Несущий свободу Поль Игорь

8

Джон добрался до участка с большим трудом: военные Альянса оборудовали опорные пункты, едва ли не половина улиц оказалась наглухо перекрыта. Куда-то перемещались колонны солдат армии Симанго. На Западе снова постреливали, но довольно-таки вяло, можно даже сказать – как обычно. Западные окраины отделялись от города основным руслом реки и представляли собой место постоянных стычек мусульманских и католических отрядов. Туда не решались соваться даже миротворцы из регулярных частей, не говоря уже о вооруженном сброде из военных компаний, составлявшем львиную долю экспедиционного корпуса. Время от времени одна из группировок пыталась преодолеть мост и войти в город, и тогда миротворцы оттесняли их назад, создавая огневой вал из «гуманных» боеприпасов.

Вся эта территория индейцев представляла собой дьявольский слоеный пирог: в городах стояли гарнизоны Альянса и правительственных войск, чуть дальше, в предместьях, власть по ночам контролировали партизаны, а уже в двадцати километрах за городом непрерывно кипел котел кровавой каши из перестрелок, артиллерийских обстрелов, диверсий, ночных нападений и этнических чисток. Мусульманские боевики убивали католических, католические – мусульманских, и тех и других убивали анархисты, все вместе по очереди казнили активистов, врачей и местное начальство в попеременно «освобождаемых» деревнях; временами кто-то из них набирался наглости и атаковал или обстреливал позиции рейхсвера вокруг военных поселений Ольденбурга, в ответ самолеты Люфтваффе бомбили те же многострадальные деревни, а корабельная артиллерия прочесывала джунгли огнем по площадям.

Капитан Уисли, облаченный в тяжелый бронежилет, увешанный подсумками и с герметичным шлемом, притороченным к разгрузке, выглядел очень воинственно. С его появлением треп мгновенно стих.

– Господа офицеры! – скомандовал сидевший ближе всех к входу Харрис.

– Переходим на казарменное положение, джентльмены, – объявил капитан. – Отныне все выезды только в сопровождении напарника. В дополнение будете таскать с собой еще одного местного – вооруженного карабином и в броне.

Джон ощутил вибрацию – вызов коммуникатора. Тихий голос шепнул имя абонента. Он торопливо прикоснулся к шее:

– Да! Где ты?

Виноватая скороговорка Ханны ворвалась в уши. Слышимость была отвратительной:

– Джон, прости меня, ресторан отменяется. Я тут немного застряла. Я на западе.

Он услышал, как грохочут вокруг нее выстрелы. Тревога за нее вспыхнула с новой силой.

– У тебя все в порядке?

– В полном. Не волнуйся, пожалуйста, Хесус от меня не отходит. Где ты?

– В участке.

– Почему не в гостинице? Это из-за ультиматума, да?

– Об этом после.

– Береги себя. Я люблю тебя, – торопливо сказала она.

– И я.

Спохватившись, он поднял глаза и покраснел: взгляды всего взвода были направлены на него. Капитан Уисли сдержанно поинтересовался:

– Важная информация, лейтенант?

– Да, сэр, – соврал Джон, – очень. Прошу извинить, сэр.

Кто-то, кажется Харрис, насмешливо хмыкнул.

– Думаю, джентльмены, вы должны благодарить бога за то, что ваши близкие остались на родине и их жизни ничего не угрожает, – наставительно изрек Уисли.

Джон бросил на капитана благодарный взгляд.

– Продолжим. При себе иметь бронежилеты. Действовать совместно со стационарными пикетами. Никаких самостоятельных транспортировок – задержанных передавать на посты, они будут организовывать конвои. Далее: противогазы…

– У-у-у… – пронеслось по комнате.

Капитан помолчал, пережидая волну недовольства. Пожал плечами:

– Собственно, я не возражаю, джентльмены, если кто-то из вас загнется от газового снаряда. Когда придется уносить отсюда ноги, в челноке останется больше места. Не терплю тесноты.

– Да ладно, сэр, – ответил за всех Харрис. – Мы же понимаем.

– Далее: в любой момент могут объявить эвакуацию. Не отдаляйтесь от участка больше, чем на несколько километров. Регулярно поддерживайте связь с дежурным. – Он оглядел притихших людей и добавил тихо: – В конце концов, это не наша война. Я бы не хотел отчитываться за потери.

9

В маленьком магазинчике на задворках, где пахло несвежей рыбой и табаком, Хенрик купил несколько банок консервированного мяса, упаковку пива и пару пакетов овощной смеси. Долго присматривался к мясному пирогу. На несколько дней еды хватит, после все равно перебираться на новое место. Решил: буду лежать, слушать новости и читать книги. Хенрик любил читать, хотя вряд ли кто-нибудь догадывался о его хобби. При их работе человека в свободное время можно было представить где угодно – в тире, тренажерном зале, на скачках, даже на участке забоя местной свинофермы. Но читающим электронные книги, да еще философов – это вряд ли. Он усмехнулся: не делай очевидного. Жизнь напоминала ему черную воронку, он проваливался в нее все глубже, падение ускорялось – он чувствовал это; все вокруг – смех, крики, музыка, речной песок, яркое солнце – виделось словно сквозь вращающиеся стены, он жил одними только инстинктами, и каждый раз, нажимая на спусковой крючок, он мстил этому миру за бессмысленную жестокость. Он пытался понять: есть ли смысл в этом бесконечном падении?

Старуха в черном несвежем платье – должно быть, родственница владельца магазина, – стоя у окна, настороженно следила за его действиями, даже не пытаясь замаскировать свое внимание. Ожидала, наверное, что он выхватит дробовик или попытается смыться не заплатив. Он угрюмо зыркнул на нее и получил в ответ такой злобный взгляд, что морщинистая карга показалась ему посланцем дьявола.

– Вам доставить, сеньор? – поинтересовался продавец, с опаской косясь на его шрам.

Хенрик покачал головой, протягивая карточку:

– Нет. Мне недалеко. И снимите мне три тысячи наличными. Мелкими купюрами.

Продавец отвел глаза.

– Хорошо, сеньор. Заходите еще.

Взгляд старухи сверлил ему спину.

Стайка маленьких голодных бандитов окружила его со всех сторон. Проклятие этого города.

– Сеньор, помочь вам донести? Дай монетку, сеньор! Сеньор, я знаю дешевых девочек!

– Пошли прочь!

Они отстали ровно на один шаг, чтобы через секунду возобновить атаку. Их можно было убить, но отогнать – никогда. Эти дьяволята из тех, что своего не упустят, – ведь он нес покупки, а значит, деньжата у него водятся.

Хенрик вспомнил себя в их возрасте. Вспомнил, как колотил ногой в дверь ванной, и звал, и требовал, и скулил по-щенячьи. Его мама, его красавица-мама, заперлась там и вскрыла вены кухонным ножом. Ее уволили с работы, просто так, без повода. Директор школы проявил гражданскую сознательность и намекнул ей, что в их заведении воспитывается будущее нации, и он не хотел бы, чтобы к их неокрепшим душам прикасались люди, неспособные блюсти расовую чистоту. Это он об отце. Его мама – ее звали Ружица, – когда-то вышла замуж за Игнасио Вольфа, человека с нечистой кровью, метиса. Самого Игнасио месяц назад насмерть забили во дворе собственного дома митингующие молодчики из числа активистов общества «Сила и радость»; мама даже не успела снять траур. И вот она вернулась домой, приготовила обед, накрыла на стол, после заперлась в ванной, опустила руку в теплую воду и полоснула по ней ножом. Хенрик помнил вкус того обеда – переперченное мясо; помнил, как стоял и смотрел на ее бледное лицо, и почему-то его удивляла только эта странная вода – густо-красная, пахнущая железом. Он опустил в нее палец. Вода была холодной. А после его забрали в военную школу. Его королевское высочество говорил в обращениях к нации, что в Ольденбурге нет проблемы потерянных поколений. Он говорил: «Вы есть будущее. Вы будете все решать. В один прекрасный день старики исчезнут с горизонта».

Хенрик зло усмехнулся: с его горизонта давно все исчезли, но решают за него по-прежнему другие.

– Эй, бандиты! Держите! – Размахнувшись, он отбросил далеко в сторону несколько мелких монет.

Под шум яростной схватки он юркнул в проходной подъезд и направился в свое временное жилище.

10

С улицы на улицу, через извилистый переулок Вокаса, мимо подозрительных старух, пьяных калек, продавцов дури, редких прохожих в бедной одежде, безучастных беженцев, минуя переполненные мусорные баки, вокруг которых роились тучи мух; после во двор четырехэтажного дома без номера в тупике на улице Мату, где он снял комнатку. У входа ему повстречался старик-хозяин – лениво шевеля руками, он прилаживал вырванный с корнем дверной замок.

– Как думаете, сеньор, будет война? – спросил старик, разгибаясь. От него разило чесноком.

– С чего это вы вздумали спросить об этом?

Старик неопределенно дернул плечом:

– Мне показалось, с вами можно перекинуться словом, сеньор.

– По-вашему, сейчас не война?

– Так-то оно так, но ультиматум…

– Какой еще ультиматум?

Старик, похоже, обрадовался возможности проявить осведомленность:

– Да ведь по всем каналам одно и то же – боши объявили ультиматум: выдать главарей «тигров». Кто ж их видел, главарей? Альянс готовится сматывать удочки. Все, у кого денежки водятся, тоже засобирались. В аэропорту паника – за билеты дерутся. А куда бежать-то? Как думаете, бомбить будут?

Хенрику стало любопытно.

– А что еще передают?

Хозяин робко улыбнулся:

– Говорят, этот герцогский племянник чуть ли не святой.

– Племянник?

– Ну этот, которого убили. Офицер ихний. Из-за которого весь сыр-бор.

Хенрик сплюнул: одним выродком меньше.

– Туда ему и дорога, – равнодушно произнес он.

– Народные театры на свои деньги ремонтировал. Врут, поди. Как думаете?

Хенрик переложил пакет в другую руку. Внимательно осмотрелся, стараясь не поворачивать головы.

– Это который офицер? – спросил он. – Генерал?

– Да нет, полковник этот, которого вчера застрелили. Забыл фамилию.

Хенрику вспомнилась важная осанка немца, спускающегося под руку с девушкой. Категория «для господ старших офицеров». Детей любил? Ну-ну. Вот только девку зря зацепил. Красивая, сучка. И умная. Такие не болтают. Понимают, что к чему.

– Не верьте вы этой брехне, папаша, – посоветовал он.

– Я в тридцать четвертом войну видел, – поделился старик. – Не дай бог снова. Только бы город не бомбили. Так-то они – люди как люди. Разве что форма другая.

– Кто?

– Боши, кто ж еще. И по счетам платят. Только когда бомбят – ничего не разбирают. Глаз у них, что ли, нету?

Старик сокрушенно покачал головой.

Рыжий пушистый шарик выкатился из подъезда и завилял хвостом, тычась в ноги, преданно заглядывая в глаза. Человеческая тоска в блестящих черных пуговках совершенно не сочеталась с его игривым поведением. Хенрик бросил ему кусок холодного пирога. Переваливаясь с боку на бок, щенок поволок добычу в заросли полыни и лопухов, образовавшиеся на месте бывшего газона; убедившись, что ему ничего не угрожает, умостил кусок между лапами и с наслаждением сунул в него мокрый нос.

– Ваша собака?

– Что? Нет, это приблудный. Наверное, жильцы забыли. Сейчас такая мода, натешатся – и вон. Живая душа. Забирайте. Все равно только гадит.

– Покормите его. Вот, держите. – Хенрик сунул старику купюру в десять реалов.

Старик постоял, слушая, как затихают шаги постояльца. И только когда наверху хлопнула дверь, сказал с неожиданной злостью:

– Детей бы кто накормил. Сволочь.

11

Уличное освещение не работало. На небе ни облачка: звездные россыпи заливали дома красноватыми переливами, стекла отражали серебро. По ночам мрачные улицы преображались. В призрачном свете заросли чертополоха виделись неведомыми цветами, тротуары отсвечивали розовым. Все вокруг казалось нарисованным. Даже раскаты канонады не могли разрушить очарование ночи: Хенрик любил свет звезд, любил темноту, любил связанное с ней одиночество. Иногда во сне он видел, как идет по пустой улице, проходит квартал за кварталом, шаги гулко отдаются от стен, и в целом городе не найти ни одного человека.

Хенрик дремал, не раздеваясь, лежа поверх грубого одеяла. Раздеться? Еще чего! Стоило только представить, что вытворяли на этом белье десятки постояльцев до него, и желание поспать по-человечески сразу испарялось. Грязная комната кишела насекомыми. Хорошо хоть не было клопов. Клопов и прочих кровососов Хенрик не переносил. Он вообще был чистоплотен, без этого в джунглях не выжить, нет. «Проводя жизнь в свинских условиях, необязательно самому становиться свиньей», – когда-то вколачивал в курсантов старший инструктор Лутц.

Затявкал щенок. Удивительно, как устроен этот дом: наружные стены, наверное, выдержат прямое попадание гаубичного снаряда, а двери и внутренние перегородки словно из бумаги сделаны – слышен каждый вздох на лестнице. Этот дом никогда не спит. В таких кварталах люди злы оттого, что половина из них не может отдохнуть как следует. Топот и смех в парадном, грохот сдвигаемой мебели над головой, музыка, шум драк, семейные скандалы, выстрелы – и так до самого утра.

Внизу заколотили в дверь. Донеслись слабые голоса. Щенок вновь залился своим игрушечным лаем. Хенрик напряг слух, выделяя новые звуки из какофонии ночной жизни. Этот чип – отличная штука. Временами благодаря имплантантам Хенрик ощущал себя едва ли не суперменом. Иногда чувство превосходства рождало странное мстительное удовлетворение – он словно поднимался над никчемными людишками, наводнившими этот мир. Мало того что он мог легко убить большинство из них, он мог также внушать окружающим страх или неодолимую симпатию; испуская феромоны, мог уложить в койку любую дурочку; различал десятки новых запахов, безошибочно определяя их источник; видел в темноте, как кот; чувствовал излучения систем наблюдения; усилитель зрения позволял ему обходиться без бинокля, он же определял расстояние до цели; ему не грозил болевой шок – чип мог понизить порог болевой чувствительности, мог стимулировать работу сердца и ускорять заживление ран. Долго упиваться торжеством не получалось: Хенрик вспоминал, что этот же чип мог убить его, оценив поведение носителя как попытку к измене; арест при невозможности бежать останавливал сердце с гарантией.

– Шрам… – донеслось снизу. Он четко различил это слово, сказанное по-испански с сильным акцентом.

Хенрика сдуло с постели. Он бесшумно заметался по комнате, экипируясь.

Возмущенный голос поднятого с постели хозяина:

– Ничего не знаю, у меня много жильцов!

– …высокий …сказать …обыск …неприятности! – настаивал голос.

Старик скоро сдастся. Сейчас ему зажмут рот, затащат в квартиру и отделают кулаками. Две минуты, три – сколько он выдержит? Репутация его жильцов такова, что кое-кто из них может решить, будто хозяин причастен к аресту. В этих районах жизненная философия проста, как формула воды: если ты не стучишь, то настучат на тебя, а если стучишь, то ночью на лестнице можешь неосторожно упасть на остро заточенный предмет, причем несколько раз подряд.

– Нет у меня никакого списка. И мужчин тут много! – старик внизу старательно повышал голос, надеясь, что его услышат.

– Капрал, обойдите дом. Осторожнее – парень по описанию крепкий.

Удаляющиеся шаги.

Тихий угрожающий голос, на этот раз без акцента:

– Где человек со шрамом?

Вот оно: шлепок кулака, стук тела о косяк, мычание. Хенрик осторожно выглянул в окно. Он специально выбрал эту квартиру – он знал, что по пруту громоотвода можно бесшумно спуститься вниз, после перепрыгнуть на забор и уйти одним из двух прилегающих переулков, изобилующих запутанными проходными дворами и подвалами.

С холодком в груди он догадался: его решили слить. Не обмануло предчувствие. До сих пор неведомые командиры обращались с ним по-честному. И он отвечал им тем же. Не копировал прозрачные листки заданий, рассыпающиеся на свету через пять минут после прочтения, не пытался нажиться, продавая дурь, оружие или информацию агентам боевых групп, наводнивших город и окрестности. А ведь ему ничего не стоило сделать это – хваленый контроль чипа можно было обойти. Он знал несколько способов, проверенных на чужом опыте, все они не касались основополагающих принципов контроля лояльности, никакого прямого предательства или угрозы раскрытия – просто цепь мелких невинных отклонений от рекомендованной линии поведения, хитро закрученная в нужную сторону. Такие действия, произведи их Хенрик, могли дать ему иллюзию страховки. Призрачную надежду на безопасность. Ничего этого он не делал. Да, он нарушал правила: пользовался чипом для соблазнения смазливых продавщиц на блошиных рынках, пару раз забирался в койку к женам местных чиновников; скупал спиртное на служебные деньги и после нанимал на него информаторов из числа опустившегося сброда, которые проверяли сведения, предоставленные штабной группой; иногда, приходя в себя после напряженного задания, курил в китайском притоне модифицированный опиум, не вызывающий зависимости; вот и его баловство с Гретой из того же разряда. Но ничего серьезного за ним нет. Ничего такого, за что списывают полевых агентов. Он уверен: за ним нет никаких следов, все заказы выполнены точно в срок и точно тем способом, который указан в приказе. Но все же этот момент настал. И ему следует подумать, как быть дальше. Как не превратиться в бычка, которого ведут на заклание местные сектанты.

Рама тихонько стукнула. На голову посыпались крошки старого кирпича. Руки обожгло крапивой. Ноги коснулись земли. Секунду он посидел, скрытый травой, затем оторвался от стены. И тут же замер: запах человека с оружием ударил в ноздри.

Невысокий полный коп в расстегнутом бронежилете, отдуваясь, топал прямо на него; короткий ствол торчал из-под мышки, поднятая лицевая пластина отражала свет. Одним прыжком выскочив из тени, Хенрик оказался в шаге перед ним, левой рукой отводя ствол, правой нанося удар в лицо. Обхватив тело ногами, Хенрик повалил его на спину, всем весом припечатывая полицейского к земле. Короткий звяк отлетевшего карабина. Трава смягчила звук падения. Кончик ножа коснулся горла.

– Говори тихо, и я тебя не убью, обещаю, – прошептал Хенрик в лицо вяло шевелящемуся полицейскому: свободной рукой он зажимал ему рот. Чип старался вовсю, возбуждая железы внутренней секреции. И без того шокированный коп наливался ужасом.

Хенрик рванул и отбросил шлем – пальцы, регулярно обрабатываемые специальным аэрозолем, все равно не дают отпечатков. Силуэт на фоне звезд, светящих в глаза, – вот и все, что запомнит коп.

– Кого вы ищете? Отвечай, и останешься жив.

– Человека со шрамом, – хлюпая разбитым носом, просипел полицейский.

– Дальше!

– Я сегодня… первый день. Нас рассовали по машинам для усиления. Человек со шрамом, высокий, говорит по-испански, больше ничего не знаю.

– Что он натворил?

– Ограбил кого-то.

– Ограбил?

– Да. Отпусти меня. Я тебя не видел, ты меня тоже. Этот лейтенант – он чокнутый. Из англичан. Он улетит, нам оставаться. Отпусти. Меня знают, я Баррос из восьмого участка. Я умею молчать.

– Как вышли на него?

Коп снова шмыгнул носом.

– Ты рассчитался в магазине краденой картой. Продавец тебя запомнил. Приметы совпали.

Хенрик вдавил нож сильнее:

– А дальше? Дальше?

– Мальчишки… лейтенант им поесть купил. Они… привели. Отпусти.

– Вставай. Медленно. Руки перед собой. Повернись.

Он нанес два быстрых удара. Тело мешком повалилось в траву. Ныряя в темноту проходного двора, Хенрик подумал: не перестарался ли? Но мысли об искалеченном полицейском быстро исчезли, смытые более насущным: глаза обшаривали темные углы, ноздри шевелились в поисках опасности, носки ног осторожно ощупывали поверхность перед тем, как принять на себя вес тела. План города, изученный до мельчайших деталей, горел в мозгу. Хенрик прикидывал маршрут бегства, мысленно рисовал узловые точки, где встреча с патрулями была маловероятной.

Горечь переполняла его. Самое неприятное было в способе, что выбрало начальство. Это не пуля снайпера. И не команда, превращающая чип в комочки слизи, а его тело – в кусок желтого мяса. Не автомобильная авария. Какой-то дурацкий клоун, потеющий от страха. Не один из наших, не наемный убийца, не исполнитель из какой-нибудь банды, нет – дешевая, грубо завербованная марионетка. Этот идиотский способ выводил Хенрика из себя – он не знал, чего ждать дальше. Злость мешала думать.

Он вспомнил имя девушки: Клеменсия. Милосердие. Черт возьми, неужели он не заслужил хотя бы этого – милосердия? Честной пули в башку за все то дерьмо, что ему пришлось испытать по их милости?

12

В темноте Грета шагала взад и вперед по крохотной комнате, закутавшись в наброшенное на плечи одеяло, обходя серебристый прямоугольник на полу; не хотелось закрывать окно – ночной ветерок привносил немного свежести в затхлую атмосферу квартиры. Она твердила себе: эта работа мне нравится. Каждый мой выстрел приближает герцогство к победе. Может быть, уже через несколько лет вся планета станет нашей. Конец истерии, конец страху, конец бесконечным тайнам, конец всему: она сможет жить обычной жизнью, свободно ходить по улицам, любить кого вздумается. Я рада, что снова иду работать. Я рада, что выручаю Хенрика. Господи, помоги ему выкрутиться!.. Но уверенности не было.

Этот странный вызов – их никогда не оповещали таким способом. Звонивший знал, кто она и где находится. Знал условные слова. Его фальшь – она научилась отличать, когда люди говорят правду, а когда лгут. Ее собеседник боялся. Чертова работа. Пора уже признаться: она устала вздрагивать от каждой тени, от случайного взгляда в толпе.

Она собиралась пить чай, когда внизу запиликал вызов, приглушенный стенами. Грете показалось, что это звонят в чью-то дверь, она непроизвольно сделала шаг к прихожей-выгородке, чтобы лучше слышать, и остановилась напротив большого, помутневшего по краям зеркала. В тусклом свете на нее загадочно смотрела высокая молодая женщина с застывшей гримасой, напоминавшей улыбку.

Хозяйка крикнула на лестницу:

– Мари! Тут ваш знакомый. Просит вас к телефону.

– К телефону?

– Да, – сказала хозяйка, выходя на площадку и готовясь к обстоятельному разговору. – Он так говорил, будто ему страшно некогда. Очень нетерпеливый. Ваш клиент?

– Ну что вы, сеньора, – в груди зародился холодок, – это, наверное, мой брат. Извините, что побеспокоила. Я сейчас спущусь.

Хозяйка шла за ней по пятам:

– Тогда почему он не включил изображение? Мы не договаривались, что ваши клиенты будут звонить по ночам.

– Нет-нет, это не клиент, сеньора. Я же говорю – это брат. Наверное, что-то случилось. К тому же сейчас всего восемь часов, это вовсе не ночь.

– Все равно, я рано ложусь. Мы не договаривались, что вы будете водить мужчин в мой дом. Я и так рискую, пуская к себе такую девушку, как вы.

– Хорошо-хорошо. – Она в нетерпении схватила трубку.

– Мари? Мари, это Гарри. Я звоню от мамы. Не волнуйся, с ней все в порядке, я завез еще таблеток, а шприцов у нее достаточно, – произнес глухой голос.

– Что случилось, Гарри? Приступ повторился? – Она изо всех сил старалась, чтобы голос не дрожал. Хозяйка дышала ей в затылок, напряженно прислушиваясь.

– Слава богу, нет. Мама жалуется, что ты ее не навещаешь. Пообещай, что сходишь к ней.

– Хорошо, Гарри. Когда?

– Можно подумать, ты очень занята. – Собеседник требовал немедленного выхода на связь.

– Я постараюсь зайти завтра. Спроси, ей будет удобно в десять?

– В десять она принимает ванну. Подходи к часу, мама испечет кекс.

Час. Тринадцатый номер в списке контактов.

– Хорошо, Гарри. Я приду.

– Доброй ночи, сестричка.

От чистенькой и любовно обустроенной квартиры веяло теплом и покоем. Желтый свет плафона в прихожей разглаживал тени на лице пожилой женщины, делал его добрее.

– Думаю, нам стоит пересмотреть условия нашего соглашения, милая, – заявила хозяйка.

– Прошу вас, сеньора! Это всего лишь мой брат. Мама ужасно соскучилась. Она серьезно больна.

– О! – только и сказала женщина. – Я не знала. У вашего родственника такой недовольный голос.

– Он сердится, когда я редко к ней захожу. Мама волнуется, ей это вредно.

– Что же вы? Как же можно… Хотите чаю? Только что заварила. Посидим, поговорим по душам.

– Нет-нет, спасибо, сеньора. Я уже легла, когда вы меня позвали.

– Зачем вам ложиться так рано? – удивилась хозяйка. – Вы так молоды, милая. У вас впереди куча времени, не то что у меня. Это хорошо, что дети не забывают родителей. Как встарь. Мой муж тоже любил навещать свою маму. Правда, она от меня нос воротила…

– Завтра трудный день, – солгала Грета, ее подгоняло нетерпение: все-таки срочный вызов. – Извините меня.

– Трудный день, как же, – пробормотала хозяйка, закрыв за ней дверь. – Знаем мы ваши трудности: раз-два – ноги шире.

Как ни тихо она говорила, Грета ее услышала.

– Хорек споткнулся, – сказал тот же глухой голос, когда она набрала номер для связи.

Воздух сгустился до состояния желе. Хенрик? Что с ним?

– Сильно расшибся?

– Не очень. Но ходить пока не может.

13

Небольшой мебельный магазин на Армасто, дом тринадцать. Номер двадцать в трехдневном списке. Она подъехала на старомодной машине, как раз такой, какие в этом городе считались символом престижа: огромной, красной, отражающей солнце. Улицы забиты войсками, в центре тихая паника – грузили вещи, на окраинах усилилась стрельба. Ее дважды останавливали патрули; заставляя себя высокомерно улыбаться, мысленно она подгоняла военных, дотошно изучавших ее удостоверение. Пружина внутри сжималась все туже. Никогда в жизни она не боялась опоздать больше, чем сейчас.

Произведя фурор в забегаловке напротив, Грета попросила кофе. Хозяйка обслужила ее лично, предварительно вымыв и насухо протерев дешевую чашку – единственную, края которой не были сбиты. Местные пьянчуги взирали на нее как на сошедшего с небес ангела, должно быть, они решили, что хозяйка подмешала в пойло какой-то наркотик, вызывающий галлюцинации. Она и выглядела соответственно – в длинной белой юбке, зауженной книзу, тонкие шпильки подчеркивают стройность длинных ног, сложные пряди высокой прически открывают шею, кожа полуобнаженной спины чиста и благоуханна. Ее чип старался вовсю, ни один местный бандит не смог бы прикоснуться к ней даже пальцем, она выглядела как дочка мэра, не меньше. Любой мужчина в округе невольно сглатывал слюну, бросив на нее один-единственный взгляд, но напряженная поза шофера-телохранителя, оставшегося в машине, была ясна, как полуденное небо: он готов пристрелить любого, кто взглянет на его хозяйку косо.

Наблюдая за входом в магазин, Грета изображала удовольствие от вкуса бурой жидкости в затасканной чашке. Вот наконец двери открылись; бодрый толстячок вывалился на тротуар, щурясь на солнце: он оглядывал улицу, решая, на что ему потратить обеденные полчаса. Она бросила взгляд на телохранителя – мужчина в темном парике еле заметно кивнул.

Открыв сумочку, она сделала вид, что роется в ней, ища мелочь. На самом деле она выдавила на ладонь левой руки каплю жидкости из крохотного тюбика. На всякий случай она положила руку на столик, ладонью вниз, подальше от тела. Грета не любила работать с химией – микроскопической дозы этого вещества, попавшего мимо напыленного на ладонь пластика, было достаточно, чтобы навеки превратиться в немое парализованное полено.

– У вас уютно, – произнесла она, вставая. – Сдачи не нужно.

Вертя в руке купюру, ошарашенная хозяйка смотрела ей вслед.

Эрнесто Спиро как раз обходил шикарный автомобиль. Он уважительно оглядел сияющий лаком багажник, хромированные зеркала, колеса из мягкого пластика – такие машины редко здесь появлялись. Вот бы хозяин этого чуда зашел к ним в магазин, тогда Эрнесто смог бы спихнуть тот громоздкий, покрывающийся пылью спальный гарнитур имитации красного дерева, что не желал продаваться уже четвертый месяц; и немудрено – кто же из окрестных обитателей способен отвалить такую кучу денег за обычную мебель? Те же, кто имеет деньги, ни за что не польстятся на аляповатую подделку под старину. Поймав неприязненный взгляд шофера, он отвел глаза, потом что-то смутно знакомое почудилось ему в лице броско одетого человека; он вновь повернул голову, напрягая память, и в эту минуту увидел ее. Он сразу забыл о водителе: он обомлел от ее красоты, от ее грациозной походки, ветерок донес горьковатый запах ее духов, и в горле сразу пересохло – эти ножки ступали по его сердцу. Будто во сне он смотрел, как она плывет над землей, он не мог оторвать от нее глаз, она тоже не отводила взгляда. На ее губах появилась неуверенная улыбка, девушка словно стеснялась впечатления, какое она производила на окружающих. Лицо ее потеряло неприступность, приобрело какое-то виноватое выражение.

«Так вот ты какой, мерзавец», – подумала Грета.

Тоненький каблучок-шпилька провалился в сливную решетку. Грета беспомощно взмахнула руками, теряя равновесие. Не осознавая, что делает, забыв про громилу в машине за спиной, Эрнесто бросился к незнакомке и предложил ей руку.

– Благодарю вас, сеньор, – зардевшись от смущения, произнесла Грета. Она с удовольствием приняла его помощь, крепко ухватившись за влажную ладонь. «Сдохни, сдохни, сдохни», – промелькнуло в ее голове. На мгновение она испугалась – уж слишком близко к сердцу она принимает простое задание, нельзя испытывать неприязнь к объекту, – но тут же одернула себя: к черту, этот слизняк хотел отнять у нее любимого мужчину.

Одуревший Эрнесто ввалился в забегаловку и залпом выпил рюмку водки. Хозяин строго-настрого запретил ему пить за обедом. Плевать! Ладонь все еще помнила прохладу ее руки.

Автомобиль резко свернул. Со стороны можно было решить, будто водитель решил срезать путь: у блокпоста на Ла Чакарито вечно образовывались пробки. Зашипели тормоза, машина приостановилась на мгновение, и Грета нырнула в тень подворотни. Ее спутник не повернул головы, не проводил ее взглядом. За два часа, что они провели вместе, он ни разу не раскрыл рта. Они увиделись впервые, и вполне может быть – в последний раз. Его лицо было тщательно загримировано, на голове парик, цвет глаз, форма лица и бровей наверняка изменены. При всем желании она не сможет выдать его. Как и он ее: на ходу Грета сорвала парик, приостановилась, скручивая каблуки, стерла грим влажной салфеткой. Походка ее сразу изменилась, длинная юбка превратилась в вызывающее мини – лишнюю невесомую ткань она скомкала и сунула в сумочку; блузка легко треснула и поползла, шурша – Грета осталась в майке с открытой спиной, какие часто носят девицы легкого поведения. Левую ладонь она обработала нейтрализатором еще в машине.

Одно она могла утверждать наверняка: ее спутник, опознавший толстяка, не был егерем. Был целый ряд признаков, по которому она могла узнать коллегу. Несомненно, этот человек был профессионалом: то, как он подавал документы, как проверялся, как скупо и точно двигался, говорило о многом. Но егерем он не был, точно. Она выбросила из головы посторонние мысли. Все это неважно. Хенрик – вот что сейчас было важнее всего. Она заставила себя разозлиться: идиот, с чего это вдруг он решил покончить жизнь самоубийством, начав грабить прохожих? Нелогичность происходящего снова всколыхнула ее подозрения, она почувствовала себя марионеткой в чужой игре. Где же ты, чертов сын?

Через час Эрнесто сжался от резкой боли в груди.

– Что с тобой? – пробурчал хозяин, отрываясь от просмотра списка доставок. Он мог позволить себе недовольный тон – покупателей не было.

Эрнесто хватал ртом воздух, силясь ответить.

Хозяин с подозрением принюхался:

– Опять выпил за обедом?

– Сердце, – простонал толстяк, падая на стул. – Дышать больно…

Еще через мгновение, ухватившись рукой за грудь, он сполз на пол.

14

Приемный покой как всегда был переполнен. В этот ночной час больница напоминала прифронтовой госпиталь: с сердечными болями сюда не обращались. Любого, кто сунулся бы с жалобами на высокую температуру, подняли бы на смех – машины полиции и «Скорой помощи» непрерывно подвозили раненых. Стоны, крики, топот, возбужденные голоса, требующие, чтобы именно их родственника обслужили в первую очередь.

– Сеньор доктор, вы что, не видите – он истекает кровью?

– Кто это там вопит? У нас тут не футбольный матч, поставьте ему укол, пускай заткнется.

– Сеньор доктор, вот, возьмите.

– Что это?

– Это его рука. Мы ее подобрали и положили на лед, как было велено.

– Оставьте себе, она ему уже не понадобится.

– Как это?

– Эй, куда вы его везете? Это не к нам – давай в морг! Вход с торца.

– Сеньор доктор!

– Да отстаньте вы со своей рукой! Лучше бы кровь сдали – у нас крови для детей не хватает!

– Врача, помогите! Человек на мину напоролся!