Фантомы Кунц Дин

Глава 7

Шериф округа

Власти округа, расположенные в Санта-Мире, еще ничего не знали о постигшей Сноуфилд катастрофе. Они пока занимались решением собственных проблем.

Лейтенант Талберт Уитмен вошел в комнату для допросов в тот самый момент, когда шериф Брайс Хэммонд включил магнитофон и начал перечислять подозреваемому его конституционные права. Тал бесшумно прикрыл дверь. Не желая мешать только начинавшемуся допросу, он не стал садиться за большой стол рядом с шерифом, а подошел к единственному в этой продолговатой комнате окну.

Департамент полиции округа Санта-Мира занимал здание в испанском стиле, построенное еще в конце тридцатых годов. В нем были массивные, громко хлопавшие двери, а стены были такие толстые, что ширина подоконников превышала фут. Вот на таком подоконнике и устроился сейчас Тал Уитмен.

Там, за окном, лежала Санта-Мира, главный город округа. Население города составляло около восемнадцати тысяч человек. По утрам, когда солнце наконец поднималось над горами Сьерры и разгоняло отбрасываемые ими тени, Тал иногда ловил себя на том, что с радостным удивлением смотрит на поросшие лесом невысокие отроги гор, на которых расположилась Санта-Мира: это был на удивление чистый и аккуратный городок, и его железобетонным корням каким-то чудом удавалось не повредить первозданную красоту природы, на которой он вырос. Сейчас на Санта-Миру опустилась ночь. На склонах холмов зажглись тысячи огней, и казалось, будто само звездное небо спустилось вниз и улеглось у подножия гор.

Выходец из Гарлема, черный, как сама ночь, родившийся и выросший в окружении нищеты и невежества, Тал Уитмен, в свои тридцать лет оказавшись здесь, не переставал удивляться. Удивляться и восхищаться.

Однако в сцене, что разворачивалась по эту сторону окна, не было ничего особенного. Комната для допросов внешне была похожа на тысячи других таких же комнат в полицейских участках и отделениях, разбросанных по всей стране. Пол, выложенный квадратами из дешевого линолеума. Старые, обшарпанные шкафы с бумагами. Круглый стол с пятью стульями около него. Выкрашенные в зеленый цвет стены. Люминесцентные лампы без плафонов.

Место подозреваемого возле стола занимал сейчас высокий и симпатичный двадцатишестилетний торговец недвижимостью по имени Флетчер Кейл, старательно вгонявший себя в состояние оскорбленной невинности и праведного возмущения.

– Послушайте, шериф, – говорил Кейл, – кончайте нести всю эту муть. Сколько можно повторять мне мои права, господи? Вы мне их уже десятки раз излагали за эти последние три дня.

Боб Робин, адвокат Кейла, быстро похлопал своего клиента по руке, давая ему знак не заводиться. Робин был толст, пухл, с круглым лицом и приятной улыбкой, но с жесткими глазами хозяина игорного притона.

– Флетч, – сказал Робин, – шериф Хэммонд знает, что задержал тебя по одному только подозрению и продержал здесь почти столько, сколько позволяет закон. И он знает, что я тоже это знаю. Поэтому в течение ближайшего часа он должен будет решить это дело – так или иначе.

Кейл прищурился, кивнул и сменил тактику. Он сполз немного вниз на стуле, словно плечи ему придавила тяжесть огромного горя. Когда он заговорил снова, то голос его слегка дрожал.

– Простите, если я на время потерял голову, шериф. Я не должен был так с вами разговаривать. Но мне сейчас так тяжело… очень, очень тяжело. – Лицо его как будто обмякло, дрожание в голосе стало заметнее. – Я хочу сказать… О господи, я же ведь потерял всю свою семью… Моя жена… сын… их обоих нет.

– Сожалею, если вам показалось, что я был к вам предубежден, мистер Кейл, – проговорил Брайс Хэммонд. – Я лишь пытаюсь делать то, что считаю верным. Иногда я оказываюсь прав. Возможно, в данном случае я ошибаюсь.

Явно решив, что ничего серьезного ему не угрожает и что поэтому он может позволить себе проявить сейчас великодушие, Флетчер Кейл вытер размазанные по лицу слезы, уселся на стуле попрямее и сказал:

– М-да… ну что ж… в общем-то, я вас понимаю, шериф.

Кейл сильно недооценил Брайса Хэммонда.

Боб Робин знал шерифа лучше, чем его нынешний клиент. Он нахмурился, взглянул на Тала, потом вперил свой жесткий взгляд в Брайса.

По своему опыту Тал Уитмен знал, что большинство из тех, кому приходилось иметь дело с шерифом, недооценивали его точно так же, как сейчас Флетчер Кейл. Недооценить его было очень легко. Внешне Брайс не производил большого впечатления. Ему было тридцать девять лет, но выглядел он намного моложе. Густые, песочного цвета волосы спадали на его лоб и казались взъерошенными, придавая ему мальчишеское выражение. У него был курносый нос с веснушками на переносице; веснушки покрывали и щеки. Голубые глаза были ясными и смотрели пристально, но их прикрывали крупные тяжелые веки, из-за которых выражение лица становилось недовольным, сонным, даже туповатым. Голос его тоже мог ввести в заблуждение. Он был мягкий, негромкий, мелодичный. Иногда Хэммонд специально говорил очень медленно, и кое-кто приходил на этом основании к выводу, что ему трудно формулировать собственные мысли. Ничто, однако, не могло быть дальше от истины, чем подобное предположение. Брайс Хэммонд отлично отдавал себе отчет в том, как его воспринимают, и, если ему это было выгодно, усиливал подобные заблуждения: нарочито старался понравиться, или бессмысленно улыбался, или еще больше растягивал и смягчал свою речь, в результате чего он начинал казаться классическим деревенщиной, таким, какими и изображают обычно полицейских.

В полной мере наслаждаться начавшимся допросом мешало Талу только одно обстоятельство: он знал, что расследование дела Кейла лично и весьма сильно затрагивает Брайса Хэммонда. В глубине души Брайс был потрясен и остро переживал бессмысленную гибель Джоанны и Денни Кейл. Дело в том, что нечто подобное случилось в его собственной жизни. Как и Флетчер Кейл, шериф тоже потерял жену и сына, хотя и при совершенно иных обстоятельствах.

Год назад жена шерифа Эллен Хэммонд погибла в автомобильной катастрофе. Семилетний Тимми, сидевший на переднем сиденье рядом с матерью, получил очень тяжелую травму головы и на протяжении всего последнего года находился в бессознательном состоянии. Врачи очень сомневались, что сознание когда-нибудь вернется к нему.

Эта трагедия почти сломала Брайса. Лишь совсем недавно у Тала Уитмена появилось ощущение, что его друг вроде бы начал постепенно выходить из полосы полного отчаяния.

Дело Кейла снова разбередило рану Брайса Хэммонда, но он не позволял горю притупить его чувства и разум и сумел ничего не проглядеть. Тал Уитмен мог в точности назвать момент – в прошлый четверг, вечером, – когда Брайс начал подозревать, что Флетчер Кейл виновен в двух преднамеренных убийствах, потому что именно с того момента в глазах Брайса, под тяжелыми веками, появилось нечто холодное и неумолимое.

Сейчас, рисуя что-то в желтом блокноте с таким видом, словно голова его занята не столько допросом, сколько какими-то другими делами, шериф проговорил:

– Мистер Кейл, пожалуй, я не буду заново задавать вам все те вопросы, на которые вы уже отвечали не меньше десяти раз. Давайте-ка я лучше попытаюсь суммировать все то, что вы нам рассказали. Согласны? Если мое изложение покажется вам достаточно полным и верным, тогда мы перейдем к новым вопросам, которые я хотел бы вам задать.

– Согласен. Давайте еще раз по всему пройдемся и будем кончать с этим делом, – ответил Кейл.

– Вот и хорошо, – сказал Брайс. – Мистер Кейл, согласно данным вами показаниям, ваша жена, Джоанна, считала, что, выйдя замуж и став матерью, она угодила в ловушку; что она еще слишком молода, чтобы нести такую ответственность. Она считала, что допустила ужасную ошибку и что теперь ей предстоит всю жизнь расплачиваться за это. Она хотела как-то отвлечься от подобных мыслей, забыться и поэтому стала употреблять наркотики. Я верно с ваших слов пересказываю ее состояние?

– Да, – ответил Кейл. – Точно.

– Хорошо, – продолжал Брайс. – Значит, поэтому она начала курить марихуану. Спустя какое-то время она дошла до того, что почти постоянно была под действием наркотика. Два с половиной года вы прожили в этом наркотическом аду, все время надеясь, что вам удастся заставить ее измениться. Потом, неделю назад, она впала в неистовство, перебила массу посуды, разбросала по кухне еду, и вам стоило большого труда ее успокоить. Тогда-то вы и обнаружили, что она перешла на более сильный наркотик, на тот, который на уличном жаргоне называют «ангельской пыльцой». Вас это поразило. Вы знали, что некоторые люди под действием этого наркотика становятся маниакально агрессивны, поэтому вы заставили ее показать вам, где она хранила свои запасы, и полностью уничтожили все, что там было. Потом вы ее предупредили, что, если она, находясь поблизости от маленького Дженни, еще хоть раз воспользуется наркотиком, вы ее изобьете до смерти.

Кейл откашлялся.

– Да, но она надо мной только посмеялась. Она сказала, что я не смогу ударить женщину и что нечего мне прикидываться суперменом. Она сказала: «Черт возьми, Флетч, даже если я тебе двину по яйцам, ты скажешь мне спасибо за то, что я подняла тебе настроение».

– И в этот момент в вас что-то надломилось и вы расплакались? – спросил Брайс.

– Я просто… ну, я понял, что не имею на нее никакого влияния, – ответил Кейл.

С того места на подоконнике, где он сидел, Талу Уитмену было видно, как лицо Кейла передернулось от горя – а возможно, и потому, что он умел им хорошо владеть. Этот паршивец действительно здорово держался.

– И когда она увидела, что вы заплакали, – продолжал Брайс, – это немного привело ее в чувство.

– Точно, – подтвердил Кейл. – Когда такой бык, как я, плачет, как ребенок… мне кажется… это на нее как-то подействовало. Она тоже заплакала и пообещала, что больше не будет принимать «ангельскую пыльцу». Мы поговорили с ней о прошлом, о том, что каждый из нас ожидал от нашего брака, высказали много такого, что, наверное, должно было быть сказано намного раньше. И мы почувствовали себя гораздо ближе друг к другу, чем это было за последние два года. По крайней мере, я себя так почувствовал. Мне показалось, что и она тоже. Она поклялась, что начнет постепенно сокращать дозу.

Продолжая рисовать в блокноте чертиков, Брайс продолжил:

– Потом, в прошлый четверг, вы пришли с работы раньше, чем обычно, и увидели в своей спальне, на кровати, своего сына Денни. Он был мертв. Вы услышали у себя за спиной какие-то звуки. Это оказалась Джоанна. В руках у нее был большой нож для разделки мяса, тот самый, которым она убила Денни.

– Она была накурившаяся, – сказал Кейл. – Этой самой «ангельской пыльцы». Я это сразу понял. У нее в глазах было такое особое, дикое, какое-то животное выражение.

– Она стала на вас орать, кричала что-то насчет змей, которые живут в головах у людей, что эти злые змеи управляют людьми и их поступками. Вы пытались, пятясь, обойти ее, она на вас наступала. Вы не пытались отнять у нее нож…

– Я боялся, что она меня убьет. Я старался как-то отвлечь и успокоить ее разговором.

– Поэтому вы кружили по комнате, пока не добрались до тумбочки, где у вас лежал пистолет тридцать восьмого калибра.

– Я ей говорил, чтобы она бросила нож. Я ее предупреждал!

– А она, вместо того чтобы бросить, замахнулась ножом и кинулась на вас. Тогда вы в нее выстрелили. Один раз. В грудь.

Теперь Кейл сидел, наклонившись вперед и закрыв лицо руками.

Шериф положил ручку, которой рисовал. Он сложил руки на животе и принялся крутить пальцами.

– Ну что ж, мистер Кейл. Надеюсь, вы еще сможете немного потерпеть меня. Еще лишь несколько вопросов, и мы сможем закончить и уйти отсюда.

Кейл убрал руки от лица. Талу Уитмену было ясно, что слова «уйти отсюда» он воспринял как указание на то, что его наконец-то освободят.

– Ничего, шериф. Я в порядке. Продолжайте.

Боб Робин не проронил ни слова.

Ссутулившись и приняв нескладную позу, так что казалось, будто у него в теле совсем нет костей, Брайс Хэммонд сказал:

– Пока мы держали вас под арестом по подозрению, мистер Кейл, у нас возникло несколько вопросов, и надо их обговорить, чтобы у всех у нас появилась наконец ясность в отношении этого ужасного дела. Некоторые вопросы могут показаться вам сущей мелочью, не стоящей ни моего, ни вашего времени. Да это и в самом деле мелочи, я согласен. Почему я вас ими мучаю… Понимаете, мистер Кейл, через год предстоят выборы шерифа, и я хотел бы оказаться избранным еще на один срок. А если мои оппоненты смогут подловить меня на мелких технических упущениях, даже на какой-нибудь последней мелочи, они сумеют раздуть из этого скандал. Меня станут обвинять в лености, небрежности или еще в чем-нибудь подобном. – Брайс улыбнулся Кейлу, действительно улыбнулся ему. Тал не верил собственным глазам.

– Да, шериф, я понимаю, – сказал Кейл.

Сидя на подоконнике, Талберт Уитмен напружинился и слегка наклонился вперед.

И Брайс Хэммонд договорил:

– Так вот, первое. Я бы хотел знать, почему после того, как вы застрелили жену, прежде чем позвонить нам, вы провернули довольно солидную стирку?

Глава 8

За баррикадой

Отрезанные руки. Отрезанные головы.

Торопливо шагая вместе с Лизой по тротуару, Дженни никак не могла прогнать от себя эти ужасные и отвратительные видения.

На Вейл-лейн, в двух кварталах к востоку от Скайлайн-роуд, ночь была столь же тиха, беззвучна и полна таинственной опасности, как и во всем Сноуфилде. Деревья здесь были выше, чем на главной улице, и потому сюда проникало значительно меньше лунного света. Уличные фонари стояли реже, и небольшие островки желтого света отделяли друг от друга довольно длинные отрезки зловещей темноты.

Дженни свернула в калитку и по выложенной кирпичом дорожке направилась к стоящему в глубине участка одноэтажному дому в английском стиле, из окон которого лился теплый свет. Центр каждой оконной рамы украшала ромбовидная вставка, а сами окна были сделаны из затемненного стекла.

Дом Тома и Карен Оксли снаружи казался небольшим, но это впечатление было обманчиво: на самом деле в нем было семь комнат и две ванные. Том работал бухгалтером почти во всех мотелях и охотничьих домиках города. Карен во время сезона открывала небольшое, но очаровательное французское кафе. Оба они были радиолюбителями и имели коротковолновую радиостанцию: именно поэтому Дженни и решила сюда зайти.

– Если кто-то испортил радио в полицейском участке, почему ты думаешь, что они не добрались и сюда? – спросила Лиза.

– Они могли не знать об этом месте. В любом случае стоит заглянуть.

Она позвонила и, когда на звонок никто не вышел, подергала дверь. Та оказалась заперта.

Они обошли вокруг дома и зашли с тыльной стороны. Золотистый свет лился тут изо всех окон. Дженни с подозрением посмотрела на лужайку, где чернели тени окружавших ее высоких деревьев. Когда они поднялись на деревянное заднее крыльцо, их шаги отозвались гулким эхом. Дженни подергала кухонную дверь, но она тоже оказалась запертой.

Занавески ближайшего к этой двери окна были раздвинуты. Дженни заглянула внутрь и увидела самую обычную кухню: стены, окрашенные в кремовый цвет, дубовые шкафы и рабочие столы с зелеными крышками, сверкающие кастрюли и кухонные принадлежности. Никаких признаков насилия.

Свет в следующем окне горел, но занавески были задернуты. Как знала Дженни, это было окно кабинета. Она побарабанила по стеклу – никто не отозвался. Попыталась открыть окно, однако оно было заперто изнутри. Взяв револьвер за ствол, она разбила ромбовидную вставку в середине окна. Звон разбиваемого стекла почти оглушил ее. Прекрасно понимая, что это особый случай, Дженни все равно чувствовала себя забирающимся в чужой дом воришкой. Она просунула руку внутрь ромба, нащупала щеколду и открыла ее, потом распахнула створки окна и влезла через подоконник в дом. Запуталась в занавесках, затем раздвинула их, чтобы Лизе было легче влезать.

Внутри кабинета было два трупа: Том и Карен Оксли.

Карен лежала на полу, на боку, ноги ее были подтянуты к животу, плечи полусогнуты вперед и вниз, руки сложены на груди – точь-в-точь поза ребенка в чреве матери. Вся она была покрыта кровоподтеками и распухла, глаза в ужасе вылезли из орбит, рот широко открыт и навеки застыл в вопле.

– Какие у них лица! Самые страшные из всего, что мы видели, – сказала Лиза.

– Не понимаю, почему лицевые мускулы не расслабляются после смерти. Они не должны, просто не могут оставаться такими.

– Интересно, что же они такое увидели? – спросила Лиза.

Том Оксли сидел перед коротковолновой радиостанцией, когда его настигла смерть. Он тяжело упал на нее, голова его была повернута вбок. Весь он, как и Карен, был покрыт синяками и кровоподтеками и ужасно распух. Правая рука его мертвой хваткой сжимала микрофон, и казалось, что он погиб, пытаясь не отдать его, не выпустить из рук. Но совершенно ясно, что передать призыв о помощи он не успел, иначе полиция уже давно была бы в Сноуфилде.

Радио не работало.

Дженни поняла это, как только увидела трупы.

Но самым потрясающим, однако, здесь была не умолкшая радиостанция и даже не трупы, а баррикада. Дверь, ведущая в кабинет, была закрыта и, по всей видимости, заперта. Карен и Том изнутри приперли ее шкафом, который сумели подтащить, несмотря на его тяжесть. К шкафу они придвинули два кресла, а между креслами и столом, на котором стояла радиостанция, вогнали заклинивший все это сооружение телевизор, так что открыть дверь в кабинет снаружи было бы невозможно.

– Они явно старались не дать кому-то сюда войти, – сказала Лиза.

– Но оно тем не менее проникло.

– Как?

Обе они оглянулись на окно, через которое залезли сами.

– Оно было заперто изнутри, – сказала Дженни.

В комнате было еще только одно окно.

Они подошли к нему и раздвинули занавеску.

И это окно было прочно заперто изнутри.

Дженни уставилась в ночь и смотрела так до тех пор, пока не почувствовала: что-то скрывающееся в темноте смотрит оттуда на нее и прекрасно видит, как она стоит здесь, ничем не защищенная, в освещенном окне. Дженни резко задернула занавеску.

– Совершенно запертая комната, – проговорила Лиза.

Медленно поворачивая голову, Дженни внимательно оглядела весь кабинет. Здесь было закрытое металлической решеткой с узкими щелями вентиляционное отверстие, через которое поступал теплый воздух при отоплении. Щель под забаррикадированной дверью была не больше полудюйма. Попасть в запертую комнату было невозможно.

– Насколько я могу судить, проникнуть сюда и убить их могли только ядовитый газ, радиация или бактерии, – сказала Дженни.

– Но Либерманов убило не это.

– Да, – кивнула Дженни. – А кроме того, против радиации, газа или бактерий не воздвигают баррикад.

Интересно, сколько же жителей Сноуфилда пытались забаррикадироваться изнутри, считая, что нашли надежную защиту, – а в результате погибали так же молниеносно и таинственно, как и те, кто не успел убежать? И что же это было такое, что обладало способностью проникать в запертые комнаты, не открывая ни окон, ни дверей? Что могло пройти сквозь такую баррикаду, даже не тронув ее?

Тишина в доме Оксли была такая же, какая, наверное, бывает на Луне.

– И что же дальше? – спросила наконец Лиза.

– Думаю, нам надо рискнуть, даже если мы распространим инфекцию. Надо выехать из города, доехать до первого телефона-автомата, позвонить в Санта-Миру шерифу, описать ему положение, и пусть он сам решает, что и как предпринять. А мы с тобой вернемся сюда и будем ждать здесь. Мы не должны вступать ни с кем в непосредственный контакт. Телефонную будку, если понадобится, они смогут потом дезинфицировать.

– Мне очень не нравится мысль о том, чтобы вернуться, если уж мы отсюда уедем, – с беспокойством в голосе сказала Лиза.

– Мне тоже. Но мы должны вести себя с чувством ответственности. Поехали, – сказала Дженни, поворачиваясь к окну, через которое они забрались в дом.

Зазвонил телефон.

Дженни испуганно обернулась на его резкий звонок.

Телефон стоял на том же самом столе, где и радиостанция.

Он зазвонил снова.

Дженни схватила трубку:

– Алло?

Никто не ответил.

– Алло?

Ледяное молчание.

Рука Дженни изо всех сил сжимала трубку.

Кто-то внимательно слушал, сохраняя полное молчание и ожидая, чтобы она заговорила первой. Но она отнюдь не собиралась доставлять ему такое удовольствие. Она только прижимала трубку к уху и старалась что-нибудь уловить. Не важно что – что угодно. Пусть даже только его дыхание или звук, не более громкий, чем шорох морского отлива. Ни малейшего звука не было, но Дженни чувствовала, что на другом конце провода кто-то есть и этот кто-то тот же самый, чье присутствие она обнаружила, когда снимала трубки телефонов в доме Сантини и в полицейском участке.

Стоя в забаррикадированной комнате, в этом молчащем доме, в который каким-то непостижимым образом пробралась смерть, Дженни Пэйдж ощущала, как внутри ее происходит странная трансформация. Она была хорошо образованной и разумной женщиной, начисто лишенной веры в какие бы то ни было суеверия и предрассудки. До сих пор она пыталась разрешить загадку Сноуфилда путем логического анализа и рассуждений. Но впервые в жизни все это оказалось абсолютно несостоятельно. И сейчас в глубине ее сознания что-то… сдвинулось, словно приподняли и откинули в сторону огромную тяжеленную стальную плиту, придавливавшую и скрывавшую бездну ее подсознания. В этой бездне, в ее мрачных глубинах, таились совершенно новые для нее первобытные эмоции и чувства, унаследованные с незапамятных времен, благоговейный страх перед сверхъестественным. И она поняла, что же происходило тут, в Сноуфилде; поняла на уровне животной памяти, заложенной в генах и передаваемой из поколения в поколение. Она и раньше понимала и знала это, знание жило в ней, но было настолько непривычно и чуждо, казалось таким алогичным, что она сопротивлялась ему сколько могла, изо всех сил стараясь подавить вскипавший в ней суеверный ужас.

Сжимая трубку телефона, она вслушивалась в чье-то молчаливое присутствие и внутренне спорила сама с собой: «Это не человек; это нечто». – «Чепуха». – «Оно вообще чуждо человеческой природе; но оно обладает сознанием». – «У тебя истерика». – «Оно неописуемо злобно; это чистое зло в высшем его выражении». – «Прекрати, прекрати, прекрати!»

Ей хотелось швырнуть трубку, но она не могла, не в состоянии была сделать это. Нечто находившееся на другом конце провода гипнотизировало ее.

Лиза подошла поближе:

– Что там такое? Что происходит?

Вся дрожа, мокрая от внезапно выступившего пота, чувствуя, что ее отравляет уже одно вслушивание в это чье-то омерзительное присутствие, Дженни готова была оторвать трубку от уха, когда услышала свист, щелчок – и в трубке появился гудок.

В первое мгновение она застыла, пораженная, не в силах что-либо сделать.

Потом она лихорадочно ткнула пальцем в кнопку «0».

Раздался гудок вызова. Это был прекрасный, сладостный, волнующий звук.

– Оператор слушает.

– Соедините меня с окружным шерифом в Санта-Мире, – сказала Дженни. – Очень срочно!

Глава 9

Призыв на помощь

– Стирку? Какую стирку? – переспросил Кейл.

Брайс видел, что его вопрос застал Кейла врасплох и тот только притворяется, будто не понимает, о чем его спрашивают.

– Какое это имеет отношение к делу, шериф? – спросил Боб Робин.

Глаза Брайса оставались по-прежнему полуприкрытыми, он продолжал говорить спокойно и медленно:

– Видишь ли, Боб, я просто пытаюсь выяснить все мелочи, чтобы мы могли закрыть это дело. Клянусь, я терпеть не могу работать по воскресеньям, а дело уже почти закончено. У меня есть еще несколько вопросов, мистер Кейл может не отвечать ни на один из них, если не хочет, но я их все-таки задам. Тогда я смогу с чистой совестью отправляться домой пить пиво.

Робин вздохнул и посмотрел на Кейла.

– Не отвечайте без моего разрешения, – сказал он.

Кейл, теперь уже откровенно обеспокоенный, кивнул.

Нахмурившись, Робин посмотрел на Брайса:

– Продолжайте.

– Когда мы в прошлый четверг приехали в дом мистера Кейла по его вызову, – заговорил опять Брайс, – я обратил внимание на то, что отворот на одной из штанин и нижняя, утолщенная кромка его свитера выглядели немного влажными. Самую малость – так, что это даже трудно было заметить. У меня сложилось впечатление, что перед нашим приездом он перестирал все, что было на нем надето, но не успел как следует высушить выстиранное. Поэтому я заглянул в ту комнату, где стоит стиральная машина, и обнаружил там кое-что интересное. В шкафу рядом со стиральной машиной, там, где миссис Кейл держала мыло, стиральные порошки и тому подобное, на большой коробке порошка были два отпечатка пальцев. Один немного смазанный, другой совсем четкий. Оба отпечатка были оставлены окровавленными пальцами. Наша лаборатория утверждает, что это отпечатки пальцев мистера Кейла.

– Чья кровь была на коробке? – резко спросил Робин.

– И у миссис Кейл, и у Денни была нулевая группа крови. У мистера Кейла та же группа. Поэтому нам было достаточно сложно…

– Чья кровь была на коробке с порошком? – перебил его Робин.

– Кровь была нулевой группы.

– Тогда это вполне могла быть кровь моего клиента! Эти отпечатки могли оказаться на коробке гораздо раньше. Допустим, за неделю до того он что-то делал в саду и порезался.

Брайс отрицательно покачал головой:

– Как вы знаете, Боб, сейчас научились делать очень подробные анализы крови. Ее образец раскладывают на такое число энзимов и молекул протеина, что в результате анализа можно определить ее принадлежность только данному человеку, как и его отпечатки пальцев. И лаборатория нам совершенно однозначно сообщила, что кровь на коробке с порошком – а следовательно, и на руке мистера Кейла, когда он оставил там эти отпечатки, – принадлежала маленькому Денни Кейлу.

Глаза Флетчера Кейла оставались все такими же спокойными, лишенными выражения, но сам он сильно побледнел.

– Я могу объяснить, как это получилось, – сказал он.

– Погодите! – остановил его Робин. – Объясните сначала мне одному! – Адвокат отвел своего клиента в самый дальний угол комнаты.

Брайс, ссутулившись, сидел на своем стуле. Чувствовал он себя препротивно. Совершенно разбитым. Такое ощущение появилось у него с прошлого четверга, с того момента, когда он увидел жалкое изувеченное тельце Денни Кейла.

Он думал, что ему доставит большое удовольствие наблюдать за тем, как будет корчиться и извиваться, словно червяк, Кейл, когда он его прижмет. Но никакого удовольствия в этом не было.

Робин и Кейл вернулись за стол.

– Шериф, боюсь, мой клиент сделал глупость.

Кейл постарался изобразить на своем лице должное смущение.

– Он совершил поступок, который мог быть неверно истолкован. И вы его действительно неправильно истолковываете. Мистер Кейл был тогда испуган, находился в замешательстве, был потрясен свалившимся на него горем. Он не вполне отдавал себе отчет в собственных действиях. Я уверен, что любой состав присяжных окажется на его стороне. Видите ли, когда он обнаружил тело своего сына, то поднял его и…

– Он утверждал, что не прикасался к нему.

Кейл выдержал прямой взгляд Брайса и произнес:

– Когда я увидел лежавшего на полу Денни… я вначале просто не поверил, что он… и вправду мертв. Я его подхватил… подумал, что надо побыстрее отвезти его в больницу… А потом, после того как я уже застрелил Джоанну, я посмотрел на себя и увидел, что я весь… в крови Денни. Я действительно убил жену; но тут я вдруг понял, что может сложиться впечатление, будто и своего сына тоже убил я.

– В руке у вашей жены был зажат нож, – напомнил Брайс. – И она тоже вся была в крови Денни. Кроме того, вы могли бы предположить, что коронер найдет в ее крови наркотик.

– Сейчас я все это понимаю, – сказал Кейл, вытаскивая из кармана носовой платок и вытирая глаза. – Но тогда я был напуган, что меня могут обвинить в том, чего я не делал.

Характеристика «психопат» не подходит к Флетчеру Кейлу, решил Брайс. Он не сумасшедший. Нельзя его назвать и в полном смысле слова социопатом.[3] Пожалуй, его вообще невозможно описать каким-то одним словом. Хороший полицейский, однако, сразу же распознает подобных типов, угадывая в них и способность пойти на преступление, и своего рода талант к проявлениям грубого насилия и жестокости. Есть такой тип людей, у которых прорва жизненных сил, которые любят постоянно находиться в действии, наделены немалой долей обаяния; это люди, которые носят более дорогую одежду, чем могут себе позволить; у которых нет ни одной книги – у Кейла их и не было; у которых нет своей выношенной точки зрения ни по какому серьезному вопросу, будь то сфера экономики, политики, искусства или чего угодно другого; которые не верят в Бога, если только на них не свалилось какое-нибудь несчастье или они не хотят произвести на кого-нибудь впечатление своей набожностью – как Кейл, который, хотя и не принадлежал ни к какой религии, сейчас не меньше четырех часов в день проводил за чтением в своей камере Библии; люди, атлетически сложенные, но не терпящие никаких полезных физических нагрузок или упражнений, проводящие все свое свободное время в барах и забегаловках; люди, привычно, по инерции обманывающие свою жену, – что, судя по всем отзывам, делал Кейл; импульсивные, ненадежные, всегда и всюду опаздывающие – что тоже было характерно для Кейла; люди, не имеющие перед собой ясных и реалистических целей – «Кто? Флетчер Кейл? Ну, это мечтатель!» – лгущие в денежных вопросах и часто забирающие со своего счета в банке больше, чем на нем есть, легко берущие взаймы и трудно отдающие долг; склонные к преувеличениям, твердо знающие, что в один прекрасный день они разбогатеют, но не имеющие ни плана движения к этой цели, ни представления о том, как и почему это произойдет; люди, которые никогда не задумываются о будущем, но и не сомневаются в том, что оно сложится для них удачно; люди, думающие и заботящиеся только о себе, и то обычно тогда, когда уже бывает поздно. Флетчер Кейл был идеальным образцом подобного человеческого типа.

Брайсу доводилось и раньше встречать таких людей. Глаза у них всегда лишены выражения, заглянуть в них невозможно. Лица способны принимать любое выражение, которое необходимо им в данный момент. Если они проявляют заботу и внимание к кому-то другому, кроме себя, от этого за несколько миль несет неискренностью. Их не отягощают угрызения совести, соображения морали, способность любить или испытывать сочувствие. Обычно они живут, сея вокруг себя всевозможные разрушения: портят настроение и существование тем, кто их любит, вносят потрясения в жизнь своих друзей, доверившихся им и понадеявшихся на них, нарушают договоренности и соглашения, обманывают доверие, но при этом так никогда и не пересекают ту черту, за которой начинается преступление. Однако время от времени такие люди заходят далеко. А поскольку они никогда и ничего не делают наполовину, то в этом случае они непременно заходят очень, страшно далеко.

Брошенное на пол маленькое, истерзанное, окровавленное тельце Денни Кейла.

Мрачное отвращение, переполнявшее Брайса, казалось, становилось все более густым и тягучим, погружая его рассудок в холодный туман. Обращаясь к Кейлу, он спросил:

– Вы нам говорили, что ваша жена на протяжении двух с половиной лет была заядлой курильщицей марихуаны?

– Совершенно верно.

– По моей просьбе коронер обратил особое внимание на некоторые обстоятельства, которыми обычно не принято интересоваться при вскрытиях. В частности, на состояние легких Джоанны. Она не курила не только марихуану, она вообще не курила. Легкие у нее чистые.

– Я не говорил, что она курила табак. Только марихуану, – сказал Кейл.

– И дым марихуаны, и дым обычного табака разрушающе действуют на легкие, – сказал Брайс. – У Джоанны же легкие были чистые, вообще без всяких следов воздействия дыма.

– Но я…

– Помолчите, – прервал своего клиента Робин. Он наставил длинный тонкий палец на Брайса, повращал им в воздухе и спросил: – Была в ее крови «ангельская пыльца» или нет? Вот что существенно.

– Была, – ответил Брайс. – В крови была. Но она ее не курила. Джоанна, видимо, принимала ее внутрь. Очень большое количество этой «пыльцы» было обнаружено у нее в желудке.

Робин заморгал от удивления, но быстро преодолел замешательство.

– Ну вот, – сказал он, – значит, она ее все-таки принимала. И какая разница, как именно?

– В желудке, – продолжал Брайс, – было обнаружено гораздо больше «пыльцы», чем в крови.

Кейл попытался изобразить одновременно любопытство, напряженную работу мысли и полную невинность, но даже его весьма подвижному лицу справиться с этим оказалось затруднительно.

– Значит, в желудке ее оказалось гораздо больше, чем в крови. И что же из этого следует? – спросил, нахмурившись, Боб Робин.

– «Ангельская пыльца» поглощается кровью очень быстро. Если принимать ее внутрь, то она не может оставаться в желудке долгое время. Джоанна проглотила ее столько, что могла бы свихнуться. Но эта «пыльца» не могла успеть на нее подействовать. Дело в том, что она съела эту «пыльцу» с мороженым. А мороженое покрыло изнутри ее желудок тонкой пленкой и мешало попаданию наркотика в кровь. Во время вскрытия коронер обнаружил в желудке частично еще не переваренное мягкое шоколадное мороженое. А это означает, что «пыльца» не успела проникнуть в кровь и вызвать у Джоанны галлюцинации или заставить ее впасть в неистовую ярость. – Брайс остановился, перевел дыхание и немного помолчал. – В желудке у Денни тоже были остатки мягкого шоколадного мороженого, но без наркотика. Когда мистер Кейл говорил нам о том, что в четверг он пришел домой с работы пораньше, он забыл упомянуть, что принес домашним угощение. Полгаллона мягкого шоколадного мороженого.

Лицо Флетчера Кейла стало абсолютно бесстрастным. Похоже, он наконец исчерпал весь имевшийся у него в запасе арсенал выражений.

– В морозильнике у Кейлов мы нашли банку с остатками мороженого, – продолжал Брайс. – Мягкого, шоколадного. Мне кажется, дело происходило следующим образом, мистер Кейл. Вы разложили мороженое по тарелкам, для всех. И я думаю, тайком подсыпали в тарелку жене «ангельской пыльцы», чтобы иметь потом возможность утверждать, что она неистовствовала под влиянием наркотика. Вам не пришло в голову, что коронер сможет все это установить.

– Черт возьми, подождите минуту! – воскликнул Робин.

– А потом, когда вы стирали свою окровавленную одежду, – продолжал Брайс, обращаясь к Кейлу, – вы вымыли тарелки из-под мороженого и убрали их, потому что, по вашей версии, когда вы пришли домой с работы, маленький Денни был уже мертв, а его мать свихнулась на почве наркотиков.

– Все это только предположения, – сказал Робин. – А о мотивах вы забыли? Ради бога, зачем бы моему клиенту понадобилось совершать столь омерзительное деяние?

Пристально глядя в глаза Кейла, Брайс произнес:

– «Высокогорные инвестиции».

Лицо Кейла оставалось бесстрастным, но веки его дрогнули.