Муравьиный мед Малицкий Сергей

Глава первая. Совет

Ветер безуспешно пытался проникнуть сквозь толстые стены северной башни дома Стейча. Он завывал в кровле, крытой пластинами сланца, кашлял и свистел в дымоходах, облизывал стекла узких окон, негодуя, срывался в затопленный ночной мглой колодец двора, но не мог подслушать, о чем беседовал хозяин потайной комнаты с гостями. Никто бы не смог подслушать. Открывались рты, шевелились губы, но ни звука не вплеталось в потрескивание фитилей. От каминной трубы, поднимающейся из покоев мага Ирунга, шло тепло. Лампы, заправленные чистейшим земляным маслом, горели без вони и тоже ощутимо обогревали круглый зал. Вытканные женами покоренных горцев ковры прикрывали холодный камень стен, но собеседники не замечали ни тепла, ни холода. Четыре темные фигуры сидели на высоких неудобных стульях с узкими спинками, повернувшись лицами друг к другу.

– Ну вот, – произнес наконец властным голосом один из собеседников, закрывая обвитой набухшими венами ногой резной ларец. – Вот мы и пришли к единому мнению.

– Иначе и быть не могло, повелитель, – сухо рассмеялся, сдвигая на затылок капюшон, человек, напоминающий крысу. – И магия нам в этом не помешала.

– Но я бы предпочел обходиться без нее, – раздраженно бросил обладатель больных ног. – Все-таки не до конца понимаю, почему я должен таиться даже здесь? Так ли необходимо было снимать одежду и кутаться в эти плащи?

– Неразумно, отправляясь на битву, кричать из окна о планах, дорогой конг Димуинн, – сверкнул пронзительным взглядом грузный седой толстяк. – Осторожность не бывает чрезмерной. К одежде могут прилипнуть семена ползучего хмеля, паутина. Птица, порыв ветра, спящая бабочка в углу потолка способны послужить чужими ушами.

– Даже теперь? – нахмурился конг. – Даже в твоем доме, Ирунг?

– Теперь и в моем доме, – кивнул маг. – Тем более после этих двух смертей. И если казнь бальского колдуна вовсе не повод, чтобы забыть об осторожности, то убийство посла серокожих – весомая ее причина.

– Пора бы уже закончить пересыпать провеянное зерно, – поморщился конг. – Посол степняков получил по заслугам, хотя я и сожалею о собственной несдержанности. Но, демон меня возьми, в другой раз я поступил бы точно так же!

– Не дело правителя размахивать мечом в парадном зале дворца, – опустил глаза Ирунг. – Пусть даже посол далекой державы позволяет себе непочтительность.

– Я жалею лишь о том, что этот серокожий выродок сдох слишком быстро и не полюбовался предварительно на казнь колдуна, – стиснув зубы, прошипел Димуинн. – Глядишь, и его смерть не стала бы столь легкой. Но он отказался опуститься на колени перед правителем Скира!

– Я помню, – Ирунг позволил себе улыбнуться. – Хотя в его пергаменте было еще больше непочтения, чем в его манерах. Сход степных танов потребовал от Скира покорности и подчинения.

– Так в чем же я был не прав?! – вскипел конг.

– Разве я говорил о неправоте? – продолжал улыбаться Ирунг. – Ты прав, но тороплив, мой конг. Разве я сказал, что посол степняков не заслуживал смерти? Но забывать о том, что степняки многократно превосходят числом сайдов, также не следовало бы. Степняки как мор, саранча, лесной пожар. Скиру не сладить с дикарями в открытой битве. Хенны в состоянии уничтожить любое королевство Оветты. Конечно, им не преодолеть ни бастионы Борки, ни стены Омасса, ни укрепления Ласса, но стоит ли так быстро менять наше нынешнее владычество над севером Оветты на участь осажденных в крепости?

– Серокожие не должны даже приблизиться к границам Скира! – Димуинн стиснул зубы. – Я знаю, чему ты меня учишь, дорогой Ирунг. Следовало улыбаться этому наглецу, а затем отравить его. Так, чтобы он умер в страшных муках, но не теперь, а по пути домой, через месяц, чтобы в отравлении не заподозрили сайдов. Только, дорогой мой, это было бы слишком похоже на трусость. Да и от угроз хеннов нас бы не избавило.

– Осторожность и трусость – не одно и тоже, – покачал головой маг. – Отложенная месть утоляет жажду не хуже мгновенной. К тому же она слаще. Хотя не могу не согласиться, при любом исходе переговоров война со степняками кажется неизбежной.

– Дорогой Ирунг, в самом деле, довольно пережевывать проглоченное, – растянул губы в подобострастной ухмылке остроносый. – Не во имя ли сохранения могущества Скира мы заключили наш союз? Мы уже приняли решение, которое способно избавить нас от проблем. А пока об осторожности пусть думает тан дома Рейду. Но мне отчего-то всегда казалось, что ему думать нечем! Или я не прав?

– Ролл не слишком умен, – согласился толстый маг, – хотя его сын явно пошел головой в мать, умнейшую танку, которая уже не один год приумножает богатства дома Рейду. Ролл умен ровно настолько, чтобы прислушиваться в денежных вопросах к мнению собственной жены и не больше. Но я согласен с сиятельным конгом, вновь поручить столь серьезное дело герою прошлого похода – Седду, значит слишком возвысить его перед другими домами. Он и так пользуется немалым влиянием в совете.

– Не придавайте слишком много значения возможным решениям совета, таны давно забыли о прошлых временах! – Конг раздраженно махнул рукой и повернулся к четвертой фигуре, которая казалась расплывчатой, словно ее очертания подрагивали вместе с бликами пламени. – Ты с чем-то не согласна, Тини?

– С твоими словами, – раздался из-под надвинутого капюшона сухой женский голос. – Значение следует придавать всему, иначе никакие наши клятвы и зароки не уберегут Скир от беды. И первой из бед обычно оказывается дурак, которому поручено важное дело. Я по-прежнему считаю Ролла неудачным выбором. Умный не всегда поступает умно, но дурак не поступает умно никогда. И меня вовсе не устраивает роль его провожатой. Она слишком похожа на роль погонщика безмозглого быка.

– С Седдом ты бы не справилась по другой причине, – расплылся в злой усмешке конг. – Он слишком умен и слишком горд, чтобы подчиняться женщине. Последний из старших танов, который так и не обзавелся семьей. Так что глупость Ролла – это преимущество, если мы говорим о необходимости подчинения строгой хозяйке храма Сето. Тем более что вести-то его надо лишь от Дешты. От Дешты и до цели, до той самой цели, которую Седд достичь не смог. И Ролл не достигнет… без тебя!

– Я бы не отнесла нелюбовь к женщинам к признакам ума, – чуть слышно усмехнулась Тини. – И ошибки Седда Креча не повторю. Вот только пусть не обижается на меня мудрая жена Ролла, если муженек по возвращении домой некоторое время не сможет ублажать ее ласками. Конечно, если он продолжит нелепое ухаживание за мной!

– Не хотел бы я стать твоим врагом, Тини, – холодно оскалился Ирунг.

– Тебе ли бояться колдовства, маг? – сверкнула глазами жрица. – Тем более что мы связаны клятвой, и значит, зависим друг от друга. Наша кровь смешана. Таким образом, предательство невозможно. Не так ли?

– Невозможно, – кивнул Ирунг. – Возмездие настигнет отступника, чтобы ни случилось.

– Чтобы ни случилось, – как эхо произнесла Тини. – Предательство будет отомщено, но оно возможно. И этому придавай значение, конг. И нашей клятве. И дураку-тану. И совету. И предстоящей зиме. И колдовству, о котором говорил Арух. Или мне послышалось, и бальский колдун не ворожил перед смертью?

– Ворожил, – скривился худой. – Но я же говорил тебе, Тини, это было колдовство против боли!

– Но ты также говорил и о том, что он вообще не сможет колдовать? – повысила голос жрица. – Если же он колдовал против боли, что заставило его потерять лицо и визжать, извиваться, теряя рассудок?

– Боль и заставила, – с ухмылкой поклонился ей Арух. – Значит, его колдовство не подействовало. Значит, мое присутствие помешало его колдовству. Или я не могу сравниться силой с лесным колдуном?

– С колдуном, который сдерживал войско Скира на границе бальской земли? – уточнила Тини. – С колдуном, который не позволил ни одному отряду Суррары вырваться из-за пелены? А много ли бальских отрядов ты остановил на границе Скира, Арух?

– Ты же знаешь, что баль не нападали на Скир, – побледнел колдун. – Да и не от баль я помогаю уберечь сайдские земли. Не беспокойся, Тини, Эмучи больше нет. Пусть даже источник его силы не здесь… пока. Эмучи казнен, высолен, порублен на куски и сожжен. Или ты мне не веришь?

– Зачем тебе моя вера? – бесстрастно произнесла жрица. – Зачем тебе мое беспокойство? Мы приняли решение и следуем ему. Если оно ошибочно, судьба покарает нас. Если нет, наш зарок не даст нам перегрызть друг другу глотки. Так или иначе, с Роллом или без него, я доберусь до цели. Рано или поздно древние чары будут разгаданы и подчинены Скиру. Рано или поздно мы откроем тайну… заклятья. Думаю, что следующей весной пелена уже не будет сдерживать магов Суррары. Останется только повернуть их против хеннов.

– Они столкнутся неминуемо! – оскалился конг. – Но ведь ты же знаешь, что на этом наш союз не закончится?

– Знаю, – Тини не отвела взгляда. – Знаю и буду помогать в обуздании Суйки. Конечно, если она по зубам смертным. Думаю, что ее граница подобна пелене Суррары и сдерживается той же силой. Хотя Суйка как раз обращает тьму внутрь себя.

– Накапливает? – мрачно уточнил Ирунг.

– Вероятно, – поморщилась жрица. – Если это так, будем надеяться, что город умерших не скоро… наполнится до краев. Я не вижу другой причины для чародейства Суйки. Хотя и того, что каждый мертвец, отвезенный в царство усопших, может оказаться последней каплей, тоже забывать не следует. Вот о чем я думаю теперь чаще всего. Да и отблеск силы Эмучи все еще мерцает в зеркале.

– Подожди, Тини, – скривился конг. – Посмотришь в зеркало, когда подлинный алтарь Исс все же будет захвачен.

– Ни слова больше! – прошипел Арух.

– Твой советник прав, Димуинн, – равнодушно бросила жрица. – Будь осторожен, конг, даже когда змея убита, а кожа ее высушена. Яд может сохраниться на чешуйках. Новые змеи могут приползти, чтобы почтить память старой. Кстати, раз уж обряд вынудил нас сменить нормальную одежду на эти плащи из шерсти дикой козы, отчего ты никогда не жаловался на боль в ногах, конг? Или ты считаешь, что дочь храма Сето не найдет для всесильного конга нужную мазь? Отчего Арух не поможет тебе? Об Ирунге не спрашиваю, он и со своими ногами не может справиться, хотя никто не сравнится с ним в магии.

– Я уже слишком стар, чтобы обращать внимание на такие мелочи, – отмахнулся маг.

– А я не лекарь, – скрипнул зубами Арух. – Или ты, жрица, не знаешь, что малое умаляет большее? Вены конга не подчиняются мне!

– Я приму твою мазь, Тини, – кивнул Димуинн. – Прости, что вынудил тебя любоваться моими больными ногами, но не могу не заметить – созерцание твоей наготы заставило меня забыть о собственных наложницах!

– К счастью, с моей памятью все в порядке и наложницы меня не интересуют, – спокойно ответила жрица. – А тебе поможет новое молодое прекрасное тело на ложе, не так ли?

– Я уже позаботился об этом, – кивнул конг.

Глава вторая. Зиди

Оденься теплее, пусть даже мостовые Скира не по-осеннему горячи. Закутай лицо полупрозрачной тканью, через которую серые стены кажутся розовыми. Пройди по узким улочкам нижнего города к гавани. Проберись между складами, пропахшими рыбой и кожами. Заплати пару медяков стражнику, чтобы разрешил подняться по узкой лестнице на старый маяк. Крепко держись за поручни, да не жмурься от резкого ветра – зимой и не такие задуют. Странно, не правда ли? Чем ближе к светилу, тем холоднее. Даже все еще теплое море кажется отсюда холодным. А раскинулось оно, насколько хватает глаз. Весь Скир вместе с улицами и площадями, дворцами и храмами, трущобами бедняков и башнями гордых танов, вся земля сайдов с горами и пастбищами, буйной рекой Даж и отвоеванными у диких баль чащами предгорных лесов, замками и городами, все – осталось за спиной. А здесь, впереди, справа, слева – только водная гладь без единого паруса.

Море. Точнее два моря. Два. Всякий свободный сайд, чьи предки однажды отправились к югу от покрывающейся льдом родины и завоевали благодатную землю для собственных потомков, это знает. На запад от Скира – теплое море. На восток – холодное. На севере они смешиваются между собой, закручиваются водоворотами, а перед наступлением холодов схватываются штормами, даже в спокойные дни вздымают смертоносные валы над редкими, выгнанными на промысел крайней нуждой, утлыми суденышками. Впрочем, немногие рыбаки решаются испытывать судьбу в последний осенний месяц. Ураган следует за ураганом, ветра не стихают, коптильни и рыбные лавки хозяева запирают до весны. Даже грозные галеры скирского конга прячутся в городской гавани.

Вон они покачиваются, сцепившись бортами. Их сотни. Огромная гавань кажется застеленной живым ковром. Да и отчего бы не отдохнуть могучим судам? Кто рискнет подойти к берегам Скира в это время года? Даже если проскочишь между подводных скал к городским бастионам, вход в гавань узкий, его и в спокойное время нелегко пройти, а осенью гавань запирает тяжелая зеленая цепь.

Остальной же берег и летом не обещает легкой пристани. Недаром в храмах Скира возносят молитвы демонам морских глубин, что властвуют над пучинами и подводными скалами. С востока благодатный полуостров прикрыт неприступными горами, с запада – рифами и мелями. Только с юга можно ждать врагов, но пока в приграничной Деште стоит грозная армия, пока высятся башни замков и крепостей, пока платят дань ближние королевства и с ужасом оглядываются в сторону Скира дальние, гордым жителям благословенных долин опасаться нечего.

Все дозволено вольным сайдам кроме слабости и уныния. Можно праздновать окончание путины и очередной победоносной войны, лить в глотки цветочное вино, раздирать на части копченую рыбу, петь песни и устраивать свадьбы. А если всего этого недостаточно, пожалуйте на склон городского холма, пока зима не занавесила улицы города холодным туманом, пока сырой ветер не загнал и богатых и бедных жителей Скира к очагам и каминам, пока не покрылись каменные скамьи наледью. Садитесь, благородные и не очень благородные сайды, на избранные места и радуйтесь зрелищам, что устраиваются в последний месяц осени милостивым конгом для благодарных сограждан.

Не далее как пять дней назад казнили знаменитого бальского колдуна Эмучи, что, по слухам, не единожды останавливал на границе лесных земель рать самого конга. Рать-то он останавливал, а от хитрости любимца Скира – Седда и доблести лучших воинов дома Креча не уберегся. Доставили колдуна в Скир связанным по рукам и ногам, со ртом, залитым воском, с глазами, зашитыми волосом дикой козы, чтобы колдовать не мог, чтобы сторожей не одурманил. До следующего похода на баль еще зиму надо пережить, а пока и с колдуном расправиться забава. Опасному дикарю выжгли глаза, отрубили по локоть руки, по колена ноги, содрали кожу со спины и засыпали солью. Вот было радости у светловолосых детей морского прибоя. А если вспомнить труп посла степняков, подвешенный за ноги на городской площади несколькими днями раньше, еще веселей станет.

Едва начали забываться прошлые радости, уже новый праздник стучится в двери – прощание с сиятельным Аилле. Пусть даже светило и не уходит никуда, только больше не поднимается оно так высоко над горами, а торопится скрыться, словно там, на юге, в самом деле ему теплее. Но не на Аилле смотрит свободный сайд, а на факелы, что зажглись на башнях правящего Скиром дома Ойду, на колонны дворца танов, украшенные гирляндами из ветвей горной иччи. Смотрит свободный сайд на арену, на которую в последний раз перед зимней дремотой вышли воины-рабы. Рабы дома тана Сольча против рабов дома тана Рейду. Дом тана Креча против дома тана Олли. Дом тана Биги против дома тана Нуча. Одиннадцать знаменитых домов в Скире, ведущих род от северных вождей, и все они верно служат конгу Димуинну, главе двенадцатого дома – дома Ойду, несущего уже третий срок копье Сади, бога без тени, древнего героя сайдов!

Когда-то давно раз в пять лет таны выходили друг против друга с оружием в руках и бились за право владеть священным копьем, выточенным из кости морского зверя и увенчанным древним кинжалом. Но эти времена канули во мрак так же, как канула в холод и лед прародина сайдов. Теперь таны выбирают конга на совете. Теперь они не соревнуются в силе и воинском умении, а мерятся хитростью, влиятельностью, вероломством. Каждый тан норовит перещеголять другого в красоте дома, в количестве слуг, в стати лошадей, в собственной показной доблести или в доблести воинов-рабов. Хотя какая может быть доблесть у рабов? Хитрость, сила, звериная жестокость, изворотливость, но не доблесть. Редко жалость или сочувствие бросают тень на лица возбужденных зрителей. Кого жалеть? Бывших врагов в рабских ошейниках, которые, нет-нет, да и обратят полные ненависти взгляды на заполненные ряды? Пусть сражаются на арене, а не в поле против войска сайдов. Пусть убивают друг друга, пусть…

И они убивают. Взлетают мечи, сверкают пики, трещат дубины и кости, разносятся над каменным двором крики и проклятия умирающих, но все эти звуки тонут в торжествующих воплях разъяренной толпы, что заполнила скамьи на склоне древнего холма. Вот только на нижних галереях, где за белыми колоннами тлеют огни жаровен, где каменные скамьи заменяют деревянные резные с войлочными подушками, где подрагивают бесценные прозрачные занавеси на закрытых террасах для знатных сайдок – жен и дочерей танов, происходящее на арене обсуждают чуть спокойней.

– Однако, Ролл, твой раб не уронил чести дома Рейду! Вынужден признать, он сущий зверь, – Подтянутый, почти худой, но очень крепкий и широкоплечий человек с легким поклоном повернулся в сторону довольного великана. Его одежда ничем не отличалась от одежды прочих собравшихся в галерее вельмож. Теплый длинный плащ из меха морской выдры скрывал все, кроме обуви, но коротко остриженная седая голова с правильными, словно выточенными из камня чертами лица даже в уважительном поклоне оставалась гордой.

На арене под довольный рев толпы серокожий гигант, выходец из далеких степей, сын одного из хеннских племен, рыча, выламывал руку только что поверженному, еще живому противнику. Не меньше двух десятков трупов лежало тут же. Слуги арены подходили к ним с крючьями, с опаской косясь на рассвирепевшее чудовище.

– Сожалею, Седд, что не удалось испытать в сегодняшних схватках честь или хотя бы доблесть дома Креча! – довольно хохотнул Ролл и, откинув полу плаща, обнял сына, с восхищением наблюдающего за серым воином. – Мы с Леббом с удовольствием насладились бы схваткой достойных противников. Отчего не выпустил своего воина? Я был готов поставить на него десяток золотых даже против собственного раба. Тем более теперь, когда сиятельный конг собственноручно раскроил голову его соплеменнику – обнаглевшему послу. Или твой горец не лучший воин-раб в Скире? Вот уж раньше никогда не поверил бы, что выходец из безмозглых корептов способен так обращаться с оружием.

– Я бы тоже поставил на него, – вмешался лысый старик с крючковатым носом. – Правда, в таком случае сам уж точно не выпустил бы никого.

– Дом Олли и так выпустил только тех, кого давно пора было скормить дикому зверью, – скривил губы Ролл. – Не лучше было бы отправить твоих рабов в Скому, Касс? Скоро последняя охота, сыновьям Ирунга пора становится мужчинами. Им нужна дичь!

– Дом Олли благодарен дому Рейду, что его раб не затруднился разделать мясо, предназначенное для зверей, тем более что он – этот самый зверь и есть, а для охотничьего замка хватит и той дичи, что готовит Ирунг, – язвительно улыбнулся старик и повернулся к Седду. – Мы увидим еще когда-нибудь выступление Хеена? Согласись, то, что я знаю имя твоего раба, Седд, уже говорит о многом!

– Конечно, – кивнул Седд. – Хеен выступит на празднике весны. У него легкое недомогание – упражняясь с оружием, он повредил кисть правой руки.

– Кто же умудрился дотянуться до его кисти? – удивился Ролл. – Судя по последним трем празднествам, это не удалось бы даже лучшим стражникам конга!

– Не нам обсуждать умения стражников конга, – жестко произнес Седд, но тут же позволил себе улыбнуться. – Пусть о них судят враги конга… когда прибудут в город умерших, да истребятся их потомки все до единого.

Вельможи натянуто заулыбались, а Седд продолжил:

– Кисть Хеену из-за чрезмерного усердия повредил его наставник – мой старый раб Зиди. Не знаю, успокоит ли это тебя, Ролл, но теперь и он отлеживается в своей каморке. Пришлось в очередной раз отпустить ему сотню плетей. На этот раз за то, что испортил тебе праздник.

– Мне-то он его как раз не испортил! – расхохотался Ролл и прищурился. – Послушай, Седд, да настигнет удача дом Креча и всех его детей, а этот наставник случайно не тот бальский воин, который лет пятнадцать назад недурно сражался у подножия этого холма за твой дом, пока не повредил колено? И кстати, давно хотел тебя спросить, где ты его раздобыл?

– Я говорю именно о нем, – кивнул Седд. – Я отвечу тебе, Ролл, несмотря на то, что ты не упустил случая напомнить мне, что в отличие от тебя, детей у меня нет. Я получил Зиди у баль в качестве выкупа за десяток бальских женщин. До сих пор удивляюсь, как народ, который способен пожертвовать лучшим воином ради нескольких баб, еще не растворился в собственных лесах без остатка.

– Подожди, Седд, – нахмурился лысый старик. – Я слышал эту историю. Ты провернул выгодное дельце. Зиди не одну сотню золотых принес в твои кладовые. Но ведь ты давал какие-то обещания Эмучи насчет его воина?

– Его воин приносит мне золотые до сих пор, – усмехнулся Седд. – Но ты прав, мой дорогой Касс, Эмучи назначил его предсмертным слугой, и я обещал колдуну отпустить Зиди для выполнения обряда. Правда, через почти восемнадцать лет мне показалось, что лучше жреца баль привезти в Скир, чем отпускать на его похороны собственного раба.

– И это у тебя получилось, демон меня задери! – вновь расхохотался Ролл. – Что же ты не приволок Зиди на казнь колдуна, раз уж твоими стараниями оба оказались в Скире?

– Когда я тащил Эмучи в Скир, он даже не вспомнил о Зиди, – притворился удивленным Седд. – Или вспомнил, но не смог сказать.

– Может быть, он что-то сказал Аруху? – прищурился Касс. – Ты не спрашивал у остроносого советника конга, что ему прошептал перед смертью бальский колдун?

– Он только скулил, – поклонился старику Седд. – В любом случае имени Зиди я не услышал. А против твоего воина, Ролл, я мог бы выпустить даже старого раба, если бы не его колено, конечно. Зиди был настоящим мастером. К несчастью, превратившись в калеку, он оказался болтливым, ленивым и глупым рабом. Пристрастился к выпивке, стал охоч до рабынь, поэтому испробовать плетей для него не впервой. Правда, его воинские умения не исчезли. В те дни, когда мои надсмотрщики лишают его выпивки, он неизменно оказывается лучшим наставником. Поверь, с таким учителем и ты, Ролл, смог бы сделать из серого цепного зверя непобедимого воина.

– Разве кто-то уже успел победить моего дикаря? – Ролл приложил руку к глазам. – Или кто-то сможет это сделать, пока твой Хеен оправится? А к весне и мой воин-раб улучшит навыки… И твой хромой наставник ему в этом не поможет уж точно. Не доживет твой калека, Седд, до весны. Поверь мне, твои трудности в усмирении собственного раба, который к тому же болтливый любвеобильный пьяница, подошли к концу. Кажется, я имею возможность увериться в том, что он дурак. Лебб, сын мой, приглядись, не врут ли мои глаза? Не тот ли самый Зиди стоит сейчас в каменной арке и рассчитывает стать вольным? Обернись, Седд. Не хочешь ли ты сказать, что его рабству пришел конец? Неужели Эмучи сумел призвать его? Точно, сумел. Только зовет он его прямиком в город умерших!

Арена, примыкающая к холму, была огорожена крепостной стеной и портиками угрюмых храмов, из которых устроители празднества выпускали воинов-рабов и диковинных зверей, но одни ворота вели прямо в город. Запертые на тяжелые замки кованые створки начальник городской стражи лично отпирал перед каждым представлением, а стражники придерживали их, чтобы звери не могли вырваться на улицы города. Арку этих ворот, выполненную между каменных ног бога Сади, следящего за прижизненными деяниями сайдов, в городе называли Вратами справедливости, а за глаза – Вратами смерти. Проход через них был свободным, правда, только внутрь арены.

Не многие решались пройти через ворота, а уж большинство свободных граждан Скира боялись и подумать об этом. Даже отчаяние чаще всего оказывалось слабее страха перед смертью, но всякий свободный сайд знал, как ему избежать расплаты за совершенные преступления. Всякий невольник всесильного Скира был уверен: любой раб, принадлежащий любому дому, даже дому конга, имел право по окончании празднества встать в арку древних ворот, а затем сразиться с победителем смертных ристалищ, чтобы завоевать собственную свободу. Только очень мало находилось рабов, пытавшихся избавиться от неволи столь рискованным способом, или горожан, желающих снять с себя тяжелые обвинения.

Законы Скира соблюдались его правителями неукоснительно, и даже рассказывались неясные предания, что кому-то удавалось воспользоваться самым диковинным из них, но никто не мог назвать ни имени счастливчика, ни года, в котором произошло подобное чудо.

Когда в каменной арке появилась фигура раба, рев исступленных горожан затих почти мгновенно. Зрители немедленно уверились, что увидели самоубийцу. Право на схватку раб, конечно, имел, но уж больно страшен был нынешний победитель. Впрочем, любую забаву, которая могла послужить темой долгих зимних разговоров в теплых скирских трактирах, следовало принимать с радостью, которая не заставила себя ждать. Довольный гул понесся по склону холма, а когда уже успокоившийся гигант, только что принесший победу тану из дома Рейду, бросил вывороченную из сустава руку на окровавленный алтарь бога войны Сурры и поднял тяжелую дубину, по рядам побежали начетчики, застучали таблички, зазвенели монеты. Зрители делали ставки.

– Ну? – Ролл ухмыльнулся в лицо стиснувшему кулаки Седду. – Что ж ты не приковал ленивого болтуна к стене перед праздником? Отчего не запер его в темницу? Или он не сообщил тебе о собственных планах? Так может, он недостаточно болтлив? Кто хочет поставить на победу хромого? Даю пятьсот монет против ста, что мой раб разорвет его на куски! Даже пятьсот против пятидесяти! Я смотрю, он не только хром, но и спину держит так, словно сотня твоих плетей, Седд, все еще волочится за ним по камням. К тому же у него деревянный меч. Видно, рабская доля в доме Креча столь трудна, что наставник Хеена решился покончить с жизнью? Ну, делаешь ставку?

– Я не бросаюсь деньгами даже с ярусов нижней галереи, – процедил сквозь зубы Седд.

– Может быть, тебе хотелось сделать это с верхней? – язвительно прошептал Ролл.

– Верхняя галерея занята конгом, да продлятся его годы по милости богов, – выпрямился Седд.

– Я поставлю на сумасшедшего! – поспешил вмешаться Касс. – Как ты говоришь, Ролл, пятьдесят против пятисот?

– Касс! – процедил сквозь зубы Седд. – Ты в своем уме?

– В своем, – торопливо закивал тот. – Или ты боишься, что доблестный Ролл откажется платить? Напрасно. Он – честный малый. Я могу бояться только одного, что для выплаты проигрыша Роллу придется посылать нарочного в домашнюю сокровищницу. Слишком хорошо я помню, на что когда-то был способен Зиди!

Ролл замер в недоумении, потом громко расхохотался и, ответив старику учтивым поклоном, заорал во всю мощь широкой груди:

– Салис! Разорви на части калеку, и ты забудешь о рабской доле до конца зимы!

Этот клич на мгновение прорезал стоявший над склоном холма гомон, заставил повернуть голову великана, но в следующее мгновение гул усилился. Начетчики разочарованно замахали восковыми табличками.

Явно обезумевший раб пошел вперед, припадая на одну ногу. Хромота смельчака не вызвала оживления среди игроков. Предстоящее действо начинало все больше напоминать убийство. Серокожий, вымаранный в подсыхающей крови гигант положил дубину на плечо и замер, насмешливо глядя на приближающегося наглеца. А тот неторопливо ковылял вперед, подтягивал едва сгибающуюся левую ногу, поводил плечами, морщился от боли в спине, хромал и опирался на просмоленный деревянный меч. Не дойдя до соперника десятка шагов, Зиди остановился, сбросил с головы суконный колпак, обнажив коротко остриженные седые волосы, стянул, перекладывая меч из руки в руку, войлочный халат и с развязным смешком поклонился толпе, словно был не смертником, а ярмарочным шутом. Затем раб выудил из-за пояса небольшой мех, в которых в Скире никогда не наливали ничего другого, кроме терпкого цветочного вина, и под усиливающееся улюлюканье опрокинул его в глотку. Опустевший мех упал на камни, Зиди пьяно качнулся, затем осторожно выставил вперед больную ногу, чуть согнул здоровое колено и замер, стиснув прижатую к боку рукоять меча.

– Баль! – вдруг разнесся истошный голос какого-то весельчака с верхних рядов. – Никак домой собрался? Тогда жди весной в гости войско сиятельного конга! Поспеши, а то снег выпадет, не дохромаешь до родной деревни раньше скирских воинов!

– Мало выпил! – заорал следующий. – Надо было выпить еще три раза по столько, тогда и боли не почувствовал бы, и в себя пришел уже после смерти!

– Смотри, смотри! – выкрикнул третий. – Твой противник уже дрожит от страха!

Хохот прокатился по склону холма, серокожий принял усмешки на собственный счет и, издав приглушенное рычанье, двинулся вперед. В мгновение он обратился в кровожадного зверя. Дубина на его плече и в предыдущих схватках была всего лишь деревянным дополнением к ужасному облику. Он сам становился дубиной, живой смертью, жалом, оскаленной пастью, когда разил без пощады соперников на серых плитах чужого города, и вновь обратился в дикого зверя от криков толпы. Там, на далеком юго-западе, где сохранился обычай пожирать сердце убитого врага, он без сомнения мог бы превратиться в одного из лучших воинов огромного племени. Не получилось, потому что лет пятнадцать назад на одинокий степной шатер налетела конница разбойников без роду и племени, посекла в труху взрослых, а крепкозубого малыша спеленала по рукам и ногам, чтобы в одну из вылазок к морскому берегу продать работорговцам. Конница серых вскоре настигла наглецов, распяла их на сухой траве и испекла заживо, запустив в их сторону степной пожар. Вот только ребенка не успели спасти. Предприимчивый сайд знал свое дело, он мгновенно приказал поднимать якоря и ставить парус, и скоро несговорчивый, умеющий только рычать малыш-степняк оказался на невольничьем рынке Скира, а затем и в стойле дома Рейду.

Там из серокожего постепенно и сделали зверя. Страшного зверя, остановить которого сумели бы в одиночку не более десяти лучших воинов Скира. Еще неизвестно, кто бы победил, сразись Салис со знаменитым горцем Хееном, рабом дома Креча, которого Седд приберегал именно к этому неудавшемуся для него празднику, за что и спустил шкуру со старого Зиди. Можно предугадывать победу одного из двух воинов, но когда сражается зверь, тут приходится, кроме умения, призывать еще и удачу, а она – птица изменчивая. Вряд ли присядет на дрожащее от выпитого плечо. Тут и стая таких птиц не выручит. Что может предъявить зверю старик? Или не старик, а просто посеченный жизнью седой воин, который по мнению возбужденной толпы вполне готов был с нею расстаться?

Салис в мгновение оказался рядом, подбросил плечом, подхватил дубину двумя руками, коротко отвел ее вправо и послал на уровне плеч с разворотом вперед, чтобы снести седому наглецу голову, раздробить ее, сплющить, а уж потом разодрать его самого на части, разорвать голыми руками, чтобы ужас встал в глазах веселящейся толпы, чтобы ужас стоял в глазах каждого, кто осмелится выйти против Салиса на этих камнях, или кого выгонят против него безжалостные таны будущей весной.

Только противник вдруг исчез. Упал ли, присел ли на здоровой ноге – неясно, но какое это имело значение? Дубина длиной в три локтя слишком тяжела, чтобы ее остановить даже усилием чудовищных мышц. Ничего, просвистит до левого плеча, ляжет на левую руку и обратно пойдет на локоть ниже. Тогда уж ни уклониться, ни присесть не удастся немощному. Тем более что вот он, поднимается вновь. А прыток старик оказался. Прыток, но слаб. Еще и деревяшкой не махнул ни разу, а лоб уже от пота блестит. Может, ему сначала вторую ногу сломать, да живого на части порвать?

Тишина над склоном замерла такая, что свист дубины, похожий на порыв ветра, расслышали все. Зрители так ждали удара и фонтана разлетающихся мозгов наглеца, что не сразу поняли, что не попал гигант по сумасшедшему седому рабу. Тот словно ростом уменьшился, только просвистела дубина у него над головой, а он вроде опять как стоял, так и стоит. На одной ноге, что ль приседал? Или он не вино, а воду из меха в глотку лил? Да ладно, что бы он ни пил перед схваткой, а с такой ногой и по ступеням не во всякий трактир спустишься. Резвый мальчишка, из тех, что рыбу воруют на прибрежном рынке, и на двух ногах так не присядет! Да и с мечом управляться…

Удар был глухим. Судьба отпустила Зиди одно мгновение, чтобы взмахнуть мечом. Даже стражник конга не управился бы с тяжелым деревянным клинком. Вот только раб и не пытался им размахивать. Он просто ткнул заостренным, просмоленным деревом Салису под гортань. Коротко ткнул, подав вперед руку меньше чем на локоть. Не тот материал дерево, чтобы о доспехи биться, но чтобы пронзить кожу между ключиц – в самый раз. Чтобы войти на ладонь в серую плоть, чтобы заморозить чудовищные руки с дубиной за левым плечом – лучше не придумаешь. И для того, чтобы собственному ученику, против которого здесь на арене и сам старый Зиди не выстоял бы, подбить на неделю кисть – тоже годится. И чтобы вырвать восхищенный выдох из нескольких тысяч разжиревших глоток проклятого Скира – подойдет. А уж чтобы привычно размахнуться и нанести знаменитый бальский удар, когда острие, пусть хоть деревянное, хоть стальное, минуя возможные доспехи, рассекает лицо противнику – левый глаз, переносицу, правый глаз, – самое оно. Теперь главное – не упасть. Все-таки ударил хмель в голову. Теперь надо поклониться, улыбнуться и помахать дрожащей рукой ревущему склону. Знали бы исступленно орущие зрители, как это не просто выпрямить уже трясущееся от напряжения здоровое колено, подтянуть больную ногу, неловко повернуться, несмотря на рухнувшее, исходящее теперь уже собственной кровью чудовище, и замереть неподвижно. Обряд есть обряд, не перед затихшим вдруг склоном опустил голову Зиди, а перед верхним ярусом галереи, откуда наблюдал за происходящим сам конг.

Затянувшуюся тишину наконец разорвал удар колокола. Конг подтвердил древнее право раба на свободу. И мгновенно зашумел, загудел восхищенный склон. Кто-то из особенно отчаянных игроков сорвал большой куш. Зиди кивнул, отбросил в сторону деревянный меч, с усилием разогнул металлический ошейник, который и не всякому воину конга дался бы, бросил опостылевшую железку на камни, потер шею, неуклюже шагнул в сторону, с трудом нагнулся, поднимая с камня халат и колпак, и пошел, хромая, через каменную арку в город свободным человеком.

– Что скажешь? – Касс положил руку на плечо Седда. – Потеря раба меньшая беда, чем проигрыш на арене. Честь твоего дома не пострадала. Я Ролла понимаю, он язык проглотил, хотя от утраты пятисот монет дом Рейду не обеднеет. Правда, танка ему теперь все волосы выдерет, так с пустой головы хоть волос клок. Не жалко терять такого умельца? Не знаю, насколько он болтун и бездельник, хотя пьяница явный, но воинских умений он за последние годы действительно не растерял. Теперь я вижу, каков источник доблести твоего Хеена. У него был отличный наставник!

– Старика не жалко, – медленно процедил Седд. – Да и старик он лишь по меркам воина, четвертый десяток едва перешагнул.

– Редко кто доживает до сорока даже в рядах доблестных воинов самого конга, да продлят боги его годы, – заметил Касс.

– Всякий раб, ставший свободным даже по милости сиятельного конга, должен молить богов, чтобы они позволили прожить ему лишний день, – скрипнул зубами Седд.

– Ну, Скир безопасный город для свободных горожан, – перешел на шепот Касс.

– Чего не скажешь об его окрестностях, особенно для тех наглецов, которые бросают герб Креча на камни! – прошипел Седд, поклонился Кассу, все еще беззвучно разевающему рот Роллу, прочим танам, возбужденно обсуждающим происшедшее, и быстрым шагом направился к выходу из галереи, едва не сбив с ног щуплую фигурку в тяжелых тканях. Незнакомка вздрогнула и посторонилась, пропуская знатного воина. В другой раз тан дома Креча непременно остановился, вгляделся бы в мерцающий под дорогой тканью завораживающий взгляд, поинтересовался, куда это в одиночестве спешит знатная девушка, пренебрегая обычаями Скира, но теперь он был полностью поглощен собственными мыслями.

Глава третья. Ярмарка

В высоком камине тлели угли. Когда вымазанный сажей слуга забрасывал в проем очередную порцию дров, огонь разгорался не сразу. Камин начинал кашлять дымом, который, впрочем, послушно уползал в закопченный дымоход, и лишь постепенно наполнялся ровным гудением и радостным потрескиванием. В полутемном зале стояли гам, крики, но до драк доходило редко – за порядком следила четверка крепких гребцов с продублеными морским ветром лицами, да и сам хозяин то и дело выглядывал в зал. Так что, если и опускалась какая из многочисленных теней на пол, то не по причине отравления дымом или неожиданного удара, а исключительно от естественной слабости. Только ведь на то он и портовый трактир, чтобы отправить душевную малость в свободное плавание между сладких видений и бодрящих кошмаров, не опасаясь излишнего внимания к собственному кошельку, да и к собственной персоне.

Если бы Зиди попытался подыскать более укромное место в Скире, чтобы не привлекать к себе всеобщего внимания, лучше заведения одноглазого Ярига в порту все равно бы ничего не нашел. Сам бывший раб, тот слыл торговцем, с которым можно было договориться о многих вещах. Ходили даже слухи, что он покупал краденое, хотя ни разу за руку трактирщик пойман не был, не то сразу бы руки лишился. Зато никогда и никто из тех, кто просил у Ярига за посильную плату содействия в щекотливых делах – скрыться от кредиторов или строгого отца, взять денег в долг, заморочить голову мытарям конга, отвертеться от службы в войске или от городских работ – без помощи не оставался. Правда, и стражники Скира не забывали об угрюмом каменном здании с десятком дверей, ведущих в извилистые переулки, но Ярига это не слишком беспокоило. Тем более не следовало опасаться стражников бывшему рабу влиятельного дома Креча, получившему свободу по удару священного колокола.

За день до того, как Зиди рискнул шагнуть в каменную арку, он пришел к Яригу и снял на неделю тайную каморку для вольного иноземца, бросив под деревянный топчан мешок с собственным нехитрым скарбом.

– Как зовут этого вольного иноземца? – поинтересовался Яриг, пересчитывая медяки.

– Зиди, – ответил Зиди.

– Совсем как тебя, – пробурчал одноглазый, бросив взгляд на железный ошейник с клеймом дома Креча – сидящего ворона, – что до времени оставался на жилистой шее. – Если он еще и пьет как ты, я получу солидную прибыль. Когда же он прибудет? А то ведь знаешь, Зиди, хотя и знаком я с тобой полтора десятка лет, и судьба нас связала крепко-накрепко, и просьбы я твои все выполняю без лишних вопросов, надо бы и о собственной шкуре позаботиться. Для кого я на днях по лавкам мотался? Ни одного вопроса не задал: ни откуда у тебя золото, ни зачем тебе эта ерунда, что я покупал. Да, ты тоже никогда мне в помощи не отказывал. Вот сына моего обучил с кухонным ножом управляться, как не всякий воин с кинжалом управится, но у всего есть предел. Ни селить рабов, ни заключать с ними сделки я не могу. Или ты хочешь, чтобы я трактир потерял?

– Завтра, – поднялся Зиди, морщась от боли в увечной ноге. – Успокойся Яриг, не то последний глаз на пол выпадет. Завтра он прибудет. Вольный иноземец, которого зовут так же, как и меня. А если вдруг не появится, можешь и плату забрать себе, и его мешок тоже. Только имей в виду, что он не из тех, кто радуется нежданным гостям, он хотел бы пожить в твоем трактире недолго, но тихо и незаметно. А потом так же тихо и незаметно убраться из города.

Назавтра, когда Зиди сам появился в трактире Ярига и молча предъявил ему деревянную бирку с выжженным оттиском печати начальника городской стражи, трактирщик уже ни о чем не спрашивал. Скир был большим городом, но не бескрайним, чтобы события, которые случаются не чаще чем раз на памяти одного поколения, не долетели до прибрежной окраины. Зиди же, которому стоило немалых трудов скрыться от толпы зевак, пересилил себя и постарался попусту не трепать языком.

Сразу после схватки, выправив ярлык у ошеломленного начальника стражи, он быстро, насколько позволяло больное колено, дошел до храмовой площади. Там, осыпая руганью скирских мальчишек, баль свернул во двор собачника. Псы его отнеслись к хромому на удивление безразлично, но набросились на бредущих за ним любопытных. Зиди тут же нырнул в лавку менялы, вышел через другую дверь на соседнюю улицу и заполз в щель между домом скорняка и связками рубленного хвороста. Осталось лишь переодеться в загодя приготовленное платье, высосать припасенный тут же мех вина, дождаться темноты, а потом пробраться в гавань и постучать в одну из неприметных дверей трактира.

Неделю Зиди отсиживался в заведении Ярига в ожидании последней воскресной ярмарки. То спал на жестком топчане, то, прикрутив фитиль чадящей лампы, сидел в углу темного зала и мех за мехом потягивал легкое вино, пока хозяин за небольшую доплату искал для него неказистую лошадь с повозкой, неприметную одежду крестьянина-сайда и несколько кип дешевой кожи.

– Не густо ты скопил богатства за восемнадцать лет рабской службы, если это все деньги, что у тебя остались! – посетовал Яриг. – Или спустил золото, и теперь тратишь последние медяки на всякое барахло? Зачем тебе это все?

– Домой поеду, – пробурчал Зиди, морщась от головной боли. – Хватит, намахался мечом во славу дома Креча. Да и не будет мне жизни в Скире, убираться отсюда надо, тихо и незаметно.

– Сомневаюсь я, что стража главных ворот Скира забудет, как хромой крестьянин с грузом вонючих кож предъявлял им ярлык освобожденного раба, – покачал головой Яриг.

– А я и не поеду на повозке, – пьяно икнул Зиди. – Я поеду на твоей лошади, Яриг. Оденусь в твой плащ. А на повозке поедет твой сын. Выберется вместе с крестьянами в рыночный день, дождется меня в деревне, что в лиге от городской стены, заберет твою лошадь и одежду и вернется. Я бы и сам на повозке выехал, так ведь не уйду далеко, если сразу же себя выдам.

– С чего бы это я должен тебе верить? – нахмурился Яриг.

– Вот, – Зиди неловко выронил на стол серебряную чешуйку. – Вторую сыну твоему отдам. Больше нет, но и этого хватит. Считай, что не баловал меня тан дома Креча монетой. Или я истратил все заработанное на ерунду. Только не говори мне, что я все пропил. Не больше половины. Что касается веры, разве не о тебе талдычат в городе, что ты видишь покупателя насквозь? Разве не о тебе ходит слава, что еще ни один мошенник не смог не только обмануть тебя, но даже присесть за один из твоих столов?

– Ну вот, скажи еще, что я один из колдунов конга, – Яриг сплюнул на пол, попробовал монету на зуб и аккуратно поправил повязку на отсутствующем глазу. – Мошенники тоже есть хотят, отчего я должен отказывать им в еде? Другой вопрос, что не обманывают они меня. Ладно. Спорить не стану – вижу, что ты честен, – другого я боюсь.

– Чего же? – не понял Зиди, сделал очередной глоток и размазал вино по лицу рукавом.

– Седда Креча! – крякнул трактирщик. – Его соглядатаи день и ночь у всех ворот стоят. А ну как узнает он, кто тебя в городе укрывал? Зол он на тебя. Закон законом, так ведь Седд и вольному сайду оскорбления не простил бы. А ты лишил его наставника – себя то есть, – да еще Хеена покалечил. Ну, пусть не покалечил, только выход на арену ему сорвал. Но ты же самого Креча оскорбил – бросил ошейник с клеймом ворона на камни. На ворота ты должен был его повесить, на ворота! В городе он тебя, конечно, не тронет, а за стеной тебе несладко придется.

– Ничего я ему не должен, – поморщился Зиди. – А если и были какие долги, он в их получении на моей спине уже расписался. Там живого места не осталось. И так только на животе спать могу. А тебе бояться нечего. Думаешь, я не знаю, что твои молодцы за квартал от трактира гостей встречают? Я еще по рыбьей чешуе сапогом шелестел, а ты уже знал, кто к трактиру подходит. Сделаем, как я прошу, а там пусть Креча меня поищет.

– Одного я не пойму, – задумчиво проговорил Яриг. – Ты же и восемнадцать, и пятнадцать лет назад в самой силе был. Нога еще тебя слушалась. Отчего раньше не встал в арку? Ну ладно, до коленки твоей тебя так и так на арену выталкивали, понимаю. А потом, если хромота тебе не мешала? Неужели так сладко было вино в моем трактире? Вроде и в долг я тебе не отпускал. Или с плетью Седда Креча расстаться не мог?

– Ты же не поверишь, если я скажу, что жизнь моя была легкой? – сдвинул брови Зиди.

– Не поверю, – кивнул Яриг. – Но и расспросами мучить тоже не стану.

– Ну, так и не мучай, – Зиди поймал отрыжку в кулак, тяжело поднялся из-за стола, застыл в раздумье, прежде чем возвращаться в потайную каморку, повернулся на здоровой ноге. – Благодарен я тебе, Яриг, поэтому скажу. Весной конг на баль войска двинет. А не двинет, так серокожие из-за гор накатят. Злые они будут за посла, которого конг зарубил, очень злые. Всех, кто под руку попадется, резать будут. Я уж не говорю, что колдуны Суррары могут теперь войска из-за пелены выставить. Она же только магов сдерживает. Те, кто грабит и убивает, но силой дурной не пользуется, всегда сквозь пелену свободно проходили. Видишь как? А жреца моего народа теперь нет, охранить баль некому. Крепости и башни бальские долго не простоят, и в чащах на век не спрячешься. Горят они порой, понимаешь? Может, кто из моей семьи еще жив. Спешить мне надо, близких спасать, уводить их за речку Мангу в сеторские леса.

– Не доберешься ты домой до зимы, – поскреб ногтем переносицу Яриг. – Да и не спасут тебя сеторские леса, если конг или степняки бальские леса пожгут. Я уж не говорю, что лошадка, на которую твоих медяков хватило, смерть как облегчение за каждым поворотом выглядывать будет. До Борки, скирского каменного запора, еще добраться надо. А минуешь Борку, дальше путь еще труднее завернется. В приграничье дозоры стражников хуже разбойников. Тут и золотым не откупишься, а уж с твоими богатствами и думать нечего. Да и про Седда не забывай: пока он твою голову на пику не насадит, не уснет. Думаю, что и Ролл, чьего раба ты на деревяшку нанизал, тоже возлюбить тебя не успел. Тебе личину менять надо, наниматься охранником к богатому купцу из тех, что последние караваны перед зимой на восток собирают.

– Кому нужен хромой охранник? – поморщился Зиди. – Никакая личина мою хромоту не скроет. Да и нет сейчас купцов в Скире, ты лучше меня знаешь. Две недели уж как они ярмарку покинули, в воскресенье последний торговый день, а затем и крестьяне из города уйдут. Купцы теперь в Деште, и караваны не в бальские земли, а на запад – в Урисс, в Дуисс, в Гивв собирают. А туда мне дороги точно нет. Нет, Яриг, я уж сам как-нибудь.

– Ну, смотри, – протянул трактирщик. – Только ты уж постарайся, чтобы я забыл о тебе и не вспоминал никогда.

– Не сомневайся. – Зиди погрозил пальцем и нырнул в узкий коридор, словно пьяный под забор повалился.

Последняя воскресная ярмарка на то и была последней, чтобы высыпать всем городом на узкие улицы, всласть наругаться с торговцами, потратить с умом бедняцкую медь или хозяйское серебро, закупить на зиму муку, зерно, овощи, сушеные фрукты, мед, вино, соль, уголь. И после ярмарки торговля не прекратится, да у лавочников уже не выторгуешь лишнюю монету. Другое дело – крестьянин, у которого товара воз, и не один. Ему порой легче цену снизить, чем обратно богатство, тяжким трудом наработанное, нераспроданным везти. Поэтому и стояли ряды возов между людских рек. Мешался запах конского навоза с запахом сыров и копченых колбас, и несся над рядами крик птиц и хрип сорвавших голос продавцов. Лились на изгаженную мостовую конская моча и прокисшее вино, и шныряли в плотной толпе воры и продавцы сладостей. Размахивали руками начетчики у деревянного помоста, где сцепились в схватке на поясах широкоплечие сайды, и звенели шпорами мытари, оглядывая торговцев и выспрашивая ярлыки, да орал озорные куплеты базарный шут, взобравшийся на промасленный столб.

Шум, гам, смех, возмущенные крики обворованных или обманутых, хлопанье крепких ладоней по поводу удачных сделок и похлопывание по плечам знакомых и родственников; звон молотов над наскоро выставленными кузнечными рядами; мычание коров, жалобные крики нерадивых или больных рабов, от которых хозяева пытались избавиться, чтобы не кормить их зря в зимнее полусонье, – кого она могла удивить, последняя ярмарка? Ведь не было уже заезжих купцов с привозными диковинами. Отбыли они с караванами еще полмесяца назад – смотали прозрачные ткани, сгребли золотые и серебряные безделушки, закупорили сосуды с благовониями, замкнули сундуки с магическими шутихами и зловещими амулетами, и исчезли. Остались только местные торговцы, которые эту ярмарку наизусть знали, которые не за золотыми в кошелях всесильных танов охотились, а за медью и серебром в кулаках ремесленников да городского отребья.

Всё на последней ярмарке было привычным и для зажиточных, и для беднейших жителей всесильного Скира, что, не имея даже крыши над головой, все равно считали себя не ровней иноземцам. Минует полдень, сгустятся сумерки и останутся от людской толпы только мусор и грязь, что всю ночь будут вывозить городские уборщики, а пока еще ярмарка и до половины не добралась. Аилле только поднялся над городом, едва оживил ярким светом мрачные башни танов, которые были столь высоки, что огромная площадь перед величественным дворцом казалась всего лишь набухшим от людского переизбытка переулком. Не проникает ярмарочный гомон сквозь толстые стены, но если рука, соблазнившаяся теплыми лучами, откроет окно, и в дальние покои вторгнутся шум и гам.

– Синг! – окликнул слугу и помощника Арух, стоя на резном балконе одной из башен дома Ойду, отданной во владение не только посла таинственной, скрытой за непроходимой магической пеленой Суррары, но ныне еще и советника конга.

Ветер холодил на такой высоте худое тело колдуна. Кутался Арух в теплый плащ, прятал уши под кошачьей шапкой, а все же не мог согреться. Хорошо еще верный слуга вышколен, без указания поднес кубок с горячим, разогретым с медом цветочным вином.

– Что слышно? – отрывисто спросил, не оборачиваясь, Арух.