Сказание о граде Ново-Китеже Зуев-Ордынец Михаил

Глава 1

Тушинский аэродром

• Это присказка покуда,
• Сказка будет впереди.

А. Твардовский, «Василий Теркин»

Казалось, вся Москва устремилась в Тушино. Отчаянно звенели переполненные трамваи, сигналили на разные голоса троллейбусы, гудели пригородные поезда. В одну сторону, без встречного движения, неслись сплошным потоком автомашины: и дряхлые ветераны московских улиц, потрепанные «фордики», «линкольны», «бенцы», и отечественные «эмки», «газики», и фронтовые «виллисы», и только что появившиеся на свет, с еще не снятыми ограничителями «москвичи» и «победы». Между автомобилями тарахтели мотоциклеты, по обочине бесшумно неслись велосипеды, а по тротуарам шли толпы пешеходов. И вся эта лавина катилась к Тушинскому аэродрому.

Против села Щукино, где Волоколамское шоссе поднималось на крутой взлобок, остановилось, обессилев, такси – ветхая, даже лохматая какая-то от старости «эмка», с простреленным, в лучеобразных трещинах ветровым стеклом. Побывала, видимо, на фронте и вернулась, хоть и калекой, в ряды московских трудяг-такси. Сидевший рядом с водителем генерал-майор удивленно спросил:

– Что случилось? Капризничает «старуха»?

– Вот то-то что «старуха»! – со сдержанной яростью ответил водитель. – На пенсию ей пора. Мешок металлолома, а не машина!

Он вылез из кабины и нырнул под капот. Генерал тоже вышел на асфальт и, повернувшись спиной к шоссе, начал любовно глядеть на Москву, отсюда, с пригорка, видную хорошо и далеко. Залитая утренним августовским солнцем, она словно улыбалась радостно. А ведь совсем еще недавно, какие-нибудь года два назад, на ее улицах, пропахших тоскливой гарью пожарищ, грохотали залпы зениток, стоявших в городских скверах, а в небе подвывали бомбардировщики с черными крестами на крыльях.

– Готово, товарищ генерал, уговорил нашу «старуху». Поехали! – крикнул водитель, захлопывая капот.

Генерал шагнул к машине и остановился. Спокойное, крепкой кости лицо его дрогнуло. Глубокое волнение, удивление и радость отразились на нем.

Лавина мчавшихся по шоссе машин, поднимаясь на взлобок, сбавляла ход. Мимо «эмки» в двух шагах медленно проехал «виллис», густо измазанный мазутом по брезентовому борту. На заднем сиденье «виллиса» был только один человек, сухой, мускулистый, подобранный, в морском кителе и мичманке с тупым нахимовским козырьком, как-то особенно лихо сдвинутой на бровь. Он равнодушно скользнул по генералу взглядом цыганистых, с синеватыми белками глаз, а генерал бросился за «виллисом», закричав пересохшим от волнения голосом:

– Птуха!.. Федор Тарасович!.. Мичман!..

Но «виллис» уже заслонили проезжавшие машины.

Генерал кинулся к такси и крикнул водителю:

– Видел «виллис», измазанный мазутом? Гони за ним! Догонишь – что хочешь с меня спрашивай!

– Сегодня без обгона, товарищ генерал, – сказал опасливо водитель. – Верная неприятность от ГАИ!

– Давай, давай! Не отставай хотя бы. Ко входу на аэродром вместе подскочим, и то хорошо. Я его тогда при входе перехвачу!

Дряхлая «эмка» по-молодому рванулась вперед, азартно дребезжа и мотором, и кузовом.

– Кого перехватите? Украл он у вас что-нибудь?

– Почему – украл? Да боже ж ты мой, я Птуху ищу! Мичмана Птуху, понимаешь?

Водитель ничего не понял. А генерал подумал, волнуясь:

«Это был Птуха! Я же ясно видел. Мичманок ты мой дорогой! Гроза морей! И глаза цыганские, и мичманка нахимовская. Да чего там – все его!»

– Куда? Вход и слева и справа! – нетерпеливо спросил водитель.

– Эх, мать честная! Давай вправо! – отчаянно воскликнул генерал.

Мелькнули клумбы, цветники, газоны, и открылась взору ширь аэродрома. Над вышкой Центрального аэроклуба призывно развевались сине-желтые авиационные флаги.

Сунув водителю крупную бумажку, генерал бегом припустил к входным турникетам. Но здесь была пробка. Только через полчаса нажимавшие сзади вытолкнули генерала на аэродром. Он подошел к канату, за которым уже сидели на траве зрители. Перед ним было море голов. Разве найдешь здесь Птуху?

«Надо Косаговскому написать. Птуха, мол, отыскался, вышел из Ново-Китежа. – Генерал взволнованно вздохнул. – Нет, подожду писать. Он, конечно, спросит про Анфису. А что я ему отвечу? Надо прежде мичмана отыскать и узнать у него все досконально. Зачем раньше времени трепать Виктору Дмитриевичу нервы!»

Небо загудело, запульсировало, заревело от ударов мощных пропеллеров. Гул, как пальцами, давил на барабанные перепонки. С железобетонной взлетной дорожки поднимались многомоторные бомбардировщики. Взлетев после стремительного разбега, они пошли над аэродромом плотными колоннами. Это был великолепный и грозный воздушный марш.

Проводив бомбардировщики взглядом, генерал-майор Ратных опустил глаза на аэродром, на зрителей. Безнадежно смотрел он на бесчисленные кепки, шляпы, береты, фуражки различных фасонов. Он все еще искал лихую мичманку Федора Птухи.

Безнадежное дело! Не найти!

«А вышел ли Птуха из Ново-Китежа? Ведь город горел со всех концов, как огромный костер. И в тайге начался пожар, а новокитежане со скотом, с телегами бежали от пожара. Видели мы это с самолета. Может быть, и Птуха погиб в этом пожаре? Нет, он дня на три позже пришел в Ново-Китеж. Наверное, голое пожарище нашел на месте города. А самолеты, высланные из Читы, увидели только выжженную на многие километры тайгу. Сесть нельзя было. И никто им с земли сигналов не подавал. А все же вышел мичман в «мир», на Большую землю. Его я видел на шоссе в “виллисе”. Ошибки нет! Он где-то здесь, может быть, в двух шагах!..»

Над аэродромом по-прежнему ревело небо. В вышине стремительно носились реактивные истребители, погнавшиеся за бомбардировщиками. Начался воздушный бой. Горький, едкий дым сгоревшего бензина повис в безветренном небе.

А генерал почувствовал вдруг запах другого дыма, дровяного, смолистого. Он валил из-под крыш, из окон и дверей топившихся по-черному изб Ново-Китежа.

Воспоминания обступили его, и годы медленно пошли назад, в невозвратное прошлое.

Глава 2

Фронтовые товарищи

Давайте вспомним все, что нам знакомо…

М. Светлов, «Двадцать лет спустя»

Странно, но прежде всего вспомнилась почему-то дверь, аккуратно обитая желтой клеенкой, с беленькой кнопочкой электрического звонка. И едва он прикоснулся к кнопке, дверь моментально открылась, словно его ждали. На пороге стоял мальчуган, белобрысый, с коротко остриженной головой, с облупившимся от ветра носом, с глазами темно-синими, веселыми и озорными, в длинных и пушистых ресницах.

– Вам кого? – весело и дружелюбно спросил мальчуган.

– Летчик Косаговский здесь живет?

– Здесь. – Мальчуган посмотрел на зеленые петлицы с красной «шпалой». – Вы, значит, пограничник, товарищ капитан?

– Так точно! – шутливо вытянул капитан руки по швам. – А ты кто таков, добрый молодец?

– Сережа Косаговский.

– Сын Виктора Дмитриевича?

– Нет, – засмеялся Сережа. – Виктор мой брат. Входите, товарищ капитан. Витя дома, – посторонился он в дверях.

Но пройти капитану мешала собака, сидевшая рядом с Сережей. Хорошая собака! С черной блестящей короткой шерстью, узкой мордой, широкой грудью бойца и смелыми, бесхитростными глазами. Ее словно вымазанный в саже, лоснящийся нос морщился от удовольствия. Наклоняя голову то вправо, то влево, собака внимательно рассматривала нового человека. Видимо, она любила новые знакомства.

– Твоя или братова? – спросил капитан.

– Моя. Я Женьку месячным щенком выменял у одного мальчишки за коллекцию марок. А марки знаете какие были? Аргентина с парусником, Аден с верблюдом и французская Гвиана! На тренировку его вожу в клуб служебного собаководства. Женька уже многие команды выполняет.

– Доберман-пинчер? – пригляделся к собаке капитан.

– Что вы! – засмеялся Сережа. – Типичная дворняга. Уши лопухом, хвост крючком.

Хвост у Женьки действительно подгулял: не был отрублен, как положено доберману, и завернулся кренделем.

– Точную справку дам, – донеслось из глубины квартиры. – Обман-пинчер! Слыхали о такой породе?

Капитан поднял глаза. В передней стоял, широко расставив ноги, высокий стройный человек. Капитан успел разглядеть лишь темно-синие, как и у Сережи, глаза в таких же длинных и пушистых ресницах да еще буйные белокурые волосы, свисавшие на лоб.

Капитан мягко шагнул в переднюю. Он был в легких летних брезентовых сапогах.

– Капитан Ратных, Степан Васильевич.

Летчик поправил накинутый на плечи синий китель гражданской авиации и протянул руку.

– Очень приятно. Проходите в комнату. Садитесь. Чем могу служить, капитан?

– Ваш самолет – борт № 609? – Капитан говорил с протяжным сибирским оканьем.

– Предположим.

– Возьмите меня, Виктор Дмитриевич, на ваш самолет. Прихватите, как говорится, на попутной.

– А поллитровка за левачок будет? – улыбнулся летчик.

– Как полагается! – улыбнулся и Ратных.

Оба посмеялись, но скупо, осторожно прощупывая друг друга взглядами. И сразу понравились друг другу.

– Почему такая спешка? – продолжая улыбаться, спросил Косаговский.

– Обязан быть немедленно на заставе.

Летчик стал серьезным.

– А вы знаете, с каким грузом я лечу?

– Знаю. Груз неприятный, взрывчатка. И в случае чего… из нас рубленая колбаса? – Капитан снова засмеялся. – Но я все-таки с вами полечу, если возьмете.

– Без детонаторов взрывчатка не взорвется, а капсюли мы не берем. Запрещено их вместе перевозить. Только я лечу до Балашихи, до базы Взрывпрома. А от Балашихи до границы еще черт-те сколько!

– От Балашихи я своими средствами доберусь.

– Тогда так! – Косаговский потер бритый подбородок. – Я не возражаю, но и разрешить не могу. Просите ответственного дежурного по аэродрому.

– Был уже у него. Вот письменное разрешение… Батюшки! А это у вас откуда? – Капитан удивленно смотрел на стоявший в углу широкий меч в лакированных ножнах с длинной рукоятью без гарды. – Это же японская офицерская сабля. Самурайский меч!

– Это Сережкино оружие. Он им лопухи и крапиву беспощадно рубит.

– Витя его с Халхин-Гола привез! – гордо сказал Сережа.

– Вы халхинголец?! – воскликнул капитан. – Где воевали?

– На Баин-Цаганском плацдарме. На бомбардировщиках.

– Северо-восточную переправу вы бомбили?

– Было такое дело.

– Видел ваш удар. Блиндажи дыбом, артиллерийские позиции дыбом! Самураям даже омомори не помогли.

– Вот вам и омомори, – снял Косаговский с этажерки крохотного бронзового идола. – На каждом самурайском самолете их по десятку висело.

– Выходит, мы с вами фронтовые товарищи? – Капитан любовно посмотрел на летчика.

– Выходит, так, – весело ответил Косаговский. – Вы, я вижу, меченый. Где? На границе? А может быть, там?

Ратных потрогал правое ухо, сморщенное, будто завязанное в узелок. От уха шел к глазу шрам.

– Там, в степях, около озера Самбурин. В тылу Южной группы.

– В тылу? Ах да, вы же пограничник. И вам работа нашлась?

– Работы по горло было. Вместе с самураями полезли в драку и белогвардейцы-эмигранты, В тылах нашей Южной группы появилась диверсантская конная банда Колдунова, бывшего унгерновского ротмистра. Ликвидировать Колдунова послали сводный конный отряд; в него входили эскадрон пограничников и эскадрон монгольских цириков. Этим отрядом я и командовал. Загнали мы колдуновскую банду в камыши озера Самбурин. Сидят они там и постреливают. У них богато ручных пулеметов было. Надоела нам эта волынка, и подожгли мы камыши. Вылетели колдуновцы в степь – мы им навстречу. Сшиблись! Большинство колдуновцев на месте лежать осталось, но и наших полегло немало. А мне с самим Колдуновым схлестнуться пришлось. Сначала Колдунов налетел на меня, выстрелил из маузера. Целил он мне в голову, да чуть промахнулся. Только вот корноухим меня сделал. А я его саблей достал. Рубанул! Но все же он ускакал, только маузер свой потерял.

Ратных замолчал. Молчал, задумавшись, и летчик. Перед глазами их стелилась желто-серая монгольская степь, горели над нею тревожные полосатые закаты, мутный Халхин-Гол извивался между сопками, и посвистывали тоненько под ветром речные камыши. А на горизонте высился мрачный массив Большого Хингана.

– Да, два года прошло, а все еще стоит в глазах Монголия! – задумчиво произнес наконец Косаговский. – Давайте-ка, Степан Васильевич, раздевайтесь, чаю попьем. Сережа, живо чайник на плиту!

– Только, чур, без меня про войну не рассказывать! – взмолился Сережа и помчался, подпрыгивая, на кухню.

Женька, трепыхая ушами, побежал за ним.

Когда гость расположился на уютном диванчике, Косаговский сказал:

– По всему, по фамилии и по оканью, видно, что вы, Степан Васильевич, сибиряк.

– Коренной сибиряк! Чистокровный гуран[1], забайкалец. Прадеды мои из тех ратных людей, что со славным землепроходцем Василием Поярковым пришли и обжили дикие земли на рубеже с Поднебесной империей.

– А я белорус. Сюда вот военная служба занесла.

Ратных кивнул головой и посмотрел на часы.

– Запаздывает что-то мой дружок! Виктор Дмитриевич, вы уж простите нас великодушно за бесцеремонность: мы с Федором Тарасовичем Птухой договорились у вас встретиться.

– А, мичман! Летал он со мной на Балашиху. Перевозил взрывчатку. И в этот рейс летит.

– Ну да. Он-то мне и посоветовал обратиться к вам.

– А где вы с ним познакомились?

– На Халхин-Голе. Он тоже там порох нюхал.

– А я и не знал! – весело воскликнул летчик. – Ну и счастливый сегодня день. Собирается боевое братство! Он тоже пограничник?

– Нет, он бывший мичман Тихоокеанского флота. Так сказать, пенитель моря! По специальности минер-торпедист. А познакомился я с ним в Баян-Бурде, в полевом хирургическом госпитале.

– Подорвался?

– Не то чтобы подорвался, а руку себе покалечил. Помните единственный понтонный мост японцев через Халхин-Гол? В июле, во время большого наступления противника, мост этот мы взорвали. Для этой операции прислали минеров Тихоокеанского флота и Амурской флотилии. Мичман в чем-то чуток просчитался, и ему доской, как топором, отрубило два пальца левой руки. – Капитан поднял левую руку и показал, какие пальцы оторвало мичману. – В Баян-Бурде, в госпитале, он закатил такой скандальчик, что я невольно обратил на него внимание. Врач ему говорит: «В Читу вас завтра эвакуируем. Вы теперь к строю негодны, у вас двух пальцев недочет». Эх, как взвился мичман! «Для моего минерского дела, говорит, и трех пальцев хватит! Перевяжите меня поскорее, и я пойду. Мне в команду спешно нужно. У нас сегодня сапоги выдают».

– Выписали? – заинтересованно спросил Косаговский.

– Нет, конечно. Но и в Читу не отправили. Два раза, когда транспорты формировались, он прятался. Махнули на него рукой! Койки наши в юрте рядом стояли, а на госпитальных койках соседи, сами, поди, знаете, либо надоедают друг другу до чертиков, либо дружбу заводят. Вот мы и подружились с Федором. Хороший мужик!

– А теперь он снова на взрывной работе?

– Снова. «Не могу, говорит, бросить свое веселое ремесло».

– Вот именно «веселое»! – подхватил Косаговский. – Вы заметили, Степан Васильевич, что люди опасных профессий всегда влюблены в свою работу. Возьмите водолазов, верхолазов, шахтеров…

– Летчиков! – подмигнул Ратных.

– А какая у меня опасность? – искренне удивился летчик. – Обыкновенный воздушный ломовик.

Сережа принес из кухни чайник.

Наливая капитану крепкий коричневый чай, Косаговский застенчиво улыбнулся:

– Правда, в нашей работе всякое бывает. Авиация у нас легкомоторная, местного значения и специального назначения. А это значит, в любую щель обязаны пролезть и на пятачке приземлиться.

– Значит, и вынужденные посадки бывают, и аварии, и блуждания по дикой тайге?

– Вообще-то бывают, но очень редко. Вот у меня случай был. Летел я по незнакомой трассе, над сопками, и хвост самолета зацепился за стланик на вершине сопки. С этим украшением я и прилетел на аэродром. Знаете, как мне влетело за это от начальника отряда? Легче на вынужденную идти!

Виктор откинул со лба волосы и засмеялся, по-ребячьи сморщив нос.

В передней раздался звонок.

– Это Птуха, – сказал капитан.

Сережа помчался открывать.

Дверь в переднюю Сережа не закрыл, и видно было, что вошел человек в черном клеенчатом реглане и мичманке с узеньким нахимовским козырьком, сухой, мускулистый, подобранный и до краев налитый веселой, звонкой силой. Были в нем та подтянутость и щеголеватая точность, тот необъяснимый флотский шик, который свойствен только военным морякам.

Сережа замер от восторга. Восторг его дошел до предела, когда Птуха снял реглан, а под ним оказался морской китель с якорьками на золотых пуговицах и со значком торпедиста на рукаве – красной морской торпедой в золотом круге. Не смог моряк – духу не хватило – сменить китель, реглан, мичманку, пусть без «краба» и без кокарды, на ничем не примечательные пиджак и кепку, не смог спороть доблестный значок торпедиста. Достаточно и того, что спорол он четыре мичманских галуна, следы которых еще видны были на рукавах.

Блестя цыганскими, с синеватыми белками глазами, он спрашивал Сережу с напускной строгостью;

– Штык-болт крепить умеешь?

– Не умею, – смущенно сопанул носом Сережа.

– А рифовый узел вязать можешь?

– Не могу. Научите?

– Об чем речь? Обязательно!

Войдя в комнату, мичман обратился к Косаговскому:

– Извините, Виктор Дмитриевич, что незваный пришел, да еще и товарищу капитану ваш адрес дал.

– Не извиняйтесь, Федор Тарасович. Хорошо сделали, что пришли. И с товарищем капитаном был рад познакомиться. Вы, оказывается, тоже халхинголец?

– Так точно! И вы там дрались? – Он посмотрел на стаканы с чаем и сокрушенно вздохнул: – Боевые товарищи при встрече пьют чай! Ну и ну! Просто кошмар! Одну минуточку! – Он вышел в переднюю, покопался в кармане реглана и, вернувшись, поставил на стол бутылку. – Вот. Одесский коньяк, сестренка прислала. Где у вас штопор, Виктор Дмитриевич?

– Вы одессит? – спросил Косаговский.

– Мне просто смешно! Разве это не видно с первого взгляда? Чистокровных одесситов, кроме меня, только три: дюк[2], Беня Крик и Леонид Утесов. Я, собственно, с Большого фонтана, рыбак. Фонтанский – весь зад в ракушках! Так нас дразнят. Ну, будем! Дай боже и завтра то же! – поднял мичман первый свою рюмку. – За святое боевое братство!

– Взрывником работаете? – морщась от выпитой рюмки, спросил Косаговский.

– Да. Списали меня на бережок. Оверкиль у мичмана Птухи получился. – Он поднял левую руку и задумчиво, грустно посмотрел на оторванные до первых суставов пальцы. – Но ничего, не унываю. На взрывном деле, как и на борту, тоже морская разворотливость нужна. Дело не скучное! Дырочку в камне просверлишь, взрывчаточку заложишь и стукнешь! Далеко нас слышно.

Сережа, нетерпеливо ерзавший на стуле, навалился на стол локтями и весь подался к мичману.

– Товарищ мичман, вы давно взрывником работаете?

– Ты, малец, меня дядей Федей зови.

– Хорошо, дядя Федя.

– Не хорошо, а есть! Вот как надо отвечать.

– Есть, дядя Федя! – гаркнул весело Сережа.

– Молодец! А на взрывчатке я второй год сижу, – старательно жуя колбасу, объяснил Птуха.

– И ничего?

– И ничего.

– А если ошибка?

– Ну тогда…

– Что тогда?

На лице Птухи собрались под глазами хитренькие и веселые морщинки.

– Тогда выговор в приказе. С предупреждением.

Сережа недоверчиво улыбнулся:

– А по-настоящему?

– А по-настоящему – тогда от взрывника совсем пустяки останутся. В патронную сумку можно собрать.

Сережа даже присвистнул.

– Надо же!..

– Н-да, профессия! – покачал головой Косаговский.

– Профессия как профессия! – пожал плечами мичман. – Горячий цех, не больше. Точность и расчет требуются.

Глава 3

Разговор о романтике

• Пьем за яростных, за непохожих,
• За презревших грошевой уют!

П. Коган

Сережа о чем-то глубоко задумался. К нему подошел Женька, ткнул носом в колено, выпрашивая что-нибудь вкусное со стола.

Сережа сунул ему кусок сахара. Пес захрустел, блаженно жмуря глаза.

– И почему это собаки сосать не умеют? – вдруг озадаченно спросил Сережа. – Сахар лучше сосать, а он, дурак, грызет.

Потом опять уставился в стол, выпятил в раздумье нижнюю губу, потрогал ее пальцем и сказал нерешительно:

– Может быть, мне в взрывники податься?

Косаговский засмеялся, взъерошив волосы на голове брата.

– Сознайся-ка: куда ты только не подавался! Первое твое решение, помню, пойти в пираты, под черным флагом плавать.

– А чем плохо? – вскинул Сережа темно-синие глаза. – Сидишь на баке, пьешь ямайский ром, трубочку покуриваешь. А увидишь на горизонте парус, кричишь: «Купец на левый крамбол!»

– Какой купец? – удивился Ратных.

– Презренная купеческая посудина, набитая шелками и сандаловым деревом, – ответил Сережа. И закричал воодушевленно: – На абордаж, карамба!

– Не кричи, пират! – остановил его Виктор и продолжал: – А подрос – в летчики собрался, потом в подводники, потом в парашютисты. Еще куда? Ах да! На Аляску хотел бежать, золото мыть.

– На Алдан, а не на Аляску.

– Пускай на Алдан. А притащил Женьку в дом – твердо решил в пограничники идти. Вместе с Женькой, конечно.

– А что? – задирчиво спросил Сережа. – Вы думаете, товарищ капитан, Женька хуже Джульбарса будет работать? Ого!

– Думаю, что не хуже, – серьезно ответил капитан.

– Фантазер ты, брат, и романтик, – обнял мальчика Виктор.

– Это не плохо, – мягко сказал Ратных. – Романтика всегда там, где жарче всего.

– Он меня со своей романтикой в гроб вгонит, – сказал Виктор. – То с крыши с теткиным зонтиком спрыгнул и руку вывихнул, то чуть пожар дома не устроил – самодельную мину взрывал, то на Алдан побежал, с милицией вернули. Минуты на месте спокойно не посидит. Хочу его на летние каникулы к тетке отправить. Она сейчас в таежном селе Удыхе, за сушеными грибами и медом поехала, это рядом с Балашихой. Хотел его на своем самолете подбросить. Но теперь… с таким грузом…

– Ничего страшного! – Мичман поднялся со стула. – Эта взрывчатка – особый скальный сорт. Похожа на замазку или глину. Можно мять ее, лепить, жевать и даже глотать. У нас однажды медведь целый ящик такой взрывчатки сожрал. В огонь можно бросать, а в воде годы пролежит. Умница взрывчатка! Безопасная, как детская игрушка.

– Вот! А у тебя вечно нельзя да нельзя, – осуждающе посмотрел на брата Сережа.

– Ну посмотрим, посмотрим! – примирительно сказал Виктор. – Ты, Сергей, на всякий случай вещички свои собери.

Ратных поднялся и пошел за Сережей в его комнату.

Сережа отфутболил подвернувшуюся под ноги консервную банку с застывшим столярным клеем и с усилием выволок из-под кровати большой ящик. В нем были сложены бесценные сокровища. Водопроводный кран без ручки, ножовка с обломанными зубчиками, старые автосвечи, подкова, масленка, штыри, велосипедный насос, подфарник с разбитым стеклом, колесо швейной машины, винты, ролики, моток проводов.

– Электрический паяльник буду делать, – указал Сережа на провода.

– Сожжешь пробки, влетит тебе от брата! – сказал капитан.

– Мне и так каждый день влетает.

– Большие у тебя сокровища. А брат видел? Не выбросит их?

– Виктор не выбросит, а вот тетя Лида, если увидит, выбросит. Она же в технике ни бум-бум… Вот стекло нашел. Положительная собирающая линза. Возьму с собой, пригодится.

В передней громко хлопнула входная дверь.

– Кто это? – удивился Сережа и двинулся в столовую.

Ратных пошел за ним.

Косаговский стоял у окна и вглядывался в темноту.

Мичмана в комнате не было.

– Ушел? – удивленно развел руками Ратных. – Ничего не понимаю.

– Дядя Федя на улице! Идите сюда, посмотрите! – крикнул Сережа от окна.

– Эге! А мичман-то не один, – поглядев в окно, сказал капитан и потушил свет в комнате. Так лучше было наблюдать за улицей. – А кто этот прыгун, не знаете, Виктор Дмитриевич?

На противоположной стороне улицы высокий, тонкий как жердь человек, упершись подбородком в грудь, то набегал на мичмана, то отскакивал, нелепо подпрыгивая.