Мы новый мир построим... Корепанов Алексей

6

Только в начале четвертого Регбист, наконец, угомонился и вернулся в гостиницу. Посещение «Старого Метро», судя по всему, не причинило вреда его здоровью. Оттуда он доехал до площади с тем самым «мальчиком из Уржума» – партийным функционером сталинской эпохи, чье имя осталось жить в названии города, – и там распрощался cо своим провожатым. А потом словно задался целью посетить все большие и маленькие магазины, расположенные на обсаженной каштанами главной улице. Андронов умаялся караулить его то у одних, то у других дверей, но крест свой нес достойно, не роптал, и если и ругался, то только про себя. Удовлетворенный же таксист, в отличие от пассажира, просто сиял и вдохновенно мотал головой в такт раздающимся из автомагнитолы мелодиям. У Андронова сложилось впечатление, что Регбист просто убивает время – сумка его не меняла форму, не раздувалась от покупок, и лишь из «адидасовского» магазина, задержавшись там достаточно долго, Регбист вышел с пакетом в руке. Покончив с магазинами – причем, последним был книжный, на который Регбист истратил чуть ли не час, – он неспешной походкой отдыхающего двинулся в сторону гостиницы «Турист», но завернул в ресторан... Андронову пришлось удовлетвориться хот-догом из ближайшего ларька, а таксист энергично умял домашнюю снедь, обогатив атмосферу салона «жигуля» крепким чесночным духом.

Хорошо ли это, плохо ли – но не бывает ничего вечного в подлунном мире, и любой процесс имеет как начало, так и конец. Пришел конец и странствиям Регбиста...

– Если что – я на стоянке, – сказал напоследок усатый летун в отставке, высадив Андронова у небогатого растительностью скверика в стороне от гостиничного портала.

Проводив взглядом скрывшегося в дверях гостиницы Регбиста, Андронов закурил и некоторое время стоял под мокрыми ивами, пуская дым в воробьев, галдящих в ветвях над его головой. Ему хотелось верить в то, что «объект» окончательно осел в гостинице и никуда больше не попрется. Ресторан там есть, и сауна... и девочки, конечно же, найдутся, коль появится в них нужда. Предстояло еще отцепить «паучки» – но только если представится удобный случай. Сделать это можно было и по дороге в Москву, а то и в самой столице; и даже, скорее всего, именно там – и возможностей больше, и работать придется уже не в одиночку.

Андронов сделал последнюю затяжку и медленно пошел к «Туристу», ощущая на лице мелкую-мелкую водяную пыль, беспрестанно сеющуюся с так и не выздоровевшего неба.

Холл уже мало напоминал ту пустыню, какой выглядел с утра. Игровые автоматы были облеплены подростками, в углу, за раскидистой зеленью в кадках, кучковались какие-то личности с маленькими разноцветными флажками в руках, у дверей ресторана обсуждала что-то тройка крупных парней, достойных кисти Васнецова, а за одним из столиков расположились две симпатичные блондинки с бумагами, и стояла перед ними табличка с надписью «регистрация». Видимо, намечалось тут некое мероприятие – может быть, собрание партии «Блондинки за демократию», а может – конференция работников коммунального хозяйства. Андронов подошел к киоску, неспешно обозрел сувениры, но ничего интересного для себя не обнаружил. Зато с удивлением обнаружил другое – октябрьский номер журнала фантастики «Нереальный Полдень». Питерский журнал в украинской провинции был приятной неожиданностью, и Андронов без раздумий купил его и тут же начал просматривать.

К фантастике он относился по-особому. Да, было, было время, в самом начале, когда он подряд читал все, что стояло на полках в его квартире, а фантастики там хватало. Даже более чем. Интересно было сравнивать то, о чем мечталось, с тем, что получилось, и он открывал для себя Беляева и Адамова, Казанцева и Немцова, Ефремова и Гуревича, Томана и Гора, Ларионову и Стругацких. И, конечно же, не раз и не два прочитал «Аэлиту»...

Он стоял у киоска, листая журнал, и поднял голову как раз в тот момент, когда в холле появился Регбист. Регбист вышел из дверей, ведущих с лестницы, его мощной фигуре придавал еще больше стати темно-синий, с иголочки, спортивный костюм, явно приобретенный в том самом «адидасовском» магазине. На плече у него висело гостиничное полотенце, а на ногах, несколько уменьшая общее впечатление, были туфли, а не дополнявшие бы гармонично костюм кроссовки на толстенной подошве. Регбист шагал легко и целеустремленно, прямо к двери с выписанным дугой словом «басейн», почему-то с одной только буквой «с» – или именно так было правильно по-украински?

Вот тебе и сауна с пивом, вот тебе и девочки... Никак нет – бассейн! Водные виды спорта. Конечно, такое намерение представлялось несколько странным – после ресторана, с тяжелым желудком, но Андронову было сейчас глубоко наплевать на эту странность, равно как и на нехватку одной «с» в слове «бассейн». Главное – Регбист оставил брюки с «паучками» в номере, и сам оставил номер, давая Андронову прекрасную возможность без помех забрать подслушивающие устройства. Прямо сейчас. Даже если придется слегка повредить ведущую в лоджию дверь семьсот девятого номера, в котором обосновался Регбист.

Как только Регбист исчез из холла, Андронов, мысленно хлопая в ладоши, закрыл журнал и деловитой поступью направился претворять возможность в действительность.

Одним духом взлететь но лестнице на седьмой этаж ему не удалось – и годы были уже не те, и выкурено было немало, начиная папиросами из жестяного заветного портсигара и кончая разными заграничными сигаретами. Добравшись до своего коридора, Андронов остановился, чтобы чуть-чуть отдышаться – нечто подобное пришлось ему как-то раз испытать... внутри металлического яйца... Постояв, отдуваясь, несколько секунд, он устремился к своему временному пристанищу, на ходу расстегивая куртку. Кто знает, как долго будет отсутствовать Регбист? Может, вода в бассейне покажется ему слишком холодной или чересчур хлорированной; может, тяжелый желудок помешает заплывам... Потянет, понимаешь, на дно.

Он тоже испытывал тяжесть, только не в желудке, а в мочевом пузыре. Поэтому, прежде чем приступить к делу, заскочил в туалет-душевую.

Избавившись от балласта, Андронов забрал с холодильника сумку, прошел в комнату и бросил куртку на постель, оставшись в свитере. Уже смеркалось, однако он не стал включать свет и быстренько извлек из сумки инструменты: элегантную «фомку» – мечту любого взломщика, и тонкую неприметную «удочку» величиной с огрызок карандаша, с помощью которой можно было определить местонахождение «паучков» и отцепить их миниатюрные лапки от ткани. На всю операцию должно было уйти не более пяти минут.

Захватив инструменты, он открыл застекленную дверь за портьерой и вышел в лоджию. Перелез через опускающуюся гипотенузой перегородку между номерами, держась спиной к зоне свободного падения, – и сразу обнаружил удобный расклад («Фрагмент!» – внутренне улыбнулся он): дверь, ведущая из лоджии в комнату Регбиста, была приоткрыта. Любил, видимо, Регбист проветривать помещение, где ему предстояло ночевать. Андронов тут же бросил не понадобившуюся «фомку» на свою половину лоджии и вошел в семьсот девятый номер, стараясь, на всякий случай, ступать потише. Хотя в номере, конечно же, никого быть не могло. Но привычка, привычка...

Номер оказался копией его собственного. На столе россыпью лежали яблоки и две книги, возле кровати стояла сумка, полуприкрытая пустым пакетом из «адидасовского» магазина, а на подушке, беспомощно раскинув рукава, распростерся тонкий серый свитер. Все это Андронов окинул одним цепким взглядом, сразу выделив главное – брюки на спинке стула, свисающие из-под пиджака. Точка. Больше его ничего не интересовало.

Быстро отвинтив колпачок «удочки», Андронов переместил пиджак Регбиста на стол, а брюки разложил на полу. И сноровисто приступил к делу. Индикатор «удочки» без труда обнаружил всех трех «паучков», потом в ход пошел крошечный «крючок» – и подслушивающие аппаратики, один за другим, были переправлены в капсулу «удочки».

Все. Дело было сделано. Трубач мог трубить отбой. Расседлывайте коней, товарищи, рассаживайтесь у костров. Сейчас будет хороший ужин. Роскошный ужин в ресторане, а не тот несчастный хот-дог...

Андронов мысленно пожал самому себе руку, убрал «удочку» с добычей в задний карман джинсов и принялся приводить все в прежний вид – Регбисту вовсе незачем знать об этом несанкционированном проникновении. Поднял брюки с прохладного линолеума, аккуратно сложил по стрелкам – как было – и повесил на спинку стула. Забрал со стола пиджак, придержал откатившееся было в сторону яблоко, вернул на место и остановил взгляд на книгах. Собственно, там лежала только одна книга – покет с цветной обложкой, приобретенный, видимо, во время недавнего хождения Регбиста по здешним магазинам. «Стажеры».

Андронов удивленно хмыкнул: Регбист тоже был поклонником АБС.

А второй предмет, сначала принятый им за книгу, оказался не книгой, а солидной по толщине синей записной книжкой, из которой высовывались уголки каких-то бумажек.

Андронов повесил пиджак Регбиста поверх брюк и подумал, что стоит, пожалуй, глянуть на записи – мало ли что... Информация вещь полезная, даже местные таксисты это понимают, а если еще ее можно добыть без всякого труда и бесплатно – достаточно лишь протянуть руку...

Он протянул руку и взял записную книжку. Начал листать с конца, выпуская края страниц из-под большого пальца левой руки.

Фамилии... Имена... Адреса... Цифры – номера телефонов... Какие-то расчеты... Некоторые вложенные бумажки оказались визитными карточками, другие – невразумительными записями, сделанными разным почерком и разной пастой. Незнакомые фамилии. Незнакомые адреса. Незнакомые номера...

А потом – словно иголка воткнулась в сердце. За ней вторая. Третья. Чувствуя, что его бросает в жар, Андронов, теперь уже двумя пальцами правой руки, перевернул еще несколько страниц – и получил очередные болезненные уколы. Затаив дыхание, он открыл первую страницу, с личными данными владельца: имя, фамилия, адрес, паспорт, телефон домашний, телефон рабочий, факс, «мыло»... И застыл статуей «мальчика из Уржума», действительно обнаружившего урановую жилу там, где ее быть никак не могло.

Оцепенение его, впрочем, длилось недолго. Бросив записную книжку на стол – причем, совершенно не заботясь о том, чтобы она угодила именно на то место, где лежала раньше, – Андронов запустил руку во внутренний карман пиджака Регбиста и вытащил паспорт. Открыл, взглянул – и положил обратно. Произнес выразительно: «Тудыть твою в душу!» – и пошел к лоджии, чуть покачивая головой из стороны в сторону и не в состоянии еще осознать смысл и значение этой новой для него информации.

Он ведь, оказывается, знал этого человека. Хоть и заочно – но знал.

Перебравшись к себе, Андронов машинально поднял с бетонного пола лоджии «фомку», положил руки на перила и принялся отрешенно смотреть на городские кварталы, теряющие очертания в подступающих сумерках. Мысли его были беспорядочными, как броуновское движение, и ни одну из них пока не удавалось не только ухватить, но даже притормозить.

7

В собственном номере, куда Андронов вернулся, простояв в лоджии минут пять, его подкарауливала еще одна неожиданность. Причем, отнюдь не из тех, которые называют приятными. Неожиданность явилась в виде двух молодых людей специфической породы – из тех, с квадратными подбородками, сплющенными ушами и крепкими шеями. И униформа у них была стандартной, без всякого национального колорита: ни рубах-вышиванок, ни необъятных шаровар с кушаками – темные куртки и джинсы. Один бычок сидел на стуле, расставив слоновьи ноги и положив руки на стол, и перед ним лежало раскрытое удостоверение, изъятое из куртки Андронова. И раскрытый паспорт, изъятый оттуда же. А бумажник Андронова, безусловно, уже перекочевал в карман бычка. Второй устроился на тумбочке, в изножье кровати, у дальней от Андронова стены комнаты, и в руке у него был не какой-то там примитивный кастет или нож, а добротный пистолет. Не газовая игрушка, не пугач, а самое настоящее боевое огнестрельное оружие – это Андронов определил сразу. Определил – и застыл возле портьеры, понимая, что деваться ему некуда – не прыгать же с седьмого этажа в надежде, что вдруг при падении у него прорежутся крылья.

– Вот такой фрагмент, братан, – жирным голосом сказал сидящий сбоку от стола подручный Аптекаря (в том, что к нему пожаловали именно подручные Аптекаря, Андронов не сомневался). – Не думаю, что к твоему счастью. – Он постучал толстым коротким пальцем по удостоверению. – Фуфло?

Слово «фрагмент» оказалось для Андронова подобным вспышке, которая все осветила и прояснила.

«Ай да девица-красавица, – подумал он. – Не только на флэш-моб ты способна, оказывается. И пьянка работе не мешает».

И еще он подумал, что его командиры там, в Москве, недооценили противника. Аптекарь подготовился к возможному появлению «хвоста», и пока он, Андронов, пас Регбиста, ребятки Аптекаря пасли его самого. Охотник сам стал дичью. Вряд ли, конечно, они вычислили его прямо на вокзале – скорее уж, здесь, в гостинице... Впрочем, теперь это не имело значения. Главное – вычислили, главное, что Аптекарь предусмотрел вариант с тем кафе и разместил там девицу-красавицу, и она, забирая сигареты из его, Андронова, куртки, прицепила «паучка»... Причем, в отличие от него, Андронова, прослушку вели сразу же (он такого задания не получал) и были в курсе всех его разговоров.

Что с ним собираются делать, Андронов не знал, но мог предполагать – причем все предположения были далеко не оптимистическими. Ситуация сложилась не самая выгодная... однако, не безнадежная. Приходилось с шашкой на пулеметы ходить, и удачно ходить, и вряд ли тот второй, с пистолетом, прямо так вот сразу затеет пальбу. Не кино же, в конце концов! Ох, не вовремя явились сюда эти ребятки – не с ними сейчас надо бы разговоры разводить, а пообщаться с тем... Регбистом... Обязательно пообщаться!

Все эти размышления заняли две-три секунды, не более – Андронов думал обо всем одновременно, да еще и успел прикинуть расстояние до каждого из непрошеных гостей. До ближнего получалось четыре шага, до дальнего – шагов семь. Вполне приемлемая дистанция, если действовать с умом, хладнокровно. Хотя пулю в живот или прямо в лоб можно было, конечно же, схлопотать запросто.

«Не видел ты пуль, что ли, страшный герой, ужасный?» – подумал Андронов и, не двигаясь с места, ответил на вопрос бычка насчет «фуфла», ничуть при этом не покривив душой:

– Разумеется, фуфло. Подделка. Мы ж, вроде как, одним ремеслом занимаемся, только в разных командах. Можно сказать, единомышленники. Ловко вы меня вычислили, братишки.

– А то! – утробно сказал ближний «братишка», а дальний, поведя стволом пистолета, приказал:

– Железяку на пол!

Это были именно те слова, которых и ждал Андронов. Он уже все прикинул, и сделал выбор из двух самых приемлемых вариантов. Правильный ли это выбор, должно было показать самое ближайшее будущее. И оно уже почти наступило.

– Без проблем, братишки, – миролюбиво начал он, по-прежнему не шевелясь. – Думаю, как-нибудь поладим.

И с последним произнесенным звуком, одним резким движением кисти, еще помнящей тяжесть кавалерийской шашки, без замаха метнул «фомку» в лицо вооруженному пистолетом бычку. И тут же рванувшись к стоящей рядом кровати, схватил подушку и швырнул ее в сидящего за столом «братишку». Одним взглядом оценив эффект, произведенный увесистой «фомкой» (а она угодила именно туда, куда Андронов и метил – в переносицу), он вслед за подушкой бросился на ближнего гостя, не успевшего даже поднять руки, и всем телом налетел на него, сбивая на пол. Ухватился пятерней за волосы «братишки» («Эх, что ж вы не ходите обритые, как раньше?») и несколько раз впечатал его физиономию в пол. И хоть и мягким был линолеум, физиономия впечатывалась со стуком и хрустом, как и положено.

Секундная стрелка вряд ли успела описать хотя бы один круг, когда Андронов выпрямился и оглядел дело рук своих.

«Вот так, ребята... Нет, не ходили вы с шашкой на пулеметы...»

Бычок, отведавший «фомки», упал с тумбочки на кровать и лежал ничком, пачкая кровью покрывало. И признаков жизни пока не подавал, так же, как и его соратник, умиротворенно и тоже ничком распластавшийся у стола. Нужно было что-то делать с этими тушами, пребывающими в бытие, но в бытие бессознательном, нейтрализовать их на как можно более долгий срок.

Задача была предельно ясной, а со средствами ее реализации Андронов определился в течение нескольких секунд. Подобрав с пола пистолет, он, для верности, добавил одному и другому по массивным затылкам, соблюдая, впрочем, меру – убивать он больше никого не собирался. Пришлось изрядно попотеть, освобождая туши от курток, а потом вновь надевать их на бычков – уже задом наперед, застегивая на спине, да еще и завязывая там же, на спине, рукава узлом, так, чтобы «братишки» не могли руками шевельнуть в этих коконах. Мало того, он не поленился замотать обоих в гостиничное белье – одного в пододеяльник, а другого в простыню – и закрепить эти саваны предварительно вытащенными из джинсов горемык ремнями. Не переводя духа, он наведался в душевую, намочил оба полагающихся ему полотенца и накрепко связал щиколотки бедолаг. Именно бедолаг, неудачников, а не врагов. Никакой неприязни к ним Андронов не испытывал, и поступал с ними столь бесцеремонно не из-за собственного садизма, а исходя только лишь из интересов дела. И ради собственной безопасности – в первую очередь.

Провозившись еще достаточно долго и вконец запыхавшись, он все-таки доделал работу до конца, утомленно сел на разоренную постель и закурил. Бычки были рассортированы, опломбированы и сданы на хранение. Один, с кляпом из носового платка, покоился на животе на кафельном полу душевой, привязанный наволочкой к трубе умывальника. Даже если бы удалось ему добраться до двери, открыть ее он бы вряд ли смог, как не смог бы это сделать спеленатый ребенок. Второй, тоже с кляпом, угодил в менее комфортные условия – он теснился в стенном шкафу, в прихожей, вообще без каких-либо шансов самостоятельно выбраться оттуда, потому что дверцу шкафа надежно заблокировал стул, уложенный враспорку между шкафом и стеной душевой-туалета. Да, условия содержания, конечно же, были ужасными – но зато как эти двое потерпевших будут радоваться жизни, когда обретут, наконец, свободу...

«Но свободу эту подарит вам кто угодно, но только не я», – подумал Андронов. Ему теперь нужно было, распрощавшись с мыслями о горячем душе, бассейне, сауне, о неспешном ужине в ресторане, хватать свои манатки и брать такси до ближайшего к городу железнодорожного узла. А то и мотать прямо в Киев, и оттуда, незамедлительно, – в Москву. А там уж пусть отцы-командиры решают, как жить дальше.

Но сначала нужно было встретиться с Регбистом. Непременно встретиться с Регбистом.

Андронов встал, надел куртку. Вернул в карман свои документы (бумажник, к его удивлению, оказался на месте), погрузил в сумку пистолет и «фомку». Сложил одеяло так, чтобы не было видно кровавого пятна, вышел в прихожую и, перешагнув через лежащий на полу стул, громко произнес:

– Братишки, извините, что так получилось. Крепитесь, скоро вас выпустят. А я уж пойду... Не держите зла, просто работа у нас с вами такая.

Из шкафа донеслось частое сопение.

Андронов запер за собой дверь номера и на всякий случай постучался в соседний. Никто ему не ответил, потому что времени прошло всего ничего.

В коридоре было по-прежнему тихо и безлюдно. Держа в руке ключ, прицепленный к массивной бульбе, Андронов дошел до лестницы, спустился на один пролет и, пристроив сумку на подоконник, стал ждать Регбиста.

...Он поглядывал на вполне уже оформившиеся сумерки за окном, в котором застыло его нечеткое отражение, и вновь представлял себя, тогдашнего, очутившегося в новом своем жилище. В двухкомнатной квартире на третьем этаже – почему-то, как вскоре выяснилось, не в Питере, а в Москве. Квартира была со всеми удобствами, и с мебелью, и с разнообразной одеждой, и с книгами, и с битком набитым холодильником, и с документами, и с кучей денег... Оплатой? За что? Все было непривычным, незнакомым, об очень многом он тогда и понятия не имел... Но – что характерно – все воспринималось почти как само собой разумеющееся... нет, конечно, определенное обалдение и опупение присутствовало, причем в избытке присутствовало, но – опупение, а не шок, не удар прикладом по затылку... И со всякими техническими причиндалами он, как выяснилось, умел обращаться, словно какая-то часть его существа уже бывала тут и худо-бедно знала, что к чему. На месте ему не сиделось, кровь бурлила – однако, он сумел пересилить, сдержать себя – что оказалось полной неожиданностью для него самого, – и несколько дней провел в роскошных своих хоромах, не высовывая носа на улицу (благо с харчами проблем не было) и стараясь хоть что-то уяснить для себя. Хватался то за газеты с журналами (их тоже было навалом), то за книги, слушал радио, до глубокой ночи смотрел телевизор... И опять-таки не испытывал шока, голова работала ясно, и вовсю шла перестройка в мозгах, пропитанных прежними лозунгами. А потом последовала первая вылазка из дома, на улицу, первый поход в магазин. И первая женщина, которую он привел к себе, а наутро выгнал, совершенно охренев от ее немыслимых взглядов на жизнь.

Гораздо позже, уже кое-как освоившись, уже приобщившись к многообразным развлечениям, которыми была ох как богата столица, он прикинул, сколько еще может жить безбедно – и понял, что пора думать о каком-то источнике заработка. Правда, поисками заняться так и не успел – источник сам нашел его.

Задавшись вопросом о том, отчего ему так легко удалось приспособиться к новым реалиям, он сразу же ответил на него: значит, так он устроен, такая у него натура – а потому он и сумел открыть Дверь. Доводилось ему уже многое в своей жизни менять и участвовать в невиданных и неслыханных событиях, оставаясь самим собой, стараясь крепко сидеть в седле и ни в каких, даже самых сложных ситуациях не вешать носа. В конце концов, какими бы ни были фрагменты, они, один за другим, складывались в общую картину, но картину эту нельзя увидеть загодя. И хорошо, что нельзя – живи сегодняшним днем, не думая о будущем, и делай то, что у тебя получится сделать...

Регбист поднимался по лестнице не спеша, одной рукой похлопывая по перилам, а другой держа скомканное полотенце. Его влажные волосы были аккуратно причесаны, от плечистой фигуры веяло недюжинной силой, и сейчас, в спортивном костюме, он смахивал на тренера. Только вовсе не развитием физкультуры и спорта он занимался, а совсем другими делами. Уже поставив ногу на первую ступеньку лестничного марша, на вершине которого стоял Андронов, он поднял голову, рассеянно взглянул – и продолжил свое размеренное восхождение, отсчитывая такт широкой ладонью.

– Иван Сергеич, а я вас поджидаю, – сказал Андронов, подчеркнув «вас», и сделал шаг вперед от подоконника.

Регбист слегка приподнял брови, на ходу переспросил: «Меня?» – и, добравшись до лестничной площадки, остановился, чуть ли не на целую голову возвышаясь над отнюдь не низкорослым Андроновым.

– Да, именно вас, – подтвердил Андронов.

Человек в спортивном костюме сразу все понял и, усмехнувшись, повесил полотенце на шею:

– Значит, мы с вами вовсе не случайные попутчики, и не случайные соседи по этому «Хилтону»?

– Не случайные.

Андронов подумал, что не стоит делать резких движений – иначе как бы не пострадала челюсть, и так уже натерпевшаяся в свое время; правда, не от удара кулаком, а от жесткой посадки.

– Я Андронов, Алексей Иваныч, – сказал он и медленно повел головой в сторону подоконника, где лежал извлеченный из сумки простенький допотопный портсигар. – Видите? А помните, где такое написано? Цитирую – ну, может, ошибусь на два-три слова. Слушайте: «Он сел в плетеное кресло и некоторое время смотрел на востроносых, щуплых солдатиков, помаргивающих, как птицы, рыжими глазами. Затем вынул жестяной заветный портсигар, – с ним семь лет не расставался на фронтах, – похлопал по крышке, – «закурим, товарищи», – и предложил папирос». Читали такое, Иван Сергеич?

Его визави смотрел на портсигар с легким недоумением, но было видно, что он старается понять.

– Андронов?.. – он словно пробовал это слово на вкус. – Алексей Иванович? Солдатики с рыжими глазами...

– Да это я по матери Андронов, по новому паспорту, – весело сказал Андронов. – Пришлось в свое время и паспорт менять, и фамилию – были, скажем так, уже здесь, кое-какие проблемы с московской милицией. А вообще, по отцу, я Гусев, всегда был Гусевым. Гусев Алексей Иваныч. Вы, вот, свою записную книжку, как память, бережете, а я – портсигар. С гражданской!

– Вы не очень обидитесь, если я скажу, что у вас манеры провинциального актера? – бесцветным голосом осведомился Иван Сергеевич. – Демонстрация раритетов времен гражданской войны... Декламация художественных текстов графа нашего красного, Алексея Николаевича... Нет, чтобы просто сказать: следил, мол, я за вами, Иван, в вещичках ваших копался... – Он посторонился, давая дорогу спускающейся сверху пожилой тучной женщине в переливающемся пурпуром нарядном платье. – Понял, мол, что к чему и решил познакомиться поближе. Я книгу эту тоже, разумеется, читал, еще в детстве, только помню, конечно же, не так хорошо, как вы, не так близко к тексту. Мне, знаете ли, другие ближе к сердцу, согласны?

– Согласен, – с удовольствием подтвердил Андронов-Гусев.

– Интересная вещица, – продолжал Иван Сергеевич, забирая с подоконника портсигар. – Пронесли, значит, через Дверь... Гусев – это, я так понимаю, от гусей: большие такие птицы, водятся на планете Земля. А вот на Марсе не водятся. Гусев Алексей Иванович, несколько республик учредил, с Махно погулял, потом у Буденного... А потом – прямиком на Марс, с инженером Лосем.

– Да, с Мстиславом Сергеичем, – улыбаясь, кивнул Гусев. – Читали, значит, «Аэлиту»...

– И вы, я вижу, тоже обо мне кое-что знаете.

– Это уж я здесь, – сказал Гусев. – Горы книжек перечитал.

– Может быть, продолжим разговор в более подходящей обстановке?

– Тогда у вас. У меня занято. Я там ваших разместил, они меня расшифровали.

– Ага, – сказал Иван Сергеевич. – Не очень поцарапали ребят?

– До свадьбы заживет! И пистолетик ихний вам отдам, мне он ни к чему.

– Давай на ты, товарищ Гусев, – предложил Иван Сергеевич. – Одного ведь поля ягоды.

– Давай, – тут же согласился Гусев. – А ты с собой сюда ключ от стартера, случаем, не прихватил? Или какую-нибудь детальку от фазоциклета?

– От фазоциклера. Недублированного. Нет, не прихватил. Сюда ляпник надо было бы прихватить, с ядовитой ляпой, – помрачнев, сказал Иван Жилин, бортинженер космического фотонного грузовика «Тахмасиб», а после – агент Совета Безопасности, направленный для выполнения задания в Страну Дураков.

8

Они сидели в номере Жилина, пили коньяк, доставленный по заказу из ресторана, закусывали яблоками и вели разговор. Бутылка «Жан-Жака» стояла на тумбочке, Жилин сидел на кровати, а Гусев рядом, на стуле. Дверь в лоджию была распахнута настежь, потому что Гусев вовсю дымил – ему всегда хотелось много курить на посиделках со спиртным.

Как выяснилось, Жилин прошел через Дверь позже Гусева, но гораздо быстрее определился со своим местом в этой новой жизни.

У Гусева все было совсем по-другому. Бывшего красного конника, участника межпланетного перелета, организатора заварухи на Марсе и основателя «Общества для переброски боевого отряда на планету Марс в целях спасения остатков его трудящегося населения» приметили совершенно случайно. Бродил себе по рынку, выбирал апельсины-мандарины, и вдруг – «трах-бах!», разборки, «конкретные пацаны» с оружием, крики, мат-перемат, переполох, драка... Как человек в прошлом военный и бесшабашный, не смог не вмешаться, тем более, что и его, пробегая, зацепили по ребрам. Врезал одному, другому, завладел пистолетом и ну месить дальше, всех, кто под руку попадался. А когда нагрянула милиция, бросился вместе с новыми напарниками к машинам – погрузились, помчались куда-то по улицам Москвы, целой колонной. Лишь потом разобрался, что к чему и кто есть кто, перезнакомился... И был принят в одну из местных группировок – им тогда было несть числа, – как эффективная боевая единица. Много всякого было в те страшненькие годы переползания к капитализму, лилась кровь, менялись хозяева, но Гусев всегда приходился ко двору – и, умудренный опытом, на первые роли не лез. Это была его стихия, именно таких встрясок не хватало ему в прежней жизни, когда гражданская отгремела, революцию на Марсе совершить не удалось и закончились вояжи по Америке и Европе, где он рассказывал про драки с марсианами, про пауков и про кометы... Пресной стала жизнь бок о бок с преданной, но уже приевшейся Машей, душа рвалась в бой, ниспровергать и разрушать, душить и давить врагов... Знание о Двери пришло как бы само собой, словно свалилось с небес, и он шагнул за порог без особых раздумий, и оказался в том самом мире, за который воевал, в настоящем, а не книжном мире. И разве мог он помыслить в своих двадцатых, что будущее окажется совсем не таким, каким рисовалось?..

Шли годы, он все время был при деле и жил очень даже безбедно. И ничуть не сомневался в том, что может в любой момент, если постарается, отыскать Дверь и вернуться к себе – но возвращаться не собирался. Как-то унизительно было бы вновь очутиться в книге, в придуманном писателем мире, развоплотиться, обернувшись тем же самым набором букв, черных знаков на белой бумаге. Не желал он возвращаться.

С годами Гусев остепенился, драк уже не искал – да и прошло время драк. Новые хозяева делали большие деньги, в основном, без кровопролития, и не с мелких базарных торговцев сшибали копейки, а промышляли сбытом наркотиков. Сильные были наркотики, не чета листьям марсианской хавры. И сфера влияния уже не то что не ближайшим рынком – всей Россией не ограничивалась. Сбыт шел по всему «ближнему зарубежью», цепочки тянулись во все стороны, в города большие и малые. И эта украинская степная провинция тоже, казалось бы, надежно контролировалась хозяевами Гусева – и вот на тебе! Появились некие конкуренты, начали забрасывать свою продукцию в заповедные угодья, уводить покупателей. И кто, оказывается, на этих конкурентов работает – Иван Жилин, который

жизнь собственную, книжную, намеревался посвятить искоренению слега в Стране Дураков! А вместо этого шагнул в Дверь и принялся отнюдь не книжный, а настоящий, подлинный мир заваливать наркотой...

Что он сказал ему, Гусеву, чуть ли не в самом начале разговора, после первой порции коньяка? «Я, Алексей, дело бы здесь для себя без труда нашел, я же прирожденный технарь. Бортинженер космического корабля, как-никак, хоть и бывший. Но я вполне сознательно, с самого начала, поставил себе задачу – когда осмотрелся, пригляделся и понял, что тут творится. Это не они меня нашли, это я их нашел...»

– Эх, Ваня, – задумчиво сказал Гусев, медленно жуя яблоко. – А мы ведь с тобой, наверное, тут единственные, кто два разных Марса видел. Я – равнину оранжевую, с кактусами, ящерицами и пауками, ты – пустыню с летающими пиявками... А здешний Марс, настоящий, совсем другой: ни марсиан, ни пиявок.

Он кончил жевать и посмотрел на бесстрастного Жилина. Жилин полулежал, облокотившись на подушку, и глаза у него были туманные и невеселые.

– Мне вот что иногда в голову приходит, Ваня, – продолжал Гусев. – Не угодил ли я из одной книги в другую? Может, Дверь – переход между книгами, а не выход в реальность? И я по-прежнему чья-то выдумка...

– Не исключено, – вяло отозвался Жилин. – Все сущее – выдумка то ли Господа Бога, то ли кого-то еще. Или чего-то еще. Иллюзия, Алексей, все сущее – сплошная иллюзия. Знаешь, как сказал мудрый англичанин Рассел? «Ум есть эманация тела, а тело есть выдумка ума». Только нам не дано узнать, так ли это на самом деле или нет, поэтому мой тебе совет: не задумывайся.

– Не получается. Я только здесь по-настоящему и думать-то начал. Раньше все было ясно, а теперь... – Гусев помотал головой. – И еще я про Дверь все никак понять не могу. Что это за штука такая, кто ее выдумал?.. Все ли могут ее открыть, и много ли таких, как мы с тобой, здесь болтается?..

Жилин усмехнулся:

– Странники выдумали, Алексей, кто ж еще? Господь Бог. Или писатель – выбирай любое. Помнишь мою байку о гигантской флюктуации?

– А как же. – Гусев показал на стол, где лежала книга. «Стажеры». – Впечатляюще. Особенно когда вода в цветочной вазе закипела. Ты все это выдумал, да?

– Это за меня выдумали. Ну вот, считай, что Дверь – это гигантская флюктуация. Хотя, какая разница, Алексей? Я же говорю: знать нам не дано... да и зачем? Мы здесь – вот и все. Дверь это Дверь. Окно это окно. Всякие дальнейшие рассуждения по этому поводу есть вредное напряжение ума, который есть эманация тела, которое есть выдумка ума.

Гусев крепко потер руками щеки, вновь, исподлобья, взглянул на Жилина:

– А ты назад не пробовал?

– Не пробовал, – жестко ответил Жилин, как топором отрубил.

Гусев расслабленно откинулся на спинку стула, пошарил глазами по потолку:

– Вот так-то, Ваня... Строили, строили – и построили... Зачем ты искать-то их стал, Ваня? Ничего другого в голову не пришло? Ты ж, как-никак, борец с преступным миром...

Жилин оторвался от подушки, сел прямо и словно окаменел. И голос у него стал каменным, холодным – но что там было, за камнем, за холодом?..

– Ты говоришь: «строили». Ты строил. И я строил. И, как ты очень точно подметил, – построили. Только что построили? – Жилин ссутулился, усмехнулся невесело. – Мне как-то в юности попалось на глаза одно высказывание Фомы Кемпийского, фламандского иеромонаха, средневекового мудреца, мистика. Вот что он говорил: «Чем больше я бываю среди людей, тем меньше чувствую себя человеком». Бог ты мой, да я готов был по глупости своей отроческой его зубами разорвать на мелкие кусочки. Да как же так можно о людях?! Душа твоя поповская, старорежимная, пессимист ты средневековый! И жалко его было – не дожил, не увидел, как человечество светлой дорогой шагает прямо в рай, и вот-вот наступит Великий Полдень... А вместо этого имеем теперь Страну Дураков в квадрате, и переделать ее не получится, Алексей. И ведь не просто дураки, а дураки полнейшие, не знают, зачем живут, в небо не смотрят, и в себя тоже... Быдло кругом... Идут в никуда...

Гусев прищурился:

– И ты решил их подтолкнуть, стажер на службе у будущего?

– Был стажером, – холодно сказал Жилин. – Теперь ни стажеров, ни будущего. И поскольку к правде святой мир дорогу найти так и не сумел, навеем ему сон золотой. А дальше – смена караула: Гипнос уйдет и явится Танатос.

– Это как? – спросил Гусев.

– То, чем ваша шайка-лейка торгует, это почти ноль по сравнению с тем, чем сейчас начали торговать мы. У вас каменный топор, у нас – атомная бомба. Подсесть можно буквально с двух-трех раз, соскочить невозможно. Цена вполне доступная. Этот городок – полигон, полянка для испытаний. Как только пойдут деньги – а они пойдут, Алексей! – накроем сразу ну о-очень большую территорию. Это верный путь к вымиранию, Алексей, причем достаточно быстрому и глобальному. Не назавтра, конечно, и не через год – но до конца века нынешнего, думаю, будет Земля вновь безвидна и пуста... Каков век, таковы и вещи... – Жилин вновь обозначил усмешку. – Великий Полдень не вышел – получайте Великую Полночь. Воздастся по делам... Не нужен такой мир, Алексей, никому не нужен...

– А не страшно выступать в роли палача? – осторожно спросил Гусев. – Такой грех на душу брать...

– Уже не страшно, – ответил Жилин и потянулся к бутылке.

Выпили еще, помолчали. Жилин застывшим взглядом смотрел в пространство, Гусев курил и обмозговывал услышанное.

– Я вот все думаю, – медленно начал он, – в чем, все-таки, смысл нашего перехода? Твоего... Моего... Смотри: мы оба, пусть каждый по-разному, но пришли к одному и тому же, одним делом занимаемся. Может, нашими руками Господь решил извести человеков, а?

Жилин поморщился:

– Опять за свое, предводитель марсиан! Ты идешь – и на голову тебе падает кирпич. Ни с того ни с сего. Именно ни с того ни с сего, что бы там ни утверждал книжный Воланд. Кирпич летел своей дорогой, ты шел своей – вот и пересеклись. Без всякого умысла как со стороны кирпича, так и с твоей стороны. Не ищи скрытый смысл там, где его нет. Впрочем, верным может быть и любое другое предположение. Я ведь тебе уже советовал: не задумывайся.

– Эх, тудыть твою в душу! – вздохнул Гусев. – А как раньше-то все было понятно: вот он, враг, руби его, гада, – и все дела. Прибыл на Марс – значит Марс теперь наш, советский, и это дело надо закрепить. Врангель гад – бей гада! Тускуб гад – к чертям Тускуба! Кто решился, у того и власть. Просто все было и ясно...

– Да уж, – кивнул Жилин. – Все было просто и ясно. Как в правильных книгах.

– Почему – «как»?

– Ну да. Именно – в книгах. И жаль, что только в книгах.

Гусев полез в карман, вытащил «удочку» и протянул ее Жилину:

– Вот, возьми, Ваня. Тут все материалы, что я сегодня про тебя нашпионил. Своих не закладываю. Я как увидел в твоей записной книжке имена... Быков... Дауге... чуть не обалдел на всю оставшуюся жизнь. Давай, действуй, мешать тебе не буду. Может, именно твоего последнего фрагмента для полноты картины и не хватало. А картинка называется «Черная негеометрическая фигура». То бишь полная амба. На, держи.

– Спрячь, Алексей, – не шелохнувшись, посоветовал Жилин. – Возвращайся в Москву и передай по назначению. Мне это не повредит, ей-Богу. Со мной уже никому не справиться, это не бравада, а факт. Не сегодня-завтра вашим будет предложено присоединяться. Что-то типа договора о партнерстве, дружбе, братстве и взаимопомощи. Во веки веков. Упрутся твои боссы – им же хуже будет. Ты ведь видишь – я тут работаю без оглядки, хвостов не отслеживаю и не опасаюсь. Насчет тебя – это уже местные позаботились, я был не в курсе. Кстати, они там, у тебя, от неудобств не потеряют ли веру в гуманизм и вообще во всякие светлые идеалы?

– Не думаю, – сказал Гусев и убрал «удочку» обратно в карман. – Нет у них такой веры. В отличие от нас.

Жилин посмотрел на Гусева печальными глазами, задумчиво потрогал свой короткий нос-картошку:

– Так ведь и у нас ее тоже нет. Уже нет.

Гусев промолчал и перевел взгляд на недопитую бутылку.

9

Дверь была самой обыкновенной, белой, с блестящей никелированной изогнутой ручкой. За ней вполне могли находиться кухня или туалет, ванная или спальня. Только стояла она прямо посреди просторной прихожей, немного наискосок к стене, ни на чем не держась, и ее можно было обойти как справа, так и слева, или даже перелезть через нее, если подставить табуретку, потому что между ее верхней кромкой и потолком оставалось много места. Из дальней комнаты долетал сюда бодрый речитатив рассчитанной на дебилов телерекламы.

Гусев стоял перед Дверью и смотрел на нее. В прошлый раз она очень смахивала на покосившуюся дверь его деревенского жилья, той избы, где он провел детство и юность, прежде чем уйти на войну. Теперь же она была под стать другим дверям его московской квартиры. Гусев шагнул вперед, к Двери, и вместе с ним шагнул его двойник в овальном настенном зеркале – человек в сером, в мелкую полоску, костюме, в распахнутом коверкотовом пальто, со шляпой в руке; это была та самая одежда, в которой Гусев когда-то появился здесь, переместившись из конца двадцатых годов века прошлого в первое десятилетие века нынешнего. Из книги – в мир. Левую руку он держал в кармане длинного пальто, ощущая ладонью крышку неизменного старого портсигара. Он прошел мимо Двери и очутился позади нее – и, как и ожидал, не обнаружил ничего нового. Там продолжалась прихожая, и от нее под прямым углом ответвлялся коридорчик, ведущий на кухню. Кухонное окно было приоткрыто, по ногам струился холодок, с улицы просачивался тихий гул автомобилей. А вот никакой стоящей посреди прихожей Двери с той стороны не просматривалось, словно и не было ее вовсе. В общем, все, как в прошлый раз.

Гусев постоял немного, раскачиваясь с пятки на носок, потом подошел к тумбочке, заслоняющей нижнюю часть настенного зеркала, и, выдвинув ящик, взял мобильный телефон. Несколько секунд держал его в руке, словно раздумывая – звонить или не звонить, – а потом все-таки начал набирать номер.

– Приветствую, Иван, – сказал он негромко, глядя на свое отражение в зеркале. – Это Гусев. В общем, Ваня, возвращаюсь я.

Жилин долго молчал, потом ответил:

– Как знаешь, Алексей, Каждому – свое. Если получится, расскажи Мстиславу Сергеевичу про «Тахмасиб». И вообще...

– Хорошо, Иван. Прощай. Только уж извини, удачи тебе желать не буду.

– И не надо, Алексей. У меня и без удачи все получится, я себя знаю. – Жилин сделал паузу и спросил: – Что там делать будешь? Опять революцию на Марсе устроишь?

– Нет. Главное – на Земле, не так ли, Ваня? На курсы пойду командирские, война с немцем не за горами. Авось, доживу, поспособствую отечеству, чем смогу. Ты тут ломай, а я там, у себя, все равно защищать буду. Вдруг что-то другое получится, путное...

– Удастся ли, Алексей? Да и зачем?

– Посмотрим, Ваня, посмотрим. Привет Великой Полночи.

– По-другому нельзя, Алексей...

– Ладно, Иван, прощай.

– Прощай, Алексей...

Гусев положил телефон на тумбочку, приблизился к Двери. Повернул вниз холодную ручку и сделал движение рукой от себя. Дверь приоткрылась легко, словно только и ждала этого момента.

«...У Скайльса задвигались на скулах желваки. Он достал старый конверт и записал адрес Лося. В это время перед объявлением остановился рослый, широкоплечий человек, без шапки, по одежде – солдат, в суконной рубахе без пояса, в обмотках. Руки у него от нечего делать были засунуты в карманы. Крепкий затылок напрягся, когда он стал читать объявление.

– Вот этот – вот так замахнулся, – на Марс! – проговорил он и обернул к Скайльсу загорелое лицо. На виске у него наискосок белел шрам.

– Вы думаете пойти по этому объявлению? – спросил Скайльс.

– Да уж нет, меня земные дела больше интересуют, – ответил солдат. – И потом, нет там никого, на Марсе, один песок да камни...»

Эта картинка возникла в воображении Гусева – и тут же пропала.

Он по-прежнему, чуть подавшись вперед, держался за ручку и смотрел на то, что обнаружилось за Дверью.

– Тудыть твою в душу... – растерянно сказал он.

За Дверью оказалось совсем не то, что было в прошлый раз. Точнее, там не было – ничего. Безликая пустота, без малейшего намека на хоть какой-нибудь контур, тень, пятно... Пресная пустота – как зеркало, которое ничего не отражает, потому что и не существует вовсе, а только кажется существующим...

Гусев продолжал стоять в напряженной позе, как в детской игре, где все обязаны замереть по команде, – и никак не решался сделать шаг вперед.

Кировоград, 2006-2007.