Флибустьер. Магриб Ахманов Михаил
– Но ты, Абдалла, рома не пьешь, хоть христианин, – сказал Серов. – А христианину положено закладывать за воротник – это, знаешь ли, символ веры. Но ты не пьешь! Почему? В самом деле еретик? Или все еще предан Аллаху?
Мавр покачал темноволосой головой.
– Аллах, Христос – разный названий для Бога, который чэловек придумат. Я учится у суфий[31] Али ибн Джарир, и учитэл сказат: Бог, чэловек – едины. Вахдат аль-вуджуд![32] Жизн ест постижэний Всевышний и собствэнный душа… Но вино – плохой дорога к Богу.
«Философ»! – подумал Серов с уважением, забрал у Абдаллы емкость со спиртным и разлил по трем другим кружкам. Сам он относился к православному роду-племени, а де Пернель с Деласкесом были католиками, но похоже, что настоящим христианином в их компании являлся Абдалла.
Рыцарь закончил чертеж и протянул его Серову.
– Это все, мессир? Все, чем мы можем быть вам полезны?
– Нет. Есть еще одно обстоятельство. Оно касается женщины.
– А! – воскликнул Деласкес. Он видел Шейлу на испанском судне и, вероятно, догадался, о чем пойдет речь.
– Среди пленников, захваченных Караманом, моя жена, молодая красивая женщина. Очень красивая! У нее должен быть… – Серов почувствовал, как перехватывает горло, глотнул рома и закончил: – Она на третьем месяце. Мы ждем ребенка.
– Дева Мария! – произнес де Пернель. – Заступись и сохрани! Эти мусульманские собаки могут…
Но Абдалла прервал его, заговорив на арабском, и говорил он довольно долго, делая по временам скупые жесты, прикладывая к сердцу ладонь и протягивая руки к открытому окну, то ли к звездам и небу, то ли к близкому африканскому берегу. Деласкес несколько раз о чем-то переспрашивал мавра, затем повернулся к Серову и сказал:
– Он говорит, дон капитан, что молодые красавицы всегда достаются предводителю – обычай такой, что у турок, что у арабов. Караман возьмет ее себе, но насиловать не будет. Красивые женщины со светлыми волосами и синими глазами очень, очень дорогой товар! Редкий! Караман продаст ее в гарем или подарит большому владыке, султану Мулаю Измаилу, который любит европейских женщин, или дею Алжира, а может, отвезет в Стамбул. Но сначала позволит ей родить дитя, потому что с животом она не представляет ценности. У магометан есть опытные старухи, они проверят, что ваша жена в тягости и присмотрят за ней. Не беспокойтесь, синьор! Они это сделают лучше, чем лекарь в любой из стран Европы.
Серов наконец смог вздохнуть полной грудью. Пряча лицо в тенях, он проворчал:
– Надеюсь, ей не придется жить в неволе семь месяцев и рожать у арабов или турок. Я должен раньше ее найти! А если будут там опытные старушки, так мы их с собой прихватим. Я за одну такую старушку тысячу песо отдам!
– Вы благородный человек, – сказал де Пернель. – Вы преданы своей супруге и вы хотите выручить своих людей… Я встречал множество знатных людей, более родовитых, чем вы или я, которые, забыв о близких, подняли бы паруса и уплыли из этих проклятых вод. А вы… вы настоящий рыцарь, мессир де Серра! И потому я все же хочу произнести обет. – Он поднял правую руку, а левой стиснул висевший на груди крестик. – Клянусь, что не покину вас, пока вы не найдете свою супругу! Клянусь, что буду вам верным спутником, пока не ступят на палубу «Ворона» ваши люди! И если придется мне пролить кровь или отдать жизнь во исполнение этого обета, то пусть так и будет! Клянусь в том спасением своей души и Господом, моим заступником и водителем!
Серов вытер повлажневшие глаза. Такого в мои времена не услышишь! – подумалось ему. Да, спутники, компьютеры, ракеты, ванна джакузи, теплый сортир и остальная хренотень – это пожайлуста, это у нас есть… А благородство где?.. Самопожертвование, гордость, рыцарская честь?.. Чувство благодарности и душевная щедрость?.. Умение выразить словом и жестом свой порыв, и сделать это открыто и прямо, не боясь ни косых взглядов, ни кривых усмешек? Если придется пролить кровь или отдать жизнь, то пусть так и будет… Надо же! А ведь мы с ним и дня не знакомы!
– Благодарю вас, рыцарь, – глухо произнес он. Потом его голос окреп, он повернулся к койке с картами и вымолвил: – Ну, вернемся к делу. Мальту я нашел, а теперь покажите мне, где остров Джерба и залив Сирт. Я хочу прикинуть, за сколько дней мы туда дойдем при попутном ветре. На тот случай, если Караман оставил Эс-Сувейру…
Когда советники удалились, Серов опять подошел к окну и встал там, жадно глотая прохладный воздух. Думы о Шейле не покидали его, и сейчас он размышлял о том, можно ли верить Абдалле. Возможно, этот странный тип, выкрест, говоря по-русски, или вообще атеист арабского разлива, хотел его успокоить? Хотел вселить в него уверенность?..
Уверенность, ха!
«Да я ведь, пожалуй, самый уверенный на планете человек, ибо мне известно будущее, – думал Серов. – Конечно, не в деталях и не в ближайшие дни и месяцы, но все же, все же… Я знаю, что Людовик Французский, король-солнце, протянет еще лет пятнадцать и что война за испанское наследство кончится ничем… Знаю, что шведов разобьют при Полтаве и Гангуте, что в середине века начнутся войны с турками, а через столетие – с Наполеоном… Знаю, что Эйлер,[33] Ломоносов и Суворов еще не родились, а Рембранд и Гюйгенс уже умерли… Знаю о великих людях, что живут сейчас, не о царях и королях, но гениях, что сохранятся в памяти людской, когда о нынешних особах царской крови будут помнить лишь историки… Ньютон,[34] Лейбниц, братья Бернулли, Бах и этот английский философ… как его… Джон Локк?.. все они нынче мои современники! С ума сойти! Да что там современники, есть и покруче чудеса! Вот сундук в моей каюте, и в нем, под нарядами Шейлы, ларец, а в ларце – завещанный Джулио Росано манускрипт, что написал Леонардо да Винчи! Книга пророчеств, составленных им со слов несчастного Игоря Елисеева, который провалился из аномальной зоны в пятнадцатый век и умер во Флоренции, то ли от чумы, то ли от холеры…»
Мысли его вновь вернулись к Шейле и их еще не рожденному ребенку. Вот появится на свет это дитя любви и продолжит род Серовых, и через три столетия его, Андрея, гены и кровь, пропутешествовав через века, появятся в настоящем, которое для него сейчас далекое будущее… Можно ли считать это вмешательством в историю? Изменится ли мир от того, что некий Андрей Серов изъят неведомым способом из своей эпохи и переправлен в прошлое? А ведь в этом прошлом он не прячется в нору, как рак-отшельник, а живет весьма активно; будут у него потомки, дети, внуки, правнуки, будут жизни, которые он оборвал, всадив в чью-то грудь клинок или пулю. Собственно, детей и внуков еще нет, а покойных уже целая рота! Эдвард Пил, заколотый им на «Вороне», испанец, убитый в Пуэнте-дель– Оро, другие испанцы, к которым добавились теперь магрибские разбойники… Сколько он их перебил? Наверняка не один десяток… Это ли не вмешательство в историю! Явился отморозок из двадцать первого столетия, стал по случаю пиратом и, как положено в этом ремесле, бьет да режет!
А ведь я не один такой, внезапно подумал Серов. Не один, есть еще двадцать исчезнувших на Камчатке и в прочих аномальных зонах. Евгений Штильмарк, врач из Твери, Линда Ковальская, экономист, Наталья Ртищева, Игорь Елисеев, парни из Нижегородского политеха, Губерт Фрик из Мюнхена и остальные… Все они провалились в прошлое, и где бы ни довелось им приземлиться, от эпохи фараонов до Второй мировой, всем – даже женщинам – придется убивать. Убивать, чтобы выжить, чтобы спасти близких, тех, кого нашел в новом времени, чтобы защитить себя, не умереть голодной смертью в чистом поле… Убивать, ибо история мира полна жестокости, борьбы и войн, так что в какую эпоху ни попадешь, меч или мушкет сами запросятся в руки. И потянется вслед за пришельцами список убитых и спасенных либо иные хроноклазмы…[35] Вот Игорь Елисеев, попавший к Леонардо во Флоренцию: возможно, он никого не убил и, может, даже спас, а еще поведал мессиру да Винчи столько всякого, что на целый том хватило.
Спасенные и отнятые жизни, рождение потомства, собственная смерть, сведения, переданные предкам, идеи, что появились до времени… Изменит ли это грядущий мир, исказит ли историю, и в чем? – размышлял Серов. Ведь история – не математика, которая едина, историй множество, и объективность их зависит от личных мнений летописца. Для человека амбициозного история – схватка великих королей и полководцев, для верующего – промысел Господень и приближение к Страшному суду, для инженера – череда открытий, смена технологий, для марксиста – переход от первобытно-общинного строя к коммунизму на фоне классовой борьбы… У каждого своя история, и каждый по-разному оценит те несообразности, что происходят тут и там, запоминаясь или теряясь в тысячелетиях. Некогда в Египте и Шумере возникла письменность – почему?.. Вавилоняне решали квадратные уравнения, майя составили точный календарь, халебы с Кавказских гор плавили железо, китайцы придумали порох… Опять же, почему и как? Один историк скажет – закономерность развития, другой усмотрит в этом чудо, парадокс, влияние космических пришельцев, научивших и подсказавших то и это. Но от пришельцев из космоса недалеко до странников во времени. Если он, Серов, провалился в темпоральную дыру, если это случилось с другими его современниками, то понятно: случай не единичный. Во все эпохи, во всех временах и странах такое случалось с людьми, и, вероятно, этих таинственно исчезнувших, загадочно пропавших многие, многие тысячи. Они попадали из своего настоящего в прошлое, кто-то погибал, кто-то выживал, одаривал предков новыми идеями, и если они были к месту, что-то появлялось – скажем, порох, письменность или железо. И значит, он, Андрей Серов, волен делать что угодно, ибо история все учтет, ненужное отбросит, ценное оставит, и уж во всяком случае не будет обижаться на него и Шейлу за их ребенка.
Такие мысли успокаивали, вселяли уверенность в прочности его Вселенной. Серов ощущал себя не случайным винтиком в сложном механизме бытия, а его законной частью, столь же необходимой миру и времени, как Ньютон, Лейбниц или философ Локк. Выходит, было предопределено, что в марте 1701 года появится на палубе «Ворона» некий Андре Серра, что станет он капитаном и супругом Шейлы Джин Амалии и что они со всей своей командой поплывут в Россию. Но доплывут ли?..
Серов вздохнул, отошел от окна, убрал карты с койки и растянулся на шерстяном одеяле. Для него и Шейлы койка казалась узковатой, но ему одному была широка. От подушек пахло лавандой и нежным ароматом женской кожи, и это благоухание перебивало запахи свечей, дерева и недопитого рома. Полежав минут пять или десять, Серов поднялся, погасил свечи, снова лег и попытался уснуть.
Против ожиданий, это ему удалось – видимо, сказались усталость и нервное переутомление. И приснился Серову сон, будто он в своей квартире, в Москве, на Новослободской; будто идет он от входной двери в гостиную, а там все, как встарь: древний буфет из мореного дуба, обитый плюшем диван, шкаф с зеркалом и стулья с прямыми спинками у круглого стола. На стенах – знакомые картины, снимки и афиши: бабушка Катя порхает над крупом гнедого жеребца, прадедушка Виктор на цирковой арене – важный, в усах, верховых сапогах и с шамберьером, папа Юра идет по канату, а мама Даша, в розовом трико, тянется к нему рукой. И будто бы все они здесь, в Москве, а вовсе не в Америке – чинно сидят у стола, гоняют чаи и заедают баранками. Вся их цирковая семья: папа Юра, мама Даша, сестренка Леночка, ее супруг Володя-канатоходец и даже кто-то мелкий, то ли племяш, то ли племяшка. А самое удивительное, что на диване, разбросив широкие юбки, восседает Шейла Джин Амалия, графиня графиней, в сапфировых серьгах и ожерелье, что так идут к синим ее очам. Сидит она на плюшевом диванчике, смотрит на новую свою семью и улыбается.
«Ну, Андрюша, как тебе в морских разбойниках? Не жмет?» – спрашивает папа Юра. «Поначалу тошно было, а теперь ничего, притерпелся, – отвечает Серов. – Теперь я большой человек, стою на капитанском мостике, на палубе – мой экипаж, а под ногами – двадцать четыре пушки. Тяжелые орудия, ядра – с пуд, дальность стрельбы – четыре кабельтова. С ними я в море первый после Бога!»
Мама с сомнением поджимает губы. «Но все-таки, сынок, быть пиратом как-то неприлично. Не нравилось тебе в цирке, так ты в бизнесмены пошел, там не прижился, офицером стал, повоевал за отчизну, уволился, сделался сыщиком… В наше время любое из этих занятий – дело почтенное, нужное. А пиратом… Фи!» «Зато Шейлочка у него как елка разукрашена, – говорит зять Володя, косясь на Шейлу. – Камешки-то настоящие, значит, прибыльное ремесло! Я бы тоже в пираты подался и спроворил Ленке такой же гарнитурчик». Сестра возмущенно поднимает брови: «И не мечтай! Ты по канату идешь, через шаг запинаешься! Куда тебе в пираты! Опять же ты семейный человек, с детьми!»
«Я тоже семейный и тоже вскорости буду с детьми, – говорит Серов. – И не пират я вовсе, а флибустьер! Это пиво совсем другого разлива! Приду к царю Петру Алексеевичу, выправлю патент и стану капером и благородным кавалером!» «Так ты уже пришел, – замечает мама Даша. – Ты ведь уже в Москве, сынок, только царя Петра здесь нет, а есть мэр Лужков Юрий Михайлович. Может, к нему на службу пойдешь?» «Почему бы и нет, – отвечает Серов, чувствуя, однако, некоторое разочарование. – Мэр тоже чем-нибудь да пожалует. А сейчас пойдем смотреть мой фрегат. Он, должно быть, стоит на Москве-реке, у Москворецкого моста».
Тут они поднимаются и выходят из дома на Новослободскую, где ждет их семейство открытый лимузин с тройкой орловских рысаков и Риком Бразильцем на месте кучера. Все рассаживаются, и вдруг Серов замечает, что Шейлы с ними нет. Сердце его бьется тревожно и часто, он бежит в подъезд, потом в квартиру, в гостиную, где сидела она на плюшевом диванчике, и видит, что диван пустой. «Шейла! Шейла!» – зовет Серов, но откликается только эхо: «Ла-аа… ла-аа…» Потом он слышит грохот.
Грохнула оконная створка и разбудила Серова. Поднималось солнце, небо было синим и глубоким, и ветер гнал по нему редкие облака.
Глава 4
Эс-Сувейра
Чего не совершили бы эти люди при своем мужестве, терпении и других воинских доблестях при благоприятствовавшем им счастии, если бы гениальный человек соединил их всех, подчинил предприятия их правильной системе и образовал таким образом лучшее целое! Но этого не случилось. Поэтому история флибустьеров состоит из отдельных, без всякой связи, часто совершенно изолированных деяний, из которых каждое, по мере важности цели, имело больший или меньший интерес, который определялся также иногда характером и подвигами предводителей.
Ф. Архенгольц «История морских разбойников Средиземного моря и Океана»,Тюбинген, 1803 г.
Утром, в девятом часу, Серов собрал экипаж на шканцах и объявил о перемене курса, о том, что идут они не на север, к британским гаваням, а на восток. Идут в Эс-Сувейру, чтобы выручить Уота Стура и его парней, ибо нельзя бросать их в сарацинских лапах, не по-божески это будет – тем более не по закону Берегового братства. Да и лапы сарацинские надо бы укоротить, отплатив за погибших сторицей. Одно дело смерть принять и раны, когда за добычу бьешься, и совсем другое, когда прибытка нет, а есть четырнадцать покойников. Это значит, что за сарацинами должок! Само собой, не за каждым, а конкретно за гиеной Караманом и всеми его сотоварищами по ремеслу, какие имеют место быть в Эс-Сувейре. Все, что они награбили у христиан или других магометан, следует экспроприировать, корабли их поганые сжечь, старшин повесить, порт разгромить, но первым делом найти Уота Стура. Один за всех, все за одного! Вперед, камерады!
Речь Серова приняли с большим воодушевлением, одобрительными криками и лязганьем клинков. Дождавшись тишины, он объявил награду от себя лично: триста дукатов[36] золотом тому, кто разыщет его достойную супругу Шейлу Джин Амалию. Это вызвало новую бурю восторгов.
Затем люди разошлись. Часть отправилась с Теггом на орудийную палубу чистить пушки, подтаскивать ядра и пороховые рукава, часть, под присмотром ван Мандера, работала с парусами, а остальные точили палаши, острили кинжалы и заряжали мушкеты. У штурвала стоял Стиг Свенсон, и его соломенная грива, повязанная красным платком, золотилась под солнечными лучами. Хрипатый Боб, выкатив бочонок, помешивал спиртное черпаком и шумно принюхивался – выдача рома перед сражением являлась боцманской привилегией. Юго-восточный ветер был устойчивым, «Ворон» резво бежал к африканскому берегу, делая восемь узлов, и это значило, что после полуночи фрегат доберется до Эс-Сувейры. Ночью Серов атаковать не хотел, рассчитывая лишь на то, что в сумерках и мраке фрегат не заметят с береговых укреплений. Он ударит утром, с первыми лучами солнца.
С подзорной трубой за поясом Серов расхаживал по квартердеку, чувствуя, как палуба под ногами идет то вверх, то вниз. Штиль кончился, и его корабль ожил: полнились ветром тугие паруса, поскрипывали мачты и реи, басовито гудели канаты, шипела под килем вода, и голоса людей, готовившихся к бою, вливались в эту симфонию, как вскрики чаек. Глядя на море с барашками пены, он вспоминал свой сон и усмехался – надо же, привидится такое! Но хорошо, что привиделось, – значит, еще не позабыл родные лица, еще звучит в ушах мамин голос… А пройдет лет тридцать, так ничего и не вспомнится! Заслонит восемнадцатый век и двадцатый, и двадцать первый, и будут приходить в кошмарах Петр Алексеевич с кошачьими усами, хитрюга Меншиков да пьяные рожи царских лизоблюдов…
Хотя, подумал Серов, должны к тому времени вырасти дети, мои и шейлины потомки, и я их увижу в снах и наяву – если, конечно, протяну тридцатник. А это совсем непросто! Можно пасть со славой в Полтавском сражении или в битве с турками, можно при Гангуте утонуть, а можно загнуться от простуды, не говоря уж о холере и чуме… Антибиотиков нет, даже аспирин еще в проекте, и панацея от всех болезней – ром и джин. Ну, в России водка и малиновое варенье… Зато народ со СПИДом не знаком, с куриным гриппом и атипичной пневмонией! Помирает честно и просто – от ран, полученных в бою, от геморроя, грудной жабы, подагры и удара.[37]
Он ухмыльнулся, вытащил из-за пояса трубу и осмотрел горизонт. Ничего… Ни корабельного паруса, ни рыбачьего баркаса… Только море в белых барашках, солнце да небо с перьями полупрозрачных облаков. Ясный день, даже не верится, что уже ноябрь… Но, с другой стороны, места тут южные, южнее Севильи и Гранады километров на шестьсот. Одно слово, Африка! Африка впереди, а за спиной Канарские острова, что станут лет через триста модным курортом и не боевые галеоны будут плавать у их берегов, а яхты и серфингисты…
На мостик поднялся Сэмсон Тегг. От него пахло металлом, кожей и порохом. Встав рядом с Серовым, он кивнул ван Мандеру, подзывая его к капитану, и вымолвил:
– Умеешь ты с парнями толковать, Эндрю. Трудятся как дьяволы, клянусь пресвятой Троицей! Я всегда считал, что язык капитану важнее ножа и пистолета.
– Покойный Брукс был лихой капитан, хоть неразговорчивый, – произнес подошедший ван Мандер. – Спаси Господь его душу! Как подумаю, что мается он сейчас в преисподней, так в пот бросает!
– Все туда попадем, – легкомысленно заметил Тегг. – А пока мы еще пребываем в этой юдоли слез и печалей, надо добавить того и другого магометанским псам. Как будем брать их городишко? Ты уже придумал, Эндрю?
– На ночь ляжем в дрейф у берега, а ранним утром атакуем, – сказал Серов. – Главное, не пропустить городских огней, подойти на четверть мили и не напороться на какую-нибудь скалу. Надеюсь, Абдалла послужит нам лоцманом.
Бомбардир покосился на шканцы, где ватага де Пернеля заряжала мушкеты, осмотрел Абдаллу и с сомнением хмыкнул. Потом спросил:
– Куда мне стрелять? Как считаешь, крепость там есть? Или форты, равелины, береговые батареи?
Серов вытащил из-за обшлага камзола лист с планом укреплений, развернул и показал своим помощникам. Глаза у Тегга округлились.
– Чтоб мне в аду гореть! Это откуда, капитан?
– Де Пернель и Абдалла нарисовали. Рыцарю кое-что запомнилось, а Абдалла бывал в магрибских городах и в Эс-Сувейре тоже. Мелкий городок, население – тысяч пять, рыбаки да торговцы. Крепости нет, гарнизон малочисленный и слабый.
Он принялся объяснять диспозицию, а когда закончил, Сэмсон Тегг, метнув взгляд на шканцы, произнес:
– Подозрительны мне эти двое, что Абдалла, что Деласкес. Парни наши их разговорили – ну, как обычно бывает… надо же знать, с кем ешь и спишь, и с кем под пули лезешь… Тем более что взяли их не на Тортуге или Ямайке, а на испанской посудине.
– И что они говорят?
– Странная история, капитан. Будто приплыли они в Малагу за партией оружия. С Мальты пришли, на фелюке.[38]
– За оружием? – Серов приподнял брови. – По заданию Ордена или как?
– Или как. То есть по собственному разумению. Орден этот, видишь ли, на Мальте укрепился и воюет с турками да сарацинами, так что оружие всегда в большой цене, особенно толедские клинки. Их из Испании трудно вывезти… Но наши шустрилы такое прежде проворачивали и барыши имели приличные. А в этот раз попались.
– На контрабанде?
– Нет. Местному алькальду[39] их рожи не понравились, слишком на мавров похожи. Судно велел арестовать, а приятелей наших схватить – и на дыбу. Деласкес, помнится, сказал, что прямо в Малаге их повязали… Но потом признался, что один знакомец их предупредил – бросили они свою фелюку и утекли в Кадис, от греха подальше. А там корабль стоял, этот проклятый «Сан-Фелипе», который мы разбили… Сунули взятку офицеру, все золото отдали, что было при себе, и тот их в трюме спрятал, обещал из Испании вывезти и высадить на Канарах. Такая вот история.
– Кому они это рассказывали? – поинтересовался Серов.
– Всем, кто спрашивал. Брюсу Куку, Мортимеру, Люку Форесту… ну, и другим тоже.
– И что тебе не нравится, Сэмсон? В Испании – инквизиция, и шутки с нею плохи. Правильно сделали, что утекли.
Бомбардир пожал плечами:
– Слишком ловко у них это вышло. Я по карте смотрел: от Малаги до Кадиса – сотня миль, три раза могли их словить, а не словили! Опять же этот испанский офицер с «Сан-Фелипе»… Наверняка из дворян, а деньги взял! Странно, разрази меня гром!
– Деньги всем нужны, так что я в их байках ничего странного не вижу, – заметил Серов и поглядел на шканцы. – А что ты о рыцаре скажешь, о де Пернеле? Он тебе тоже подозрителен?
– С этим хлопот не будет. Прямой, как мачта, простой, как топорище. Что на душе, то на морде и на языке. Но к берегу не он корабль поведет, а этот Абдалла. А у нас осадка девять футов. Не приведи Господь, сядем на мель!
– Другого лоцмана нет, – рассудительно сказал ван Мандер. – Но я за этим парнем послежу! В два глаза буду смотреть!
– Пошли на мачты Рика Бразильца и Олафа, – велел Серов. – Пусть высматривают берег. А теперь…
Они склонились над чертежом, обсуждая план атаки. Попутный ветер раздувал паруса «Ворона», и с каждым часом судно приближалось к земле. К таинственному и страшному Магрибу, где правит султан Мулай Измаил.
Их опасения были напрасны – Абдалла не посадил фрегат на мель и не разбил о скалы, а вывел точно к Эс-Сувейре. Берег, залитый тьмой, разглядеть не удавалось, город и порт тоже тонули во мраке, но мавр ориентировался по зареву, что затмевало звезды у горизонта. Как объяснил Абдалла, то были отблески костров на базарной площади, где веселье продолжалось всю ночь. Судя по этим огням, берег находился в миле с четвертью.
Корабль дрейфовал под зарифленными парусами до той поры, пока на востоке не засияла золотистая точка восходившего солнца. В ту же минуту ван Мандер распорядился поставить кливер, фок и фор-марсель, и судно, подгоняемое свежим бризом, направилось к гавани. Неширокий проход в нее охраняли две батареи на южном и северном мысах, и Серов разглядел в трубу, что пушки там и правда малого калибра, как говорил Абдалла, и годятся лишь пугать ворон. Между этими жалкими фортами тянулись деревянные причалы с лодками рыбаков и пиратскими судами, а за ними стояли в ряд хлипкие сараи, крытые пальмовым листом и тростником. Три сарая у северного форта были побольше, и их окружала высокая изгородь из столбов и жердей, переплетенных ветвями колючего кустарника; за южным укреплением виднелись хижины, привязанные к кольям ослы и бродившие на свободе собаки и козы. Абдалла пояснил, что за изгородью держат рабов-христиан с пиратских галер, а хижины – солдатские казармы, для тех из воинов, кто не имеет городского жилья. Остальные сараи были торговыми складами.
За портом лежала базарная площадь, забитая повозками, палатками, навесами, глиняными хибарами, верблюдами, быками и множеством людей; несмотря на ранний час, там дымили жаровни, и оттуда доносился гул толпы, рев быков, пьяные выкрики и звонкие удары молота о наковальню. Дальше начинался город: хаос улочек между глиняных стен, загоны для скота, растрепанные кроны редких пальм и три-четыре белых минарета при мечетях. Еще были какие-то башни – то ли незаконченные укрепления, то ли развалины крепости или дворца в дальней стороне от моря. Над городом, перекрывая шумы с базарной площади, плыл протяжный стон муэдзинов, призывавших правоверных к утреннему намазу. Звуки показались Серову знакомыми – слышал такое в Чечне.
У причалов он насчитал семь шебек, подумав с сердечным трепетом, что, быть может, три из них принадлежат Караману. Пленники в этом случае сидели в загоне для рабов, но была ли там Шейла?.. Этого он не знал. Возможно, ее заперли на одном из кораблей, возможно, отвезли в город… Серов снова осмотрел пиратские шебеки, надеясь обнаружить следы ночного боя, поломанный фальшборт или что-то в этом роде, но не увидел ничего подходящего. Мачты кораблей были голы, паруса свернуты, палубы пустынны, да и вблизи никакого движения не наблюдалось – видимо, магометане загуляли, чувствуя себя в полной безопасности.
– Пьянство и гульба до добра не доводят, – пробормотал Серов и приказал открыть порты. Двадцать четыре орудия «Ворона» мрачно уставились на город. До берега было метров триста, и обе береговые батареи находились сейчас в точности на траверзе,[40] под прицелом бортовых пушек.
Он отдал команду, и над бухтой раскатился грохот залпа. Тегг стрелял из шести орудий с каждого борта; тяжелые снаряды развалили защитный бруствер, разбили и опрокинули пушки. Над батареями магометан заклубилась желтая пыль, раздались панические вопли, заметались фигурки солдат. Вероятно, ночная стража дремала на укреплениях – воины были полуголыми, и среди них Серов различил темнокожих сенегальцев.
Снова рявкнули орудия «Ворона». На этот раз Тегг выпалил картечью – мечущиеся фигурки попадали, и желтое облако сделалось гуще – разрушив глиняные брустверы, ядра и картечь взбили густую пыль. Вероятно, живых на фортах уже не осталось – «Ворон» пал на них как гром небесный.
– Спустить паруса! – выкрикнул ван Мандер. Абдалла, навалившись на штурвал, разворачивал корабль бортом к берегу, трое корсаров готовились бросить якорь, Хрипатый Боб распоряжался у шлюпок, висевших на талях. Абордажная команда, сорок с лишним человек, бряцая оружием, собралась на шканцах и шкафуте.
Из люка высунулся Тегг.
– Куда стрелять, капитан? Врезать по лоханкам, что болтаются у пирсов?
– Нет. – Серов опустил подзорную трубу. – Суда без экипажей, и, думаю, они нам еще пригодятся. Бей по складам, Сэмсон, и постарайся не попасть в торговые ряды.
– Хмм, по складам… А если в них что-то ценное?
– Вряд ли, судя по их виду. Мы возьмем свое на базаре.
Тегг исчез. Якорь с плеском пошел в воду, захватил грунт, и цепь натянулась, тормозя движение «Ворона». Наконец корабль замер, развернувшись к берегу левым бортом. До твердой земли оставалось около кабельтова, и подходить ближе Серов опасался, так как осадка у фрегата была гораздо больше, чем у пиратских шебек. Но даже с такого расстояния пушки могли послать ядра через базарную площадь, сокрушить городские строения и уничтожить десятки их обитателей. Однако бомбардировать город он не собирался – в конце концов, жившие в Эс-Сувейре люди не отвечали за Ибрагима Карамана и прочих магрибских разбойников.
Ядра со свистом понеслись к берегу, и над глинобитными складами взмыла такая же желтая туча, как над поверженными фортами. В ней кружились сорванные кровли, жерди, балки, какие-то корзины и тюки, потом над одним из складов громыхнуло, и в небо выплеснул фонтан огня – видимо, снаряд угодил в запасы пороха. Площадь, что простиралась за линией складов, замерла; разглядывая ее в трубу с высоты квартердека, Серов увидел, что всякое движение прекратилось, даже перепуганные животные перестали реветь. В этот миг пестрый восточный базар походил на картину: застывшие купцы и покупатели, ослы, верблюды и быки; груды овощей и фруктов на повозках, яркие ткани, медная посуда, корзины с рыбой в серебристой чешуе; кузнец, поднявший молот, торговцы мясом и лепешками у своих жаровен, группы ошеломленных пиратов рядом с кабаками. В следующую секунду все смешалось; переворачивая лотки и повозки, топча товары и друг друга, люди бросились прочь. Большая часть бежала к городу, но сотни две или три, вооруженных саблями и пистолетами, ринулись в порт.
– Не стрелять! – распорядился Серов, прижимая к глазу подзорную трубу. – Картечью заряжай! Жди моей команды!
Через минуту пиратская орда хлынула в развалины и потонула в пыльном облаке. Сейчас они топтались среди складских руин, между разбитыми стенами и грудами мусора, и были отличной целью. Серов прикинул расстояние – метров двести или чуть больше – и выкрикнул:
– Картечью… прямой наводкой… огонь!
Тегг не промазал, накрыв толпу атакующих и развалины складов на всем протяжении от северного до южного форта. В ту же секунду на «Ворон» обрушилась какофония звуков: стонали раненые и умирающие, в ужасе вопил разбегавшийся с площади народ, ревели быки и верблюды, и над загоном для невольников поднялся крик – похоже, гребцы сообразили, что в порту творится нечто странное. Тегг ударил картечью еще раз и вылез на палубу, оставив распоряжаться у пушек опытных канониров, Дирка Боутса и голландца Питера ван Гюйса.
– Шлюпки на воду! – велел Серов, спускаясь на шканцы.
Четыре шлюпки плюхнулись в волны, в них полетели бочонки для воды, затем начали спускаться корсары. На каждом из этих суденышек был свой старшина – Хрипатый Боб, Брюс Кук и Кола Тернан; в четвертую шлюпку, где сидел Деласкес, погрузились Серов и Тегг. Три первых отряда должны были осмотреть склады и взять добычу в торговых рядах, Серову и Теггу предстояло разбираться с гребцами-невольниками. На борту «Ворона» остались ван Мандер, Абдалла, трое часовых на палубе и два десятка канониров.
Весла вспенили воду.
– Джентльмены, напоминаю о награде за мою супругу. Триста дукатов золотом, – сказал Серов, потом окликнул Хрипатого: – Боб! Если не найдете Шейлу, поймай мне несколько магометан с галер. Живыми приведи. Я их допрошу.
– Сделаю, капитан.
Шлюпки разошлись – три прямо к пирсам, четвертая – к развалинам северного форта и невольничьему загону. Плыли недолго, и все это время Серов не сводил взгляда с пиратских шебек. Потом спросил:
– Как думаешь, Сэмсон, есть среди них суда Карамана?
Бомбардир нахмурился, пожал плечами.
– Дьявол их знает! Дрались почти что в темноте, много не разглядишь… Но наши ядра угодили в рангоут, а я не вижу здесь посудин с поломанными реями. Все вроде бы целы.
Сердце Серова тревожно сжалось. Борт фрегата озарился вспышками выстрелов, и над их головами просвистела картечь – ван Гюйс и Боутс, как было приказано, обстреливали склады и ближний край базарной площали. Там, похоже, уже ничто не шевелилось, не ворочалось и не вопило.
Нос шлюпки ткнулся в песок, корсары перебрались на сушу. Кроме Тегга и Деласкеса тут были самые надежные люди: Рик, братья-датчане, Кактус Джо и Страх Божий. У каждого тесак, мушкет и пара пистолетов.
Отряд обогнул руины форта. Облако пыли уже осело, и над трупами двух дюжин полунагих солдат кружили вороны. Пахло порохом, кровью и нагретой солнцем глиной. Серову чудилось, что их атака была такой стремительной, что с первого залпа прошло не более пятнадцати минут. Он сдвинул обшлаг камзола, взглянул на запястье и вспомнил, что отдал часы жене. Свой драгоценный брегет «Орион», последнюю память о прежней жизни… Кто теперь их носит, кому они достались?.. Мысль мелькнула и исчезла. Шейла, и новая жизнь, и их дитя, которое она носила в чреве, были гораздо дороже любых потерь.
Они вышли на площадку перед воротами загона. Плотная, прокаленная солнцем земля имела красноватый оттенок, и из нее торчала шеренга столбов; одни – пустые, отполированные до зеркального блеска, с других свисали какие-то лохмотья, прикрученные истлевшими веревками. С ужасом Серов сообразил, что перед ним останки людей, скелеты с гниющей плотью, от которых тянуло мерзким запахом, таким отвратительным, что даже вороны-трупоеды здесь не кружили. Он судорожно вздохнул, бросил взгляд на своих спутников, но их лица были равнодушными. Только Страх Божий пробормотал:
– Басурмане, свинячьи хари… турская нечисть…
Для Страха, ворочавшего весло на турецкой галере, все правоверные являлись турками.
Изгородь, за которой виднелись крыши сараев или навесов, была ярда три в высоту и щетинилась шипами в половину пальца – преграда не хуже, чем колючая проволока. За ней слышался гул сотен голосов; орали на английском, французском, испанском, итальянском и еще на каком-то языке, смутно знакомом Серову – должно быть, на португальском. Ворота из толстых досок – не иначе как с корабельных палуб – содрогались под ударами; били изнутри чем-то тяжелым, и сквозь грохот и треск дерева звучали торжествующие вопли.
– Подождем, – сказал Серов. – Еще немного, и они разнесут ворота.
Кактус Джо огляделся.
– Что-то не видать охраны, капитан. Прикажешь посмотреть?
– Не нужно. Думаю, их охраняли солдаты с форта, и теперь они либо мертвы, либо сбежали. Но мушкеты держите наготове и растянитесь вдоль края площадки.
Покосившись на столбы с мертвецами, Серов занял позицию шагах в двадцати от ворот. Их запирала балка полуфутовой толщины, окованная железом, переломить которую не смог бы даже слон. Не успел он об этом подумать, как ворота рухнули вместе с балкой и столбами, к которым крепились створки, и наружу хлынула толпа оборванцев. Разобрать, кто к какому роду-племени принадлежит, возможности не было – все казались истощенными, с обожженной солнцем кожей, грязными, засыпанными пылью, скрывавшей даже цвет волос. На плечах, руках и бедрах лиловели шрамы от бича, тела покрывали язвы, синяки и ссадины, тряпье, обернутое вокруг пояса, свисало до колен. То была толпа оживших мертвецов, жутких зомби или вампиров из голливудских лент в жанре хоррор; ни в прежней, ни в этой жизни Серову не доводилось видеть ничего подобного.
Орда валила прямо на него. Он поднял пистолет, выстрелил в воздух и крикнул:
– Стоять! Ни шага дальше!
Крикнул на английском, повторил на французском и кивнул Мартину Деласкесу – мол, переведи. Тот повторил приказ на испанском, португальском и итальянском.
Зомби остановились. Судя по массе, подпиравшей передние ряды, их было сотен пять или шесть – возможно, больше. Но Уота Стура и других людей с «Ворона» в этой толпе не оказалось.
– Я капитан корсарского судна с британским и французским экипажем, – громко произнес Серов. – Мое имя Андре Серра, и мной захвачен порт Эс-Сувейры. Я ищу Карамана по прозвищу Одноухий Дьявол, ищу его людей и гребцов с его галер. Тот из вас, кто может что-то рассказать о Карамане, будет награжден.
Деласкес начал переводить, но, похоже, речь Серова была и без того понятна – гребцы-невольники на магрибских галерах говорили на смеси едва ли не всех европейских языков. В их рядах наметилось шевеление, и, расталкивая товарищей по несчастью, вперед вышел невысокий, но крепко сбитый человек в лохмотьях, в которых угадывался некогда приличный морской камзол. Ноги у него были коротковаты и кривоваты, и двигался он слегка покачиваясь, словно шагал не по твердой земле, а по настилу корабельной палубы.
– Чак Бонс, сэр, шкипер из Саутгемптона.[41] – Человек поклонился – в пояс, но с чувством собственного достоинства. – Галеры Карамана сюда заходили, сэр, но ненадолго, на половину дня. В заборе дырки есть, я смотрел… Три галеры, и на одной меняли стеньги и нижние реи. Спешили, сэр, команды на берег не пускали, только сам Караман съехал. Потом вернулся, и ушли его суда вчера, после полудня.
– Дьявольщина! Опоздали! – пробормотал Серов, сжимая кулаки. Потом сказал: – У тебя зоркие глаза, мастер Бонс. Кто был в шлюпке с Караманом?
– Четыре гребца и трое турок с саблями. Видать, телохранители, сэр.
– Больше никого?
– Никого, сэр. Клянусь якорем и мачтой!
– Моряк, – шепнул бомбардир за спиной Серова. – Ты посмотри, как он ходит, как держится, как говорит… Настоящий моряк! Наш парень! Берем!
Серов едва заметно кивнул и вытер пот с висков шелковым платком.
– Ты достоин награды, мастер Бонс. Чего хочешь – денег или попасть в мой экипаж?
– Если дозволите, сэр, я хотел бы присоединиться к экипажу. А деньги… что деньги… Кто плавает с вольными мореходами, у того всегда звенят в карманах монеты.
– Ты сделал верный выбор, – произнес Серов. – Иди сюда и встань рядом с моими людьми. – Дождавшись, когда Бонс займет место рядом с Эриком Свенсоном, он оглядел толпу невольников и спросил: – Тот, кто желает чего-то добавить, пусть говорит. Нет таких? Ладно! Объявляю вас всех свободными. Испанцы могут идти на причал, садиться на галеры, выбирать себе начальников и отправляться в море. И торопитесь, души христианские, пока мои пушки смотрят на город! Из остальных я хочу отобрать в команду полсотни человек. Кому интересно, тот строится здесь, у ворот, прочие идут за испанцами и выбирают себе корабли. Это все!
Вместе с Теггом и Деласкесом он отступил к шеренге корсаров, стоявших с оружием наготове. Толпа забурлила. Множество течений вдруг зародилось в ней; бывшие рабы перекликались, сбивались в группки по три-четыре человека, группы соединялись в отряды, и у каждого, похоже, был свой вожак и некое ядро из близких к предводителю людей. Вскоре от этого человеческого водоворота оторвалась толпа поменьше – собственно, уже не толпа, а команда в сотню душ – и заторопилась к причалам. За этим отрядом последовал другой, третий, четвертый.
– Не передрались бы из-за кораблей, – промолвил Серов.
Тегг пожал плечами.
– Там семь корыт, на всех хватит. А передерутся, так то не наше дело. Ты уже оказал милость испанским псам. Я бы их… – Он вытянул руку, ткнул указательным пальцем в спины уходящих и очень похоже изобразил звук пистолетного выстрела.
У ворот остались сотни две. Корсары, раздавая пинки и зуботычины, построили их в шеренгу, и Серов, в сопровождении Тегга, прошелся пару раз туда-сюда, всматриваясь в изможденные лица. Тощими были все, но сквозь отупляющую маску страданий и лишений проглядывало временами нечто иное – несгибаемое упорство, отблеск надежды и веры, гордость и даже намек на интеллект. Эти люди больше не казались Серову ожившими покойниками; каждый был как распрямившийся росток, хилый, едва пробившийся сквозь землю, и вдруг обласканный солнечным светом и теплом. Но это относилось к разряду эмоций, а разум подсказывал, что выбрать нужно мореходов и опытных бойцов.
Этого, этого и этого… Он слушал, что шепчет за спиною Тегг – его помощник, промышлявший много лет пиратским ремеслом, лучше разбирался в людях. Чему не приходилось удивляться – ведь Сэмсон Тегг был уроженцем этой эпохи и инстинктивно чувствовал, кому суждено убивать и грабить, а кто пополнит ряды ограбленных.
Они отобрали пятьдесят семь волонтеров. Остальным Серов велел убираться, спешить на пристань к кораблям, а если свободных уже не найдется, сказать испанцам, чтобы убирались с шебеки вон. Строго сказать, от лица капитана Серра, который стоит за справедливый дележ и готов подтвердить свое мнение пушками.
Несостоявшиеся корсары удалились, а Серов прошелся еще раз вдоль строя, вгляделся в физиономии новых своих бойцов и проговорил:
– Надеюсь, все поняли, на что идут. Если кто-то решил, что прокатится на моем корабле в Европу и слиняет в первом же приморском городе, то это большая ошибка. Такому прохиндею я обещаю пеньковый воротник и уютное место на свежем воздухе, на грота-рее. Ну что, никто не одумался? Еще не поздно выйти в море с другим капитаном и на другом корабле.
Он махнул в сторону галер, на которые грузились бывшие невольники. Ни один человек не вышел из строя, и Серов, довольно усмехаясь, разбил шеренгу на три ватаги, отдал их в подчинение братьям Свенсонам и велел идти к шлюпкам, выкатить бочки, залить их водой и доставить обратно на корабль.
Миновал полдень. Они с Теггом собрались уже двинуться вслед за волонтерами, но тут появились Джед Мортон и Ян Коллет из ватаги Тернана, гнавшие прикладами трех окровавленных бритоголовых турок. Серов, памятуя опыт прежней жизни, отличал их от арабов с легкостью: турки были светлокожими и походили на европейцев много больше, чем смуглые, с резкими чертами сыны аравийских пустынь. Среди магрибских пиратов турки мнили себя белой костью и занимали офицерские посты.
– Подарок от Хрипатого, сэр, – доложил Джед Мортон. – Трое живых сарацин. Прятались под возком на базаре.
– Кто такие? Должности, имена? – Серов кивнул Деласкесу. – Спроси их, Мартин.
Деласкес бегло заговорил по-турецки, но пленники молчали, и лишь один презрительно бросил: гяур! Слово в переводе не нуждалось, так что Серов, нахмурившись, велел Рику и Страху Божьему привязать турок к столбам. Лицо Страха налилось кровью, и клейма на лбу и щеках сделались заметными – особенно то, которое он получил в турецком плену. Несомненно, эта отметина была знакома пленникам; они бледнели на глазах, сообразив, что от бывшего галерника пощады не дождешься. Выкручивая им руки, Страх невнятно бормотал на турецком – видно, обещал массу удовольствий от ножа и огня.
Деласкес снова обратился к пленникам, но не услышал от них ни слова.
– Так дело не пойдет, – заметил Тегг, вытаскивая рожок с порохом. Оттянув шаровары у крайнего турка, который выглядел постарше, он сыпанул ему порох на живот и ниже и с дьявольской усмешкой произнес: – Сейчас твои яйца поджарю, пес помойный. Рик, отколи от ворот хорошую щепку и сделай мне факел. А ты, мальтиец, переводи. Скажи, что смерть у них будет долгой и весьма мучительной.
По щекам турка заструился пот. «Дурбаши,[42] – пробормотал он с ужасом, и снова: – Дурбаши!» Потом начал говорить. Его звали Селим, и на одной из шебек он служил помощником капитана. Два его молодых приятеля командовали воинами, каждый – десятком бойцов.
– Вчера в Эс-Сувейру приходили корабли Карамана, и он с семью своими людьми побывал на берегу, – сказал Серов. – Кто из вас троих его видел? Куда он ушел?
Деласкес начал переводить, турки закачали бритыми головами, потом один из молодых пустился в какие-то объяснения.
– Они говорят, что не встречались с Караманом, но знают о его флотилии, – перевел мальтиец. – На одной шебеке были разбиты реи, их заменили и тут же отправились в море. Осенью хорошая погода – редкость, и Караман спешил к себе, на Джербу, что у берегов Туниса. Вот этот десятник, – Деласкес показал на молодого турка, – был в гавани и говорил с одним из карамановых людей, с гребцом, что слонялся у шлюпки. Он уверен, что Караман отплыл на Джербу. Обычно реис там зимует.
– Что еще сказал гребец? Пусть этот нехристь припомнит все, о чем говорили. Жизни я ему не обещаю, но быструю смерть подарю. Иначе… – Серов показал на факел в руках Рика Бразильца.
На этот раз турок что-то объяснял довольно долго.
– Человек Карамана хвастался, что они потопили два корабля христиан. Правда, потеряли шебеку и многих людей убитыми, не взяли ни золота, ни серебра, но реис Караман все равно доволен. Аллах послал ему красавицу-махвеш, которая стоит корабля и всех ахмаков,[43] что плавали на нем. Караман подарит ее дею Алжира, и тот осыплет его милостями.
Серов глубоко вздохнул. Ледяные тиски, сжимавшие его сердце, исчезли. Мысленно он уже видел, как «Ворон» подходит к пристанищу пиратов у тунисского берега, как летят ядра, разбивая башни, брустверы, стены, как сотня его парней, выхватив клинки, идет в атаку, как Шейла Джин Амалия выбегает навстречу ему и бросается на грудь. Завершалась эта картина еще одним сладким видением: Одноухий Дьявол пляшет в петле на рее «Ворона».
Он сделал знак Страху Божьему.
– Убей их, Стах. Быстро убей, не мучай.
Повернувшись, Серов зашагал к шлюпкам, у которых суетились новобранцы, затаскивая бочки с водой. Над ним пролетели ядра, грянули где-то на базарной площади, потом сзади раздался предсмертный хрип – Страх Божий резал турецкие глотки. Тегг, отстав, принялся расспрашивать Мортона и Коллета, что за добычу взяли в торговых рядах, и есть ли что-то ценное в разбитых складах. Мортон отвечал, что в складах масло, финики, рыба и прочая дрянь, жалеть о которой не стоит – такого добра на базаре полно, а вот в торговых рядах сыскались предметы поинтереснее – слоновые бивни, неплохие ткани, деньги и украшения. Из ювелирных лавок выгребли все, а в оружейных взяли сабли с камнями в рукоятях и в драгоценных ножнах. Нашлась и кое-какая посуда из серебра, подносы, миски да кувшины. В общем, как считает боцман, тысяч на сорок песо отоварились.
Когда Серов со своей свитой приблизился к пирсам, шлюпки, груженные бочками, уже отплыли, и пять шебек из семи готовились к выходу в море. Бывшие невольники с прежней сноровкой разбирали весла, те, кто умел работать с парусами, лезли на мачты, и несколько человек тащили из складских развалин что под руку попадется: смоквы и финики в корзинах, соленую рыбу в мешках, пальмое масло в глиняных кувшинах и остальной провиант. Серов вызвал Эрика Свенсона, велел облить маслом палубы на двух оставшихся шебеках и поджечь суда.
С базарной площади стали возвращаться корсары – повеселевшие, бодрые, с тем хищным блеском в глазах, который рождается в поисках чужих сокровищ, быстро и равнодушно меняющих хозяина. Брюс Кук со своей ватагой погонял запряженных в повозки быков, в повозках громоздились кипы ярких тканей, наваленная грудами одежда, сапоги из мягкой кожи, узкогорлые чеканные кувшины, широкие тазы и прочая рухлядь. Что было подороже, тащили в руках: мешочки, в которых позванивало серебро, дорогие клинки, ларцы и шкатулки, набитые серьгами, подвесками и ожерельями. Мортимер, с сияющей рожей, волочил огромный серебряный поднос, украшенный арабскими письменами; Герен и Форест гнали блеющих овец, Кирстен Брок нагрузился верблюжьей упряжью с колокольчиками, Алан Шестипалый нес сундучок с флаконами благовонного масла.
Следом за этой процессией, тащившей богатства Востока, явился Хрипатый Боб, а с ним – три сарацина в белых одеждах. Один был почтенным старцем с бородой до пояса, другой тоже пожилым, тучным и осанистым, тяжко вздыхавшим на каждом шагу. Третий, тощий и вертлявый, казался рангом пониже; он шел за первыми двумя, испуганно озираясь и что-то бормоча под нос.
Серов с удивлением нахмурился.
– Это что за три волхва?[44]
– Хрр… Старрички от прравителя этой дырры и при них – толмач, – доложил Хрипатый. – Выкуп обещают. Чтобы мы, значит, не брросали ядерр в их гадючник.
Толстяк, отдуваясь, повел рукой, и тощий выступил вперед.
– Мой, недостойный, говорить на инглиш. Кади Хасан ибн Фатих аби Хамза, светоч правосудия, спрашивать: как твой почтенный имя? Откуда ты пришел, ага? И зачем громишь город?
– Я ищу женщину по имени Шейла и своих людей, захваченных Караманом, – сказал Серов. – А пришел я с запада, из-за океана, и зовут меня капитан Серра.
– Реис Сирулла? – переспросил тощий.
– Дьявол с ним, пусть будет Сирулла! Где Караман?
– Караман нет. Ушел! – Рука тощего вытянулась в сторону моря. Потом он низко поклонился, сложив ладони перед грудью. – Ля илляха иллялах, Мухаммад расулла… Мудрый кади говорить, мой перекладывать речь почтенный акил, чтобы текла из мудрый уст в благожелательный уши реис-ага и расцветала в них, как роза в сад Аллаха. Мой…
– Смолкни, – приказал Серов. – У меня есть свой переводчик. Ну-ка, Мартин, узнай, что им нужно.
Деласкес заговорил на арабском, тучный ответил, морщась после каждого слова так, будто в глотку ему вливали уксус. Бородатый старец уставился на море, пальцы его двигались, перебирая четки, губы беззвучно шевелились – должно быть, он читал молитвы. Тощий переводчик отступил назад, спрятавшись за спиной толстяка.
– Это посланцы эмира, дон капитан, – молвил Деласкес, перейдя на английский. – Тот, что с четками – улем, служитель Аллаха, а другой – кади, городской судья. С ними катиб правителя… это как писец в западных странах, помощник во всяких делах, тайных или явных. Он…
– Секретарь, – подсказал Серов. – Значит, улем и кади… Важные персоны! А почему этот писец назвал их акилами?
– Акил означает мудрец, – сообщил мальтиец. – Улем и судья – самые мудрые люди в городе. Конечно, не считая эмира, который их прислал. Они говорят, что Караман удалился из гавани и что он – не их человек, даже не магрибинец, и они за него не отвечают. Они просят – ради Аллаха и христианского бога! – не обстреливать город и не губить людей. Они говорят, что хоть наша и их вера различны, но Аллах и Христос благоволят милосердным, добрым и щедрым. Они готовы заплатить и хотят услышать цену.
Восток – дело тонкое, особенно когда касается торговли, подумал Серов и переглянулся с Теггом. Его помощник положил ладонь на грудь, вытянул три пальца, побарабанил ими по камзолу, потом сунул пятерню за пазуху и принялся чесаться.
– Тридцать тысяч испанских талеров,[45] – вымолвил Серов. – И передай улему и кади, что мое милосердие зависит от их щедрости. Сейчас я буду обедать. Когда закончу, сундуки с монетой должны быть на пристани.
Катиб-переводчик и Мартин Деласкес заговорили разом, и лицо толстого кади вытянулось. Обменявшись парой фраз с улемом, он сообщил, что надо подумать и посоветоваться, ибо сказано пророком: торопливый теряет, мудрый находит. Но в этот момент вспыхнули два пиратских корабля, подожженных Эриком Свенсоном, и посланцы эмира догадались, что время совещаний и раздумий истекло.
Кади повернулся к Деласкесу и что-то пробурчал.
– Выкуп будет уплачен, но у них не хватает талеров, – сообщил мальтиец. – Половина будет в турецких курушах,[46] из расчета пять курушей за четыре талера. Это справедливо, синьор капитан.
– Куруши так куруши, – кивнул Серов. – Хоть тугрики, только выплату пусть не затягивают. Я обедаю быстро.
Он повернулся и зашагал вдоль берега к возвращавшимся шлюпкам. От пылающих шебек тянуло жаром, ветер раздувал огонь, от дыма перехватывало дыхание. Пять галер с бывшими невольниками уже скользили по водам бухты, огибая застывший на якоре «Ворон». Его экипаж, вместе с новым пополнением, сгружал у линии прибоя захваченное добро.
Разочарование… Тяжкой ношей легло оно на грудь Серова и сдавило так, что чудилось – еще немного, и треснут ребра. Он так надеялся найти здесь Шейлу! Шейлу, Уота Стура, Клайва Тиррела и остальных парней… Взять их на борт, сняться с якоря, распустить паруса и поплыть в пролив Ла-Манш, в Северное море, а оттуда – на Балтику, в родные воды… То есть еще не совсем родные, так как нужно их отвоевать у шведа, построить крепости и корабли, возвести великий город, что станет российской столицей на двести с лишним лет… И все эти дела ждут его, Андрея Серова! И будет ему за свершения ради отчизны почет и слава, богатства и титулы…
Потом, все потом, думал он. Первый долг человека – перед своей семьей, ибо на нем, как на краеугольном камне, стоят все остальные долги: перед соратниками и друзьями, перед страной, ее правителями и народом. И всякий, кто скажет иное, – лжец или глупец! Долг перед самыми близкими является инстинктом, диктуемым любовью, – а что на свете сильнее любви?
Он дождался, когда причалят шлюпки, сел в одну из них и приказал править к кораблю.
Вечером, часа за два до заката, когда «Ворон» был уже в море, Тегг вызвал Серова на палубу. Здесь, вдоль борта, разложили добычу, и вожаки, ван Мандер и Хрипатый Боб, Тернан, Кук и лекарь Хансен, осматривали ее, щупали восточные ткани, звенели посудой, перебирали испанские и турецкие монеты, заполнявшие четыре сундука, прикидывали вес украшений, остроту ятаганов и сабель. Богатая земля Магриб! – подумал Серов, глядя на эти сокровища. Богатая! Есть где разгуляться! А если разгуляются его сподвижники в магрибских водах, то захотят ли плыть на север? На сей вопрос он пока не знал ответа.
– Нет с нами Шейлы, – сказал Сэмсон Тегг, – и потому мы просим, чтобы ты оценил добычу и разделил на доли по правилам Берегового братства. Прежде, Эндрю, у тебя это здорово получалось! Здорово, клянусь спасением души!
Бомбардир подмигнул, и перед Серовым пронеслось воспоминание: жаркое солнце, синее море, золотой песок, безымянный остров в Карибском море, где он впервые подсчитывал награбленное, суровая физиономия Джозефа Брукса, надменная рожа Пила, лица Садлера, Росано, Галлахера и прочих убиенных и до времени погибших. Как давно это было! И как недавно!..
Он прошелся по шканцам, заглядывая в раскрытые ларцы и сундуки, взял турецкую монету с вязью загадочных письмен, осмотрел ее, бросил обратно, коснулся сабельной рукояти, украшенной бирюзой, полюбовался блеском рубинов в перстнях, заколках и серьгах и вдруг, наклонившись, застыл, как громом пораженный. В шкатулке из слоновой кости красовалось ожерелье из драгоценных камней, а под ним лежали тонкой работы сережки. Камни были синими, как глаза Шейлы, и искусный магрибский ювелир заключил их в золотую филигрань, в плетеное кружево из проволоки, и сделал подвески из золотых остроконечных листьев. Дорогая вещица! Но ее цена была Серову безразлична; наморщив лоб, он вспоминал свой сон, с каждой секундой убеждаясь, что там, в сонном его видении, Шейла носила именно это убранство.
Случайное совпадение или знак судьбы? Зримый символ того, что их одиссея кончится благополучно?..
На душе у Серова вдруг полегчало. Он выпрямился, окинул быстрым взглядом первую магрибскую добычу и сказал:
– Шкипер, распорядись – пусть принесут из моей каюты перья, бумагу и чернильницу, будешь записывать. Сейчас все оценим, подсчитаем и разделим, никого не обидев, но перед тем я возьму свою капитанскую долю. – Он поднял серьги и ожерелье, сверкавшие синим пламенем. – Вот это! Нет возражений?
Возражений не было.
Часть II
Мальтийские воды
Глава 5
Путь в Средиземье
Владычество испанских эмиров было эпохой великого благоденствия. Государи эти, вместе духовные и воины, отнюдь не враждуя к христианским племенам, видели вокруг себя только один народ. Исполняя сами великие работы для пользы общей, которым так много обязаны своим обширным развитием земледелие и торговля, они приглашали людей всех наций без разбора, которые могли оплодотворять развитие наук и возродить промышленности прошедшего. Деятельность их и правосудие превратили дикую Испанию в земной рай, бродячие толпы ее народа – в просвещенную нацию, трудолюбивую и образованную.
Ф. Архенгольц, «История морских разбойников Средиземного моря и Океана»,Тюбинген, 1803 г.
«Ворон» плыл к Гибралтару, Сеуте и Средиземному морю. Погода благоволила; дни стояли ясные, ночи – звездные, что было редкостью для начала зимы, устойчивый ветер дул с зюйд-веста, нес корабль вдоль африканских берегов от Эс-Сувейры к Сафи, от Сафи – к Эль-Джадиде и дальше, к Касабланке и Рабату, к Сале, местной пиратской столице, и Танжеру, за которым открывался пролив, самый знаменитый в истории мореплавания. Тут плавали тысячу лет назад, и две, и три – а может, все четыре; плавали эллины и финикийцы, карфагеняне-пуны и римляне, норманны, сицилийцы, марсельцы, генуэзцы и множество иных народов и племен, живших в Испании и Италии, на Корсике, Сардинии и Балеарских островах. Каждый называл пролив по-своему, но сохранились в веках лишь два имени: пунийское – Столбы Мелькарта и греческое – Столбы Геракла.
Столбы Геркулеса!
Сменившись с вахты, Серов шел в свою каюту, садился у распахнутых окон, глядел на пенный след за кормою фрегата и вполголоса напевал:
- У Геркулесовых столбов лежит моя дорога,
- У Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей,
- Меня оплакать не спеши, ты подожди немного,
- И платьев черных не носи, и частых слез не лей.
- Еще под парусом тугим в чужих морях не спим мы,
- Еще к тебе я доберусь, не знаю сам когда…
- У Геркулесовых столбов дельфины греют спины,
- И между двух материков огни несут суда.[47]
Дельфины в самом деле плескались там и тут, а вот кораблей попадалось немного. Видели галеоны из Португалии и Испании, плывшие, возможно, за океан или на Канары, к Мадейре либо на острова Зеленого Мыса; встретили голландский торговый бриг и французский корвет; один раз попалась магрибская галера – видно, отчалившая от берега в районе Сале. Опознав в ней шебеку, пусть не караманову, но, несомненно, пиратскую, Серов велел ее преследовать, но скоро убедился, что занятие это пустое – «Ворон», весьма быстроходный фрегат, отстал от шебеки даже под всеми парусами. Что неудивительно: у пиратов были и паруса, и гребцы, а еще – на редкость легкое стремительное судно. После этой неудавшейся погони Серов посовещался с Теггом и ван Мандером и решил, что кроме «Ворона» нужны им две или три такие шебеки, иначе придется в Средиземье одних купцов ловить. Купцы их тоже интересовали, но главной добычей все-таки был Караман.
С европейскими судами Серов не задирался, поднимая всякий раз британский флаг. Голландский бриг салютовал ему из пушки, как и положено союзнику, испанцы с португальцами благоразумно обходили стороной, а французский корвет, понимая, что орудия «Ворона» разнесут его в клочья, бежал, как заяц. Серов подумывал о том, что у Хрипатого Боба, в большой коллекции знамен и вымпелов, отсутствует морской российский флаг, и надо бы его приобрести. На худой конец, соорудить, так как работа несложная, ни львов тебе, ни звезд, ни полумесяцев, а всего лишь синий крест на белой простыне. Однако не помнилось ему, существовал ли этот флаг в природе, учрежден ли он уже государем Петром или то дела грядущего.[48] Так ли, иначе, но в Средиземном море, омывавшем три материка, андреевский флаг вызвал бы немалое изумление у всех, от турок до французов, британцев и испанцев. Британцы, скажем, могли бы подумать, что видят фрегат свободной Шотландии,[49] и предпринять незамедлительные меры.
С российским стягом подождем, решил Серов, поплаваем под флагами других держав, известных в Средиземноморье, или как говорили в старину, в Средиземье. Хотя, разумеется, было обидно – у турок есть свои знамена на морях, а у России нет! Но с этим ущемлением достоинства и чести он ничего не мог поделать, разве что поднять «Веселый Роджер». Впрочем, «Роджер» был флагом совсем уж мифическим – ни в семнадцатом, ни в восемнадцатом веках пираты под ним не плавали.
- У Геркулесовых столбов лежит моя дорога,
- У Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей…
Но, насколько помнилось Серову бессмертное гомерово творение, Одиссей в эти места не заплывал. Плавали другие и, миновав пролив, сворачивали на зюйд, к знойной Африке, а чаще на норд, в Иберию и к Касситеридам, Оловянным островам, как называлась в древности Британия. С той античной эпохи трирем и пентер пролив повидал всякое, и драккары викингов, и испанские каравеллы, и шебеки магрибских разбойников, и фрегаты под белыми парусами, грозившие суше и морю десятками орудий. А увидит еще больше, думал Серов, глядя на пустынное море и серое зимнее небо. Увидит дредноуты в тяжелой броне, ракетные крейсеры, авианосцы и атомные субмарины, увидит лайнеры-дворцы, роскошные яхты и паромы, увидит, как эпоха паруса сменится эпохой пара и как паровые суда станут такой же экзотикой, как окрыленные парусами бриги и фрегаты. Пролив увидит, и увидит море, но не человек, выпавший из родного времени…
На этом море он бывал, скитаясь с цирком по Италии и Франции. Бывал и после, когда расстался с сестрой и родителями – ездил отдыхать под Барселону, в Малагу, на Крит. Это курортное Средиземье – во всяком случае, со стороны Европы – было дивно обустроено; всюду, от Греции до Испании, многоэтажные отели, рестораны, пляжи, аквапарки, диснейленды и океанариумы. Ешь, пей, веселись, если шелестит в карманах! Не жизнь, а вечный праздник! Ну, пусть не вечный, а ежегодный, с мая по сентябрь…
Но теперь вспоминалось Серову иное, не отели с диснейлендами, а другие, очень многозначительные туристские объекты. Вспоминались руины сторожевых башен, понатыканных на всех берегах, развалины когда-то неприступных замков, стены прибрежных монастырей, похожих на крепости, и настоящие цитадели, развернутые к морю амбразурами и пушечными жерлами; вспоминались равелины и позеленевшие орудия восьмифутовой длины, входные арки, защищенные воротами, решетками и надвратными башнями; вспоминались музеи, где неизменно экспонировался ятаган, а в самых богатых собраниях – турецкая кольчуга, мушкет, пистолет, а иногда и череп янычара или мавританского разбойника. Это наводило на грустные мысли. Хоть угодил Серов во времена, когда в Европе были могучие страны вроде Британии, Испании и Франции, когда стояли на морских берегах богатые города, Венеция, Генуя, Неаполь, Тулон, Марсель и Барселона, были пушки, корабли и регулярные армии, но вся эта сила и мощь тратилась на европейские войны и свары или на борьбу в колониях. Что же до Средиземного моря, то для Европы это было неподвластное пространство, где чаще правил полумесяц, а не крест, и где пришельцы с южных берегов, из Марокко, Туниса, Алжира, объединившись с турками, грабили кого хотели и где хотели.
Читать бесплатно другие книги:
