Бог ищет тебя Елистратова Лола
Через щели между шторами пробиваются пыльные солнечные лучи. Чертят изломанные линии на потолке. Рябь мыслей в голове: непрерывный монолог, который прерывается, как начался, – вышел из молчания и теряется в неизвестности.
Музыка опять изменилась. Отрывистый, синкопированный ритм играется с ироничной беззаботностью; он по-старомодному монотонен, ходит кругами, как старый граммофон.
Лениво оправдываться перед собой: мне же просто интересно. Захватывающая интрига, шпионский детектив. Я играю.
Да, мне необходимо получить эти документы.
Почему необходимо, неважно.
Необходимо.
Для этого надо соблазнить Диму.
Так и сказать: «соблазнить». Не «переспать», а «соблазнить» – тоже по-старомодному. Слово меняет смысл действия. Превращает банальную гостиничную интрижку в эстетскую метаморфозу культового танца, в «Кносскую песнь».
Пусть я буду не Лиза Кораблева, а Далила, похитившая волшебную силу Самсона, который доверился ей.
Совсем не трудно представить себя Далилой: главное не вставать с кровати, не шевелиться, не думать о том, что на самом деле будет дальше.
Или вот еще: Юдифь. Я могла бы быть Юдифью. Пришла бы к ассирийским шатрам, тонкая, красивая, бряцая звонкой бахромой, и грозный воин Олоферн, циник, язычник, прошедший многие страны, огонь, воду и медные трубы, влюбился бы в меня как ребенок. И я бы сказала ему: «Я твоя». Библия не говорит, воспользовался ли Олоферн этим предложением. Известно только, что он напился и заснул, а Юдифь отрубила ему голову и ушла со страшной добычей домой. А может, он позволил себя напоить, понимая, что идет на смерть? Потому что полюбил меня?
Да, я Юдифь, и мне нужна только голова Олоферна. Я вовсе не хочу, чтобы он овладевал мною. Мне необходимо получить документы, и я вынуждена соблазнить его.
Да-да.
А уж даст он себе отрезать голову добровольно, по любви или в пьяном сне… Разве мне важно, какие чувства испытает в этот момент полководец вражеского стана, угрожающий разорением моему городу?
Больше вопросов, чем ответов.
Музыка мгновения: почти джаз. Короткие фразы мелодически не определены; еле заметно изменяясь с каждым повторением, они выталкиваются в новое гармоническое окружение.
В глубине души все равно приходится признать, что я влюблена в него. Фу, как глупо! С какой стати мне влюбляться в него? Он не выдерживает никакого сравнения с Андреем.
Но вот – голубая льдинка застряла в сердце, как у Кая, а теперь тает. Стоит подумать, что сегодня он возвращается из Новгорода, как лед тает, ломается извилистыми трещинами, медленно, с паузами начинает проступать через них вода. Лепестки цикламена, след от удара длинного бича: напряженное вихреобразное движение словно готово выплеснуть формы за пределы листа.
И если лед тает, то это из-за Димы, а не из-за того, что вернулся Андрей.
Вот такие любопытные аккорды: смешение, непрерывная смена тональностей.
Мне нужно получить документы, и для этого я должна его соблазнить, – да не нужно мне никаких документов, я до смерти влюблена в него, но я боюсь себе в этом признаться, мне стыдно думать об этом, поэтому я говорю себе, что мне нужны документы.
Не желание, а необходимость.
Я Юдифь.
Юдифь с мерцающего золотого полотна Климта. Искаженное, опьяненное, дионисийское лицо, выступающее из иконного золота фона, словно из стихии вечной женственности.
2
ДРЯБЛЫЕ ПРЕЛЮДИИ ДЛЯ СОБАКИ
Играть в медленной спешке.
Из «Советов исполнителям» Э. Сати
Потом в действие включается телефон.
Телефон становится центром комнаты и центром жизни. Стоит на столе, как языческий божок, а я смотрю на него и фантазирую, как отвечу Диме, когда он позвонит:
– Ты сделаешь это для меня. Ты уже знаешь, что сделаешь это для меня. И завтра, когда меня будут проносить в носилках мимо торговцев идолами через мост, я буду смотреть на тебя сквозь кисейное покрывало, я буду смотреть на тебя, может быть, я улыбнусь даже. Ты хорошо знаешь, что сделаешь то, чего я от тебя требую. Ты это хорошо знаешь, неправда ли? Я же это знаю.
Но он не звонит и не звонит, вот досада.
Чем заняться? Подойти к зеркалу, полюбоваться собой? И царица хохотать, и плечами пожимать, и подмигивать глазами, и прищелкивать перстами?
Не хочется.
Или, пожалуй, позвонить ему самой?
Нет, нельзя. Шаги в танце должны быть медленные, осторожные, как у кошки, которая крадется за птичкой. А то птичка раз – и улетит.
Нельзя ни за что.
Придя к этому окончательному выводу, быстро схватить трубку и набрать Димин номер.
«Абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети».
Черт.
Вот ведь глупость: ситуация так понятна, что только от этого становится непонятной. Наивность, гротеск и абсурд. Словно саркастические названия, которые Сати давал своим пьесам: «Засохшие эмбрионы», «Арии, от которых все сбегут»… И правда сбегут…
Еще, что ли, попробовать?
Палец нажимает на кнопки телефона, кровь отбивает в ушах дурацкие такты. Ура, звонки на том конце! А что ура-то? Лучше бы он был опять отключен…
Точно лучше?
Может, положить трубку, пока не поздно?
– Я слушаю, – голос напряженный, усталый.
– Здравствуйте, Дима, – голос вкрадчивый, нежный.
– Лиза, здравствуйте, – похоже, обрадовался.
Точно обрадовался?
– Простите, Лиза, я сейчас на переговорах. Я очень скоро вам перезвоню.
– А…
– Был рад вас слышать, – и гудки в трубке: пум-пум-пум.
Вот зачем мне все это? Была бы здесь Марина, гадалка по кофейной куще, она бы сказала: «Ты только посмотри на него. С первого взгляда видно, что у него в голове тараканы. Причем большие тараканы – зверюги, динозавры целые. Плюнь ты на него, пусть один пасет своих динозавров».
Да он мне и не нужен вовсе.
Мне нужны документы, что, забыла?
Поэтому я сейчас буду соблазнять его. Правда, непонятно как, но буду. Например, могу сказать ему:
– Твой рот, Иоаканаан, в твой рот я влюблена. Он как гранат, рассеченный ножом из слоновой кости. Твой рот краснее, чем ноги тех, кто в давильне мнет виноград.
Что ты, Лиза, любой мужчина – а что уж говорить про него, пугливого, – убежит на край света от таких речей.
А я буду кричать ему вслед:
– Твой рот словно лук персидского царя, выкрашенный киноварью, с рогами из кораллов. Нет в мире ничего краснее твоего рта… Дай мне поцеловать твой рот…
Ты увлеклась, Лиза, тебе нужны только документы.
Да, но знаешь, мне так смешно становится от мысли, что он боится меня. Сам не знает почему, но боится. Мне от этого очень смешно, весело – особенно сейчас, на безопасном расстоянии. Мир словно перевернулся: охотник не он, а я, и я больше не в голубом.
Я в красном, и это здорово.
Столп красных искр: звонит телефон.
– Я на одну минутку, – голос глухой, недоверчивый. – Может быть, встретимся сегодня вечером?
– Давайте.
– Тогда в семь внизу, в холле?
– Хорошо, – разговор в ритме «Дряблых прелюдий для собаки». К нотам Сати приложил рисунок занавеса, поднимающегося над косточкой.
А почему косточка? Почему собака?
Потому что «Собачий вальс», «Любовные песни для моей собаки» Россини и цинизм Диогена?
Уж не знаю, что имел в виду Эрик Сати, но про себя могу сказать одно: я съем тебя и обглодаю твои косточки. Станцую и в награду попрошу твою голову на серебряном блюде.
Таково вечное желание темной танцовщицы.
Саломея, целующая мертвые губы на отрубленной голове.
Юдифь с мечом, влюбленная в Олоферна.
Ах, любимый… хабиб, хабиб… любимый…
Что я могу дать тебе?
Ничего.
3
ТРИ ГРУШЕВИДНЫХ ОТРЫВКА
Надень повязку на звук.
Из «Советов исполнителям»
Э. Сати
Между прочим, времени уже очень много. До семи часов осталось – сколько? Всего-то ничего! – а еще надо успеть собраться, навести красоту.
Ах, самые сладкие моменты в жизни, моменты, любимые всеми женщинами без исключения, – подготовка к свиданию. Отсчет от обратного: сколько еще есть времени. Как в книжках по косметологии: «если у вас есть три часа перед свиданием», «если у вас есть два часа», «час», «полчаса»… Два – три – полчаса, пахучие и душистые, как грушевый десерт «Елена Прекрасная».
И лицо сияет, покрывается розовым румянцем – конечно, ты же мажешь на него уже третью маску подряд, ты вывалила целую гору тюбиков и флаконов из шкафчика в ванной и теперь колдуешь над ними, как заправская ворожея. Любой мужчина ужаснулся бы примочке из овечьей плаценты или экстракту акулы со ста травами, но нам все нипочем – все, хоть помет летучей мыши, лишь бы быть красивой. Сам процесс так увлекателен, что временами даже забываешь о его цели и объекте. Потому что нет, решительно никто из них не достоин такого титанического труда. Один маникюр чего стоит: попробуйте-ка ровно намазать темный лак для ногтей.
И еще потом его высушить.
Правда, приходится признать, что не будь объекта, не было бы и процесса. Диалектика.
Впрочем, в этих вещах лучше никого не слушать и полагаться только на интуицию. Как Сати, который писал новаторскую музыку и считал, что главное – это быть правым в своих собственных глазах. Культура парадокса. Сати заявлял: «В молодости мне говорили: «Вы увидите, когда вам исполнится пятьдесят». Вот мне пятьдесят, а я так ничего и не увидел».
И еще: «Я родился очень молодым в очень старом времени».
Лиза включила душ и стала смывать с тела остатки пилинга, делающего кожу шелковистой. Провела ладонью по животу: да, на ощупь чистый шелк. Погладила себя по бедру.
Чья это рука – моя, его? Внезапно становится горячо, словно под кожей быстро пробегает легкий жар, – из душа льются струи воды, стекают по распущенным длинным волосам.
Его руки скользят по золотым волосам.
Это же твои волосы. Твои волосы, Мелизанда. Они падают на меня с башни, и они любят меня, любят в тысячу раз больше, чем ты…
Вытереться большим пушистым полотенцем. Накинуть махровый халат и пройти в комнату, к большому зеркалу.
Если бы было время, можно было бы заглянуть в записи, небрежно разбросанные по столу, в тетрадку с проектом статьи. Можно было бы прочитать:
«Основные образы стиля модерн (подчеркнуто): поцелуй, страсть, чувственное буйство, искушение, грех, изнеможение от экстаза.
Но и в самом порыве, в самом экстазе – ущербность, перенапряжение, надрыв.
Поцелуй. Поцелуй Сфинкса».
Но времени на чтение нет.
Чем ближе стрелка часов подходила к семи, тем страшнее становилось Лизе.
Пока она собиралась, прихорашивалась, примеряла платья, время летело легко, но в половине седьмого… Она еще пыталась обмануть себя, отвлечься: подкрасить глаза, а вот здесь помада лежит неровно… но в половине седьмого на нее нашла настоящая лихорадка.
Руки трясутся, в глазах темно, и страшно, страшно, Господи, хоть бы ничего не было, и пусть я потратила впустую целый день, неважно, но лучше бы ничего не произошло, я боюсь, боюсь. А внутри – словно вибрация, которая усиливается, и усиливается, и доходит до пика, и там, на пике, разрешается хрипящим от напряжения телефонным звонком.
– Лиза, – сказал Дима, – у меня ничего не получается. Приходится идти на ужин с деловым партнером.
Мгновенная обида и облегчение.
– Простите меня, пожалуйста.
Черт!
Слава Богу!
4
JACK-IN-THE-BOX[1]
Звучание легкое, как яйцо.
Из «Советов исполнителям»
Э. Сати
И чем теперь заняться?
Лиза вздохнула и посмотрела на себя в зеркало. Отвела прядь волос с щеки. Повернулась в профиль, улыбнулась своему отражению.
«Не сидеть же весь вечер одной, в конце концов», – подумала она.
А потом: «Не пропадать же макияжу. Спущусь вниз, на первый этаж, посижу в баре. А там посмотрим».
Выйдя из лифта в гостиничном холле, Лиза тотчас же увидела его. А может быть, он заметил ее еще раньше, еще в дверях лифта, потому что вскочил с места и метнулся к ней, как чертик из коробочки:
– Лиза…
Ну хоть макияж не пропал зря.
– А мне делать было нечего, и я спустилась в бар. Правда? Или хитрю? Надеялась все-таки встретиться с ним? Вроде бы нет, но что-то там внутри, глубоко, наверное, надеялось. В сущности, случайная встреча… Но разве случайные встречи бывают случайны?
– Я тут со своим партнером… – пробормотал Дима.
Он подошел слишком близко к Лизе: на нее мгновенно пахнуло табаком и чуть-чуть – одеколоном, разом окатило красной волной слишком интимного запаха, который на секунду заслонил весь окружающий мир.
«Боже мой, не может быть, что я это испытываю», – подумала Лиза.
Не может быть, но факт: меня неудержимо тянет к этому чужому, незнакомому человеку. Не к мужу, а к этому ненужному, постороннему.
Но ведь это по расчету, из-за документов.
Это я играю.
Да? Ведь правда? Играю?
Дима, казалось, не знал, что ему предпринять.
– Давайте я вас с ним познакомлю, – предложил он неуверенно.
В холле играла негромкая фоновая музыка, которую обычно пускают по вечерам в дорогих гостиницах. «Музыка счастья» – «музыка мебели». Музыка, превращенная в предмет обстановки, – изобретение Эрика Сати. Она напоминала Лизины чувства, которые девушка пыталась использовать по расчету.
– А я вам не помешаю?
– Вы мне уже помешали, – ответил Дима со смешком. – Вы и сами не представляете, как вы мне помешали, госпожа Кораблева.
– Что-то я вас не понимаю.
– Не притворяйтесь. Все вы прекрасно понимаете. Пошли знакомиться.
На диване, с которого минуту назад вскочил Дима, сидел человек-живот. Живот начинался от подбородка и без усилия переходил в колени; на спине тоже был живот. Переход к голове отмечался узлом галстука. Над галстуком помещалось багрово-красное лицо, опушенное трогательным венчиком редких седых волос.
Живот спал. В своем жидком белесом нимбе он напоминал карикатуру на младенца Христа.
– Смотри, он спит, – сказала Лиза шепотом, от неожиданности даже назвав Диму на ты.
– Он всегда спит, – ответил тот, тоже шепотом.
Монстр причмокнул во сне губами и выпустил из ноздрей жирную струю смачного храпа. Молодые люди притихли: они стояли перед ним, как Гензель и Гретель, маленькие дети перед сказочным людоедом.
– Это Лионель, – сказал Дима. – Он из Лиона.
Лизе с каждой минутой становилось все смешнее:
музыка, стилизованная под цирковое шоу.
– И еще, наверное, из «Лионского кредита»? – спросила она, хихикнув. Она забыла, откуда в ее голове взялся этот «Лионский кредит». Забыла искренне, словно ночного разговора с Андреем и в помине не было.
– С чего вы взяли про «Лионский кредит»? – быстро отреагировал Дима.
– Да не знаю… так… Просто – созвучие.
– Ах, созвучия! – усмехнулся Дима.
Нахмурился, словно обдумывал что-то, а потом вдруг сказал:
– А может, все-таки пойдем вместе ужинать?
Громкая цирковая музыка: диссонансы, ноты фальшивой радости.
– У вас же этот… Лионель…
– Да надоел он мне, – неожиданно заявил Дима. – И все мне надоело.
Он нагнулся и тронул людоеда за плечо; тот легонько дернулся, открыл глаза и, не мигая, уставился на Диму.
– Да, Димитри, – сказал он по-английски, словно разговор не прерывался ни на минуту. – Что ты говорил?
– Это Лиза, – без всяких предисловий сообщил Дима, подталкивая оробевшую девушку в сторону человека-живота. – My girl-friend.
– Рад познакомиться, – Лионель улыбнулся, обнажив два ряда совершенно гнилых, сточенных зубов. Лиза смотрела на него во все глаза и не знала, что и думать.
Людоед взял ее ладошку багровой рукой-животом и потряс: Лизина тоненькая ручка безвозвратно утонула в мокром жире.
– Сейчас мы все вместе поедем ужинать, – твердым голосом произнес Дима.
– Но… Димитри… – прошипел живот, мгновенно закипая, как чайник со свистком. – У нас же конфиденциальный разговор… Мы же собирались обсудить возможности кредитования…
В горле у людоеда заклокотало, глаза налились кровью и полезли из орбит. Казалось, еще секунда – и в гневе он сорвется с дивана и ринется вверх по стене, оставляя на лепном потолке «Англетера» следы от огромных рифленых подошв.
– Я уже полгода с тобой обсуждаю возможности кредитования, – ответил Дима, тоскливо поглядев вверх, на отпечатки Лионелевых ботинок. – Могу я хоть раз в жизни провести вечер в приятном обществе?
По малиновому лицу лионца потекли ручейки пота.
«Сейчас его хватит удар от злости», – подумала испуганная Лиза. Ей стало жалко чудовище, которое страдало по ее вине.
Но Лионель, как паровоз, выдохнул воздух и неожиданно спокойно сказал:
– Удивительно, как можно тратить столько времени на совершенно бесполезные вещи.
– Ну что, пошли? – спросил Дима у Лизы.
– Пошли, – ответила она просто.
Они посмотрели друг на друга.
Кошка спрыгнула с крыльца и направилась к птичке.
Охота началась.
Потом оба повернулись к Лионелю: он опять спал.
– Может, ему плохо? – спросила жалостливая Лиза.
– Да нет, он всегда так. Чуть что, засыпает. Накричится – и сразу спать. Это у него такой способ расслабляться. А вообще-то он трудоголик.
– Какой же он странный! – Лизе хотелось подойти поближе и как следует рассмотреть эту диковинную заводную игрушку, но человек-живот во сне присвистывал, сотрясался, и приближаться к нему было страшно – словно к работающему паровому котлу.
– Да ничего в нем странного нет. Все ясно и просто, однолинейно.
– А я думала, французы другие.
– Какие?
– Ну… тонкие, галантные.
– Всякие есть. И тонкие тоже встречаются. Но только не этот, – Дима взглянул на спящего Лионеля. – Слишком прямой, загубит мне все дело.
При этих словах людоед опять проснулся и, не мигая, уставился на партнера.
– Все, поехали кушать в «Аквариум», рыбка моя, – сказал ему Дима по-русски.
5
ТРИ ЭЛИТНЫХ ВАЛЬСА ДЛЯ ПРЕСЫЩЕННОГО СНОБА
Прорабатывать внутри себя.
Из «Советов исполнителям»
Э. Сати
Ресторан «Аквариум» находился на корабле, за Биржевым мостом. Машина подъехала к самому входу: Лиза открыла дверь и с опаской выставила туфельку на мокрую набережную.
Осторожно ступила на трап.
Дима поддержал ее под локоть.
Ресторан был набит до отказа, яблоку негде упасть: праздновалась какая-то вечеринка. По трапам сновали веселые девушки в вечерних платьях.
Столик, заказанный Димой, оказался в самом дальнем углу, у большого иллюминатора. Лиза села напротив, спиной к залу, и стала смотреть на ледоход. Быстрое невское течение завихрялось вокруг корабля, швыряло вперед расколотые льдины, несло их дальше, к морю.
Над черной водой расцветали брызги разноцветных огней: по случаю вечеринки устраивался фейерверк.
Надо же, опять фейерверк.
Официант зажег на столике свечу под стеклянным колпаком и раздал толстые меню в мягких кожаных обложках.
Лионель нахмурился и стал читать.
Дима тоже.
Лиза помалкивала.
– Господи, как же мне все надоело, – зачем-то опять повторил вдруг Дима и бросил меню на тарелку.
– Зачем предъявлять претензии к Богу? Возможно, он так же несчастен, как и мы, – проговорила Лиза, не отводя глаз от окна.
– Это кто сказал?
– Эрик Сати.
– А кто это? – спросил гигантский механизм, с неохотой отрываясь от раздела «Горячие закуски».
– Ну кто… не иначе как композитор, кто же еще, – ответил Дима.
– А чем занимается твоя girl-friend, Димитри? – поинтересовался Лионель.
Читать бесплатно другие книги:
