Битва за Рим Маккалоу Колин

О, что же правильно, а что нет? Кто прав? Если хотя бы один италик – мужчина, женщина или ребенок – выжил и появится в Риме, как он, Публий Сульпиций Руф, сможет посмотреть тому несчастному в глаза? Чем он, Публий Сульпиций Руф, отличается от царя Митридата? Разве не он убил тысячи и тысячи италиков? Разве не он был легатом под началом Помпея Страбона и разве не он допустил все эти зверства?

Но, несмотря на душевную боль и растерянность, Сульпиций продолжал мыслить ясно и логически. Точнее, мысли его были логически связанные, обоснованные, справедливые.

Не Рим виноват. А сенат. Мужи его собственного класса, он сам. В сенате – в нем самом! – скрывался источник римской исключительности. Это сенат убил его друга, Марка Ливия Друза. Это сенат перестал давать римское гражданство после войны с Ганнибалом. Это сенат узаконил разрушение Фрегелл. Сенат, сенат, сенат… Мужи его собственного класса. И он сам.

Что же, теперь они должны заплатить за все. И он тоже. Настало время, решил Сульпиций, сенату Рима прекратить свое существование. Не будет больше древних правящих династий, не будет богатства и власти, сконцентрированной в руках столь немногих. Именно поэтому могла свершиться такая колоссальная несправедливость, как несправедливость по отношению к италикам. «Мы не правы, – думал он. – И мы должны заплатить. Сенат будет распущен. Рим должен быть передан в руки народа – они наши заложники. Мы утверждаем, что народ – верховный правитель, что он суверенен. Суверенен, верховный правитель? Нет! Пока существует сенат, народ правит только на словах. Конечно, неимущие не в счет. Именно народ. Представители второго, третьего и четвертого классов, именно они составляют большинство римлян, но практически никакой властью не обладают. Подлинно богатые и влиятельные представители первого класса неотделимы от сената, они плоть от его плоти. Значит, они тоже должны уйти.

Стоя рядом с Марием и Цинной – почему, интересно, Цинна оказался в оппозиции, что связало его с Марием столь внезапно? – Сульпиций посмотрел на плотную массу сенаторов. Среди них был его добрый друг Гай Аврелий Котта, введенный в сенат в двадцать восемь лет, поскольку цензоры приняли слова Суллы близко к сердцу и пытались заполнить этот исключительный государственный орган подходящими людьми. Там был и младший консул Квинт Помпей Руф, покорно примкнувший к остальным. Неужели они не сознавали своей вины? Почему они все уставились на него, как будто это он один виновен? Но это правда, он виноват! Да! Он знал это. В отличие от всех них.

«Но, если они не понимают, – продолжал про себя Сульпиций, – я потерплю, я дождусь своего часа, когда вопрос этой новой войны – о, почему мы всегда воюем? – будет улажен. Сенаторы вроде Квинта Лутация и Луция Корнелия Суллы, несомненно, примут в ней участие. Их не будет в Риме, чтобы помешать мне. Я подожду. Я дождусь своего часа. И уничтожу сенат. А вместе с ним и первый класс».

– Луций Корнелий Сулла, – произнес Флакк, принцепс сената, – прими на себя командование в войне с Митридатом во имя сената и народа Рима.

– Только где же мы возьмем деньги? – задал вопрос Сулла позже, за ужином, в своем новом доме.

С ним были братья Цезари, фламин Юпитера Луций Корнелий Мерула, цензор Публий Лициний Красс, банкир и торговец Тит Помпоний, банкир Гай Оппий, великий понтифик Квинт Муций Сцевола и Марк Антоний Оратор, только что вернувшийся в сенат после длительной болезни. Сулла пригласил гостей с определенной целью: он ждал от этих людей ответа на свой вопрос. Если вообще на этот вопрос был какой-либо ответ.

– А что, казна пуста? – спросил Антоний Оратор, сам не в состоянии этому поверить. – Мы все, конечно, знаем, как ведут себя городские квесторы и трибуны: они вечно уверяют, что казна пуста, когда в действительности она полна.

– Поверь, Марк Антоний, в ней ничего нет, – твердо произнес Сулла. – Я сам лично проверял несколько раз и сделал все, чтобы никто не знал о том, что я туда наведывался.

– А что насчет храма Опы? – спросил Катул Цезарь.

– Тоже пуст.

– Ну что ж, на такой экстренный случай, – сказал великий понтифик Сцевола, – есть ведь золотой запас – золото римских царей.

– Какое золото?! – спросили хором несколько голосов, Сулла в их числе.

– Я сам ничего об этом не знал, пока не стал великим понтификом. Честное слово! – стал оправдываться Сцевола. – Золото находится в подвале храма Юпитера Всеблагого Всесильного. Около двух сотен талантов.

– Восхитительно! – иронично заметил Сулла. – Без сомнения, когда Сервий Туллий был царем Рима, этого бы хватило на войну всех времен и народов. В наши дни этой суммы хватит лишь на то, чтобы послать четыре легиона сражаться в течение шести месяцев. Давайте поторопимся!

– Это для начала, – довольно сказал Тит Помпоний.

– Почему бы вам, банкирам, не одолжить сенату пару тысяч талантов? – спросил цензор Красс, который крепко любил деньги, но никогда не имел их в достаточном количестве. Он располагал только доходами от испанских оловянных концессий и был слишком занят, чтобы привести свои дела в порядок.

– Потому что нам нечего давать в долг, – терпеливо разъяснил Оппий.

– К тому же большинство из нас пользуются банкирскими домами в провинции Азия для хранения резервов. А это означает – я в этом не сомневаюсь, – что теперь хозяин тех резервов – Митридат, – добавил Тит Помпоний и вздохнул.

– Но у вас должны быть деньги здесь! – воскликнул Красс, фыркнув.

– Да, они у нас есть. Но не столько, чтобы давать в долг сенату, – стоял на своем Оппий.

– Факт или фикция?

– Факт, Публий Лициний, воистину.

– Все ли здесь согласятся, что нынешний кризис более серьезный, чем италийский? – поинтересовался Луций Корнелий Мерула, фламин Юпитера.

– Да-да! – отрезал Сулла. – Мне посчастливилось однажды беседовать с этим человеком, и уверяю тебя, фламин Юпитера, что, если Митридата не остановить, он сделается царем Рима!

– Стало быть, поскольку мы не получим разрешения от народа распродать ager publicus, остается только один способ быстро добыть деньги, не вводя новых налогов, – заключил Мерула.

– Какой?

– Мы можем продать все, что еще принадлежит сенату в окрестностях Римского форума. – Для этого нам не нужно разрешение народа.

Все оторопело молчали.

– Мы не можем распродавать имущество сената в столь тяжелый момент, – скорбно заметил Тит Помпоний. – Все уйдет за бесценок.

– Боюсь, я даже не знаю, какие земли принадлежат сенату вокруг Форума, за исключением домов жрецов, – сказал Сулла. – А их мы никак не можем продавать.

– Согласен, продавать их было бы нечестиво, – сказал Мерула, который жил в одном из государственных домов. – Однако есть и другая собственность. Склоны Капитолийского холма до Фонтинальских ворот, также напротив Велабра. Первосортная земля для богатых домов. Еще есть большой участок, на котором располагаются общественные рынки. Обе территории можно разделить на участки.

– Я отказываюсь поддерживать продажу всей собственности, – строго сказал Сулла. – Рынки – да. Там только базары и тренировочная площадка коллегии ликторов. Участок на Капитолии к западу от Капиталийского спуска, выходящий на Велабр, – и участок от Фонтинальских ворот до Лаутумии. Но ничего на самом Форуме и ничего на Капитолии со стороны Форума.

– Я покупаю рынки, – сказал Гай Оппий.

– Если никто другой не предложит более высокую цену, – быстро возразил Помпоний, у которого возникла та же самая мысль. – Чтобы сделка была справедливой, а цена максимальной, все следует выставить на торги.

– Возможно, нам стоит попытаться сохранить основную территорию рынков и продать только Мацеллум Купеденис, рынок деликатесов, – сказал Сулла. Ему была отвратительна мысль выставлять на торги такое великолепное имущество.

– Думаю, Луций Сулла, ты прав, – поддержал его Катул Цезарь.

– Согласен с этим, – присоединился Луций Цезарь.

– Если мы продаем Мацеллум Купеденис, это, я полагаю, будет означать рост арендной платы для торговцев пряностями и цветами, – добавил Антоний Оратор. – Они нам спасибо не скажут!

Но Сулле уже пришло в голову другое решение.

– А что, если мы позаимствуем деньги? – сказал он.

– У кого? – подозрительно спросил Мерула.

– У римских храмов. Вернемся с военными трофеями – отдадим долги. Юнона Луцина. Венера Либитина. Ювента. Церера. Юнона Монета. Великая Мать. Кастор и Поллукс. Оба Юпитера Статора. Диана. Геркулес Оливарий. Геркулес Водитель Муз. Все они невероятно богаты.

– Нет! – вскричали в один голос Сцевола и Мерула.

Сулла пробежал взглядом по лицам и понял, что поддержки он не найдет ни в ком.

– Ну хорошо. Если вы не хотите, чтобы римские храмы оплачивали мою кампанию, что вы скажете насчет греческих? – спросил он.

Сцевола нахмурился:

– Нечестие есть нечестие, Луций Сулла. Боги остаются богами, и в Риме, и в Греции.

– Да, но греческие боги не римские боги, не правда ли?

– Но храмы неприкосновенны, – стоял на своем Мерула.

Вдруг в Сулле проснулось доселе дремавшее чудовище и заговорило его голосом. Многие из присутствующих впервые наблюдали подобное преображение и пришли в ужас.

– Послушайте, – ухмыльнулся он. – Нужно на что-то решиться. И богов это тоже касается! Вы не можете думать обо всем сразу. Я согласен не тревожить римских богов, но здесь нет ни одного человека, кто не знал бы, сколько стоит содержание легионов в боевых условиях! Если мы общими усилиями наскребем двести талантов, я смогу довести шесть легионов до Греции. Это, конечно, ничтожные силы, чтобы противостоять четверти миллиона понтийских солдат. И хотел бы вам напомнить, что понтийский солдат – это не голый германский варвар! Я видел войско Митридата. Они вооружены и вышколены не хуже римских легионеров. Не так хороши, как римляне, конечно, но много лучше германцев. Они защищены доспехами и приучены к дисциплине. Как и Гай Марий, я хочу видеть моих людей живыми. А это значит – деньги: деньги на фураж, деньги на вооружение и его починку. Деньги, которых у нас нет и которые вы не позволяете мне взять у римских богов. Поэтому предупреждаю вас – и я отвечаю за каждое свое слово! – когда я доберусь до Греции, я возьму нужные мне деньги в Олимпии, Додоне, Дельфах – всюду, где только смогу. Поэтому, фламин Юпитера и великий понтифик, вам стоит хорошенько помолиться нашим римским богам и уповать на то, что в эти дни они могущественнее греческих!

Никто не проронил ни слова.

Чудовище исчезло, скрылось где-то в глубине так же внезапно, как и появилось.

– Вот и хорошо! – бодро продолжил Сулла. – А теперь у меня есть для вас хорошие новости, а то вы могли подумать, что наше собрание закончилось.

Катул Цезарь вздохнул:

– Сгораю от любопытства, Луций Корнелий. Молю, поведай их нам.

– Я возьму с собой мои четыре легиона плюс два легиона, обученных Гаем Марием, которыми в настоящее время командует Луций Цинна. Марсы уже выбились из сил, так что Цинне войско не нужно. Гней Помпей Страбон делает, что хочет, и, пока он не выставляет нам счетов, я, со своей стороны, не собираюсь тратить время на споры с ним. Все это значит, что нужно демобилизовать еще десять легионов – и заплатить им. Деньгами, которых у нас нет и не будет, – продолжал Сулла. – По этой причине я намерен расплатиться с солдатами землями на италийских территориях, чье население мы практически истребили. Помпеи. Фезулы. Гадрия. Телесий. Грумент. Бовиан. Шесть опустошенных городов, окруженных сравнительно плодородными землями. И земли эти будут принадлежать солдатам десяти легионов, которые я должен демобилизовать.

– Но это же ager publicus! – вскричал Луций Цезарь.

– Нет. Пока еще не ager publicus. И не станет общественной землей, – ответил Сулла. – Она будет отдана солдатам. Если, конечно, вы не надумаете изменить свою набожную позицию относительно римских храмов, – сладким голосом произнес Сулла.

– Мы не можем, – настаивал великий понтифик Сцевола.

– Значит, когда я выдвину законопроект, вам следует склонить и сенат, и народ на мою сторону, – ответил Сулла.

– Мы поддержим тебя, – сказал Антоний Оратор.

– И раз уж речь зашла об общественных землях, – продолжал Сулла, – не стоит поднимать эту тему, пока меня не будет в Риме. Когда я вернусь со своими легионами, мне понадобятся еще италийские земли для ветеранов.

В итоге римских денег не хватило даже на шесть легионов. Было решено, что армию Суллы составят пять легионов и две тысячи конников и ни одним воином, ни одним всадником больше. Вес собранного золота оказался девять тысяч фунтов, даже двухсот талантов не набиралось. Не густо. Но это все, что мог дать доведенный до банкротства Рим. Военный резерв Суллы не позволял ввести в строй даже одну боевую галеру. Он с трудом мог покрыть расходы по найму транспортных судов, для того чтобы перебросить войско в Грецию – место назначения, которое, по его мнению, было предпочтительнее Западной Македонии. Однако он не хотел принимать окончательного решения, пока не получит новых сообщений о ситуации в провинции Азия и Греции. Но про себя он склонялся к Греции, поскольку там находились богатейшие храмы.

В конце сентября Сулла наконец смог покинуть Рим, чтобы присоединиться к своим легионам в Капуе. Предварительно он переговорил с Луцием Лицинием Лукуллом, военным трибуном, которому доверял и который был ему предан. Сулла поинтересовался, не хочет ли тот попробовать себя в качестве квестора, если он, Сулла, предложит его кандидатуру. Восхищенный, Лукулл дал согласие, после чего Сулла отправил его в Капую в качестве легата до своего возвращения. Завязнув в распродаже государственной собственности и в улаживании дел с шестью солдатскими поселениями, растянувшихся на весь сентябрь, он стал уже думать, что ему никогда не выбраться из Рима. То, что он делал, требовало железной воли и твердой руки в руководстве коллегами-сенаторами, которые им восхищались. Они и не подозревали в нем таких лидерских качеств.

– Его затмевали Марий и Скавр, – заметил Антоний Оратор.

– Нет, просто он не пользовался авторитетом, – возразил Луций Цезарь.

– И кто в этом виноват? – усмехнулся Катул Цезарь.

– Главным образом Гай Марий, я полагаю, – ответил его брат.

– Он определенно знает, чего хочет, – добавил Антоний Оратор.

– Это точно, – сказал Сцевола и поежился. – Не желал бы я оказаться в стане его врагов!

Именно об этом думал и юный Цезарь, лежа в своем тесном убежище под самым потолком и слушая разговор своей матери с Луцием Корнелием Суллой.

– Завтра я уезжаю, Аврелия. Я не хотел ехать, не повидавшись с тобой, – сказал он.

– И я не хочу, чтобы ты ехал, не повидавшись со мной, – ответила Аврелия.

– Но Гай Юлий?..

– Его здесь нет, он с Луцием Цинной, среди марсов.

– Подбирает черепки, – кивнул Сулла.

– Ты хорошо выглядишь, Луций Корнелий, несмотря на все трудности. Полагаю, этот брак оказался счастливым.

– Либо я становлюсь подкаблучником.

– Глупости! Ты никогда не станешь подкаблучником.

– Как Гай Марий перенес свое поражение?

Аврелия скривила губы:

– Ворчит, конечно. Бранится в кругу семьи, – ответила она. – Он тебя не очень жалует.

– Я и не ожидал другого. Но ему следует признать, что я не выходил за рамки приличий, говорил и действовал сдержанно, не распускал слюни, не подлизывался и не давил на членов сената.

– Тебе и не нужно этого делать, – сказала Аврелия. – Именно поэтому он так расстроен. Он не привык к тому, что у Рима есть военный вождь, кроме него. Пока ты не получил травяной венок, он был единственный. О, его враги в сенате были очень могущественны и то и дело срывали его планы, но он знал, что он единственный. Он знал, что в конце концов они вынуждены будут обратиться к нему. А теперь он стар и болен, и к тому же есть ты. Он боится, что ты лишишь его поддержки всадников.

– Аврелия, его дни закончились! С честью, с великой славой, но закончились. Как он может этого не понимать?

– Полагаю, будь он моложе и здоровее душевно, он бы понял. Проблема в том, что эти удары поразили его разум. Так думает Юлия, во всяком случае.

– Она рассуждает более здраво, чем другие, – заметил Сулла и собрался уходить. – Как твоя семья?

– Все хорошо.

– А сын?

– Неуемен. Ненасытен. Непреклонен. Стараюсь помочь ему держать себя в руках, твердо стоять на земле, но это очень трудно, – ответила Аврелия.

«Но я держу себя в руках, я твердо стою на земле, мама! – подумал юный Цезарь, вылезая из своего гнезда-укрытия, как только Сулла и Аврелия удалились. – Почему ты все время думаешь, что я пушинка одуванчика, влекомая ветром?»

Публий Сульпиций посчитал, что Сулла не станет тратить время попусту и постарается как можно скорее, до прихода зимних неблагоприятных ветров, перебросить войско через Адриатику. Поэтому он нанес свой первый удар по установившемуся порядку вещей в середине октября. Он особенно не готовился к своему выступлению. Для человека, не питающего любви к демагогии, развить в себе способности демагога было невозможно. Он тем не менее проявил некоторую предусмотрительность, переговорив с Гаем Марием, попросив его поддержки. Гай Марий не любил сенат – и его реакция не разочаровала Сульпиция! Выслушав то, что предлагал Сульпиций, Марий кивнул.

– Можешь не сомневаться в моей поддержке, Публий Сульпиций, – сказал великий человек. Он помолчал, а затем добавил, словно высказав запоздалое соображение. – Но я попрошу тебя об одолжении. Ты закрепишь законодательно передачу мне командования войсками в войне с Митридатом.

«На такую небольшую цену можно согласиться», – улыбнулся про себя Сульпиций.

– Я согласен, Гай Марий. Ты станешь командующим, – сказал он.

Сульпиций созвал народное собрание и представил два законопроекта. В первом предлагалось исключить из сената всех, у кого имелись долги в размере более чем восемь тысяч сестерциев. А другой призывал к возвращению из ссылки приговоренных комиссией Вария, когда тот подвергал гонениям всех, кто, по его утверждению, выступал за предоставление гражданства италикам.

Сладкоголосый, медоточивый, Сульпиций нашел верный тон.

– Кто они такие, чтобы заседать в сенате и принимать государственные решения, когда чуть ли не все они нищие, к тому же безнадежные должники? – громко вопрошал он. – Тогда как для остальных должников нет никакого послабления: вы не можете ни спрятаться за сенаторской исключительностью, ни рассчитывать на понимание ростовщиков, которые не облегчат ваше долговое бремя и не боятся перегнуть палку! Я знаю, потому что я сам сенатор, – и я слышу, что они говорят друг другу, я вижу услуги, которые оказываются здесь и там заимодавцам! Я даже знаю, кто в сенате сам дает деньги в рост! Все это нужно прекратить! В сенате не должно остаться ни одного человека, кто имеет долги! Человек, который ничем не лучше остальных жителей Рима, не может быть членом этого исключительного сословия!

Пораженные сенаторы сидели выпрямив спину, как один человек. Они пребывали в шоке, ибо Сульпиций сейчас вел себя как демагог. Сульпиций! Самый консервативный из всех! Самый стоящий. Это ведь он еще до начала года наложил вето на отмену закона Вария! А теперь сам же аннулирует решение комиссии! Что случилось?

Двумя днями позже Сульпиций снова созвал народное собрание и огласил третий законопроект. Все новые италийские граждане и многие тысячи римских вольноотпущенников должны быть поровну распределены по тридцати пяти трибам. Две новые трибы Пизона Фруги должны быть ликвидированы.

– Тридцати пяти вполне хватит. Больше не нужно! – сотрясал воздух Сульпиций. – Неправильно, что трибы, в которых всего три-четыре тысячи граждан, имеют такой же вес при голосовании, как Эсквилина и Субурана, каждая из которых включает в себя сто тысяч граждан! Все в римском правительстве задумано так, чтобы защищать всемогущий сенат и мужей первого класса! А разве сенаторы и всадники входят в Субурану или Эсквилину? Конечно нет! Они принадлежат Фабии, Корнелии, Ромилии! Так пусть и дальше будут частью Фабии, Корнелии и Ромилии, говорю я! Но пусть разделят Фабию, Корнелию и Ромилию с людьми из Приферна, Буки и Вибиния, и пусть поделятся Фабией, Корнелией и Ромилией и вольноотпущенниками из Эсквилина и Субуры!

Его речь была встречена истерическими криками, получив полное одобрение всех сословий, кроме высшего и низшего. Высшего – потому что они боялись потерять влияние, а низшего – потому что их плачевное положение от этого все равно никак не менялось.

– Я не понимаю! – тяжело выдохнув, произнес Антоний Оратор, обращаясь к Титу Помпонию, когда они стояли в колодце комиция, окруженные вопящими и ревущими сторонниками Сульпиция. – Он благородный человек! У него не было времени собрать столько единомышленников! Он же не Сатурнин! Не по-ни-ма-ю!

– О, а вот я понимаю, – кисло произнес Тит Помпоний. – Он набросился на сенат из-за долгов. Чаяния этой толпы понять нетрудно. Если они примут закон, который предлагает Сульпиций, то в качестве вознаграждения он проведет еще один закон, об аннулировании долгов.

– Но он не может этого сделать, если хочет выкинуть из сената всех, у кого долги в восемь тысяч сестерциев! Восемь тысяч сестерциев! Это же пустяк! Во всем городе вряд ли найдется человек, у которого нет такого долга!

– Марк Антоний, у тебя финансовые трудности? – поинтересовался Тит Помпоний.

– Нет, нет, конечно! Но лишь горстка может сказать о себе то же самое. Даже такие люди, как Квинт Анкарий, Публий Корнелий Лентул, Гай Бебий, Гай Аттилий Серан – настоящие небожители, лучшие из лучших, Тит Помпоний! Но у кого не было проблем с наличностью в последние два года? Посмотри на Порциев Катонов со всей их землей в Лукании – ни одного сестерция дохода из-за войны. И Луцилии тоже – южные землевладельцы. – Марк Антоний передохнул и затем спросил: – Почему он хочет утвердить законодательно отмену долгов, если сам выкидывает за долги из сената?

– Не собирается он отменять никакие долги, – ответил Помпоний. – Просто второй и третий классы надеются, что он их отменит, вот и все.

– Он им что-то пообещал?

– А ему и не надо. Надежда – единственный солнечный луч на их небесах, Марк Антоний. Перед ними трибун, который ненавидит сенат и весь первый класс так же, как ненавидел Сатурнин. Так что они надеются на очередного Сатурнина. Но Сульпиций совершенно другой человек.

– Почему? – возопил Антоний Оратор.

– Я не имею ни малейшего представления, что за блажь ударила ему в голову, – сказал Тит Помпоний. – Давай выберемся из этой толпы, пока она не набросилась на нас и не разорвала на куски.

На ступенях сената они повстречали младшего консула в сопровождении его сына, который был крайне возбужден. Он только вернулся с военной службы в Лукании и все еще был воинственно настроен.

– Новый Сатурнин! – громко выкрикнул юный Помпей Руф. – Что ж, на этот раз мы будем готовы, мы не дадим ему повести за собой толпу! – Теперь, когда почти все вернулись с войны, легче собрать верную команду и остановить его – что я и собираюсь сделать! Следующее собрание, которое он созовет, выйдет ему боком. Обещаю вам!

Тит Помпоний проигнорировал молодого человека, сосредоточив внимание на его отце и других присутствующих сенаторах.

– Сульпиций даже отдаленно не похож на Сатурнина, – настойчиво повторил он. – Времена не те, и Сульпицием двигают другие мотивы. Тогда нечего было есть. Теперь главная беда – долги. Но Сульпиций не стремится быть царем Рима. Он хочет, чтобы они управляли Римом. – Он указал рукой на представителей второго и третьего классов, запрудивших комиций. – И это совершенно другая история.

– Я послал за Луцием Корнелием, – сказал Титу Помпонию, Антонию Оратору и Катулу Цезарю, подойдя ближе к ним, младший консул, который слышал речь Помпония.

– Думаешь, ты сумеешь справиться с ситуацией, Квинт Помпей? – спросил Помпоний, верный своей манере задавать неприятные вопросы.

– Нет, не думаю, – честно признался Помпей Руф.

– А как насчет Гая Мария? – спросил Антоний Оратор. – Он может справиться с любой толпой в городе.

– Не теперь, – презрительно ответил Катул Цезарь. – В этот раз он поддерживает восставшего народного трибуна. Да, Марк Антоний, это Гай Марий вознес Сульпиция!

– О нет, не могу поверить, – произнес Антоний Оратор.

– Говорю тебе, Гай Марий поддерживает его!

– Если это действительно так, – сказал Тит Помпоний, – тогда я предположу, что Сульпиций вынесет на повестку дня четвертый закон.

– Четвертый? – хмуро переспросил Катул Цезарь.

– Он заберет у Луция Суллы командование в войне с Митридатом и передаст Гаю Марию.

– Он не посмеет! – закричал Помпей Руф.

– Посмеет. – Тит Помпоний пристально посмотрел на младшего консула. – Я рад, что ты послал за старшим консулом. Когда он будет здесь?

– Завтра или послезавтра.

Сулла прибыл следующим утром, еще до рассвета, помчавшись в Рим, как только прочел письмо Помпея Руфа.

«Выпадало ли на долю еще какого-нибудь консула столько плохих вестей? – спрашивал себя Сулла. – Сначала резня в провинции Азия. Теперь очередной Сатурнин. Моя страна банкрот. Я только что подавил восстание, но моему имени в анналах уже уготован позор за то, что я распродавал государственную собственность. И никто не оценит моих усилий и того, что я справился со всеми бедами. А ведь я справлюсь».

– Будет сегодня contio? – спросил он Помпея Руфа, в дом которого первым делом направился.

– Да. Тит Помпоний говорит, что Сульпиций собирается отобрать у тебя командование и передать его Гаю Марию.

Сулла застыл, даже его глаза, казалось, остекленели.

– Я консул, и ведение войны было поручено мне законно, – сказал он. – Был бы Гай Марий здоров, тогда другое дело. Но его здоровье подорвано. И лучше уже не станет. – Сулла раздул ноздри и продолжил: – Я полагаю, это значит, что Гай Марий решил поддержать Сульпиция.

– Так все думают. Марий пока не появлялся ни на одном из собраний, но я видел его приспешников за работой. В толпе, среди низших классов. Того безобразного мужлана, который руководит субурскими шайками, – сказал Помпей Руф.

– Луция Декумия?

– Да, его.

– Так-так-так! – Сулла оживился. – Это, Квинт Помпей, новая, доселе нам неизвестная сторона Гая Мария. Я не думал, что он опустится до того, что станет пользоваться услугами Луция Декумия. Боюсь, обсуждение в сенате его возраста и недугов заставило Гая Мария понять, что ему пришел конец. А он не хочет с этим мириться. Он хочет воевать с Митридатом. И ради этого готов на все, даже превратиться во второго Сатурнина.

– Быть беде, Луций Корнелий.

– Знаю!

– Нет, я имею в виду, что мой сын и сыновья других сенаторов и всадников собирают силы, чтобы изгнать Сульпиция с Форума, – пояснил Помпей Руф.

– Тогда нам с тобой лучше быть на Форуме, когда Сульпиций созовет народное собрание.

– С оружием?

– Ни в коем случае. Мы должны попытаться обуздать их законным путем.

Когда вскоре после наступления рассвета Сульпиций прибыл на Форум, стало очевидно, что до него уже дошли слухи о команде под предводительством сына младшего консула, так как он появился в окружении грандиозного эскорта, состоящего из молодых людей второго и третьего классов, вооруженных булавами и небольшими деревянными щитами. А чтобы защитить этот конвой, он окружил их полчищем, состоящим, похоже, из представителей пятого класса, бывших гладиаторов и членов братства перекрестков. На фоне этой толпы «телохранителей» маленькая армия Квинта Помпея Руфа выглядела беспомощной.

– Народ, – крикнул Сульпиций, обращаясь к собравшимся в комиции, наполовину заполненном его «телохранителями», – верховный правитель! Народ – так сказано – должен повелевать и властвовать! Удобная фраза, которой любят щеголять члены сената, фраза, которая всегда у них наготове, когда им нужны ваши голоса. Но она абсолютно ничего не значит! Пустые слова – просто насмешка! Какова ваша истинная роль в управлении государством? Вы во власти тех, кто вас созывает, народных трибунов! Не вы формулируете законы и выносите их на обсуждение. Вы здесь только для того, чтобы голосовать за законы, предложенные народными трибунами! А у кого под каблуком все, за несколькими исключениями, народные трибуны? У сената и всадников! И что делают с теми трибунами, которые объявляют себя слугами народа-правителя? Я вам скажу, что с ними делают! Их запирают в Гостилиевой курии и закидывают черепицей с крыши, превращая в месиво!

Сулла передернул плечами:

– Это объявление войны, не так ли? Он делает Сатурнина героем.

– Он делает героем себя, – ответил Катул Цезарь.

– Слушайте! – резко прервал их Мерула, фламин Юпитера.

– Пришло время, – продолжал Сульпиций, – раз и навсегда показать сенату и всадникам, кто является верховным правителем Рима! Поэтому я и стою здесь, перед вами, ваш защитник, поборник ваших прав, ваш слуга! Вы только что освободились от груза трех страшных, полных тягот лет, когда на вас возложили непомерное налоговое бремя. Вы дали Риму большую часть денег для финансирования гражданской войны. Но кто-нибудь в сенате спрашивал вас, что вы сами думаете об этой войне с вашими братьями, италийскими союзниками?

– Но мы спрашивали! – мрачно вставил великий понтифик Сцевола. – Они желали этой войны больше, чем сам сенат!

– Сейчас они не настроены это вспоминать, – отозвался Сулла.

– Они не спросили вас, нет! – разорялся Сульпиций. – Ваших братьев-италиков лишили гражданских прав сенаторы и всадники. Их прав, не ваших! Ваши права – только тень. Их права – суть правление Римом! Они не могли позволить тысячам новых граждан влиться в свои маленькие исключительные сельские трибы: это бы дало слишком много власти низшим по положению, людям третьего сорта! И хотя право голоса уже было дано италикам, они позаботились о том, чтобы новые граждане удерживались в ничтожно малом числе триб, которое не имеет влияния на результаты выборов! Но всему этому придет конец, свободный народ, как только вы ратифицируете мой закон о распределении новых граждан и римских вольноотпущенников по всем тридцати пяти трибам!

Поднявшаяся волна радостного одобрения была такой громкой, что Сульпиций вынужден был остановиться. Он стоял, широко улыбаясь. Красивый человек, тридцати с лишним лет, обладающий патрицианской внешностью, несмотря на плебейское происхождение, – тонкокостный, белокурый.

– И это еще не все, в чем вас обманули сенаторы и всадники, – возобновил свою речь Сульпиций, когда шум стих. – Сейчас самое время отнять прерогативу – и эо не больше, чем прерогатива, ибо это не закон! – военного командования и ведения войн у сената и его тайных советников из всаднического сословия! Пришло время, чтобы на вас – кости и плоть всего истинно римского – было возложено решение задач, которые вы и должны решать по закону. В частности, право решать – воевать Риму или нет. И если да, то кто должен принять на себя командование.

– Начинается, – сказал Катул Цезарь.

Сульпиций повернулся, указав на Суллу, который стоял перед толпой на самом верху сенатской лестницы.

– Здесь стоит старший консул! Избранный старший консул. Избранный людьми, равными ему по положению. Но не вами! Когда в последний раз нужен был третий класс, чтобы отдать голос в выборах консула?

Поняв, что отклонился от темы, Сульпиций сделал паузу и вернулся к своей основной мысли:

– На старшего консула возложено командование в судьбоносной войне, командовать в которой должен лучший человек в Риме, иначе Рим прекратит свое существование. А кто поручил командование в войне с царем Понта Митридатом старшему консулу? Кто решил, что он лучший в Риме? Сенат и его тайные советники-всадники – вот кто! Выдвигают своих, как всегда! Готовы поставить под удар судьбу отечества, только бы увидеть благородного, себе подобного патриция на посту командующего! А кто такой Луций Корнелий Сулла? Какие войны он выиграл? Вы, народ, вы, верховный правитель Рима, знаете этого человека? Что же, я скажу вам, кто он такой! Луций Корнелий Сулла стоит здесь, потому что он едет верхом на Гае Марии! Говорят, он выиграл войну с италиками! Но мы все знаем, что Гай Марий принял на себя первые и самые тяжелые удары. Если бы не Гай Марий, не смог бы этот человек одержать победу!

– Да как он смеет! – гневно вымолвил цензор Красс. – Это был ты и только ты, Луций Корнелий! Ты удостоился венка из трав! Ты поставил италиков на колени! – Он вдохнул побольше воздуха, чтобы выкрикнуть это, но тут же закрыл рот, поскольку Сулла сжал ему руку.

– Оставь, Публий Лициний! Если мы сейчас начнем кричать на них, они набросятся на нас и устроят самосуд. А я хочу покончить с этим недоразумением, убрать этот хлам законным и мирным путем, – сказал Сулла.

Сульпиций продолжал вдалбливать в головы толпы свою мысль:

– Может ли Луций Корнелий Сулла обратиться к вам, правящий народ? Конечно не может! Он же патриций! Он слишком хорош для таких, как вы! Чтобы поручить командование в войне против Митридата этому драгоценному патрицию, сенат и всадники отвергли намного более опытного и способного человека! Они отвергли не кого-нибудь, а Гая Мария! Сказав, что он болен, сказав, что он стар! Но я спрашиваю вас, суверенный народ, кто усилием воли поборол недуг? Кого вы видели каждый день последние два года, шагающего по улицам этого города, тренирующегося, с каждым днем выглядящего все лучше и лучше? Гая Мария! Он, может быть, и стар, но теперь не болен! Гай Марий! Он, может быть, и стар, но по-прежнему лучший человек в Риме!

Толпа вновь взорвалась приветственными возгласами. Но на этот раз они предназначались не Сульпицию. Толпа разделилась, освободив дорогу Гаю Марию, который спускался в комиций. Он шел бодрым шагом, без посторонней помощи. С ним даже не было мальчика, на чью руку он обычно опирался.

– Народ, правящий Римом, прошу вас одобрить четвертый закон моей законодательной программы! – вскричал Сульпиций, лучезарно улыбаясь Гаю Марию. – Я предлагаю вырвать из рук кичливого патриция Луция Корнелия Суллы командование в войне с царем Понта Митридатом и передать его верному вам Гаю Марию!

Ждать продолжения Сулла не стал. Попросив великого понтифика Сцеволу и фламина Юпитера Мерулу сопровождать его, он отправился домой.

Удобно устроившись в своем таблинии, Сулла обратился к Сцеволе и Меруле:

– Ну, что будем делать?

– Почему ты выбрал Луция Мерулу и меня? – ответил вопросом на вопрос Сцевола.

– Вы главы нашей религии, – сказал Сулла. – И оба хорошо знаете законы. Найдите способ затянуть кампанию, затеянную Сульпицием в комиции, пока она не надоест толпе и он тоже.

– Мягкий способ? – спросил задумчиво Мерула.

– Да, как шерстка котенка, – ответил Сулла, залпом осушив чашу неразбавленного вина. – Если дело дойдет до битвы на Форуме, он выиграет. Это вам не Сатурнин! Сульпиций намного умнее. Он подталкивает нас к насильственным действиям. Я подсчитал примерно, сколько у него охранников, и у меня получилось немногим менее четырех тысяч. И все они вооружены. Дубинки снаружи, но я подозреваю, что под одеждой – мечи. Мы не можем привлечь гражданские силы, способные преподать им урок, на таком ограниченном пространстве, как Римский форум. – Сулла умолк, скривил лицо. Его холодные тусклые глаза смотрели в никуда. – Если понадобиться, я поставлю Пелион на Оссу, но не позволю уничтожить наши законные привилегии. Говорю вам, великий понтифик и фламин Юпитера! Но сначала давайте подумаем, можем ли мы победить Сульпиция с помощью его же оружия – народа.

– Тогда, – сказал Сцевола, – единственное, что мы можем сделать, – это объявить все дни созыва комиций, начиная с сегодняшнего и до того, какой ты сам выберешь, праздничными – устроим feriae.

– О, хорошая мысль! – воскликнул Мерула, лицо которого посветлело.

Сулла нахмурился:

– А это законно?

– Более чем. Консулы, великие понтифики и коллегия жрецов вольны устанавливать дни отдыха и праздников, в течение которых нельзя созывать народное собрание.

– Тогда вывеси объявление о feriae сегодня днем на ростре и на Регии и поручи глашатаям известить народ о наступающих выходных с сегодняшнего дня и вплоть до декабрьских ид. – Сулла злобно ухмыльнулся. – Срок его трибуната истечет за три дня до этого. И в тот самый момент, когда Сульпиций лишится своего поста, я предъявлю ему обвинение в государственной измене и подстрекательстве к бесчинствам.

– Тебе придется сделать это тихо, – поежившись, сказал Сцевола.

– О, волей Юпитера, Квинт Муций! Как можно судить его тихо? – обратился к нему Сулла. – Я приволоку его и буду судить! Только так! Если он не сможет охмурить толпу красивыми словами, он станет беспомощен, и ему придет конец. Я подмешаю ему дурманящее средство. Яд.

Две пары испуганных глаз скользнули по лицу Суллы. Слова о яде были им непонятны.

Следующим утром Сулла созвал сенат и провозгласил, что консулы и понтифики объявляют праздничный период, во время которого никакие собрания созываться не могут. Это вызвало только гул тихого одобрения, поскольку Гай Марий на заседание не явился и возразить Сулле было некому.

По окончании Катул Цезарь вышел из зала вместе с Суллой.

– Как посмел Гай Марий подвергать опасности сенат ради командования, которое он по состоянию здоровья уже не может на себя принять? – допытывался Катул Цезарь.

– О, потому что он стар, он боится. Разум его не тот, что был раньше, и он хочет стать консулом Рима в седьмой раз, – устало ответил Сулла.

Сцевола – великий понтифик, который ушел раньше Суллы и Катула Цезаря, – теперь бежал назад, им навстречу.

– Сульпиций! – кричал он. – Он проигнорировал объявление о feriae. Он называет это уловкой сената и созывает собрание!

Сулла не удивился.

– Я предполагал, что он выкинет нечто подобное, – сказал он.

– Тогда в чем смысл, зачем мы это делали? – возмущенно спросил Сцевола.

– Затем, что это даст нам возможность объявить любые законы, которые он выставит на обсуждение или проведет во время праздничного периода, недействительными, – объяснил Сулла. – Только в этом и заключается смысл нашей затеи.

– Если он проведет закон об исключении из сената всех должников, – сказал Катул Цезарь, – мы никогда не сможем объявить его законы недействительными. У нас просто не будет кворума. А это значит, что сенат как политическая сила прекратит свое существование.

– Тогда я предлагаю нам всем собраться вместе с Титом Помпонием, Гаем Оппием и другими банкирами и договориться об отмене всех сенаторских долгов – неофициально, конечно.