Битва за Рим Маккалоу Колин

– А как же Гай Марий? – вырвалось у него.

Луций Цезарь прищурился:

– Признаюсь, я не назвал Гая Мария, потому что, памятуя сказанное тобой, Луций Сулла, полагал, естественно, что его услугами воспользуется мой коллега Публий Рутилий!

– Мне он не нужен! – возразил Луп. – Не желаю, чтобы мне его навязывали! Пусть остается в Риме с остальными старцами и калеками. Он слишком стар и недужен, чтобы воевать.

Тут поднялся Секст Юлий Цезарь:

– Можно мне взять слово, старший консул?

– Пожалуйста, говори, Секст Юлий.

– Я не стар, – сипло начал Секст Цезарь, – но, как известно всем в этом собрании, я нездоров. Мое дыхание затруднено. В молодые годы я приобрел богатый военный опыт, воюя вместе с Гаем Марием в Африке и в Галлии против германцев. Я также был при Аравсионе, где мне спасла жизнь, без сомнения, моя болезнь. Но близится зима, и от меня в Апеннинской кампании толку будет не много. Возраст берет свое, у меня слабая грудь. Однако я не собираюсь уклоняться от исполнения своего долга, ведь я происхожу из знатной римской семьи. Но никто еще не упомянул кавалерию, а она нам понадобится. Я бы просил это собрание не возлагать на меня командование в горах. Вместо этого я прошу поручить мне собрать флот и доставить в течение холодных месяцев конницу из Нумидии, Заальпийской Галлии и Фракии. Я также могу набирать в нашу пехоту римских граждан, проживающих на чужбине. Вот работа, для которой я чувствую себя пригодным. После возвращения я бы с радостью принял любое командование на поле боя, которое вы пожелаете на меня возложить. – Он откашлялся, из его груди донесся свист. – Я бы просил сенат рассмотреть вместо меня кандидатуру Гая Мария в качестве легата.

– Надоели эти свойственники! – крикнул Луп, вскакивая. – Нет, так не пойдет, Секст Юлий! Я годами тебя слушаю и понял, какой у тебя удобный недуг! Когда надо, он появляется, когда надо, проходит. Я тоже так могу – слушай! – И Луп шумно задышал.

– Возможно, ты устал от моего свистящего дыхания, Публий Луп, но изволь послушать! – мягко молвил Секст Цезарь. – Свист появляется у меня не при вдохе, а при выдохе.

– Мне не важно, когда ты издаешь свои гадкие звуки! – крикнул Луп. – Со мной твой номер не пройдет, и тебе не удастся уклониться от исполнения долга и уступить место Гаю Марию!

– Прошу внимания, – заговорил, поднимаясь, принцепс сената Скавр. – Мне есть что сказать на этот счет. – На Лупа, застывшего на помосте, он смотрел с таким же выражением, как раньше на Вария, обвинявшего его в измене. – Ты не относишься к моим любимцам, Публий Луп! Меня глубоко уязвляет то, что ты носишь такое же имя, как мой дорогой друг Публий Рутилий, именуемый Руф. Возможно, вы с ним родня, но между вами нет ничего общего! Рыжий Руф был украшением этого собрания, его здесь очень не хватает. А Луп Волк – одна из самых пагубных язв сената!

– Ты оскорбляешь меня! – ахнул Луп. – Это запрещено! Я консул!

– А я глава этого собрания, Публий Волк, и, полагаю, убедительно доказал в свои лета, что могу делать все, что пожелаю, – ибо когда я что-то делаю, Публий Волк, то с вескими на то основаниями и заботясь о священных интересах Рима! А ты, жалкий червь, лучше спрячь свою головку. Я не о той части твоей анатомии, что кое-как приделана к твоей шее. Кем ты себя возомнил? Ты уселся в это кресло только потому, что у тебя хватило денег на подкуп избирателей!

Луп, багровый от ярости, разинул было рот.

– Не вздумай, Луп! – взревел Скавр. – Сиди и молчи!

Скавр повернулся к Гаю Марию, сидевшему совершенно прямо; никто не мог представить, что он чувствовал, когда намеренно избегали произносить его имя.

– Вот величайший человек! – продолжил Скавр. – Одним богам ведомо, сколько раз в жизни я его проклинал! Одним богам ведомо, сколько раз я жалел, что он появился на свет! Одним богам ведомо, сколько раз я оказывался злейшим его врагом! Но чем быстрее бегут года, чем короче и тоньше становится нить моей жизни, тем меньше остается людей, к которым я чувствую привязанность. И дело не только в близости смерти. Накопленный опыт подсказывает мне, кто достоин благодарных воспоминаний, а кто нет. Ко многим, кого я горячо любил, я теперь равнодушен. Но некоторых из тех, кого люто ненавидел, я теперь превозношу.

Зная, что Марий не отрывает от него горящих глаз, Скавр старался на него не смотреть, понимая, что иначе расхохочется и испортит свою прочувствованную речь. Чувство юмора порой оказывается досадной помехой!

– Мы с Гаем Марием прошли через все испытания. – Скавр уставился на посеревшего Лупа. – Мы с ним сидели рядышком в этом собрании и глазели друг на друга дольше, чем ты, Волк, носишь тогу взрослого мужчины! Мы ссорились и дрались, толкались, тянули канат в разные стороны. Но с врагами Республики мы сражались вместе. Вместе взирали на трупы тех, кто мог бы сокрушить Рим. Стояли плечом к плечу. Вместе смеялись – и вместе рыдали. Повторяю, вот величайший человек. Величайший римлянин.

Скавр спустился вниз и остановился перед дверями.

– Вместе с Гаем Марием, Луцием Юлием, Луцием Корнелием Суллой я ныне убежден, что нас ждет страшная война. Еще вчера у меня не было этой уверенности. Почему такая перемена? Это известно только богам. Когда все идет согласно испокон веку заведенному порядку, нам трудно поверить в перемены, и это затмевает разум. Но вдруг с наших глаз мгновенно падают шоры, и мы начинаем все ясно видеть. Это произошло сегодня со мной. Это произошло сегодня с Гаем Марием. Вероятно, это произошло сегодня с большинством из собравшихся здесь. Стали вдруг видны тысячи признаков, невидимых еще вчера.

Я решил остаться в Риме, потому что знаю, что принесу больше всего пользы, продолжая заниматься политикой. Но к Гаю Марию это не относится. Пусть вы, как я, спорили с ним чаще, чем соглашались, или, как Секст Юлий, связаны с ним двойными узами, приязни и родства, все равно вы должны признать, как признаю я, что в Гае Марии сочетается блестящий талант полководца и опыт, превосходящий опыт всех нас остальных, вместе взятых. Даже если бы Гаю Марию стукнуло девяносто, даже если бы он перенес три удара, а не один, – мне не было бы до этого дела! Я и тогда стоял бы здесь и говорил бы то же самое, что говорю сейчас: если человек способен так мыслить и так действовать, то мы обязаны использовать его там, где он проявляет себя с наибольшим блеском, – на поле боя! Стыдитесь своей нетерпимости, отцы-законодатели! Гай Марий – мой ровесник, ему всего шестьдесят семь лет, и со времени того единственного удара минул уже десяток лет. Я, ваш принцепс сената, говорю вам: Гай Марий должен быть главным легатом у Публия Лупа, чтобы нашлось наилучшее применение его многочисленным талантам.

Все молчали. Казалось, все, даже Секст Цезарь, боятся дышать. Скавр сел рядом с Марием, по другую сторону от которого сидел Катул Цезарь. Луций Цезарь посмотрел на эту троицу, потом пробежал взглядом по их ряду в направлении двери и нашел Суллу. Его глаза и глаза Суллы встретились. Луций Цезарь почувствовал, как у него колотится сердце. Что говорили глаза Суллы? Сразу многое, всего не поймешь.

– Публий Рутилий Луп, предлагаю тебе возможность добровольно назначить Гая Мария твоим главным легатом. Если откажешься, я вынесу этот вопрос на голосование сената.

– Ладно, ладно! – крикнул Луп. – Только единственным моим старшим легатом ему не бывать! Пусть делит место с Квинтом Сервилием Цепионом.

Марий запрокинул голову и захохотал.

– Готово! – прогрохотал он. – Октябрьский конь в одной упряжке с клячей.

Юлия, конечно, ждала Мария, очень за него тревожась, как и подобает жене политика. Мария поражал ее инстинкт: она всегда знала, когда в сенате обсуждалось что-то очень важное. Он сам не подозревал, что разыграется в этот раз в Гостилиевой курии, когда туда отправлялся. А она догадывалась!

– Война? – спросила она.

– Да.

– Дела плохи? Только с марсами или с другими тоже?

– Примерно с половиной италийских союзников; есть опасность, что ряды наших врагов пополнятся. Я должен был догадываться! Скавр был прав. Эмоции искажают факты. Друз знал все наперед. О, если бы он остался жив, Юлия! Будь он жив, италийцы получили бы свое гражданство и мы бы избежали войны.

– Марк Ливий погиб потому, что некоторые ни за что не желают предоставлять права италийцам.

– Да, твоя правда! – Он решил сменить тему. – Думаешь, нашего повара хватит удар, если мы попросим его приготовить завтра роскошный обед для кучи народу?

– Он придет в бурный восторг. Он всегда сетует, что мы редко принимаем гостей.

– Отлично! Я уже пригласил толпу гостей.

– Зачем, Гай Марий?

Он покачал головой, сердито хмуря брови:

– Наверное, дело в странном чувстве, что для многих из нас это будет в последний раз, mea vita. Meum mel. Я люблю тебя, Юлия.

– И я тебя, – спокойно ответила она. – Кого ты пригласил?

– Квинта Муция Сцеволу, – надеюсь, он будет тестем нашего сына. Марка Эмилия Скавра. Луция Корнелия Суллу. Секста Юлия Цезаря. Гая Юлия Цезаря. И Луция Юлия Цезаря.

У Юлии был несколько обескураженный вид.

– С женами?

– Да, с женами.

– Вот ужас!

– Кто тебя ужасает?

– Жена Скавра Далматика и Луций Корнелий…

– Это было много лет назад! – отмахнулся Марий. – Мы разместим мужчин на ложах строго в соответствии с их статусом а потом ты рассадишь женщин так, чтобы от них было поменьше вреда. Что скажешь?

– Ладно, – с сомнением ответила Юлия. – Но Далматику и Аврелию я, пожалуй, усажу напротив Луция и Секста Юлия, Элию и Лицинию – напротив lectus medius, а сама вместе с Клавдией сяду напротив Гая Юлия и Луция Корнелия. – Она усмехнулась. – Не спал же Луций Корнелий с Клавдией!

Марий вскинул брови:

– Хочешь сказать, что с Аврелией он все-таки спал?

– Нет! Ну правда, Гай Марий, иногда ты бываешь несносным!

– Ты тоже – иногда, – парировал Марий. – Для сына-то найдется местечко? Ему, между прочим, уже девятнадцать!

Мария-младшего Юлия поместила на lectus imus, в изножье обеденного ложа – на самом низшем месте, какое можно отвести мужчине. Марий-младший не возражал: другое такое же место на втором ложе занял городской претор, его дядя Гай Юлий; а в изножье третьего ложа возлежал другой городской претор Луций Корнелий, тоже приходившийся ему дядей. Остальные мужчины были консулярами, причем за спиной его отца было больше консульских лет, чем у остальных, вместе взятых. Все это было приятно Марию-младшему – но разве можно даже мечтать превзойти отца? Единственный способ – стать консулом в совсем молодом возрасте, моложе даже консулов Сципиона Африканского и Сципиона Эмилиана…

Марий-младший знал, что его собираются женить на дочери Сцеволы. Он еще не видел Муции, для посещения пиршеств она была слишком мала, но был наслышан о ее красоте. Это его не удивляло: ее мать, Лициния, до сих пор была очень хороша собой. Теперь она была женой Метелла Целера, сына Метелла Балеарского. Очевидное прелюбодеяние! У маленькой Муции было два сводных брата, оба Цецилии Метеллы. Сцевола женился на второй Лицинии, менее красивой; ее он и привел на ужин, где она отлично проводила время.

Луций Корнелий Сулла – Публию Рутилию Руфу в Смирну:

Однако ужин не превратился в сущий кошмар исключительно благодаря Юлии, позаботившейся о том, чтобы всех мужчин усадили строго по рангу, а для женщин нашли места, где им ничего не угрожало. В результате я мог любоваться только спинами Аврелии и жены Скавра Далматики.

Знаю, Скавр тоже тебе пишет, потому что наши письма повезет один гонец, поэтому не стану повторять известие о неминуемой войне с италиками и пересказывать речь Скавра в сенате во славу Гая Мария: уверен, Скавр отправил тебе ее текст. Скажу только, что счел поступок Лупа позорным и не смог промолчать, когда понял, что Луп оставляет нашего прежнего кумира не у дел. Больше всего меня бесит, что такой осел, как Луп, – какой из него волк?! – будет командовать на целом театре военных действий, доверив Гаю Марии какие-нибудь мелочи! Самое загадочное – безразличие, с которым Гай Марий принял известие, что ему придется делить обязанности старшего легата с Цепионом. Интересно, что Арпинский Лис замышляет для этого осла? Думаю, какую-нибудь гадость.

Но я отвлекся от пира. Вернусь к нему. Мы со Скавром договорились, во-первых, не лениться писать, а во-вторых, поделить темы. Мне достались сплетни, что несправедливо: Скавр – самый отпетый сплетник, каких я знаю, не считая тебя, Публий Рутилий. Там был Сцевола, поскольку Гай Марий собирается женить Мария-младшего на дочери Сцеволы от одной из его двух Лициний. Муции (прозванной Муцией Терцией, дабы не путать ее с двумя старшими Муциями Сцеволы Авгура) сейчас лет тринадцать. Мне ее жаль: Мария-младшего я не больно жалую. Он заносчивый, тщеславный щенок. Любому, кому придется иметь с ним дело, не поздоровится. Никакого сравнения с моим бесценным покойным сыном.

Знаешь, Публий Рутилий, моему сыну очень недоставало семьи – и как ребенку, и как мужчине, – а это была настоящая драгоценность! Впервые его увидев – голенького смешливого младенца в детской, – я полюбил его всем сердцем. Он был для меня лучшим спутником. Любой мой поступок приводил его в восторг. Мое путешествие на Восток он сделал неизмеримо интереснее и вдохновеннее. Не важно, что он не мог дать мне совета или высказать своего мнения, как взрослый. Он был таким понятливым! Так близок мне по духу. А потом он умер. Столь внезапно, столь неожиданно! Если бы было время, твердил я себе, если бы успеть подготовиться… Но как может отец подготовиться к смерти сына?

После его смерти, старый друг, мир лишился красок. Я словно махнул на себя рукой. Минул уже почти год, и в каком-то смысле я, наверное, научился мириться с его отсутствием. Хотя нет, это невозможно! Я утратил часть своего внутреннего стержня, во мне зияет пустота, которую ничем не заполнить. Например, я не нахожу сил с кем-либо поговорить о нем, я не произношу имени моего мальчика, словно его вовсе не существовало. Это такая нестерпимая боль! Вот сейчас я пишу о нем и рыдаю.

Но я не собирался писать о Сулле-младшем. Темой должен был стать тот проклятый ужин. На мысли о сыне (хотя они, признаться, никогда меня не покидают) меня навело, наверное, присутствие там маленькой Цецилии Метеллы Далматики, жены Скавра. Ей сейчас лет двадцать восемь или около того. Она вышла за Скавра семнадцатилетней, – помнится, тогда только начинался год, когда мы разбили кимвров. Ее дочери десять лет, сыну примерно пять. Оба, без всякого сомнения, от Скавра, я хорошо их разглядел. Скавр уже поговаривает о том, чтобы выдать дочь за закадычного дружка Сцеволы Авгура – Мания Ацилия Глабриона. Они так давно ходят в консулярах, что новыми людьми их уж точно не назовут, так что дело не в желании породниться. Скорее, тут замешано семейное богатство, почти равное, думаю, состоянию Сервилиев Цепионов. Но лично мне нет дела до Ацилиев Глабрионов, пускай дед этого Мания Ацилия Глабриона был соратником Гая Гракха. Как и остальные соратники Гая Гракха, он принял из-за этого смерть! Ну как, тянет, по-твоему, на сплетню? Ты так не думаешь? Ламия тебя побери!

Далматика хороша! Как она очаровала меня, когда я впервые избирался в преторы! Ты помнишь? Странно, что с тех пор прошло уже почти десять лет! Мне вот-вот стукнет пятьдесят, Публий Руф, а консульство так же далеко от меня, как в прошлом, в дни Субуры. Поневоле гадаешь, что сделал с ней Скавр после тех безумств девятилетней давности. Но она умело это скрывает. Все, что я от нее получил при встрече, – холодное ave и ледяная улыбка. Она не смотрела мне в глаза. Я ее не осуждаю. Думаю, она боялась, как бы Скавр не счел это предосудительным и не поступил соответственно. Но он должен был остаться довольным ее поведением, потому что после приветствий она села ко мне спиной и ни разу не обернулась. Не скажу того же о нашей дражайшей, бесценной Аврелии, сводившей всех нас с ума, так она крутилась и ерзала. Что ж, она снова счастлива, ведь Гай Юлий скоро опять отбудет. Ему придется сопровождать своего брата Секста Юлия в Африку и в Дальнюю Галлию, за кавалерией.

Я не злобствую, вопреки моей репутации, какой бы обоснованной она ни была. Мы оба хорошо знаем эту матрону, и, что бы я тебе о ней ни сказал, ты не удивишься. Они с мужем любят друг друга, но это трудная любовь. Он ее одергивает, она этого терпеть не может. Зная, что его не будет несколько месяцев, она вчера вечером была оживлена, много смеялась, что ей обычно не свойственно. Это не ускользнуло от внимания Гая Юлия, моего соседа. Ты же знаешь, Публий Рутилий, когда Аврелия оживлена, все мужчины прирастают к месту. Елена Троянская и та не годится ей в подметки. Представь, сам принцепс сената Скавр повел себя как глупый мальчишка! Я уж не говорю о Сцеволе, даже о Гае Марии. Так уж она на нас действует! Другие женщины тоже были далеко не дурнушками, некоторые так просто красавицы. Но даже Юлии и Далматике за ней не угнаться, и Гай Юлий быстро это заметил. Уверен, когда они вернулись домой, произошла новая ссора.

Воистину странный вышел пир, на котором всем было неловко! Так и слышу твой вопрос: зачем тогда понадобилось его закатывать? Точно не знаю, но сдается мне, Гай Марий решил, что больше нам, собравшимся у него, не доведется встретиться в подобной обстановке. Он с печалью вспоминал тебя, твердил, что без тебя он сам не свой. С густью говорил о себе, о Скавре, даже, что удивительно, о Марии-младшем. Что до меня, то его печаль передалась и мне. А ведь после смерти Юлиллы мы с ним все больше отдаляемся друг от друга. Я не вполне его понимаю. Думаю, впереди война, победить в которой нам будет очень трудно. Значит, нам с Гаем Марием предстоит действовать вместе, в прежнем нашем согласии. Единственный вывод, к какому меня подводит логика, – это что он боится за себя. Боится погибнуть в этой войне. Боится, что без его бесценной помощи всем нам придется несладко.

Верный нашей со Скавром сделке, я умолчу о надвигающейся войне. Но есть одна крайне любопытная подробность, о которой не сможет тебе поведать Скавр. На днях меня посетил Луций Кальпурний Пизон Цезонин, которому поручено снабжение наших новых легионов оружием и припасами. Он, часом, не женат на твоей дочери? Да, чем больше я об этом думаю, тем крепче моя уверенность, что так оно и есть. Словом, он рассказал интересную историю. Жаль, что Апеннины полностью отрезают нас от Италийской Галлии, особенно у Адриатики. Пора бы превратить Италийскую Галлию в нормальную провинцию и отправить туда наместника, как и в Заальпийскую Галлию. В военных целях мы назначили правителя для обеих Галлий, который будет находиться по нашу сторону Альп. Его зовут Гай Целий Кальд. Квестором при нем Квинт Серторий, лучшего человека на это место не сыскать. Эти Марии – прирожденные воины, ведь Серторий с материнской стороны тоже Марий. Да еще сабин.

Но я опять отвлекся. Пизон Цезонин поспешил на север заказывать для Рима оружие и доспехи и начал с обычных для этого мест – Популонии и Пизы. Там ему рассказали о новых литейных мастерских в городах на востоке Италийской Галлии, принадлежащих компании из Плаценции. Тогда он направился в Плаценцию – и ничего не нашел. То есть саму компанию нашел, но там с ним не пожелали говорить, проявив невероятную скрытность. Он подался дальше на восток, в Патавий и Аквилею, где обнаружил целую новую отрасль. Еще он узнал, что в этих городах делают оружие и снаряжение для италийских союзников по эксклюзивным контрактам сроком на целых десять лет! Цезонин не увидел в этом ничего подозрительного. Кузнецам предложили выгодные условия и быстро заплатили, вот они и взялись за дело. Но кузницы принадлежат им самим, а города заложены владельцем земель, которому принадлежит там все, кроме самих этих мастерских. И кто же этот землевладелец? Римский сенатор! Более того, кузнецы, похоже, думали, что куют оружие для Рима и что человек, заключивший с ними контракт, – praefectus fabrum! Пизон Цезонин надавил на них и потребовал описать загадочного заказчика. Оказалось, это не кто иной, как марс Квинт Поппедий Силон!

Скажи, как Силон узнал, куда обратиться, когда мы в Риме еще знать не знали об этих сталелитейных мастерских на востоке? Я набрел на удивительный ответ, но найти доказательства будет нелегко, поэтому я ничего не сказал Пизону Цезонину. Квинт Сервилий Цепион долгие годы жил вместе с Марком Ливием Друзом и отселился только после того, как его жена закрутила роман с Марком Катоном Салонианом. В тот год, когда я впервые нацелился на место претора, Цепион надолго уехал. В прежних своих письмах ты уверял меня, что золота Толозы в Смирне больше нет, что как раз тогда Цепион объявился в Смирне и забрал его, к большому огорчению тамошних банкиров. У Друза и Цепиона часто гостил Силон, бывший на короткой ноге с Друзом, который с Цепионом не больно-то ладил. Что, если Силон прослышал тогда, что Цепион вкладывает средства в сталелитейные города на востоке Италийской Галлии? Он мог опередить Рим и первым заказать там оружие и доспехи для своего племени.

Как я понимаю, римский сенатор-землевладелец – это Цепион, компания в Плаценции принадлежит ему. Но я сомневаюсь, что смогу это доказать, Публий Рутилий. Пизон Цезонин припугнул тамошних кузнецов, и больше ковать оружие и доспехи для италиков они не будут. Теперь они будут работать на нас.

Рим готовится к войне. Но в этой подготовке есть нечто зловещее, учитывая, кто будет противником. Воевать в Италии никому не улыбается, в том числе, думаю, и самому противнику. Как доносит моя разведка, Силон мог выступить против нас еще три месяца назад. Да, забыл сказать: я занят плетением собственной агентурной сети – только так, клянусь, можно добиться того, чтобы мы знали об их передвижениях больше, чем они о наших.

Между прочим, эту часть письма я пишу позже, чем предыдущую. Гонец Скавра задерживается.

Сейчас Этрурия и Умбрия за нас. Некоторые, конечно, ропщут, но у них не хватает сторонников, чтобы возобладать. Если бы не латифундии, нам пришлось бы несладко. Вездесущий Гай Марий набирает войска и успокаивает волнующихся; надо отдать должное и Цепиону – он развернул активную деятельность в Умбрии.

Отцы-законодатели впали в привычное смятение, когда моя разведка доложила, что у италиков есть уже двадцать вооруженных и обученных легионов. У меня имеются доказательства, так что придется им поверить. А у нас легионов всего шесть! К счастью, есть оружие и снаряжение еще для десяти благодаря тем бережливым людям, которых мы отправляем на поля отгремевших битв для сбора всего, что было у наших и у вражеских павших. Приходится кстати и снаряжение пленных. Все это хранится под навесами в Капуе. Но кто знает, сумеем ли мы вовремя собрать и обучить новые войска?

Должен сказать тебе о принятом в конце февраля решении сената примерно наказать Аскул-Пиценский, как это было сделано в Нуманции. Значит, к центральному театру военных действий добавится северный. Командовать на севере будет Помпей Страбон. Ему указана цель – Аскул – и приказано изготовиться идти на этот город в мае. Сейчас еще ранняя весна, а все потому, что наш неторопливый великий понтифик добавил в этом году двадцать дней в конце февраля, поэтому вторая часть моего письма все еще помечена мартом. Между прочим, сейчас пишу я один – Скавр говорит, что у него нет времени. Как будто у меня оно есть! Нет, Публий Рутилий, писать тебе мне не в тягость. В прошлом твои письма много раз были для меня отрадой на чужбине. Теперь я отдаю тебе долг.

Луп как командующий не снисходит ни до чего, что считает ниже своего достоинства. Поэтому, когда было решено, что он и Луций Цезарь поделят между собой четыре легиона ветеранов Тита Дидия и возьмут себе еще по легиону, не бывавшему в бою, он не пожелал покинуть Карсиолы (там он разместил свою ставку), чтобы забрать из Капуи причитающуюся ему половину войск. Вместо себя он отправил Помпея Страбона. Луп недолюбливает Помпея Страбона – а кому тот по душе?

Но Помпей Страбон не остался в долгу. Забрав два легиона ветеранов и один легион новобранцев, он прибыл с ними в Рим. Луп приказывал ему отвести новобранцев в Пицен, а ветеранов – к нему, Лупу, в Карсиолы. Но он такое учудил, что Скавр хохотал добрую неделю. Новый легион он поручил Гаю Перперне и отправил его Лупу в Карсиолы, сам же двинулся с двумя легионами ветеранов по Фламиниевой дороге! Более того, когда Катул Цезарь прибыл в Капую, чтобы принять там командование, то оказалось, что Помпей Страбон забрал со складов оружия и снаряжения аж на четыре легиона! Скавр до сих пор хохочет, а мне не до смеха. Что тут поделаешь? Ничего! Помпей Страбон себе на уме. В нем слишком много от галла – и это не смешно.

Поняв, что его обвели вокруг пальца, Луп потребовал у Луция Цезаря один из двух его ветеранских легионов. Луций Цезарь, естественно, ответил отказом, присовокупив, что раз Луп не контролирует собственных легатов, то лучше ему не жаловаться старшему консулу на обиду. Увы, Луп теперь наседает на Мария и на Цепиона, требуя, чтобы те с удвоенным усердием занимались вербовкой и обучением новобранцев. А сам сидит в Карсиолах и дуется.

Целий и Серторий в Италийской Галлии сворачивают горы, поставляя оружие, снаряжение и войска. Все кузницы на римской территории по всему миру раскалены сейчас добела. Полагаю, то, что Цепионовы городки потрудились на благо италиков, не так уж важно. Раньше мы все равно не придумали бы, чем их загрузить, а теперь они трудятся на нас, и это все, о чем можно мечтать.

До мая мы должны любым способом выставить шестнадцать легионов. То есть добавить к имеющимся шести еще десять. И мы это сделаем! В чем Рим недосягаем, так это в умении напрячься при неблагоприятных условиях! Отовсюду стекаются добровольцы всех классов. Племена с латинскими правами доказывают нам свою преданность. Из-за спешки никто не пытается отделять латинских добровольцев от римских, поэтому мы поневоле миримся с равенством. Из чего следует, что на этой войне не будет ауксилариев. Все легионы будут считаться римскими.

Мы с Луцием Юлием Цезарем отбываем в начале апреля, через неделю, в Кампанию. Квинт Лутаций Катул Цезарь уже принял командование в Капуе. Думаю, он справится, и очень рад, что ему не придется вести воинов в бой. Наш легион из неопытных новобранцев будет разделен на две части по пять когорт в каждой. Мы с Луцием Цезарем считаем, что необходимо будет поставить гарнизоны в Ноле и в Эсернии. Нашим войскам незачем стремиться к лаврам, а с этой задачей они вполне справятся. Эсерния, как мы знаем, – настоящий аванпост на вражеской территории, и она, как известно, сохраняет нам верность. Младшие легаты Сципион Азиаген и Луций Ацилий (оба никудышные) отведут в Эсернию пять когорт. Другие пять когорт отведет в Нолу претор Луций Постумий, надежный воин. Мне он нравится. Ты скажешь, это потому, что он не из Альбинов?

Пока что это все, дорогой Публий Рутилий. В мою дверь уже стучится гонец Скавра. Будет возможность – напишу еще. Боюсь, тебе больше придется полагаться на письма женщин. Юлия обещала писать часто.

Сулла со вздохом отложил перо. Письмо получилось очень длинным, зато он излил в нем все, что накопилось. Это стоило того, чтобы проявить усердие и даже пожертвовать сном. Он знал, кому пишет, – как же иначе? – однако мог изложить в письме то, чего никогда не сказал бы Публию Рутилию в разговоре. Потому, наверное, что тот был слишком далеко, чтобы представлять малейшую угрозу.

Тем не менее Сулла не стал упоминать о том, как Луций Юлий Цезарь внезапно возвысил его в сенате. Это было так ново, что болтать об этом, представляя свершившимся фактом, значило бы дразнить переменчивую Фортуну. Сулла не сомневался, что все вышло по чистой случайности: Луций Цезарь, не любивший Гая Мария, искал, кому еще предоставить слово. Право высказаться принадлежало, конечно, Титу Дидию, Публию Крассу или кому-то еще из триумфаторов. Но его взгляд упал на Суллу, и он решил, что Сулла подойдет. Конечно, он не ожидал, что тот так прекрасно владеет ситуацией, а когда убедился в этом, поступил ожидаемым образом – сделал Суллу своим экспертом. Консул, советующийся с Марием или Крассом, выглядел бы как новичок, вынужденный всякий раз обращаться к знатокам. Обращаясь же к Сулле, консул выглядел выигрышно: он мог похвастаться, что «открыл» Суллу. Это смахивало на патронаж.

Пока что Сулла был доволен. Ведя себя с Луцием Цезарем почтительно, он будет добиваться постов, на которых сможет затмить своего «патрона». Тот, как быстро разобрался Сулла, имел склонность к болезненному пессимизму и был далеко не таким умелым и знающим, каким казался на первый взгляд. Отбыв вместе с ним в Кампанию в начале апреля, Сулла предоставил ему принимать военные решения, а сам с похвальной энергией и воодушевлением взялся набирать и обучать новые легионы. Среди центурионов двух ветеранских легионов в Капуе было много тех, кто в разных местах служил под командованием Суллы, еще больше оказалось таких среди отставных центурионов, снова вызвавшихся обучать войска. Разнеслась весть о новом наборе, и репутация Суллы пошла в гору. Теперь ему требовалось всего лишь, чтобы Луций Цезарь наделал ошибок или так увяз в близящейся кампании, что был бы вынужден предоставить Сулле свободу действий. В одном Сулла был совершенно уверен: лишь только ему выпадет шанс, он не допустит ни одной ошибки.

Помпей Страбон, подготовленный лучше остальных командующих, снарядил два новых легиона из жителей собственных обширных владений в Северном Пицене; усилиями центурионов из двух ветеранских легионов он привел свои новые войска в боевую готовность всего за пятьдесят дней. Во вторую неделю апреля он выступил из Цингула с четырьмя легионами – двумя бывалыми и двумя неопытными. Это соотношение внушало уверенность. Его военная карьера блестящей не была, тем не менее он обладал необходимым опытом командования и добился репутации очень твердого человека.

В возрасте тридцати пяти лет, находясь в Сардинии в должности квестора, он совершил ошибку, заставившую других сенаторов презирать и сторониться его. Он попросил у сената дозволения сместить с должности своего начальника, наместника Тита Анния Альбуция, и быть обвинителем на суде после возвращения в Рим. Сенат, возглавляемый Скавром, ответил на эту просьбу язвительным письмом претора Гая Меммия с приложенной речью самого Скавра, который обзывал Помпея Страбона ядовитым грибом и тупицей, обвинял в дурных манерах, высокомерии, безмозглости и низком происхождении. Сам Помпей Страбон считал свое намерение отдать начальника под суд правильным, Скавр же и другие тогдашние предводители сената сочли содеянное им непростительным. Никто не поступал так со своим начальством, тем более не рвался в обвинители! Потом Луций Марк Филипп превратил отсутствовавшего Помпея Страбона в посмешище, предложив сенату назначить для суда над Титом Альбуцием другого косоглазого обвинителя – Цезаря Страбона.

В Помпее Страбоне было много от кельтского царя, как он ни тщился доказать свое стопроцентно римское происхождение. Главным его доводом в пользу того, что он римлянин, служила принадлежность к трибе Клустумина – весьма почтенной сельской трибе на востоке долины Тибра. Но мало кто из влиятельных римлян сомневался в том, что Помпеи жили в Пицене задолго до римского завоевания. Триба, учрежденная для новых граждан из Пицена, называлась Велина, и большинство клиентов, живших на землях Помпеев в Северном Пицене и на востоке Умбрии, принадлежали именно к ней. Среди римской знати бытовало мнение, что Помпеи были пиценами и имели клиентов задолго до распространения на эту часть Италии римского влияния, а впоследствии купили себе членство в более почтенной, чем Велина, трибе. В этой части Италии галлы во множестве селились после неудачного вторжения в центр полуострова и в Рим их первого царя Бренна триста лет назад. А поскольку Помпеи имели весьма яркую внешность, римляне уверенно записали их в галлы.

Так или иначе, лет семьдесят назад один из Помпеев отправился по Фламиниевой дороге в Рим и лет через двадцать, бессовестно подкупив избирателей, добился избрания консулом. Сначала этот Помпей – более близкий родич Квинта Помпея Руфа, нежели Помпея Страбона, – враждовал с великим Метеллом Македонским, но потом они преодолели разногласия и даже поделили цензорство. Все это означало, что Помпеи уверенно двигаются по римской дороге.

Первым из Помпеев ветви Страбонов на юг отправился отец Помпея Страбона, заручившийся местом в сенате и женившийся не на ком-нибудь, а на сестре знаменитого сатирика – Гая Луцилия. Луцилии были выходцами из Кампании, ставшими римскими гражданами много поколений назад; это была очень богатая семья, дававшая Риму даже консулов. Временная нехватка наличности превратила отца Помпея Страбона в желанного жениха – особенно принимая во внимание крайнюю непривлекательность невесты в сочетании с финансовыми затруднениями семьи. Увы, смерть помешала отцу Страбона добраться до высшей магистратуры, но к тому времени Луцилия успела произвести на свет маленького косоглазого Гнея Помпея, сразу прозванного Страбоном. Был у нее и другой сын, Секст, гораздо младше Помпея Страбона и сильно ему уступавший. Поэтому Помпей Страбон превратился в главную надежду семьи.

В науках Страбон не преуспел, хотя у него были прекрасные римские учителя. Греческую мудрость юный Помпей Страбон отмел как праздную и совершенно бесполезную болтовню. Зато его покоряли воинственные вожди и бесцеремонные выскочки, лезшие всюду, куда могли дотянуться, каких хватало в римской истории. В качестве контубернала, постигающего военную премудрость, Помпей Страбон служил под началом многих командиров, но ни Луций Цезарь, ни Секст Цезарь, ни двоюродный брат Помпей Руф, сам совершенная посредственность, ни Катон Лициниан, ни Луций Корнелий Цинна не заметили в нем талантов. Они высмеивали его ужасное косоглазие, а также неотесанность, которую не могла скрыть никакая римская лакировка. Первые его годы в армии были мучением, как и последующая служба военным трибуном. Помпей Страбон не нравился решительно никому!

Все это он впоследствии рассказывал своему сыну, беззаветно преданному отцу. Сын (ему исполнилось пятнадцать) и дочь по имени Помпея были плодами нового брака с представительницей семьи Луцилиев; идя по стопам своего отца, Помпей Страбон тоже взял в жены дурнушку Луцилию, одну из дочерей старшего брата знаменитого сатирика, Гая Луцилия Гирра. К счастью, кровь Помпеев пересилила неприглядность Луцилиев, ибо ни Страбон, ни его сын не были уродами, если не считать косоглазия Страбона. Как многие поколения Помпеев до них, они были светлокожи и светловолосы, голубоглазы и курносы. Ветвь Руфов отличалась рыжими волосами, ветвь Страбонов – золотистыми.

Выступив со своими четырьмя легионами из Пицена на юг, он оставил сына в Риме с матерью, наказав ему продолжать образование. Но сын тоже не блистал умом и вообще пошел в папашу, поэтому собрал вещи и подался домой, в Северный Пицен, где прибился к центурионам, оставленным там для превращения клиентов Помпея в легионеров, и прошел суровую военную школу задолго до того, как получил право облачиться во взрослую тогу. В отличие от своего отца, Помпей-младший пользовался всеобщей любовью. Он называл себя просто Гнеем Помпеем, обходясь без когномена. Назваться Страбоном он не мог, поскольку не страдал косоглазием. Наоборот, глаза у Помпея-младшего были большие, широко расставленные и ярко-голубые – такими глазами он был вправе гордиться. Обожавшая сына мать называла их глазами поэта.

Пока Помпей-младший ждал отца дома, Помпей Страбон продолжал двигаться на юг. При переходе через реку Тину близ Фалерна он угодил в засаду, устроенную шестью легионами Гая Видацилия из Пицена и, стоя по колено в воде, был принужден обороняться, что исключало маневр. Положение усугубилось с появлением двух легионов вестинов Тита Лафрения и двух легионов марсов Публия Веттия Скатона. Не было италика, не пожелавшего принять участие в первом бою этой войны!

В бою не определилось победителя. Несмотря на огромный численный перевес противника, Помпей Страбон сумел выбраться из воды почти без потерь, привел свою драгоценную армию в прибрежный город Фирм-Пиценский, засел там и приготовился к длительной осаде. Италийцам следовало бы его уничтожить, но они еще не освоили одну спасительную римскую военную тактику – скорость. В этом отношении – оказавшемся жизненно важным – Помпей Страбон явно победил, пусть лавры и достались италийцам.

Видацилий оставил у стен Фирма-Пиценского Тита Лафрения, чтобы римляне не ускользнули, а сам ушел вместе со Скатоном воевать в другом месте. Помпей Страбон отправил послание в Италийскую Галлию, Целию, моля о скорейшей помощи. Его положение не было совсем уж отчаянным: у него имелся доступ к морю и к небольшому римскому адриатическому флоту, о котором все забыли. Фирм-Пиценский был латинской колонией, преданной Риму.

Когда италийцы услышали о походе Помпея Страбона, их чувство справедливости было удовлетворено: агрессором выступил Рим. Мутил и Силон получили на большом совете полную поддержку. Силон остался в Италике, отправив Видацилия, Лафрения и Скатона на север, воевать с Помпеем Страбоном, а Гай Папий Мутил повел шесть легионов на Эсернию. Латинский аванпост не может торчать словно заноза в теле свободной Италии. Эсерния должна пасть.

Сразу стало ясно, что младшие легаты Луция Цезаря никуда не годятся: Сципион Азиаген и Луций Ацилий, переодевшись в рабов, сбежали из города до прихода самнитов. Однако их бегство ничуть не смутило защитников Эсернии. Город с отличными укреплениями и со всеми необходимыми припасами запер ворота и поставил на стены новобранцев из всех пяти когорт, брошенных бежавшими без оглядки легатами. Мутил сразу увидел, что осада будет долгой, и, оставив у Эсернии два своих легиона, двинулся с остальными четырьмя к реке Вольтурн, текущей по Кампании с востока на запад.

При известии о наступлении самнитов Луций Цезарь поспешил из Капуи в Нолу, где Луций Постумий уже подавил восстание силой своих пяти когорт.

– Пока я не узнаю планы Мутила, лучше держать в Ноле оба легиона ветеранов, – сказал он Сулле перед уходом из Капуи. – Усиливай укрепления. У нас явная нехватка людей. Как только сможешь, отправь Марцелла с отрядом в Венафр.

– Уже исполнено, – лаконично доложил Сулла. – Кампания всегда была излюбленным местом поселения отставных ветеранов, и они радостно слетаются на зов. Им только и нужно, что шлем на голову, кольчуга, меч на пояс и щит. Я снаряжаю их, назначаю самых опытных центурионами и отправляю туда, где ты приказываешь создавать гарнизоны. Вчера Публий Красс и двое его старших сыновей увели легион отставных ветеранов в Луканию.

– Надо было меня предупредить! – недовольно сказал Луций Цезарь.

– Нет, Луций Юлий, не надо, – твердо, с непоколебимым спокойствием возразил Сулла. – Я здесь для того, чтобы осуществлять твои планы. Ты говоришь мне, кому, куда и с чем идти, и я делаю свое дело – выполняю твои приказы. Тебе не нужно спрашивать, а мне – отвлекать тебя лишними разговорами.

– Так кого я отправил в Беневент? – спросил Луций Цезарь, чувствуя, что проявляет слабость; бремя командования было для него неподъемным.

Зато оно было вполне по силам Сулле, просто тот до поры до времени скрывал свое торжество. Рано или поздно Луций Цезарь сломается под непосильным грузом – тогда и засияет его звезда. Он отпустил Луция Цезаря в Нолу, зная, что это ненадолго и совершенно бессмысленно. Как и следовало ожидать, при известии об осаде Эсернии Луций Цезарь вернулся в Капую, где решил, что правильнее всего будет выступить на помощь осажденным. При этом центральные области Кампании по берегам Вольтурна взбунтовались, повсюду были легионы самнитов, ходили слухи о приближении Мутила к Беневенту.

Северная Кампания пока сохраняла верность Риму, поэтому два ветеранских легиона Луция Цезаря шли к Эсернии по дружественной территории – через Теан Сидицийский и Интерамнию. Но он не знал, что командир марсов Публий Веттий Скатон ушел от Фирма-Пиценского, где был осажден Помпей Страбон, и тоже устремился к Эсернии, обойдя Фуцинское озеро с запада. Спустившись вниз по руслу реки Лирис, он обошел Сору и встретил Луция Цезаря между Атиной и Касином.

Для обеих сторон это стало неожиданностью. В ущелье завязался беспорядочный бой, в котором Луций Цезарь потерпел поражение. Он отошел в Теан Сидицийский, потеряв убитыми две тысячи бесценных солдат-ветеранов, а Скатон беспрепятственно двинулся к Эсернии. В этот раз италийцы могли заявить об уверенной победе, что они и сделали.

Города Южной Кампании, так и не примирившиеся до конца с римским владычеством, включая Нолу и Венафр, стали один за другим переходить на сторону Италии. Марк Клавдий Марцелл при приближении самнитской армии отошел от Венафра, но не укрылся в безопасном римском городе, например в Капуе, а предпочел идти в Эсернию. Оказалось, что город полностью окружен италиками: марсами Скатона – с одной стороны, самнитами – с другой. Но у италиков хромала дисциплина, чем не преминул воспользоваться Марцелл. Благодаря этому все римляне пробрались за ночь внутрь города. Эсерния приобрела смелого и способного командира и десять когорт римских легионеров.

Тем временем удрученный и напуганный Луций Юлий Цезарь зализывал в Теане Сидицийском раны, как старый пес, впервые уступивший в драке. На него обрушились дурные вести: Венафр сдан, Эсерния в осаде, две тысячи римских солдат во главе с претором Луцием Постумием пленены в Ноле, Публия Красса и двоих его сыновей загнали в Грумент и не дают оттуда выйти восставшие луканы, возглавляемые умелым командиром Марком Лампонием. В довершение всех зол разведка Суллы доносила о намерении апулов и венузинов тоже примкнуть к италикам.

Но все это не шло ни в какое сравнение с тем положением, в котором оказался восточнее Рима, совсем недалеко от города, Публий Рутилий Луп. Все началось с прибытия в феврале Гая Перперны с легионом новобранцев вместо двух легионов ветеранов; дальше все становилось только хуже. Пока Марий и Цепион набирали и снаряжали солдат, Луп вел бумажную войну с римским сенатом. В его войсках, включая легатов, назревает мятеж, яростно строчил Луп; что намерен делать с этим сенат? Как может он вести войну, когда его собственные люди так враждебны? Желает или не желает Рим защиты Альбы Фуценции? И как может он ее защищать, не имея ни одного опытного легионера? Когда удосужатся наконец отозвать Помпея Страбона? Когда хоть кто-нибудь пошевелит пальцем, чтобы предъявить Помпею Страбону обвинение в государственной измене? Когда сенат отберет у Помпея Страбона два его, Лупа, ветеранских легиона? И когда его избавят от этого невыносимого червя – Гая Мария?

Луп и Марий стояли лагерем на Валериевой дороге, вне стен Карсиол. Лагерь был отлично укреплен стараниями Мария, заранее туда отправившегося и заставившего рекрутов копать – для тренировки мускулатуры, как он объяснил с невинным видом Лупу, возмутившемуся, что люди роют землю, а не обучаются военному делу. Цепион располагался позади них, тоже на Валериевой дороге, под городом Варией. В одном Луп был прав: никто не желал прислушиваться к чужой точке зрения. Цепион не обращал никакого внимания на Карсиолы и на своего командующего, потому что, как он объяснял, у того в палатке царила атмосфера злобной язвительности. Что до Мария, справедливо полагавшего, что его командующий выступит против марсов, лишь только наберется достаточно солдат, то он брюзжал не переставая. Войска безнадежно неопытны, твердил он, и нуждаются в сотне дней обучения, прежде чем повести их в бой; снаряжение тоже не выдерживает критики; Лупу лучше успокоиться и смириться, а не бесноваться из-за Помпея Страбона, похитившего ветеранские легионы.

Но если Луций Цезарь страдал нерешительностью, то Луп был попросту бездарен. Военного опыта у него почти не было, он принадлежал к школе военачальников-теоретиков, уверенных, что лишь только неприятель узрит римский легион, как сражение завершится – в пользу Рима. Кроме того, он презирал италиков, считая их всех деревенскими плутами. С его точки зрения, Марий должен был выступить, собрав и вооружив четыре легиона. Марий же придерживался иного мнения: он упорно настаивал, что солдат нельзя бросать в бой необученными. Когда Луп напрямую приказал Марию идти к Альбе Фуценции, тот ответил отказом. Следом за Марием отказались выступать и младшие легаты.

Снова потекли письма в Рим, с обвинениями легатов теперь уже в мятеже, а не в неповиновении. И за всем, конечно же, стоял Гай Марий, вечный Гай Марий.

Так Луп и не двинулся с места до конца мая, когда созвал совет и приказал Гаю Перперне вести капуанский легион новобранцев и еще один, совсем уж зеленый, по Валериевой дороге, через западный перевал, в земли марсов. Целью была Альба-Фуценция, надлежало прорвать осаду марсов, если таковая имела место, и разместить там гарнизон на случай их нападения. И снова Марий стал возражать, только на сей раз он остался в меньшинстве; новобранцы, как справедливо заявил Луп, уже прошли положенную подготовку. Перперна повел два своих легиона по Валериевой дороге.

Западный перевал представлял собой скалистое ущелье на высоте четырех тысяч футов, где еще не до конца растаяли зимние снега. Войска роптали и жаловались на холод, поэтому Перперна не выставил на высотах столько постов, сколько требовалось, больше заботясь о настроении своих людей, чем о безопасности. Публий Презентей напал на колонну, когда она целиком втянулась в ущелье, бросив на нее четыре легиона пелигнов, жаждавших победы. Победа была одержана – полная и сладостная. На перевале полегло четыре тысячи солдат Перперны, чье оружие и доспехи достались Презентею; снаряжение шести тысячи выживших тоже попало в руки победителей, так как было брошено при поспешном бегстве. Причем Перперна находился в числе самых быстроногих беглецов.

В Карсиолах Луп лишил Перперну звания и с позором отослал в Рим.

– Это глупость, Луп, – сказал ему Марий, давно переставший тратить время на вежливое «Публий Рутилий»: слишком больно было называть этим дорогим ему именем такого бездаря. – Нечего сваливать вину на Перперну, он новичок. Виноват ты, ты один. Говорил я тебе: люди не готовы. И вести их должен был тот, кто знает, как поступать с такой зеленой армией, – я.

– Не лезь не в свое дело! – огрызнулся Луп. – И не забывай, что главная твоя задача – говорить мне «да!».

– Я бы не сказал тебе «да!», Луп, даже если бы ты повернулся ко мне голой задницей! – ответствовал Марий, свирепо сведя брови. – Ты совершенный тупица!

– Я отошлю тебя в Рим! – крикнул Луп.

– Ты не можешь отослать на десяток шагов даже собственную бабку, – презрительно бросил Марий. – Четыре тысячи, из которых могли получиться приличные солдаты, мертвы, еще шесть тысяч вернулись голышом и заслуживают кнута! Не вини в этом Гая Перперну, вини одного себя! – Он покачал головой и шлепнул себя по дряблой левой щеке. – У меня такое чувство, будто я вернулся на двадцать лет назад. Ты делаешь то же самое, что делали тогда дурни в сенате, – убиваешь хороших людей!

Луп выпрямился в свой полный – невеликий – рост.

– Я не только консул, но и командующий на этом театре военных действий, – величественно изрек он. – Ровно через восемь дней – а нынче, напоминаю, июньские календы – мы с тобой выступаем на Нерсы и подходим к землям марсов с севера. Мы движемся двумя колоннами, по два легиона в каждой, и переходим Велин по отдельности. На пути отсюда к Реате всего два моста, и на каждом не поместятся в ряд даже восемь человек. Поэтому мы и пойдем двумя колоннами, иначе переход по мостам затянется. Я воспользуюсь ближним к Карсиолам мостом, ты – мостом ближе к Клитерну. Снова соединимся на Гимелле, за Нерсами, и выйдем на Валериеву дорогу перед Антином. Ясно?

– Ясно, – ответил Марий. – Глупо, но ясно. Вот тебе не ясно, Луп, что к западу от земель марсов очень велика вероятность наткнуться на италийские легионы.

– Никаких италийских легионов западнее земель марсов нет, – возразил Луп. – Пелигны, напавшие на Перперну, опять ушли на восток.

Марий пожал плечами:

– Как знаешь. Но не говори потом, что я тебя не предупреждал.

Через восемь дней они выступили. Первым повел свои два легиона Луп, Марий двигался за ним до того момента, пока не пришла пора сворачивать на север. Лупу же предстоял короткий переход до моста через стремительный холодный Велин, вздувшийся от таяния снегов. Когда колонна Лупа скрылась из виду, Марий завел свою в ближний лес и приказал устроить привал, не разводя костров.

– Мы двигаемся вдоль Велина до Реате, за которым высятся горы, – сказал он своему старшему легату Авлу Плотию. – Если хитрые италики мечтают разгромить Рим – а я на их месте воспользовался бы нашей необдуманной ретивостью, – то разумно было бы посадить самых зорких наблюдателей вон на той вершине и следить за движением войск на этом берегу реки. Италики не могут не знать, что Луп провел в Карсиолах несколько месяцев, так почему бы им не ждать его выступления и не подстеречь войско? Первую его нелепую попытку они пресекли и теперь ждут следующей, попомни мои слова. Лучше мы пересидим в этом лесочке до темноты, ночью опять двинемся, на рассвете снова засядем в какой-нибудь чаще. Я не намерен подставлять своих людей, пока они не перейдут через мост.

Плотий, несмотря на молодость, неплохо проявил себя как младший трибун в кампании против кимвров в Италийской Галлии; там он подчинялся Катулу Цезарю, но, как все, кто прошел через ту кампанию, знал, кого надо благодарить за одержанную победу. Сейчас, внимая Марию, он радовался, что оказался в его колонне, а не в колонне Лупа. Перед уходом из Карсиол он принес шуточные соболезнования легату Лупа Марку Валерию Мессале, тоже хотевшему попасть под начало Мария.

Гай Марий подошел к мосту на двенадцатый день мая. Двигался он очень медленно по вине безлунных ночей и бездорожья; имевшейся извилистой тропой он пренебрег. Он действовал обдуманно и осторожно, хотя знал, что с вершин на другом берегу за ним не наблюдают, – об этом донес побывавший там патруль. Два легиона были бодры и охотно подчинялись всем приказам Мария; его солдаты ничем не отличались от тех, что с ворчанием поднимались с Перперной на западный перевал, сетуя на холод, – уроженцы тех же городов, тех же краев. Но они уже обрели уверенность, были готовы ко всему, включая смертельный бой, и со всем тщанием исполняли приказания, когда ступили на узкий мост. Это потому, думал Авл Плотий, что они солдаты Мария, хотя это значило, что они превратились в его безропотных мулов, несших всю поклажу на себе. Марий, как всегда, двигался налегке, в отличие от Лупа, тащившего за собой обоз.

Плотий спустился к реке южнее моста, чтобы найти удобное место для наблюдения за ладными парнями, под бодрыми шагами которых стонали и раскачивались бревна моста. Уровень бурной реки был очень высок, но Плотий нашел мысок, за которым вода была спокойной. Там он увидел тела и сначала смотрел на них, ничего не понимая, но потом вытаращил глаза. Убитые солдаты! Он насчитал сначала две, потом три дюжины трупов. Судя по перьям на шлемах, это были римляне.

Он тут же побежал к Марию, и тому хватило одного взгляда, чтобы все понять.

– Луп, – мрачно произнес он. – Ему навязали бой на другой стороне его моста. Ну-ка, помоги.

Плотий спустился вместе с Марием к воде и помог ему вытащить на берег одно тело. Вглядевшись в белое как мел лицо, на котором застыла маска ужаса, Марий сказал:

– Это было вчера. – Он отпустил тело, которое сползло обратно в воду. – Хотелось бы мне задержаться и похоронить этих бедняг, но времени в обрез, Авл Плотий. Строй войска на другом берегу в походно-боевом порядке. Когда будешь готов, я к ним обращусь. Живее! Думаю, италики не знают, что мы здесь. Если так, мы сумеем поквитаться с ними за это.

Публий Веттий Скатон, командовавший двумя легионами марсов, ушел от Эсернии месяц назад, чтобы присоединиться у Альбы-Фуценции к Квинту Поппедию Силону, осаждавшему этот хорошо укрепленный и не собиравшийся сдаваться латинский город. Сам Силон решил остаться на марсийской земле и действовать решительно, хотя разведка уже давно доносила о подготовке новых римских войск в Карсиолах и в Варии.

– Иди туда и посмотри, – приказал он Скатону.

Встретив у Антина Презентея с пелигнами, Скатон получил исчерпывающий отчет о разгроме Перперны на западном перевале; Презентей снова шел на восток, чтобы передать трофеи на нужды новобранцев. Скатон двинулся на запад и сделал именно то, чего Марий ждал от хитрого италика, – расставил зорких наблюдателей на вершинах горного хребта вдоль восточного берега Велина. Между двумя мостами через реку он разбил лагерь и уже подумывал, как подобраться к Карсиолам, когда лазутчик донес ему, что римская армия ступила на южный мост.

Сам удивляясь охватившей его радости, Скатон следил, как Луп ведет своих солдат на другой берег реки, совершая все до одной возможные ошибки. Перед мостом он позволил им нарушить строй, на другом берегу они тоже скапливались беспорядочной толпой. Всю свою энергию Луп посвятил обозу; он стоял на мосту в одной тунике, когда Скатон бросил на его армию своих марсов. Смерть приняли восемь тысяч римских легионеров, в их числе сам Публий Рутилий Луп и его легат Марк Валерий Мессала. Примерно двум тысячам удалось спастись: столкнув с моста запряженные волами фургоны и побросав доспехи, шлемы и мечи, они бежали в Карсиолы. Это произошло в одиннадцатый день июня.

Бой – если это можно было так назвать – грянул под вечер. После боя Скатон решил остаться на месте, а не отправлять людей ночевать обратно в лагерь. На рассвете им предстояло снять с трупов все, что на них было, сложить голые тела штабелями и предать огню, а брошенные фургоны и повозки перегнать на восточный берег. Они, без сомнения, были полны зерна и прочего провианта, а также захваченного раньше оружия. Прекрасная добыча! Громить римлян, самодовольно думал Скатон, легче, чем расправляться с младенцами. Они даже не умеют защищаться, двигаясь по вражеской территории! Что было, по правде говоря, весьма странно. Как такие неумехи умудрились завоевать полмира, а другую половину держать в постоянном страхе?

Ждать ответа пришлось недолго. Марий был уже близко. Настала очередь Скатона подвергнуться неожиданному нападению.

Сначала Марию попался на пути обезлюдевший лагерь марсов, откуда он забрал буквально все: содержимое обоза, провиант, деньги. Все происходило организованно: тех своих людей, кто не должен был идти в бой, он оставил в захваченном лагере сортировать и грузить добычу, а сам повел легионы дальше. К полудню он достиг поля вчерашнего сражения и застал на нем войско марсов, занятое раздеванием убитых солдат.

– Чудесно! – проревел он, обращаясь к Авлу Плотию. – Мои люди приобретут опыт самым завидным способом – громя врага! Это наполнит их уверенностью. Они моргнуть не успеют, как сами станут ветеранами!

Это действительно был полный разгром. Скатон скрылся в горах, лишившись двух тысяч марсов и всего имущества. Но лавры, мрачно размышлял Марий, все равно достались италикам, убившим гораздо больше римских солдат. Долгие месяцы вербовки и обучения пошли насмарку. Восемь тысяч славных парней погибли, потому что – и это было неизбежно – попали под начало дурака.

У моста они нашли тела Лупа и Мессалы.

– Марка Валерия мне жаль, из него вышел бы толк, – сказал Марий Плотию. – Но я очень рад, что Фортуна отвернулась от Лупа! Останься он в живых, мы продолжили бы терять людей.

На это нечего было ответить, и Плотий промолчал.

Марий отправил тела консула и легата обратно в Рим под охраной единственного своего конного эскадрона, приложив объяснительное письмо. Пора Риму испугаться, подумал Гай Марий. Иначе никто там не поверит, что в Италии разразилась война, тем более в то, что от италийцев исходит серьезная угроза.

Принцепс сената Скавр ответил двумя письмами – от сената и от себя лично.

Я искренне опечален тем, что говорится в официальном письме, Гай Марий. Уверяю тебя, в этом нет моей вины. Но беда в том, что у меня уже нет сил единолично разворачивать в нужную сторону собрание из трехсот человек. Более двадцати лет назад, когда мы воевали с Югуртой, у меня получалось, но прошедшие двадцать лет кое-что значат. Правда, сенаторов нынче набирается не больше сотни. Те, кому нет тридцати пяти, несут военную службу, как и некоторые старички, включая небезызвестного Гая Мария.

Твоя маленькая траурная процессия, достигнув Рима, вызвала сенсацию. Весь город заголосил и принялся рвать на себе волосы и царапать грудь. Война вдруг оказалась настоящей! Наверное, ничто иное не смогло бы преподать им такой урок. От боевого духа ничего не осталось – улетучился в одно мгновение, молния и та ударяет не так быстро. Пока на Форум не привезли тело консула, все в Риме, включая сенаторов и всадников, относились к войне как к синекуре. И вдруг они видят труп Лупа, убитого кем-то из италиков на поле боя в считаных милях от самого Рима! То был душераздирающий момент: мы высыпали из Гостилиевой курии и уставились на мертвых Лупа и Мессалу – это ты приказал страже раскрыть тела перед въездом на Форум? Держу пари, твои проделки!

Словом, весь Рим погрузился в траур, – куда ни глянь, всюду черные одежды. Все, кто остался в сенате, сменили тогу на сагум и latus clavus на узкую всадническую полоску, курульные магистраты сняли свои знаки отличия и даже пересели на простые деревянные табуреты в курии и в своих трибуналах. Стоит кому-то появиться в пышных одеждах, как тут же слышатся намеки на закон о роскоши! После полного безразличия Рим ударился в противоположную крайность. Я только и слышу повсюду причитания: неужто нас разгромят?

Как ты увидишь, официальный ответ распадается на две части. О первой лично я сожалею, но мне заткнули рот из-за «национального бедствия». Дело в том, что впредь всех павших на войне, от рядового до полководца, предписано хоронить со всеми надлежащими почестями на месте гибели. Трупов больше в Рим не везти из опасения за боевой дух! Вздор, вздор, вздор! Но что поделать, так им приспичило.

Вторая часть, Гай Марий, гораздо хуже. Зная тебя, я не сомневаюсь, что ты сначала читаешь это письмо. Так вот, лучше я без обиняков сообщу тебе, что сенат отказался поручить тебе верховное командование. Они не то что совсем тебя обошли – на это у них не хватило смелости. Нет, командующими объявлены вы с Цепионом. Более глупого, дурацкого, никчемного решения принять было невозможно. Даже назначив Цепиона твоим начальником, они поступили бы умнее. Но ты, полагаю, справишься с этим в твоей неподражаемой манере.

О, как я был зол! Но беда в том, что те, кто остался в сенате, – это сухой трескучий помет, болтающийся на бараньем заду, не более того! Достойное руно подалось в поле – ну, или, как я, задержалось в Риме из-за дел, но нас таких раз-два и обчелся, остальные – тот самый помет. Сейчас я чувствую себя совершенно лишним. Всем заправляет Филипп. Можешь себе такое представить? Еще в те ужасные дни, приведшие к гибели Марка Ливия, когда он был консулом, терпеть его было тяжко, а теперь он стал еще хуже. Всадники в комициях едят с его грязной ладони. Я написал Луцию Юлию, попросил его вернуться в Рим и назначить вместо Лупа консула-суффекта, но он ответил, что нам придется обходиться так, потому что он слишком занят и не может покинуть Кампанию даже на день. Я делаю, что могу, но, говорю тебе, Гай Марий, я уже очень стар.

Конечно, Цепион, узнав эту новость, станет невыносим. Я попытался устроить так, чтобы ты узнал о решении раньше его. Это даст тебе время обдумать, как с ним быть, когда он начнет перед тобой чваниться. Одно могу тебе посоветовать: делай все по-своему.

Но в конечном счете всем распорядилась Фортуна – неподражаемо, иронично и окончательно. Цепион отнесся к решению о совместном с Марием командовании с крайней самоуверенностью – он как раз отражал в Варии нападение легиона марсов, в то время как Марий бил Скатона на реке Велин. Уравняв свой скромный успех с победой Мария, он сообщил сенату, что это он одержал первую победу в войне, тогда как победа Мария имела место на два дня позже. В этом коротком промежутке произошел чудовищный разгром, вину за который Цепион умудрился возложить не на Лупа, а на Мария.

Но к его огорчению, Марию как будто не было никакого дела до первенства, как и до того, чем Цепион занимается в Варии. Распоряжение Цепиона вернуться в Карсиолы он пропустил мимо ушей. Заняв лагерь Скатона на Велине, он умело его укрепил, разместил в нем всех до одного своих людей и начал усиленно их обучать. Шли дни, Цепион все больше гневался из-за невозможности вторгнуться на земли марсов. Пополнив свое войско остатками легионов Лупа в размере пяти когорт, Марий получил в свое распоряжение две трети от тех шести тысяч, что бежали от Презентея на западном перевале, полностью их снарядил и вооружил. Теперь он располагал тремя могучими легионами. Он сообщил письмом, что тронется с места только после того, как их готовностью будет полностью удовлетворен он сам, а не недоумок, путающий авангард с флангом.

У Цепиона было примерно полтора легиона, которые он переформировал в два недоукомплектованных, поэтому, вовсе не испытывая уверенности, он боялся шелохнуться. Итак, пока Марий неустанно тренировал своих людей в нескольких милях к северо-востоку, Цепион сидел в Варии и исходил злобой. Июнь сменился квинтилием, а Марий все муштровал легионы, Цепион же бесновался в Варии. Как Луп до него, Цепион в основном был занят сочинением жалоб в сенат, где Скавр, великий понтифик Агенобарб, Квинт Муций Сцевола и еще несколько твердых людей сдерживали брызжущего слюной Луция Марция Филиппа, раз за разом предлагавшего лишить Гая Мария командования.

В середине квинтилия к Цепиону пожаловал гость – не кто иной, как марс Квинт Поппедий Силон.

Силон нагрянул в лагерь Цепиона с двумя рабами страшной наружности, одним тяжело навьюченным ослом и двумя младенцами – похоже, близнецами. Цепион явился на зов и нашел Силона на лагерном форуме. Силон был облачен в доспехи, за спиной у него маячила маленькая свита. Младенцев, завернутых в пурпур с золотым шитьем, держала на руках рабыня.

Увидев Цепиона, Силон радостно заулыбался.

– Как я рад тебя видеть, Квинт Сервилий! – воскликнул он, делая шаг вперед и протягивая руку.

Понимая, что к ним приковано пристальное внимание, Цепион важно приосанился и сделал вид, что не видит протянутую ему руку.

– Чего ты хочешь? – высокомерно спросил он.

Силон с достоинством опустил руку.

– Я ищу убежища и защиты в Риме, – начал он, – и в память о Марке Ливии Друзе предпочел сдаться тебе, а не Гаю Марию.

Немного успокоенный этим ответом и к тому же снедаемый любопытством, Цепион колебался.

– Зачем тебе защита Рима? – спросил он, переводя взгляд с Силона на младенцев в пурпуре, а с них – на раба, державшего под уздцы тяжело навьюченного осла.

– Как тебе известно, Квинт Сервилий, марсы официально объявили войну Риму, – начал Силон. – Но тебе неизвестно другое: это благодаря марсам италийские племена так долго тянули с наступлением после объявления войны. На советах в Корфинии – теперь город зовется Италикой – я умолял еще повременить в тайной надежде, что удара так и не последует. Ибо я считаю эту войну бессмысленной, ужасной, опустошительной. Италии не одолеть Рим! Некоторые в совете уже обвиняли меня в сочувствии Риму, но я отвергал эти обвинения. Потом Публий Веттий Скатон – мой собственный претор! – вернулся в Корфиний после боев с консулом Лупом и с Гаем Марием. Началось бурление. Скатон обвинил меня в сговоре с Гаем Марием, и все ему поверили. Я внезапно оказался изгоем. То, что меня не убили в Корфинии, объясняется размером коллегии присяжных: туда входили все пятьсот италийских советников. Пока они судили и рядили, я удрал в свой родной Маррувий. Я знал, что мне опасно оставаться у марсов. Забрав своих сыновей-близнецов, Италика и Марсика, я решил укрыться в Риме.

– С чего ты взял, что мы согласимся предоставить тебе защиту? – спросил Цепион, принюхиваясь к какому-то непонятному запаху. – Ты ничего не сделал для Рима!

– Сделал, Квинт Сервилий! – С этими словами Силон указал на осла. – Я похитил содержимое марсийской казны, чтобы передать его Риму. На осла удалось нагрузить лишь малую толику. В нескольких милях отсюда, в потайной долине, под горой, ждут еще тридцать ослов, и каждый навьючен не меньшим количество золота, чем этот!

Золото! Вот что за запах унюхал Цепион! Все твердили, что у золота нет запаха, но Цепиону было виднее, как и его отцу. Все Квинты Сервилии Цепионы чуяли золото.

– Дай взглянуть, – коротко бросил он, подходя к ослу.

Силон снял шкуру, накрывавшую корзины. Это и впрямь было золото – по пять круглых слитков в корзине, мерцавших на солнце. На каждом была вытеснена змея – символ марсов.

– Около трех талантов, – сказал Силон, снова накрывая корзины и опасливо озираясь. Туго обмотав поклажу ремнями и проверив, хорошо ли она держится, Силон молча уставился на Цепиона желтовато-зелеными глазами. Цепиону показалось, что в них пляшут языки пламени. – Этот осел твой, – промолвил он. – Получишь еще двух или трех, если предоставишь мне защиту от своего имени и от имени Рима.

– Согласен! – тут же ответил Цепион с алчной ухмылкой. – Но это стоит пять ослов.

– Твое желание будет исполнено, Квинт Сервилий. – Силон глубоко вздохнул. – Как же я устал! Три дня в пути!

– Отдыхай, – сказал Цепион. – Завтра ты отведешь меня в ту потайную долину. Хочу увидеть все золото!

– Ты поступишь разумно, если возьмешь с собой войско, – сказал Силон по пути к палатке командующего. Рабыня с младенцами на руках брела следом за ними. Младенцы вели себя покладисто: не плакали и не вертелись. – Марсы наверняка уже обнаружили пропажу и устремились на поиски. Скорее всего, они сообразят, что я запрошу убежища в Риме.

– Не беда! – весело отозвался Цепион. – Два мои легиона играючи справятся с марсами. – Он откинул полог палатки и впустил гостя внутрь. – Не обессудь, я вынужден попросить тебя оставить сыновей в лагере на время нашего отсутствия.

– Я понимаю, – с достоинством ответил Силон.

– Они похожи на тебя, – сказал Цепион, наблюдая, как рабыня кладет младенцев на кушетку и готовится поменять им пеленки. Глаза у них и правда были как у Силона, Цепион даже поежился. – Прекрати! – приказал он рабыне. – Не хватало здесь детских какашек! Подожди, пока я устрою твоего господина, а потом сделаешь все необходимое.

Утром Цепион вывел оба своих легиона. Рабыня Силона осталась с близнецами в лагере, золото тоже – снятое с ослиных спин и надежно спрятанное за палаткой Цепиона.

– Ты знал, Квинт Сервилий, что Гай Марий сейчас отбивается от десяти легионов пиценов, пелигнов и марруцинов? – спросил Силон.

– Нет! – ахнул Цепион, гарцуя рядом с Силоном во главе своей армии. – Десять легионов? Он победит?

– Гай Марий всегда побеждает, – уверено ответил Силон.

– Гм… – отозвался Цепион.

Они ехали, пока солнце не достигло зенита. Почти сразу свернув с Валериевой дороги, они двинулись вдоль реки Анио на юго-запад, к Сублаквею. Силон настоял на том, чтобы не спешить и не загонять пехоту, хотя Цепион рвался вперед, так ему не терпелось увидеть остальное золото.

– Никуда оно не денется, – успокоил его Силон. – Лучше прибыть туда со свежим войском, Квинт Сервилий, это в наших общих интересах.

Местность была пересеченная, но проходимая. После нескольких миль пути, уже вблизи Сублаквея, Силон остановил коня.

– Там! – Он указал на холм за Анио. – За тем холмом потайная долина. Здесь неподалеку есть хороший мост, мы спокойно перейдем по нему на другой берег.

Мост и вправду был хорош – широкий, каменный; Цепион спешно двинул по нему войско, идя во главе. Путь из Анагнии к Сублаквею и дальше к Карсиолам по Латинской дороге лежал по этому мосту через Анио. За мостом дорога была так хороша, что марш превращался в прогулку. Войска при виде поведения Цепиона приободрились и, не опасаясь нападения, закинули щиты за спину и пользовались копьями как посохами. Время шло, – похоже, впереди их ждал ночной привал под открытым небом и без ужина, однако приподнятое настроение командующего подсказывало шедшим налегке солдатам, что им причитается награда.

Два легиона вытянулись по огибавшей холм дороге, ведшей на северо-восток. Силон повернулся в седле и обратился к Цепиону:

– Я поеду вперед, Квинт Сервилий, проверю, все ли в порядке. Не хочу никого спугнуть и обратить в бегство.

Придерживая коня, Цепион проводил взглядом поскакавшего вперед и стремительно уменьшившегося Силона; в конце концов тот свернул за валун и скрылся из виду.

Марсы набросились на колонну Цепиона со всех сторон: спереди, где исчез Силон, с тыла, из-за каждой скалы, из-за каждого придорожного камня. Шанса выжить не было ни у кого. Солдаты не успели ни расчехлить щиты, ни обнажить мечи, ни надеть шлемы: четыре легиона марсов, тысячи воинов, разили римлян, как соломенные чучела на учениях. Армия Цепиона полегла полностью, до последнего человека, не считая одного – самого Цепиона, взятого в плен в начале бойни и принужденного за ней наблюдать.

Когда все кончилось, когда римские солдаты на дороге и на обочинах перестали шевелиться, Квинт Поппедий Силон снова появился перед Цепионом в сопровождении своих легатов, включая Скатона и Фравка. Силон широко улыбался:

– Ну, Квинт Сервилий, что ты скажешь теперь?