Рассвет Батлер Октавия

3. ЯСЛИ

По площади зал был чуть больше футбольного поля. Потолок представлял собой свод мягкого желтоватого цвета. В углу зала Лилит вырастила две стены, устроив для себя комнату, полностью закрытую со всех сторон, кроме дверного проема, находящегося там, где встречались две стены. Иногда она заставляла стены сойтись вместе, отгораживая себя от зияющей пустоты по ту сторону — тем самым создавая иллюзию бегства от проблемы, которая перед ней стояла, от задачи, требующей разрешения. Стены и пол зала были предоставлены в полное ее распоряжение — она могла придавать им любую форму по собственному желанию. Они могли стать для нее всем, что она от них только могла потребовать — не могли только расступиться и выпустить ее наружу.

Внутри ее жилища располагалась одна из имеющихся в зале душевых кабинок с узким входом. Всего в зале, кроме ее кабинки, насчитывалось еще одиннадцать душевых, расположенных вдоль стен. За исключением узких зияющих входов в душевые, огромный зал был совершенно пуст. Глазу в нем не за что было зацепиться. Цвет стен был бледно-зеленым, пола — бледно-коричневым. Лилит специально спросила о способе изменения цвета, и Никани познакомил ее со специалистом, научившим ее заставлять корабль изменять цвет предметов. Кладовые с пищей и одеждой были неприметно вмурованы в стены в двух концах зала — одна кладовая в комнате Лилит, другая в противоположной стороне.

Пища в кладовых, как ей сказали, будет пополняться по мере ее употребления, и занимался этим сам корабль, изготовливающий еду из своей плоти в соответствии с имеющимися в обширном банке данных отпечатками для реконструкции всего, что только можно было вообразить.

В стене напротив душевых находились капсулы с восьмьюдесятью человеческими существами — сильными и здоровыми, все как один зрелого возраста, до пятидесяти лет. Американцы, англичане и другие англоговорящие. Все как один не знающие о том, что с ними в будущем должно произойти. Это пугало.

В задачу Лилит входило выбрать и Пробудить из числа восьмидесяти не менее сорока. Ни ей, ни сорока Пробужденным не суждено покинуть пределов этого зала до тех пор, пока все они не будут готовы к встрече с оанкали.

В огромном зале потемнело. Наступил вечер. В возобновившемся токе времени, разделенном плавной сменой света и тьмы, Лилит находила странное умиротворение. До сих пор она даже не представляла себе, насколько ей не хватало этих медленно спускающихся или поднимающихся поутру сумерек, какой привлекательной для нее может оказаться темнота.

— Тебе нужно снова привыкать к обычному у вас циклу смены дня и ночи, — сказало ей Никани.

Под влиянием внезапного порыва она попросила его показать ей звезды, если конечно на корабле имеется такое место, откуда можно увидеть звезды.

И за день до того, как она осталась одна в этом несоразмерном зале, Никани повело ее через несколько коридоров и проходов вниз, где в конце пути они спускались даже в подобии лифта. По словам Никани, лифт представлял собой подобие пузырька безвредного газа, легко перемещающегося в живом теле. В конце концов они оказались в большом обзорном пузыре, откуда она смогла полюбоваться не только на звезды, но и увидеть полновесный голубой диск Земли, сияющий подобно огромной луне в черноте неба.

— Наш корабль находится далеко за орбитой самых высоких ваших спутников, — сообщило ей оолой, пока она с жадностью выискивала глазами очертания знакомых континентов. За густотой облаков она смогла увидеть только отдельные куски — ей показалось, что она узнала Африку и Аравийский полуостров. По крайней мере на это были похожи висящие над ней в небе куски суши. Кроме того в космосе сияло невероятное, невообразимое количество звезд, но ее внимание привлекала только Земля. Никани не мешало ей смотреть на Землю, и она любовалась ей до тех пор, пока глаза не начали слезиться. Потом она почувствовала на своем плече его руку, и они, покинув смотровую площадку, отправились в этот футбольный зал, где она находилась по сию пору.

Она находилась здесь вот уже три дня кряду и все время занималась тем, что читала, напряженно думала и записывала кое-что из своих мыслей. Записки, которые накопились у нее за прошедшие дни, авторучки и стопку бумаги, все это ей позволили забрать с собой. А вместе с ними ей принесли восемьдесят досье — короткие биографические справки, составленные на основе допросов, наблюдений и выводов оанкали, а также фотографические снимки. Ни один из людей, досье на которых были переданы Лилит, не приходился друг другу родственником. В том числе и ей.

Она прочитала уже половину досье, скорее выискивая там не возможных кандидатов на Пробуждение, а потенциальных союзников, сторонников предстоящего — тех, кого следовало Пробудить первыми и на кого можно было положиться. Ей необходимы были единомышленники, те, с кем она могла бы разделить груз своего знания, своей ответственности. Ей нужны были люди понимающие и вдумчивые, спокойные, способные внимательно выслушать то, что она собиралась им сказать, и сдержаться от мгновенных глупых и опрометчивых поступков. Ей нужны были друзья, от которых она могла зарядиться идеями, которые могли указать ей на то, что сама она скорее всего упустила бы. Ей нужны были те, кто поправит ее, если ее действия, на их взгляд, окажутся ошибочными — люди, чье мнение она могла уважать.

Вместе с тем ее одолевал страх — она не хотела Пробуждать вообще никого. Она боялась этих людей, боялась за них. Все они казались ей совершенными загадками, темными лошадками, и все это вопреки тому, что она узнавала о них из достаточно исчерпывающих досье. Ее задачей было создать из этих людей сплоченный коллектив и приготовить их к встрече с оанкали — сделать из них надежных обменных партнеров оанкали. Это казалось ей совершенно невозможным.

Каким образом она могла Пробудить кого-то и сказать ему, что с сегодняшнего дня, да и много раньше, он стал частью генетической программы существ настолько нечеловеческих и чужеродных, что один взгляд на них внушает нормальному человеку страх и отвращение? Как могла она Пробудить людей, этих своих соплеменников, переживших войну, когда в будущем их дети, если тем не удастся вырваться из рук оанкали, уже никогда не станут людьми? Как она объяснит им это?

Она решила не говорить им ничего или, в крайнем случае, сказать самый возможный минимум. На первых порах она так и сделает. Или не будет Пробуждать их вовсе до тех пор, пока в голове у нее не сложится четкий план о том, как она сможет помочь им, о том, как избежать предательства по отношению к ним, каким образом объяснить им причины, по которым они должны смириться со своим пленением, должны принять оанкали и должны принимать всё, до тех пор, пока нога их не ступит на поверхность Земли. После чего следовало бежать куда глаза глядят при первой же возможности.

Ее мысли то и дело заходили в привычный тупик: с корабля невозможно убежать. Невозможно никак. Оанкали управляли кораблем при помощи химии своих собственных тел. И не было возможности выучить или имитировать этот способ управления. Все, даже челноки, курсирующие между кораблем и Землей, представляли собой словно бы продолжение тел оанкали.

В принципе человек мог делать на корабле все, что угодно, за исключением причинения вреда — в случае чего его немедленно погружали в сон или умерщвляли. Таким образом оставалась единственная надежда — Земля. Как только они снова окажутся на Земле — предполагалось, что это будет местность где-нибудь в дельте Амазонки, как ей сказали — у нее и у остальных появится шанс.

И это означало, что до поры до времени Лилит и другим придется держать себя в руках, ей придется учить других и всем им придется терпеть уроки, которые будут преподавать им оанкали, после чего все эти знания им придется применить только для одного — для скорейшего бегства и выживания на воле.

Как ей объяснить это лежащим здесь восьмидесяти? Может быть именно этого оанкали от нее и ждут? Само собой, эти нечеловечески проницательные существа могли предполагать и предвидеть все, в том числе и это. Они изучили ее вдоль и поперек. Могло ли это означать, что они запланировали свое собственное предательство: ни о каком возвращении на Землю не шло и речи? Надежда на бегство потеряна навсегда. Тогда зачем они убили целый год на то, что учили ее выживать в тропическом лесу? Неужели оанкали были настолько самоуверенными, что надеялись удержать людей в своем искусственном загоне даже на Земле?

Что ей оставалось делать? Что она могла сказать людям, кроме: «Постарайтесь выучиться всему и бегите при первой возможности?» Стоило ли надеяться, что возможность бежать вообще представиться? Была ли у них надежда на побег, не связанная с Землей?

Никакой. Единственной формой ее личного протеста было бы отказаться Пробуждать вообще кого бы-то ни было — и тянуть до тех, пока оанкали не махнут на нее рукой и не займутся подбором кого-то другого, более сговорчивого и более настроенного на сотрудничество. Таким мог стать тип вроде еще одного Поля Титуса, например, — человеческий отщепенец, сознательно решивший порвать с человеческой расой и остаться с оанкали, разделив с ними свою судьбу. Человек такого рода мог претворить в жизнь все предсказания Титуса. Он не стал бы ставить на то, что в головах тех, кого он собирается Пробудить, осталось от культуры и цивилизации хоть что-нибудь. Он сделал бы из этих людей банду негодяев. Или орду дикарей.

А что сможет сделать из них она?

Она откинулась на свою кровать-платформу и принялась разглядывать фотографию мужчины. Его рост был пять футов семь дюймов, как следовало из его досье. Вес сто пятьдесят фунтов, возраст тридцать два года, на левой руке не хватает третьего, четвертого и пятого пальцев. Он потерял пальцы в детстве, в результате несчастного случая с газонокосилкой, но к своей искалеченной руке относился спокойно и не комплексовал. Его имя было Виктор Доминик — Видор Доминикос, на самом деле. Незадолго до рождения Виктора его родители переехали жить в Штаты из Венгрии. До войны Виктор был адвокатом. По мнению оанкали он мог стать хорошим кандидатом на Пробуждение в числе первых. Как следовало из их пометок, Вик был чрезвычайно разумен, общителен, в меру подозрителен к неизвестному и непонятному и чрезвычайно изобретателен во всяческих обманах невидимых собеседников, проводивших его допросы. Во все время этих допросов он не оставлял более или менее завуалированных попыток вызнать, кем же являются хозяева, пленившие его и, подобно Лилит, ни разу, ни одним намеком не допустил предположения о том, что хозяева эти могут оказаться инопланетянами.

Он трижды был женат, но детей не имел, по причине собственного недостатка, физиологического свойства, который, по мнению оанкали, вполне поддавался излечению их средствами. Но неизменное отсутствие детей сильно ему досаждало, и он во всем винил своих трех жен, сам же упрямо отказываясь обследоваться у врачей.

За исключением последнего, оанкали признали этого человека весьма разумным и дружелюбным. Ни разу за время своего одиночного заключения он не впал в истерику, ни разу не воспылал пустой яростью и не потерял терпения со своими любознательно-вежливыми собеседниками и тем более ни разу не попытался покончить жизнь самоубийством. Хотя вместе с тем, выдавая свои слова частью за дерзкую шутку, он раз пообещал убить своих хозяев как только такая возможность ему представится. Он оговорился об этом только раз, тоном совершенно спокойным, скорее словно бы делая по ходу разговора малозначительное замечание, чем желая придать своим словам хоть сколько-нибудь серьезный вид мстительной угрозы.

И тем не менее оанкали обратили внимание на эти его слова, встревожились и поторопились погрузить Виктора Доминика обратно в долгий сон.

Лилит Виктор показался симпатичным. Похоже, у него были мозги, и за исключением коленец, которые он откалывал по отношению к своим женам, он вполне мог сойти за хладнокровного и уравновешенного человека — а это было как раз то самое, что и было ей нужно. Но вместе с тем она побаивалась его.

Что случится, если Виктор вдруг вздумает признать в ней одного из своих захватчиков? Она была выше его ростом и наверняка сильнее, тем более теперь, но по большому счету это не имело значения. Ему представится сколько угодно возможностей для неожиданного нападения на нее, в любой момент, когда она никак не будет к этому готова.

Возможно лучшим вариантом будет Пробудить его позже, вместе с несколькими другими потенциальными союзниками. Лилит отложила досье Доминика поверх меньшей из двух стопок — к тем, кого она определенно намеревалась видеть среди Пробужденных, но не в первую очередь. Вздохнув, она взялась за новое досье.

Леа Беде. Спокойная, тихая, набожная, медлительная — медлительная в движениях, но не в быстроте мысли, как отмечали оанкали, на которых, тем не менее, интеллект Леа не произвел особого впечатления. Впечатление на них произвело другое, а именно терпение и уравновешенность, или даже скорее самодостаточность Леа. Им так и не удалось заставить ее подчиниться. Погружаясь в непроницаемое молчание, Леа могла дать сто очков вперед нечеловечески терпеливым оанкали. Она смогла обставить самих оанкали! Она едва не умерла от голода, когда для того чтобы склонить ее к сотрудничеству, они прекратили давать ей пищу. В конце концов они пошли по легкому пути — впрыснули Леа наркотик, выудили у нее всю информацию, которую считали необходимой, и, оставив ее в покое ровно настолько, чтобы она смогла снова набрать вес и восстановить силы, снова погрузили в сон.

Почему так случилось? — задала себе вопрос Лилит. Почему оанкали не погрузили Леа снова в сон, как только поняли, что она чертовски упряма? И почему они не усыпили саму Лилит? Может быть потому что хотели узнать, как далеко может зайти человеческое существо прежде чем сломается? Или может быть потому, что понятие упрямства оанкали было настолько необычным сравнительно с людской точкой зрения, что лишь малое число людей смогло поколебать их терпение. Лилит не смогла этого сделать. В отличие от Леа.

С фото на Лилит взглянула худощавая и бледная женщина, хотя, судя по заметкам оанкали, следовало, что физиологически Леа имела склонность к полноте.

Немного помедлив, Лилит положила папку Леа поверх Викторовой. Судя по всему, Леа могла стать ей неплохой союзницей, но не настолько, чтобы Пробудить ее в числе первых. Или самой первой. Выходило так, что из нее мог выйти очень надежный друг — если только ей вдруг не придет в голову, что Лилит относится к ее хозяевам.

Однако любой, кого Лилит могла выбрать для Пробуждения, мог мгновенно проникнуться подобной идеей — почти моментально, стоит только Лилит заставить какую-нибудь стену открыться или вырастить у него на глазах новую, тем самым продемонстрировав способности, которых у него, конечно же, не было и в помине. Оанкали снабдили ее информацией, наделили большой физической силой силой, глубочайшей памятью и способностью управлять стенами и живыми коконами долгого сна. Таково было ее оружие. Но любой из видов этого оружия уменьшало ее похожесть на человека в глазах других людей.

— Что еще мы можем дать тебе? — спросила Ахайясу в день их последней встречи. Ее благополучие беспокоило Ахайясу, которой она наверняка казалась слишком маленькой, почти миниатюрной, чтобы произвести серьезное впечатление и справиться с будущими задачами. Изучая человеческую психологию, Ахайясу открыла для себя, что размер собрата мог заставить другого человека уважать его. То, что Лилит была выше, сильнее и тяжелее многих женщин, казалось Ахайясу малоутешительным. Ведь оставались мужчины, большая часть которых все же превосходила Лилит в росте и силе. Но тут уж нечего было поделать.

— К сожалению, вряд ли вы мне чем-то поможете — какой бы новой способностью вы меня не наделили, этого будет недостаточно, — ответила Лилит.

Прислушивающийся к их разговору Дайчаан подошел к Лилит и взял ее за руку.

— Ты очень жизнелюбива, — сказал он ей. — Так просто не сломаешься.

Но оанкали сломали ее.

Она взяла следующее досье и открыла папку.

Джозеф Ли-Чин Шин. Вдовец, жена умерла незадолго до войны. Как удалось выяснить оанкали, он смиренно считал этот удар судьбы страшной несправедливостью. Пройдя через обычный период упрямого молчания, Ли-Чин разговорился и вскоре уже находил в беседах со своими хозяевами удовольствие. Успокоившись, он оказался не против того, что его жизнь, как он выражался, «на время приостановилась», и пребывал в таком приятном расположении духа до тех пор, пока ему не сказали однажды, что произошло с его миром в действительности и кто нынче правит вокруг его темницы бал. С тех пор в разговорах Шин постоянно возвращался к темам войны и ее последствиям, совершенно с разных точек зрения. Он признался, что совсем незадолго до разразившейся катастрофы подумывал о том, чтобы уйти из жизни. По какой-то причине он полагал, что очутился в плену, именно потому, что хотел покончить с собой и его нынешние хозяева сжалились над ним и сохранили ему жизнь. Теперь у него появилась причина жить — свою цель он видел в том, чтобы узнать и увидеть наконец, в чьих руках он оказался и почему это вышло, с тем чтобы узнать, как он может отплатить им. Джозефу Ли-Чину было около сорока, он был невысок и в свое время служил инженером, жил в Канаде, хотя появился в свое время на свет в Гонконге. Оанкали обдумывали вариант сделать Ли-Чина отцом группы Пробужденных. Как свидетельствовали заметки по психологическому портрету Джозефа, он был человек мягкий и добрый, но в порыве мог оказаться чрезвычайно, и даже смертельно опасным. Вместе с тем оанкали рекомендовали Джозефа Лилит (впрочем, подобная рекомендация давалась любому потенциальному «отцу» или «матери» группы Пробужденных) в качестве первого кандидата. Джозеф отличался умом и спокойной углубленной рассудительностью. Иными словами, был тем, на кого хотелось положиться.

Во внешности Ли-Чина не было ничего примечательного. Он был невысок, вполне зауряден, и тем не менее оанкали он очень заинтересовал. Все угрозы, к которым он прибегал, отличались странной однобокостью — Джозеф обещал всякие ужасы, но только лишь тогда, если то, что он увидит, ему не понравится. А ведь ему это наверняка не понравится, сказала себе Лилит. Но может быть у него хватит сообразительности на то, чтобы понять, что время для решительных действий наступит не прямо сейчас, пока они совершенно беспомощны на неведомом корабле, а тогда, когда они наконец окажутся на поверхности родной планеты.

Внезапно Лилит ощутила сильнейшее желание Пробудить Джозефа Ли-Чина — Пробудить его сейчас же, немедленно, чтобы раз и навсегда покончить со своим одиночеством. Импульс был настолько силен, что в течение нескольких секунд она сидела, пребывая в напряженной нерешительности, обняв себя за плечи и огромным усилием воли заставляя придумывать любые доводы против того, чтобы броситься нащупывать капсулу Джозефа сейчас же. В самом начале она пообещала себе, что прочитает все досье и хорошенько все обдумает, прежде чем приступит к Пробуждению первого человека. Ведь любой неверный шаг мог повлечь за собой ее гибель.

Просмотрев еще несколько досье, она так и не нашла никого, кто бы мог сравниться с Джозефом, хотя некоторые из тех, кого она так «предварительно» узнала, весьма и весьма заслуживал, на ее взгляд, скорейшего Пробуждения.

Среди них была, например, женщина по имени Селена Ирерс, проплакавшая навзрыд большую часть допросов, потому что ей было невыносимо горько думать о том, что она больше никогда не увидится со своим мужем и двумя дочерьми, что, конечно же, не скрашивалось ее собственным текущим неопределенным положением и темным будущим. Снова и снова она желала себе только одного — умереть, но ни разу не попыталась покончить жизнь самоубийством. Как отмечали оанкали, Селена была наделена сильнейшим желанием идти навстречу другим, жить и угождать окружающим — что скорее всего диктовалось в ней боязнью не понравиться, чем собственно потребностью угодить. Селена была слаба и склонна к слезливости и меланхолии, и при всем том, что была неглупа, в испуге или под гнетом устрашения могла наделать глупостей.

Безобидная, подумала про себя Лилит. Единственная из всех, досье кого она читала, кого можно не воспринимать как потенциальную угрозу, независимо от того, увидит она в Лилит свою пленительницу или нет.

Далее шел Габриэль Ринальди, вызвавший в свое время у оанкали некоторое смущение, поскольку вместо того, чтобы полностью открыться своим хозяевам в порыве откровения, он до самого конца продолжал разыгрывать перед ними всяческие роли. Он был вторым, кого оанкали попытались морить голодом, исходя из теории о том, что голод как нельзя лучше способствует просветлению рассудка. Хотя до сих пор эта теория оанкали так и не нашла своего окончательного подтверждения. По всей вероятности Габриэль оказался крепким орешком и из него мог теперь выйти полезный союзник. Впрочем, как и опасный и коварный враг. Кроме того, Габриэль был весьма симпатичным. Ни разу за все время допросов он не попытался причинить вред себе или грозить кровавой местью своим хозяевам. По каким-то известным только им причинам оанкали ни разу не попытались применить к Габриэлю препараты. По заметкам оанкали, Габриэль, двадцативосьмилетний мужчина, был сильнее, чем то казалось на вид, поджар, физически здоров, упрям и совсем не так умен, каким хотел бы выглядеть.

Впрочем, последнее можно было сказать о большинстве людей. Габриэль, одержавший или почти одержавший в своем упрямстве верх над оанкали, был ценным кандидатом на Пробуждение. Она так и не решила для себя, насколько в будущем сможет доверять Габриэлю, но в конце концов его досье оказалось в стопке тех, кого она наметила к Пробуждению в числе первых.

Следом за Габриэлем шла Беатрис Дуайр, наотрез не желавшая ни с кем общаться, пока она оставалась голой, но стоило ей только облачиться в одежду, как она превратилась в разговорчивую и приятную собеседницу, быстро наладившую контакт со своими хозяевами, почти что став с ними на дружескую ногу. Один из проводивших допросы Беатрис, опытный оолой, настойчиво предлагал ее кандидатуру в «матери» одного из будущих семейств. После чего Беатрис подверглась проверке независимыми экспертами, и ее кандидатура по необъясненным причинам была отклонена. Возможно одной из причин была обостренная физическая стыдливость Беатрис. Как бы там ни было, но она определенно сумела заинтересовать оанкали, и даже очень.

Далее следовала Хилари Баллард, поэтесса, художница, драматург, актриса, певица и профессиональный клиент биржи труда в одном лице, большую часть жизни просуществовавшая исключительно на пособие по безработице. Хилари блистала разнообразнейшими талантами — держала в голове множество стихов, без малейшего напряжения запоминала с одного прочтения огромные куски будущих ролей, знала сотни песен, своих и более удачливых коллег по цеху. Она была просто ходячим кладезем культуры, тем человеком, кто сумеет открыть будущим детям тайны искусства, показать им то, чем они являются на самом деле. По мнению оанкали, художественная натура Хилари отличалась нестабильностью, но в достаточно безопасной степени. В конце концов оанкали пришлось усыпить Хилари, поскольку та, впав в депрессию, несколько раз ранила себя, раз за разом повторяя попытки вырваться из того, что она называла своей клеткой. Во время одной из таких попыток освободиться она сломала обе руки.

И это они называют безопасной нестабильностью?

Нет, это более чем опасно — такая в порыве ярости может голову проломить врагу. А впрочем не она одна, множество других людей могут выйти из себя. Возможно паника, обуявшая Хилари, просто развивалась чуть более бурно, чем у других. Ей нельзя будет доверить ответственную работу и выживание группы определенно не может зависеть от нее, хотя то же самое можно сказать и о каждом члене группы в отдельности. Это был непреложный факт, и причиной здесь был обычный изъян человеческой натуры, в чем винить эту натуру конечно было нельзя.

Далее шел Конрад Лоэр — предпочитавший, чтобы его называли Курт — бывший некогда нью-йоркским копом и уцелевший только лишь потому, что его жена в кои-то веки вытащила его в гости к своим родственникам, в Колумбию. До этой поездки чета Лоэров не покидала пределов Нью-Йорка долгие годы. Жена Курта погибла во время одной из волн панических беспорядков, начавшихся сразу же после первого обмена ракетными ударами. Во время этих беспорядков, еще даже до наступления холодов, погибло множество людей. Тысячи и тысячи просто затаптывали или разрывали на части в панике. Когда Курта отыскали, он находился вместе с семерыми детьми, ни один из них не был его ребенком — он взял их под свою опеку. Его собственные четверо детей, оставшиеся в Штатах у родственников, к тому времени уже погибли. Курт Лоэр видел свое призвание в защите окружающих — ему нужны были люди, чтобы их оберегать. Присутствие людей действовало на него умиротворяюще, успокаивало его, давало ему в жизни цель. Один без людей он мог превратиться в преступника — или покончить с собой. Находясь в полном одиночестве в своей комнате на корабле оанкали, он коротал время за тем, что безуспешно пытался разорвать себе горло собственными ногтями.

Дэрик Вольский работал в Австралии. Неженатый, двадцати трех лет, он еще не знал, что хочет от жизни, и не определился, что ему делать с отпущенным ему временем, и до момента катастрофы так ничего и не совершил, кроме того, что закончил школу, да работал на различных временных работах, зачастую не на полный день, нигде подолгу не задерживаясь. Он готовил в закусочной гамбургеры, крутил баранку грузовичка доставки продуктов, работал на стройке и коммивояжером принадлежностей домашнего хозяйства — последнее весьма неудачно, — служил у зеленщика упаковщиком овощей, мыл полы в официальных зданиях и, для души, время от времени занимался фотографией, выбирая дикие пейзажи родного материка. Он любил бывать на природе и любил животных. По мнению отца Дэрика подобные увлечения были полной чушью, и, как признавался сам Дэрик, иногда он начинал склоняться к тому, что отец возможно тут прав. Но как бы там ни было, в час когда началась война Дэрик наводил объектив своего фотоаппарата на очередной уголок австралийской природы.

Тэйт Мара только что потеряла очередную работу. Она страдала генетическим заболеванием, которое оанкали удалось обуздать и взять под контроль, но излечить которое даже эти умельцы оказались неспособны. Но истинная проблема Тэйт заключалась в другом: женщина очень ответственная, она приступала к новой работе с таким рвением и усердием, что та ей очень быстро приедалась. Бывало и другое — она выполняла свою работу так плохо, что торопилась оставить ее как можно быстрее, пока кто-то не обратил внимание на ее некомпетентность или нерадение. Окружающие были склонны считать, что Тэйт подавляет их, но определенно признавали в ней талант и трудоспособность.

У семьи Тэйт водились деньги — ее родственники весьма успешно занимались продажей недвижимости. Суть беды Тэйт состояла в том, что никогда в жизни ей ничего не нужно было сделать по-настоящему. Она обладала огромным потенциалом энергии, но для правильного применения этих сил ей требовалось внешнее направляющее воздействие или некоторый вызов, который бы позволил ей заметить эту цель и сконцентрироваться на ней.

Как насчет цели сохранения человеческой расы?

До начала войны Тэйт дважды пыталась покончить с собой. После того как война разразилась, она принялась бороться за свою жизнь с невиданной целеустремленностью. В день начала войны Тэйт находилась в Рио-де-Жанейро, где в одиночестве проводила свой отпуск. Она понимала, что грянувшая катастрофа была неисправимой трагедией для Северной Америки, но хотела жить и ухитрялась помогать выживать другим. В этом Тэйт имела много общего с Куртом Лоэром. Во время допросов она прибегала к изобретательной и изысканной манере словесной защиты, использовала сотни уловок, устраивая настоящее полемическое состязания, чем умудрилась довести своего исследователя до белого каления. О чем оанкали говорили не без восхищения, отмечая способности Тэйт. По мнению оолой, работавшего с Тэйт, в ней было очень много черт свойственных именно оолой, а не земной женщине. Она отлично умела манипулировать людьми — причем делала это так тонко, что те, кем она управляла, шли у нее на поводу не без удовольствия. Хотя и это в прошлом ей тоже наскучило. Однако скука не заставила ее причинить вред никому, кроме себя самой. Бывали случаи, когда Тэйт преднамеренно проводила несколько дней в одиночестве, удаляясь от людей, чтобы не угнетать их возможными последствиями своей собственной депрессии и отчаяния. Таким образом она бросила семерых мужчин, незаметно подсунув их своим подругам. Как правила пары, которые образовывались с ее подачи, были устойчивыми и в большинстве случаев дело доходило до брака.

Лилит помедлила откладывать досье Тэйт Мара, оставив его на некоторое время лежать на кровати рядом с собой. По впечатлению, которое произвела на нее Тэйт, сравниться с ней мог разве что только Джозеф Чин. Соскользнув с кровати Лилит, отложенное досье раскрылось, снова продемонстрировав ей маленькое кругленькое и бледненькое, поразительно девчоночье личико Тэйт. Она легонько улыбалась, но определенно не позируя фотографу, а подтрунивая над ним. Тэйт не могла знать о том, что ее фотографируют в этот момент. Картинка в досье вообще не была фотографией. Это был мысленный рисунок, вобравший в себя впечатление как о физической внешности, так и внутреннем мире данной персоны. Любой такой рисунок уже сам по себе являлся психологическим портретом изображенного на нем. Портрет являлся словно бы итогом всей работы с допрашиваемым, краткой выжимкой. Оанкали, допрашивающие людей, рисовали эти портреты при помощи своих чувственных щупальцев или рук, используя для этого выделяемую специальными железами красящую жидкость. Все это Лилит прекрасно знала, но несмотря на это, картинки не только казались ей фотографиями, но и имели точный вид фотографий. Картинки были выполнены не на бумаге, а на нечто подобном пластику и выглядели настолько живыми, что казалось вот-вот заговорят. Все изображения были выполнены в одном стиле — голова и плечи человека на сером фоне. Но ни одна из картинок не имела того плоского одномерно-безжизненного взгляда, столь свойственного моментальным земным фотографиям. Глядя на картинки всякий, в том числе и не-оанкали, мог многое узнать об изображенном на нем, характере и прочем — в том смысле, конечно, как это понимали сами оанкали.

Так, Тэйт Мара, по мнению оанкали, была весьма быстроумна, во многих отношениях гибка и не опасна — разве что за исключением эго.

Отложив досье, Лилит решительным шагом вышла из своей комнаты и принялась строить рядом с ней другую, новую.

Стены, которые совсем еще недавно не пропускали ее, теперь послушно поднимались, реагируя на вещество слюны или пота, по тому следу, который она оставляла, проводя пальцем. Точно таким же образом из старых стен вырастали новые, смыкающиеся или расходящиеся в стороны по ее приказу, наклоняющиеся вперед или запрокидывающиеся назад, как того она желала. Никани устроил ей целый экзамен, чтобы убедиться, что Лилит как следует овладела искусством строительства. После того как стало ясно, что выстроить дом ей не составляет труда, супруги Никани, Дайчаан и Ахайясу настоятельно рекомендовали ей спрятаться в своем жилище и наглухо запечатать его стены, если вдруг Пробужденные решат напасть на нее. В отличие от Никани, Дайчаан и Ахайясу, участвовавшие в допросах большей части людей, досье на которых находилось сейчас у Лилит, возможно более реально представляли ситуацию и серьезно волновались за нее. В случае возможных эксцессов они обещали немедленно вызволить ее. Они не оставят ее умирать, если чей-то расчет окажется ошибочным и кто-то из Пробужденных станет убийцей.

Но спасти ее удастся только если она вовремя почувствует тревогу и успеет спрятаться в своем жилище и запечатать вход в него.

Однако лучше бы до этого не доходило — она предпочитает выбирать правильных людей, собирается Пробуждать их по одному, постепенно, только после того как полностью проверит и убедиться в безопасности тех, кого Пробудила до этого.

Она подняла из пола две стены и почти свела их, оставив проход шириной около восемнадцати дюймов, благодаря чему, при отсутствии двери, удалось организовать подобие уединенности для будущих жильцов. Кроме того изнутри перед дверью Лилит соорудила поперечную стену, оградившую внутренность комнаты от случайных взглядов снаружи, в результате чего перед входом образовался словно бы холл. В дверях не было прямой необходимости — у Пробужденных ею не будет личных вещей и воровать им друг у друга нечего, а тот, кто решит, что сейчас самое время заняться подглядыванием, должен быть переучен группой. Сейчас у Лилит было достаточно физической силы, чтобы справиться с любым, кто вздумает причинять ей неприятности в одиночку, но до тех пор пока в этом не появится настоятельной необходимости, она не хотела демонстрировать свою силу. Силой ей никогда не удастся сплотить людей в общину, а если они не захотят жить в мире друг с другом, ничто и никто не заставит их это сделать.

Организовав комнату, Лилит возвела в ней платформы-кровати и стол, который окружила несколькими платформами-стульями. Стол и стулья внесут пусть небольшое, но очень человеческое отличие, по сравнению с тем, что видели в одиночках оанкали, те, кто скоро проснется.

Создание комнаты отняло у нее много времени. После этого она, вернувшись в свою комнату, собрала и запечатала в платформе-столе все досье, за исключением одиннадцати специально отобранных. Эти одиннадцать станут теми, кого она Пробудит первыми, теми, кто должен будет стать ядром ее группы, теми, кто покажет ей, сколько у нее окажется шансов на то, чтобы выжить и сделать то, что она считала необходимым.

Самой первой будет Тэйт Мара. Еще одна женщина. Чтобы не было никакой сексуальной напряженности.

Взяв в руку фотографию Тэйт, она подошла к противоположной, совершенно гладкой и ровной стене и, остановившись перед ней, еще раз вгляделась в лицо женщины.

Как только она Пробудит кого-то, у нее не останется другой возможности, как жить с ним дальше, общаться и тому подобное. При всем желании она уже не сможет прогрузить их обратно в сон, да и негоже это будет делать. А ведь с такой женщиной, как Тэйт Мара, наверняка будет нелегко ужиться.

Она провела ладонью по фотографии, после чего приложила картинку изображением к стене. Прижимая картинку на уровне груди, она медленно двинулась вдоль стены к углу, туда, где длинная стена встречалась с короткой боковой, скользя по стене изображением, созданным оанкали. Вспомнив наставления Никани о том, что во время поисков и Пробуждения лучше, по возможности, отключить все остальные чувства, она закрыла глаза. Все ее внимание должно было быть сосредоточено на руке, плотно прижимающей картинку к стене. Мужские и женские особи оанкали выполняли ту же операцию при помощи головных щупалец. Оолой делали это при помощи чувственных рук. И те и другие Пробуждали, пользуясь только образом, хранящимся в памяти, и для начала процесса картинка, совмещенная с отпечатком человека, им не требовалась. Для того чтобы запомнить картинку навсегда, оанкали достаточно было ознакомиться с отпечатком всего один раз, после чего они могли воспроизвести изображение человека с максимально возможной точностью. Лилит этого не было дано — она не могла читать отпечатки и не могла их воспроизводить. Такой возможностью ее не наделят никогда, поскольку для подобного попросту требовались сенсорные органы оанкали. Но уже в первом поколении положение изменится — ей сказали, что ее дети будут иметь чувственные руки.

Остановившись, она еще раз провела покрытой мельчайшими каплями пота рукой по стене, подтверждая свою химическую «подпись».

Где-то в глубине толщи покровов зала стена начала реагировать в ответ, Лилит определенно ощутила это — стена подалась наружу к ее пальцам, вспухла устремившись навстречу картинке.

Мгновенно замерев, она прислушалась к своим ощущениям, поначалу усомнившись вообще, что ощутила хоть что-нибудь. Потом происходящее внутри стены стало безошибочно очевидным — поверхность вспучивалась. Она усилила давление руки, установив более сильный контакт, и так держала ладонь до тех пор, пока стена не начала ощутимо давить на картинку в ответ. После этого ей пришлось отступить — стена начала раскрываться. На ее глазах из толщи покрова зала исторгся удлиненный зеленый предмет. Торопливо отправившись в противоположный конец зала, она открыла там стену и взяла заготовленные заранее куртку и брюки. Наверняка Пробужденные будут так же рады собственной одежде, как была когда-то рада она.

Зеленоватое растение, чуть заметно извиваясь, уже лежало на полу, окруженное тяжелым запахом, проникшим в зал в момент его рождения из стены. Ее взгляд был недостаточно тренирован, чтобы, проникнув сквозь мясистую кожуру растения, определить, в котором из пары его концов скрывается голова Тэйт Мара, но это ей и не было нужно. Она провела рукой вдоль всей длины зеленоватой дыни, плотно прижав пальцы к кожуре, словно расстегивая на ней молнию и кожура начала послушно раскрываться.

На этот раз растение не могло поглотить ее, этого можно было больше не бояться. Теперь она была для «дыни» не более желанным лакомством, чем, например, Никани. Она была повелительницей.

Постепенно начали проявляться лицо и торс Тэйт Мара. Стали видны маленькие груди. Потом фигура, напоминающая формами девочку, едва достигшую начала полового созревания. Бледная, полупрозрачная кожа и волосы. Детское личико. При том, что Тэйт Мара было двадцать семь лет.

Сознание не возвращалось к ней до тех пор, пока Лилит не извлекла ее из растения продолжительного сна полностью. Тело Тэйт было влажным и скользким, но очень легким. Вздохнув, Лилит подняла ее на руки.

— Прочь от меня! — были первые слова Тэйт после того как она открыла глаза. — Кто ты? Что ты со мной сделала?

— Пыталась одеть тебя, — отозвалась Лилит. — Можешь одеться сама — если чувствуешь себя достаточно крепкой для этого.

Тэйт начала бить крупная дрожь — типичная реакция после Пробуждения от долгого сна. Можно было только удивляться ее реакции, тому, что прежде, чем ее одолела дрожь, она уже успела выпалить несколько слов, вполне связных и осмысленных.

Превратившись в трепещущий, мучительный узел сократившихся и пульсирующих мышц, Тэйт опрокинулась на спину и заскрипела зубами, застонала. Потом несколько раз с усилием вздохнула, глотая воздух, словно воду, сквозь стиснутые зубы.

— Черт! — прохрипела она через несколько минут после того как дрожь начала отпускать ее. — Вот черт. Значит то, что случилось со мной, не было сном?

— Давай-ка оденемся, — успокоительно произнесла Лилит. — По крайней мере я не твой сон, и в этом ты можешь убедиться сама.

Бросив на Лилит дикий взгляд, Тэйт перевела его на свое полуголое тело. Лилит удалось натянуть на Пробужденную брюки, но с курткой она успела справиться только частично, завершив лишь с одним рукавом. Трясущаяся Тэйт умудрилась выпростать руку и из этого рукава. Подняв с пола куртку, она медленно надела ее и не сразу разобралась в застежке. Потом, повернувшись к Лилит, молча пронаблюдала за тем, как та сворачивает зеленую чечевицу и, открыв стену, убирает ее с глаз долой. Через мгновение на полу ничего не осталось, только мокрое пятно, да в воздухе витали остатки тяжелого запаха.

— Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить, — сказала Тэйт Лилит. — Несмотря на все вот это, на то, что ты видишь, я такая же заключенная, как и ты.

— Ты больше смахиваешь на тюремную старосту, — тихо отозвалась Тэйт.

— Может, и так. Перед тем как кто-то из нас выйдет за пределы этого зала, мне предстоит Пробудить еще тридцать девять человек, так что тебе придется привыкнуть к этому зрелищу. Как тебе уже наверное понятно, начать я решила с тебя.

— И почему же? — Тэйт отлично держала себя в руках, по крайней мере так казалось. До сих пор ее Пробуждали только дважды — что являлось средним значением среди людей, не рекомендованных в качестве «родителей» для групп Пробужденных — и вести себя она старалась так, словно нечего необычного не произошло. Лилит так было легче, и подобное поведение Тэйт служило только подтверждением тому, что выбор ее был правильным.

— Почему я решила начать с тебя? — переспросила Лилит. — Мне показалось, что в твоем случае я вряд ли рискую жизнью в первые же несколько минут после того как ты откроешь глаза. Ты не из тех, кто бьется в истерике, и скорее всего на тебя можно будет положиться в будущем, когда я буду Пробуждать остальных. Я надеюсь, что ты поможешь мне с ними объясниться.

Казалось, что Тэйт задумалась над услышанным. Она с отсутствующим видом щупала ткань своей куртки, потом еще раз исследовала действие застежек-липучек на ее правом и левом бортах, застегнула и расстегнула их. И снова, нахмурившись, помяла материал одежды.

— Где мы, черт возьми, находимся? — внезапно спросила она.

— Мы на орбите Земли, чуть более высокой, чем лунная.

Снова молчание. И наконец:

— Что это была за зеленая чечевица, которую ты запихивала в стену?

— Это было… растение. Наши захватчики… наши спасители — пользуются ими для того чтобы сохранять в них людей, держать их в долгом сне. В том растении, которое ты видела, находилась ты. Незадолго до того как ты очнулась, я достала тебя из него.

— В долгом сне? И сколько же он длился, этот сон?

— В твоем случае более сотни лет. Земля уже восстановлена и готова принять нас обратно.

— Так мы возвращаемся!

— Да.

Тэйт оглянулась, обведя глазами огромный, почти совершенно пустой зал.

— И куда же мы вернемся?

— В тропики. В джунгли. Местом высадки предположительно будет дельта Амазонки. Городов больше нет.

— Я так и думала. Я знала, что с городами покончено.

Тэйт глубоко вздохнула.

— Что мы тут едим?

— Там, в твоей, комнате есть немного еды — я отнесла туда еду прежде чем приступить к твоему Пробуждению. Пошли, тебе нужно подкрепиться.

Тэйт послушно отправилась за Лилит следом.

— Я такая голодная, что готова съесть даже эту размазню для парижских клошаров, которой меня потчевали в прошлый раз.

— О каше теперь можно забыть, Тэйт. Орехи, фрукты, тушеные овощи, хлеб, что-то наподобие сыра, кокосовое молоко…

— А мясо? Я не отказалась бы от хорошей отбивной.

— Все сразу иметь невозможно.

Тэйт была слишком хороша, чтобы быть такой на самом деле. Лилит заставляла себя держаться настороже — неожиданно маска Тэйт могла распасться и она могла превратиться в чудовище — впасть в истерику или свалиться в депрессии, броситься на нее или просто начать биться головой о стену — потеряв то тончайшее защитное поле, что окружало ее и со стороны казалось столь могучим самообладанием. Но что бы ни случилось с ней, Лилит постарается ей помочь. Однако даже эти несколько первых минут пускай кажущейся нормальности стоили многого, сотен неприятностей. Она спокойно общалась с другим человеческим бытием — после стольких-то месяцев ожиданий.

Тэйт набросилась на еду и молча насыщалась до тех пор, пока не утолила первый голод. Пока что, подумала Лилит, Тэйт не задала ей один вопрос, самый важный. Конечно, Тэйт должна еще была узнать и спросить у нее очень о многом, но все же это было то, что она все же должна была узнать сразу же.

— Как тебя зовут? — спросила Тэйт, наконец отрываясь от еды. Она отпила немного кокосового молока, на пробу, потом выпила все до дна.

— Лилит Йяпо.

— Лилит. Лил?

— Нет, просто Лилит. У меня как-то никогда не было сокращенного имени. Мне никогда и не хотелось. А тебе хочется, чтобы я как-то звала тебя по-особому?

— Нет. Тэйт будет в самый раз. Тэйт Мара. Ведь они сказали тебе мое имя, верно?

— Конечно.

— Я так и думала. Все эти их проклятые вопросы. Они разбудили меня и держали в одиночке… может два, а может три месяца. Они говорили тебе об этом? Они следили за мной все это время. Они и сейчас следят, наверно?

— Я тоже спала и сидела в одиночке, также как и ты. И я слышала о тебе и знаю о тебе многое. Твое заключение длилось три месяца. Мое же — два года.

— Нескоро им удалось сделать из тебя старосту, верно?

Лилит нахмурилась, взяла с тарелки несколько орешков и положила их в рот.

— Что ты хотела этим сказать? — спросила она.

На мгновение на лице Тэйт отразилась неуверенность, даже страх. Выражение на лице Тэйт появилось и исчезло так быстро, что Лилит не заметила бы ничего, если бы не смотрела теперь на нее с особым вниманием.

— Просто я хотела спросить, почему они так долго держали тебя в одиночке и не погружали в сон — вот что я хотела узнать, — отозвалась наконец женщина.

— Поначалу я с ними не говорила вообще. Потом, когда я наконец сдалась и разговорилась, то думаю, кто-то из них почувствовал ко мне интерес. На этом этапе они еще не пытались сделать из меня никакого доверенного лица, никакой тюремной старосты. Они просто пытались разобраться во мне, понять, что из меня получится. Потом у них, должно быть, произошло что-то вроде голосования, и если бы за меня не подали нужное количество голосов, я наверное так и спала бы до сих пор.

— И почему ты отказывалась с ними говорить? Ты что, из военных?

— Господи, конечно нет. Просто мне не нравилось то, что меня держат совершенно одну, день за днем допрашивают, и делает это неизвестно кто. И вот что, Тэйт — пора тебе узнать, кто такие наши хозяева — хотя, как я вижу, ты тщательно избегаешь задавать мне этот вопрос.

Подперев подбородок рукой, Тэйт устремила на Лилит через стол задумчивый взгляд.

— Я пыталась спросить их, — глубоко вздохнув, ответила она. — Но они мне так ничего толком и не сказали. Потом я испугалась и перестала задавать им такие вопросы.

— Понятно. Со мной случилось примерно то же самое.

— Так кто же они такие… русские?

— Они не люди.

Тэйт так долго молчала и смотрела на нее, что Лилит решила, что ей нужно продолжать самой.

— Они называют себя оанкали и внешне больше всего похожи на морских животных, словно бы они обитают под водой, понимаешь. Они… ты хотя бы слушаешь меня?

— Да, я слушаю.

Лилит немного помедлила.

— Но ты… не веришь мне?

Тэйт взглянула ей прямо в глаза и чуть-чуть улыбнулась.

— А ты бы на моем месте поверила?

Лилит кивнула.

— Ясно. Но раньше или позже тебе придется поверить, это уж как пить дать, и я сделаю все, чтобы подготовить тебя к первой встрече с оанкали наилучшим образом. Дело в том, что наши хозяева уродливы. Их облик — сплошной гротеск. Но они не причинят тебе вреда, и постепенно ты привыкнешь к ним. Запомни эти мои слова. Быть может они помогут тебе, когда придет время.

В течение трех следующих дней Тэйт вволю спала, вволю ела и расспрашивала обо всем Лилит, которая отвечала со всей возможной откровенностью. Тэйт, в свою очередь, рассказывала Лилит о своей жизни перед войной. Слушая Тэйт, Лилит видела, как от разговоров та постепенно расслабляется, как тончает скорлупа эмоционального контроля, в которую Тэйт себя постоянно заковывала. Время не проходило у них зря. Выслушивая рассказы Тэйт, Лилит чувствовала себя обязанной рассказать немного о себе — о своем прошлом перед началом войны — то есть затронуть тему ту, о которой она обычно предпочитала не вспоминать. После гибели мужа и сына она научилась сохранять рассудок, принимая вещи такими, как они есть, приспосабливаясь к окружающему, отодвигая прошлые переживания за горизонт памяти, так, чтобы они не могли снова завладеть ей. В свое время, когда она пыталась вести с Никани разговоры о человечестве вообще, она лишь раз или два упоминала нечто, касавшееся лично ее семьи, вспоминая какие-то забавные ситуации. Ее отец, братья, сестра, ее муж и сын… О том, как и почему она вернулась в колледж, рассказывать Тэйт она не стала.

— Антропология? — переспросила чуть удивленно-презрительно Тэйт. — И чего это тебе пришла охота копаться в остатках других культур? Разве нельзя было найти то, что тебе нужно, в своем собственном настоящем?

Лилит улыбнулась и, заметив, как нахмурилась Тэйт, поняла, что та восприняла ее улыбку как начало нежелательного ответа.

— Поступая на факультет антропологии, я хотела именно этого — копаться в остатках древних культур, узнавать больше о жизни людей прошлого. Дело в том, что по моему тогдашнему убеждению, культура моих — наших — современников на всех парах неслась к краю бездонной пропасти. Как теперь видно, так оно и вышло. Я тогда была уверена, и не сомневаюсь в этом и теперь, что избранное мной занятие в жизни было одно из единственно верных.

— Ну и что, нашла что-нибудь?

— Не особенно — возможность не представилась. Но по большому счету, для меня это ничего не значит. Как показало время, на весах истории значение имели только культуры США и Советского Союза.

— Да, любопытно.

— Что?

— Люди имеют больше сходств, чем различий — больше сходств, чем мы, черт возьми, хотим допустить. Каков был бы конечный результат, если бы не русские и американцы, а какие-нибудь другие две нации, все равно какие, достигли одновременно способности стереть друг друга с лица Земли — вот что мне интересно. И можно ли было вообще избежать подобного.

Лилит горько усмехнулась.

— Знаешь, Тэйт, я думаю, что тебе здесь понравится. Видишь ли, оанкали больше всего на свете интересуют точно такие же вопросы, как тебя.

Внезапно на лице Тэйт отразилось беспокойство, и она отвернулась, устремив взгляд куда-то вдаль. Потом, поднявшись, сказала, что хочет пойти посмотреть третью и четвертую малые комнаты, которые вырастила недавно Лилит по сторонам второй большой общей комнаты. Одна из этих комнат примыкала к задней стене комнаты Тэйт, другая имела с ее комнатой общую боковую стену. Она подолгу смотрела, как Лилит выращивает стены — смотрела сначала с неверием, потом с гневом, злясь от того, что считала, что где-то тут наверняка скрывается ловкий обман. Вслед за этим наступил следующий этап — Тэйт начала держаться с Лилит настороженно, то и дело бросала на нее подозрительные взгляды, стала молчалива и напряжена.

Но и это не продлилось долго. Тэйт как никто другой умела приспосабливаться к людям.

— Не понимаю я этого, — говорила она тихо, после того как Лилит объяснила ей в общих чертах принцип того, каким образом она может управлять стенами или отыскивать и Пробуждать необходимых ей людей.

Теперь, еще и еще расспрашивая Лилит, Тэйт снова повторяла:

— Я не понимаю. То, что ты говоришь, по-моему, совершенная бессмыслица!

— Ко мне вера пришла более настойчиво, чем к тебе. Оанкали закрылся со мной в моей одиночной камере и отказывался покинуть ее до тех пор, пока я не привыкну к нему. В самом начале я не могла смотреть на него без дрожи в коленках, честно признаться, сомневаясь, что он прибыл из глубин космоса, а не поднялся со дна океана. Через то же самое предстоит пройти и тебе.

— Но может быть у меня все будет по-другому?

— Не стану ничего утверждать, все может быть. Но с момента моего Пробуждения прошло гораздо больше времени, чем с тех пор как в этот раз открыла глаза ты. И я уже успела пожить среди оанкали и приняла их таким, какие они есть.

— И кто же они есть, по их словам?

Лилит пожала плечами.

— Я собираюсь Пробудить еще кого-нибудь. Сегодня я Пробужу двоих. Ты поможешь мне?

— Кто это будет?

— Леа Беде и Селена Иверс.

— Еще пару баб? Почему бы тебе не разбудить хотя бы одного мужчину?

— Со временем дойдет очередь и до них.

— Ты все еще никак не можешь отойти от встречи с этим твоим Полем Титусом?

— Никакой он не мой.

Она уже жалела о том, что рассказала Тэйт о Поле.

— Предлагаю следующим разбудить мужика, Лилит. Того парня, который собирал после войны детей.

Лилит повернулась и посмотрела на Тэйт.

— По принципу того, что, упав с лошади, нужно как можно скорее снова сеть в седло?

— Вот именно.

— Но, Тэйт, как только я Пробужу его, он останется с нами надолго, и снова погрузить в сон я его не смогу. Ему шестьдесят три, он весит сто килограмм, он был копом двадцать семь лет и привык командовать людьми, которые его окружают. Ему не от кого будет нас тут защищать и не от чего спасать, но он точно сможет крепко усложнить нам тут жизнь. И перво-наперво он наверняка наотрез откажется верить в то, что находится на космическом корабле, и попытается разубедить и нас в этом. И если это у него не выйдет, он пуститься во все тяжкие, чем только навредит нам и может стать опасным, смертельно опасным.

— И что с того? По-твоему, он поведет себя иначе, если, открыв глаза, обнаружит себя в подобии гарема?

— Нет. Как только мы Пробудим Леа и Селену и убедимся в том, что их психическое состояние стабильно, мы Пробудим Курта Лоэра и Джозефа Шина.

— Но для чего ждать?

— Первой я собираюсь Пробудить Селену. Ты присмотришь за ней, пока я буду заниматься Леа. Думаю, что Селена окажется именно тем, кто вызовет интерес у Курта.

Сходив в комнату, она принесла фотографии обеих женщин, и только занялась поиском «дыни» Селены, как Тэйт поймала ее руку.

— За нами следят, ведь так? — спросила она.

— Да. Не хочу сказать, что за нами могут наблюдать постоянно, но как только я разбудила тебя и нас стало двое, наблюдение наверняка усилилось.

— Если тут заварится каша, они нам помогут?

— Если посчитают, что положение действительно серьезное. Например, теперь мне кажется, что был кто-то, кто с самого начала хотел, чтобы Титус изнасиловал меня. Хотя я не думаю, что они позволили бы ему убить меня. Просто могло выйти и так, что со своей помощью они могли припоздниться.

— Отлично, — едко пробормотала Тэйт. — Значит, мы предоставлены сами себе.

— Ты может быть близка к истине.