Поцелуй теней Гамильтон Лорел

– Никогда не видела магии, которую я не могла бы так же легко исполнять в металлическом склепе, как и вне его.

– Это может оказаться полезным, принцесса.

Стюардесса, длинноногая блондинка с идеальным макияжем, остановилась возле кресла Дойла и наклонилась так, чтобы он мог заглянуть ей в вырез, если захочет. Она предоставляла ему такой шанс каждый раз, когда проходила мимо нас. За последние двадцать минут она прошла трижды, спрашивая, не хочет ли он чего-нибудь. Вообще чего-нибудь. Он отказывался. Я попросила красного вина.

На этот раз она его принесла. Так как мы летели в первом классе, то его подали в бокале на длинной ножке – чтобы проще было пролить на себя, если самолет попадет в турбулентность. Что и случилось.

Самолет встал на дыбы и затрясся так, что я вернула вино стюардессе, а она мне дала горсть салфеток – вытереть руку.

Дойл снова закрыл глаза и на все ее предложения отвечал по-прежнему: "Нет, спасибо, ничего не надо". Она не предложила впрямую сбросить с себя одежду и заняться сексом тут же на полу, но приглашение было явственно. Если Дойл и видел его, то сумел грациозно сделать вид, что не замечает. Не знаю, действительно ли он не понимал, что она на него положила глаз, или привык, что человеческие женщины ведут себя как дуры. Наконец она поняла намек и побрела прочь. При этом ей пришлось хвататься за спинки сидений, чтобы не упасть.

Сильная попалась турбулентность. Дойл посерел – это его вариант позеленения, я думаю.

– Как ты?

Он зажмурился крепче:

– Буду в полном порядке, как только мы приземлимся.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь, чтобы время шло быстрее?

Он приоткрыл щелочки глаз:

– По-моему, эта стюардесса такое предложение уже сделала.

– Стюардесса – сексистский термин. Полагается говорить "обслуживающий персонал рейса". Итак, ты все-таки понял намеки.

– Я бы не сказал, что стиснуть мне ляжку и потереться грудями о плечо – намек. Скорее приглашение.

– Ты ее очень красиво отшил.

– Большая практика. – Самолет затрясло так, что даже мне не понравилось. Дойл снова крепко зажмурился. – Ты действительно хочешь мне помочь скоротать это время?

– Я хотя бы это для тебя обязана сделать после того, как ты показал свою официальную бляху стража, и нас обоих пропустили в самолет с оружием. Я знаю, что по закону нам всюду в Штатах разрешается носить оружие, но обычно все проходит не так гладко и не так быстро.

– Тут помогло, что полиция нас проводила до терминала, принцесса. – Он с самого моего пробуждения тщательно называл меня "принцесса" или "принцесса Мередит". Уже не по имени.

– Копам будто не терпелось сунуть меня в самолет.

– Они боялись, как бы тебя не убили на их земле. Брать на себя твою охрану их тоже не тянуло.

– Так вот как ты провел меня в самолет с оружием?

Он кивнул, все так же не открывая глаз:

– Я им сказал, что при единственном телохранителе безопаснее будет, если ты сама будешь вооружена. Все согласились.

Шолто оставил девятимиллиметровый "Леди Смит". А у меня есть внутренняя кобура, отлично подходящая для выхватывания накрест. Обычно я ношу ее на спине, прикрытую жакетом, но сегодня полиция дала мне карт-бланш на ношение оружия, так что не требовалось его прятать.

В боковых ножнах у меня висел десятидюймовый нож, острием привязанный к ноге, с ременной петлей, чтобы быстро его выхватить – как ковбою с Дикого Запада. Эта петля к тому же позволяла ножнам лучше следовать за движениями ноги. Без этого они бы сдвигались при каждой перемене позы, тыкались бы в тело или за что-нибудь запутывались.

Над лифчиком снизу у меня был складной нож. При Дворе я всегда носила не менее двух клинков – такое было у меня правило. Огнестрельное оружие будет разрешено лишь в некоторых частях ситхенов – фейрийских холмов. А ножи мне разрешат оставить при себе. Перед сегодняшним банкетом – в мою честь, как сообщил мне Дойл, – я еще добавлю клинков. Оружия, как и бриллиантов, слишком много не бывает.

Дойл держал Смертный Ужас в заспинных ножнах, и рукоятка торчала у него из-под плеча, удобная для выхватывания накрест, как пистолет из наплечной кобуры. У него была с собой спортивная сумка, набитая оружием. Когда я спросила, почему он не пустил его в ход против слуа, он ответил:

– Ничего из этого, кроме того клинка, не принесло бы им истинной смерти. А я хотел дать им понять, что шутить не собираюсь.

Честно говоря, я лично всегда считала, что пробить кому-то дыру в спине больше мужского кулака – это и значит дать понять серьезность своих намерений. Но многие стражи считали, что пистолеты – низменное оружие. Среди людей они носили их, но почти никогда не применяли в своей среде, кроме как на войне. То, что Дойл вообще прихватил огнестрельное оружие, говорило, что дело очень серьезно – а может быть, правила переменились, пока меня не было. Если другие стражи тоже носят пистолеты, я об этом узнаю.

Самолет провалился так резко, что даже я ахнула. Дойл застонал.

– Говори, Мередит!

– О чем?

– О чем хочешь, – сказал он сдавленным голосом.

– Можем поговорить о прошлой ночи, – предложила я.

Он открыл глаза ровно настолько, чтобы глянуть на меня сердито, и тут самолет нырнул еще раз. Глаза его зажмурились, и он почти шепотом произнес:

– Расскажи что-нибудь.

– Я плохой рассказчик.

– Мередит, пожалуйста.

Я снова стала Мередит – уже лучше.

– Могу тебе рассказать то, что ты уже знаешь.

– Годится.

– Моим дедом со стороны матери был Уар Свирепый. Помимо того, что он был полной и законченной сволочью, это прозвище ему дали за то, что он произвел на свет трех сыновей, монструозных даже по меркам фейри. Ни одна чистокровная фея после этого не стала бы с ним спать. А ему было предсказано, что он родит нормальных детей, если найдет женщину фейрийской крови, которая добровольно с ним ляжет.

Я всмотрелась в зажмуренные глаза, в пустое лицо Дойла.

– Дальше, пожалуйста, – сказал он.

– Бабка наполовину брауни, наполовину человек. Она, Ба, согласилась с ним спать, потому что более всего хотела быть принятой к Благому Двору.

Про себя, потому что это не входило в рассказ, я подумала, что могу ее понять. Она даже лучше меня понимала, каково это – стоять одной ногой в одном мире, а другой – в другом.

Самолет выровнялся, но его еще трясло ветром из стороны в сторону. Тяжелый полет.

– Тебе еще не надоело?

– Все, что ты рассказываешь, будет потрясающе интересно до тех пор, пока мы не окажемся на земле.

– А ты знаешь, тебе идет, когда ты боишься.

Он приоткрыл щелочки глаз, глянул сердито и снова зажмурился.

– Дальше, пожалуйста.

– Ба родила двух красивых девочек-близнецов. Проклятие Уара кончилось, и Ба стала придворной дамой – женой Уара фактически, потому что родила ему детей. Насколько мне известно, мой дед никогда больше не прикоснулся к своей "жене". Он был истинно утонченный джентльмен, а Ба была для него слишком проста теперь, когда он освободился от проклятия.

– Он был мощным воином, – сказал Дойл, не открывая глаз.

– Кто?

– Уар.

– Это правда. Ты, наверное, воевал против него в европейских войнах.

– Он был весьма достойным противником.

– Ты хочешь повысить мое мнение о нем?

Самолет уже три минуты летел прямо и относительно спокойно. Этого было достаточно, чтобы Дойл открыл глаза полностью.

– У тебя очень желчная интонация.

– Мой дед много лет бил Ба. Он думал, если он ее как следует унизит, она покинет его и Двор, потому что законно он не мог развестись с ней без ее разрешения. Дать ей отставку он не мог, потому что она родила ему детей.

– Почему она просто от него не ушла?

– Потому что, если бы она перестала быть женой Уара, ее перестали бы принимать при Дворе. И дочерей бы ей тоже ни за что не отдали. Она осталась проследить, чтобы ее детям ничего не грозило.

– Королева была крайне удивлена, когда твой отец позвал мать твоей матери с вами в изгнание.

– Ба была его домоправительницей. Надзирала за всем хозяйством.

– То есть была служанкой.

Моя очередь настала глядеть сердито:

– Нет, она была... была его правой рукой. Они вместе меня воспитывали эти десять лет.

– Когда ты в последний раз покинула двор, так же поступила твоя бабка. Открыла гостиницу с пансионом.

– Я видела объявления в журналах. "Гостиница с пансионом "У Брауни", где вам сготовит и подаст еду бывшая придворная дама".

– Ты с ней не говорила с тех пор, как уехала? – спросил он.

– Я не связывалась ни с кем, Дойл, чтобы не подвергать опасности. Я исчезла. Это значит, что я все бросила позади.

– Были наследственные драгоценности, твои по праву. Королева очень удивлялась, что ты ушла в чем была.

– Все эти фамильные ценности нельзя было продать так, чтобы они не вернулись ко двору.

– У тебя были деньги, которые отец для тебя отложил.

Он смотрел теперь на меня – наверное, хотел понять.

– Я прожила сама по себе три года, чуть больше даже. И ничего ни у кого не брала. Была свободной женщиной, свободной от обязательства перед кем угодно из рода фейри.

– А это значит, что ты можешь потребовать прав девы, вернувшись ко двору.

– Именно так, – кивнула я.

Девой в древнем кельтском идеале называлась женщина, в течение некоторого периода времени живущая своими средствами и никому ничем не обязанная. Три года – таков был минимум, чтобы претендовать на эти права. Быть девой – это значило быть вне всех вендетт и распрей. Меня нельзя было бы заставить принять чью-то сторону в каком бы то ни было вопросе, потому что я в стороне. Это был некоторый способ быть при Дворе, но не принадлежать Двору.

– Очень хорошо, принцесса. Очень хорошо. Ты знаешь закон и знаешь, как обратить его к своей выгоде. Ты так же мудра, как и учтива, – истинное чудо для королевской крови Неблагого Двора.

– Статус девы позволил мне забронировать гостиницу, не рискуя навлечь на себя гнев королевы.

– Она была в недоумении по поводу того, почему ты не пожелала остановиться при Дворе. Ведь ты же хочешь к нам вернуться?

Я кивнула.

– Да, но хочу побыть чуть поодаль, пока не разберусь, насколько мне при Дворе опасно.

– Мало кто рискнул бы навлечь на себя гнев королевы, – сказал он.

Я посмотрела на него, ему в глаза, чтобы видеть, как он отреагирует на следующие мои слова:

– Принц Кел вполне рискнул бы ее гневом, потому что никогда не был серьезно наказан ни за один свой поступок. – Глаза Дойла прищурились, когда я назвала имя Кела, но и только. Если бы я не высматривала, то никакой бы реакции вообще не заметила. – Кел – ее единственный наследник, Дойл, и она его не убьет. Он это знает.

Дойл смотрел ничего не выражающими глазами.

– Что делает и не делает королева со своим сыном и наследником, не мое дело.

– Со мною можешь не гнуть линию партии, Дойл. Мы оба знаем, что такое Кел.

– Влиятельный принц сидхе, к которому прислушивается королева, его мать, – сказал Дойл тоном таким же предостерегающим, как его слова.

– У него только одна рука силы, а остальные способности не такие уж великие.

– Он – Принц Древней Крови, и лично я не хотел бы, чтобы он эти способности применил против меня на дуэльной площадке. Все раны, которые я получил за тысячу с лишним лет боев, он может обрушить на меня одновременно.

– Я не говорила, что эта способность не страшна, Дойл. Но есть другие сидхе, обладающие более сильной магией, те, кто может принести истинную смерть своим прикосновением. Я видела, как твое пламя поглотило сидхе, съело заживо.

– А ты убила последних двух сидхе, вызвавших тебя на дуэль, принцесса Мередит.

– Я сжульничала.

– Нет, это не так. Ты просто прибегла к тактике, к которой они не были готовы. Это отличает хорошего солдата – использовать любое доступное оружие.

Мы переглянулись.

– Кто-нибудь, кроме королевы, знает, что у меня теперь есть рука плоти?

– Знает Шолто и его слуа. Когда мы прилетим, это уже не будет тайной.

– Это может отпугнуть желающих меня вызвать, – сказала я.

– Оказаться запертым в бесформенном шаре плоти, не стареть, не умирать, просто тянуть существование. О да, принцесса, этого можно испугаться. Когда Гриффин тебя... оставил, многие стали твоими врагами, потому что сочли тебя бессильной. Они все будут вспоминать оскорбления, которыми тебя осыпали. И все будут гадать, не держишь ли ты камень за пазухой.

– Я претендую на права девы – это значит, что начинаю с чистого листа, и они поступят так же. Если я признаю старую вендетту, то статус девы я теряю, и меня тут же засосет в самую глубь этого болота. – Я покачала головой. – Нет, я их оставлю в покое, если они со мной поступят так же.

– Ты мудра не по своим годам, принцесса.

– Мне тридцать три, Дойл. У людей это уже не считается детским возрастом.

Он засмеялся – сухим темным смешком, который напомнил мне, как он выглядел этой ночью, полураздетый. Я попыталась не выразить это на своем лице, и, наверное, мне удалось, потому что выражение его лица не изменилось.

– Я помню, как Рим был всего лишь пятнышком на дороге, принцесса. Тридцать три для меня младенческий возраст.

Я позволила себе отразить собственную мысль на лице.

– Не помню, чтобы ты этой ночью относился ко мне как к младенцу.

Он отвернулся от моего взгляда:

– Это была ошибка.

– Как тебе будет угодно.

Я стала смотреть в окно, разглядывая облака. Дойл решительно был настроен делать вид, что прошлой ночи не было. А я устала от попыток говорить на эту тему, раз он столь очевидно не хочет ее обсуждать.

Стюардесса пришла снова. На этот раз она присела, юбка туго натянулась у нее на бедрах. Она улыбнулась Дойлу. На руке у нее лежал веер журналов.

– Хотите что-нибудь почитать?

Ее свободная рука легла ему на колено, скользнула внутрь. Она была уже в дюйме от паха Дойла, когда он поймал ее за запястье и отодвинул.

– Прошу вас, мадам, не надо.

Она наклонилась ближе, держа руку у него на коленях, прикрывая ее журналами. Наклонилась так, что грудями прижалась к его ногам.

– Умоляю, – шепнула она. – Умоляю. Уже вечность прошла, как я была с одним из вас.

Это привлекло мое внимание.

– Вечность – это сколько?

Она заморгала, будто не могла сосредоточиться на моем вопросе из-за близости Дойла.

– Шесть недель.

– Кто это был?

Она покачала головой:

– Я умею хранить тайну, только не отвергайте меня. – Она смотрела на Дойла. – Умоляю вас.

Эльфоманка. Если сидхе переспит с человеком и не приглушит при этом магию, то человек становится вроде наркомана. Эльфоман может всерьез иссохнуть и умереть от тоски по сидхейской плоти.

Я наклонилась поближе к Дойлу, почти касаясь губами колец в ушах. Страшно подмывало лизнуть такое колечко, но я сдержалась. Бывает, толкает под руку бесенок. Я прошептала:

– Запиши ее имя и домашний телефон. Надо будет сообщить о ней в Бюро по делам людей и фей.

Дойл выполнил мою просьбу.

У стюардессы засияли на глазах благодарные слезы, когда Дойл записал ее имя, адрес и номер телефона. Она даже поцеловала ему руку и сделала бы еще что-нибудь, если бы не подошел стюард и не прогнал ее прочь.

– Законом запрещено иметь секс с людьми, не защитив при этом их разум, – сказала я.

– Да, это так, – подтвердил Дойл.

– Интересно будет узнать, кто из сидхе ее любовник.

– Я думаю, любовники, – предположил Дойл.

– И еще интересно: она всегда летает на рейсах между Лос-Анджелесом и Сент-Луисом?

Дойл посмотрел на меня:

– Она могла бы знать, кто так часто летает в Лос-Анджелес и обратно, чтобы суметь создать секту своего обожествления.

– Один человек – еще не секта, – возразила я.

– Ты мне говорила, что та женщина упоминала нескольких других, и у некоторых то ли имплантаты в ушах, то ли они сидхе.

– Все равно это еще не секта. Это колдун и его последователи в лучшем случае – ковен.

– А в худшем – культ. Мы понятия не имеем, сколько там участников, принцесса, а человек, который мог бы ответить нам, мертв.

– Странно, что полиция отпустила меня так просто из штата, когда идет расследование этого убийства.

– Меня бы совершенно не удивило, если бы твоя тетка, наша королева, сделала несколько звонков. Она умеет быть совершенно неотразимой, когда хочет.

– А если это не действует, умеет быть столь же страшной.

– И это тоже, – кивнул он.

Весь остальной полет первый класс обслуживал мужчина-стюард. Женщина больше возле нас не появлялась, пока мы не стали выходить. Тогда она взяла Дойла за руку и произнесла настойчивым голосом:

– Вы мне позвоните, да?

Дойл поцеловал ей руку:

– О да, я позвоню, и вы мне ответите на все мои вопросы, честно ответите, хорошо?

Она кивнула, слезы текли по ее лицу:

– Все, что пожелаете.

Мне пришлось оттаскивать от нее Дойла. Я шепнула ему:

– Я бы на твоем месте взяла с собой дуэнью, когда пойдешь ее допрашивать.

– Я не собирался идти один, – ответил он и посмотрел на меня. Поскольку мы шептались, наши лица были очень близко друг от друга. – Совсем недавно я узнал, что не так уж устойчив против сексуальных авансов. – Он смотрел честно, открыто – как мне хотелось, чтобы он смотрел в самолете. – В будущем придется быть осторожнее.

С этими словами он распрямился и стал слишком высок, чтобы нам шептаться. Мы пошли к выходу в терминал, он впереди, я – за ним.

Шум двигателей остался позади – мы шли к шуму народа.