«Я слушаю, Лина…» Сазанович Елена

И мне трудно уже было судить: предательство это было? Или справедливость…

Филипп облегченно вздохнул. Прикоснулся губами к моей руке. И моя рука при этом не дрогнула. И я поняла. Что именно в этот момент. Именно в это мгновение. Именно в этот миг. Я разлюбила его окончательно.

– Я знал, Лина. Что ты меня еще любишь. Я это чувствовал. И знал, – глухо выдавил он. И, сгорбившись, направился к выходу. И бесшумно закрыл за собой дверь.

И я видела его. Тяжело ступающего по рыхлому снегу. И я видела его слезы, мягко падающие в снег. И оставляющие на снегу черные дырочки. И я видела его жизнь. Загубленную этой ночью раз и навсегда. Жизнь самого сильного во всем мире, во всей вселенной человека.

– Вас зовут Лина?

Я вздрогнула. И обернулась. Его глаза преданно смотрели на меня. И мне понравилась эта детская преданность.

В нем было так много от доверчивого ребенка. Ребенка, о котором я так мечтала. И которого так и не смогла родить. Ребенка, который мог заполнить пустоту моей жизни. И которого мне так захотелось прижать к своей груди. Пригладить его растрепанные волосы. Успокоить. И я словно увидела его в этом растерянном парне. А он словно прочитал мои мысли. И как-то неловко припал к моей груди. И я прикоснулась к его непослушным волосам.

– Вас зовут Лина… – еле слышно прошептал он. – Очень мягкое, нежное имя. И такая страшная профессия. Но почему?

Почему… Пожалуй, я могла на это ответить. Я помню, мне мама говорила:

– Доченька, ты обязательно станешь музыкантом. Или поэтом. Ты так любишь красивое.

Я очень любила красивое. Будь то чувства. Будь то образ жизни. Будь то человек. Я придумала своей собственный мир. Мир музыки, искусства. И красоты. В котором представляла жизнь только по законам прекрасного. И я с детства не могла принять другой. Мир похабщины, необузданности, безнравственности. Мир грязи. И чем больше я любила одно. Тем больше ненавидела второе. И эта ненависть пересилила любовь.

Я решила посвятить свою жизнь борьбе с порочностью. Я выбрала профессию, уничтожающую испорченность и аморальность. И уже не замечала, что в этой борьбе я теряла, разбрасывала любовь к чистоте. Каждодневно сталкиваясь с грязью, кровью, смертью. И моя ненависть увеличивалась. И я уже не замечала, что эта профессия постепенно уничтожала и мой идеальный мир. И если в детстве в моем сердце еще оставалось место для понимания и сочувствия. То теперь мое сердце окаменело. Оно не признавало вариантов: может быть? а вдруг? с какой точки зрения посмотреть… Оно признавало только два слова: да или нет. Вариации на тему «заблудшей души» не принимались в расчет. Если совершил преступление – отвечай за него. И меня не должно волновать, что тебя к этому привело. Существует лишь факт преступления. И факт, что от этого преступления кто-то незаслуженно пострадал. Это были неизбежные издержки моей профессии. Иначе быть не могло. Иначе правосудие зашло бы в тупик. Смешав в одну кучу понятия добра, зла, вины, безнаказанности, справедливости. И я как представитель правосудия допустить это не могла. Я принесла свои чувства в жертву профессии. Мое сердце каменело. Моя душа безмолвствовала. И лишь безукоризненно четко и логично работал разум. И каждое вновь раскрытое преступление являло собой победу разума. И поражение чувств.

И я уже не жалела об этом. Моя профессия была сродни профессии врача, привыкающего к смерти. Но врач имел дело с людьми. Я же никогда не могла назвать преступника человеком. И лишь сегодня. Глядя на это растерянное, почти детское лицо. Мое сердце вздрогнуло. Логика моего разума сбилась. И в моем сознании смешались все на свете понятия. Каждому из которых когда-то было отведено свое четкое место.

– Лина, – окликнул он меня. Перебив все мои запутанные мысли. – Лина, но почему… Почему вы это сделали? Еще не поздно отказаться…

Я пожала плечами.

– Я не знаю – почему. Это первое безрассудство в моей слишком рассудительной жизни. И надеюсь – последнее.

– А что потом?

– Не знаю. Впервые в жизни я ничего не знаю.

– Вы будете вести следствие?

– Это будет самое любопытное в моей практике дело, Малыш.

– Меня зовут Олег, – спустя несколько часов нашего знакомства представился он. – Но мне нравится когда вы меня так называете. Меня давно так никто не называл.

– Это будет самое любопытное в моей практике дело, Олег.

– Может быть лучше – Малыш?

Я не выдержала и улыбнулась. Он так напоминал взъерошенного воробья. До чего я все-таки не люблю этих лохматых неопрятных подвальных юнцов!

И он ответил внезапным смешком на мою улыбку. Он даже подпрыгнул на месте. И хлопнул себя по залатанным джиновым коленкам.

– Ха! Ловко же мы обведем их вокруг пальца! Преступник скрывается в квартире следователя! Гениально! – и он с восхищением бесцеремонно оглядел меня с ног до головы. – Я не перестаю тобой восхищаться.

Я нахмурила брови. Я по-прежнему не могла смириться с его нахальством.

– Давно ли мы на «ты»?

– Ты давно. Я – с этой минуты. Мы все-таки в некотором роде союзники. Разве не так?

Он определенно или великовозрастный инфантил. Или великовозрастный хам. Скорее всего – и то, и другое. Его подвальное воспитание позволяет мгновенно забывать о неприятностях. А его почти детское представление о жизни тут же рисует ему картину забавных приключений, в которых он непременно должен участвовать. По-моему, до него вообще еще толком не дошло. Что он убил человека. Девушку, которую он близко знал. Что ж. Таким людям не так уж плохо живется. И с какой стати я взялась его оправдывать? Он этого совсем не заслуживает. Ну, а если он по-другому не может себя вести? Если он вырос совсем в другом мире? Разве это его вина?

Черт! Что с тобой Лина! Ты ли это! И когда ты допускала подобные мысли! И почему твоя драгоценная логика. Которой ты всегда так кичилась, разлетается в щепки…

А он, словно желая окончательно победить мой рассудок. Бесцеремонно потащил меня в спальню. И бухнулся, не разуваясь на кровать.

– Лина, когда ты морщишься, то становишься на десять лет старше!

Я не находила слов от возмущения.

– Подойди к зеркалу, Лина! Ну же! Поближе! – он подскочил с места и силой потащил меня к широкому зеркалу на стене.

– Ну, посмотри же! Ну, что ты там видишь?

– Я? Я вижу только нахального мальчишку с немытыми волосами и в грязных джинсах!

– Не то ты видишь! Не то!

Он не на шутку разошелся. Размахивал длинными руками. И даже, как мне показалось, похорошел. Быстро же он оправился от удара. Или действительно не понимал истинную трагедию случившегося с ним этой ночью.

– Ты внимательней смотри, Лина! Что за костюм на тебе! С ума сойти можно! Такое можно увидеть только в журнале для стареющих женщин.

Боже! Какая неслыханная наглость! И я внимательно оглядела костюм – предмет моей бесконечной гордости. Строгий, очень дорогой, по-моему, английский. Он подчеркивал стройность моей фигуры. И глубину моих мыслей. И, безусловно, бескомпромиссность поступков.

Когда Филипп меня в нем увидел. Он даже поежился и сказал.

– Лина, каким я был идиотом! Я смел думать, что ты моя подчиненная. С сегодняшнего дня я у тебя в полном подчинении, Лина!

И первым делом, по-моему, он влюбился в мой костюм. И только потому уже в меня. Скорее всего его внезапно вспыхнувшая любовь означала некий протест против своей личной жизни. Его дочь и его жена никогда бы не одели такой строгий английский костюм. Они были совсем другими. Их дом не знал порядка вещей. Пожалуй, в их разуме и душе тоже царил полный кавардак. И Филипп никогда не мог смириться с этим устоявшимся хаосом. Он искал последовательности, системности и логики в вещах и в чувствах. И нашел это во мне. И полюбил. Мы были удивительно с ним похожи. Но это не мешало нашей любви. Ей мешало совсем другое…

Мои грустные воспоминания утонули в воплях этого невоспитанного юнца.

– Лина! Ну, посмотри же, как здорово!

Он присел на корточки. И приподнял мою юбку гораздо выше колен. И его глаза лихорадочно заблестели.

– Ты сумасшедшая! – прошептал он. – Только сумасшедшие могут скрывать такие ноги.

Я не выдержала и пнула его ногой. Он не удержался, покачнулся. А я, гордо встряхнув головой. Поправляя на ходу свой дорогой костюм – предмет бесконечной гордости. Направилась к выходу. И в дверях слегка задержалась. И строгим голосом отчеканила:

– Знай своей место, Малыш. Давным-давно уже пора спать. Завтра. Нет, пожалуй, уже сегодня. Мне предстоит трудный день. Придется разыскивать одного негодяя. Который убил свою девушку. Несмотря на то, что она была необычайно красива. И носила исключительно мини-юбки. Привет, Малыш!

Мои безжалостные слова попали в цель. И заставили его мигом опомниться. Он сразу же сгорбился. Поник. И стал менее симпатичен. Он поднял на меня свой затравленный взгляд. И буквально выдавил из себя:

– Вы ее знали?

Я не ответила. И бесшумно прикрыла за собой дверь комнаты. Где поселился непрошенный гость. И мне вновь показалось, что хлопнула дверца клетки…

Знала ли я ее? Лучше бы я никогда ее не знала. Тогда наверняка бы я осталась с Филиппом. Тогда наверняка бы я не влипла в такую дурацкую историю, как сегодня ночью. А если все-таки влипла. То совесть бы моя была полностью чиста. Я не знала ее. Не видела. И имела права защищать этого мальчишку.

Но все обстояло не так. Я прекрасно знала дочь Филиппа. И мне она никогда не нравилась. Она отвечала тем же.

Несимпатия возникла между нами в первые же мгновения нашей встречи. Я прекрасно помню тот вечер. Тихий летний вечер. Полный моей любовью к Филиппу. Полный запаха белого жасмина. Вырасшего под моим окном. Я помню, как я распахнула настежь окно. И вдохнула этот сладкий опьяняющий запах. Совсем скоро придет Филипп. Совсем скоро мы вновь будем вместе. Как всегда будем пить душистый липовый чай на веранде. Потом слушать музыку. Как всегда моего любимого Моцарта. И, возможно, Филипп останется на ночь. Ведь завтра – выходной. Как хорошо, что я все-таки выбрала именно этот дом на окраине города. Я всегда умела подбирать и вещи. И дом. И людей. Я всегда их подбирала по себе…

Ничто не предвещало дурного. Этот вечер не мог быть дурным. И мне казалось, что ничто на свете не может его испортить. Мне казалось, что в моих силах подбирать и вечера по себе. Но я ошибалась…

Филипп внезапно ворвался в мой дом. Раньше назначенного времени. И я удивилась. Он всегда был так пунктуален. И, как и я, терпеть не мог появляться не вовремя.

– Лина! – крикнул он прямо с порога! Я прошу тебя! Пойдем со мной! Ты сегодня должна быть со мной! Может быть, ты… Ты сумеешь повлиять на нее… Ты же женщина… Она, возможно, выслушает тебя. Вам, возможно, будет легче найти общий язык…

Филипп говорил бессвязно, запутанно. Что так было несвойственно его неторопливой грамотной речи.

– В чем дело, Филипп? – я нахмурилась. Я не понимала.

– Лина, пожалуйста! Она вновь там! Моя девочка вновь связалась с этими подонками! Я не могу больше вынести это! Не могу! Она плюет на мои просьбы. Она в конце-концов плюет на мою репутацию. Она рушит мою жизнь! Что мне делать, Лина! Может быть ты… Ты – умная женщина. У тебя дар убеждения. У тебя принципы…

Я откашлялась. Мне стало неловко за вопрос который я собиралась задать.

– Но… Но твоя жена, Филипп. Она тоже должна…

Он безнадежно махнул рукой. И прервал меня на полуслове.

– Они так похожи… Они не слушают друг друга. Все время пререкаются. Ссорятся. Но ведут себя очень похоже… Нет, Лина, – Филипп отрицательно покачал головой. – Я знаю. Моя девочка уважает меня. И искренне любит. И мне даже кажется порой соглашается в душе со мной. Но это возможно гены… То, что сильнее ее. Поэтому, я тебя прошу. Ей всегда не хватало совета от женщины. И тем более от такой женщины, как ты…

И я пошла навстречу Филиппу. И это было моей главной ошибкой. Я переоценила свои силы. Свой ум. Свою дипломатический характер. Наверно, потому что шла на встречу с дочерью Филиппа. Дочерью своего любимого человека. И не могла рассчитывать. Не могла даже представить. Что встречусь с обычной подвальной девкой. Мало чем отличающейся от тех подростков. С которыми мне приходилось иметь дело по службе. Разве что – у нее были дорогая одежда и косметика. Довольно грамотные фразы. И снобистская начитанность. Которая прижилась в доме Филиппа.

И еще меня поразила ее внешность. Она была прямо-таки ангельской. Что невозможно было сказать о ее бесовской душонке. Синие-синие огромные глаза. Золотистые пышные волосы. Пухлые алые губы. Длинная сигаретка в тонких руках, унизанных золотыми браслетами.

Она дыхнула на меня горьким дымом. И расхохоталась. Прямо в лицо. Это был вызов. Ее дружки поддержали ее. Вторя своими охрипшими пьяными голосами.

Грязный вонючий подвал. Разбитые бутылки. Гитары с порванными струнами. Окурки не затушенных сигарет. Гарь от сожженных бумаг. Боже, неужели это – дочь Филиппа. И я, словно не веря, оглянулась на него. Светлый изысканный костюм. Темный галстук. Вычищенные до блеска туфли.

«Боже, неужели это твоя дочь, Филипп?» – спросили только мои глаза. И его беспомощные глаза ответили: «Да. Так получилось Лина.»

А его златокудрая дочь все хохотала. Окруженная сборищем этих подземельных, рваных и грязных юнцов. Был ли среди них Олег? Мой сегодняшний непрошенный гость. Вряд ли. Я бы его непременно запомнила… Хотя все они так походили друг на друга.

И я пересилила себя. И первой сделала этот шаг. Ради Филиппа. И тут же пожалела об этом.

– Нина, – назвала я ее по имени. – Подойди ко мне, Нина. Мне нужно тебе что-то сказать. Очень важное.

Я протянула руку. Словно приглашая ее. Словно в знак понимания. И будущей дружбы. Хотя безусловно ни в какую дружбу с ней я не верила. И никогда бы не пошла на это, если бы не Филипп.

– Ну же, Нина. Иди сюда. Не бойся.

Я говорила с ней как с больной. Пожалуй, мне казалось что она действительно больна. Только этим можно было объяснить, что у этого сильного мужественного интеллигентного человека такая беспутная дочь…

И она поняла мой тон. И не приняла его. И еще громче расхохоталась. Обнажив ослепительно белые зубы. У нее была чертовски красивая улыбка. И ее синие-синие глаза победоносно блестели. И наконец она бросила мне в лицо.

– Ах, это ты! Дамочка сердца моего драгоценного папочки! Пардон! Просто старая дева. Любым путем пытающаяся словить мужика!

Я невольно сжала кулаки. Я побледнела. Я не заслужила такого в этот прекрасный летний жасминовый вечер. Но я выдержала. Я оглянулась на Филиппа и пока выдержала. Мне было его жаль.

– Ха-ха-ха, – хохотала его девочка с ангельским личиком.

– Папочка! – кричала она уже Филиппу. – Милый мой папочка! Ты только к ней приглядись! Она же мертвая! Или ты не читал мне когда-то вслух! Или ты не помнишь! Любитель старинных примет, предсказаний, поверий. Вспомни, папа! Не бойтесь уродцев и калек! Бойтесь красивых людей, с правильными чертами лица. И холодным взглядом! Людей, которые никогда ни в чем не сомневаются. Которые не терпят возражений. Которые всегда благовоспитанны и правы! Значит перед вами мертвец! Мертвяк затесался среди живых! Опомнись, папочка! Ты только вглядись в ее лицо! Она же ни перед чем не остановится! Лучше уже эти вонючие подвалы! Чем красивое мертвое царство. Которым правит мертвец…

Всему есть предел. И этот предел наступил. Она не успела закончить свой проникновенный монолог. Рассчитанный на ее безмозглых подвальных дружков. И, к сожалению, на Филиппа. И я подняла руку. И замахнулась.

Но Филипп мне не позволил ее ударить. И он перехватил мою руку. И прошептал совершенно белыми губами.

– Опомнись, Лина. Это же моя дочь…

Я уходила в теплый безветренный летний вечер. Одна. И безжалостный, ненавидящий звонкий смех девушки с ангельским личиком звучал мне вслед. Филипп не провожал меня. Он остался там. В грязном продымленном месте. Он остался там. В своем великолепном светлом костюме. Наедине с этими подвальными подонками. У него еще была надежда спасти свою дочь…

Я взглянула на часы. Голова распухла от бессонницы. От выпитых успокоительных таблеток. Которые не помогли. Что ж. Сегодня первый день моего следствия. Сегодня вновь придется сосредоточиться. Взять себя в руки. И принять умный, серьезный вид. Я машинально натянула на себя костюм. И подошла к зеркалу. Черт побери! Оттуда на меня смотрела женщина из журнала для пожилых. Этого еще не хватало! Почему я должна прислушиваться к бреду безмозглого мальчишки? Но руки уже помимо моей воли стягивали костюм. И тут же, словно чтобы не передумать, скомкали его. И забросили в угол шкафа.

Я натянула на себя джинсы. Это был подвиг с моей стороны! Сколько лет я их не носила! Лучше не вспоминать. Пожалуй, в последний раз я их надевала в день развода с мужем. Помню, мой муж хлопнул тогда меня по плечу. И подмигнул, словно и не было трех лет нашей с ним совместной жизни.

– Пока, Лина, – бросил он мне на прощание. И взглянул на штаны. – Носи их всегда. Ты в них выглядишь менее недоступной.

В тот день я лихорадочно стягивала с себя узкие джинсы. И в тот же вечер купила на последние деньги дорогой английский костюм. Чтобы раз и навсегда выглядеть в нем недоступной. И в эту же ночь я узнала Филиппа… Что ж, буду честной до конца. На следующее же утро меня назначили начальником следственного отдела. И костюм с тех пор стал частью моей работы, жизни, тела…

В дверях показалась лохматая голова с сияющей улыбкой.

– Салют, Лина!

Я поспешно стянула свитер.

– Мало того, что ты преступник. Ты еще и дурно воспитан, Малыш, – прикрикнула я. – Чтобы без стука ко мне не входил!

– Пардон, – и он скрылся за дверью. И тут же раздался вызывающе робкий стук. И в дверях вновь появилась его сияющая физиономия.