Палач из Гайд-парка Перри Энн

– Он купил для нее несколько акций. Не думаю, что это может иметь какое-то отношение к тому, что вас интересует.

– Я тоже так не думаю. А когда вы виделись с мистером Арледжем в последний раз?

И опять Карвел побледнел.

– Вечером накануне того дня, когда он погиб, суперинтендант. Мы вместе обедали после спектакля. Было поздно, и он знал, что дома у него уже все легли спать.

– Понимаю. – Питт вытащил связку ключей из кармана. Он хотел спросить, не знает ли Карвел, что это за ключи, но снова выражение его лица показало, что вопрос напрасен.

– Где?.. – начал Карвел и замолчал, беспомощно глядя на Питта.

– Они подходят к дверям этого дома, мистер Карвел?

Тот с трудом вздохнул и хрипло ответил:

– Да.

Питт вынул из связки самый большой ключ.

– Это от входной двери?

– От черного хода, – поправил Карвел.

– Разумеется. А эти? – Томас показал два других.

Карвел промолчал.

– Пожалуйста, сэр. Было бы неуважительно по отношению к вам получить ордер, чтобы обыскивать все шкафы и комоды и опробовать все двери в доме.

Карвел побледнел еще больше. Он был просто в отчаянии.

– Вы… вам нужно… осмотреть… осмотреть его… его вещи? – промямлил он.

– Что он здесь держал? – спросил Питт с чувством острого отвращения. Такое вмешательство было чрезвычайно неприятно, но он не мог от него уклониться.

– Свои личные вещи, – прерывисто ответил Карвел, словно с трудом припоминая, какие же именно. – Немного чистого белья, вечерний костюм, несколько пар запонок и косточек для стоячих воротничков. Ничего такого, что могло бы вас заинтересовать и быть полезным, суперинтендант.

– А серебряную головную щетку?

– Да, наверное.

– Понятно.

– Вам понятно? Я же любил его, суперинтендант. Не знаю, понимаете ли вы, что это значит. Всю мою взрослую жизнь… – Он склонил голову и закрыл лицо руками. – Но что пользы рассказывать? Я думаю, что если с кем-нибудь поделюсь, то мне станет легче. По крайней мере, мне поверят, что я скорблю. – Голос его прерывался от боли. – Я должен был хранить это в тайне, притворяться, что я просто его друг, не более того. Вы можете понять, что это значит, когда теряешь самого любимого человека на свете, но делаешь при этом вид, что он не более чем знакомый? Вы это понимаете? – Он внезапно взглянул на Питта. Лицо его было залито слезами, он не скрывал своих чувств.

– Нет, – честно ответил Томас, – с моей стороны было бы наглостью заявлять, что я знаю, насколько вам тяжело. Но я могу вообразить, что это невыносимо больно. Я выражаю вам свое сочувствие, которое, как я понимаю, ничего для вас не значит.

– Не совсем так, суперинтендант. Уже утешение – знать, что хотя бы один-единственный человек вас понимает.

– А миссис Арледж знала о вашем к нему отношении?

Карвел побледнел, словно полотно.

– Святое небо, нет, конечно!

– Вы уверены?

Карвел яростно замотал головой.

– В этом был уверен Эйдан. Я никогда не встречался с ней иначе как на концертах и совершенно случайно. Я не хотел… Вы понимаете?

– Понимаю. – Питт только мог догадываться о ревности, чувстве вины и страха, которые боролись в душе Карвела.

– Действительно понимаете? – переспросил тот с едва заметной горечью.

Вид у него был крайне несчастный. Томас почувствовал весь ужас одиночества этого человека. Никого не было, кто утешил бы его в горе, ведь никто не должен был даже подозревать об этом.

Карвел опять взглянул на него.

– Кто совершил такое страшное преступление, суперинтендант? Действительно ли существует в Лондоне такая больная, пропащая душа, человек с неестественной жаждой крови? И почему он должен был убить именно Эйдана? Тот же никому не причинил зла.

– Не знаю, мистер Карвел, – признался Питт. – Чем больше фактов я узнаю, тем меньше понимаю, в чем их суть.

Больше ему было нечего сказать; никакие вопросы, которые он мог придумать, не имели смысла, даже если бы он получил на них честный ответ. Томас пришел сюда, чтобы найти любовницу – причину ревности, какую-то связь с убийством Уинтропа. А вместо этого нашел деликатного, утонченного человека, сломленного очень личным, своеобразным горем.

Он извинился и вышел в весенний вечер. Небо было спокойное, но уже всходила, еще до заката солнца, ранняя луна.

– Вы ее нашли? – спросил на следующее утро Фарнсуорт, сидя прямо, словно аршин проглотил, на стуле в кабинете Питта. – А что вы скажете о ее муже? Какой он? Что сказал? Он признал знакомство с Уинтропом? Ну да ладно, вы все это еще узнаете. Вы еще не арестовали его? Когда мы сможем сообщить что-нибудь широкой публике?

– Его зовут Джером Карвел, и это тихий, почтенный, деловой человек… – начал Томас.

– Ради бога, Питт! – взорвался Фарнсуорт, сильно покраснев. – Мне безразлично это, пусть он будет хоть архидьяконом! У его жены была связь с Арледжем, он это узнал и отомстил. И если вы будете искать подтверждения этому, вы их найдете.

– Но миссис Карвел не существует.

Лицо Фарнсуорта вытянулось.

– Тогда зачем вы мне обо всем этом рассказываете? Вы ведь вроде говорили, что нашли дом, к дверям подходят дубликаты ключей? Если у Арледжа не было интрижки, тогда зачем ему понадобились ключи?

– У него была интрижка, – медленно ответствовал Питт, ему ужасно не хотелось все объяснять помощнику комиссара.

– Говорите ясней, Питт, – процедил Фарнсуорт. – Была у него связь с женой Карвела, или с его сестрой, или еще с какой-нибудь особой женского пола или нет? Вы слишком испытываете мое терпение.

– У него была любовная интрижка с самим Карвелом, – тихо ответил Питт. – Если слово «интрижка» здесь подходит. Сдается мне, они любили друг друга лет тридцать.

От неожиданности Фарнсуорт потерял дар речи, и только когда до него наконец дошло, что имеет в виду Питт, он вспыхнул от гнева и отвращения.

– Господи милостивый, дружище, вы говорите об этом так, словно это…

Питт ничего не ответил, только холодно и пристально поглядел на Фарнсуорта; однако мысленным взглядом он видел сейчас искаженное мукой лицо Джерома Карвела.

Фарнсуорт осекся, сам не понимая почему.

– Ладно, вам лучше арестовать его, – сказал он, вставая. – Не знаю, по какой причине вы здесь рассиживаетесь.

– Я не могу его арестовать, – ответил Томас. – Нет никаких доказательств того, что это он убил Арледжа, и абсолютно никаких, что он был знаком с Уинтропом.

– Ради бога, суперинтендант, у него были наказуемые законом отношения с Арледжем! – Он подался вперед, яростно глядя на Питта. – Чего вам еще надо? Они поссорились, и этот человек, как его там, убил Арледжа. Мне незачем вам напоминать, как много убийств совершается на семейной почве или является следствием любовной ссоры. Вы уличили его. Вы должны арестовать его, прежде чем он еще кого-нибудь убьет. – Он выпрямился, словно собираясь уйти, покончив с этим делом.

– Я не могу, – повторил Питт. – Нет доказательств.

– А вы что хотите – иметь непосредственного свидетеля этого убийства? – Лицо Фарнсуорта потемнело от гнева. – Очевидно, он убил его у себя дома, вот почему вы не могли с самого начала установить место преступления. Вы обыскали дом, Питт?

– Нет.

– Вы чертовски некомпетентны! – взорвался Фарнсуорт. – Что с вами, старина? Вы больны? Боюсь, что вы незаслуженно получили повышение по службе, хотя такое предположение просто абсурдно. Пусть Телман немедленно устроит тщательный обыск и затем арестует этого человека.

Томас почувствовал, как лицо у него вспыхнуло – и от гнева, и от чувства неловкости из-за того, что Фарнсуорт настолько невежественен и самоуверен. В то же время ему опять стало жалко Карвела с его тайной, уродливой любовью.

– Да, Арледж иногда там ночевал. Но это не преступление. И нет никаких данных, чтобы усматривать связь между Карвелом, Уинтропом и кондуктором омнибуса.

Фарнсуорт насмешливо вздернул верхнюю губу.

– Но если человек страдает содомским пороком, то он, очевидно, мог строить глазки Уинтропу, и когда тот ему отказал, он впал в ярость и убил его, – отрубил он убежденно. – А что касается Йитса, то он, возможно, что-то знал. Он, возможно, был тогда в парке и наблюдал ссору. Попытался шантажировать Карвела и был убит за эти попытки. Вы можете быть уверены, что это так, и спать спокойно. Грязное преступление, шантаж – и дело сконцом.

– Но нет никаких доказательств всего этого, – возразил Питт, глядя, как Фарнсуорт идет к двери. – Мы ведь не знаем, где был Карвел в тот вечер, когда убили Уинтропа. Может быть, он обедал с приходским священником.

– А мы это узнаем, Питт. – Фарнсуорт сплюнул сквозь зубы, но в голосе послышалось некое опасение. – Все это – ваш долг. И я жду рапорта об аресте в течение ближайших сорока восьми часов. Я доложу министру внутренних дел, что мы его поймали и что это результат неопровержимых доказательств.

– Для этого надо получить хоть какие-то доказательства, – отрезал Питт. – А пока нам известно только то, что Карвел любил Арледжа. Ради бога, если бы такое чувство могло служить доказательством убийства, мы должны были бы арестовать всех мужей или жен, у которых их половина стала жертвой такого же преступления…

– Нет, это вряд ли то же самое, – злорадно ответил Фарнсуорт. – Мы говорим сейчас о противоестественных отношениях, а не о нормальном браке между мужчиной и женщиной.

– Но ведь вы как будто сказали, что большинство преступлений совершаются на семейной почве? – спросил с явным сарказмом Питт.

– Займитесь своим делом, – ткнув пальцем в его сторону, ответил Фарнсуорт. – И немедленно. – И, не ожидая конца дискуссии, вышел, оставив дверь широко открытой.

Питт вышел за ним на лестницу.

– Телман! – крикнул он сердитее, чем хотелось бы.

Внизу лестницы в коридоре, как раз когда Фарнсуорт выходил на улицу, показался Легранж.

– Да, сэр? Вы хотите видеть мистера Телмана, сэр? – спросил он с напускной наивностью.

– Конечно, хочу! Какого же черта иначе бы я его звал? – отрезал Питт.

– Да, сэр. Он работает с документами, кажется. Я попрошу его подняться к вам, сэр.

– Не проси его, Легранж, а скажи, чтобы поднялся!

Легранж мгновенно исчез, но Питт еще минут десять мерил шагами кабинет, прежде чем в дверях показался Телман. С видом величайшего удовлетворения он вошел и плотно затворил дверь. Он, несомненно, слышал, как резко Фарнсуорт разговаривал с Питтом, и уже разболтал об этом по всему участку.

– Да, сэр? – спросил он, и Томас сразу понял, что тот прекрасно знает, зачем его вызвали.

– Идите и получите разрешение на обыск дома и окрестностей, номер двенадцать, Грин-стрит. Неподалеку от Парк-лейн, к югу от Оксфорд-стрит. Это особняк мистера Джерома Карвела.

– Да, сэр. Что я должен искать, сэр?

– Доказательства, что в этом доме был убит Эйдан Арледж или что владелец дома, Джером Карвел, был знаком с Уинтропом или кондуктором омнибуса по имени Йитс.

– Да, сэр. – Телман пошел было к двери, затем повернулся и простодушно взглянул на Питта. – А какое может быть свидетельство, что он знал кондуктора, сэр?

– Конверт с его именем на нем, записка с его адресом, любое упоминание, – ровным голосом ответил Питт.

– Да, сэр, иду за ордером.

И прежде чем Питт успел ответить что-либо – а замечание так и вертелось у него на языке, – инспектор исчез. Питт пошел за ним и окликнул с лестничной площадки:

– Телман!

Телман обернулся и, спускаясь, взглянул вверх:

– Да, мистер Питт?

– Тебе следует быть с ним повежливее. Мистер Карвел – почтенный деловой человек и, насколько нам известно, пока не совершил ничего предосудительного. Не забывай об этом.

– Нет, сэр, конечно, не забуду, сэр, – ответил Телман, улыбаясь, и сошел вниз.

А Питт отправился по следующему неотложному делу, которое вызывало у него беспокойство. Он провел десять минут перед зеркалом, заново завязал галстук, одернул сюртук, перебрал содержимое карманов, все пытаясь оттянуть момент. Наконец ждать стало уже невозможно, он взял шляпу со столика и спустился. Остановился у поста дежурного. Сержант оглядел его с удивлением и уважением: суперинтендант сегодня был очень опрятен.

– Я собираюсь навестить миссис Арледж, – пояснил, откашливаясь, Питт. – Если инспектор Телман придет раньше меня, пусть обязательно подождет. Я хочу знать, что ему удалось выяснить.

– Да, сэр. Извините…

– Да, сержант?

– Вы думаете, что это сделал мистер Карвел, да, мистер Питт, сэр?

– Нет-нет, я так не думаю, хотя полагаю, что это возможно.

– Да, сэр. Простите, сэр, но я должен был об этом вас спросить.

Томас улыбнулся, вышел и стал искать экипаж.

– Да, суперинтендант? – сказала Далси Арледж со свойственной ей любезностью и, по-видимому, не слишком удивившись его приходу. Она еще была одета во все черное, но, как всегда, превосходно пошитое. На этот раз пышные рукава на плечах были украшены черными бархатными бантами, но они были плоские, аккуратные и непритязательные. При виде Питта по лицу ее пробежала тень беспокойства. – Вы что-нибудь обнаружили?

Томасу очень не хотелось рассказывать ей об этом, но были такие вопросы, которые он обязан был задать, и вопросы эти таковы, что она сразу почувствует какой-то некрасивый или подозрительный подтекст. Тот факт, что Далси отчасти уже догадалась, делало его задачу легче. Они находились в комнате отдыха, и он подождал, когда она снова сядет, а затем сам сел на изящный, но чрезмерно мягкий диван напротив.

– Я нашел двери, которые открываются этими ключами, миссис Арледж, – начал он.

Она глубоко вздохнула и спросила, внезапно охрипнув:

– Да?

– Мне неприятно говорить об этом, но эти двери находятся не в вашем доме.

Вдова смотрела на него, не мигая. Взгляд ее был очень пристальный, а глаза – очень голубые. Она сцепила руки, лежавшие на коленях, так, что побелели суставы, и спросила очень тихо, почти шепотом:

– Женщина?

Томас хотел подтвердить ее сомнения. Это было бы лучше, чем то, о чем он собирался рассказать. Питт предпочел бы совсем ничего ей не рассказывать, но очень вероятно, что тайна обнаружится – и очень скоро, если Фарнсуорт поведет дело по-своему.

– Вы не думаете, что ваш муж мог любить кого-нибудь еще? – спросил он.

Миссис Арледж сильно побледнела, опустила глаза и стала разглядывать яркий узор ковра на полу.

– Это то самое, к чему женщина всегда должна быть готова и что следует принимать со смирением, мистер Питт. Пытаешься не верить в это, но… – Она вдруг храбро взглянула на него: – Да. Если честно, то мне это приходило на ум. Были какие-то мелочи… порой отсутствия, которые он не мог объяснить; подарки, вещи, которые я для него не покупала. Я удивлялась этому…

Не было нужды говорить ей, что это продолжалось тридцать лет. Он, по крайней мере, не скажет ей хоть этого.

– Суперинтендант…

– Да, мэм?

Она испытующе взглянула на него.

– Она замужем?

Томас понимал, почему Далси задала этот вопрос. У нее мелькнула мысль, которая руководила теперь поступками Фарнсуорта.

– Почему вы не отвечаете, почему колеблетесь? – спросила она уже с тревогой в голосе. – Она молода? – И запнулась на этом слове. – Может быть, у нее есть отец? Или брат? – Голос ее замер.

– Этот дом принадлежит мужчине, миссис Арледж.

Вдова нахмурилась.

– Не понимаю. Я полагала, что вы имели в виду… – И она внезапно умолкла.

Томас больше не мог увиливать.

– Человек, которого любил ваш муж, – мужчина.

Она была совершенно ошеломлена.

– Э… э… мужчина?

– Извините. – Питт чувствовал себя грубияном, вторгающимся в самую запретную область.

– Но это… невозможно! – Ее лицо вдруг вспыхнуло, глаза широко раскрылись, она словно оцепенела. – Но этого не может быть. Вы ошиблись. Это – нет. Нет…

– Я хотел бы ошибиться, мэм, но не ошибаюсь.

– Нет, вы определенно ошибаетесь, – повторила она упрямо, – этого просто не может быть…

– Но он с готовностью признался в этом, и в туалетной в его доме найдены вещи, принадлежавшие вашему мужу, в том числе и серебряная головная щетка, точь-в-точь как та, что у вас наверху.

– Это ужасно, – сказала она и несколько раз гневно покачала головой. – Зачем вы мне все это рассказываете – такие чудовищные вещи?

– Я бы с радостью умолчал об этом, миссис Арледж, – прочувствованно сказал Томас. – Если бы от меня зависело, чтобы его тайна умерла вместе с ним, я обязательно бы так и поступил. Но мне необходимо было задать вам очень много вопросов, и по их характеру вы все равно догадались бы, что тут кроется нечто. – Он открыто взглянул на нее в надежде, что она ему верит. – И вы жили бы, обуреваемая страхами и ужасом, пока, возможно, не прочли обо всем этом в газетах.

Миссис Арледж беспомощно глядела на него, и на ее лице по-прежнему были написаны нежелание верить и стремление все отрицать.

– Какие вопросы? – спросила она наконец. Голос у нее был сдавленный, словно что-то мешало ей говорить, но наконец она, по-видимому, снова обрела возможность судить разумно и здраво, несмотря на весь ужас того, что случилось, на эту новую, прежде незнакомую боль.

– Например, были у вашего мужа еще какие-нибудь близкие друзья? – мягко спросил он. – Может быть, вы покажете мне подарки, которые он получил не от вас, или, возможно, вы знаете, кто их подарил… Не припомните ли случая, когда в последние три-четыре недели он был чем-нибудь сильно огорчен? Вы могли бы предположить, что он с кем-то поссорился или переживает очень трудную и тревожную в эмоциональном отношении ситуацию?

– Вы имеете в виду… вы хотите сказать, не поссорился ли он с этим человеком… еще из-за кого-нибудь? – Она быстро уловила суть вопроса и то, что он подразумевал.

– Да, это возможно, миссис Арледж.

Далси сильно побледнела.

– Да-да, полагаю, что так. И когда я оглядываюсь назад, все наполняется новым ужасным смыслом. – Она закрыла лицо руками и сидела, не шелохнувшись. Томас видел, как поднимаются и опадают ее плечи, как она тяжело дышит, пытаясь овладеть собой.

Питт встал и подошел к шкафу, взглянуть, нет ли там графина с шерри или мадерой. Он сразу увидел графин и снова подошел к ней со стаканом в руке. Подождал, пока миссис Арледж не взглянула на него.

– Спасибо, – тихо сказала она, принимая стакан дрожащими руками. – Вы очень добры и внимательны, суперинтендант. Мне очень жаль, что я так плохо собой владею. Я получила такой удар, какой мне и пригрезиться не мог в самых бредовых снах. И потребуется немало времени, чтобы поверить во все это. – Она взглянула на стакан в руках и отпила немного шерри. – А я, очевидно, должна этому верить?

– Боюсь, что так, миссис Арледж. Но ведь это не отменяет всего того хорошего, что в нем было, его щедрость, его любовь и почтительное отношение к прекрасному, его юмор…

– Как вы смеете… – начала она, но заставила себя замолчать. – Бедный Эйдан, – и подняла глаза. – Суперинтендант, неужели это нужно подвергать широкой огласке? Неужели нельзя позволить ему покоиться с миром? Он же не виноват, что его убили. Если бы он умер ночью во сне, никто никогда не узнал бы об этой стороне его жизни.

– Хотел бы я вам обещать, что никто ничего не узнает, – откровенно ответил Питт. – Но если тот человек замешан в смерти мистера Арледжа, тогда все будет известно сразу же, как его арестуют. И уж конечно, во время суда все выйдет наружу.

У Далси был такой вид, словно сообщение поразило ее как громом. Прошло несколько минут, прежде чем она смогла сосредоточиться и задать следующий вопрос, а он беспомощно стоял рядом, от всей души желая хоть как-нибудь облегчить ее бремя.

– Вы верите, что этот… этот человек убил Эйдана, суперинтендант? – спросила она наконец, и голос ее выдавал то неимоверное усилие, с которым вдова держала себя в руках.

– Не знаю, – искренне ответил Томас. – Я склонен думать, что это не он. Нет никаких доказательств, что именно он убийца, но очень вероятно, что убийство Арледжа как-то связано с их дружбой.

Она нахмурилась, стараясь понять что-то непонятное и неуловимое.

– Не понимаю. Какое к этому отношение имел капитан Уинтроп? Или тот, другой – кондуктор омнибуса?

– Не знаю, – признался Питт. – Наверное, тут есть кто-то еще, чье имя нам пока неизвестно.

Миссис Арледж отвернулась и взглянула через окно в сад, залитый солнечным светом.

– Как это все отвратительно. Боюсь, я не в состоянии всего этого понять. – Она невольно содрогнулась. – Однако я, разумеется, окажу вам всю возможную помощь. Сейчас я думаю, что не знала Эйдана так хорошо, как воображала… Но вам только достаточно пожелать узнать все, что мне известно, и я расскажу.

– Благодарю. Я ценю вашу искренность, мэм, и ваше мужество.

Она взглянула на него со слабой улыбкой.

– Спрашивайте, суперинтендант, все, о чем вы хотите знать.

Томас провел у нее еще три часа, деликатно, но подробно расспрашивая о жизни Арледжа, задавал все вопросы, какие только мог придумать. Он опять осмотрел все принадлежавшие покойному вещи и взял с собой несколько мелочей личного обихода, которые она ему не дарила и которые, насколько ей было известно, он купил себе сам.

Вдова показала Питту все, о чем он просил, и ответила на все его вопросы с безыскусной искренностью, словно была слишком потрясена страшным открытием, чтобы оставить при себе даже те воспоминания, которые обычно бывают самыми дорогими и личными.

– Мы были женаты двадцать лет, – сказала она, задумчиво глядя на старую театральную программку. – Не знала, что он ее берег. Это был первый концерт, на который он меня пригласил. Я только что приехала из сельской местности, где выросла, и была очень наивна и необразованна. – Она все вертела в руках пожелтевшую от времени программку. – Вы бы тогда приняли меня за простушку, суперинтендант.

– Сомневаюсь, мэм, – с улыбкой ответил Томас, – я ведь тоже вырос в деревне.

Она быстро взглянула на него, и лицо ее впервые за все время потеплело.

– Неужели? Где? О, извините, это…

– Нет-нет. В Хертфордшире. В большом поместье. Мой отец был егерем. – Зачем он об этом рассказывает? Томас никогда и нигде об этом не упоминал; эта часть его прошлого вызывала болезненные воспоминания о потере, которая все еще язвила сердце; о несправедливости, которая никогда не могла быть позабыта.

– Да? – Ее ясные темно-голубые глаза смотрели на него с интересом, в котором не было ни тени неудовольствия. – Ну, значит, вы тоже любите землю, вы понимаете ее красоту, а иногда и то, что она бывает жестока? Ну, конечно, понимаете. – Она отвернулась и снова стала смотреть в окно, на крыши домов и небо. – Там кажется все настолько… чище… не правда ли? И честнее?

Питт подумал, что она должна сейчас чувствовать, какой гнев и смятение – при мысли о всех тех годах, которые она провела в замужестве, – и все было напрасно, они были полны предательством по отношению к ней, и даже лучшие ее воспоминания теперь напитались горечью. Далси оправилась бы от его смерти, эта чистая рана затянулась бы со временем; но рана от того, что он ее обманывал, останется навсегда. Арледж лишил ее не только будущего, но и прошлого. Вся ее сознательная жизнь, эти двадцать лет обратились в постыдное ничто.

– Да, – сказал Томас с глубоким чувством. – Гораздо честнее. Быстрое убийство одного животного другим есть необходимость природы и не может никого обесславить.

Она взглянула на него удивленно и даже с восхищением.

– Вы замечательный человек, суперинтендант. И я глубоко благодарна судьбе, что этим… ужасным делом занимаетесь именно вы. Я бы никогда не подумала, что кому-то удастся облегчить мне мою ношу, но вам это удалось.

Питт не знал, что и отвечать. Все слова казались невыразительными и плоскими, так что он молча улыбнулся и взял в руки другой клочок бумаги. Это было приглашение на охотничий бал. Медленно роясь в памяти, Далси припомнила, когда и как это было…

Томас ушел уже вечером, чувствуя сильную усталость и глубочайшую грусть. На основании того, что он узнал, в расследовании появлялись многочисленные обстоятельства, достаточно сложные и запутанные. Замешан мог быть Оукли Уинтроп. Барт Митчелл. Да кто угодно.

Питт приехал на Боу-стрит и увидел, что Телман ждет его на лестничной площадке у кабинета. Длинное умное лицо инспектора было сердито и озабоченно. Очевидно, он ждал уже давно.

– Что нашли? – спросил Питт, взойдя на лестницу.

– Да ни черта, – ответил Телман, идя за ним по небольшойлестничной площадке к двери кабинета, а затем и внутрь, не ожидая приглашения. – Ничего! Он и Арледж были любовниками, это очевидно, но хотя и это уже преступление, мы не смогли бы начать преследование по закону, не застав их за совершением оного. Исключение составил бы случай жалобы одного из них. Но Арледж мертв, и никакой жалобы последовать не может.

– Но Арледж не там был убит?

– Нет.

– Вы уверены?

– Разве только он сам не положил голову на край ванны и Карвел спустил ее потом в водосток, – язвительно ответил Телман. – Да, он там часто бывал, практически наполовину жил у него в доме, и я бы этому не удивился, но он был убит не там.

– Полагаю, вы и сад осмотрели так же тщательно?

– Ну, конечно, осмотрел! И не дожидаясь вашей просьбы. Он весь вымощен плиткой, повсюду клумбы или трава, и никаких свежих следов рытья. Там нигде не копали уже несколько лет. Я даже заглянул в чулан для угля и в домик садовника. Нет, мистера Арледжа убили не там. – И задумчиво нахмурившись, поджимая губы, спросил: – Вы собираетесь его арестовать?

– Нет.

Телман с облегчением вздохнул.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Я не вполне уверен, что это не его рук дело. Но я чертовски уверен, что мы не найдем доказательств его вины. – Он заморгал, словно ему это было неприятно. – Ненавижу арестовывать, когда потом оказывается, что для этого не было достаточно оснований.

Питт внимательно взглянул на него, пытаясь понять, что тот сейчас думает. Телман мрачно улыбнулся.

– И не хочу также арестовать человека неповинного, – добавил он ворчливо. – Хотя одному богу известно, кто же он, настоящий убийца.

Эмили буквально разрывалась надвое. Было чрезвычайно важно оказать всяческую помощь Джеку, даже если все их усилия окажутся напрасными – как, очевидно, и будет. Но ее также очень волновали дела Питта. От разных людей со связями в правительстве и политических кругах она слышала разные суждения и понимала, что среди них преобладают страх и осуждение. Никто ничего не мог предложить – ни идей, ни какой-либо другой помощи, – но постоянное возбуждение в обществе заставляло их опасаться за свое собственное положение и, следовательно, прежде всего и незамедлительно осуждать во всем других.

Теперь, когда была объявлена дата дополнительных выборов, наступала очередь речей и статей, которые надо было срочно писать и печатать – и ждать появления той или иной значительной общественной фигуры на балу и в концерте. Некоторые мероприятия были очень официальными – например, приемы для иностранных послов или прославленных общественных деятелей, другие – более свободного и непринужденного характера, как, например, сегодняшнее суаре. Так как Мина Уинтроп еще носила траур, пригласить ее было нельзя, и Далси Арледж также, но Эмили все же удачно вышла из положения. Она пригласила Виктора Гаррика, чтобы он сыграл на виолончели и тем самым развлек гостей; и, естественно, она пригласила вместе с ним и Тору Гаррик. Эмили не вполне представляла себе, как все пройдет, но ведь не обязательно видеть цель, чтобы ее добиваться.

Почти все гости были приглашены в политических видах, все так или иначе влиятельные люди, и чтобы успешно осуществить это начинание, требовалось приложить значительные усилия. Времени для приятной легкой болтовни не будет. Каждое слово должно быть тщательно подобрано и взвешено. Эмили стояла наверху лестницы и смотрела вниз на море голов. Волосы у мужчин были зачесаны гладко, женские же являли собой очень сложные и изысканные куафюры. У многих они были украшены перьями, тиарами и заколками с драгоценными камнями. Эмили старалась сосредоточиться. Здесь было столько же врагов, сколько и друзей – и не только врагов Джека, но и Томаса. Некоторые из них вхожи в «Узкий круг», другие – на его периферии, как, например, некогда был Мика Драммонд, вряд ли даже подозревая, что это значит. Те, кто вхож в «Круг», достигнут высших степеней власти, смогут получить огромное влияние на жизни других людей, если потребуется, и будут достаточно могущественны, чтобы подвергнуть ослушавшихся, или изменивших делу, или хотя бы подозреваемых в непокорности и неверности ужасающим карам. Однако никто из посторонних не знал, кто есть кто. Можно было видеть только приветливые лица утонченных джентльменов, рассыпающихся в банальных любезностях, или этаких совершенно безвредных на вид старичков с белоснежными сединами и снисходительной улыбкой.

Эмили внезапно встрепенулась.

Сверху она увидела светлую шевелюру Виктора Гаррика, так и сиявшую в свете канделябров, и начала спускаться, чтобы поздороваться с молодым музыкантом.

– Добрый вечер, мистер Гаррик.

Он стоял с виолончелью, всячески оберегая ее от толчков. Это был прекрасный инструмент, блестевший на солнечном свету темным лаком цвета шерри, великолепных округлых пропорций. Изгибы корпуса вызывали у Эмили желание протянуть руку и прикоснуться к нему, но она понимала, что это будет бесцеремонно. Виктор держал виолончель, словно обнимал любимую женщину.

– Я вам так благодарна, что вы согласились прийти, – сказала она. – Услышав, как вы играете на поминальной службе, когда хоронили капитана Уинтропа, я даже не могла подумать, чтобы пригласить кого-нибудь другого.

– Благодарю вас, миссис Рэдли, – Виктор улыбнулся и встретил ее взгляд с необычной для него открытостью. Казалось, он хотел удостовериться, что она действительно думает так, как говорит, и понимает музыку и ее значение, ее суть и ценность, а не просто вежлива с ним. По-видимому, юноша был удовлетворен наблюдением, на его лице медленно расцвела улыбка. – Я с удовольствием буду играть.

Эмили раздумывала, что бы еще сказать, – ситуация к этому располагала.

– У вас прекрасная виолончель. Она старинная?

Его лицо сразу потемнело, и в глазах появилось страдальческое выражение:

– Да. Это, конечно, не Гварнери, но она тоже итальянская и относится примерно к тому же периоду.

Эмили смутилась.

– Но ведь это же неплохо?

– Она изумительна, она прекрасна, – произнес Виктор яростным шепотом, – она бесценна. Деньги тут ничего не значат, они бессмысленны рядом с красотой подобного рода. Деньги – это просто много бумажек, а тут страсть, красноречие, любовь, горе – все, что имеет смысл в жизни. Это голос человеческой души.

Эмили уже хотела осведомиться, не оскорбил ли его кто-нибудь, предлагая за виолончель презренный металл, когда вдруг заметила царапину, довольно глубокую, на совершенно ровной и гладкой поверхности дерева. Эмили очень огорчилась. Инструмент обладал многими свойствами человеческой души, но не даром самоисцеления. Эта царапина останется навсегда.

Она взглянула на Виктора. В его глазах бушевала ярость. Слова тут были не нужны. В этот момент она полностью разделяла с ним отвращение беззащитного артиста, столкнувшегося с вандализмом, бессмысленным уродованием невозвратимой красоты.