту, не болтался бы он там, как дохлый тюлень.

Хельги плотнее натянул шапку, спасаясь от ветра. Скоро устанут гребцы, и кнарр разобьет… А ведь Оттар не стал бы издеваться над гибнущими храбрецами. Он бы теперь размышлял, как им следовало спасать себя и корабль. А может… может, и сам постарался бы что-нибудь предпринять…

Ледяное поле неотвратимо вламывалось в залив. Вагн попал в западню: он уже не мог развернуться и уйти в открытое море, где никакой шторм не погубит доброго корабля. А берег, содрогавшийся под ударами волн, не давал укрытия и не позволял вытащить кнарр. Бросить его и попытаться спастись вплавь?.. Страшен с виду прибой, однако опытного пловца прибой может и пощадить; вода же… Хельги передернуло: у него были свои счеты с этой водой.

Он едва не вскрикнул, когда на хребте мыса, на мокром льду скал, вырос силуэт человека. Значит, они решили-таки выбираться поодиночке, и этот, полуголый, хромающий, был первым, кому повезло. Что он станет делать теперь? Попробует спрятаться?.. Человек махнул рукой оставшимся на кнарре и вдруг побежал, волоча ногу, вдоль мыса: к устью, потом прочь. Снова бросился в волны и поплыл на середину фиорда – к Оттаровой Стамухе.

Гребцы из последних сил удерживали корабль. Лед тяжело ворочался, надвигаясь. Ракни еще раз посмотрел на кнарр, потом на плывущего и сказал словно нехотя:

– Так вот, значит, что у них на уме. Мужественный человек, кто бы он ни был!

Хельги не понял, о чем говорил вождь.

Пловец достиг айсберга, подтянулся и начал карабкаться наверх. Ему некогда было искать удобное место, он дважды съезжал по гладкому льду, падая в воду, и Ракни всякий раз ударял кулаком по ладони, ругаясь вполголоса. Было видно, как слабел, замерзая, неизвестный храбрец. Но вот ему удалось всадить в трещину нож и зацепиться. Он не полез высоко – только до первых острых зубцов. Снова помахал на корабль и торопливо потащил что-то из воды.

И Хельги понял наконец, за что хвалил его конунг. Вот кончилась тонкая веревка, которую он принес с собой с корабля, и на смену ей пополз толстенный канат. Должно быть, человек не впервые возился на льду и умел отличить хрупкий от несокрушимого. Сдирая ногти, он обвел моржовой петлей надежный выступ стамухи, прозрачно-голубой и крепкий, как халогаландский гранит… В третий раз махнул рукой, выпрямившись во весь рост, и до берега долетел слитный крик, с которым ухватили канат его друзья на корабле.

Люди хотели спастись, и неистовое усилие победило. Корабль закачался в безопасном фиорде, парус хлопал под порывами ветра, но эти порывы уже не могли его разорвать. Мореходы быстро спустили рей и на веслах подошли к Оттаровой Стамухе.

– Мужественный человек, кто бы он ни был, – повторил Ракни сэконунг.

Хельги посмотрел на стамуху, но никого там не увидел. Он долго приглядывался и наконец нашел спасителя корабля, неподвижно лежавшего на гладком плече горы… Люди с кнарра поднялись к нему и унесли своего товарища на корабль.

Конечно, они видели костры на берегу, боевую лодью около дома и воинов, ожидавших возле края воды. Но, промешкав совсем немного у Оттаровой Стамухи, кнарр с прежним бесстрашием двинулся к знакомой стоянке.

Ракни надел шлем, поправил нащечники и застегнул их под подбородком. Воины позади него сомкнули щиты. Костры яростно трещали на ветру, разбрасывая искры. Пламя стелилось, растапливая снег. Кнарр заскреб килем по гальке и остановился. Потом оттуда бросили мостки, и Хельги увидел Вагна Морехода, стоявшего около борта.

Вернее, Вагн больше висел на плечах двоих крепких парней, бережно его подпиравших… У него были прямые волосы и совсем не было бороды, но Хельги вдруг увидел Оттара, поднявшегося из ледовой могилы и пришедшего к ним сюда с белым лицом и синими глазами, наполовину закрытыми!.. Не хватало только крови у рта, зато были лоб и щека, жестоко рассаженные о камни!..

Вот он шевельнулся, двинувшись вперед, и друзья осторожно свели его по сходням на твердую землю. Они не боялись расправы. Они никого и ничего уже не боялись.

Вот наконец и встали друг против друга два кровника, Ракни сын Рагнара и Вагн Мореход! У Ракни в вороте куртки виднелась кольчуга. Люди в кольчугах редко бывают миролюбивы.

Вагн пошевелил губами, силясь что-то сказать… Ракни пришлось подойти к нему вплотную.

– Мои люди вымокли и замерзли, Ракни сэконунг, – медленно, с мучительным трудом прошептал Вагн. – Если ты хотя бы дашь им обсохнуть и обогреться, тебя не назовут несправедливым. А я сойдусь с тобой теперь или когда ты пожелаешь. Ты ведь не из тех, кто за смерть родича берет серебром.

Там, где только что пробирался корабль, сокрушали друг дружку, вставали на дыбы и со скрежетом лезли на скалы могучие льдины, воздвигались и с грохотом рушились торосы – это раздосадованные тролли пожирали сами себя. Ветер срывал с вершин белые шапки, и снеговые полотнища то смешивались с тучами, то стремглав падали в воду. Вооруженные люди молча стояли лицом к лицу и смотрели на Ракни.

– Ну, вот что, – вдруг хрипло, отрывисто выговорил конунг. – Тебе тоже найдется место у очага, Вагн Мореход. Это говорю я, Ракни сын Рагнара из Северного Мера. И будет так, как я велю!

Деяния людей, подобных Ракни сэконунгу, не обсуждают. Так не обсуждают поступки древних героев: о них просто рассказывают, и все. Дела героев и сами они слишком значительны, чтобы ругать их или хвалить. Для них нет обыденной мерки, и Ракни ныне встал с ними в рост. Убей он Вагна, и сага о его мести отправилась бы в путь от очага к очагу – великое и страшное дело, не всякому по плечу, угрюмая и громкая слава, что притянула бы к нему немало сердец!.. И все-таки он сделал по-своему, Ракни, самый непреклонный мститель из всех ступавших на палубу корабля. Ракни, Переломивший Судьбу. Ракни, разорвавший пряжу норн и поднявшийся над здравым смыслом обыкновенных людей… Ибо отказаться от мести может поистине лишь величайший герой. Которому никто не указ, – ни люди, ни Боги, ни судьба. Даже Оттар не помышлял о подобном, а уж как он хвалил Вагна и сожалел, что тому придется погибнуть!.. Ракни прошел этот шаг за него и за себя. Но вот если бы Оттар не замерз во льду, погубленный ничтожной местью раба… Как знать, что теперь совершилось бы на берегу? Как знать?..

А когда все двинулись к дому, Хельги приметил в сторонке Луга, почему-то не торопившегося в тепло. Хельги взял его за плечо. Ирландец нехотя обернулся, и Хельги увидел: по щекам монаха, застревая в рыжей густой бороде, скатывались слезы.

– Б'ионтэх ан фиар э, – трудно глотая, выговорил Луг. – Это был человек. Это был человек…

28. Беспределен тот океан…

Мать рассказывала Хельги и такое, о чем редко рассказывают сыновьям. Наверное, она считала его совсем уже взрослым и способным понять. А может, просто не с кем было поделиться.

В самое первое утро на корабле у отца она откинула полог и выбралась из палатки наружу… Это было дивное утро: солнце только что встало из-за великой реки, и дальний берег дрожал в сизом тумане. Корабль с вечера стоял на якорях, и люди спали на берегу – все, кроме отца, матери и сторожей. А рано утром и отец ушел на совет к князю, и мать проснулась одна.

Она кое-как пригладила растрепанные волосы и посмотрела за борт. Хотелось умыться, но мать впервые была на корабле и боялась насмешить сторожей, глядевших с кормы. Ведерко с веревкой так и не попалось ей на глаза, и она осторожно двинулась к сходням. Совсем молоденькая девочка, всего-то от роду шестнадцати зим. Или лет, как они считали там, в Гардарики. Всего-то на год постарше, чем был теперь ее сын.

Когда она проходила мимо сторожей, одному из них показалось, что она смотрела по сторонам очень уж высокомерно. Мог ли уразуметь безусый мальчишка, что не будет иного взгляда у несчастной рабыни, сжимавшей остатки покалеченной гордости в слабеньком кулачке! Ведь она не родилась невольницей, мать. И мечтала, свободная, достаться единому, кто растопит неуступчивое девичье сердце… а не тому вовсе, у кого звонче брякнет кошель!..

Сторож сказал ей слова, за которые, по мнению Хельги, его следовало убить:

– Не воображай много, девка, из-за того, что за тебя уплачена тройная цена.

Хельги долго расспрашивал мать, но так и не вытянул из нее ни имени, ни прозвища наглеца. Мать всегда отвечала, что он был очень молод и потом пал в битве, защищая отца, а имя ей не запомнилось. Конечно, она обманывала. Она просто боялась, не начало бы дитя неразумное задирать братьев обидчика или сыновей, если они жили теперь на земле.

Этот воин объяснил обомлевшей девчонке, в чем было дело, и ее будто сломали, как тоненькую хворостинку, попавшую под сапог. Значит, мало того, что чуженин купил ее и не удосужился ни полсловечка шепнуть на ухо о любви! Он еще и обнимал словно бы ту, другую, не пожелавшую ему улыбнуться!.. Такое унижение незачем было терпеть…

Мать посейчас толком не знала, о чем думала, чем занималась весь день. Когда же подоспел вечер и стало ясно, что отец вот-вот возвратится, она опять улизнула с корабля и прокралась по берегу подальше от стана. И, наконец, закрыла глаза и пошла прямо в воду, и вода залила ее по колени, потом по грудь. Холодная вода, сбежавшая с ледников…

Матери казалось – береговая круча надежно скрыла ее, и она лишь надеялась, что быстрое течение не заставит мучиться долго… но сзади громко плеснуло, и сильные руки поймали ее за локти и выхватили, как перышко, из темной воды.

Отец вынес ее на берег, и матери было все равно, как он ее накажет, потому что в душе она почти уже умерла. Отец посадил ее на траву и сам сел подле нее. Он крепко обнял мать и молча гладил мокрые волосы, пока она не заплакала и не уткнулась лицом в его плечо…

Вот с того дня они и полюбили друг друга, и отец хотел освободить ее и взять в законные жены, но не успел. Хельги задушил бы любого, посмевшего усомниться.

Никто не сказал, что они хорошо ладили бы втроем – Хельги, мать и отец. Но все это не имело бы никакого значения, если бы отец жил!.. Он вернется домой, и мать увидит, что больше не о чем плакать. А потом он поедет к Вальбьерг и проведает ее в Кетилевом дворе. И никакие тролли, живущие на мысу, не смогут его остановить. Пусть боится их тот, кто отродясь не высовывался дальше Железной Скалы. А он ходил с викингами на Свальбард.

Вагн болел долго, и многие думали, что больше ему не подняться. Это было бы тяжелым несчастьем; никто не хотел, чтобы судьба Оттара повторилась. Каждый старался что-нибудь для него сделать, и дружеская забота отогнала смерть. Вагн окреп, и они с конунгом подолгу сидели на берегу и что-то рисовали на сером песке, рассказывая один другому о землях, где довелось побывать. Хельги дал бы выдрать у себя половину волос только за то, чтобы подойти и послушать. Но гордость пересиливала, и он не подходил.

Он по-прежнему часто навещал привыкших к нему гаг. Оказалось, люди Вагна еще в тот раз начали приваживать их и даже выстроили несколько убежищ из плавника и камней. Хельги посчитал это благим делом, которое следовало продолжить. Ирландец приходил ему помогать. Однажды он сказал Хельги:

– Все вы здесь называете меня Лугом, но это не мое настоящее имя. Я не стал открывать его язычникам и назвался именем предка, которого у нас почитали когда-то.

– Оттар знал, как тебя звать? – спросил Хельги. – Если он не знал, и я не хочу.

– Оттар скрутил меня и привел на корабль, – ответил монах. – Но, благодаря ему, я перестал желать погибели вашему племени и разорения вашей земле. Во Христе меня называют братом Фланном, а в мирской жизни я звался Туамой О Суйллевайном, это значит – из рода Одноглазого. Мой род не дал великих вождей, но Суйллевайн был славным героем.

– Я все же буду звать тебя Лугом, – сказал Хельги. – Я так привык.

Монах протянул ему камешек величиной с полкулака:

– Возьми, тебе пригодится.

Камень был красивый, весь в прожилках и трещинках, дробивших солнечный свет. Хельги спросил недоуменно:

– Где ты взял его? И зачем?

Луг поплотней запахнул куртку.

– Ты помнишь, наверное, когда хоронили Оттара и твоего деда, Ракни велел вкатить на могилу большую глыбу, лежавшую там неподалеку. Я отколол кусочек, пока справляли поминальный пир.

Спустя несколько дней у гаг вылупились малыши. Матери тщательно высушили потомство и увели его в море. Тогда Хельги с Лугом пришли собирать пух. Они держались вместе. Монах занятно рассказывал о кораблях, обтянутых бычьими кожами, и о солнечных землях на западе, которых эти корабли будто бы достигали когда-то. Он ни о чем не просил, но Хельги решил про себя, что постарается помочь ему вернуться домой.

Свальбардское лето отгорело ярко и быстро. Умолкли шумные гнездовья, засобирались на юг гуси, и Вагн посоветовал конунгу не медлить с отплытием:

– Скоро начнутся шторма, и они могут нас здесь запереть. Я и сам едва выбрался в позапрошлом году.

Ракни кивнул. Он сделался еще молчаливее, чем был.

Когда снимали оружие со стен, он не стал распутывать узел, державший ножны Пламени Битвы. Вынул деревянный гвоздь из бревна и убрал все вместе в сундук. Если овладевший мечом будет знать, кто такой Оттар, он тоже не развяжет узла.

Корабль Ракни сэконунга шел на юг. Холодные Берега, давно скрывшиеся в тумане, посылали вслед тяжелые серые облака. Иногда они спускались к самой воде, и тогда прятался даже «Лебедь», шедший на расстоянии полета стрелы. Хитроумно был выстроен этот кнарр – под парусом он почти не отставал от «Оленя». Искусные мастера предназначили его не для войны, но путешественник вроде Вагна мог смело отправляться на нем хоть кругом всей земли: он не подведет на середине пути.

Северный ветер тянул прямо в корму, не доставляя больших забот никому, кроме рулевого. Хельги стоял у форштевня, глядя вперед.

После гибели Оттара ему часто мерещилась какая-то прозрачная, печальная песня без мелодии и без слов. Словно далекий, далекий крик птичьей стаи, донесшийся из-за туч. Эта песня зазвучала в нем и теперь, стоило вспомнить синие заливы Свальбарда и хребты белых вершин, уходящие за горизонт.

Скоро там начнутся сильные снегопады. Пролетит над побережьем слепая пурга, белый пух густо покроет оба дома и каменный курган в Могильном фиорде, и придет тишина. Долгая, долгая ночь сомкнётся над Свальбардом, и лишь отблески сполохов будут играть на обледенелых камнях…

Вот так обзаводится человек зарубками на душе и памятными местами, властно зовущими его отовсюду, где бы он ни был. Даже мать, если попадет когда-нибудь в Гардарики, сразу примется скучать по Линсетру и вздыхать, рассказывая о нем. Подобное не минует и Хельги, и он перестанет ненавидеть Холодные Берега, а через несколько зим выстроит себе корабль и захочет побывать на Свальбарде еще раз. Склонить голову перед курганом, подняться вверх по лососевой реке и посмотреть-таки, где ее начало… Но сперва он увидится с матерью, поздоровается с горами и воздвигнет памятный камень по Оттару, сожженному так далеко от Норэгр…

Зло родило зло, понял вдруг Хельги, глядя на серые, шершавые спины волн, лениво обгонявших корабль. Ракни обидел его недоверием, и он полез вон из кожи, доказывая свою правоту. Никогда не ссорившийся с рабами, он не попытался поговорить с Карком по-доброму, высокомерно предпочитая колотить его, неумеху… И Карк мстил – неуклюже и очень по-рабски, исподтишка. И оба не видели в ослеплении, что эта вражда все время била по Оттару. Кот, брошенный в воду, подрезанная веревка и, наконец, голубая пасть ледника… Если Ракни или кто другой пойдет на Свальбард через год-два, наверняка Оттарова Стамуха еще будет стоять посередине фиорда – памятник злу, которое однажды вырвалось из рук творивших его и само нанесло смертельный удар…

Хельги ощутил чье-то присутствие за спиной и обернулся. Возле него стоял Ракни.

При виде конунга Хельги немедленно вспомнил тот давний запрет ходить на нос корабля; наверное, сейчас снова погонит прочь от форштевня… Однако Ракни промолчал, внимательно разглядывая что-то впереди, хотя на самом деле до берега оставалось еще двое суток пути и вокруг не было ничего, кроме тумана. Хельги уже начало казаться, что конунг, занятый своими мыслями, попросту его не заметил. Но тот неожиданно проговорил:

– Как ты думаешь, твой родич Халльгрим Виглафссон пустит нас с Вагном перезимовать к себе в Торсфиорд?

Хельги ответил:

– Я и сам хотел предложить тебе это. И думается мне, надо будет забрать с собой Беленькую. Она там, наверное, уже строит дом для Богини, дарующей сыновей.

И добавил, помедлив:

– Конунг, ты назвал меня родичем Халльгриму Виглафссону…

Ракни спокойно кивнул:

– Мы с Оттаром почти с первого дня в этом не сомневались.

Хельги смотрел на него молча, и немой, отчаянный крик рос в его душе. А Ракни продолжал по-прежнему невозмутимо:

– Многим кажется, что Оттар погиб из-за тебя. Если бы я тебя зарубил, его гибель оказалась бы напрасной. Поэтому ты живешь. Я долго не хотел тебе говорить, но лучше скажу. Оттар собирался вступить с тобой в побратимство. Он сам мне говорил. И послушай, что я скажу тебе еще. Тот меч, что принадлежал Виглафу Ворону, я отдам твоему дяде. У него там найдутся наследники достойней тебя, и он уж сообразит, как распорядиться. Но Оттар обидится на меня, если Гуннлоги достанется не тебе. Все видели, он не захотел взять его в курган. Ты наденешь этот меч, когда тебя введут в род и настанет твоя пора совершать мужские дела. А насчет Беленькой ты неплохо придумал. Сын должен походить на отца. Вот ты и поможешь ей вырастить морехода.

Поистине это была самая длинная речь, которую Хельги слыхал когда-либо из его уст… Замолчав, вождь повернулся, чтобы уйти к себе на корму.

– Ракни! – сказал Хельги уже ему в спину. – Ракни сэконунг! Можно мне будет еще пойти с тобой на корабле?

– Можно, – кивнул Ракни и опять повернулся, но все же помедлил, вновь глянул на Хельги и проговорил: – Мне не было особенно тошно смотреть на тебя, когда ты вел корабль в Могильный фиорд. И мой сын клялся однажды, будто ты управляешься на руле едва не лучше меня. Пойдем-ка, я хочу сам это проверить!

Хельги нахмурился и пошел за ним на корму. Укутанный тучами, впереди и вокруг корабля лежал океан. Холодный северный океан, мглистым кольцом окруживший населенную землю… И кажется людям, что беспределен тот океан и нельзя его переплыть.