Падение сквозь ветер Никитин Олег

Глава 7. Маккафа

До сумерек оставалось еще несколько часов, когда Валлент, сидя на своем обычном месте в кабинете, раскрыл первую тетрадь из пяти, принадлежавших покойному магу. Он напомнил себе, что ведет вполне официальное, санкционированное самим Императором расследование, а потому имеет полное право изучить всплывшие в ходе работы по делу документы. Но непосредственного отношения к магии третьего уровня тетрадь Мегаллина не имела, и он чувствовал себя неловко.

«1 января. Вот и настал первый день нового столетия! Еще прошлой зимой учитель очень доступно объяснил нам, почему 800-й год – это еще не 9-й век. Надо ли делать это на страницах моего дневника? Ладно, для начала неплохо. Вот представьте себе, сказал нам Холльгурн (все за глаза называют его Холлем, это звучит необидно, хотя Бузз мне сказал (кстати, у самого Бузза настоящее имя – Буззон, но он его не любит и запретил так к нему обращаться), что так в Азиане называют только что опоросившуюся свинку), что спортсмен-бегун занял в соревнованиях десятое место. (Ну и завернул я!) А призы раздают только тем, кто вошел в первую десятку. Дадут ему приз? Конечно, самый что ни на есть завалящий, какую-нибудь треснутую чашку, но дадут. А если награждают только первых сто спортсменов, дадут приз сотому? Тут мы стали громко хохотать, так что Холль рассердился и застучал своим стеком по парте. «Учитесь мыслить абстрактно!» – закричал он, но мы между собой стали обсуждать, дадут ли приз тысячному и так далее. В общем, большая часть учеников, у которых есть голова на плечах, и так поняла, что новый век начнется в 801 году. И тогда я решил, что первого января непременно заведу дневник и буду записывать в него всякие происшествия и мысли о жизни. Но сегодня же праздник, писать совсем некогда! Мне подарили новые коньки, и страшная сила так и тянет меня на каток! Жалко, погода пасмурная.

2 января. Вчера пришли Реннтиги со своей малолетней дочкой, и весь вечер обсуждали интриги в театре, кто кому не дает играть, кто тайком портит реквизит и тому подобное. Их послушать, так они самые талантливые в труппе. А мне сказали, чтобы я развлекал их девчонку! Надо же такое придумать! Ей хоть и девять лет, а ведет себя, как маленькая, с какой-то куклой явилась и ходила с ней в обнимку. Недаром она никак читать не научится, хоть ее родители и говорят, что это особенность ее организма. Заниматься с ребенком надо, только и всего, а не по гостям ходить! Пришлось сказать, что у меня болит горло и я заразный, тогда отпустили, но сперва смешали в банке какую-то гадость, чтобы я ей полоскал рот. Я ходил к стоку, в заднюю половину дома и выливал помаленьку – такая гадость, что языком-то дотронуться страшно, не то что глотнуть. А сегодня ничего интересного не было. Хотел опять пойти на коньках кататься, но отец сказал, чтобы я горло лечил. От нечего делать читал книжку по искусству грима, мама ее постоянно штудирует, а я раньше думал: бери да намазывай, что тут сложного? Там, правда, есть такие забавные штуки, вроде того, как сделать ходячего мертвеца. Я сам такую пьесу видел, меня мама брала с собой в театр. Там из склепа выходит труп, но никто его не боится. А я подумал: откуда автор этого пособия (оно называется «Настольная книга театрального гримера») узнал, как должен выглядеть замогильный мертвец, он что, на кладбище копался?

3 января. Мне так надоело сидеть дома, что я с самого утра возмутился и заявил, что горло уже не болит. Отца как раз не было, ушел в суд на работу, а маме только вечером в театр, но она уже прикидывает, как будет актеров раскрашивать, потому что сегодня новогодняя премьера. Они, когда репетируют, отказываются грим накладывать, и режиссер их слушает. Он тоже думает: что тут такого сложного? Если бы он внимательно мамину книжку почитал, он бы по-другому заговорил. Ну и устал же я, рука еле поднимается. Но все-таки надо записать, как мы с Буззом на коньках катались. Он меня спросил, почему я вчера не пришел, пришлось опять про дурацкое горло говорить. Видели Маккафу, она каталась с толстой подружкой, неуклюжей и с визгливым голосом. Буззу это девчонка (они на год младше нас, мы слышали, как Маккафа называла ее Бюшшой) нравится почему-то гораздо больше Маккафы. Может быть, толстяки сами собой притягиваются друг к другу? Я засмотрелся на девчонок, не заметил кочку на льду и растянулся во весь рост. Даже Бузз засмеялся, а про тех и говорить нечего, стояли и хихикали. А Бюшша пальцем показывала. Я думал, стоит про такие вещи писать или нет, все-таки мой дневник не для таких пустяков. А потом решил, что всякие события, особенно неприятные, формируют характер человека. И он всегда сможет потом сказать – вот, мол, вы надо мной смеялись, а я ожесточился и теперь мщу вам.

4 января. Послезавтра опять в школу. А сегодня я на дневной спектакль ходил, детский, и там половина нашей школы оказалась. Признаюсь, что я на сцену почти не смотрел, я этот спектакль уже видел, меня мама на репетицию брала. Я от нечего делать пошел. Через три ряда от меня сидела Маккафа со своей толстухой. Она, когда в зал заходила, оглядывалась и меня заметила, и так прищурилась хитро. Я боюсь, что она заметила, как я на нее смотрю. Бузз сказал, что девчонки не такие, как мы, они могут прямо в голову человеку заглянуть и все узнать, о чем он думает. Но мне было не очень интересно следить за спектаклем (там один добрый мальчик случайно разбил дедушкин флакон с лекарством, очень дорогим, но попросил Мага Мороза, и тот под Новый год принес дедушке это лекарство, который сразу выздоровел), и я смотрел на ее прическу. У нее такие гладкие волосы, а отдельные волоски встопорщились и как будто светились. А сам думал, что она чувствует, как я на нее смотрю, но что мне еще было делать? И в антракте боялся, что она подойдет и спросит: «Что это ты все смотришь, а, мальчик? Ты вообще кто такой?» А она словно ничего не заметила и даже не ни разу не взглянула на меня, как будто специально.

5 января. Сегодня ничего интересного не случилось, мыслей тоже никаких не было.

6 января. Целую неделю не было занятий, а сегодня снова через реку валят толпы учеников. Лед в этом году толстый, не то что в прошлом, тогда один ученик чуть не утонул, и нам запретили переходить Хеттику по льду (поставили двух гвардейцев на обоих берегах). После каникул совсем не такое чувство, как после болезни. Знаешь, что ничего без тебя не случилось и все пришли вместе с тобой в первый раз в новом веке. Я смотрел в окно на восточное крыло школы, где учатся девчонки, думал – вдруг ее увижу. Как раз был урок письма, Холль правило новое объяснял, и вдруг Бузз меня локтем толкает – оказывается, учитель меня спросил. Кое-как с помощью Бузза отбрехался.

9 января. Я так думаю: если ничего не случается, зачем я буду писать, что ничего не случилось, если и так понятно? Если я пропускаю какой-то день, значит, мне или нечего сказать, или некогда. Поэтому я и выпустил два дня. Сегодня на биологии изучали строение летучих мышей. Это было бы не так интересно, но из Ордена магов пригласили стажера, его зовут Шуггер. У него учителем сам Дадденк, который Императора лечит, вместе в врачевателями из Академии. Этот Шуггер принес на урок летучего кота в мешке, еще живого, и стал показывать, как легче всего умертвить его. Хорошо, что в классе нет девчонок, а то бы визгу было! Все это, конечно, занятно, только я все понять не мог, зачем он кота режет, когда можно на схеме все показать? Тем более, что он и так постоянно в нее своим кровавым ножом тыкал. А в конце урока он сказал, что кто не испугался и почувствовал в себе призвание хирурга, пусть тренируется на крысах. А потом запишется у директора, у них как раз в Ордене следующей зимой новый набор (для ребят нашего возраста). Я спросил у Бузза, хочет он стать врачевателем или нет, но Бузз был такой бледный и слабый, что ничего мне не ответил.

12 января. Сегодня выходной, а я сижу в своей комнате, и так мне нехорошо, что слов нет. Но если уж писать, то по порядку. Так вот, утром пришел Бузз и позвал меня в гости. Сначала мы опять на коньках катались, я все ждал, придет Маккафа или нет. Бузз, по-моему, тоже эту толстую Бюшшу высматривал, только они не появились. А потом мы к нему пошли, его мама как раз пироги состряпала. Он на другом берегу живет, в большом деревянном доме, почему-то без водоснабжения – колонка во дворе торчит. Там, кроме родителей Бузза, и другие семьи живут, у каждой своя квартира. У кого маленькая, у кого побольше. У Бузза не самая большая, всего две комнаты, в одной его родители спят, а другая общая, там Бузз и его бабушка ночуют. Эта старушка все время на меня косилась, пока я пироги уплетал, вкусные оказались, с квашеной капустой и яйцами! Я из-за его бабки не очень люблю к Буззу в гости ходить, но он меня пирогами заманивает. Потом мы пошли в ту комнату, где его родители спят, они нас пустили и по своим делам ушли. Сначала мы подушками кидались, потом мне Бузз свою папку показал, с рисунками. Я давно уже знаю, что он художником хочет стать, даже маму мою нарисовал как-то раз. А в декабре спрашивал у нее, можно ли ему какую-нибудь декорацию в ее театре сделать, хотя бы для детского спектакля. Мама ему пообещала с директором поговорить, с тех пор он все время ко мне пристает, что да как. А она мне говорит, что директор пока не соглашается, просит показать ему готовые картины. Я Буззу так и сказал: рисуй картины, потом соберем в кучу и покажем, может, понравятся. Я сразу понял, что он хочет мне свои рисунки показать, их там несколько штук уже лежало. Посмотрел я на них, и что же? Там везде эта толстая Бюшша нарисована, и только на одном рисунке они с Маккафой вместе, выполняют какой-то сложный парный номер на льду. Да и то Маккафа почему-то серая, а Бюшша прямо красная от мороза, как помидор. Бузз меня спрашивает: «Ну как, нормально?» Что я мог ему сказать? Если бы мне Бюшша нравилась, то рисунки, конечно, тоже бы понравились. Но я как увидел, что Маккафа такая невзрачная по сравнению с его толстухой, то мне немного обидно стало. «Правды жизни маловато», – говорю. «А это что, не правда, что ли?» – разозлился он и пальцем в Бюшшу тыкает. «Хорошо, пусть правда, а почему тогда Маккафа серая, будто у тебя краски кончились?!» – «Потому что в картине всегда должен быть центральный образ! Ты ничего не смыслишь в живописи», – так он сказал. «Если она толще, то еще не значит, что главнее!» – «Художник имеет право на свое видение реальности! К тому же это не она толстая, а твоя Маккафа худая, как спичка». Короче, мы с ним поругались, и я ушел. Целый час потом еще на коньках катался, чтобы успокоиться, замерз по страшному. Ну и ладно, пусть, сам же еще пожалеет, что со мной поссорился, кто его «картины» в театр потащит?

13 января. Сегодня мы ни слова друг другу не сказали. Но я не стал говорить учителю, чтобы он нас рассадил, и Бузз тоже молчал. Пусть Холль думает, что мы исправились и больше не будем шептаться на уроках.

15 января. Сегодня утром, на уроке рисования, Бузз достал из сумки свою папку и молча подвинул ко мне, улучив момент, когда учитель на нас не смотрел. Я открыл ее, а там рисунок гуашью – Маккафа в полный рост. На коньках и с букетом гвоздик в правой руке. Не понимаю, как Бузз сумел так точно передать все черты ее лица, да еще придал им осмысленное выражение. Если бы я взялся описывать их словами, то это могло бы растянуться на множество строк, а он смог уложиться только в несколько штрихов. Но при чем здесь гвоздики? Хотя красиво, конечно. Под этим рисунком лежало еще несколько: портрет его отца, натюрморт, зимний пейзаж и какая-то геометрическая чепуха. Толстой Бюшши вовсе не было. Я молча сунул папку в свой портфель и протянул ему под партой руку, и он с чувством пожал ее. На перемене Бузз мне сказал, что Маккафу я могу взять себе, а другие он нарисовал специально для директора. И я вечером их маме отдал, когда она из театра вернулась. Она посмотрела, и ей понравились Буззовы рисунки (сама же свой портрет его работы в спальне повесила!). Сказала, что завтра же директору отнесет. А Маккафу я не стал ей показывать, а на шкаф приколол, напротив кровати, так что теперь она всегда у меня перед глазами, как живая.

26 января. Сегодня знаменательный день – я познакомился с Маккафой! У нас был урок здоровья, всем выдали лыжи и погнали вокруг школы, и пока пять кругов не проедешь, не отпускали. На обочине стоял учитель и отмечал в своем журнале, кто сколько намотал. Бузз проехал три круга и так устал, что упал в снег, а потом сказал учителю, что у того чернила в пере замерзли, и две галочки поэтому не видно. Я к пятому кругу тоже порядком выдохся, а тут девчонки вышли, у них урок здоровья в два раза короче. Непонятно, почему им такие поблажки, среди них такие сильные попадаются, что запросто Бузза уронят, да еще по шапке наваляют. В общем, мне не очень приятно об этом писать, но раз уж у меня такое правило, то придется. Пока я ковылял свой пятый круг, меня догнали девчонки, которые и проехали-то всего шагов тридцать, и давай кричать: «Лыжню! Лыжню!» Пока я слезал с дороги, одна девка – мощная, как корова, – меня рукой оттолкнула, и я в сугроб свалился. Они все давай хохотать как сумасшедшие, даже Бузз подхрюкивал, про других наших пацанов, которые видели, я уж и не говорю, особенно Клуппер старался. Я уже начал подниматься, а тут Маккафа подъехала, сошла с лыжни и мне руку протягивает. «Какой вы, мальчик, неловкий, – говорит. – Вот и на коньках неуверенно катаетесь». – «Я очень даже ловкий, – сказал я, а сам смотрю и глаз не могу оторвать, никогда ее так близко не видел. – Просто я уже устал, а она меня толкнула». – «А у вас хватит сил, чтобы мой портфель донести до моего дома? А то я сегодня в библиотеке толстую книгу взяла, тяжелая – страсть!» Уж и не знаю, что за книгу она у нас в читальне отыскала, там только сказки да учебники. Да и те домой не выдают, но это я потом уже подумал, а тогда кивал как дурак и сказать ничего не мог. Она усмехнулась и говорит: «Возле моста, ровно в час», и уехала. Бузз ко мне подошел, а у самого челюсть отвисла, и спрашивает с подозрительным видом: «О чем это вы с ней разговаривали?» А я поверить не могу, что девчонка, про которую я целыми днями думал, мне свидание назначила! Верно говорят, что они мысли читать умеют, иначе бы как она догадалась, что мне нравится? Все, мама идет, пора заканчивать. Остальное завтра допишу.

27 января. Оказывается, она живет еще дальше от школы, чем я – за судом, между цирком и Конной площадью, на Помидорной улице. Выяснилось, что она знала, как меня зовут, и я тоже ей рассказал, что еще осенью ею заинтересовался и узнал ее имя. У нее родители работают в цирке, отец всякий реквизит таскает туда-сюда, а мать билеты продает, и она меня пригласила на представление. А я ее в театр! Вот смеху-то. Представляю, как мы на вечерний спектакль придем, будто взрослые, она в длинном платье, а я в праздничном камзоле. Только бы кто из наших в это время не попался. А в цирк и того хлеще, с детьми сидеть, но не мог же я отказаться. Когда мама меня спросила, чей это портрет у меня на шкафу, я ей признался, что ее зовут Маккафа и она учится в нашей школе. «Симпатичная девочка», – сказала она и как-то странно на меня посмотрела.

30 января. Бузз меня спросил, не мог бы я его с Бюшшей познакомить. Я теперь больше с Маккафой гуляю, чем с ним, и он, по-моему, обижается, но ничего не говорит. Кстати, директору театра его рисунки понравились. Бузз теперь часто туда ходит, старые декорации подновляет, говорит, для начала и это неплохо. У них художник – старый пьяница, зовут его Наггульн, он талантливый, поэтому его не выгоняют, и Бузз надеется его место занять. Я ему сказал, школьника на работу не возьмут, а он мне ответил, что скорее бросит школу, чем рисование. Да и родители обрадуются, платить за уроки не придется. Я сегодня Маккафе передал его слова, она удивилась, но сказала, что завтра придет на свидание с Бюшшей, чтобы я тоже Бузза прихватил. Мы решили в парке встретиться, там есть отличная горка.

14 февраля. Сегодня мы с Маккафой поцеловались! Но по порядку, а то опять я вперед заскакиваю. Бузз притащил свою знаменитую каталку, с ручкой позади (на ней можно рулить), но вдвоем с Бюшшей на нее не смог поместиться, хотя сначала собирался. Он, конечно, ей показывал, как нужно ручку вращать, чтобы поворачивать в нужную сторону, только она, по-моему, ничего не поняла и перевернулась. Хорошо, что у нее жира много и кости в глубине тела, а то бы что-нибудь сломала, только каталка пополам – хрусть! Но я не смеялся, я помню, как на льду и на снегу валялся. А Бузз даже ни разу сам не прокатился, повел Бюшшу домой, она все охала и стонала и на нем чуть не висела. Наверное, притворялась, не так уж сильно она и ушиблась. Мы тоже на горке недолго задержались, народу пришла целая толпа и кататься было трудно, все время под доску кто-нибудь лез, особенно дети мешали. Мы ко мне пошли, чай пить, потому что ближе и Маккафа сказала, что хочет посмотреть, как я живу. По дороге нам Клуппер попался, со своим старшим братом. Тот уже школу закончил и в Ордене магов стажером работал, туда, наверное, и шел такой гордый в своем красно-черном зимнем плаще (совсем красный-то ему еще нельзя носить!), нос задрав. Клуппер ему на нас пальцем показал, тот так внимательно поглядел, особенно на Маккафу. Она, конечно, красивая девчонка, да он-то на сколько лет ее старше, а еще смотрит! Хорошо, мы быстро мимо прошли, и Маккафа меня потом спросила: «Этот мальчик, кажется, в твоем классе учится? А с ним кто был?» Пришлось ей рассказать, хоть мне и не хотелось, и про брата клупперовского, что он в учениках у какого-то мага. Я сразу заметил, что она им заинтересовалась, потом еще спрашивала меня, как бы между прочим, перешел он на второй уровень или еще нет. И зачем ей этот переросток? Пришли мы домой, а там Реннтиги, и девчонка их тут же, на этот раз зайца принесла и за уши его вертела. Стала к нам приставать, как сумасшедшая, я ей говорю: «Не лезь со своими глупостями к взрослым людям», а она заревела (сразу видно, что притворялась) и сказала, будто я ее оттолкнул. Тут ее мамаша из гостиной выскочила, стала причитать и укоризненно на меня смотреть. Маккафа и говорит: «А хотите, я вашу девочку в цирк свожу? На первый ряд! Мы как раз завтра собирались пойти». Эта сразу перестала орать и запрыгала, так что у зайца чуть уши не оторвались. «Пойдешь, Надочка?» – мамаша ее спрашивает, а чего спрашивать, ясное дело, разве она откажется? Я и так не очень-то хотел идти, на всяких глупых клоунов смотреть (был бы, скажем, Маккафин отец акробатом или силовиком, тогда другое дело), да тут еще эта скандальная личность с нами увяжется, но что поделаешь? Пошли мы ко мне к комнату, кое-как я от этой малявки отвязался, и мама нам плюшки с чаем туда принесла. Маккафа сразу свой портрет увидела и спрашивает: «Кто это меня нарисовал?» Хотел ей сказать, что это я, чуть не ляпнул! Но все равно Бюшша бы ей рассказала, что Бузз художник, так что пришлось признаться, что это Бузз по моей просьбе сделал. Маккафа на мою кровать села, а я сперва на стул, но она мне сказала, что там твердо сидеть, и я к ней перебрался. Стал я ей книгу показывать, пособие для гримеров, она очень заинтересовалась, все-таки девчонка, хоть и симпатичная. И спрашивает, не могла бы моя мама ей так же сделать, как на картинках. А я возьми и брякни, что у нас дома только синяя краска, так что только под покойника можно разрисовать, а все остальное не получится, надо специально в театр идти, а он сегодня закрыт. Там на самом деле сегодня представлений не было. Она, наверное, представила, что раскрасилась под покойника и домой пришла, стала меня в бок толкать и хохотать, я тоже ее подушкой стукнул и случайно рукой по плечу задел, она отвернулась и перестала смеяться. Она такая теплая, видимо, потому, что у нее платье бархатное было. Я думал, она слышит, как у меня сердце бьется, а потом я к ней подвинулся и руку на талию положил. В общем, я ее в губы поцеловал, и ей, по-моему, понравилось, потому что она тоже меня рукой обнимала. Но тут в коридоре шаги послышались, пришла мама и чашки забрала, и когда она на меня посмотрела, видно было, что она что-то хочет про мой смущенный вид сказать. Но она только Маккафу спросила: «Правда, что у тебя родители в цирке работают?» – «Конечно, правда. Только они уже не выступают, потому что папа упал и сильно разбился, и мама ему запретила. А вы в театре гримером работаете?» Тут она стала маму спрашивать, где всякие туши для ресниц, помады и так далее лучше всего покупать, чтобы получилось, как на картинках в книге. Мама ей сперва стала рассказывать, а потом и говорит, что Маккафа и так очень красивая девочка и не надо ей никаких красок. Я сидел и делал вид, что мне скучно их слушать. Тут Реннтиги стали домой собираться, и отец пошел их провожать, и Маккафа сказала, что ей пора идти. Я хотел ее снова поцеловать, но она засмеялась и отпихнула меня, а у самой вид такой хитрый. Я, конечно, ее провожать отправился, жалко, что тут совсем недалеко идти, всего минут пять медленным шагом, а сам все думал: неужели она больше не будет со мной целоваться? А когда мы уже у крыльца стояли, так чтобы фонарь нас не освещал, она сама ко мне повернулась и поцеловала. Я чуть не упал в снег, так ноги вдруг ослабели, а она уже в дверь заскочила. Я домой пришел, и по дороге мне все время мерещилось, как я ее двумя руками обнимаю, и она меня тоже, за шею. Сел за свой стол и сказал себе: «Ты должен все записать, а то утром будешь думать, что тебе это приснилось!» Вот я сидел и целый час, по-моему, строчил, так что не знаю, как у меня рука не отсохла. Наверное, всю ночь буду себе Маккафу представлять.

16 февраля. Вчера ходили в цирк (я там не был уже года три), и мне даже понравилось. Мы втроем сидели на первом ряду, и Маккафу вызвали на арену, потому что клоуну надо было зрителя из зала. Маккафа сказала, что она целую неделю репетировала с этим типом, и теперь ей постоянно приходится вылезать на арену и забираться ему на ноги, пока он идет по кругу на руках. Надоело, ужас, зато директор цирка папе денег немного подбрасывает, как она выразилась. Реннтиговская девчонка была в восторге, она сказала, что тоже могла бы ездить на клоуне, Маккафа только улыбнулась в ответ. А вообще этот клоун в жизни вовсе не такой веселый, каким хочет казаться. Маккафа сказала, что он сперва «руки распускал», а потом злился и кричал на нее, и ни разу не смеялся, даже во время репетиции. Так что я теперь на всех артистов смотрю с тайной мыслью: какие они на самом деле? Кто их ждет дома, есть ли у них дети, которых приходиться лупить за плохое поведение? А потом, когда мы от мелкой отделались, я Маккафу спросил, почему она мне про родителей своих не говорила, что они в цирке выступали. Она молчала, молчала, а потом говорит: «Вот представь, что твоя мама была актрисой, и ты в спектаклях тоже участвовал, детские роли исполнял. А потом ее в гримерши перевели, и тебя перестали в спектакли приглашать. Тебе бы захотелось об этом рассказывать?» Тут я понял, что раньше она тоже акробатом была, и я, может быть, даже видел, как она выступает, когда маленький был. «Что такого особенного, – сказал я. – Есть и другие занятия, кроме как людей развлекать». Лучше бы я этого не говорил! Она почему-то обиделась и даже не стала со мной целоваться. Я весь вечер ругал себя за длинный язык.

18 февраля. Сегодня я спросил у Бузза, починил он свою каталку или нет. Бузз сказал, что он сконструировал новую, в полтора раза больше прежней, и они с Бюшшей частенько ходят на горку. Людей передавили – не счесть! Как они придут, горка сразу пустеет, так что он и меня пригласил. А еще на коньках посреди Хеттики катаются. Я сказал ему, что им нельзя кататься парой. Он спросил, почему. Я говорю: «Лед провалится». Мы чуть не засмеялись, но тут Холль посмотрел в нашу сторону, и мы сделали вид, что записываем его слова.

27 февраля. Сегодня мы с Маккафой ходили в театр, как я ей и обещал, на взрослый спектакль. Сели в директорской ложе! Но занавеской, конечно, отгородились от зала, чтобы только сцену было видно. Директор этот спектакль уже сто раз видел и давно перестал ходить, вот мама и договорилась, что нынче меня со знакомой девочкой приведет. Я думал, будет интересно, а оказалось про любовь, хотя называется «Баррбука – дочь колдуна». Там какой-то злобный маг увел принцессу у сказочного короля, а тот обрадовался как сумасшедший. Жена ему говорит: «Позови героя, пусть он дочь спасет», а тот ей отвечает: «Еще чего, вдруг колдун обидится и нас всех погубит? А так у него все силы на нашу дочь уйдут, он про нас и думать забудет». А в той стране жил бедный подпасок, который был в эту принцессу влюблен, он ее только издалека видел, поэтому не знал как следует. Отправился он в дальние края, проник в замок колдуна и там в ловушку угодил. Думал, ему конец пришел, а тут вдруг дочка злодейская заявилась и его освободила, и унесла его за море. А королевская дочь стала еще хуже, чем была, и всякие пакости своей родной стране учиняла – то град пошлет, то наводнение. В общем, я плохо пересказываю, да и пьеса какая-то муторная, не знаю, что в ней Маккафе понравилось. Если все вечерние спектакли такие, то и смотреть-то их, по-моему, не стоит, правильно директор не пришел.

28 февраля. Я сегодня спросил у Бузза про декорации к «Дочери колдуна». Оказывается, к ним он тоже успел руку приложить. Художник почти перестал на работу ходить, в основном Буззу приходится отдуваться, но он доволен, говорит, директор стал ему деньги платить.

7 марта. Сегодня по льду трещины пошли, всю ночь над Хеттикой хруст стоял, я его хорошо слышал, потому что мое окно на реку выходит. Только эти трещины пока не видно, они примерно через недельку появятся, если погода будет теплой, а потом и лед тронется. Мы уже два года с Буззом ходим на льдинах кататься, никому, конечно, не говорим, зачем пошли. Это за городом, чтобы прохожие не увидели и не кинулись нас спасать. Чтобы не скользить, Бузз специальные железные штуки на столярных уроках выточил. Если их к ботинкам прикрепить, то можно смело по льдинам скакать, как горный козел по кручам.

12 марта. Я заранее родителей предупредил, что мы с Буззом в поход собираемся, сухари начал сушить, достал свои весенние непромокаемые сапоги (из настоящего каучука!) и куртку. Мама спросила, пойдут ли с нами Маккафа и Бюшша, и я подумал, что можно, наверное, и девчонок с собой взять, если их родители отпустят.

15 марта. Лед тронулся! Я всю ночь почти не спал, так громко льдины друг об друга терлись. Но еще рано на них кататься, надо, чтобы они свободно по течению плыли и не цеплялись друг за дружку каждую минуту.

19 марта. Эх, как мне вчера не повезло! Опять я вперед забегаю. Короче, в воскресенье, прямо с утра, мы в поход отправились. Я незаметно в котомку запасную одежду засунул, на всякий случай, и Бузз, я думаю, тоже это сделал, потому как нельзя быть уверенным, что в воду не свалишься. Бюшшу родители не отпустили, ей нужно было какой-то пирог стряпать, или еще что-то делать, я не понял. Но Бузз не очень расстраивался, сказал, что одной заботой меньше будет. А Маккафа сразу предупредила, что только ненадолго может отлучиться, часов до трех, и ничего с собой не возьмет, чтобы лишних вопросов не было. Зато мы с Буззом подготовились по полной программе, продуктов сушеных взяли и бутылки с компотом. И спички, конечно, костер разжигать. Встретились мы с ним возле моста и пошли по Театральной, чуть не потеряли друг друга в толпе, столько народа на ярмарку ехало. Сплошным потоком – конные, на телегах и пешие, многие с котомками, но в основном пока порожняком. Едва вдоль стен протиснулись, так что Бузз мне даже предложил дворами Конную площадь обойти. Но я хотел Маккафе подарок купить, специально шесть дукатов взял. Я еще вчера решил, что ей куплю, мама как-то раз такую штуку домой приносила – это пустое туловище зеркального краба с леденцами. Оно сделано как шкатулка, на внутренней стороне панциря зеркальце, а внутри набито сладкими шариками разного цвета, из разных фруктовых соков. Их из какой-то южной провинции привозят, я точно не знаю, и называют крабулками. Полчаса, наверное, по ярмарке ходили, пока на торговца наткнулись, но у меня только на самую маленькую хватило, в палец размером. А когда я ее купил, Бузз пошел впереди и кричал, чтобы пропустили мальчика-инвалида, иначе бы точно меня вместе с крабулкой раздавили. Но мы все-таки добрались до Помидорной улицы, тут уже полегче стало, хотя теперь вся толпа нам навстречу валила. Маккафа за углом своего дома ждала, и лицо у нее уже сердитое было. Но когда я ей крабулку подарил, она все забыла и тут же открыла ее, и несколько шариков в грязь упало. Мы с Буззом себе по штучке взяли, а Маккафа меня в щеку поцеловала и тут же подарок домой отнесла, иначе бы он в такой толпе погиб. Хорошо, что сапоги у нас были непромокаемые, а то снег уже весь на дороге растаял, повсюду навоз лошадиный и всякий мусор. Через полчаса мы вдоль городской стены прошли, тут уже поля начинались и деревьев почти нет. Вскоре деревня показалась, Дугуллака, домишки там все какие-то черные и покосившиеся, и людей совсем не видать. Только один старик на перевернутой лодке сидел, спросил нас: «В поход отправились?» По-моему, пьяный был. А льдины мимо нас плывут, и Маккафа говорит: «Когда мы будем, наконец, на них кататься?» Тут я понял, что придется мне свои железные зацепки ей отдать, а самому как-нибудь без них обходиться. Подлесок начался, мы прошли еще с пол-лиги и решили на льдины запрыгивать. Я Маккафе цеплялки к сапогам привязал, она с ними, по-моему, чуть-чуть выше меня стала, и мы с ней за руки взялись. Бузз уже прыгнул и на льдине от нас удалялся, а потом и мы с Маккафой заскочили. Я думал, она испугается, но нет, стоит и молчит, только глаза широко раскрыла. Они у нее такие зеленые и красивые, что я засмотрелся и чуть равновесие не потерял, но она меня покрепче за локоть ухватила и не дала в воду соскользнуть. Плывем мы так вдоль берега, а Бузз уже шагов на десять от него удалился, уселся на крупной льдине и котомку свою раскрыл, бутерброд какой-то огромный достал и уже от него откусывает. Маккафа мне говорит: «Ну что, давай до него допрыгаем!». Я же не мог отказаться, и мы с ней прыгнули. А что дальше случилось, я не очень понял, только под нами льдина закачалась, а потом треснула, и я в воду упал. Хорошо, что успел за край льдины уцепиться, а то бы не выбрался, наверное. Это я уже сейчас понял, а тогда я был спокойный, как скала. Мне показалось, что я очень быстро до берега добрался – руками по краям льдин перебирал, потом дно под ногами почуял и скоро на берег забрался. Только там уже почему-то Бузз с Маккафой оказались, они меня за руки схватили и под кусты затащили. В воде мне не холодно было, а как вылез, сразу замерз, зубы стучат, чуть не вываливаются. Бузз кинулся плавник собирать, я глаза поднял и вижу, что Маккафа ревет, я ей говорю: «Ты чего это? Тебя льдиной стукнуло?» Вот дурак, не подумал, что она из-за меня. Хорошо, что я с собой запасную одежду взял, сразу стал с себя мокрую стягивать, а руки не слушаются, и Маккафа стала мне помогать. Я тогда еще подумал, что она как сиделка, а я больной, у которого ни руки, ни ноги не двигаются. Бузз в два счета костер разжег, и мне потеплее стало, особенно когда во все сухое переоделся и новые портянки намотал. Сапоги, конечно, насквозь! Я их сушиться возле огня поставил, и Бузз тоже свои снял, а от портянок – пар столбом. Хорошо еще, я чистые взял, и он тоже догадался. И хоть я оконфузился с этими льдинами, чувствовал себя очень даже неплохо, и Маккафа все время мне улыбалась и даже один раз, когда Бузз опять за дровами пошел, меня поцеловала, но тут Бузз пришел, и мы отодвинулись друг от друга. А когда я в три часа домой вернулся (мама ничего не заметила, я мокрую одежду в чулане развесил), то понял, что у меня температура поднимается. Я так не люблю болеть, когда приходится в кровати по целым дням валяться, при этом сопли текут и вообще гадко себя чувствуешь! Но пришлось, сейчас вот лежу и чай с малиновым вареньем пью. Все равно, мне в этом году понравилось кататься. А вот Буззу, наверное, не очень, ему дома за прожженный сапог достанется. Слишком уж близко к костру он его расположил, вот и поплатился.

2 апреля. Целую неделю я дома провалялся, так что даже по школе успел соскучиться. Бузз ко мне несколько раз приходил, и Маккафа два раза, но сидела далеко от кровати, боялась заразиться. Ну и отоспался же я! Сегодня пришел в школу, а там ребята уже к экзаменам готовятся, в этом году у нас математика, столярное дело, работа по металлам и письмо. Учитель принес из библиотеки шесть учебников, мы по три человека расселись и читали. Я думаю, что с экзаменами хорошо справлюсь, хотя с февраля, как с Маккафой познакомился, стал меньше заниматься. Все больше мечтал и на ее портрет глядел.

9 апреля. С Маккафой почти не встречаемся, она взяла домой книгу и тоже занимается. Предметы у них какие-то странные – этикет, рукоделие и всякие тому подобные штуки. Нам, конечно, пару раз рассказывали, как следует вести себя в гостях, вилку держать и так далее, но разве наберется тут на целый год занятий? Да еще экзамен устроили!

20 апреля. Не хочу про экзамены рассказывать, ничего интересного не было. Разве что, когда с металлами возились, я себе палец обжег, хорошо что несильно. Холль разозлился и хотел меня выгнать, но потом передумал и даже хорошую отметку поставил. Но это вовсе не главное. Сегодня мы с Маккафой после школы у театра встретились, и она мне сказала, что через неделю уезжает на гастроли. У меня просто язык отнялся, стою как пень и сказать ничего не могу. «И надолго?» – спрашиваю. Она засмеялась и отвечает: «Как будто не знаешь, что до октября». Я, конечно, знал про гастроли, но почему-то думал, что она с дедушкой дома останется, а спросить не догадался. «Это точно?» – спрашиваю, хотя куда уж точнее. «Да что ты волнуешься, я же обратно приеду. Ты, кстати, уже решил, кем будешь? До выпускного всего год остался». – «А тебе два, – говорю, потому что пока не знаю, какую профессию себе выбрать. – Может, в Академию пойду, на агронома или зверовода. У меня по природе хорошие знания». Я на самом деле уже думал об этом, но как-то вскользь. «А ты, наверное, в цирке останешься?» – «Если бы это было так просто, – вздохнула она. – Надо в каком-нибудь номере участвовать, не все же время мне на клоуне ездить. Он и так меня с трудом поднимает, а скоро вообще не сможет». Тут она меня за шею обняла и говорит: «Как ты думаешь, не смог бы ты что-нибудь необычное выдумать? Тогда мы могли бы вместе на арене выступать». У меня снова язык отнялся, потому как я на самом деле довольно стеснительный, мне неуютно в большом коллективе. А перед толпой номера откалывать – это вообще, наверное, мне не под силу. Но я ничего не сказал и постарался сделать вид, что обдумываю ее предложение, хотя на самом деле ни одной мысли в моей голове не было. Наконец я промычал что-то не слишком внятно, вроде как попробую, но не уверен, что у меня получится. Она обрадовалась и поцеловала меня, но тут целая толпа народа из театра повалила, и мы поскорее во дворы ушли. Снег как сошел, здесь всюду кучи мусора, но скоро их уберут, конечно. А пока мы кое-как между ними проскочили и к Хеттике вышли, за моим домом. Маккафа мне говорит: «Тебе надо внимательность в себе развивать, это очень важно для циркового артиста». – «А разве я невнимательный?» – спрашиваю. «Ты по-своему, конечно, внимательный, но не так, как нужно. Вспомни все случаи, которые с тобой были – с коньками, лыжами, со льдиной. На арене такие промахи очень дорого стоят». Я слушал ее и думал, что все происходило вовсе не из-за того, что я ворон считал (разве что когда я на льду споткнулся, да и то потому что на нее смотрел). А с разломившейся льдины я упал, потому что на мне цеплялки не были надеты, которые я ей же и отдал. Хотел я все это ей сказать, но промолчал, такой у нее голос был наставительный, что мне не захотелось спорить. А потом я вспомнил, что она скоро уедет, и вовсе про все остальное забыл, и спрашиваю: «Куда отправляетесь?» – «Ой, далеко! – Она развеселилась, я помню, как она говорила мне, что любит путешествовать. – Поедем на север, вдоль восточного побережья. Дорога до Азианы займет примерно месяц, там в самой столице будем выступать, представляешь? А потом обратно, вдоль западного берега – это еще месяц, итого четыре». Мне так завидно стало, что слов нет! Считай, за одно лето всю Империю объедет. Все-таки, как ни крути, а в профессии циркового артиста есть положительные стороны. «Так ты, значит, опоздаешь к началу занятий?» – спрашиваю. Она засмеялась и ничего не ответила.

1 июня. Вот Маккафа и уехала, я смотрел, как их фургоны вереницей выезжают на Помидорную улицу. От цирка остался один каркас: каменное основание и деревянная коническая крыша. Даже клоун уехал, хоть он мне и не понравился. Но Маккафа, конечно, в любом случае отправилась бы с родителями, тут клоун не при чем».

Валлент перевернул очередной лист и внезапно понял, что читать стало намного сложнее, чем в самом начале. За окном уже сгущались сумерки, к тому же почерк юного Мегаллина все больше утрачивал округлость и становился отрывистым и резким.

Первая тетрадь была освоена примерно наполовину и, в общем, пока не дала магистру никаких значимых сведений. Да и нелепо было бы ожидать от мальчишеского дневника откровений, проливающих свет на события, отстоящие от описываемых Мегаллином на восемнадцать с половиной лет. Две фигуры из упоминавшихся в тетради будущего мага – Маккафа и безымянный брат одноклассника Клуппера – заслуживали того, чтобы интересоваться их дальнейшей судьбой. Магистр надеялся, что они еще появятся на страницах дневника.

Глава 8. Версия

На среду Валлент наметил, в общем, только один разговор. Для этого нужно было отправиться в «Эврану», и будет лучше, если при этом его увидят там как можно меньше людей. Более подходящего времени, чем девять-десять часов утра, невозможно было придумать.

Магистр вынул из ящика две серебряных монетки, десяток которых вручил ему вчера Бессет, – попросив при этом расписаться в расходной ведомости, – выпил кружку холодного чая и вышел во двор, чтобы оседлать Скути. Тисса кормила десятка полтора полных цыплят и куриц, толпившихся вокруг ее ног, и приветствовала отца бодрыми словами. Похоже, сегодня у нее было хорошее настроение.

– Дай и мне тоже, – вдруг сказал Валлент и отсыпал из мешочка пшеничных зерен. – К обеду не жди, я задержусь сегодня на службе

Магистр хотел взглянуть на театр, цирк, суд, обыкновенные жилые дома глазами мальчишки начала века. Он хорошо помнил те времена, лишенные обреченности, пронизавшей все общество сверху донизу. И еще вчера ему казалось, что он уже избавился от бесплодной тоски по ним.

Однако привычки следователя подчинять второстепенное главному заставили его направить лошадь короткой дорогой, через Сермяжную площадь. Полупустые улицы позволяли ему устроить по ним скачку, но Валлент не был уверен в здоровье Скути и не хотел привлекать к себе внимания, так что прошло не меньше четверти часа, прежде чем вывеска с вычурно написанным словом «Эврана» не возникла перед его глазами. Когда-то почти весь фасад здания представлял собой полупрозрачные стеклянные панели, изрисованные аппетитными блюдами, картами, игральными костями, танцующими девицами и прочими атрибутами богемной жизни. Но во время народных волнений, случившихся в окрестностях торговой миссии Азианы, проголодавшаяся толпа заодно выставила стекла на первом этаже ресторана. Подкрепившись, народ продолжил разграбление миссии. С тех пор что-либо бьющееся напрочь исчезло из внешнего оформления «Эвраны».

Посетителей внутри не оказалось. Вообще, у Валлента создалось впечатление, что столики в той половине зала, что находилась ближе к выходу, стоят здесь только потому, что хозяину жаль их выбрасывать – уж очень у них был заброшенный вид. Зал освещался двумя десятками свечей, чьи желтые огоньки лепились к стенам на уровне головы. Из дверцы, прятавшейся за портьерой, выскочил мальчишка лет двенадцати.

– Отвести вашу лошадь в стойло, господин?

Валлент кивнул. Пройдя между двумя рядами деревянных колонн, подпиравших потолок, магистр подошел к стойке, по ту сторону которой расположился на стуле опрятный пожилой человек с несколько одутловатым лицом.

– Вам угодно завтрак? – равнодушно спросил он, толстым пальцем подвинув к магистру плотный листок со списком доступных угощений. Валлент склонился над ним и прочитал около десятка названий. Его привлкли печеный лангуст и жареные бобы под огуречным соусом. Он назвал их и отошел на приличное расстояние от стойки, выбрав столик с таким расчетом, чтобы его частично скрывала одна из колонн, но сам он в любой момент мог убедиться в том, что кравчий не подслушивает его разговор. Скинув плащ, он сел и принялся изучать резные панели на стенах, изображавшие сцены из общественной жизни Императора – его выход на верхнюю площадку ступеней своего дворца; верхом на коне с воздетой рукой; во время приема провинциальной депутации и тому подобное. Все эти картины, сильно приукрашенные резчиком, остались в прошлом и вызывали тягостное чувство.

Через несколько минут рядом с магистром появилась молодая женщина, на удивление стройная и привлекательная. Впрочем, именно такими и должны быть официантки. Ее пухлые губы сложились в дежурную улыбку, когда она встретилась взглядом с Валлентом и стала расставлять на столе тарелки.

– Угодно ли вам вина? – поинтересовалась она.

– Яблочное, – сказал магистр.

Пока Валлент пробовал на зуб бобы, оказавшиеся достаточно прожаренными, девушка вернулась и поставила рядом с ним бокал и маленькую пузатую бутылку. Какое-то время магистр размышлял, стоит или нет доставать амулет, чтобы подвергнуть блюда магической проверке на предмет подлинной свежести.

– Что-нибудь еще?

– Сядьте справа от меня, – решительным тоном произнес Валлент. Она ничуть не удивилась просьбе клиента, в ее лице на мгновение мелькнуло что-то хищное и самодовольное. Магистр предположил, что порой ей приходится выполнять не только функции официантки.

– Как вас зовут?

– Мунна, господин, – ответила она. Валлент мысленно поразился своей удаче и еще более внимательно всмотрелся в ее личико, почти не тронутое косметикой. Узковатые глаза Мунны слегка прикрылись, в отличие от губ, двусмысленно надувшихся. – А вас?

– Валлент, – проговорил магистр, не видя причин для скрытности. – Это вы доставляете обеды в Орден?

С ее лицом произошла обратная метаморфоза, и скучающее выражение вновь расползлось по нему.

– Почему я должна отвечать вам, господин Валлент?

Магистр тщательно прожевал кусок лангуста и медленно развернул кольцо, врученное ему Дерреком, лягушкой наружу. Рот Мунны раскрылся, хотя она явно прилагала нешуточные усилия для того, чтобы не допустить этого, розовый язык сам собой вылез наружу и провел по пересохшим губам девушки. Затем шпилька выскочила из ее каштановых волос и, ввинтившись в бутылочную пробку, предприняла почти успешную попытку выдернуть ее из горлышка. Мунна хотела вскочить, но не смогла сделать ни единого движения, выпученными глазами смотря на магистра. Ее высокая прическа, потеряв поддержку, копной опала вниз и закрыла узкий белый лоб.

– Я наделен полномочиями Мастера, – сказал Валлент и отпустил ее. Воздушный кокон рассеялся с легкими завихрениями, пошевелив края скатерти. Он и сам не ожидал такой мощи от кольца Деррека, в несколько раз усилившего его собственные простейшие заклинания. Он так давно не пользовался магией второго уровня, что уже успел забыть, какого расхода энергии требует ее применение. Однако сил на то, чтобы вручную вынуть из бутылки пробку, у него достало.

– Да, я часто носила готовую еду в Орден, но в последний раз это было в июне, еще до того, как маги отправились в экспедицию, – тихо ответила она, с благоговением глядя на магистра.

– Кто из магов чаще всего пользовался вашими услугами?

Она смешалась и недоуменно подняла брови:

– Откуда вы знаете, что… это бывало? Маги очень неразговорчивые люди. Да ведь, в конце концов, это их личное дело, не так ли? Меня постоянно осматривает дипломированный врачеватель из Академии, так что ничего нехорошего с ними не должно было случиться.

На этот раз смутился Валлент, не ожидавший, что его поймут в таком смысле.

– О своей интимной жизни расскажете потом…

– Когда? – встрепенулась Мунна.

– Меня интересует магистр Мегаллин, – продолжал Валлент, заставляя себя сосредоточиться на деле, – его привычки, облик… в том числе моральный, конечно… Обращался ли он к вам с необычными просьбами, как выглядел и так далее. Лучше всего начните с начала.

– С какого начала? – опять поскучнела девушка. – С детства, что ли?

– Эй, Мунна, тебя там Фляжжа спрашивает, – раздался голос кравчего, внезапно возникшего из-за колонны. Его маленькие глазки сверкнули, пройдясь по фигуре магистра. Девушка вопросительно взглянула на Валлента, и он с непримиримым видом отослал Друппона обратно:

– Подождет, мы недолго.

Старик нехотя удалился на свое место.

– Послушайте, – приободрившись, сказала Мунна. – Есть определенные правила, общие для всех клиентов ресторана. Вы можете заплатить, и мы уйдем в специальную комнату на втором этаже, где вы сможете расспрашивать меня сколько угодно. Прошу вас, если вам действительно что-то нужно узнать, сделайте так. Иначе потом из моего жалованья вычтут за даром потраченное время.

Предложение понравилось Валленту тем, что могло бы снять многие подозрения и кривотолки, которые возникнут, если он ограничится беседой с Мунной на виду у персонала «Эвраны».

– Отлично, – проговорил он и проглотил остатки бобов и лангуста, залив их добрым глотком вина. После чего они с девушкой подошли к стойке, и Валлент выложил на нее серебряную монету в сто дукатов. – Сдачу отдашь, когда я вернусь, – сказал он и направился вслед за Мунной, нырнувшей за плотную красную штору слева от полки с напитками.

Там начинался узкий короткий коридор, завершавшийся обыкновенной лестницей. Мунна с жеманным видом, поведя бедром, сделала Валленту знак рукой и скрылась за дверью с нарисованной на ней женской фигурой. Не желая тупо стоять возле туалета, Валлент поднялся на второй. Через несколько минут появилась и Мунна, успевшая избавиться от своего белого передника и надевшая на себя несколько дополнительных украшений.

– Здесь игорный зал. – Она кивнула на правую дверь и провела его в среднюю, оказавшуюся открытой. За ней открылся неосвещенный коридор. Мунна толкнула одну из дверей и вошла внутрь, Валлент последовал за ней и оказался в комнатушке размером шесть на шесть шагов, густо обставленной мебелью. Впрочем, подавляющую часть площади занимала кровать. Широко раздвинув шторы, через которые прежде едва проникал свет, магистр уселся в единственное кресло, спиной к окну.

– Вам нравится делать это при свете, господин Валлент?

– Что за однобокое отношение к посетителям? Я хочу видеть твое лицо, девочка. – Магистр достал из кармана прихваченную с собой бутылку яблочного вина. – На, выпей, и расскажи мне о своей работе в Ордене.

Она пожала плечами и плюхнулась на свою кровать, однако попыток раздеться не предприняла.

– Я ведь не все время официанткой работала, – сказала она. – Просто с каждым годом клиентов становится все меньше, вот хозяин и увольняет кого-нибудь постарше, а тех, кто остается, заставляет совмещать работу. Так что мы днем на кухне батрачим или обеды разносим по магазинам, а по вечерам еще и посетителей развлекаем. Мне, кстати, еще и готовить приходится, когда повариха не может.

– И сколько вас здесь трудится?

– Шесть официанток, трое кравчих, швейцар, поломойка…

– Достаточно.

Мунна потянулась всем телом и перевернулась на живот, ее голая нога согнулась в колене и стала совершать ритмичные движения.

– А в Орден я с прошлого года хожу, когда заказ бывает. Обычно в первой половине месяца, пока у магов жалованье не закончилось.

– Как оформляется заказ на обед?

– Блоттер приходит часам к десяти и диктует дежурному кравчему, кому и какую нужно занести пищу. Часто он просто называет имя, и мы уже знаем, что магу требуется его обычный набор. Часов в двенадцать кто-нибудь упаковывает кастрюльки с едой в корзину. Туда же кладут тарелки, вилки и салфетку. Почти всегда корзину отношу я, в Ордене меня встречает Блоттер и помогает разнести заказ по кабинетам магистров.

– Они вступают с тобой в… беседы?

– Зачем? – удивилась девушка и даже приподняла со сложенных рук голову.

– Ну… например, просят полить цветы или вынести мусор.

– Да ведь для этого есть Халлика, – усмехнулась Мунна. – Она каждое утро работает там, как разгребет в «Эвране». И я не припомню, чтобы где-нибудь у них стояли цветы. Я ведь не в каждой комнате бывала. Нет, раза два замечала горшки у магистра Мегаллина…

– А в кабинете Мастера?

– Я никогда не была в нем, – хмуро ответила она и отвернулась. – Я вот отвечаю на ваши странные вопросы, господин Валлент, а вы даже не сказали мне, что в Ордене случилось, – проговорила она через какое-то время, пока Валлент собирался с мыслями.

– Это не имеет значения. Скажи-ка, часто к вам приходят азианцы?

Она снова взглянула на магистра и несколько долгих мгновений пыталась рассмотреть его лицо на фоне яркого окна.

– Мы ведь не воюем с ними, не так ли?

– Верно, девочка, но они тем не менее остались нашими врагами.

– Кому как. Азианцы очень вежливые, у нас не бывает с ними проблем. Если какой-нибудь пьяный хам пытается с ними поругаться, то быстро затихает.

– Почему?

– Откуда мне знать? Может, они тоже владеют магией воздуха.

– Мегаллин часто заказывал обед в Орден? – опять резко сменил тему Валлент.

– Сначала очень редко, один или два раза в месяц… Но с конца мая все чаще, а примерно с июня раза три в неделю. Он хорошо платил за свои причуды…

– За какие, например?

– Почему я должна вам об этом рассказывать? – возмутилась Мунна. – Это личное дело клиента и меня. Что это вы, в самом деле!

– Хорошо. Тебе не показалось, что в последние месяцы он несколько изменился? – осторожно поинтересовался магистр.

– Вы знаете, он ведь совсем не обращал на меня внимания, хватал свою тарелку и сразу дверь закрывал, а через полчаса я ее забирала. Мне даже обидно было, ведь он такой симпатичный человек. Но он все больше своими делами занимался. А в конце мая он мне сказал, чтобы я зашла к нему. Он знал, что к нему на третий этаж я в последнюю очередь добиралась, и никто из магов меня в это время с обедом не ждал. Я зашла и рядом встала, оробела, а у него такой вид дикий, словно у зверя, и кожа на шее почему-то желтая…

– Что было дальше?

– Как будто не догадываетесь! Точно как дикий на меня накинулся, думала, живой не выйду, но он только немножко мне платье порвал, почти незаметно. А как услыхал, что ткань рвется, опять нормальный стал и как будто опомнился. И заплатить не забыл, по полному тарифу выложил, и больно мне не сделал. Но после этого мне как-то страшно было к нему ходить. Я даже Блоттера вместо себя посылала, чтобы он у него посуду забирал. Ведь он в июне уже, в начале месяца, по два раза в один день меня к себе затаскивал – когда я обед приносила и когда тарелку забирала. В конце у него уже на шее жуткие прыщи появились, так неприятно было на них смотреть, и он меня всегда к себе спиной поворачивал. Будто чуял, что я его боюсь.

Кое-что из показаний Халлики, с которой Валлент беседовал накануне, прояснилось, когда он сопоставил показания обеих работниц ресторана.

– Значит, ты не разговаривала с ним?

– Что вы, он бы и не стал меня слушать, я же видела, еще ударил бы или чего похуже сделал, ведь он маг.

– А с июля ты уже не носишь в Орден обеды?

– Я же говорила – как многие маги уехали в экспедицию, меня и перестали звать туда. Экономят, видно.

Судя по всему, девушка или не подозревала о смерти Мегаллина, или умело скрывала свое знание.

– Как магистр Мегаллин вел себя после… Э…

– Часто ложился на свой диван в углу и закрывал глаза, а я уходила, у меня было мало времени.

Валлент встал и пару раз обошел вокруг кровати, а девушка в это время перевернулась на спину и села, подтянув колени к подбородку. Пока магистр расхаживал перед ней, она следила за ним встревоженными глазами. Остановившись перед зеркалом, следователь несколько минут рассматривал в нем съежившуюся фигуру Мунны.

– Ты знаешь, как зовут азианцев, приходивших к тебе?

– Нет! – испугалась она, отпрянув и прижав ладони к груди.

– Зачем же так нервничать? – мягко проговорил Валлент, приближаясь к ней и наклоняясь над кроватью. – Как звали самого щедрого? Скажи мне, я ведь все равно узнаю у кравчего или других девушек.

Ее рот открывался, словно пытаясь выдавить из себя какие-то слова, и закрывался снова.

– Но я правда не знаю их имена! – с плачем в голосе воскликнула Мунна. – Они такие сложные, я не смогла запомнить…

– Довольно! – оборвал ее магистр и прижал кристаллик александрита к ее виску. Девушка закрыла глаза и обмякла, следователю пришлось поддержать ее и уложить на спину. Наклонившись к ее уху, он медленно и внятно сказал: – Ты будешь думать, что к тебе приходил обычный клиент.

Магистр сильно сомневался в своих ментальных способностях, но уповал на кольцо Мастера, в десятки раз усилившего его довольно посредственные магические способности. Это был неплохой и вполне законный способ заставить ее забыть о разговоре с ним. Он задрал ей юбку, стащил с нее шелковые трусики и швырнул их на кресло – маловато, конечно, для полноценной имитации, но на большее у него не было ни желания, ни времени. Затем следователь приподнял ей голову и легко похлопал по щекам, приводя в сознание. После этого он сделал вид, что расправляет на себе одежду, и как раз вовремя – Мунна открыла глаза и удивленно оглядела себя и магистра, с довольным видом покидавшего будуар.

Сейчас, по крайней мере, у него имелась версия того, как Даяндану удалось заполучить вожделенный фолиант. Пусть довольно сомнительная, но все же достойная того, чтобы ею заниматься.

Кравчий выдал Валленту горсть мелких медных монет.

– Я ни разу вас здесь не встречал, господин, – вежливо сказал он.

– Меня зовут Валлент, я приезжий, – сообщил магистр. Он наклонился к собеседнику и понизил голос: – А как ваше имя?

– Друппон, – насторожился кравчий. – А что?

– Дело вот в чем, дорогой Друппон, – доверительно начал следователь и обернулся, но зал был по-прежнему пуст. – Я коммерсант и хотел бы завязать деловые отношения с Азианой, ведь все мы могли бы иметь гораздо больше за те же деньги. Вы понимаете? Я слышал, что азианцы иногда приходят в ваш ресторан и даже посещают девочек.

Друппон находился в явном смущении, не совсем понимая, чего от него хотят. Магистр сомневался в том, что и сам смог бы внятно развить свое высказывание относительно торговли с Азианой, если бы кто-нибудь потребовал от него комментариев к его маловразумительной сентенции. Не дожидаясь лишних вопросов, Валлент выложил на стойку монетку в три дуката и попросил назвать ему имена иностранных гостей «Эвраны».

– Конечно, господин Валлент! – с готовностью воскликнул Друппон. – Я не всех знаю, но несколько раз слышал, как они обращались друг к другу. Самого важного из них зовут Даяндан, он почти всегда молчит и ничего не пьет, еще одного – Фееруз, а третьего, кажется, Баурон. Бывают и другие, но редко, и я не знаю их имен.

– Вы не помните, когда Даяндан появился здесь впервые?

– Да уж года два как ходит, не меньше.

– Ясно, – протянул Валлент. – Постоянный посетитель, значит. Они поднимаются на второй этаж?

– Да, почти каждый раз, причем сразу все. Однако не в наших правилах ограничивать фантазию клиентов, ведь платят они полную стоимость. Мы даже не заставляем их сдавать оружие – двое из них всегда со своими кривыми саблями, прячут их под плащами. Даяндан приходит без оружия, поэтому мне кажется, что он у них главный.

– Это замечательно, – восхитился магистр. – И что, они всей толпой вваливаются в будуар? Как на это смотрит «официантка»?

– Да никак! Ее ли это дело? Я вам так скажу, господин Валлент: клиентов у нас и так не густо, если мы введем какие-нибудь ограничения, их станет еще меньше. Нам это нужно?

– И кого же они предпочитают?

– Когда как, но чаще всего Мунну, – ухмыльнулся Друппон, – ведь у нее глаза уже, чем у остальных. Я так думаю, она напоминает им женщин родной страны. То есть провинции, конечно.

– Часто они здесь появляются?

– Почти всегда по субботам, но иногда бывают и в другие дни. Хотя наверняка сказать не могу, я ведь не все время в вечерней смене. Но приходят только по вечерам, это точно.

Валлент поблагодарил словоохотливого Друппона и двинулся к выходу из ресторана. В самом деле, посетители не баловали заведение – за час с лишним, что магистр провел в нем, сюда никто не зашел. Возможно, ближе к вечеру «Эврана» выглядит не такой безлюдной, но его это уже не интересовало.

Глава 9. Призраки прошлого

Юный конюший вывел ему Скути и вручил поводья, приняв как должное самую мелкую медную монетку. Стоило бы поехать в Орден, но Валленту отчаянно не хотелось погружаться в затхлую атмосферу лабораторных экспериментов, и пшеничным зернам сегодня, видимо, предстояло проболтаться в кармане его плаща. Вместо того, чтобы направиться к Ордену, он свернул направо и прогарцевал мимо Консульства Азианы. Серый двухэтажный особняк возвышался между полуразрушенной торговой миссией и парком, огороженным азианской же чугунной решеткой. Вместо того, чтобы пересечь Хеттику по горбатому каменному мосту, магистр предпочел свернуть в относительно узкую калитку, служившую южным входом в парк, и это было правильно – путь по левой набережной занял бы намного больше времени. По аллеям парка не возбранялось разъезжать на лошадях, нужно было лишь следить за тем, чтобы не покалечить какого-нибудь престарелого пешехода, и не скакать во весь опор.

Дорожка, посыпанная гравием пополам с крупнозернистым песком, изгибалась вместе с берегом Хеттики, от которого шел отчетливый запах тины и разложения. Летом урез отступил и местами обнажилось серое дно с навеки впечатавшимися в сохлый ил обломками цивилизации – какими-то ржавыми обломками, бутылками и прочей дрянью. На полпути лошадь Валлента стала объектом охоты бездомных псов, и магистру пришлось пустить в дело магию, накрутив наглецам хвосты. Солдаты Императора нещадно истребляли одичавших зверей, но те плодились почти так же быстро, как погибали.

Вскоре следователь выехал к северной калитке, миновал ее и очутился прямо напротив Камерного театра. На его конической крыше гордо встал на дыбы каменный конь с крыльями, несмело согнутыми в суставах, как будто он не знал, в состоянии ли воспарить над толпой. Центральная дверь была, конечно, заперта – труппа находилась на гастролях, как обычно в летние месяцы. Магистр обнаружил за углом обшарпанную дверь, спрыгнул с лошади и дернул медную ручку. Не рискуя бросить Скути на улице, магистр ввел ее под своды культурного учреждения и, нащупав в полумраке какую-то перекладину, привязал к ней свою лошадь. За плотной шторой, верхняя часть которой терялась где-то в необозримой вышине, обнаружился длинный коридор с расположенными по левую руку дверями. Справа начинался выход на сцену, но туда Валлент не пошел, а вместо этого стал толкать двери, снабженные табличками вроде: «Директор», «Режиссер», «Бутафор», «Интендант», «Гример», «Спецэффекты» и так далее. На двух-трех были пришпилены самодельные картонки с незнакомыми Валленту именами. Магистр уже начал подозревать, что проник в совершенно пустое здание, как неожиданно последняя дверь легко подалась под его напором и приветливо распахнулась, открыв его взору вытянутую комнату с единственным окошком. Ее обильно захламлял театральный реквизит, одежда – не исключено, что также бутафорская, – сухие хлебные корки и пустые бутылки из-под дешевого вина. На простой деревянной кровати, застеленной рваным матрасом, лежал седой и грязноватый старик. Пробудился он лишь тогда, когда Валлент споткнулся о ножку вешалки и едва не свалился на клочок грязного пола между кроватью и трехногим покосившимся столом.

– Эй, вы кто такой? – просипел старик, пытаясь встать со своего ложа.

– Не волнуйтесь! – воскликнул Валлент. Полагая, что не встретит активного сопротивления хозяина, он подцепил пальцами створку окна. Она не поддавалась, и тогда он ударил по раме снаружи тугим потоком воздуха.

– Вот спасибо, дорогой господин, – пробурчал старик, когда теплый ветер зашевелил тряпье. – А я сколько ни старался, ничего у меня не получалось. У вас случайно бутылочки с собой не найдется?

– Увы, – сокрушенно пробормотал Валлент. – Старина Бузз давно сюда заглядывал?

– Неделю назад, наверное, если не больше. А вам он зачем понадобился? Если что расписать или какие другие дела с красками, то я тоже вполне гожусь. Он ведь, можно сказать, мой ученик. Возьму недорого.

Пожилой художник – Валлент припомнил, что в дневнике Мегаллина упоминалось его имя, Наггульн – приободрился и принял-таки сидячее положение, забрав себе в голову, что посетитель намерен сделать заказ. Магистр поразмыслил и пришел к выводу, что это неплохой повод для знакомства с Буззом. Уже за одну идею с заказом старик заслуживал стакана вина, и Валлент, пошарив в кармане, отыскал среди зерен монету.

– А вообще-то он должен здесь находиться? – поинтересовался магистр, вертя медяшку пальцами. Этот вопрос почему-то насторожил старика, и он оторвал горящий взгляд от монеты.

– А почему вы интересуетесь? Вы хотите заказать нам работу или нет?

– Хочу, конечно, мне нужна новая вывеска на мой магазин, – заверил собеседника Валлент и выложил монету на стол. – Это вам для подкрепления сил, но вы ведь понимаете, что я должен знать об исполнителях как можно больше. Как я понимаю, господин Бузз не поехал вместе с труппой на гастроли?

– Да кому мы там нужны? В этакую дыру, в Энтолан отправились! Ладно хоть, дармовых фруктов навалом… Все декорации давно нарисованы, выглядят как новенькие, не зря же мы свой хлеб едим… Господин, вы не пожалеете, что наняли нас. Бузз-то вряд ли станет вашей вывеской заниматься, но я получше него ремесло знаю, это точно. Считай, уже лет сорок как только этим и живу!

Валлент подумал, что нужно увести ход мыслей старого художника от пресловутого заказа, и спросил:

– Почему же господин Буззон не сможет этим заняться? Он так занят или ему не нужны деньги?

– Деньги-то? Он ведь неплохо на своих картинах зарабатывает, зачем ему еще какие-то вывески рисовать? Как перед войной Мастера написал, так и зажил по-человечески, в музее стал выставляться. А вот я возьмусь. Уверяю вас, лучше меня…

– И где же находится его студия?

– Да здесь, в соседней комнате, где же еще? Хотите взглянуть? Он не будет возражать, если я продам что-нибудь из его работ.

Старик кое-как поднялся и доковылял до двери. Рядом с ней на гвоздике висел ключ, который он и снял. Магистр последовал за хозяином, без особого интереса ожидая встречи с искусством Бузза – театральные декорации всегда казались ему тупиковой ветвью в живописи. Порядка в соседнем помещении было едва ли больше, чем в жилище старца, но там по крайней мере все предметы имели свое назначение и отсутствовал пищевой мусор. Большая часть полотен, свернутых в рулоны, лежала где придется, в основном на широком стеллаже. Штук тридцать картин висели на дощатой стене, пришпиленные мебельными гвоздями, а одна, едва начатая, красовалась на мольберте. Магистр не считал себя знатоком живописи и не держал дома картин, но сразу понял, что работы Бузза не похожи на театральные декорации. Линии на его картинах, в большинстве своем написанных пастелью, изредка красками или обычным графитовым карандашом, не имели выраженной четкости и словно теряли свои концы в цветных разводах. Большая часть полотен изображала городские постройки или сценки с участием обыкновенных граждан. Например, торг возле рыночного лотка, заваленного тканями, выезд скаковых лошадей из загона перед заездом, расчистка снега возле парадного входа в театр и так далее. На некоторых красовались различные части одного и того же пейзажа, увиденного художником откуда-то с высоты – разноцветные аккуратные дома в окружении садов, или императорский дворец при разном освещении, с видом поверх одних и тех же крыш.

Валлент прошел вдоль правой стены, внимательно рассматривая картины, и остановился перед одной из них, сюжет которой был позаимствован из циркового представления. Одетый в красное маг, распахнувший полы своего плаща, в следующий момент должен был сомкнуть руки и закрыть тканью очень красивую, броско одетую юную девушку. На лице мага явственно читалась его безграничная власть над слабым существом, склонившимся перед ним на арене. Эта картина была написана масляными красками. Глядя на нее, магистр вспомнил, что много лет назад, когда Меллену было пять или шесть лет, он раза четыре подряд водил его в цирк, и любимым зрелищем сына был именно выход мага. Он так и говорил Валленту: «Пойдем в цирк, на мага смотреть». Как сейчас понимал магистр, программа у того не отличалась особой сложностью. С тем кольцом, что носил сейчас Валлент, он после некоторой тренировки смог бы повторить многие из его номеров, но для детей, конечно, все эти трюки с исчезновением девочки, ее раздвоением, огненным дождем и другие казались настоящим чудом. Спустя какое-то время маг исчез из программы – ходили слухи о запрете его выступлений в связи с нежелательностью публичной демонстрации возможностей членов Ордена. Слабые попытки магов мелкого пошиба воспроизвести на арене нечто подобное не имели успеха у публики. Вспоминая эти полузабытые детали свое прошлой, довоенной жизни, Валлент вдруг понял, что выступающий на арене цирка маг знаком ему… Это был Деррек, молодой, лет двадцати отроду, но все же узнаваемый Мастер Ордена магов.

– Я хочу купить эту картину, – сказал Валлент.

– Бузз часто говорил мне, что это одна из лучших его работ, – пробормотал старик.

– Я и сам это вижу. Он запретил ее продавать?

– Нет, не совсем… Я не знаю, сколько он хотел бы за нее получить. Просто он несколько раз брал ее с собой на ярмарку, когда у него кончались деньги, но на нее не находилось покупателя. Я так думаю, что он просил за нее слишком много.

Валлент не стал продолжать дискуссию и сдвинулся левее, к той небольшой части стены, на которую падали косые лучи полуденного солнца. Там висело около десяти небольших картин, скорее карандашных набросков, на них были изображены люди – торговец, ветеринар, дворник и другие. Особое, центральное место занимали рисунки двух человек, неуловимо отличавшиеся в технике исполнения – одной молодой женщины значительной упитанности и молодого же человека с отрешенным взглядом, смотревшего как бы сквозь зрителя. Валлент подавил желание оглянуться, настолько живым представился ему неведомый субъект. Слегка вытянутое ровное лицо завершалось внизу короткой темной бородкой, а в правильных чертах лица сквозь видимое благодушие сквозило что-то нечеловеческое. Магистр всмотрелся в ряд мелких значков в правом нижнем углу рисунка. Там было небрежно написано: «811. Мегаллин».

– Надеюсь, эти рисунки продаются? – с тревогой поинтересовался Валлент, поворачиваясь к старому художнику. Тот опять с некоторым сомнение покрутил глаза, пожал плечами и наконец, к облегчению магистра, махнул рукой.

– Правда, Бузз никогда не брал эти работы на ярмарку…

Но Валлент уже достал из кармана двадцать дукатов, вид которых развеял слабые сомнения продавца. Тот схватил монету и поднес к глазам, будто сомневаясь в ее подлинности, а Валлент аккуратно отколол рисунок от стены.

– Не желаете ли вставить его в рамку? – спросил Наггульн в порыве великодушия. Магистр кивнул, и хозяин споро извлек из коробки застекленную раму, идеально подходившую по размерам к рисунку. – Ну вот, теперь и на стену повесить не стыдно! Вы, наверное, знаете этого человека, господин? Иначе зачем бы он вам понадобился?

– Может быть, – туманно ответил Валлент. – Кажется, где-то встречал, а вот где – не могу вспомнить. Может, вы мне подскажете?

– Отчего нет, я его с малых лет знаю, они с Буззом к нам в театр, считай, почти каждый день прибегали! Да, часто они тут бывали, а потом все больше Бузз, он мне помогать начал, а мальчик этот – да ведь у него здесь мать работала, в гримерке – перестал приходить, редко когда заглядывал. Да вот тут написано, что его… Мегаллин его зовут. Может, по имени помните?

Магистр отрицательно помотал головой.

– Такое впечатление, что он маг, – сказал он. – Одет так строго. Жалко, что цвет плаща неизвестно какой.

– Красный он, верно! Как вы так догадались? Хороший был человек, всегда Буззу помогал деньгами, когда у него третий ребенок родился. И заказ на портрет Мастера он ему оформил.

– Был? – быстро спросил Валлент. – Неужели он умер?

Старик с остановившимся лицом повернулся к двери и сделал вид, что у него чрезвычайно туго со временем.

– Прошу вас, господин Наггульн, расскажите мне о Мегаллине! – вскричал Валлент, не зная, каким способом привлечь внимание старого художника, готового распрощаться с гостем.

– Откуда вы знаете мое имя? – Старик обернулся и подозрительно уставился на гостя.

– Я читал подписи к афишам, – пробормотал магистр.

Наггульн сел на стул и как-то обмяк, будто из него выдернули невидимый железный стержень.

– Я уже лет десять, как ничего не рисовал. Вы могли видеть мое имя на афише, только если в спектакле использовались старые декорации. А сюда меня Бузз пустил, сторожем, ведь я уже давно не работаю в театре… Они в конце июня приходили… Бузз и Мегаллин. Сейчас он, конечно, постарше выглядит, не так, как на старой картине, все-таки восемь лет прошло. Есть ведь и новая, Бузз ее не хотел писать, но Мегаллин сказал, что владелец этой картины скоро заработает на ней тысячи дукатов. Я в своей комнатушке лежал, то есть в чулане, а они здесь разговаривали, но мне все слышно было. Бузз очень быстро рисовал, ну и согласился наконец, но я слышал, что он был какой-то нервный и чего-то будто боялся. Через час магистр Мегаллин ушел, я заглянул сюда его проведать, а Бузз какой-то белый сидел на стуле, и руки висели. Я его растолкал, но он был очень слабый и не мог сам подняться. «Поверишь, нет, Наггульн, – сказал он мне, – всего час работал, а устал, будто весь день кирпичи таскал». Я посмотрел на мольберт, он был завешен куском ткани, я хотел его откинуть, но Бузз схватил меня за руку и не дал этого сделать. «Лучше не смотри, – сказал Бузз, – он совсем не похож на того мальчишку, с которым мы когда-то дружили». Так что я так и не увидел, каким стал этот Мегаллин. А Бузз отнес картину домой и, кажется, где-то спрятал, он не хотел ее никому показывать. Интересно, почему за портрет этого Мегаллина могут выложить тысячу дукатов? Вы не знаете, а?

Валлент помолчал, пытаясь осмыслить рассказ старого живописца. У него, конечно, было свое мнение на эту тему, но прямо высказывать его собеседнику он не стал.

– Наверное, он рассчитывает стать знаменитым, – предположил магистр, сознательно говоря о погибшем маге в настоящем времени. – Больше вы ничего не помните? – спросил он.

– Это все, – вздохнул старик и вышел из мастерской, приглашая Валлента за собой. Тот также покинул комнату, попрощался с Наггульном и двинулся к выходу, поместив приобретение в самый большой внутренний карман своего плаща.

Как ни душно было в здании, снаружи оказалось еще жарче, и Валлент решил с ветерком промчаться по Театральной улице до цирка. Но сначала он, наученный опытом, зашел в ближайшую к театру лавку и купил бутылку самого дешевого вина, уважаемого в народе.

В середине дня жители предпочли спрятаться под крышами домов. Одинокий всадник миновал пустынную Конную площадь и свернул на Помидорную улицу, от которой ответвлялась короткая кривая улочка без названия, упиравшаяся в цирк. Крупный яркий флаг, обычно развевавшийся над его крышей, бессильно обвис в безветренном воздухе. Почти вплотную к цирку стоял огромный дом, скорее напоминавший барак, в котором снимали квартиры или попросту жили артисты, обслуживающий персонал и их семьи. Возле него в пыли играли подростки, при появлении Валлента бросившие свои занятия. Тут же, поблизости, под навесом вяло переговаривались две старухи. Магистр подъехал к ним и степенно слез с лошади.

– Добрый день, дамы, – промолвил он с поклоном, привязывая Скути к стойке навеса.

– Здравствуйте, господин, – нестройно ответили они.

– Меня зовут Валлент, – представился он. – Я пишу книгу об истории цирка, знаменитых артистах и драмах на арене.