Слоны Ганнибала Ладинский Антонин

ЕДИНОБОРСТВО

Ганнибал был взволнован. Гонцы, посланные в земли галлов, пограничные с Тирренией, принесли известие, что римский консул Публий Сципион прибыл из Массалии и с небольшим количеством воинов высадился у Пизы [54]. Присоединив к своему отряду легионы, охранявшие северные рубежи Италии, он вступил в равнины реки Пада, которую галлы называют Боденком. Всего лишь три дневных перехода отделяет оба войска. А воины еще не успели отдохнуть от утомительного перехода в горах. Если первое сражение будет проиграно, галлы разбегутся, как зайцы из дырявой корзины. Не отыщешь следов!

Ганнибал решил снова собрать войско. Воинам надо сказать, что они должны сражаться не из-за горсти серебра, которую они получают в каждое новолуние, а за собственную свободу и жизнь. У них нет надежды вернуться на родину, а плен для них означает рабство, оковы и страдания. Сказать это на языке галлов — обидятся ливийцы, произнести речь на ливийском языке — будут обижены галлы, сарды, балеарцы. Выступать перед каждым отрядом — долго и утомительно. Наемники не любят долгих речей, им понятен язык действий. Решение пришло внезапно.

— Собери войско и прикажи поставить перед воинами пленников, — сказал он Магону. — Тех, что мы захватили под Таурасией [55].

Когда Ганнибал прибыл на поле, все войско было уже в сборе.

— Дукарион, — обратился он к своему проводнику, — скажи им: если кто хочет получить это, — Ганнибал указал на лошадей и снаряжение, — пусть выйдет вперед, чтобы сразиться друг с другом на глазах у войска.

Когда Дукарион объяснил пленникам, чего от них хочет полководец, вперед вышли все.

— Это слишком много, — сказал Ганнибал. — Достаточно будет двоих. Пусть кинут жребий.

Жребий указал имена двух юношей; на лицах их была неподдельная радость, другие же пленники опечалились. Они стояли, хмуро уставясь в землю. А тем временем кузнецы сбивали с ног и рук счастливцев оковы. И вот в руках у них сверкнули мечи. Они скоро будут свободны. Один из них вернется свободным в свой дом, обнимет родных и близких, другой — освободится от мучений. Их чувство радости было понятно каждому, кто наблюдал за ними в этот миг.

Схватка началась. С поднятыми вверх мечами галлы описывали круги, обходя друг друга. Их лица выражали такую ярость, словно они были не товарищами и соратниками, а злейшими врагами. Удары следовали за ударами, но противникам пока удавалось уклоняться от них. Волнение зрителей нарастало. При каждом ударе у них вырывались возгласы одобрения или недовольства. Многие вышли из рядов и подошли совсем близко к сражающимся. Внезапно один из галлов сделал прыжок и нанес своему противнику страшный удар, но меч рассек ему плечо, что, однако, не помешало раненому обрушить меч на голову соперника. Вопль вырвался из тысячи глоток.

Еще несколько мгновений галл держался на ногах. Кровь заливала его лицо. Потом он рухнул на землю.

Победитель несколько мгновений стоял молча с опущенной головой, словно в ужасе перед тем, что он сделал. Потом, с ненавистью взглянув в сторону Ганнибала, медленно зашагал к своим трофеям.

Ганнибал поднял руку, призывая воинов к вниманию.

— Вот и ваш выбор, — сказал полководец. — Рабство. — Он указал на группу пленников, жалких, растерянных. — Смерть. — Ганнибал перевел взгляд на окровавленное тело павшего юноши. — Или победа... — Ганнибал протянул обе руки к юноше.

Тот уже успел надеть блестящий шлем, натянуть латы и выбирал коня.

Это была самая краткая из речей, которую приходилось когда-либо произносить Ганнибалу. И самая убедительная. Надо ли было говорить, что у воинов нет иного выхода, как сражаться, не щадя жизни, что надежда возвратиться на родину бегством тщетна, что за их спиною горы, реки и дикие враждебные племена.

ТИЦИН

Соорудив лагерь и наведя на быстрой речке Тицин мост, Публий Сципион во главе отряда конницы выехал на разведку. Всадники двигались изогнутой линией: середина впереди, а края отставали. Копыта гулко били по каменистой земле.

От лазутчиков консул узнал, что Ганнибал перешел Альпы и находится в стране тауринов, в двух дневных переходах от Тицина. Сципиона удивляли дерзость и отвага полководца пунов. Мог ли он до Массалии предположить, что Ганнибал решится перейти Альпы с конницей и слонами? Этот переход расстроил все его планы. Пришлось разделить войско на две части. Одну из них, во главе с братом Гнеем, он послал в Иберию, а другую повел назад, в Италию. Сципион был уверен, что переход через Альпы дорого стоил Ганнибалу. Поэтому он торопился нанести пунам удар до того, как они сумеют отдохнуть и пополнить свою армию.

Стадиях в двух от моста консул заметил впереди большой столб пыли. Будучи уверен в правильности сведений лазутчиков, консул решил, что галлы, напуганные неприятелем, угоняют с пастбищ свои стада. И когда столб пыли был уже совсем близко, когда уже было поздно отступать, консул увидел вражескую конницу. Она двигалась колонной по шесть всадников в ряд. Смуглые худощавые люди словно приросли к крупам коней. Всадников возглавлял человек лет тридцати, с черной, в кольцах бородой. На нем были сияющие латы, длинный пурпуровый плащ. «Ганнибал!» — пронеслось в мозгу у Сципиона, но, прежде чем консул успел дать команду, нумидийцы издали воинственный вопль. Земля загудела под копытами.

Легковооруженные римские пехотинцы в страхе стали искать спасения за строем римской конницы, внося замешательство в ее ряды.

Нумидийцы, которыми командовал сам Ганнибал, на ходу изменив направление, ударили во фланг римлян. В воздухе просвистели дротики. Раздались крики ужаса, стоны раненых.

Публий, находившийся неподалеку от отца, заметил, как на полном ходу остановился его конь и консул, неестественно подняв локоть правой руки, медленно сползает на землю. Конница сжалась, приняв раненого в середину. Но ряды ее редели, и уже совсем близко слышался воинственный клич нумидийских всадников. Прижавшись к гриве коня, Публий мчался на помощь. Взять раненого на коня было делом нескольких мгновений.

И вот уже Публий с отцом, обнявшим сына здоровой рукой, несется к римскому лагерю. В ушах свистит ветер, щеки пылают, сердце бьется тревожно и радостно. Справа и слева, защищая консула своими телами, скачут его ликторы.

Вот уже виден лагерный вал с частоколом. Часовые подымают бревно, заменяющее ворота. Из других ворот выходят манипулы тяжеловооруженных. Убедившись, что им не догнать беглецов, нумидийцы повернули вспять.

Поддерживая голову и плечи отца, Публий помог ему спуститься с коня и сесть на подстеленный кем-то плащ. Легионный лекарь осторожно снял с консула латы и приподнял край тоги, набухший от крови.

Консул повернул побледневшее лицо к сыну и встретился с ним взглядом.

— Ты начал неплохо, мой мальчик! — тихо прошептал он.

БОДЕНК

Мост из плотов, наведенный на реке еще до битвы с пунами при Тицине, был цел. Прогромыхав по бревнам, колеса непривычно мягко вошли в землю, сырую от недавно выпавшего дождя.

Публий накрыл плечи задремавшего отца краем своей тоги и соскочил с повозки. Перед ним была великая река Пад. От берегов, покрытых молчаливым лесом, веяло такой грустью и безнадежностью, что невольно вспоминалась греческая сказка о безрассудном Фаэтоне, упавшем где-то здесь вместе со своей солнечной колесницей. Не эти ли склонившиеся над рекой тополя и ивы оплакивают несчастного янтарными слезами? [56]

Тишину нарушили глухие удары. Легионеры разрушали мост, чтобы по нему не прошел враг. Публий обернулся к повозке. Отец не спал. Он тревожно вглядывался в темный лес на противоположном берегу Пада. Теперь, после Тицина, консул уже не рвался в битву. Он старался ее оттянуть до прихода из Сицилии другого консульского войска, во главе с Гаем Семпронием.

В этот же день римляне достигли Плаценции [57]. У стен города вырос лагерь.

Воины отдыхали и набирались сил. Консула радовала весть, что Семпроний спешит на помощь. Пока Ганнибал переправится через Пад, Семпроний будет здесь.

Но вскоре стало известно, что Ганнибал со всем своим войском находится уже по эту сторону реки. Это казалось чудом. Одни говорили, что Ганнибал, поднявшись к верховьям реки, перешел ее вброд, поставив слонов в ряд, чтобы ослабить напор течения. Другие уверяли, что пуны навели мост из лодок, присланных италийскими галлами. Как бы то ни было, Ганнибал за два дня сумел осуществить то, что другой полководец сумел бы выполнить лишь за неделю. Лишний раз убедившись, что противник, несмотря на свою молодость, превосходит его опытом и талантом, Сципион приказал усилить караулы. Он опасался неожиданного нападения.

Нападение совершилось оттуда, откуда его никто не ожидал. На рассвете лагерь огласился криками. Сципион вышел из претория, поддерживаемый за плечо сыном. Нельзя было понять, что происходит. Часовые стояли на местах. Ворота были закрыты, на улицах было пусто. Крики доносились из палаток, находившихся между алтарем и преторием. В палатках происходила какая-то возня. Кто этот невидимый враг, незаметно проникший в лагерь? Уже тревожно гудели трубы. Воины сбегались к преторию, строились по манипулам. Достаточно было взглянуть на их строй, чтобы понять все. В строю не было галлов, не было и военных трибунов. Пока верные консулу легионеры кинулись к палаткам, беглецов и след простыл. В палатках лежали окровавленные и обезглавленные трупы римских трибунов. Преследование оказалось бессмысленным. Убийцы, хорошо знавшие местность, были уже в своих родных лесах. Ужас и скорбь охватили воинов. Еще одна неудача, более страшная по своим последствиям, чем поражение при Тицине.

Теперь нельзя было сомневаться во враждебности галлов. Надо было рассчитывать только на собственные силы. В следующую же ночь, покинув злополучный лагерь, легионы Сципиона двинулись на соединение с Семпронием Лонгом к притоку Пада-Требии.

А тем временем Ганнибал принимал перебежчиков. Они подходили к нему по одному и складывали у ног окровавленные головы римлян. Ганнибал приветливо улыбался и дарил каждому и перебежчиков горсть серебряных монет.

— Идите домой, — говорил им Ганнибал. — Пусть ваши родичи порадуются свободе своих сыновей. А это серебро вам не помешает. Не так ли?

Дукарион, стоявший рядом с полководцем, ничего не понимал. Распускать по домам таких отличных воинов, да еще перебежчиков, для которых из страха перед наказанием немыслим плен! Это безумие!

Когда перебежчики удалились, полководец взглянул на Дукариона. Прочитав в глазах его недоумение, он сказал:

— Эти люди, явившись к своим, будут лучшими ходатаями в мою пользу. Каждый из них приведет троих, а может быть, и четверых. Ты показал свою преданность, и поэтому назначаю тебя начальником этого будущего отряда.

Ганнибал оказался прав. Не прошло и недели, как к валу карфагенского лагеря подошла огромная толпа воинов с длинными мечами в руках. Среди пришедших было много людей с трубами и свирелями. Ганнибал хотел их отослать, но Дукарион сказал:

— Звуки труб и свирелей воодушевляют нас.

И Ганнибал оставил в лагере всех пришедших. Их было семь тысяч человек.

ТРЕТИЙ КОНСУЛ

По обычаям предков, воин, спасший товарища, заслуживает высшей награды. Спасенный должен называть спасителя отцом и угождать ему во всем. Но ведь не может отец называть отцом своего сына. Публий должен быть доволен тем, что избавлен от придирок центурионов и находится в претории.

Отец не признавал лекарей, пользуясь испытанными дедовскими средствами — настоями трав, молитвами ларам. Но, так как рана не заживала, он решил послать в Анций, в святилище Эскулапия [58], гонца, верного вольноотпущенника Килона, с искусно отлитой из серебра рукой. Эта жертва должна была принести полное выздоровление. А пока Килон находился на пути в Анций, Публий должен был перевязывать рану. Он выполнял эту обязанность с такой любовью и старанием, что отец готов был бы публично признать, что обязан своим выздоровлением одному сыну, если бы не боялся гнева завистливых богов.

Оставаясь наедине с сыном, Сципион часто делился с ним своими тревогами, посвящал его в свои планы.

Консула более всего волновала судьба легионов Гнея Сципиона, отправленного морем в Иберию. Не может быть, чтобы Ганнибал повел в Италию все свое войско. Он должен был знать, что иберы так же не любят пунов, как галлы — римлян. Кого же он оставил в Иберии? С каким войском? Удастся ли Гнею закрепиться в Иберии и поднять на борьбу против пунов иберов?

Публий был невольным свидетелем той сложной и скрытой для постороннего глаза работы, которую выполнял полководец. К отцу приходили легаты [59], докладывая ему об укреплении лагеря, о настроениях воинов, о действиях противника. Он допрашивал взятых в плен лазутчиков и принимал послов сената, интересовавшихся нуждами и намерениями консула.

Однажды в преторий вошел коллега отца Гай Семпроний, необычно возбужденный и радостный.

— Можешь меня поздравить, — сказал он, обращаясь к Сципиону. — Мои воины напали на нумидийцев в то время, когда они грабили галлов и гнали их до самого пунийского стана. Вот тебе и непобедимая конница Ганнибала! Пуны бежали как зайцы. Мои воины ликуют. Я возвратил им уверенность в победе.

Отец равнодушно смотрел себе под ноги, словно речь шла не о победе над пунами, а о чем-то малозначащем.

— Теперь, — продолжал Семпроний, — нам нечего медлить. Соединим наши армии и разом ударим по врагу.

— Не обольщайся успехом в этой стычке, — молвил Сципион, приподнимаясь на локте. — Ты не знаешь Ганнибала. Это коварный и опасный враг. Надо ждать.

— Чего ждать? — вспылил Семпроний. — Третьего консула с его армией или пока галлы полностью не перейдут на сторону врага?

— А ты разве не знаешь, — спокойно возразил Сципион, — что войну могут решить не только опытные и смелые полководцы со своими армиями, но и другие могущественные неосязаемые силы! Да, я жду третьего консула с его легионами. Этого консула не избирали на комициях и не утверждали в сенате. Имя этому консулу — время, а его легионы — это дни, недели и месяцы бездействия вражеского войска. Не забывай, что Ганнибал в чужой стране и в Африке нет другого Ганнибала, который мог бы повторить его поход и доставить ему подкрепление. А галлам скоро надоест кормить всю эту прожорливую африканскую саранчу. Галлы нетерпеливы, им подавай сразу победу. И, если ее не будет, тогда они станут нашими союзниками.

Публий, слушая этот спор двух консулов, испытывал незнакомое ему прежде чувство раздвоенности. Он отдавал должное благоразумию отца, его привлекало остроумие, с помощью которого отец отбивал натиск Семпрония, но Публию было трудно понять, как можно без конца уклоняться от боя, когда враг опустошает страну и рвется к Риму. «А в прошлых войнах, невольно задавал себе вопрос юноша, — разве Рим не добивался победы с помощью решительных схваток? Дважды наши предки вступали в сражение с Пирром и дважды терпели жестокое поражение, хотя и удивляли врага своим упорством. Но они не стали уклоняться от третьей битвы, которая решила исход войны в их пользу».

Когда однажды Публий высказал свои сомнения отцу, тот тяжело вздохнул:

— Поступками людей часто руководит честолюбие! Какое Семпронию дело до третьего консула, который, как я уверен, принесет Риму победу. Его тревожит другое: на носу консульские выборы, и тогда конец его полномочиям. Слава победы может достаться кому-нибудь другому. Вот этого он боится и поэтому рвется в бой. Какой страшный вред может принести республике один безрассудный человек, если ему вручена высшая власть!

Прошло немало лет, пока не только Публий, но все римляне поняли, что в борьбе против такого противника, как Ганнибал, время было самым надежным союзником. Пока же осторожность казалась трусостью, а безрассудство — храбростью. Честолюбивый Семпроний так раздул свой незначительный успех, что в Риме он казался кое-кому настоящей победой. По городу поползли кем-то пущенные грязные слухи, что Сципион потому медлит со сражением, что не может участвовать в нем из-за раны и не хочет, чтобы лавры победителя достались Семпронию.

Слухи эти достигли и лагеря, и Публию не раз приходилось слышать насмешливые замечания солдат по адресу отца. Они глубоко ранили и обижали его, хотя сам он не менее других рвался в бой.

Настроения римских солдат были хорошо известны Ганнибалу, и полководец был доволен, что все идет так, как он задумал. Начальник нумидийцев Магарбал, искусно разыгравший сцену отступления, получил награду. Были награждены и рядовые всадники, хорошо сыгравшие порученные им роли беглецов.

— Ты более щедр, когда мы отступаем, — сказал Магарбал, получая награду.

Ганнибал рассмеялся. Он не стал объяснять Магарбалу, как его радовало, что удалось внушить неопытным и плохо обученным вражеским воинам обманчивую надежду на успех. Галлы, составлявшие чуть ли не половину его войска, пока еще не пали духом. А римляне самонадеянны. Семпроний глуп, хитрый Сципион прикован к постели. Остается лишь наметить место для будущего сражения...

Опытным глазом Ганнибал оценил выгоды равнины, отделявшей его стан от римского лагеря. Поле пересекалось ручьем с высоким берегом, густо поросшим терном. Ему было известно, что римляне опасаются лесистых местностей, в которых италийские галлы обычно устраивают засады. Этот же ручей даже не заставит их насторожиться.

— Смотри, — говорил полководец, обращаясь к Магону, — вот место, где ты должен спрятаться. Возьми с собой тысячу пехотинцев и столько же всадников. Не забудь приказать им положить блестящее оружие и шлемы на землю.

— Можно идти? — спросил Магон.

— Иди... Нет постой! — крикнул он ему вслед.

Магон остановился. Ничто не говорило посторонним, что Ганнибал и Магон не просто военачальник и подчиненный, а братья. Более того: на людях Ганнибал был подчеркнуто строг с братом. Теперь же в его голосе послышалось что-то необычно ласковое.

— Будь осторожен, Магон, — сказал Ганнибал, взяв брата за руку. — Впереди у нас еще много битв. Не бросайся в схватку первым. Ты ведь не рядовой воин. Помни, чему нас учил отец.

Магон поднял голову. В его глазах блеснули слезы. Откуда они? Воспоминание об отце и далеком детстве или необычно ласковый тон и забота Ганнибала?

— Иди отдыхай, — сказал Ганнибал, прощаясь. — Пусть отдохнут и воины. Место займешь ночью. Понял?

ТРЕБИЯ

Римский легионер не красноречив. Спроси его, где он сражался, за что получил бронзовую фалеру [60], где был ранен, — он промычит в ответ что-то невразумительное. Но попроси рассказать, чем его кормили, какая еда ему по душе, и ты его не узнаешь.

И откуда у него тогда появятся и дар слова и воображение! Он вам так опишет гусиную печенку в молоке с медом, или маринованные маслины, или хрустящую корочку жареной свинины, что вы проглотите собственный язык. И неудивительно!

Что приносит воину каждый новый день? Брань центуриона, розги, раны, смерть. Одна лишь еда скрашивает суровую, полную изнурительного труда и опасностей солдатскую жизнь.

И в это холодное утро, когда воины Тиберия Семпрония, зябко поеживаясь, выходили из палаток, они думали о завтраке. Чем их сегодня накормит повар Муммий, порази его Юпитер. С тех пор как они прибыли в эту суровую и дикую страну из солнечной Сицилии, воины знали одну лишь бобовую похлебку. Сколько было шуток по ее поводу! «Муммий хочет нас заживо похоронить! — смеялись легионеры. — Ведь в дни поминовения умерших предков на их могилы приносят бобы».

Из приоткрытого медного котла шел вкусный запах. Нет, сегодня не бобовая похлебка, а что-то более привлекательное. Солдаты доставали свои миски и садились у котла. Муммий суетился и весело подмигивал.

Тревожно прогудела труба.

— Строиться! — кричали центурионы.

Пуны совсем обнаглели. Их всадники появились у вала. Дротики свистят у палатки самого консула. Ганнибал вызывает его на битву. Может ли Тиберий Семпроний упустить этот момент? Правда, время слишком раннее и воины не успели позавтракать. Ну что ж, они будут обедать с большим аппетитом!

Консул дал знак к выступлению. Конница, а за нею пехота покидали лагерь. Заколыхались черные и красные перья на шлемах. Блеснули копья и мечи. Консул невольно залюбовался своим войском, имевшим такой грозный и внушительный вид. Пуны отступали к Требии.

Ночью в горах шел дождь. Река вздулась. Пешим воинам вода доходит до пояса. Чтобы никого не снесло течением, консул приказал воинам держаться за руки. Оружие и доспехи переправили на конях. Когда весь легион совершил переправу, было уже около полудня. Сквозь густые облака пробивалось солнце. Но оно было бессильно согреть воинов. Кровь их застыла не только от холода, но и от сосущего голода. Муммий, где твоя бобовая похлебка? Сейчас она казалась желанной, как родной дом. Но Муммий со своим медным котлом остался на том берегу этой мерзкой речушки.

В это же время из карфагенского лагеря Ганнибал выводил своих воинов. Они успели подкрепить себя пищей и питьем, накормить своих лошадей и, раздевшись у костров, натереть грудь и руки касторовым маслом.

Пуны строились в одну прямую линию. Конница стояла на флангах. Впереди всадников были боевые слоны. В центре находились балеарские пращники, за ними ливийцы, иберы, галлы. Своими свинцовыми шарами балеарцы так дружно встретили римских стрелков, что те скрылись за рядами тяжелой пехоты.

Римской пехоте, защищенной шлемами и щитами, балеарцы не могли причинить большого ущерба, поэтому Ганнибал направил пращников против римской конницы. Осыпаемые градом свинцовых шаров и камней, всадники смешались и обратились в бегство.

Несмотря на холод и истощение, римские пехотинцы в центре выдержали натиск карфагенских слонов. Пропустив их вперед, римляне засыпали четвероногих гигантов тучей дротиков и копий. Испуганные слоны повернули назад, и, если бы не искусство Рихада и других индийцев, они раздавили бы карфагенских воинов.

Бой развернулся и на левом фланге, где находились галлы. Услышав звуки труб, они скинули свои плащи и остались в одних штанах — то ли им хотелось устрашить врага мощью своих обнаженных мускулов, широтой груди, показать свое презрение к ранам и смерти, то ли они боялись, что плащи будут цепляться за кусты и помешают сражаться. В первом ряду галлов не было ни одного воина без золотой гривны на шее — признака знатного происхождения. А вот и Дукарион. Его лицо дышит яростью. Месть за все — за рабство, за рубцы на бедрах! Месть! И меч опускается на головы римлян. Месть!

Судьбу сражения решила карфагенская конница. Она опрокинула римскую, погнала назад к реке и в то же время охватила с двух сторон римскую пехоту, храбро сражавшуюся в центре. Высоко взлетали и со свистом рассекали воздух сверкающие мечи. Римляне, не выдержав натиска, падали, лошади, потеряв седоков, неслись по лугу, неловко вскидывая задними ногами. Наконец вышел из засады Магон со своими всадниками и ударил в тыл римлянам. Магон мчался, прижавшись к гриве своего вороного коня. Забыты были все наставления и советы брата. Магон впереди всех. Его меч разит, как молния.

— Руби их, Магон, руби! — шептал Ганнибал, наблюдавший за битвой с вершины холма. — Сжигай их, как ветер пустыни, знойный ветер Ливии.

Облако пыли окутало место боя. Когда оно рассеялось, стало видно, что весь берег реки сплошь покрыт трупами, обломками щитов и копий. Лишь десяти тысячам легионеров во главе с Семпронием удалось пробиться через вражеские ряды на Плаценцию.

В ШАТРЕ ГАННИБАЛА

У шатра Ганнибала Дукарион увидел воина в штанах до щиколоток и легком плаще; судя по одежде — ибера. Незнакомец снял шлем. Свежий утренний ветер зашевелил копну ярко-рыжих волос.

Дукарион знал всех друзей и приближенных Ганнибала, имевших доступ в его шатер, этого же рыжеволосого он видел впервые.

— Заходи, Дукарион, — сказал рыжеволосый, приподнимая полог шатра.

— Откуда ты меня знаешь? — удивился галл.

— Я новый телохранитель Ганнибала. Полководец предупредил меня, что ты явишься. Он поручил мне с тобой поговорить.

Дукарион не без тревоги переступил порог палатки. До сих пор Ганнибал еще ни разу не вел с ним переговоров через третьих лиц. Если полководец нуждался в его совете или хотел что-либо приказать, он вызывал Дукариона к себе. И это льстило галлу, возвышало его в глазах соплеменников. «Может быть, Ганнибал на меня сердит? — было первой мыслью Дукариона. — Или стряслась какая-нибудь беда?»

На коврике против входа, где обычно спал полководец, лежал меч Ганнибала, с которым он никогда не расставался. Но еще большее беспокойство вызвали две большие дыры в холсте, как раз над ковром.

Дукарион рванулся к незнакомцу.

— Скажи, что с Ганнибалом? Откуда эти разрезы?

— Успокойся, — сказал рыжеволосый, — присаживаясь на ковер. — Ганнибал жив. Заговорщики просчитались. Им было неведомо, что полководец и ночью не знает покоя.

— Кто же эти заговорщики? — воскликнул Дукарион.

— Следы ведут в палатки галлов, недавно набранных в войско. Это твои воины. Ты сам галл. Кому же, как не тебе, знать, почему галлы хотят убить полководца?

— Это поручил узнать Ганнибал? — спросил Дукарион.

— Да, это его воля... нет, просьба, — поправился рыжеволосый.

Дукарион задумался.

— Приходилось ли тебе когда-нибудь бывать в гостях — начал он после долгой паузы.

Рыжеволосый утвердительно кивнул головой.

— Тогда тебе должно быть известно, — продолжал Дукарион, — что хозяин рад гостю, когда тот не слишком долго засиживается. Гость должен знать меру и вовремя уйти, чтобы хозяину не показалось, что он хочет остаться в его доме навсегда.

— Я понял тебя, Дукарион, — сказал рыжеволосый. — Но, если хозяину надоест гость, не лучше ли прямо об этом сказать?

— Это так, — согласился Дукарион. — Но хозяин плохо знает своего гостя и боится, как бы его слова не вызвали гнева. Этим, — Дукарион показал на отверстия в шатре, — галлы предупредили Ганнибала.

— Что же ты посоветуешь ему сделать?

— Не мне давать Ганнибалу советы, но, если бы я был на его месте, я не стал бы дожидаться весны и немедленно двинулся на Рим.

— Спасибо тебе за совет, Дукарион, — молвил рыжеволосый. — Я всегда ценил твой ум и преданность.

— Ты? — удивился Дукарион. — Я тебя вижу в первый раз!

Рыжеволосый заметно смутился, пробормотал что-то невнятное, но потом, широко улыбнувшись, сорвал с головы парик.

Перед изумленным инсубром был сам Ганнибал.

— Не удивляйся, — сказал полководец, подбрасывая на ладони парик. — Я знаю, что ты мне друг... Погибнет римский консул — римляне изберут другого. Если же что-нибудь случится со мной, армия развалится. Магон еще молод, Газдрубал в Иберии. Поэтому в шатре Ганнибала будет жить его рыжеволосый телохранитель. Ты меня понял?

В АПЕННИНАХ

Покрытые лесом вершины Апеннин напоминали мохнатую спину готовящегося к прыжку зверя, и войско бесстрашно двигалось ему навстречу по узкой, извилистой дороге. Впереди шли слоны, за ними — ливийская, галльская и иберийская пехота. Колонну замыкала конница. Было ясное зимнее утро, и солнце играло на шлемах и начищенных до блеска щитах, на крупах нумидийских коней и на повозках, которыми снабдили Ганнибала галлы, довольные, что наконец избавляются от долго засидевшихся гостей.

Ганнибал решил покинуть равнину Боденка, не дожидаясь весны. Он знал, что римляне еще не успели оправиться от первых двух чувствительных ударов и чем раньше будет нанесен третий, тем значительнее надежда на успех.

Дукарион, хорошо знавший эти места, уверял, что войску в горах не угрожают ни пропасти, ни обвалы, ни нападения врагов. Апеннины — не Альпы. Это хорошо понимал и сам Ганнибал, решившийся на переход в зимних условиях.

Около полудня небо затянулось темной пеленой. С гор, охвативших дорогу полукругом, повеяло холодом. Ударил дождь пополам со снегом. Они бил воинам в лицо, не давая перевести дыхание. Брови и бороды забелели от инея. Сырые одежды и обувь закаменели.

Ганнибал приказал разбить палатки. Ветер срывал их. Они хлопали крыльями, как гигантские птицы. Вскоре с неба начали падать маленькие острые кусочки льда. Ганнибал и раньше слышал об этом грозном явлении природы, которое варвары называют градом, а теперь ему пришлось не только наблюдать его, но и ощущать удары льдинок по голове, прикрытой шлемом, по спине, по коленям. Закрыв голову руками, воины бежали к скалам, стремясь укрыться под их навесами. Только балеарцы оставались на тех местах, где их застиг град, и, закрыв глаза ладонями, смотрели вверх. Многие сняли с шеи шнуры, словно намереваясь помериться силами с невидимыми небесными пращниками.

— Развести костры! — слышались слова команды.

«Костры!» — повторяло эхо.

Ганнибал понимал, что сейчас только движение может спасти войско. Если не дать воинам работы, они превратятся в ледяные сосульки. Полководец кричал, приказывал, тормошил.

Воины начали собирать топливо. На склонах гор, нависших над дорогою, они мечами рубили кустарник, выламывали руками маленькие деревца.

Запылали костры. Воины совали ноги чуть ли не в самое пламя, кашляли от едкого дыма, терли слезящиеся глаза. Порывы ветра прижимали пламя к земле, поднимали снопы искр, обжигавшие лица воинов. Пришлось сесть спиной к ветру. Сверкала молния. Гром, повторяемый эхом, гремел с невиданной силой.

Буря прошла так же быстро, как и появилась. Небо очистилось от туч. Солнце осветило горную дорогу. И только тогда Ганнибалу стало ясно, какой страшный урон понесло войско. Напуганные падающими с неба кусочками льда, индийцы остановили своих слонов, и те бросились бежать, не разбирая дороги.

Только одному Рихаду удалось спасти своего Сура. Индиец прижался лицом к шершавой коже животного. Он чувствовал себя бесконечно одиноким в этой чужой дикой стране. Какое ему дело до Ганнибала и его намерений? Он выполнил все, что от него требовалось. И, если от стада в пятьдесят слонов остался один вожак, в этом не его вина.

Рихад гладил хобот животного. «Сур, викка», — шептал он. Сур — это частица его родины, лежащей где-то за морями, горами и пустынями, возможно потерянной навсегда.

Ганнибал приказал отступать к прежней стоянке. Глядя на спускающихся с гор карфагенян, можно было подумать, что они только что выдержали большое сражение: люди шатались от усталости.

ПОСЛЕДНИЙ СЛОН

Восходили Плеяды [61]. С юга подул влажный ветер, который называли здесь Фавонием. Ярко светило солнце, бурно низвергались с Апеннин потоки, заливая плоские равнины Этрурии. Пришла весна, стремительная и нетерпеливая, первая италийская весна, которую видел Ганнибал.

Говорят, что весна — это пора Танит. Прислушайтесь! Нет, это не вздохи влюбленных, а бульканье воды и хлюпанье грязи, всасывающей ноги и копыта, не свист соловьев, а тяжелое храпение лошадей и удары бичей по мокрым конским крупам. Весна — это время войны. Недаром римляне назвали ее первый месяц мартом: Марс, бог войны, потрясает своим деревянным копьем. Но этой весной у него достойный соперник — сам бог Мелькарт из знойной Ливии со своими горячими нумидийскими конями и смуглыми всадниками.

Войско ганнибала идет болотами Этрурии. Узнав, что вновь избранный консулом Фламиний загородил ему дорогу на Аримин, Ганнибал двинулся напрямик, через местность, залитую весенним половодьем.

Под Ганнибалом вздрогнула и зашаталась лошадь. Полководец соскочил, придерживая узду. Конь упал на колени. Последними отчаянными усилиями он пытался оторвать колени от земли. Еще несколько мгновений, и он бился на земле, в его огромных кротких глазах стояли слезы. Этот конь был подарен Ганнибалу отцом. Вспомнилось, словно это было вчера, как говорил отец: «Ты должен лучше всех скакать на коне. Сам Магарбал должен признать тебя лучшим наездником». Эти уже остановившиеся почти человеческие глаза видели пламя Сагунта, бурный Родан и снежные громады Альп. Ганнибалу казалось, что от него ушел один из его близких друзей.

С этими мыслями Ганнибал пересел на слона, которого подвел Рихад. Удивительно, как вынослив этот Сур! Он пережил всех слонов стада Рихада — огромные кости его индийских и ливийских собратьев белеют в Альпах и Апеннинах. Пройдут сотни, а может быть, и тысячи лет. Люди найдут эти кости, как Ганнибал нашел в Альпах череп слона. «Здесь жили слоны?» — удивятся люди. А догадаются ли они, что на этой земле в его пору не жили слоны, что этих слонов привел он, Ганнибал, выполняя завет отца. «Слоны должны растоптать Рим, — вы слышите, львята?» Так говорил отец на смертном одре. И Ганнибал услышал эти слова, хотя его и отца разделяло море. И он повел слонов на Рим, через широкие реки, через горы и болота.

Со спины Сура, как с высокой башни, было видно растянувшееся войско. За ливийцами и иберами тянулись галлы. После того как прошли тысячи ног, земля была истоптанной и вязкой. Галлы проваливались по пояс в ямы. Наверно, они охотно отказались бы от будущей добычи и пустились бежать домой. Хорошо, что сзади идет конница, которой командуют Магарбал и Магон. Они удержат беглецов силой.

Пять дней и пять ночей длился этот невиданный переход. Липкий пот покрывал лицо и тело Ганнибала. Может быть, дало себя знать напряжение зимних месяцев. Или он заболел лихорадкой, бичом этих мест. Говорят, местные жители воздвигают лихорадке алтари и молятся ей, как богине. Рихад, сидевший с ним рядом, прикладывал к пылающей голове Ганнибала тряпку, смоченную в болотной воде.

— Отец, — кричал Ганнибал, простирая вперед руки, — я не мог выполнить твое поручение! На пути стала Софониба. Масинисса ушел в степи, где пасутся слоны.

Рихад покачивал головой. Он понимал, что Ганнибал бредит. Он обращается к отцу, давно ушедшему в край предков, говорит о какой-то Софонибе. Но имя Масиниссы было знакомо Рихаду. Так звали юного нумидийца, сына царя Гайи. Рихад вспомнил, как Масинисса разрубил мечом канат, которым был привязан слон к столбу. Это было девять лет назад. И полководец помнит об этом своенравном юнце!

К утру индиец вздремнул. Он проснулся от прикосновения руки. Ганнибал что-то хочет сказать.

— А ты знаешь, Рихад, — сказал полководец, — мы с тобой потеряли больше всех: у тебя остался всего один слон, а у меня — один глаз.

Рихад повернул голову. Правый глаз Ганнибала сильно воспален. Но его еще можно спасти. Нужен отдых и лечение, которое рекомендует божественный Дживака [62].

Услышав этот совет, Ганнибал расхохотался:

— Предпочитаю иметь голову без одного глаза, чем тело без головы.

Индиец ничего не ответил. Он снял с себя черный матерчатый пояс и стал обматывать им голову Ганнибала.

Черная повязка придавала лицу полководца мрачное выражение, но в глубине души Ганнибал ликовал. Он добился цели: обошел Фламиния, не дал соединиться двум консульским армиям.

ТРАЗИМЕНСКОЕ ОЗЕРО

Утро было пасмурное. Огромная чаша озера дымилась, словно ее поставили на огонь. Густой серый туман медленно полз в горы, скрывая их очертания, заполняя долины и впадины, рассеиваясь на вершинах, едва освещенных солнцем. Ничто не нарушало тишины. Лишь изредка с низменных, покрытых редким тростником берегов слышались пронзительные и тоскливые крики птиц.

Но вот раздались еще какие-то звуки. Это был звон оружия, фырканье мулов, ржание лошадей, скрип колес, топот ног и грубые окрики центурионов, грозивших отстающим палками и призывавших на них гнев богов. Римское войско вышло на единственную дорогу, которая вела к Риму мимо Кортоны и огибала Тразименское озеро.

Фламиний скакал на белом коне. Он так торопился, что, объезжая знак легиона, толкнул его, и воинская святыня упала на землю. Это считалось плохим предзнаменованием, но Фламиний не обратил на него внимания, не остановил войско, не принес искупительной жертвы богам. Консул был охвачен мыслью о предстоящем сражении. Подобно всем недалеким людям, Фламиний считал, что противник должен действовать так, как это желательно ему самому, как это предписывается законами войны и здравым смыслом. В действиях Ганнибала он не находил логики. Можно понять, почему Ганнибал так торопится покинуть земли галлов: он не хочет обременять своих союзников постоями и поборами. Ясно, почему он болотами обошел дорогу и вышел в тыл: ему хочется дать сражение на ровной местности, а не в горах, где находится лагерь Сервилия. Почему же Ганнибал, выйдя на плоские поля Этрурии, поспешил на юг, оставил местность, столь удобную для действий своей конницы? Не намерен же он штурмовать стены Рима, имея в тылу четыре легиона Фламиния? Скорее всего, Ганнибал просто испугался, узнав кто возглавляет римскую армию. Эта мысль наполнила сердце Фламиния гордостью, он выпрямился и поправил свой позолоченный шлем.

Ему, чью родители были плебеями, Рим в дни смертельной опасности вручил свою судьбу. Ни один из этих патрициев, гордящихся восковыми изображениями своих предков, не достоин командовать даже центурией в его армии. Все они — Сципионы, Фабии, Метеллы — надулись от тщеславия и вот-вот лопнут, как лягушки из греческой басни.

Фламиний вспомнил, как после его победы над галлами сенат отказался дать ему конный триумф, придравшись к каким-то небесным знамениям. Теперь же, когда на Рим идут полчища Ганнибала, сенаторы стали в нем нуждаться, они заискивают перед ним, они ему льстят. Ничего, скоро им придется участвовать в его триумфальной процессии. Фламиний улыбнулся, представив себе, какую кислую мину состроит консул прошлого года Сципион, узнав, что им, Фламинием, разбит непобедимый Ганнибал.

Интересно, где теперь этот пун? Наверно, уже вышел на мою дорогу. Все равно, он далеко не уйдет. Для него и его воинов уже заготовлены колодки и цепи. Ими наполнены десять повозок.

Фламиний оглянулся. Обоза, двигавшегося в центре походной колонны, не было видно. Туман, ползший справа, со стороны Тразименского озера, густел, и скоро ничего нельзя было различить, кроме расплывчатых фигур воинов передового отряда.

И вдруг тихая местность огласилась нестройным гулом, шедшим откуда-то сверху. Град камней, туча копий посыпались на римлян.

«Засада?» — мелькнуло в мозгу у Фламиния, и в это же мгновение что-то тяжелое ударило его в голову.

Покачнувшись, он схватился за гриву коня, но конь, видимо раненый, захрипел и осел под ним.

Быстро соскочив с коня, чтобы не быть придавленным, Фламиний ощупал голову. Шлем куда-то упал, слева над ухом волосы слиплись, но кость, по-видимому, не была задета. Враги напирали. Туман мешал разглядеть, сколько их. Теснота и паника не позволяли развернуться в боевой строй. Застигнутые врасплох, римляне кинулись вправо и влево, но навстречу бежали воины других манипул, которых гнала карфагенская конница.

Многие бросились в озеро. Они надеялись добраться до островков, расположенных стадиях в четырех от берега. Пока было мелко, люди шли по дну. Поверх воды виднелись головы, плечи, руки с бесполезным оружием. Балеарские пращники устроили настоящую охоту на беззащитных людей. Камни и свинцовые шары догоняли римлян и в воде. Люди в ужасе пускались вплавь. Оружие и доспехи тянули их ко дну.

Другие искали спасения на неприступных кручах, скользили и падали. Крики наполнили местность. Воины молили врагов о пощаде и погибали под ударами.

Кое-где завязывался бой. Несколько десятков легионеров окружило консула. Черные, слипшиеся от крови волосы оттеняли измученное, бледное лицо.

— В строй, в строй! — кричал консул, размахивая мечом.

Легионеры, образовав полукруг, яростно отбивались от наседавших галлов. Римские щиты гудели от ударов мечей. Слышалось прерывистое дыхание уже утомившихся галлов. Дукарион был на коне. Он наблюдал за боем, защищая тыл своих воинов от неожиданного нападения.

И вдруг инсубр как-то неестественно выпрямился. Впившись глазами в римлянина без шлема, Дукарион воскликнул: «Это он!» — и направил коня в гущу сражающихся.

Солнце нагрело воздух. Туман рассеялся. Стали отчетливо видны небольшие островки в нескольких стадиях от берега и скалы на противоположном берегу. Магарбал с нумидийской конницей отправился в погоню за римлянами, которым удалось скрыться в тумане. Наемники приступили к «жатве» — так в войске называли сбор всего, что осталось на поле боя. Нужно не зевать, если хочешь себя вознаградить за раны и усталость.

Проворнее всех действовали галлы. Они не утруждали себя выворачиванием солдатских заплечных мешков, в которых едва что-либо найдешь, кроме зачерствевшей ячменной лепешки, бронзовой бритвы, зазубрившегося от долгого употребления ножа и двух-трех амулетов. Галлы бросались к военным трибунам, легатам и всадникам, носившим на третьем пальце правой руки золотое кольцо. Когда кольца не сходили с закостеневших пальцев, они рубили пальцы вместе с кольцами и бросали их в свои заплечные мешки. Если бы Ганнибалу вздумалось узнать, сколько римских начальников погибло в бою, он мог бы приказать галлам сосчитать собранные ими кольца.

По полю боя неторопливо шагал Тирн со своими пращниками. На плечах у всех балеарцев были тяжелые дубины. Балеарцев не интересовали пожитки и ценности покойников. Они боялись, что вещь мертвеца принесет им несчастье. Балеарцы искали трупы своих земляков, чтобы похоронить их по обычаям предков.

Вот еще один пращник, нашедший смерть в бою. Балеарцы оттащили его в сторону и перебили ноги дубинами. Теперь покойник не страшен: он не сможет явиться ночью и пугать живых. Но все же лучше завалить его могилу камнями. Так будет безопаснее.

С высоты холма Ганнибалу были видны вся дорога до закругленных холмов, огибавших озеро с севера, прибрежные камыши и спокойная серебристо-серая гладь озера. По облаку пыли можно было догадаться, что возвращается конница Магарбала. Вот уже видны всадники по обеим сторонам длинной колонны пленных. Судя по длине колонны, Магарбал захватил не менее пяти тысяч римлян. Но Ганнибал нетерпеливо вглядывался в даль. Может быть, он ждал Дукариона, которого послал найти труп консула? Да, ему хотелось взглянуть на человека, о котором он так много думал последнее время. Нет, это не тщеславие победителя, желающего насладиться зрелищем поверженного врага, а просто любопытство. «каков он этот Фламиний? Таким ли я его себе представлял?» Там, в низине, у самой дороги, воины уже роют могилу, в которую будет опущено тело консула. Пусть знает вся Италия, что он, Ганнибал, уважает храбрых и мужественных воинов, даже если они его враги.

Послышался конский топот. К Ганнибалу подскакал Дукарион. У галла было растерянное лицо.

— Обыскали все поле боя, тела Фламиния нет.

— Где же оно? — спросил полководец раздраженно.

— Не знаю, — ответил галл, пожимая плечами. — Я бы считал, что он скрылся, если бы сам не поразил его мечом.

Ганнибал ничего не сказал, но по его лицу было видно, что он недоволен.

Можно было подумать, что полководец расстроен только тем, что Дукарион не выполнил его приказания. Но Ганнибала тревожит другое. Он надеялся, что сразу после победы над римлянами к нему явятся старейшины италийских городов и предложат ему союз, продовольствие и воинскую помощь для похода на Рим. Но никто не являлся. Может быть, италийцы еще не знали о разгроме римлян или страх перед римлянами еще не выветрился после двух сражений и они ждут третьего?

ДИКТАТОР

Трепещут красные флажки на Яникуле [63]. Претор Манлий, в отсутствие консулов считавшийся главой государства, созывал народ на Марсово поле, где, согласно обычаям предков, граждане собирались по центуриям. Каждая из центурий состояла из сотни вооруженных граждан от семнадцати до сорока шести лет. Среди тысяч римлян, сходившихся в этот день на Марсовом поле со всех частей города и окрестных селений, был и молодой Публий. На нем, как и на других гражданах его центурии, был блестящий бронзовый панцирь. В правой руке его был круглый щит, у пояса висел короткий меч, называвшийся гладием. После битвы при Тицине он прибыл вместе с отцом в Рим. Теперь отец уже не консул, а только лишь сенатор. Прирожденная гордость патриция, презрение к таким выскочкам, как Фламиний, заставили Сципиона удерживать сына при себе. Сципион не мог себе представить, что его сын будет служить под началом какого-нибудь демагога, обязанного своим выдвижением не знатности рода и не собственной доблести, а хорошо подвешенному языку. «Поверь мне, говорил он Публию, — когда войско возглавит настоящий полководец, тебе не придется сидеть дома».

Публию казалось, что отец несправедлив к Фламинию. Разве человек виноват, что его предки не патриции и у него в атриуме не шкафа с их восковыми изображениями? Разве история Рима не знает примеров величайшей доблести людей незнатных? И разве сам Фламиний своими победами над галлами не показал себя достойным высшей в республике должности консула? И все же отец оказался прав. Фламиний погубил римское войско. Правда, виной этому не его плебейское происхождение, а самонадеянность.

Перед центуриями римских граждан показался претор Манлий, сопровождаемый шестью ликторами. Претор поднял руку, призывая к вниманию.

— Квириты! — начал он. — Вам известно, что не впервые наши доблестные легионы вступают в схватки с Ганнибалом. Но из донесений полководцев к сенату не всегда можно установить, каков исход сражения. До вчерашнего дня мы считали, что римское войско не одержало решительной победы, но и не потерпело поражения.

Публий покраснел. Он понял намек Манлия. Ни отец, ни Семпроний не сказали сенату и народу правды о битвах при Тицине и Требии.

— Теперь консул Фламиний мертв, — продолжал претор. — Он не мог послать донесение сенату. Но, будь Фламиний жив, ему бы не удалось скрыть от римского народа гибель легионов. Наше государство в опасности. Обычаями предков консулу дозволено назначить диктатора. В городе теперь нет консула. Сервилий со своими легионами находится дальше от Рима, чем Ганнибал. Взяв это во внимание, сенат предлагает вам, квириты, избрать диктатора. После тщательного обсуждения мы остановились на имени Квинта Фабия. Народу предстоит решить, достоин ли Квинт Фабий диктаторских полномочий.

Квинт Фабий! Публий не раз встречал этого невысокого, слегка сутулого римлянина. Фабий часто приходил к ним домой в дни праздников, один или с супругой. В шумной компании гостей Фабий казался самым незаметным. Говорили, что когда-то он воевал в Сицилии и в землях лигуров, но сам Фабий никогда не рассказывал о своих победах. Фабий предпочитал слушать других и даже при явном неправдоподобии рассказов, когда трудно удержаться от неловкой улыбки, на лице его не было ничего, кроме доброжелательного внимания. Публий обратил внимание на то, что Фабий все делал с достоинство — здоровался, ел, мыл руки. В поведении его не было ничего напускного и неестественного. И все же Публий представлял себе иным человека и полководца, который победит Ганнибала. Он должен быть сильным, решительным, бесстрашным.

Народ приступил к голосованию. Первыми голосовали восемнадцать центурий всадников. Это были самые богатые граждане, которые, по обычаю предков, обязаны приходить в войско вместе с конем. Теперь многие из этих «всадников» не смогли бы сесть на коня без помощи раба. Это были крупные землевладельцы и торговцы, ростовщик и откупщики государственных налогов. «Всадник» стал почетным титулом, дающим право голосовать первым и носить на пальце золотое кольцо.