Сказание о граде Ново-Китеже Зуев-Ордынец Михаил
Косаговский вытащил из планшета полетную карту, посмотрел и раздраженно засунул ее обратно.
– Вылетели мы за пределы этой карты. И черт его знает как далеко! – Виктор ударил кулаком по баку. – Слышите? Звенит. Пустой! Мы на последних граммах горючего сели. А куда залетели? Нас с курса на курс гоняло. Компас такую сарабанду выплясывал!..
– Давайте осмотрим для начала это ущелье, – сказал спокойно капитан.
Ратных и Косаговский пошли к пропасти, со стороны которой самолет влетел в ущелье. Дойдя до обрыва, посмотрели вниз. Пропасть насквозь просвечивалась солнцем. Его лучи алмазно блестели в струях небольшого водопада, свергавшегося со скал. Внизу водопад превращался в речку, уходящую в тайгу.
Внезапно до них долетел взволнованный голос Сережи. Он кричал с высокой скалы:
– Идите скорее сюда! Карамба! Я озеро открыл. Я – как Арсеньев!
К Сереже пришлось подниматься по каменистой, звонкой тропе. Озеро, небольшое, идеально круглое, лежало как впаянное, вровень с низкими берегами. В сумраке ущелья оно казалось угольно-черным.
– Похоже на кратерную воронку, – подумав, сказал Ратных. – Питается, видимо, подземными ключами. Здесь и рождается водопад.
– Я и название ему уже придумал. – Темно-синие глаза Сережи восторженно сияли. – Озеро Чапаева. Как, подходяще?
– Вполне подходяще, – серьезно ответил капитан. – А где мичман, не видел, Сережа?
– Дядя Федя и Женька по камышам шарят.
– А зачем их в камыши понесло?
– Женька уток гоняет, а чего дядя Федя делает – не знаю.
– Мич-ман! – закричал Ратных, приложив ко рту ладони.
– Здесь! – неожиданно появился Птуха. Он был весь в камышовом пуху. – О взрывчатке беспокоюсь. Найдутся охотники до нашей взрывчатки. Это я вам говорю! А в озере есть яма добрая, просторная, дно каменистое.
– Утопить взрывчатку решили?
– Так точно! Она в цинках запаяна и вообще водоустойчивая. Несите ее, товарищи, потихонечку, а я буду под воду ее опускать.
Взрывчатка была утоплена в озере.
– Порядочек! И место очень заметнее, – довольно огляделся мичман. – Этот «телеграфный столб» отметкой будет.
На берегу озера, против ямы с взрывчаткой, стояла большая сухая лиственница с ровно обломанной вершиной, с опавшими ветвями и осыпавшейся корой. Она была похожа на телеграфный столб, заблудившийся в тайге.
– А фикусы прятать будем? – засмеялся вдруг Ратных.
– О, спасибо, что напомнили! В кабине они засохнут, бабенки тогда с меня шкуру спустят! Кошмар, что будет! Выставлю на улицу, пускай их дожди поливают, – хлопотливо сказал Птуха и пошел к самолету.
Его догнал Сережа.
– Дядя Федя, а можно я мячик футбольный возьму? Может быть, погоняем где-нибудь.
– Об чем разговор! И погоняем! – весело согласился мичман.
Вытащив из кабины фикусы, продукты, инструменты и другие нужные вещи, принялись за маскировку самолета. На это ушло несколько часов. Самолет завалили сосновыми ветвями и молодыми елками. Окончив работу, закурили.
– Я предлагаю немедленно тронуться в путь, – сказал капитан.
Косаговский поморщился, может быть, от папиросного дыма.
– А если нас будут искать?
– Вы про самолет говорите? Если увидим, что летит наш самолет, будем сигналить ракетами.
– А куда пойдем? – снова спросил Виктор.
– Будем искать какое-нибудь селение. Идти нужно либо на юг, тогда выйдем в степь, а это все же лучше тайги, либо на север. На север все реки текут: они и приведут нас к какой-нибудь деревне. И идти надо по азимуту, – продолжал капитан. – Для этого нужен компас. Придется с самолета снять.
– Он очень громоздкий. И мне не хотелось бы рисковать им, – нерешительно сказал летчик.
– У меня есть компас! – воскликнул Сережа, открыл свою полевую сумку и протянул капитану крошечный, не более пятачка, компас в медной коробочке.
– Вот это компас! – засмеялся Птуха. – То ли румб показывает, то ли цену на копеечную скумбрию.
– Напрасно, мичман, смеетесь, – освободив стопор стрелки, сказал Ратных. Она заметалась и успокоилась, показав север. – Компас у тебя, Сережа, отличный. Что еще у тебя в сумке? Давай вытряхивай!
– Еще нож есть. Не простой, а с секретом. Нажмешь эту кнопку… Чик – и готово!
Из рукоятки выскочил узкий обоюдоострый нож.
– Мамочки! – с деланным испугом отшатнулся Птуха. – Зачем он тебе?
– Не могу же я в тайге без оружия. А это, скажете, не понадобится?
Сережа показал небольшой пузырек с прозрачной жидкостью. В пробку была вделана стеклянная палочка.
– Кислота! Благородные металлы испытывать, золото или платину. А еще вот стекло. Положительная собирающая линза, зажигательная! – гордо сказал Сережа. – Спички израсходуем или намочим, я вам костер обеспечу. Будьте покойны!
– Ты, видно, надолго решил в тайге поселиться? – горько и виновато улыбнулся Виктор брату. – Эх, Серега, глупыш ты мой!
Сережа обиженно засопел облупившимся носом:
– Ладно тебе! Только и знаешь: глупыш да глупыш.
– Тайга! – вздохнул вдруг невесело Птуха. – И слово-то звероватое.
– Гроза морей, кажется, дрейфит? – покосился на него Ратных. – А вот нам с Сережей еще рановато на печке лежать, тарбаганьим салом ноги натирать. Верно, Сережа?
– Конечно.
– Побродим по таежным тропам? Ты ходил по тайге?
– Спрашиваете! Сколько раз!
– Значит, опытный таежник?
– Опытный таежник ходил в лес за грибами и ягодами, – слабо улыбнулся Виктор.
Сережа недовольно промолчал.
– Значит, так! – Капитан шлепнул ладонью по колену. – Принимаем решение идти в тайгу. Курс – норд! Вопросы есть?
Косаговский не ответил, но по лицу его видно было, что он согласен. Мичман встал.
– Есть, идти в тайгу! Держаться будем нордовых четвертей. Перед походом закусить бы не мешало. Я не так чтобы проголодался, а полбарана съел бы!
Вскрыли залитую стеарином коробку с борт-пайком. В ней были консервы, галеты, шоколад, сгущенное молоко, сахар, чай, лук и соль.
Ели молча, а когда кончили, все, точно по команде, поднялись.
– Пошли! – засовывая топорик за ремень, скомандовал Ратных и посмотрел долгим взглядом на Сережу, привязывавшего к ремню футбольный мяч.
Виктор понял этот взгляд и в лице его что-то дрогнуло.
– Дорого бы я дал, чтобы отправить его в кино на утренний, – тихо сказал он капитану.
Лето 1941 года в Забайкалье выдалось на редкость раннее и дружное. Еще в начале мая тайга обтаяла. Но было все же сыро, мокро. Шли трудно, медленно, молча, дышали запаленно и часто останавливались перед сплошной, казалось, непроходимой чащей.
– Идем мы правильно, – сказал вдруг капитан. – Я все время слышу слева шум речки, той самой, что выбежала из озера Чапаева.
Никто, кроме капитана, никакого речного шума не слышал.
– Километров десять прошли? – спросил мичман.
– От силы три.
– Мамочки! Мне просто смешно! А на ногах все десять повисли.
Сережа сначала ликовал. Ему хотелось петь и кричать от радостной мысли, что он идет по тайге. Не в книжках читает, не в кино смотрит, а идет по настоящей тайге. Здесь и солнечный свет какой-то странный, словно над головой солнечные лучи падают в теплый, парной сумрак леса. Пахнет смолой и прелой хвоей. Елки, словно их распарили в кипятке, источают острый пряный запах, даже голова кружится.
Он воображал себя то сибирским партизаном, идущим в разведку, то Кожаным Чулком в девственных лесах на берегах Сусквеганны.
Радовался и Женька. Он шарил по земле черным влажным носом, жадно и быстро вдыхая диковатые таежные запахи. И вдруг начинал лаять яростно, самозабвенно или носиться по кустам, нескладный, веселый и беззаботный.
Но с каждым шагом идти становилось труднее. Сучки цеплялись за куртку и штаны, царапались, как злые кошки, а по лицу били нахально колючие хвойные лапы. Сумка колотила по коленям; за футбольный мяч, привязанный сзади к ремню, кто-то все время хватался и тащил назад, ноги ступали во что-то мягкое, трухлявое, разъезжались на ослизлых сучьях и ржавой, слежавшейся хвое. Иногда словно капкан схватывал ногу, грозя сломать ее или вывихнуть.
Капитан не раз уже оглядывался на Сережу, отобрал у него полевую сумку, свисавшую до колен, посоветовал спустить футбольный мяч и спрятать за пазуху. Идти стало как будто легче, но снова сучок нацелился ему в глаз, а ноги по колени провалились в обманчивую труху упавшего и сгнившего ствола. Ему помог выбраться Птуха. Вот тогда, посмотрев на измученное, измазанное какой-то грязной слизью лицо Сережи, капитан остановился и спросил участливо:
– Устал, таежник?
– Очень, – тихо ответил Сережа.
– А почему же не сказал, чудак? Стыдиться не надо, – улыбнулся ласково капитан.
Сережа молчал, виновато опустив голову и облизывая потрескавшиеся губы. Рядом с ним стоял Виктор, привалясь плечом к дереву. Его измотал полет, и он брел, опустив плечи, полузакрыв глаза. Он рад был остановке и отдыхал всем измученным телом.
– А ну-ка, Сережа, садись мне на закорки, – подошел Ратных к мальчику и, повернувшись, подставил спину. – Ты больше не ходок. Садись, садись, ты не тяжелее рюкзака!
«Надо же!.. Об этом я ребятам рассказывать не буду», – подумал со стыдом Сережа. Но идти дальше не мог.
Первым, как и раньше, шел капитан с Сережей на спине, за ним шагал мичман, шумя на всю тайгу регланом, третьим измученно брел Виктор, неся за ремешок, как грибное лукошко, снятый летный шлем и то и дело отмахивая с лица влажные от пота волосы. Последним плелся Женька. Он уже не носился по кустам, а еле-еле шел, свесив язык, часто и сухо дыша. Шли, проваливаясь в сгнившие колоды, продираясь через чапыжник, на болотистых местах прыгая с кочки на кочку.
– Далеко еще нам идти? – спросил Сережа с тоской, видя, как тяжело дышит капитан.
– Не знаю, Сережа, – ответил Ратных, останавливаясь. Он опустил мальчика на землю и вытер потное лицо изнанкой фуражки. – Тайга, она и есть тайга. Будем вот так идти от дерева к дереву и, глядишь, до Тихого океана дойдем. Китайцы тайгу недаром называют шухай – лесное море.
– На Тихий океан, значит, пеленг берем, – хмуро отозвался мичман и поглядел, покачивая головой, на свои измазанные грязью щегольские ботинки. – Не надел, дурень, кирзовые сапоги, для города прифрантился. А попал в тайгу. Кошмар! А теперь, Сережа, ко мне на спину садись. Виктора Дмитриевича от ишачьей обязанности освободим. Он нас всех троих на себе тащил!
Солнце пошло книзу и светило, невидимое, где-то за деревьями. На тайгу начали опускаться сумерки.
– Отабориться пора, – сказал капитан. – Лучше места для ночлега не найдешь. Сушняку много, и река рядом.
Когда развели костер, вскипятили чай, разложили еду, Виктор и Сережа уже спали. Летчик спал беззвучно, пластом, как спят люди, отдавшие все свои физические и душевные силы. После ужина Птуха вызвался первым дежурить у костра. Но не лег и Ратных – сидел привалясь к дереву.
– Ложитесь, товарищ капитан, поспите, – сказал жалеюще Птуха.
– Забыли, мичман, что начальство никогда не спит, оно только отдыхает, – ответил шутливо невидимый в темноте капитан.
Третий день шли они чернями, густой, мрачной тайгой. На четвертый вошли в пихтарник, сырой, замшелый, увешанный от верхушек до нижних ветвей мертвенно-бледными лишайниками. Эти мертвецкие бороды вызывали у Сережи отвращение и страх.
Он пытался идти, но просто удивительно, до чего болело все тело. Ныли плечи, поясница, горели подошвы ног. Не было ни одного мускула, ни одного сустава, который не болел бы. И снова начинался позор, снова тащили его на закорках, теперь уже все трое, по очереди.
Посвистывал в вершинах деревьев бесприютный, тоскливый таежный ветер. А они шли и шли с напряженными, страдающими лицами. Кончались продукты. Сегодня по приказанию капитана были выданы уменьшенные порции. А тетерева и рябчики на глазах перепархивали стайками, ощипывая хвою и обкусывая тонкие веточки.
– Эх, тулочку бы сюда! – горестно вздохнул капитан. – Были бы по горло сыты.
Все начали замечать, что капитан ищет что-то, тревожно и озабоченно глядя под ноги и по сторонам.
– Грибы ищете? – не утерпел мичман. – Рановато им, а хорошо бы белых да подберезовиков на сковородочке. Тьфу, – сердито отплюнулся он. – Ежа бы проглотил, до чего есть хочу!
– Нет, не грибы, – ответил капитан. – Тропу ищу. Хоть какую-нибудь бы тропу, она бы нас к людям привела. Нет тропок, язви их! Неужели здесь люди не живут?
Он остановился и прислушался.
– Собачий лай в тайге за много километров слышен. А мы собачьего лая ни разу за три дня не слышали. О-го-го! – вдруг во весь голос закричал он.
– Гай-гай-гай! – заголосил и Птуха.
Голоса их безответно завязли в чащах. Безмолвно стояла залитая солнцем тайга. Всем стало не по себе.
– Компот дело! – покачал головой мичман.
Ночлег капитан скомандовал, когда все вымотались до полного изнеможения. И всех уложил повальный сон. Но Косаговский проснулся спозаранку. Ему больно намяли ребра подстеленные ветки. Солнце еще не вставало, только утренняя молочная синева залила тайгу. Он начал снова укладываться и услышал шаги. Кто-то шел к их ночлегу. Виктор вскочил и увидел подходившего капитана.
– Что случилось, Степан Васильевич? – обеспокоенно спросил летчик. – Куда вы ходили?
– Все в порядке, спите. Ходил на реку смотреть, на ту самую, около которой мы все время шли. Здесь она большая. Утром начнем плот делать и поплывем. В этом наше спасение. Дальше идти не хватит у нас сил.
Виктор прислушался. Где-то близко позванивали и бормотали волны. Похоже было, что говорили несколько человек, и все с разными интонациями: удивленными, злыми, веселыми.
Глава 9
Река
Э. Багрицкий, «Исследователь»
- Тунгуска, тихая река,
- Не выдавай плотовщика.
Маленький ручеек, выбежавший из озера Чапаева, превратился в могучий поток шириной метров в пятьдесят. Прозрачная литая струя летела в берегах, крутила черно-зеленые водовороты, несла валежник, кусты тальника и высокори, деревья, вывороченные с корнями и землей. Казалось, тронь ее тугую гладь – и вода окажется твердой, скользкой, как полированная сталь.
Работали все. Деревья валил только капитан, так как топор был один. Когда он отдыхал, Косаговский обрубал вершину и сучья. Мичман искал в тайге гибкий молодой ельник и резал его Сережиным ножом, а Сережа таскал ельник к реке.
– Плот – это здорово! – кричал он, блестя глазами, – Читали, дядя Федя, как Том Сойер, Гек Финн и Джо плыли на плоту по Миссисипи? А мы что, хуже их?
Работали весело и жадно. Когда пружинит в работе каждый мускул, когда глубоко дышит грудь и падают на лоб влажные пряди волос, когда нет места в душе унынию и неверию, тогда ничто не страшно.
Повалка и разделка деревьев были закончены. Капитан взялся за самое трудное: начал вырубать в бревнах пазы и вбивать в них длинные жерди – поворники. Ими он скрепил бревна плота. Все остальные в это время скручивали по указке капитана вицы из ельниковых прутьев. Вицами связали бревна, и к полудню плот был готов.
– По местам стоять, с якоря сниматься! Полный вперед! – гаркнул мичман, восхитив Сережу, и, навалившись на шест, оттолкнул плот от берега.
И началось плавание. Река, золотистая на стрежне, где плескалась солнечная зыбь, у берегов была темной – вода подмывала корни деревьев, и они склонились над рекой причудливыми арками. Темный, извилистый, таинственный путь! Всем существом своим ощущали плывущие на плоту упругость воды, ее стремительную силу. Было видно, как пролетали на дне огромные подводные скалы. Ударься об них плот – по бревнышкам разлетится! Не ударится. Мичман не выпускает из рук шест и в нужную минуту отвернет плот от подводных рифов и банок. Моряк щурится от солнца, спокойно и весело глядит на реку, негромко напевая:
- Там, где мчится река Амазонка,
- Там я буду тебя вспоминать…
А Сереже не очень нравится река. Тревожно как-то на ней. И особенно не нравится ему зловещий, хлюпающий и сосущий звук – глубинный, утробный голос реки. Даже Женьке он не нравится. Пес дремлет, свернувшись, а при каждом всхлипывании открывает один глаз и рычит на реку.
– Что это хлюпает там? – спросил Сережа.
– Водяной щи хлебает, – ответил капитан. Все засмеялись.
– Я вас по-серьезному спрашиваю, – обиделся было Сережа, но тоже засмеялся.
Всем весело, всем хочется дурачиться, шутить, все то и дело похохатывают, все верят, что недалек благополучный конец тяжелого пути.
– А как мы, Сережа, реку эту назовем? – спросил мичман, бултыхнув шестом по воде. – Ну-ка, подумай! Сережа подумал, выпятил нижнюю губу, потрогал ее пальцем и сказал нерешительно:
– Сердитая она какая-то… Ладно! Пускай и будет Сердитая.
На ночлег пристали к низкому, заросшему тальником берегу. Ужин, он же обед, был невеселым: очень маленькие были порции. Это скрыли от Сережи, подкладывая ему куски побольше. А утром, на рассвете, снова поплыли. И опять Сережа опасливо косился на тугие, напруженные речные струи с шапками желтой пены. А мичман радовался вслух:
– Тридцать узлов делаем, не меньше. Получается дай боже!
– Не очень хорошо получается! – откликнулся капитан. – Второй день ни деревни, ни рыбацкого стана не встречаем, ни даже охотничьей чемьи[6]. Не нравится мне это.
Капитан озабоченно оглядывал берега. Его тревожило безлюдье. Он хорошо знал родные шугаи, знал, как зашумела тайга в годы пятилеток: изыскатели, геологи, строители, лесозаготовители, охотники-промысловики. Шланы всякой тоже немало появилось, и с этим ему не раз приходилось встречаться. Уголовники, кержацкие[7] начетчики, бородатые копачи[8] в необъятных шароварах, а вместе с ними тянутся к золоту прогоревшие нэпманы, спившиеся и проворовавшиеся кооператоры и прочие рыцари легкой наживы. Даже расстриженный поп по тайге путался, спиртоносом заделался – спирт для копачей дороже золота.
Куда же они теперь попали? Что за тайга такая загадочная, где за пять дней они не только человека – человеческого следа не встретили.
А Птухе не хотелось ни тревог, ни забот, ни опасений.
– Вон за тем поворотом сейчас деревня будет! – беззаботно крикнул он. – И я сразу в баню! Целый день буду париться.
За поворотом, где, по словам мичмана, должна быть деревня, они сначала услышали свирепый рев реки, а затем увидели залом из упавших с берегов, подмытых деревьев. Он перегораживал реки от берега до берега, как плотина.
– Полундра! Полный назад! – отчаянно крикнул мичман.
Три шеста уперлись в дно реки. Плот остановился и медленно пошел к берегу. Но что-то ударило его снизу, три крайних бревна оторвались от поворников, потом лопнули вицы, и бревна задрались одним концом кверху. На плот хлынула вода. Сережа почувствовал, что падает в реку. Схватив обеими руками Женьку, прижал его к себе и подумал: «Погибать, так вместе, а спасаться – тоже вместе». И тогда ноги его оторвались от плота, и он полетел куда-то вместе с Женькой. Это Виктор поднял их и выбросил на подошедший близко мягкий травяной берег. А когда Сережа встал на ноги, он увидел, как летит к завалу, крутясь на стрежне, разбитый плот. Капитан, Виктор и Птуха брели по пояс в воде к берегу.
…Они разожгли жаркий костер. На вбитых в землю кольях сушилась одежда.
Капитан, выливая из снятых сапог воду, улыбнулся Сереже:
– Совсем как в романах! Потерпевшие кораблекрушение, выброшенные на берег робинзоны! Нравится, Сережа?
– Знаете… не очень, – уныло ответил мальчик.
Ни Робинзоном, ни Кожаным Чулком, ни партизаном ему сейчас не хотелось быть. Сидеть бы сейчас дома в столовой и пить горячий-горячий, сладкий-пресладкий чай с любимым печеньем «Малыгин». Бывает же такая распрекрасная жизнь!
Нет, никогда больше не будет такой распрекрасной жизни! Сейчас они снова побредут по распадкам и сырым низинам, и Сережа попробует идти «своим ходом», как говорит по-морскому мичман. Забредут они в болото, где надо прыгать с кочки на кочку, а кочки будут противно сипеть, пищать и шевелиться под ногами, как живые. Его конькобежные теплые, на байковой подкладке, ботинки тотчас промокнут, ноги заломит, и от них пойдет по всему телу ледяной холод. А он будет все идти и идти, со слипшимися от засохшего пота волосами, с полынной горечью во рту, пока кто-нибудь, тоже измученный, не сжалится и не возьмет его себе на спину.
– Опять пешком пойдем? – невесело спросил он, обращаясь только к капитану.
Ратных так посмотрел на Сережу, словно прикидывал его на ладошке. Он увидел посеревшее лицо, бледные, обметанные губы, измученные глаза в трепетавших, словно перед слезами, пушистых ресницах. И Сережа понял, что капитан жалеет его и сомневается в его мужестве и твердости. Он собрал последние силы, измученные его глаза стали упрямыми, и он сказал с вызовом:
– Пожалуйста, не думайте… Я пойду. Сам пойду! Только сам!
– Никуда ты не пойдешь! – Капитан поднялся, снял сушившиеся на кольях, но не просохшие сапоги и начал их натягивать. – И никто не пойдет. Нет смысла всем нам снова тащиться по тайге. Вы люди непривычные, а я таежник. Пойду я один, в разведку.
Виктор ничего не ответил, только передернул плечами, словно от внезапного озноба. Птуха, в трусах и мичманке сидевший на корточках перед костром, поднялся и сказал с мрачной иронией:
– Понятно! Командир впереди на лихом коне. По Чапаеву! – Он вдруг заторопился и начал надевать одной рукой брюки, другой тельняшку. – Весь мир будет смеяться, если вы один пойдете. Я в момент! Подождите немного…
– Отставить, мичман! – жестким, командирским голосом остановил его капитан. – Пойду я один.
– Кошмарный характер у вас, товарищ капитан! – с сердцем сказал Птуха и шваркнул брюки об землю. – Нехай будэ гречка!
Капитан положил в карман пару галет, сунул за ремень топор и сказал тоном приказа:
– Ждите меня до утра. И без паники! Если услышите мой выстрел, пускайте ракету. Без этого не обнаруживайтесь.
Никто не спросил, перед кем нельзя обнаруживаться.
У всех было тревожно на душе. Что-то угрожает им, что-то сомкнулось вокруг, необъяснимое, но опасное.
Пламя костра предостерегающе шипит: «ти-ш-ше», а иной раз треснет, выстрелив раскаленным угольком. Много читал Сережа о таежных кострах, а теперь и сам сидит у настоящего костра в тайге. Красота! Все-таки жизнь не так уж плоха!
Сережа и Птуха сидят на поваленном буреломе. Мичман, сняв ботинки, выставив к костру ноги, шевелит пальцами и блаженно жмурится. Виктор лежит на подстилке из пихтовых лап и хрустящего пырея, притворяясь спящим. Но Сережа видит, как отражается пламя костра в его полузакрытых глазах. Женька тоже не спит, лежит, насторожив уши. В черной утробе тайги что-то бормочет, верещит, попискивает, но не слышно осторожных шагов возвращающегося капитана. Ушел он днем, а сейчас уже вылезла на небо скользкая молодая луна.
– И тогда я скомандовал: «Карамба! Боцман, свистать наверх вахту левого борта!» И мы влепили им всем левым бортом! – Сережа посмотрел подозрительно на мичмана и потолкал его в плечо. – Да вы слушаете, дядя Федя? Или не слушаете?
– А как же? В оба уха слушаю. – Птуха судорожно зевнул одними ноздрями, крепко сжав челюсти, чтобы скрыть зевок. – А кому вы влепили?
– А говорите – слушаю. Черному бригу «Счастливое избавление» с бубновой заплатой на формарселе. А кто командовал им, помните? Капитан Шарки, по прозванию Черная Борода. Кровожадный пират! Он всех пленников убивал.
– Вот жлоб! – возмутился сквозь зевок Птуха.
– За это я приказал повесить его на мачте!
– Правильно сделал. Молодец! – рассеянно похвалил мичман, глядя в костер. И, подняв глаза на Сережу, чуть улыбнулся. – А я все время думал: кто уничтожил Черную Бороду? Оказывается, ты. Молодец!
– Не я, конечно. Это у меня так в рассказе получилось, будто я, – вялым, полусонным голосом ответил Сережа.
Ему смертельно хотелось спать, и пришлось, разгоняя сон, рассказывать мичману недавно прочитанный пиратский роман. Мичман, договариваясь с Виктором о дежурствах, сказал, что берет на себя самую трудную, «собачью вахту»[9]. А разве Сережа не мужчина? И он будет нести «собачью вахту», дожидаясь возвращения капитана.
Но не помог и пиратский роман: спать по-прежнему хотелось невыносимо. Он уже и ухо себе безжалостно крутил, как вычитал в какой-то книге, но все равно проваливался в теплую, мягкую пропасть сна, вздрагивал, открывал глаза и снова проваливался. Он слышал где-то глубоко-глубоко плеск и бульканье Сердитой реки и ватный почему-то голос дяди Феди, разговаривающего с Витей, а потом ничего не слышал и удивился, почувствовав, что не сидит на буреломном дереве, а лежит на пихтовой подстилке с братовым кителем под головой.
Он открыл глаза, сел и снова удивился. Костер стал каким-то другим: он не шипел, не шептал, а буйно, со свистом грыз будто облитые бензином сухие еловые ветви.
– Сигнала от товарища капитана нет? – спросил он.
– Нет сигнала, – неохотно ответил Птуха. – «Уж полночь близится, а Германа все нет».
Виктор встал с подстилки и подошел к костру.
– Пускайте ракету, Федор Тарасович! – резко сказал он.
– Приказано не обнаруживаться, – растерянно ответил мичман. – За нарушение приказа даст нам капитан на всю катушку!
– Не спорьте! Я отвечаю. Пускайте ракету!
Мичман покорно вздохнул, зарядил пистолет и выстрелил. Резкий, слепящий свет, холодный и безрадостный залил тайгу. Ракета погасла. Все молча слушали тайгу. В темных ее глубинах раздался вопль ужаса, отчаянный, предсмертный крик какого-то животного. Сережа вздрогнул и прижался к брату.
– Пускайте вторую! Зеленую! – так же резко приказал летчик.
– Минуточку! – предостерегающе поднял ладонь мичман. – На Женьку поглядите.
Пес, прижав уши, тихо рычал, глядя в тайгу. Совсем рядом затрещали сучья под тяжелой ногой, но тотчас все стихло. Женька рычал все громче и злобнее.
– Кто там? Выходи! – нервно крикнул летчик.
Снова затрещали сучья, и к костру вышли люди. Сережа взглянул на них и оторопело подумал: «Это сон. Я еще сплю, это мне снится…»
Но почему же тогда сердито кричит мичман, отбежав за костер?
– Слушайте, это что, бал-маскарад, новогодний карнавал?
Птуха нагнулся, пытаясь схватить ракетный пистолет, но полетел на землю, сверкнув голыми пятками. Он был сбит двумя людьми, кинувшимися на него.
– Врешь! А дулю с маком? – заорал мичман, сбрасывая нападавших.
Но к двум подбежал третий, а еще трое налетели на Виктора, сбили его с ног и повалили на землю. Тогда Сережа закричал и начал бить кулаками в костлявую спину, потом пинать ногами. Последним ворвался в драку Женька. Верный пес кинулся на выручку, удушливо рыча.
Подброшенные чьей-то ногой ракеты полетели в костер. Раздался взрыв. Взрывной волной разбросало костер. Но и в темноте слышались возня, тяжелые вздохи, удары и озлобленные выкрики.
Глава 10
Разведка
Что за край? Где мы? Сам не знаю, да и никто не знает: кто тут бывал и кто пойдет в эту дичь и глушь.
И. Гончаров. «Фрегат «Паллада»
Капитан шел медленно, настороженно вглядываясь в лесные острозубые тени, в обманчивую игру солнечных бликов, в таинственные завесы пихтарника. Он шел почти бесшумно. На нем была настоящая таежная обутка: легкие, точно бумажные, сапоги из тонкого и крепкого брезента без каблуков, на плоской мягкой подошве. Время от времени он делал затесы на деревьях. По этим затесам он сможет вернуться к костру.
Тайга не менялась. По-прежнему стоял вокруг густой матерый пихтарник и ельник. Черневая тайга. И только яркие, малинового цвета шишки пихты, стоявшие на ветвях свечками новогодней елки, радовали глаз в этом хмуром, без улыбки лесу.
Капитан все еще искал какую-нибудь тропу. Любая тропа приведет его к людям. В них спасение! Спасение ли? А кто будут эти люди, друзья или враги?
Он посмотрел на компас. Идет верно, по-прежнему на север, все время на север! Но как резко изменилась вдруг тайга.
Начались густые заросли нежилого, неохотничьего леса, глухая урманная чащоба ольхи, ветлы, мелкого пихтарника-подлеска, среди которых мрачными башнями стояли отдельные великаны ели. Здесь он не найдет людей. Опять сворачивать?
Капитан стоял, раздумывая, куда свернуть, и все же до его сознания дошло беспокойство, охватившее вдруг тайгу. Заволновались бурундуки и кинулись на вершины. Разволновались и белки, с сумасшедшей быстротой носились с дерева на дерево, распуская пушистые хвосты, стрекотали, заглушая писк бурундуков. Но и беличьи голоса заглушил истеричный крик метавшихся по деревьям сорок.
«Так они кричат, когда заметят человека», – подумал Ратных и услышал новый звук, похожий на свист крыльев маленькой летящей птицы. Свист кончился легким щелчком сзади него. Капитан быстро обернулся. В стволе пихты дрожала глубоко вонзившаяся стрела. Он вырвал ее из ствола и, разглядывая, покачал головой. Древнее оружие! Наконечник был железный, грубо выкованный трехгранник, к комлю стрелы прикреплены перья ястреба.
Вдруг он снова услышал летящий свист. Теперь он успел спрятаться за дерево.
Вторая стрела унеслась, вереща, в чащу. Прячась за стволом, капитан пристально посмотрел в ту сторону, откуда летели стрелы. В низких, висевших почти над землей ветвях дальней великанши ели что-то подозрительно шевелилось.
Капитан вышел из-за ствола и крикнул:
– Выходи! Не бойся!
И тогда из-под ветвей ели выскочили двое и побежали, перебегая от дерева к дереву. Ратных ясно видел их одежду, бурую звериную шкуру коротких кафтанов и такие же меховые штаны.
– Постойте!.. Не бегите, язви вас! – закричал капитан и тоже побежал было, но остановился и нагнулся, разглядывая землю под ногами. Это была тропа, черная, убитая, глубоко втоптанная в землю. Высокая трава скрывала ее, и капитан заметил тропу, лишь ступив на нее.
А кто были те двое? Китайцы-тавыда[10], хунхузы или таежные буряты? Но никто из них не носит меховых кафтанов и штанов, да и ружья у них есть, не будут они стрелять из луков. Что же это за люди? Чего от них ждать?
Тропа идет в ту сторону, где садятся утки. Значит, там река или озеро. Он пошел по тропе и уперся в заросли тальника, раздвинул их и увидел реку, быструю, шумную, в хлопьях желтой пены. Старая знакомая, река Сердитая! Но тропа вскоре отошла от реки и поднялась на отлогий взлобок.
Широко шагавший капитан споткнулся обо что-то и остановился. Он ударился ногой о деревянный могильный крест. Рядом еще могила. Капитан оглянулся. Справа еще две могилы, слева целых три, сзади снова могилы и могилы, и на всех белые свежие кресты. Кладбище большое, и хоронили здесь недавно. Эпидемия была, что ли? Но коли есть кладбище, значит, и деревня где-то близко.
Ратных посмотрел на вершину холма, заросшую черными, мрачными елями. Там что-то темнело, какое-то строение.
Он начал подниматься на холм, пригибаясь, прячась за стволами. Неизвестно, как встретят его здешние люди. Обстреляли же его стрелами.
Капитан высунул осторожно из-за ствола голову. Деревянная церквушка! Какая странная архитектура. Четырехскатная тесовая крыша, на ней двадцать куполов-луковок, чем выше, тем меньше, и на всех древние кресты. А под тесовой крышей и куполами сруб простой русской избы. В пролетах звонницы светится небо, колоколов нет. Видно, заброшена церквушка, похилилась с горя чуть набок, приуныла, и дремучее русское средневековье сонно глядело из узеньких ее окошек-щелей.
Ратных долго разглядывал церковь, надеясь увидеть людей. Но ни голоса, ни стука, ни дымка. Странно! Церковь и кладбище есть, а деревни нет.
Читать бесплатно другие книги:
