Самые страшные войска Скутин Александр

Погоны и разум

Хорошему совету предпочитаю дурной пример.

Афоризм автора.

Зима 1980 года, Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, 909 военно-строительный отряд

Вспомнил сейчас одного полковника, с которым я ехал как-то на МАЗе, он сидел в кабине пассажиром, при этом мой МАЗ буксировал другой грузовик, продуктовый.

Тащить гружёный ЗИЛ на тросу пришлось по крутым северным сопкам, да все на пониженных передачах. Мотор, понятно, вскоре перегрелся.

Я и говорю командиру:

– Товарищ полковник, надо остановиться, чтоб вода в радиаторе остыла. От перегрузки мотора она уже до ста градусов дошла, сейчас закипит.

– Езжай, я сказал, не останавливайся!

– Так закипим же сейчас, температура под сотню, – повторяю ему, как альтернативно одарённому.

– Езжай, приказываю! – рявкнул он. – Сто градусов – это нормальная температура двигателя.

– Вы что, охренели совсем!? – Когда я вёл машину по заснеженной дороге, то обычно не выбирал выражений.

– Я полковник, мне лучше знать! Делай, что я сказал, солдат.

И в это время из-под кабины МАЗа (мотор у него под кабиной) на лобовое стекло брызнул гейзер пара. Закипели. Мгновенно остановился, заглушил мотор и поднял кабину. Потом посмотрел грустно на полковника и сказал.

– Я понимаю, конечно, что вы аж целый полковник. Но ведь вам не только погоны, но и разум дан...

Что было потом, как он на меня орал и чем грозил, я не то, что писать, но и вспоминать не хочу. От губы меня спасло только то, что командир нашей автоколонны услал меня с самосвалом в лес на самую дальнюю делянку. С приказом не возвращаться раньше, чем через две недели.

Самозаклад

Нас сношают – мы крепчаем!

Горький солдатский юмор.

Начало 1980 года. 909 военно-строительный отряд, гарнизон Верхняя Хуаппа, Северная Карелия.

Что там говорить, у каждого свои комплексы по поводу их физической конституции. Одних гнетёт их маленький рост и они мечтают об огромном росте и мышцах как у Шварцнегера. Другие не знают, как избавиться от рыжих веснушек. Третьи мечтают о стройной фигуре.

Меня, к примеру, угнетает моя абсолютно неинтеллигентная физиономия, уж очень на "братка" похож, женщины даже боятся со мной в лифт садится. Не помешали бы мне высокий лоб с залысинами и вдумчиво-проникновенный взгляд сквозь стекла очков. А так – милиция на улице норовит остановить и проверить документы, начиная с вопроса: "Давно освободился?"

Когда работал в Эрмитаже, то охрана на каждом шагу требовала у меня пропуск, а если я ещё и ящик с инструментом нёс, то им было ясно с первого взгляда – «Картины ворует, не иначе!».

Зато стоило мне в разговоре упомянуть о французских импрессионистах, итальянских художниках эпохи Ренессанса (нахватался пенок у научных сотрудников), или заговорить об электронике или программировании – это производило на незнакомых людей оглушающее впечатление. Как? Этот громила с внешностью бандита ещё и начитан?

Но это так, отступление. Про армию, вообще-то, хотел рассказать. Итак, невысокие люди иногда испытывают мучительные комплексы по поводу своего телосложения. И, пройдя через все адовы круги дедовщины и став старослужащими, да если ещё у них отсутствует приличное воспитание, такие чмыри стараются морально скомпенсировать свои унижения, доставая молодняк, особенно тех из них, кто высокого роста. Видимо, унижая высоких новобранцев, они хоть на минуту чувствуют себя выше.

А дедовщина в нашем стройбате была страшная, чистый беспредел. До убийств доходило даже.

Меня этот маленький озлобленный заморыш стал доставать с первого же дня, как только нас привезли из карантина в роту. Сначала потихоньку, потом всё борзее. Однажды в гараже я не выдержал, схватил самую большую отвёртку и приставил ему к горлу, надавив:

– Запорю, пидор! – спокойно так сказал, с ледяным взглядом.

– Ты что, дурак! – испуганно воскликнул он.

– Дурак, – говорю, согласительно кивнув головой, – и справка есть, с двумя печатятми: с круглой и треугольной. Вот сейчас пришью тебя – а мне путёвку в дом отдыха дадут, нервишки полечить.

Знал он (так и буду его звать – Чмырь), что в стройбат иногда призывают и с лёгкими психическими расстройствами, поверил в мой гон, поэтому отстал от меня на какое-то время. Потом снова стал наезжать, но уже не сам лично, старался натравить других. Про оплеухи-зуботычины я даже упоминать не стану, это у нас были мелочи, недостойные внимания. Доставали и серьёзнее, не только физически, но и морально.

И однажды он опять достал меня. Наверное, в душе у Чмыря было что-то от мазохиста, подсознательно хотел схлопотать от меня. А может, наоборот, хотел с садистским удовольствием наблюдать за моей беспомощностью. Сам я мало что мог сделать, остальные деды тут же меня обработают, как это было после случая с отвёрткой. А жаловаться не стоит ни в коем случае, будет только хуже, многочисленные примеры подтверждали это. Да и не любил я жаловаться.

Так вот, однажды он снова достал меня. Это происходило в умывальнике. И я сказал ему:

– А вот в этот раз это так тебе с рук не сойдёт.

– А что ты мне сделаешь? – издевательски ухмыльнулся он.

– Будешь командиру объясняться.

– Заложишь, что ли? – спросил он презрительно и в тоже время с испугом, а вдруг и вправду заложу. Мне-то лучше не станет, да ведь и ему достанется. Одного недавно в дисбат отправили, ударом ноги разбил селезёнку салаге, и тот умер (действительный случай, только произошел в 827 ВСО, – Автор).

– Я тебя закладывать не буду, – говорю, – а вот ты САМ СЕБЯ заложишь.

– Сейчас увидим, кто кого заложит, – крикнул он и полез на меня снова. Рядом стояли другие деды, с интересом наблюдая за нами и готовые вмешаться на его стороне. Я схватил его в обхват и прежде, чем кто-либо успел вмешаться, хрястнул Чмыря спиной в оконное стекло.

Кирдык полный. Разбитое стекло в умывальнике – такое скрыть не удастся. Командиры всяко узнают, начнётся разбирательство – кто разбил, почему – и всё вылезет наружу. И наряд скрывать не будет, – им же отвечать потом придётся. Несколько секунд все обалдело молчали, кажется, до них стало доходить, что означало – сам себя заложит.

Погодите, думаю, это ещё цветочки, дальше будет ещё интереснее. Вы у меня просто ахнете. И вот, по докладу дежурного, в умывальник пришли ротный, комвзвода и старшина. Замполит, как всегда, где-то прохлаждался. Ну и почти вся рота собралась, всем интересно – чем это закончится.

– Что здесь произошло? – грозно начал ротный.

– Да вот, – все показали на меня с Чмырём, – это они дрались.

– Он что, бил тебя? – спросил ротный у меня.

Обратная ситуация ему и в голову не пришла, слишком хорошо он знал положение дел в роте. Другое дело, что оно его не волновало, лишь бы всё было шито-крыто. Но разбитое стекло – это уже ЧП. Материальное имущество у нас всегда ценилось больше людей.

– Нет, – говорю. – Он меня не бил.

– Не звезди! Говори правду, а то ещё и от меня звездюлей огребёшь!

– Честное слово, это я его приложил спиной в стекло, все могут подтвердить это.

Все, кто был при разборке, закивали головами: точно, правду говорит.

– А зачем ты его? – изумился ротный. – Оборзел, что ли?

– Так точно, – говорю, – оборзел! Я хотел заставить его отжиматься от пола, ну и чтоб он подворотничок мне подшил. Ну, короче, он залупаться стал, про срок службы начал молоть, не положено ему, дескать, ну так я его и... Товарищ капитан, я виноват. Признаю свою вину полностью и готов понести заслуженное наказание.

Старшина после этих моих слов хитро усмехнулся и тихо сказал, но так, что все услышали: "Вот змей!"

– Это в самом деле так? – спросил ротный у Чмыря.

Тот молчал, не зная, что ответить.

– Так было или нет?! – заорал на него ротный. – Отвечай, иначе на губу пойдёшь за неуставные отношения.

Упоминание о губе всё и решило.

– Ну да, конечно, – нетвёрдо пробурчал он, – так всё и было.

– Пять нарядов вне очереди, – тут же отвесил мне ротный.

– Есть пять нарядов вне очереди, – гаркнул я ещё громче капитана, так что все даже вздрогнули. Ещё никогда я так не радовался полученному наказанию.

А Чмыря потом презирали все, даже деды:

– Да ведь тебя даже салаги гоняют, отжиматься заставляют и подворотнички им пришивать. Сам ведь при всех признался, тебя за язык никто не тянул.

– А что я мог сказать, меня бы ведь потом наказали, – оправдывался Чмырь.

– Если ты настоящий дед Советской Армии, – авторитетно сказал экскаваторщик Шрамко, – ты бы лучше понёс любое наказание, но не сказал бы, что салаги тебя гоняют.

Резонный вопрос

Я заканчивал службу в 827 военно-строительном отряде, в Архангельской области. Со мной служил один болгарин, ефрейтор.

И вот как-то ротный капитан застал его пьяным. Завёл его на разборку в канцелярию и там пригрозил ему:

– Ты чо нажрался, скотина? Щас как уебу!

– Меня нельзя бить, – тихо, но сурово ответил болгарин.

– Это еще почему? – поразился ротный. – Ведь ты же пьяный, как свинья!

– Так что, если ударите меня – я сразу протрезвею?

Военным водителям посвящаю

Лето 1980 года, Северная Карелия, вахтовый посёлок 909 военно-строительного отряда.

Это было летом 1980 года, года Московской Олимпиады. Жаркое было лето, очень жаркое, даже у нас на Севере. И почти всё лето не было дождей. Пересохли болота, меньше стало комаров и мошки, хоть в это и трудно было поверить.

Зато начались лесные пожары. Нас постоянно забирали на их тушение, мы с не меньшим постоянством отлынивали от этого. Тушить лесной пожар – дело канительное и практически безнадёжное. Не пробовали тушить горящий лес? И не пробуйте, поверьте умудрённому опытом человеку. Пойдут дожди и всё само затухнет. А без дождей солдаты, без необходимой техники и средств, вооружённые против огня лишь лопатами и вёдрами, всё равно ничего не смогут сделать. Только прибьёшь горящий мох, закидаешь его землёй, и вроде бы уже ни огня нет, ни искорки малой. Но вдруг налетит порыв ветра, и на том же самом месте снова разгорится, ещё пуще прежнего. Самое разумное, что тут можно сделать – это продрать мох бульдозером до самого грунта, то есть сделать защитную полосу, да пошире, чтобы ветром огонь не перекинуло. Может быть, это и остановит распространение огня. И пусть лес потихоньку догорает за защитной полосой, до наступления дождей.

Но в этот раз лес горел у нашего карьера, возле вахты, и нам пришлось перегонять дорожно-строительную технику из карьера в безопасное место. Мне до сих пор об этом страшно вспомнить. С двух сторон от дороги огонь, дым, по ветру летят клочья горящего мха. Мы со стажёром Витей-ростовцем закрыли окна в кабине МАЗа-самосвала, чтобы горящий мох не залетал в кабину, и тогда в машине совсем уже нечем стало дышать. Мы открыли верхние люки, как отдушины, но в кабину повалил едкий дым. Что называется – то срачка, то болячка.

Первым в колонне нашей техники, точнее в дурколонне (то есть дорожно-строительной, ДСК) шёл бульдозер Т-100М Юры Кремнёва из Грозного, прочищал бульдозерным отвалом нам дорогу. Хотя Юра был русским, но проживание среди горцев наделило его бешенным взрывным темпераментом, прямотой и бескомпромиссностью.

За бульдозером шёл погрузчик-опрокидыватель (мы его называли мехлопата) на базе Т-100 Лёхи Афанасьева с Петрозаводска. Он был лет на восемь старше нас всех, призвался в двадцать семь лет, а до этого сидел за аварию. В нашей дурколонне он был самым рассудительным, мудрым и добропорядочным. Один раз он здорово меня выручил, можно сказать отмазал от беды, но об этом как-нибудь в другой раз.

В кильватер мехлопате следовал колёсный экскаватор под управлением Васи Шустера с Западной Украины. Вася был хорошим экскаваторщиком, но при этом – великолепным поваром. Зимой, когда его маломощный экскаватор не мог прогрызать ковшом мёрзлый песок и стоял на консервации, Вася исполнял обязанности повара и кормил всю нашу дурколонну. Прошло много лет с тех пор, но я и сейчас, и до самой смерти буду помнить, какие великолепные украинские борщи готовил нам Вася. Вася, зная, что я люблю поесть (а в армии на первом году службы есть хочется всегда), часто наливал мне добавки. Будь здоров, Вася, пусть на гражданке у тебя всё сложится удачно.

Вот что интересно, он получал такие же продукты со склада, что и гарнизонные повара. Но они в нашей столовке умудрялись готовить из тех же продуктов такое дерьмо, что надо было быть сильно голодным, чтобы съесть их блюда. Их "продукцию" солдаты Верхней Хуаппы именовали парашей. Это и название, и оценка.

За Васиным экскаватором тянулись самосвалы и наша "летучка"-ЗИЛ-157.

Позади бульдозера вдруг вспыхнуло небольшое пламя, из трубки топливного бака подтекала соляра и на неё упали горящие искры. Юра, похоже, ещё не замечал этого. Мы стали кричать ему, но он не слышал нас из-за грохота четырёхцилиндрового дизеля Д-108. Наконец, резинотканевая трубка прогорела совсем, горючее полилось широкой рекой и пламя полыхнуло по всему бульдозеру. Юрка, не растерявшись, повернул бульдозер в сторону с дороги, к Кис-реке, чтоб не перекрывать путь всей дурколонне, и выскочил на ходу из кабины. Он даже не обгорел, только вид был слегка одуревший.

Проскочив мимо мехлопаты и Васиного экскаватора, он подбежал к моемусамосвалу:

– Откройте, мазуты, ангидрид вашу перекись!

– Давай, залезай, огненный тракторист. Как сам, не обгорел?

– Не, ни хрена, в кабину огонь не сразу попал, только уж очень жарко было, до рычагов не дотронуться было.

Я посмотрел на его чёрные от копоти ладони и представил, как он дёргал ими горячие фрикционы.

– Юра, – говорю, – тебя на том свете сразу в рай возьмут.

– Само собой, – кивнул он. – А почему ты вдруг так решил?

– Тебе этот горящий бульдозер зачтётся как пребывание в аду, войдёт в стаж, во второй раз не возьмут.

Улыбается Юра, оскалив рот без верхних передних зубов. Зубы ему выбили прикладом на гауптвахте.

А горящий бульдозер без водителя тем временем приближался к реке. Все с интересом наблюдали за ним – сейчас он должен сорваться с обрывистого берега в реку, возможно, даже огонь зальёт водой, если у берега глубоко. Но... этого не произошло, бульдозер заглох, выработав всю соляру, что была в насосе и фильтрах. Ведь топливо из бака уже не поступало, вся соляра из прогоревшей трубки потоком лилась на землю.

Полыхающий огромным костром бульдозер стоял в большой луже горящей соляры и пламя столбом поднималось к небу. Даже в горящем лесу дым полыхающего бульдозера выделялся, он был чёрным и густым. От горящего же леса шёл белый дым.

Наконец, дурколонна выбралась из огненного коридора горящих деревьев и мха на открытое место среди пересохших болот. Говорят, в Карелии несколько тысяч озёр и рек, так что, в принципе, с водой проблем быть не должно. Но нам от этого было не легче, пить хотелось сейчас и здесь, а воды нигде рядом не было. Люди добрые, мы только что вывели из пекла нашу технику, сидя в раскалённых кабинах, пить охота – сил нет!

Солдаты дурколонны разбрелись из машин по высохшему болоту в поисках питья – ни хрена не было, всё высушила проклятая жара. И вдруг кто-то закричал:

– Вода!!!

Наверное, также обрадовались матросы Колумба, когда услышали крик марсового: "Земля!"

Все сбежались на крик. В траве блестела маленькая лужица размером чуть больше суповой тарелки. Вода была мутная, ржавого болотного оттенка, со снующими в ней какими-то личинками.

А нам-то что! Солдат не смутишь таким натюрмортом. Мы плюхнулись возле лужицы на животы и жадно выпили её всю! А потом продавили это место сапогами и пили влагу из вдавленных следов сапог. Водитель Володя Кис, с Украины, сказал ещё, вставая и отряхиваясь:

– Не пей, братец Иванушка, болотной водицы – козлёночком станешь.

Наш механик Игорь Савельев, мой земляк с Керчи, шутливо ответил ему:

– За козла ответишь! – и сплюнул случайно попавшие в рот травинки.

Все засмеялись, мы чувствовали себя победителями, хотя и не обошлось без потерь в виде бульдозера. Но это – пустяки. Ну что бульдозер, – это ведь просто железо. Главное, – люди целы, а железа на наш век хватит. Юра потом получил новый Т-130, моментально переименованный нами в ТУ-130.

Самое поразительное, – что ни у кого из нас потом не заболел живот от той мутной болотной воды. Мне ещё мой двоюродный дед рассказывал – на фронте солдаты не болеют. Ведь и мы, хоть не на войне, но тоже побывали под огнём.

Лесоповал

Солдатом можешь ты не быть, но сучкорубом быть обязан.

Стройбатовский юмор.

1981 год. Северная Карелия, лесозаготовительный участок 36 леспромкомбината Министерства Обороны, 909 военно-строительный отряд.

Наш бригадир, вальщик с погонялом "Резьба по дереву" (весь в наколках, две судимости – одна условно, вторая на "малолетке", стальные зубы), как обычно оглянулся назад, перед тем как допилить ствол ели до конца. А вдруг дерево "сыграет", упадёт не туда, куда я, помощник вальщика, толкаю его деревянной вилкой с железным двузубым наконечником, а, спружинив на недопиле, пойдёт в противоположную сторону и придавит кого-нибудь зазевавшегося. Обычный случай на лесоповале, поэтому вальщики, сжав бензопилу "Дружба-4" или, в нашем варианте – "Урал 2-электрон", заканчивая запил и за секунду до того, как спиленное дерево, хрустя ломающимися ветками упадёт на землю, обязательно оглядывается назад. Но даже если дерево не сыграло и упало туда, куда я толкаю его, упёршись вилкой и выпучив глаза, всё равно надо быть бдительным, и быстро отскочить подальше назад. Комель сваленного дерева, спружинив на ветках, обычно высоко подпрыгивает и отскакивает в сторону. Вполне может съездить по зубам, сломать руку или рёбра, а то и снести череп. Так что падение дерева – это самый ответственный момент, только успевай отскочить. Мне-то с вилкой ещё ничего, да и бросить её можно, а вот вальщику с работающей бензопилой отпрыгнуть куда несподручнее. Да при этом надо не зацепить помвальщика, то есть меня, режущей цепью.

Вальщик халтурил – пилил одним резом, без подпила, только запилом. Так, конечно, быстрее, но тяжелее физически, к тому же дерево падает более непредсказуемо. Да и зажать в запиле шину бензопилы может. Впрочем, зажать шину может всегда, и, чтобы освободить её, не только я, а вся бригада – тракторист, оба чокеровщика и сучкоруб – наваливаются на вилку, пока вальщик выдёргивает шину.

Итак, наш вальщик "Резьба по дереву" (весь в наколках, две судимости) привычно оглянулся назад, заканчивая запил, и вдруг заорал мне страшным голосом:

– Бросай на хрен вилку, шину зажало!!!

Всё понятно, не надо объяснять: дерево спружинив, качнётся назад, недопил треснет и дерево начнёт падать в противоположную сторону, то есть на нас – знаем, проходили не раз.

Мы одновременно бросаем: я вилку, он бензопилу, – и прыгаем в стороны подальше, пригибаясь пониже. Никогда бы не поверил на гражданке, что в армии буду прыгать спиной вперёд, с места, на четыре метра. А на лесоповале – обычное дело, жить захочешь – и не так прыгнешь.

Столетняя ель, как бы призадумавшись, секунду постояла неподвижно. Потом её ствол медленно стал клониться обратно, всё быстрее. Звонко лопнули древесные волокна на недопиле и дерево начало падать в обратную сторону, туда, где мы только что стояли.

И вдруг у меня сердце замерло от ужаса: в той стороне, куда падала ель, пробирался, глядя себе под ноги и переступая обломанные ветки, наш ротный по кличке "Мент". К нам в стройбат его перевели из гвардейской мотострелковой дивизии, разжаловав из старлеев до лейтенанта. Поначалу он ходил с красными мотострелковыми погонами, за что ему и дали погоняло Мент. В стройбате красный цвет погон ассоциировался прежде всего с военной комендатурой. При каждом стройбате был комендантский взвод, вроде военной полиции, для усмирения буйной стройбатовской вольницы. Это именно в комендатуре сложилась поговорка: пьяный стройбат страшней десанта. А им виднее.

Понятно, что красные, как у губарей, погоны не способствовали популярности ротного у солдат. Но потом открылись и некоторые гнусные черты его характера, например, он любил подкрасться к делянке незаметно по подсаду (подлеску) и подсмотреть, как работают военные строители. Или подойти тихо вечером к вагончику и подслушать, о чём они говорят.

Когда мной конкретно занялись особисты, Мент трижды заставил каптёрщика переделывать на меня характеристику. Дескать, я "приказы командиров исполняю с явной неохотой, в разговорах неодобрительно отзываюсь об армии и военной службе, настраиваю солдат против офицеров..."

Вобщем, с этой характеристикой меня бы даже в дисбат не взяли, впору вышку было давать. Но меня тогда просто выпустили из одиночки и я вернулся к себе в лесной гарнизон. Пока, до поры, до времени.

Про "расстрельную" характеристику, что дал мне ротный, от каптёрщика стало известно по всему нашему гарнизону Верхняя Хуаппа, солдаты глухо стали намекать Менту, что ему лучше не ходить одному по лесу, а то всякое может случиться. Дескать, Саша – мужик злопамятный и мстительный, к тому же основательный, так это дело не оставит, не бывало такого. Пугали, конечно.

И вот ствол ели, по нашему – хлыст, падает прямо на ротного, пока он старательно смотрит себе под ноги, переступая ветки.

– А-а-а! – завопил я от ужаса.

Но хлыст зацепился макушкой за другое дерево, не долетев до земли. Лишь на излёте хлестнул ветками ротного по голове, тот сразу упал на зад.

Мы сразу побежали к нему, живой ли, всё ли в порядке? Подбегаем – живой, только глазами бессмысленно хлопает, в себя приходит, фуражка где-то под ветками.

А когда пришёл, то заорал, почему-то на меня:

– Ты куда хлыст толкаешь! Ослеп, что ли, или удержать не можешь, лебедь умирающий! Да я тебя на губе сгною, да я тебя под трибунал!

В ответ на него заорал вальщик (наколки, две судимости).

– А ты почему нарушаешь технику безопасности?! Каждое утро на разводе разоряешься за неё, а сам? Почему без каски! Почему к делянке по подсаду идёшь, а не по волоку! И для кого этот плакат висит?

Бригадир кивнул на висящий в начале волока фанерный плакат: "Зона валки – 50 метров. Проезд и проход запрещён!" и продолжал гнать на ротного:

– Да я на тебя рапорт накачу, сегодня же сдам мастеру ЛЗУ, за нарушение техники безопасности!

Вобщем, обменялись любезностями. При упоминании о рапорте и нарушении ТБ ротный сразу притих, потому что виноват в самом деле он. Если дать делу ход – его же и накажут, за производственный травматизм у нас строго, могут и премию снять, а могут и звёздочки с погон, а то и посадят, если есть жертвы. Мент развернулся, подобрал свою фуражку, и пошёл по волоку, держа её в руке, так и не надев на приплюснутую хлыстом голову.

Глядя ему вслед, вальщик (две судимости) достал пачку дрянного "Памира", прикурил, и промычал невнятно:

– Везунчик, однако. Пофартило тебе сегодня.

Я поглядел на бригадира и подумал: ох, неспроста ты, после того как оглянулся назад, вдруг закричал, чтоб я бросил вилку. Оглянувшись назад, ты увидел ротного, ну и решил сыграть в несчастный случай. А стрелки сошлись бы на мне, ведь все солдаты говорили: мол, Саня это дело так не оставит.

Потом, когда в гарнизоне стало известно об этом случае, все стали поглядывать на меня уважительно: ну ты зверь, отчаянный мужик, однако, что ж ты не смог привалить его половчее?

И только мы с бригадиром знали, в чём дело, кто его в самом деле хотел привалить. Но молчали.

А мне не было ничего. Только вскоре в другой отряд перевели, но это было решено командирами раньше, ещё до этого случая. Особисты постарались.

Выправление МАЗовской рамы в полевых условиях

Лето 1980 года, Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа 909 военно-строительного отряда.

Так вот, прислали к нам тогда по распределению нового гражданского начальника дурколонны (дорожно-строительной колонны) – вольнолюбивого сына рутульского народа Мишу. Специалист Миша был ещё тот.

Как-то подошёл он ко мне в гараже и спросил:

– Почему стоишь, в лес не едешь?

– Сейчас, – говорю, – подъедет трактор-трелёвщик и заведёт мою машину с буксира.

– А почему стартёром не заводишь?

Ох, начальник, страшно далёк ты от жизни, как декабристы – от народа. Аккумуляторов ни у одного самосвала отродясь не было, все с толкача только заводятся.

– Нету, – говорю, – аккумуляторов.

– Как нету, а это что?

И он указал на два валяющихся под забором аккумулятора.

Нормальный человек и не спросил бы, хорошие аккумуляторы под забором никогда не валяются.

– Это плохие, – говорю.

– А ты поставь их, может и сгодятся.

– Ты что, совсем больной?

– Ставь, кому сказал! Я тут начальник. А то оборзел вконец, хер за мясо не считаешь.

Я пожал плечами. Ладно, раз ему так хочется покомандовать – поиграем в эту игру. Только тут уже не одного такого бурого начальника обломали, третий ты здесь за неполный год.

И я сказал Вите-стажёру, новобранцу из Ростова:

– Витя, пошли, притащим эти две батареи из-под забора, начальник приказал.

– Это ещё зачем?

– Миша сказал: подключать их к самосвалу и заводиться.

– Он что – дурак, этот Миша?

– Да, – говорю, – но он начальник. Так что пошли.

И мы притащили эти батареи на самосвал. У одного аккумулятора сбоку в корпусе была огромная дыра. У второго корпус был треснут и выломаны перемычки.

– Ну что? – говорю Мише с видом усердного солдафона, мысленно потешаясь над ним. – Какие будут приказания?

– Ставь на МАЗ и подключай!

Мише явно нравилось отдавать приказания. Мы с усилием над собой сохранили серьёзное выражение лица и стали надевать клеммы на батареи.

Сажусь в кабину.

– Включай! – мысленно взмахнул шашкой Миша. Витя-стажёр деликатно отвернулся и зажал рот руками.

Я повернул ключ и... никакого эффекта.

– Не заводится, – говорю Мише с притворным удивлением.

Витя отошёл на два шага и закашлялся.

– Давай наоборот: плюс подсоедини на массу, а минус в цепь стартёра, – скомандовал Миша.

Моё лицо исказила мучительная гримаса, Витька сжал лицо кулаками.

– Ты чего? – подозрительно скосился на меня Миша.

– Да так, – прохрипел я, подавляя приступ смеха, – на обед что-то нехорошее съел, живот пучит.

– Жрать надо меньше, а то скоро харя треснет!

Хорошо ещё, подумал я, провода от батареи никуда не подключены, в воздухе болтаются. А то бы пробило вентили генератора.

И Витя, из последних сил сохраняя серьёзность на лице, подключил плюс батареи на массу и минус – в цепь (на самом деле – никуда, но Миша об этом не знал).

– Запускать? – спрашиваю Мишу.