Рассвет Батлер Октавия

2. СЕМЬЯ

Спать.

Встреча с тремя сородичами Йядайи прошла для нее как во сне, и едва добравшись до кровати, Лилит мгновенно провалилась в сон. Спать. Потом наступило пробуждение — полное смущения и расстройства.

Потом она поела и постаралась все забыть.

Еда была выше всяких похвал — полузабытые вкусовые ощущения помогли избавиться от последних следов воспоминаний о недавнем — тут были и бананы, и тарелка с нарезанными дольками ананасами, и цельные фиги, и очищенные орехи нескольких сортов, хлеб и мед, и тушеные овощи с кукурузой, и перец, и помидоры, и лук, и грибы, и разные травы, и всякие приправы.

Где все это было раньше, спрашивала себя Лилит. Почему они не могли дать ей хотя бы малую толику из этих яств, вместо того чтобы держать ее постоянно на одном и том же безвкусном питании, от которого хотелось лезть на стену? Может быть ее кормили так специально — пеклись о ее здоровье? Так сказал ей Йядайя, но действительно ли это так или это тоже было частью тренировки? Или ее так кормили для того, чтобы добиться от ее тела каких-то желаемых результатов, необходимым для этого их чертового обмена генным фондом?

Когда, наконец насытившись, отведав всего понемногу, она смогла оторваться от еды, то подняла голову и взглянула на четырех оанкали, сидящих перед ней в этой пустой, как и другие, небольшой комнате, где она находилась. Там были и сам Йядайя и его жена Теджиин — Каалджадахятейдин лел Кахгуяхт ай Динсо. Был там и оолой Йядайи Кахгуяхт — Ахтрекахгуяхткаал лел Джадахатейдин ай Динсо. Кроме того был там и маленький ребенок-оолой Никани — Каалникандж оо Джадахатейдинкахгуяхт ай Динсо.

Все четверо сидели перед ней на отдельном небольшом возвышении и ели земную пищу из маленьких тарелок, с таким невозмутимым видом, словно всю жизнь только и знали, что одну человеческую еду.

Еда стояла на центральном круглом возвышении, и время от времени оанкали брали оттуда в свои тарелки новые кушанья и передавали их друг другу. По существующим среди них, по-видимому, правилам хорошего тона, каждый, поднявшись наполнить себе тарелку, обязательно делал то же самое для кого-то другого. Присмотревшись, она сделала то же самое — наполнила горячими тушеными овощами тарелку и предложила ее Йядайе, вспомнив о том, что тот ел очень давно, всего лишь половинку апельсина, которую она предложила ему едва ли не в самом начале их знакомства.

— Пока мы сидели вместе в моей камере, ты ел что-нибудь? — спросила она Йядайю.

— Я поел перед тем как идти к тебе. И пока я сидел у тебя, я сжигал очень мало энергии, так что пищи мне е было нужно.

— И сколько же всего времени мы были вместе?

— Шесть дней, по вашему измерению времени.

Она уселась на край своего стула-возвышения и уставилась на него.

— Неужели так долго?

— Шесть дней, — повторил он.

— Твое тело уже перешло на новый ритм, отличный от привычного вам двадцатичетырехчасового, — объявил оолой Кахгуяхт. — То же самое происходило и с другими людьми. Ваш период бодрствования немного увеличился, и вы теряли счет времени.

— Но…

— Каким по продолжительности показался тебе этот период?

— Ну, скажем, несколько дней… я точно не знаю. Меньше чем шесть, по крайней мере.

— Вот, что я и говорил, — мягко подтвердил оолой.

Лилит хмуро взглянула на Кахгуяхта. Он, также как и все присутствующие оанкали, кроме Йядайи, был полностью обнажен. Но даже здесь, в этой герметически закрытой комнате, она не испытывала к чужеродным существам такого уж совершенно леденящего страха, какой ожидала. Оолой ей совсем не нравился. Оно, все время посматривающее на нее снисходительно, казалось ей чересчур самодовольным. А кроме того, это было одно из тех самых существ, что воздвигали надгробный памятник над остатками ее расы, стремясь окончательно уничтожить то, что от ее расы осталось. Вопреки словам Йядайи о том, что оанкали не знают иерархического разделения, казалось, что оолой главенствует в этом семействе. Все внимали его словам с молчаливым вниманием.

Ростом Кахгуяхт был чуть ниже Лилит — немного выше Йядайи и существенно ниже женской особи Тедиин. У него были четыре руки. Или, может быть, две руки и пара щупалец размером в руку. Пара этих щупалец-рук были особенно большими, серыми и покрытыми грубой кожей, отчего напоминали ей слоновий хобот — единственное отличие состояло в том, что она не могла припомнить ни одного хобота, который вселял бы ей такое отвращение. У самого молодого из присутствующих, Никани, не было ничего похожего на щупальца Кахгуяхта, хотя, по словам Йядайи, Никани тоже был оолой. Глядя на Кахгуяхта, Лилит почему-то испытывала удовольствие от того, что сами оанкали в разговоре используют для именования оолой средний род. Действительно, некоторые вещи достойны того, чтобы их называли «оно».

Она наклонила голову и снова занялась едой.

— Значит, вы можете есть нашу еду? — спросила она. — Но вашу еду я, например, есть не могу?

— А что, по-твоему, ты ела каждый раз после Пробуждения? — спросило ее оолой.

— Не знаю, — холодно отозвалась ему она. — Никто не объяснял мне, чем меня кормят и откуда берется еда.

Кахгуяхт не обратило на ее слова внимания или сделало вид, что не заметил язвительности в ее голосе.

— Ты ела то же самое, что и мы — твоя пища была лишь немного изменена, чтобы отвечать необходимому набору твоих питательных веществ, а также по некоторым другим причинам, — сообщило оно.

Под «некоторыми другими причинами» наверняка подразумевался рак, поскольку именно сородич Йядайи, по словам того, избавил ее от рака. До сих пор она как-то об этом не думала. Поднявшись, она наполнила одну из своих маленьких тарелок орехами — обжаренными, но несолеными — размышляя на тему того, что, по справедливости, должна была бы испытывать к Кахгуяхту чувство благодарности. Машинально Лилит наполнила теми же самыми орехами тарелку Тедиин, которую та протянула ей.

— Вы можете есть безбоязненно любую нашу пищу? — спросила она ровным голосом. — Без боязни отравиться?

— Любая пища твоего мира совершенно безопасна для нас, — ответило ей Кахгуяхт. — Мы адаптировали свой организм к химическим веществам твоего мира.

— А ваша еда… я смогу есть любую вашу еду?

— Нет, к сожалению, ты не сможешь есть почти ничего, что едим мы — для тебя это будет равносильно сильнодействующему яду. На первых порах ты должна будешь проявлять особую осторожность и не употреблять в пищу никаких незнакомых плодов.

— Но этого просто не может быть, это в голове у меня не укладывается — каким образом вы, существа из другого мира, другой солнечной системы, с невероятного края галактики, и вдруг едите нашу еду совершенно свободно, без вреда для себя?

— Ты спала почти два с половиной века — этого времени было достаточно для нас, чтобы приучить себя к новой еде. Как ты считаешь? — вопросом на вопрос ответило оолой.

— Что?

Оолой не повторило свой вопрос.

— Но послушайте, — снова начала она, — каким образом можно научиться есть то, что совсем недавно было смертельно ядовитым для вас?

— У нас были хорошие учителя, Лилит, для которых эта еда не была ядовитой. Я говорю о вас, людях. О ваших телах. Мы изучили вас — и вот результат.

— Я не понимаю.

— Тогда прими доказательство, которое находится у тебя сейчас перед глазами. Мы, оанкали, можем употреблять в пищу все, что ешь ты. Надеюсь этого тебе достаточно в качестве доказательства?

Вот скотина, подумала она. Высокомерная, самоуверенная скотина, пытающаяся относится к ней со снисходительной опекой.

— Значит, вы можете приучить себя есть что угодно? Вообще все что угодно, при этом не отравляясь?

— Такого сказано не было.

Она помолчала, жуя орехи и размышляя над услышанным. Оолой больше ничего не прибавило, и тогда она взглянула на него в упор.

Оолой тоже смотрело на нее, направив в ее сторону головные щупальца.

— Те из нас, кто уже стар, кто живет уже очень давно, могут отравиться, — наконец сказало оно. — Их реакции замедленны. Они не в состоянии вовремя распознать ядовитые субстанции, чтобы успешно нейтрализовать их. Кроме того, могут отравиться также и те, кто по тем или иным причинам, например из-за ранения или по болезни, ослаблен. Их тела заняты самовосстановлением, отвлечены от наблюдения за внешними раздражителями и потому практически беззащитны. И наконец, могут отравиться дети, те, кто еще не научился способам самозащиты.

— Ты хочешь сказать… что отравить вас совсем несложно, если только вы каким-то образом не подготовились к этому заранее, не знаете способов немедленной защиты?

— Не совсем так. Отравить нас на самом деле довольно-таки сложно. Действительно сильнодействующий на нас яд содержится лишь в малом числе плодов и препаратов. К этому относится прежде всего те вещества, к которым мы были уязвимы традиционно, еще с тех пор, когда только готовились покинуть свой мир.

— И что же это, например?

— Зачем ты меня об этом спрашиваешь, Лилит? Что ты станешь делать с этим знанием? Попытаешься отравить ребенка?

Не сводя глаз с оолой, она положила в рот, разжевала и проглотила несколько арахисовых ядрышек, и все это — даже не пытаясь скрыть отрицательного отношения к своему собеседнику.

— Ты сам завел разговор на эту тему, — наконец подала голос Лилит.

— Нет, не я первый заговорил об этом, — спокойно отозвалось оно.

— Значит, ты считаешь, что я способна причинить вред ребенку? — спросила тогда она.

— Нет, дело не в этом, — быстро ответило оно. — Просто ты еще не научилась обходить стороной опасные для окружающих тебя вещи.

— И ты считаешь, что имеешь право решать за меня — что может быть в моих руках опасно, а что нет?

Щупальца оолой ослабли и опустились.

— Да, на данном этапе я так считаю, потому что очень хорошо знаю ваш тип. А кроме того, я хорошо знаю тебя лично, Лилит. И хочу, чтобы ты так же хорошо узнала и нас.

Оолой согласилось отвести ее взглянуть на Шарада. Что касается лично ее, то она предпочла бы сходить к Шараду вместе с Йядайей, но Кахгуяхт вызвалось проводить ее. Наклонившись к ней, Йядайя тихо спросил:

— Мне нужно идти с тобой?

Она не стала тешить себя мыслью о том, что в короткой фразе Йядайи заключает направленный к ней невысказанный намек — мол «я готов уступить тебя моему любимчику, которого не могу не побаловать». Скрепя сердце, Лилит согласилась на предложение оолой и кивнула, подтверждая свое согласие идти вместе с ним. Что касается Йядайи, то тот, возможно, заслужил небольшой перерыв от пребывания в ее обществе — впрочем, как и она вполне могла обойтись без него. Кроме того, быть может, в его планы входило провести немного времени в обществе большой молчаливой Тедиин. Интересно, каким образом эти существа занимаются сексом? — подумала она. Какова в этом роль оолой? Неужели эта пара дополнительных толстых щупалец-рук оолой являются их половыми органами? Кстати, Кахгуяхт не пользовалось своей второй парой «рук» во время еды — держало «хоботы» плотно прижатыми к телу под парой настоящих рук или обвивало ими шею.

По сравнению с Йядайей, Кахгуяхт было еще более уродливо, но Лилит уже научилась не пасовать перед такого рода уродством. Оно внушало ей только раздражение и неприязнь, но не более того. Каким образом удается Йядайе находить с таким существом общий язык?

Кахгуяхт провело ее сквозь череду стен, три или четыре, раскрывая их прикосновением одного из своих больших щупалец. Наконец они оказались в широком, уходящим вниз ярко освещенном коридоре. Коридор был запружен большим количеством оанкали, передвигающихся пешком или едущих на плоских самодвижущихся тележках-платформах, висящих без всякой опоры в нескольких долях дюйма над полом коридора. Казалось, что движение происходит совершенно хаотично, хотя Лилит не удалось заметить не только ни одного столкновения, но даже ни одного опасного сближения. Оанкали шли и ехали туда, где в этот момент открывался свободный проем, при этом всегда уступая друг другу дорогу и тщательно поддерживая общий порядок. На нескольких самодвижущихся платформах двигался непонятного предназначения груз — какие-то величиной с волейбольный мяч голубоватые сферы с плещущейся жидкостью внутри, треугольные клетки с животными, напоминающими двухфутовых сороконожек, а также похожие на дыни продолговатые предметы серо-зеленого цвета около шести футов в длину и двух футов в диаметре. Последние были навалены большими кучами и вяло шевелились, медленно и слепо, но не сваливались со своих платформ.

— Что это? — спросила она.

Оно не обратило на ее вопрос внимания, взяло за руку и отвело туда, где движение было самым плотным. Только по прошествии нескольких минут она вдруг осознала, что оолой ведет ее держа за руку концом одного из своих толстых щупалец.

— Как вы называете вот это? — спросила она, прикасаясь пальцами свободной руки к коже щупальца, обвивавшего ее кисть.

Точно так же как и малые щупальца, большое щупальце было прохладным на ощупь твердым и гладким, почти таким же, как ее ногти, хотя и намного более гибким.

— Для тебя я назвал бы их «чувственные руки», — ответило оно.

— И для чего они служат? — спросила она.

Молчание.

— Послушай, Йядайя говорил, что меня должны будут многому научить, для того меня и Пробудили. Но не задавая вопросов и не получая на них ответы, я вряд ли чему научусь.

— Постепенно ты получишь ответы на все свои вопросы — если только ответы будут действительно тебе нужны.

Раздраженная, она вырвала руку из щупальца Кахгуяхта. К ее удивлению, это удалось ей безо всякого труда. После этого оолой больше к ней не прикасалось и совершенно не обращало внимания на то, что дважды чуть было не потеряло ее и даже не попыталось помочь, когда однажды они протискивались через особенно густую толпу, где Лилит с ужасом поняла, что не способна отличить одного взрослого оанкали от другого.

— Кахгуяхт! — в отчаянии закричала она.

— Я здесь.

Оно двигалось за спиной у нее, без сомнения намеренно избрав этот особенно удобный наблюдательный пост и скорее всего посмеиваясь над ее смущением. Почувствовав, что ею искусно манипулируют, она решительно схватила его за одну из настоящих рук и шла рядом шаг в шаг до тех пор, пока они не оказались в почти пустом коридоре. Свернув в очередной проход, они двинулись по новому коридору, который уже и в самом деле был совершенно пустым. Шагая вдоль стены, Кахгуяхт вдруг подняло одну из своих чувственных рук и провело ею по стене рядом с собой на протяжении нескольких шагов, потом вдруг остановилось и плотно прижало плоский конец руки к стене.

Немедленно в том месте, где к стене прикасалась его чувственная рука, появился и принялся разрастаться проход, за которым Лилит ожидала увидеть очередной коридор или комнату. Но вместо того в стене вдруг образовался сфинктер, из которого начало появляться нечто. В воздухе даже начал витать соответственный запах, еще более усугубивший ощущение. На свет появился один из уже виденных ею полупрозрачных зеленых дынеобразных предметов, поблескивающий влажной слизью.

— Это растение, — неожиданно посчитало нужным объяснить ей оолой. — Мы храним их там, где они могут получить вдоволь света, который им необходим для успешного роста.

Но почему он не сказал ей этого раньше, к чему такие странные секреты? — подумала она.

Кахгуяхт принялось ощупывать большую зеленую «дыню» своими чувственными руками, а та медленно и лениво извивалась под его прикосновениями, как совсем недавно ее товарки на самоходных платформах. Ощупав всю «дыню», оолой сосредоточило внимание на одном из ее концов и как бы начало массировать его своими хоботами.

На глазах у Лилит «дыня» принялась раскрываться, и внезапно она поняла, что тут происходит.

— Внутри этой штуки находится Шарад, верно? — спросила она.

— Подойди ближе и посмотри.

Она подошла и остановилась над сидящим на полу Кахгуяхтом, там, где один из концов продолговатого предмета почти полностью раскрылся. В раскрытых губках «дыни» виднелась голова Шарада. Его волосы, которые запомнились ей тускло-черными, теперь были влажными и блестели, плотно облепляя его голову. Его глаза были закрыты, и выражение лица было совершенно умиротворенным — словно мальчик спал. Спал обычным сном. Кахгуяхт держало свои чувственные руки на уровне горла Шарада, у конца раскрывшихся губок кокона, очевидно не позволяя им раскрываться дальше, и ей было отлично видно, что с того дня, как они последний раз виделись с мальчиком в ее одиночной камере, он едва ли повзрослел. На вид Шарад был совершенно цел и здоров.

— Когда вы Пробудите его? — спросила она.

— Пока мы не собираемся этого делать, — ответило Кахгуяхт, легко прикасаясь к коричневому личику одной из своих чувственных рук. — Со временем мы Пробудим всех людей, но это не входит в наши ближайшие планы. Человек, который должен будет обучать их и воспитывать, сам еще не прошел обучения.

Она готова была пуститься в уговоры, но не сделала этого, потому что два года общения с оанкали не прошли для нее даром — она знала, как мало для них значат ее мольбы. Перед ней находился маленький мальчик, человеческое существо, единственное, которого она видела за две с половиной сотни лет. К своему горю, она не могла поговорить с ним или дать ему знать, что стоит рядом с ним, что видит его.

Она протянула руку и дотронулась до щеки Шарада, которая оказалась прохладной, влажной и скользкой.

— С ним точно все в порядке?

— Он хорошо себя чувствует.

Положив руку на конец шва, оолой принялось медленно закрывать «дыню», скрывая от глаз Лилит лицо Шарада. Она не сводила глаз с этого лица, пока оно не исчезло полностью под зеленоватой кожурой. Растение закрылось, поглотив в себе маленькую головку.

— Когда мы впервые обнаружили эти растения-ловушки, они жили тем, что охотились на небольших животных, которых умели сохранять в себе полуживыми, предоставляя им необходимый для дыхания кислород и перерабатывая углекислоту, а сами тем временем питаясь растворяемыми в особом соке маловажными для жизнедеятельности частями тела жертв: конечностями, кожей, органами чувств. Для того чтобы поддержать существование своих пленников как можно дольше, растения даже подпитывали их кровеносную систему своими соками, содержащими питательные вещества. Продукты жизнедеятельности своих жертв эти растения тоже употребляли в пищу. К тем, кто находился в них, смерть приходила очень и очень медленно.

Лилит с трудом сглотнула.

— И пленники этих растений все время находились в сознании? Они чувствовали, что происходит с ними?

— Нет, иначе они могли погибнуть от психологического шока. Пленники просто… спали.

Лилит с отвращением взглянула на длинный зеленый предмет, совершенно непристойный и похожий на похотливую извивающуюся толстую гусеницу.

— Каким же образом Шарад дышит?

— Растение снабжает его идеально сбалансированной смесью газов.

— Не только кислородом?

— Не только. Кроме того растение полностью удовлетворяет все его потребности. Оно по-прежнему, как и раньше его предки, поглощает углекислоту, которую Шарад выдыхает, и продукты выделения его тела. Мальчик покоится в воде с растворенными питательными веществами. Эти питательные вещества, а также солнечный свет, удовлетворяют все его потребности.

Погладив рукой поверхность растения, Лилит нашла его твердым и прохладным. Кожа «дыни», покрытая тончайшей пленкой слизи, чуть-чуть поддавалась под ее пальцами. Внезапно она с изумлением обнаружила, что ее пальцы погрузились в тело продолговатого растения и оно, словно бы медленно и осторожно засасывает их. Она не чувствовала страха, но только до тех пор, пока не попыталась вытащить пальцы обратно — как только она потянула руку к себе, кисть тут же пронзила острая боль.

— Подожди, — спокойно сказало ей Кахгуяхт.

Протянув свою чувственную руку, оно дотронулось до кожи «дыни» рядом с попавшими в плен пальцами Лилит. В ту же секунду растение начало отпускать ее пальцы на свободу — очень неохотно. Наконец, полностью освободив свою руку, она поднесла ее к глазам и с тревогой осмотрела. Побывавшие во внутренности растения пальцы онемели, но в остальном выглядели совершенно нормально. Онемение проходило, но очень медленно. На поверхности растения остался отпечаток. Быстро загладив отпечаток чувственной рукой, Кахгуяхт подняло «дыню» и умело вдвинуло ее в стенной проем, откуда та недавно была извлечена.

— Шарад очень мал, — сказало оно, закончив свои манипуляции с «дыней». — И растение захотело захватить еще и тебя в придачу.

Лилит передернула плечами.

— И я тоже… была внутри такого же?

Кахгуяхт оставило вопрос без ответа. Разумеется, она тоже спала в одной из таких «ловушек» — два с половиной столетия находилась в растении, которое по сути было плотоядным хищником. И оно заботилось о ней, сохраняло ее здоровой и молодой.

— Каким образом вам удалось заставить их прекратить употреблять свои жертвы в пищу? — спросила она.

— Мы изменили генетический код этих растений — изменили таким образом, что их потребности стали другими, а кроме того так, чтобы они стали подчиняться нашим биохимическим приказам.

Она повернулась к оолой.

— Я допускаю, что подобное можно сделать с растением. Но каким образом добиться того же самого от разумного существа, всецело управляющего самим собой?

— Мы способны и на такое, Лилит, хотя наши возможности не безграничны.

— Вы можете убить нас. Вы можете превратить наших детей в мулов — в бесплодных чудовищ.

— Нет, подобное не входит в наши планы. В ту пору, когда самые древние наши предки покинули свой мир, на Земле еще не зародилась жизнь, и за все это время мы ни разу не делали ничего подобного.

— Ты ни за что не скажешь мне правду, — горько ответила она.

После свидания с Шарадом Кахгуяхт отвело ее по переполненным коридорам обратно, туда, что она называла для себя «домом Йядайи». Там оолой оставило ее в компании своего маленького собрата, Никани.

— Никани ответит на все твои вопросы и откроет для тебя стены, если тебе захочется сходить куда-нибудь, — сказало ей Кахгуяхт. — Никани уже достаточно взрослое — оно всего в два раза младше тебя — и достаточно осведомлено в том, что касается вас, людей. Вы сможете провести время очень продуктивно — ты будешь учить его тому, что оно хочет узнать о людях, а оно — тому, что ты будешь спрашивать его об оанкали.

Всего в два раза младше ее, лишь на треть ниже ее ростом и все еще растет. Почему ребенок-оолой, почему не кто-то другой? Она вспомнила, что Кахгуяхт говорило о том, как легко она может отравить ребенка-оанкали. Зачем он оставил ее именно с ребенком? К чему это очередное испытание? Ведь это его собственный ребенок.

Ну ладно — спасибо хотя бы на том, что Никани не похож на оолой. Пока еще не похож.

— Ты понимаешь мою речь? — спросила она Никани, после того как Кахгуяхт открыло стену и вышло, оставив их вдвоем.

Они находились в той самой комнате, где не так давно состоялся семейный обед, хотя сейчас, за исключением ее и маленького оолой, в комнате никого не было. Остатки еды и возвышения, столы и сиденья, исчезли. После возвращения она не видела ни Йядайи, ни Тедиин.

— Я понимаю тебя, — ответило Никани. — Хотя… не очень хорошо. Ты научишь меня.

Лилит вздохнула. До сих пор ни Никани, ни Тедиин не перемолвились с ней ни одним словом, кроме краткого приветствия в самом начале, хотя часто принимались разговаривать на быстром отрывистом языке оанкали между собой, а также с Кахгуяхтом и Йядайей. Тогда она не могла взять в толк такое пренебрежение своей персоной. Сейчас она поняла.

— Научу чему смогу, — ответила она.

— Я буду учить. И ты.

— Хорошо.

— Пойдем наружу?

— Хочешь, чтобы я вышла наружу вместе с тобой?

Никани ответило не сразу, а на несколько мгновений словно задумалось.

— Да, — наконец проговорило оно.

— И зачем же нам туда идти?

Маленькое оолой открыло рот, потом закрыло его, не сказав ни слова. Его головные щупальца зашевелились. Что это — смущение? Или пробелы в словарном запасе?

Наконец щупальца Никани разгладились и быстро приникли к его голове. Взяв Лилит за руку, оно сделало попытку увлечь ее к стене, навстречу которой уже протянуло свое щупальце, явно готовясь открыть стену. Но Лилит не хотела уходить так легко.

— Можешь ты показать мне, каким образом вы открываете стены? — спросила она.

Маленькое оолой помедлило, потом взяло ее руку и провел ею по зарослям щупалец на своей голове — на конце руки осталось немного слизи. После этого оно поднесло ее руку к стене и прикоснулось к ней кончиками пальцев Лилит — стена начала медленно раскрываться.

Опять все тоже — запрограммированная реакция на условленный химический сигнал. Никаких потайных кнопок, на которые нужно нажимать в определенной секретной последовательности. Ключом к открытию дверей служило химическое вещество, вырабатываемое телом оанкали. Она по-прежнему остается их пленницей и они могут запереть ее где угодно — самой, без помощи своих хозяев, ей не выбраться. У нее по сию пору нет ничего — даже самой малой иллюзии свободы.

Как только они вышли из древа Йядайи, маленькое оолой остановило ее. Похоже, оно силилось что-то сообщить ей и с натугой сражалось со словами.

— Другие, — наконец выдавило из себя оно. — Другие уже видели тебя? Другие не видели людей… никогда.

Лилит озадаченно нахмурилась, так как ей, по-видимому, был задан вопрос. Насколько она успела разобраться в оанкали, модуляции голоса оолой вполне могли быть вопросительными.

— Ты хочешь спросить, можно ли продемонстрировать меня твоим друзьям? — переспросила она.

— Продемонстрировать… тебя? — пролепетало оолой.

— Я имею в виду… отвести меня к ним и позволить им меня как следует рассмотреть — чтобы каждый мог увидеть меня вблизи.

— Да. Могу я продемонстрировать тебя?

— Без проблем, — ответила она, улыбнувшись.

— Скоро… я буду говорить с многие люди. Скажи мне… когда я говорю неверный.

— Неверно, — поправила она.

— Когда я говорю неверно.

— Вот именно, — отозвалась она.

Последовало задумчивое молчание.

— А наоборот, верно? — наконец спросило оно.

— Да — верно, правильно. Хорошо.

— Правильно, хорошо, — маленькое оолой словно бы пробовало слова на вкус. — Скоро я буду говорить хорошо, — решительно объявило оно.

Друзья Никани совершенно беззастенчиво ощупывали и трогали ее, особенный интерес проявляя к открытым участкам ее тела и через посредство Никани пытались убедить ее полностью освободиться от одежды, показаться им голой. По-английски никто из них не знал ни слова. Также как и ни один из них ничем не напоминал собой ребенка, хотя, по утверждению Никани, все они были детьми. Лилит заподозрила, что кое-кто из этих любопытных «детей» был вполне не прочь выпотрошить ее и как следует покопаться в ее внутренностях. Вслух между собой друзья Никани почти не разговаривали, зато вовсю обменивались прикосновениями щупалец к телу друг друга или щупалец к щупальцам. После того как стало ясно, что раздеваться она не станет, вопросов ей больше не задавали. Поначалу внимание оанкали забавляло ее, потом стало раздражать, а под конец она по-настоящему разозлилась. По всему было видно, что в ней они видят всего лишь новый вид странного животного. Нового домашнего зверька Никани.

Только подумав об этом, она решительно от них отвернулась. Хватит, она достаточно уже побыла для них клоуном, пора заканчивать это представление. Она резко отдернула голову от пары рук оанкали, потянувшихся ощупать ее волосы и сердито позвала Никани.

Маленькое оолой, не слишком быстро выпутав свои головные щупальца из таких же зарослей на голове одного из своих приятелей, подошло к ней. Если бы Никани по каким-то причинам не соизволило откликнуться на ее зов, она ни за что не смогла бы отыскать его среди других «детей». Первым делом ей следовало научиться различать своих новых знакомых. Как бы это половчее сделать — попытаться запомнить расположение щупалец на головах, что ли?

— Я хочу вернуться обратно, — объявила она.

— Почему? — удивилось оно.

Вздохнув, она попыталась сообразить, каким образом ей объяснить оолой истинное положение вещей, не усложняя речь и не вдаваясь в подробности, короче говоря таким образом, чтобы до него дошло. Лучше попробовать объясниться начистоту, а потом посмотреть, что из этого выйдет.

— Мне все это не нравится, — начала она. — Мне не нравится, когда меня так демонстрируют людям, с которыми я даже не могу поговорить.

Маленькое оолой осторожно дотронулось щупальцем до ее руки.

— Ты… сердишься? — спросило оно.

— Да, я сержусь. Мне нужно побыть немного одной, без других.

Оолой обдумало услышанное.

— Мы возвращаемся, — наконец объявило оно.

Когда они повернулись чтобы уходить, нескольких оанкали это откровенно расстроило. Бросившись к ней, они окружили ее и принялись в чем-то быстро увещевать Никани, но то коротко и отрывисто ответило им, и они моментально оставили их в покое, расступились и освободили дорогу.

Обнаружив, что она дрожит, Лилит сделала глубокий вздох и попыталась успокоиться. Неужели вот так чувствуют себя домашние зверьки, сидящие в клетке? А звери в зоопарке — тем приходится еще хуже.

Она не хотела от этих детей ничего особенного — просто чуть-чуть передохнуть где-нибудь в укромном уголке, побыть одной и расслабиться. Слишком много внимания сразу. Она столько времени провела в одиночестве и никогда не думала, что когда-то о нем будет снова так мечтать.

Протянув к ней щупальца, Никани провел ими по ее лбу, словно бы собирая на пробу ее пот. Она резко отдернула голову — никогда и ни за что она не позволит кому-то изучать свое тело словно бессловесную игрушку.

Открыв семейное древо, Никани провело ее в комнату, точную копию ее одиночки, с которой она, как ей казалось, распрощалась навсегда.

— Отдыхай, — сказало ей оно. — Спи.

В комнате были все удобства, кровать, стол и ванная. На столе стопкой лежала свежая перемена одежды. И теперь вместо Йядайи за ней будет присматривать Никани. Ей никогда больше не избавиться от соглядатаев. Никани было приказано оставаться при ней, и оно останется, что бы ни случилось. Просить бесполезно. Потеряв терпение, она заорала на него, и щупальца Никани свернулись в уродливые узлы — но оно все равно не ушло.

Потерпев полное фиаско, она некоторое время отсиживалась в ванной. Там она попыталась занять себя — постирала свою первую перемену одежды, хотя та была совершенно чистая, поскольку ничто постороннее к ткани будто бы и не липло — ни грязь, ни пот, ни сок фруктов или овощей, вода и та стекала без следа. После того как она долго мочила свою рубаху и брюки под краном, и то и другое через минуту снова было совершенно сухим. Вот уж действительно поразительный вид ткани.

Постепенно она поняла, что устала и если не приляжет, то уснет, усевшись прямо на полу. Ложиться спать, как только усталость сморит ее, уже давно вошло у нее в привычку, а от долгих прогулок и многочисленного общества она наоборот отвыкла. Просто поразительно, как быстро она начала считать оанкали людьми. Хотя, кто они такие, как не самые настоящие люди?

Решительно вернувшись в комнату, она улеглась на постель и демонстративно повернулась спиной к Никани, уже занявшему привычное место Йядайи на столе-платформе. Кто придет сюда на смену Никани, если оанкали будут продолжать гнуть свою линию и приводить в жизнь свой план — а они наверняка так и поступят, потому что не в их характере было отступать на полпути, она давно уже это поняла. Модифицированные растения-хищники… Что они модифицировали для того, чтобы вырастить свой корабль? И в какие полезные в быту вещи они модифицируют людей? Есть ли у них какой-то определенный план по этому поводу или они еще находятся на стадии экспериментов? Она тоже разумное существо, но затронуло ли это в их душах хотя какую-то струнку? Или, быть может, они уже сделали с ней все, что хотели, например тогда, когда оперировали ее опухоль? Какая-нибудь самая незаметная, но решающая коррекция? А была ли у нее вообще опухоль? Она поверила им, потому что такова была ее дурная семейная «традиция» — рак, но обмануть ее было проще простого. Хотя, скорее всего, они ей не лгали. Сдается ей, что они вообще никогда не лгут. Да и к чему им опускаться до лжи? Ведь весь остаток человеческой расы и сама Земля полностью находятся в их власти.

Обидно, что у нее не хватило мужества воспользоваться предложением Йядайи. Почему она всегда была такой нерешительной?

В конце концов сон сморил ее. Свет был не ярким, и она быстро привыкла к нему. Проснулась лишь однажды — когда Никани вдруг спустилось со стола, забралось к ней в постель и улеглось рядом. Ее первым чувством было отвращение — ей захотелось оттолкнуть от себя отвратительное наглое существо и вскочить на ноги. Но сон пересилил — по большому счету ей было все равно. И она снова заснула.

Необъяснимым, иррациональным образом для нее сделались необходимыми две вещи. Во-первых, поговорить с другим человеческим существом. Все равно с кем, но если бы пришлось выбирать, она рассчитывала на то, что это окажется человек, которого Пробудили раньше нее, достаточно раньше для того, чтобы он знал об окружающем мире столько, чтобы мог посвятить ее в его особенности. Знал больше того, что ей удалось открыть для себя.

Во-вторых, она страстно желала поймать оанкали на лжи. Любого оанкали. И на любой лжи.

Но нигде она не видела ни одного человека. И самое большее из того, в чем она преуспела в своих попытках уличить оанкали на лжи, была полуправда — хотя даже в этом они чистосердечно ей признавались и даже заранее предупреждали. Они честно говорили ей, что в том, что они сейчас скажут, содержится ровно половина правды о том, что ей хотелось узнать. За исключением этого выходило, что оанкали говорили ей обо всем остальном правду, в том смысле, конечно, как понимали ее сами. В результате она почти впадала в отчаяние, чувствуя себя ужасно беспомощной и лишенной какой-либо надежды — и все это потому, словно бы, поймав оанкали на лжи, она смогла бы найти у них хотя бы одно уязвимое место. Словно бы их лживость способна была сделать то, что они намеревались сделать с ней, менее вероятным, могла позволить избежать этого с помощью простого отрицания.

Только с Никани отдыхала она душой, только ему готова была простить все. Маленькое оолой бесхитростно отдавало ей ровно столько же, сколько давала ему она. Они редко расставались, и казалось, что оолой привязалось к ней — хотя в какой форме подобное понятие как «привязаться» или «полюбить» было применимо к оанкали, она, конечно, представить себе не могла. Многое было для нее загадкой — например, она часто думала, но никак не могла ничего решить об эмоциональной степени родственной привязанности, существующей в семьях оанкали. Похоже, Йядайе она была небезразлична настолько, что ради нее он был способен пойти на такое, что считал крайне, категорически, дурным. Был ли способен Никани на такое ради нее?

Проанализировав существующую ситуацию хладнокровно, довольно скоро можно было прийти к выводу о том, что для оанкали она является подопытным животным, а не домашним любимцем. Что мог бы сделать Никани ради подопытного животного? Устроить истерику, когда, по завершении кровавых экспериментов, ее наконец усыпят за ненужностью?

Хотя нет, на эксперименты с животными в привычном, земном, понимании то, что происходило с ней, было не совсем похоже. От нее ждали, что она будет жить и проживет как можно дольше, оставив потомство. Никто не собирался подвергать ее жизнь излишнему риску. Тогда кто же она — подопытное животное, из потомков которого собираются вывести новую породу домашних животных? Или же… животное, почти полностью вымершее, но предназначенное стать частью программы племенного завода? До войны на земле биологи много занимались подобными вещами — используя несколько пар выловленных диких животных исчезающих видов, они добивались от них потомства, чтобы с его помощью восстановить популяцию. Неужели такова будет и ее незавидная роль? Насильное искусственное осеменение? Суррогатная мать? Медицинские препараты, способствующие скорейшему зачатию и манипуляции с ее яичниками помимо ее воли, для целей все тех же — восстановления племени людей? Или имплантация уже оплодотворенных яйцеклеток? Изъятие детей из материнской утробы за некоторый срок до естественного рождения… земные биологи практиковали все это с отловленными в джунглях или лесах животными: и то, и другое, и третье — во имя высших интересов гуманизма, конечно же.

И все это было одной из причин, из-за которой она так стремилась найти хотя бы одно человеческое существо и переговорить с ним. Только человек мог открыть ей глаза на правду, утешить или разочаровать окончательно — или хотя бы понять причину ее страхов. Но рядом было только Никани. И все свое время она уделяла ему — учила тому, что знала, и сама училась у него — тому, чему могла. Никани всегда было готово к делу — оно немедленно приступало к тому или иному занятию, стоило ей только предложить. Оно тоже спало, но гораздо меньше чем она, и все время, пока она бодрствовала, было готово либо учиться чему-то у нее, либо к ответам на ее вопросы. Обучение касалось не только языка, но и культуры, биологии, истории, как общечеловеческой, так и ее частной жизни… О чем бы она ни заговорила, оно все впитывало с жадностью.

Иногда общество Никани начинало напоминать ей дни, проведенные вместе с Шарадом. Но в отличие от Шарада, Никани было гораздо более требовательным — своей целеустремленностью оно гораздо больше напоминало взрослого человека. Она вполне допускала и то, что Шарада поместили к ней преднамеренно, с дальним прицелом, для того чтобы оанкали могли увидеть, каким образом земные женщины ведут себя с маленькими представителями своего рода-племени, причем не своей, а несродственной расы. Ведь с Шарадом все было точно так же — точно так же она жила вместе с ним в одной комнате и так же учила его разным разностям.

В точности как у Шарада, память Никани казалась безграничной, эйдетической. Лилит допускала, что маленькое оолой, демонстрирующее ей чудеса памяти, могло хранить в своей голове все, что видело или слышало хотя бы раз в жизни, пускай даже бессознательно, не понимая в тот момент происходящего. При отличной памяти, оолой также было невероятно сообразительно и быстро к восприятию. Часто в общении с ним она начинала испытывать стыд за замедленность своих рассуждений и отрывочную, частичную память.

С давних пор она усвоила, что понимает и запоминает лучше, если тут же записывает услышанное на бумагу. Что же касается оанкали, то ни разу, за все время своего общения с ними, она не видела, чтобы кто-то из них что-то записывал или читал.

— Каким образом вы храните информацию? — спросила однажды она Никани. — Ведь не можете же вы держать все только в голове?

К тому времени они уже несколько часов разговаривали, она силилась состязаться с ним в памяти и рассудительности, но наконец, устав, расстроилась и разозлилась.

— Вы вообще-то пишите что-нибудь или читаете?