Шпион Тамерлана Посняков Андрей

– А и затянем, – хохотнул Милентий. – Давай какую знаешь, а я подпою.

Подумав, Раничев затянул «Пастушонка», известный в рязанской земле шлягер:

– Ой да шел, пастушок, пастушонок. Ой да, по лугу, лугу…

– По лугу клеверному…

– По лугу клеверному да меж оврагами…

– Меж оврагами, меж березами…

– Меж березами, по сырой земле…

Спев «Пастушонка», без перерыва затянули другую, веселую:

  • Как сбирались питухи
  • Пиво пить, пиво пить.
  • Пиво пенное, да полну кружицу.
  • Да полну кружицу,
  • Да корчажицу.
  • Выпьем! Эх-ма, выпьем!

– Эк выводят, собаки, – прислушался во дворе стражник, оглянувшись, присел у самой двери, слушал. Аж глаза от удовольствия закрыл.

Утром пришли за смердами. Выгнав их на улицу, стражники с грохотом захлопнули дверь так, что откуда-то сверху посыпалась труха. Просыпаясь, Раничев протер глаза, поежился – все ж таки холодновато было спать-то.

– Завтра и наш черед, – посмотрев вслед ушедшим, усмехнулся Милентий, подмигнул Ивану. – Чудно вчера распелись, а?

– Да уж, – Раничев улыбнулся. – Что и сказать, душевно. Еще б гудок или гусли…

– Ага, – хохотнул Милентий. – И сопель, свирель, посвистель… – Глаза его вдруг стали серьезными. Оглянувшись на дверь, он переместился ближе к Ивану:

– Так где ты петь выучился? Только не говори, что с купцами.

Иван пожал плечами:

– Я же сказал, что был скоморохом, странствовал.

Милентий кивнул одному из своих парней:

– А ну, Митря, постой у двери.

Продолжил, понизив голос:

– Я скоморошьи ватажицы, почитай, все ведаю. А ты кого знаешь? – Цыганистые глаза его внимательно смотрели на Ивана.

Тот улыбнулся:

– Салима когда-то знавал, Оглоблю покойничка, Ефима Гудка.

– И язм этих ведал, – прошептал Милентий. – С Гудком когда-то давно в одной ватаге хаживали.

– То дружок мой был первейший. – Иван вздохнул. – Где-то теперь ходит? Говорят, на Москву подался.

– Может, и на Москву, там сейчас богато. Жаль мы там не будем – казнят завтра и нас и тебя, мил человек Иване.

– То есть как это казнят? – не понял Раничев. – Просто так? Без суда и следствия?

– Просто так, – подтвердил Милентий. – Без суда и… Хотя видоков-послухов к нам все ж таки приведут, в самый последний момент. Феоктист-тиун…

Нагнувшись, Милентий поведал Раничеву весьма интересные вещи, касаемые одного из самых влиятельных людей князя Олега Ивановича Рязанского. Оказывается, Феоктист – что о нем вряд ли кто бы сказал – был убежденным противником пыток. То есть пытки-то, конечно, применялись, но лишь к тем, чья вина и без того особых доказательств не требовала, ко всем, кто совершил преступления очевидные, можно сказать – почти что на виду у всего люда. Ну и к простонародью – закупам, холопам, смердам – тоже. Что же касается других, более знатных, с виной, требующей веских доказательств, тут поступали иначе. Феоктист их вообще предварительно практически не допрашивал, да и пытать не велел, так, стращал только. В таких запутанных случаях вину свою обвиняемый обычно узнавал, стоя на подготовленном для казни помосте, можно сказать – прямо на плахе. Обычно перед казнью выступали и свидетели-послухи, много – человек двадцать, – взявшиеся неизвестно откуда. Неподготовленные подсудимые, так до конца и не ведая, в чем их обвиняют, терялись и даже не всегда могли толком ответить на задаваемые княжьим тиуном вопросы. Впрочем, их никто уже особо и не слушал. Заслушав послухов, тиун кивал стражам, палач вскидывал топор – и отделенная от туловища голова татя, к бурной радости собравшихся зевак, подпрыгивая, катилась к краю помоста. Действуя таким образом, Феоктист убивал сразу двух зайцев – не давал возможности подсудимым выстроить линию защиты и приобретал славу справедливого и принципиального судьи. Судьи волею князя.

Встрепенулся Иван, когда Милентий закончил:

– Так я ж свою вину знаю! Феоктист этот мне сразу сказал…

– Это тебе только так кажется, паря, – покачал головой Милентий. – Феоктист хитер да коварен. Специально запутывает. Так что жаль, что не бил кат ни нас, ни тебя. Если б били, вон как ушедших смердов, значит, не казнили бы смертию, так, к батожью бы приговорили да отпустили потом с расквашенными спинами. А раз не бьют – дело плохо.

– Так что же делать? – озаботился Раничев. – Это значит, нас уже, считай, и приговорили?

Милентий молча кивнул, потом снова оглянулся зачем-то – может быть, просто по привычке – зашептал:

– Есть у меня на воле верные люди, отбить могут, знака только ждут, да вот как подать?

– Ну тут уж я вам ничем помочь не могу, – закашлялся Раничев. – Хоть и рад бы.

– Ошибаешься, – усмехнулся Милентий. – Можешь. Пока еще можешь. Есть у меня и тут человече, да только не уговориться никак. Нас-то уж никуда не поведут бел! А ты тут, почитай, первый день, значит, Феоктист тебя еще вызовет – мозги запутать. Так слушай, что делать дале…

– Думаю, по второму варианту лучше выйдет, – выслушав, предположил Иван. – Хотя, конечно, он и опасней, да зато неожиданнее…

– Спроворь сперва тот, – усмехнулся Милентий.

Феоктист не заставил себя долго ждать. Солнце еще едва дошло до полудня, как за Раничевым пришли стражники. Выйдя на улицу, Иван зажмурился – хороший был денек, солнечный, морозный, совсем не ноябрьский. Хрустел под ногами недавно выпавший снежок, чистый, искристо-белый – глазам было больно смотреть. Оглянувшись на стражей, Раничев громко застонал, держась за живот. Те не прореагировали, повели по натоптанной тропинке дальше. Вот и знакомое здание с комнатой следствия и пыточным подвалом, бесшумно отворилась дверь – хорошо были смазаны салом петли. Феоктист встретил узника на пороге, стоял, пощипывая бороду, улыбался елейно:

– Ай, проходи, проходи, мил человече! Вот и воевода, Панфил Чога, вчера в деяньях своих премерзких признался… А ты что ж запираешься? Садись, садись, человече, не стой. Чего стонешь-то?

– Живот схватило. – Раничев вымученно улыбнулся. Глядя на прямо-таки лучившегося хитростью тиуна, он уже и не думал, что сработает предложенный Милентием трюк. Уж слишком детский.

– Чай, отравился чем? – участливо поинтересовался Феоктист.

– Да и не ведаю, – глухо ответил Иван. – Со вчера еще пучит всего. Как бы не опростаться…

Поморщившись, тиун кивнул стражникам:

– Отведите к уборной. Да смотрите у меня! – Он погрозил кулаком.

Выгребная яма с дощатой будкой находилась шагах в двадцати, рядом. Построена была на совесть, даже украшена узорочьем.

– Шевелись там, – распахнув дверь, ворчливо произнес стражник.

– Да я быстро…

Иван и в самом деле управился быстро. Вытащить из порток нацарапанную кровью на обрывке рубахи записку да засунуть ее в щель над стульчаком – делов-то на секунды!

– Все, ребята, готов!

– Ну вот, как брюхо-то? – по приходу участливо осведомился Феоктист. – Прошло?

– Да ничего, благодарствую, легче…

– Ну раз легче, так полезай в подпол! – расхохотался тиун. – Сам полезешь али стражникам подмогнуть?

– Сам.

Страж открыл крышку, и Иван, стараясь не расшибить лоб, по узкой лесенке соскользнул в камеру пыток.

– Погодь маленько, Арсений, – заглянув, приказал тиун. – Посейчас спущусь, закончу вот тут, с грамотцами…

Он закрыл люк и, усмехнувшись, вышел на улицу. Посмотрел на блестевший в лучах солнца снежок, на голубое небо, на деревья в инее, поморщился почему-то и прямиком направился к уборной. Войдя, забрался на стульчак, вытянул руку… Вытащив из щели записку, развернул, ухмыльнулся:

– Ага! Ну так и знал…

Выйдя из уборной, позвал с башни стражей:

– Сядете тут и сидеть будете безвылазно.

– Но, батюшко…

– Я сказал – сядете! Или – на дыбу захотели?

– Так, а чегой сидеть-то?

– Ждать будете. Как кто пойдет в уборную – хватать и ко мне! Все ясно?

Стражи угрюмо кивнули.

– Ну вот и славненько, – тиун потер руки. – Давно я гниду эту выискивал…. Теперь уж найду всяко. Хоть всю седмицу пущай там сидят стражи… Ой не зря, не зря пса того вызвал, ой не зря!

Фривольно напевая что-то похожее на похабные частушки, Феоктист не торопясь направился обратно.

– Брат мой, Нифонт, поклон тебе передавал, – оглянувшись на захлопнувшийся люк, тихо сказал палач.

Раничев кивнул, улыбнулся:

– Хоть кто-то помнит.

– Нужон ты ему зачем-то был, жаль вот, схватили тебя.

– А уж мне-то как жаль! – засмеялся Иван.

– Не смейся, – строго произнес кат. – Слушай, – он снова оглянулся на люк и зашептал, смешно морща нос: – То, что о воеводе Панфиле тебя выспрашивают, – лжа все, никто не трогал Панфила, и цепляться к нему князь не собирается. В вину тебе другое поставят, что – не ведаю, хитер Феоктисте. – Палач немного помолчал, потом вскинул глаза. – Брат помочь просил – помогу. Умрешь быстро и почитай что без боли.

– Вот спасибо, утешил! – не удержался Иван, хотя и понимал – за подобное предложение ката искренне благодарить надо.

– Не за что, – улыбнулся палач. – Смерти тебе не миновать, знай. Пытать не велено. Вот ежели б пытали – тогда б вывернулся бы…

– Вины моей, значит, не знаешь? – задумчиво переспросил Раничев.

– Не знаю, – кат покачал головой. – Вызнаю – скажу, хотя… Хотя и времени-то у тебя, господине, нет. На завтра с утра казнь назначена. Тогда и вину узнаешь. Ежели спросит тиун, что перед смертию пожелаешь, – он это любит при честном народе спрашивать, пожелай, чтоб я тебя казнил, никто другой. Там еще Сергуня есть, кат молодой, новый, – так у него, по неумельству, смерть лютая. Только меня проси, а я уж… – Палач вздохнул. – В обиде не будешь.

– Поклон брату, – неожиданно засмеялся Иван. И в самом деле – ситуация сложилась в чем-то даже прикольная. – Да, вот еще… – Услыхав наверху шаги, он заговорил быстрее: – Авраамку, младшего дьяка, сумеешь ли разыскать сегодня? В обители, в гостевой, келья его.

– Разыщу, – кивнул кат…

Впуская дневной свет, наверху распахнулся люк. Раничев едва успел закончить.

– Ну хватит сидеть, вылазь! – с усмешкой произнес Феоктист.

Не разговаривая больше, тиун сразу передал узника страже. Чего, спрашивается, и вызывал?

Утром хмурилось. Дул злой пронизывающий насквозь ветер, выл, буранил, кружа поземкой. Пытаясь растереть скованные за спиной руки, Иван ежился – однорядку тюремщики отобрали, сволочи, хорошо хоть кафтан оставили, все не так холодно, вон один из парней-сидельцев, Клюпа, почти что в одной рубахе, лишь плечи накрыты рядном. Процессия растянулась – впереди, в возке, ехал Феоктист, за ним – конно – дьяки и стражники. Пешие, вооруженные копьями стражи шли по бокам и сзади. Народу по пути попадалось мало – то ли погода подвела, то ли просто не торговый был день, так чего без надобности шастать? На казнь, конечно, хорошо бы взглянуть – так было бы солнышко, а то что эдак сопли морозить. Как успел шепнуть Милентий, казнить решили на старой площади, что близ угловой башни. Не центр, не Торг, так себе площаденка, укрытая снегом грязь, пара деревянных церквушек да наскоро сбитый помост. Так, для средней руки казней. И в самом деле – Милентий с его парнями да Иван – не велики бояре, им и такой помост сойдет, а народу для многолюдства уж завсегда согнать можно, хоть тех же дворовых с ближайших усадеб. Да и не нужно было на этот раз особого многолюдства, хотя и, грех сказать, льстило оно Феоктисту, даже как-то приподнимало в собственных глазах, радовало… ну, да сегодня он по другому поводу радоваться собирался. Аж извертелся весь в возке по пути, предчувствуя развлечение. Посматривал, косил глазом на узников, ухмылялся. Стража была обычной, хотя, конечно, можно было б и побольше взять воев, но – куда? И тех, что есть, вполне хватит, чай, не сражаться с кем едут. Вот уже и завиднелись за заборами маковки церквей с кружившими над ними воронами, черными тенями выделяющимися на фоне серого угрюмого неба. Скоро и казнь зачинать. Каты с послухами давно уж должны бы ждать на месте, позамерзали, наверное, все. Ничего, подождут, уж у кого что есть – погреются, наверняка прихватили с собой баклажки, змеи, лишь бы только не упились, упыри. Ничего, я им упьюсь! Феоктист злобно ощерился. Потом оглянулся на узников, усмехнулся. Эвон идут, радостные, словно бы ждут чего-то, надеются. Ну надейтесь, надейтесь – ха! Ай, молодец ты, тиуне, ай, умна голова! Похвалив сам себя, Феоктист вдруг едва не вылетел из резко повернувшего возка. Ударившись головой об оглоблю, злобно ткнул в бок возницу:

– Что, зенки проел, пес?

Тот затравленно съежился, кивнул вперед:

– Эвон, батюшка.

– Что – «эвон»? Да молчи уж, сам вижу.

Ведущий прямо к площади переулочек был перегорожен бревнами, слетевшими, видно, вот только что с длинной телеги. Вывороченное тележное колесо с полуосью валялось в снегу рядом. Столпившиеся вокруг мужики грязно ругались и пытались приподнять тележицу, используя вместо домкрата тонкое, подходящее по размеру бревнышко.

– Это уж они зря, – обернувшись, хохотнул Милентий. – Нипочем не поднимут, надо все сгружать.

– Эй, что там у вас? – грозно прикрикнул на мужиков тиун.

– Да колесо, господине.

– Вижу, что колесо, – Феоктист недовольно почмокал губами. – На санях нужно было ехать.

– Так мы не здешние, батюшка! Выехали еще когда дождило, а теперь уж вона, сам видишь.

– Да уж вижу, – забираясь обратно в возок, махнул рукой тиун. – Вот уж дубье стоеросовое.

– Как объезжать будем? – обернулся возница. – Через Торг аль за стенкою, вдоль реки?

Феоктист задумался. Через Торг, конечно, спокойнее. Но вдоль реки ближе, да и… да и шутка веселее получится!

– К реке заворачивай! – Ткнув кулаком возницу, он замахал воинам: – Сворачиваем, сворачиваем.

Милентий, оглянувшись, подмигнул Раничеву. Мужики у телеги хмуро ругались.

Выйдя за городские ворота, направились дальше вдоль реки – дорожка была натоптана, не один тиун знал короткий путь. Впереди, за ракитами и ольхою, чернела еще одна воротная башня, выходившая на пронскую дорогу, за ней маячила островерхая крыша другой башенки, угловой. Река встала уже, но лед еще был тонок, некрепок, не было еще ни прорубей, ни тропинок – рано. Вот постоят морозцы недельку-другую – тогда уж. А пока – берегом да мосточками. Правда, не было тут поблизости мосточка. Местные всю жизнь перевозом пользовались, да уж сейчас-то какой перевоз? Правда, и делать пока на том берегу нечего, охотиться разве да дровишек покрасть в лесу княжьем. Глуховатое было местечко, хоть и рядом с городом, в виду башен и стен. Просто пока лед не встал – не нужное никому, особенно в этакую-то непогодь.

Ехавший впереди возок с тиуном вдруг притормозил, остановился у берега, заросшего густой заснеженной ивой. Стражники, естественно, тоже встали, столпились вокруг возка, посмеиваясь чему-то. Выбрался на снег и Феоктист, помочился, задрав кафтан, опроставшись, подошел к узникам:

– Что, сердечные, на реку-то посматриваете? – поинтересовался он, словно бы между прочим. – Чай, ждете кого?

– Да что ты, тиуне, – широко улыбнулся Иван. – И кого ж нам тут ждать-то?

– Вот и я говорю – кого? – умильно прищурился Феоктист. – Не твоих ли людишек, Милентий Гвоздь?

Милентий вздрогнул, бросив быстрый взгляд на тиуна.

– Ты очами-то не сверкай, – уже откровенно издевался тот. – Зря ведь ждешь-то.

Тиун наступал на узников, словно большой ворон. Заглянул прямо в глаза Милентию, спросил вкрадчиво:

– Не жаль было рубаху-то рвать, а? А кровью писать – не стыдно? Вижу, вижу, поглядываете все на тот берег. Да нету там никого и быть не может. Не передал ведь истопник Герасим письмишко ваше! Не успел. Пошел в уборную – тута его и схватили. Долго и не запирался… Да не сверкай ты так зенками, Милентий, перемудрил я вас нонче, признай сразу! А с Герасимом вы на плахе встретитесь – обещаю. Чай, тот заждался уже!

– Пес! – С глухим криком разъяренный Милентий попытался ударить тиуна плечом.

– Но-но! – погрозил кулаком тот, проворно отскочил в сторону, подозвать воев.

Ан и звать-то уже было почти что некого! Под свист ветра незаметно прилетели тяжелые стрелы. Незнаемые налетчики били почти в упор из ивовых кустов, выскакивали из-под засыпанных снегом лодок. Человек пять стражников уже валялись на окровавленном снегу с черными злыми стрелами в горле. Еще несколько пытались отбиваться – их тоже расстреляли из луков. Пара все ж таки вырвались. Унеслись за подмогой, подгоняя коней, только снег летел из-под копыт. Не дожидаясь дальнейшего развития событий, Феоктист с неожиданной прытью скакнул в возок. Спихнув в снег пронзенного стрелой возницу, взялся за вожжи:

– Н-но, залетные!

Сытые кони взялись с места, тиун едва не выпал от такой прыти. Однако удержался, и возок, с ходу перепрыгнув через ухабы, ходко помчался вдоль стен. Его никто не преследовал – некогда было.

– Все сладили, как сказал? – обратился к своим Милентий. – Кузнеца взяли? – Он потряс сковывавшими руки цепями.

– Сладили, батько, – успокоил кто-то из нападавших. – И кузнеца взяли, на том бережку дожидается, в кузне. Однако пора…

Кивнув, Милентий оглянулся на Раничева:

– Давай к реке, Иване… Еще попоем с тобой песен!

Иван кивнул, не переспрашивая, и, стараясь не упасть в снег, быстро спустился к реке. На льду, местами обманчиво заснеженном, бутылочно-зеленом, тонком, вовремя явившиеся спасители уже расстилали сплетенные из тонких ивовых прутьев гати, размером приблизительно со стандартный спортивный мат каждая. К каждой гати были привязаны веревки – тянули с того берега, вернее, с небольшого островка на середине реки.

– Ну, с Богом! – Милентий первым навалился на гать грудью, приподнявшись, крикнул: – Тяни, робята!

Гать ходко поползла по льду.

Раничев с опаской опустился на колени, на гати уже лежал один из разбойников – кто ж это еще мог быть?

– Давай, давай, шевелись, господине, – подогнал тот. – Нам еще всем переправляться.

Мысленно перекрестившись – мешали скованные руки, – Иван упал грудью на гать, рядом с разбойным парнем. Тот тотчас же свистнул:

– Тяните!

Напряглась тянувшаяся по льду веревка. Иван чувствовал, как трещит, проваливается местами неокрепший предательский лед, как намокла гать, пару раз проваливаясь в студеную до озноба водицу. Пару раз едва не скатился в полынью – хорошо, разбойник вовремя удержал, схватив за шиворот. Раничев не замечал ни холода, ни воды, не заметил и вмерзших в лед камышей, внезапно возникших перед самым носом.

– Приехали, паря! – осклабился разбойник – ушлый, средних лет мужичок в нагольном полушубке, с саадаком за плечами. – Теперь уж сами.

В саадаке, рядом с луком, покачивалось несколько стрел.

Чуть передохнув на островке, также на гатях, преодолели оставшийся путь. Вот и берег. Лес. Стреноженные мохнатые лошади.

К Ивану подошел довольный Милентий:

– Митрю с Клюпой дождемся – и в путь. Вон они, скоро тут будут.

Раничев посмотрел за реку – разбойные парни проворно спускались на лед. Собравшиеся в лесу разбойники потянули веревки… Клюпа добрался быстро. А вот Митря… Митре и еще одному, лежащему с ним рядом, не повезло. Попавшая в разлом льда гать вдруг подломилась и, сложившись пополам, начала быстро тонуть.

– Вытягивай, вытягивай, робята! – азартно закричал Милентий, погрозил кулаком кому-то. – Да куда ж ты на лед, дурень? За веревку, за веревку хватайтесь… Эх, что ж вы…

Митря и второй, бывший с ним разбойник схватились за веревку… и та порвалась вдруг с громким хлопком. Перевернувшаяся гать с головою накрыла обоих. Затрещал лед…

– Царствие вам небесное, парни, – бросив долгий взгляд на реку, выдохнул Милентий, обернулся к своим. – Нечего ждать. Скачем! Чай, стражи уже на мосту!

Кто-то помог Раничеву взгромоздиться на лошадь, и вся разбойная кавалькада быстро понеслась по заснеженной лесной дороге. Ехали молча, лишь свистел в ушах ветер да глуховатым эхом отдавался меж деревьями стук копыт.

Сидевший на облучке Феоктист, не оглядываясь, нахлестывал лошадей плетью:

– Скорей, вороны! Скорей!

Лошади и без того мчались быстро, едва не опрокидывая легкий возок, – он таки опрокинулся на особенно крутом повороте уже почти что у самой башни. Вылетевший в снег тиун больно ударился о какой-то пень и, похоже, сломал руку.

– Перемудрил, – со стоном ползя к башне, громко шептал он. – Сам себя перемудрил. Сам себя…

Над рекой, подернутой хмурой дымкой, над башнями и помостом с плахой…

Глава 5

Декабрь 1396 – январь 1397 г. Северо-восточная окраина Рязанского княжества. Таисья

Ох, увы, злая и лютая томительница

И всякого греха любительница,

Паче всех любодейца…

Антоний Подольский«Послание к некоему».

…кружа, каркали вороны.

Посреди глухих лесов, тянущихся до самых земель мордвы, меж сумрачными, усыпанными снегами елями, в густом подлеске терялась уходящая в полутьму дорога, даже скорее тропинка, набитая копытами коней и уже почти заметенная вьюгой. Все темнее становилось вокруг, все гуще лес, все ниже серое, похожее на густой подгоревший кисель небо. То и дело пересекали тропу цепочки звериных следов – волчьих, лосиных, лисьих. Видно, недавно прошло-пробежало зверье, еще не завьюжило следы и даже вроде бы как ощутимо пахло диким лесным зверем. Да-да – вон, за елкою, сверкнули волчьи глаза, словно два алмаза; сверкнули и тут же исчезли, как и не было.

Раничев вздрогнул, когда из-под лошадиных копыт выпорхнул вдруг рябчик! Пестрый, изрядных размеров, он полетел в кусты, тяжело махая крыльями. Пущенная кем-то стрела, пропев, пролетела мимо.

– Эх, и мазилы, – покачал головой Милентий Гвоздь.

Их расковали уже по пути в маленькой сельской кузне, и самого Милентия, и Раничева, и Клюпу. Жаль вот, не дожил до свободы несчастный Митря. Видно, разговаривает сейчас подо льдом Оки-реки с водяным да с русалками. Да, не повезло парню. Хотя, с другой стороны, – все ж таки умер свободным. А ведь мог бы закончить свои дни и на плахе под топором палача Арсения. И это еще в лучшем случае – Арсения, мог бы и к неумехе Сергуне попасть, вот уж когда помучился бы на потеху согнанной по велению тиуна толпе. От такой смерти Бог миловал, от другой, правда, не уберег. Ну тут уж что скажешь? Не повезло парню.

У зарослей можжевельника Милентий придержал коня, подождал ехавшего почти позади всех Ивана. Взглянул с хитрой усмешкой:

– И через кого ж ты все ж таки передал мои словеса? Тиун ведь перехватил записку.

– Через палача, ката, – не стал запираться Раничев – да и к чему? Если б не попросил ката разыскать Авраамку да передать тому содержание записки, вряд ли упаслись бы от смерти.

– Хорошо, что ты, Милентий, не мочой написал, – Иван засмеялся. – А то б не разобрал бы я ничего, поди, без голов уже б были.

– Да уж, – согласно кивнул разбойник. – Мы с Клюпой, выходит, в долгу у тебя?

– Так и я ж с вами спасся, – мотнул головой Раничев. – Не вы бы, так…

На этот раз захохотал Милентий, громко, так что с ближайших кустов слетели тяжелые хлопья снега. Отсмеявшись, спросил:

– Ведаешь ли, к кому попал, человече?

Иван кивнул:

– Ведаю. К татям, ворам лесным.

– Не боишься? Мы ведь теперь долгонько тебя не отпустим – незачем лишний раз рисковать.

– Ваше право, – улыбнулся Раничев. – Ну хотя бы кормите.

– Накормим! – с хохотом пообещал Милентий и, хлестнув коня, унесся вперед. Красный, подбитый медвежьей шкурой плащ его скрылся за деревьями. Остальные разбойники поскакали за ним, лишь двое ехали позади, внимательно наблюдая за Иваном.

– Что смотрите? – ухмыльнулся тот. – Не сбегу ужо, леса не знаю. А вы б, чем тащиться сзади, подъехали б ближе. Поговорили бы – все не так скучно.

Разбойники ничего не ответили, лишь нахмурили брови.

– Ну как знаете. – Иван подогнал лошадь.

Вокруг по-прежнему тянулись почти непроходимые дебри. Несколько раз впереди светлело – дорога проходила по лесным озеркам, по замерзшим болотам, тянулась берегами ручьев. В летнюю пору пожалуй что и не пройти здесь и не проехать. Одно слово – глушь! А ведь и не так далеко к западу – населенные густо места – Переяславль-Рязанский, Пронск, Угрюмов, чуть дальше – сожженный Тимуром Елец, за ним – Верховские княжества: Одоев, Перемышль, Мценск… Все в сторону Литвы посматривают, куда ж им еще смотреть? На Орду, что ли? А этот вот лес, пожалуй, до самых ордынских пределов тянется, и то и дальше. Речка тут где-то одна есть интересная – Пьянь называется, а если взять чуть к югу – города Кадом и Темников. В Темникове была хана Бехана ставка, ордынца. Хотя какого, к чертям собачьим, ордынца? Сам по себе хан, вот он кто. Правит мокшой-эрзей да мишарами – народами лесными, болотными, дорог нормальных кругом считай что и нет, ни пройти ни проехать. Красота! Живи себе сам по себе – правь да собирай дань с племен окрестных, той же эрзи. И Рязань-то – название – от эрзянского народца образовалась, поначалу так и звалась Эрзянь, потом уж на Резань-Рязань переделали, ну тому уж лет немало. А Бехан-то, похоже, уже и не правит – зря, что ли, Тамерлан до сиих мест добрался? И как только смог-то? Со всеми своими нукерами, воинами – и ни один десяток не затерялся в лесах, не утонул в болотах, выжил и немало делов натворил. Как смог такое Тимур, да еще летом? Тут ведь – на вертолете только, или, как геологи, – на ГТТ – есть такая транспортина, гусеничный тяжелый тягач с танковым двигателем – незаменимая для российских дорог штука! Да, вот бы и сейчас такой тягач пригодился бы… Уставшая лошадь Ивана едва забралась на крутой холм. Впрочем, в этом он был не одинок. Остальные тоже плелись еле-еле.

Милентий велел становиться на ночлег – темнело, и скоро, пожалуй, вокруг не будет видно ни зги. А надо было б успеть запасти хвороста, выкопать под костер снег, утоптать площадку для шалашей, выстлать лапником, короче, работы много. Вот ею все и занялись сразу, как только стреножили лошадей. Охранять коней оставили двоих, с луками и короткими копьями, остальные рубили топорами лапник, валили сухостой для костра, утрамбовывали под ночевку снег. Когда сварился в котле подстреленный кем-то по пути тетерев, казалось, была уже глубокая ночь. Темная, снежная, без единого просвета на черном, затянутом густыми тучами небе. Ни месяц не проглядывал, не мигали звезды, только откуда-то из-за холма ветер приносил отдаленный вой волка. Вот блин, забрались черт-те куда! С другой стороны, и хорошо – поди доберись, погоня! Хотя вряд ли за ними кто-то долго и упорно гнался. Князю Рязанскому все это было, похоже, по барабану, а что касается хитромудрого тиуна Феоктиста, так тот был слишком умен, чтобы зря гнать воев в погоню. Не схватил сразу – нечего потом и пытаться, одно слово – лес!

Раничев в паре с Клюпой таскали к костру сваленные кем-то сушины. Разогрелись от работы, распарились, шутили, особенно Иван:

– Вот бы сейчас обратно в башню, уж и отдохнули бы, выспались бы на соломе, а, Клюпа-господине?

– Да уж, отдохнули б, то верно, – смеясь, кивал молодой разбойник. – Только – без голов. Их-то уж оттяпал бы приятель твой Арсений-кат!

Неплохим парнем неожиданно оказался этот Клюпа, на вид – байбак байбаком, дубина стоеросовая, руки что грабли, мускулы – во! – кулаки – два арбуза, голова большая, круглая, стрижена накоротко, шея толстая. На эту б шею златую цепь толщиной в палец, да бороду бы сбрить – вылитый бы браток вышел из Клюпы. Впрочем, почему б – вышел? Он и так браток, только местного розлива. Разбойники-тати. А Милентий Гвоздь – у них за бригадира, видать. А Клюпа этот… Вон, оказывается, не без юмора парень! Раз так, ладить с ним можно. Так и таскали Клюпа с Иваном сушины. У костра уж их другие разделывали, а Милентий всем распоряжался да посматривал задумчиво по сторонам темными цыганистыми глазами. Место для ночевки выбрал с умом – в заросшем елками овражке. Хоть кружила наверху вьюга, а здесь тихо, спокойно, лишь снежок падает мягко на головы собравшихся у костра людей. Хорошо горел костер, жарко! Отпугивая зверье, высоко вставало жаркое пламя, летели в темное небо искры. Дров не жалели, уж натаскали будьте нате – на три ночевки хватит. Поев, полегли спать. Кто в шалаши, кто у костра – да не спать, следить, чтоб не погас, вокруг явно бродили волки – их и опасались, не людей. Что людям-то тут да в этакую пору делать?

Первым Клюпе дежурить выпало. Раничев тоже в шалаш не пошел, у костра остался. Посидеть да с парнем поговорить-побазарить. А Клюпе и радостно – все не так скучно. Поначалу Иван рассказывал. О скоморошьих ватагах, о далеком Самарканде-городе и правителе его Тамерлане.

– Жесток, говорят? – шепотом переспросил Клюпа.

Раничев пожал плечами – который раз уже спрашивали его о жестокости правителя Мавераннагра. Надоело уже и отвечать, что не так уж и жесток Тимур, ничуть не больше, чем другие.

– А прямо по городу вода течет, по трубам. В каждый двор, – вспоминал Иван Самарканд.

– Неужто – в каждый? – удивленно выпучил глаза разбойник. – Врешь поди, для словца красного?

– Да чтоб я сдох! – закрестился Раничев. – Улицы все каменьем мощенные, гладкие, едь ходь куда, не то что у нас, яма на яме, едешь – так и смотри, как бы колесо не проткнуть, блин, прибил бы все дорожные службы… Ну это я отвлекся. Так вот, улицы с площадями – каменные, вокруг – храмы, библиотеки, бани, строения разные; купола – лазурной плиткой отделаны, так и блещут!

– Богат, видать, град. – Клюпа недоверчиво покачал головой. – А я почти что в городах и не был. – Глаза парня ностальгически затуманились. – У семейства нашего запашка была, недалеко от старой Рязани, ту, что Батый супостат выжег. Жили не так чтоб уж очень богато – когда град посевы побьет, когда – сушь – но ничего, справно. Сестер в соседние селища замуж выдали, не за так, с приданым. В общем, жили себе, поживали. А в одно лето появился в лесах пустынник, неприметный такой монашек, благостный. Ходил – и в чем душа держится? Выстроил себе в лесу убогую хижину, подаяние принимал, а больше молился. А сам, гад, высматривал все! Где на реке места рыбные, где озера, луга, покосы, угодья охотничьи. Высмотрел, пес, потом и опомниться не успели, как встала на землице нашей обитель. А пустынник в ней – игуменом. Землишку монахи распахали, попервости наши еще помогали им. Опомниться не успели – а земли уж все – за монастырем. И покосы, и угодья, и речка – все отсудили, позабрали, псы премерзкие! Знал бы, удавил бы самолично пустынника! Потом неурожай – а у монахов запасец уже скоплен изрядный, вот и предложил нашим игумен. А нам – куда деваться? С голодухи лечь помирать? Взяли. На то купу составили… Были свободные люди – теперь все в закупах монастырских стали. А под это дело игумен и покос общественный оттяпал, и луг. Потом глянь-поглянь – то да се – еще больше должны обители. Уже и не закупы – холопы монастырские! А инок-то, игумен, пустынник бывший, уж так разохотился, пес… Река, говорит, испокон веков была за обителью! Ну, все что можно, под себя загреб, гад ползучий, а не инок. – Клюпа подкинул в костер дров. – Короче, как тятенька надорвался на монастырской службе, подожгли мы обитель. Эх, и горела же! Жаль, не вся выгорела… Зато игумена прибили-таки, змея! Нашелся добрый человек, рука не дрогнула. Монаси – к князю, жалиться. Тот войско прислал – кто успел, тот в леса подался. Правда, мало таких было… Уцелевших кого перепороли, кому – голову с плеч долой, а все земли – монастырю на веки вечные. Вот так я в лесные тати и подался.

– Да, невеселая история, – согласился Раничев. – Прямо по Марксу-Энгельсу.

– Чего-чего?

– Классовая борьба, говорю. И ты, Клюпа, – типичнейший в ней пример. А что, Милентий тоже из крестьян?

Разбойник неожиданно засмеялся:

– Из кузнецов он, вишь, кличут-то – Гвоздь!

– А я думал – из-за нраву жесткого этак прозван.

– Ну и из-за нраву тоже, – подумав, согласился Клюпа. – Сынок у него есть, где-то в Пронске аль Угрюмове. Малой совсем – Милентий его хочет к нам в ватагу забрать, да вот отыскать никак не может.

– Сынок? – переспросил Раничев и вдруг осекся, вспомнив цыганистые кудри того воровского мальца в Угрюмове, соратники которого лишили Ивана пояса, кинжала и денег. Как бишь звать-то его? Авдей, кажется. Ну да, Авдей. А ведь похож на Милентия, похож.

Клюпа снова потянулся за дровами, подкинул, обернулся к Ивану:

– Как мальца звать, спрашиваешь? Авдейкой. Может, видал где?

– Да нет. – Иван с сожалением почмокал губами и быстро перевел разговор на другое. – Так, говоришь, восстановилась в ваших местах обитель?

– Восстановилась, чтоб она сгорела, – горестно кивнул разбойник. – Архимандрит туда прислан, отец Феофан… говорят, за прегрешения какие-то туда митрополитом сослан.

– Феофан? – удивился Раничев уже второй раз за беседу. – Такой желтолицый высохший старец?

– Не ведаю, Иване. Не видал, врать не буду. А коли к нашей ватажке пристанешь, может, и свидишься с монастырскими. Батько Милентий давно обитель пощипать хочет!

Зашевелились на дальнем от костра шалаше ветки. С шумом выбрался наружу разбойничий атаман Милентий Гвоздь. Подойдя к костру, уселся на бревно рядом с Клюпой, пожаловался:

– Не спится что-то.

Взглянул хитро на Раничева:

– Ну что, споем, Иване?

– Так спят же все?

– А мы – вполсилы, по-тихому.

Иван кивнул:

– Ну давай. Какую будем?

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«Лифт все не ехал. Игорь глянул на часы – так и есть. Опаздывает. Светка, наверно, уже вышла из дома...
«Бусый Волк» – новый роман знаменитой писательницы Марии Семеновой, автора «Волкодава», «Валькирии» ...
Коршун – величайший вор Нордланда: для него не существует запертых дверей и невскрываемых сейфов. Од...
Величайшее открытие земных ученых подарило людям бессмертие, но не принесло ни мира, ни всеобщего сч...