Высший пилотаж киллера Басов Николай

Глава 41

Ярославское шоссе было почти пустым. Я мчался по нему, выжимая из своей новой тачки все, что только можно было, притормаживая, лишь когда стрелка спидометра уходила за сто двадцать. Пару раз, впрочем, пришлось сбросить скорость до черепашьей, потому что сбоку засветили посты. Но постовые спали или занимались другим полезным для души делом, и я прошел до места минут за тридцать. Я сам поверил в это, только когда посмотрел на часы, а они едва перевалили за четверть первого.

В городе я ехал как приличный гражданин, только не остановился на красный, но и этого никто не заметил. Когда я адаптировался к медленной скорости, то достал свой сотовик. Полагалось доложить Шефу, чтобы он был на подхвате, и, может быть, даже вызвать подкрепление. Удержать банду рэкетиров и множественных убийц в одиночку все-таки могло оказаться не очень легко.

Номер Шефа я набирал, пока проезжал целый квартал. Едва в телефонной трубке послышался знакомый, очень усталый голос, я произнес:

– Это я…

И все… Что-то произошло. Я не мог объяснить сразу, но я стал только слушать, а не говорить.

Вообще-то сотовая связь в Москве зря носит такое название, она настолько плоха, что не заслуживает звания связи вообще. И дело не в цене, по ценам она вполне приближается к мировому стандарту и даже слегка перекрывает его, а вот качество ее такое, что даже голос иногда не разберешь. И все-таки на этот раз было что-то иное.

Голос проходил, но он гудел. А еще в школе все наши спецы по прослушкам твердили – если что-то не то, лучше не рискуй.

В одной из последних ориентировок нас известили, что из Германии завезена очень сложная система, которая почти не дает эффектов на линии и позволяет прослушивать все сотовики, как стандартные линии, только еще лучше.

А стандартные линии у нас слушают все, кому не лень. Были даже совсем курьезные случаи, когда слухачи, получая конфиденциальную информацию, скажем, на депутатов, по служебным каналам, продавали ее мелким шантажистам, чтобы те превратили этот горячий материал в живые деньги. И превращали, и вокруг слухачей кормилась не одна дюжина шакалов… А прослушивание моей линии, наверное, даже не очень дорого стоило. Впрочем, тут я не специалист, вполне могло оказаться, что расценку увеличили, поскольку обо мне идет не очень добрая слава.

Так или иначе, я прошептал измененным голосом только одно слово:

– Жди.

Это значило, что я перезвоню и буду излагать не кодом, что в принципе тоже было возможно, только муторно кодовое послание в уме составлять, да еще за рулем. Значит, оставался другой, дедовский способ – позвонить по чистой линии. И выйти на чистый запасной телефон Шефа, до которого он должен добраться.

Я знал, что он доберется. Хотя, если бы возникла необходимость, я бы мог позвонить и по его сотовику. За то, что он чистый, я мог почти поручиться, потому что каждое утро спецы очень высокой пробы проверяли телефон Шефа и еще кое-кого.

В уме я сделал отметку, что пора их загрузить и моими проблемами. А еще лучше – пусть сделают тотальную чистку аппаратуры и помещений. Если мне ничего не говорят, если приоритет этого дела до сих пор неизвестен, пусть попотеют и в доме Аркадии.

На улице, где стоял дом того, кого я подозревал как Духовного, горел только один фонарь. Почти все окна были темны. И все-таки я не решился проехать по ней.

Нет лучшего наблюдательного пункта, чем дом с темными окнами, который стоит на единственной дороге, ведущей в их сатанинское капище. Посади туда человека с релейной связью, и каждый незваный гость окажется очень горячо принятым.

Я развернулся и поехал по соседней улице, тихонько, вглядываясь чуть не в каждый дом. Сама улица была не длиннее первой.

Внезапно и она кончилась. Дорога уходила в поле, но куда-то вбок. Кроме того, я не был уверен, что уже через сотню метров моя «волжанка» не окажется на засыпанном свежим снегом по ступицу проселке, который в темном поле и не рассмотреть будет.

Я вздохнул с некоторым раздражением. Мне нужна была помощь, а взять ее пока было неоткуда.

Вдруг мне почудилось какое-то шевеление под фонарем. Я присмотрелся. Его производил некий неказистый мужичок в драном зимнем пальтишке из черного синтетического меха. Лет десять назад такие вот синтетические шубейки, делающие каждого похожим на чуть мрачноватого игрушечного медведя, продавались на каждом шагу и народ попроще накупил их в таком количестве, что одно время в любой толпе можно было увидеть этот образец позднекоммунистической мануфактуры.

Мужичок очень насторожился, когда я затормозил около него. Но сначала я проверился, не видно ли меня из окошек дома Духовного. Нет, скорее всего оттуда разглядеть мои маневры было невозможно.

Я вылез и подошел к мужику. Тот вдруг заголосил:

– Нет, начальник, я с тобой не пойду. У меня и документы есть, только жена в дом не пускает.

Я остановился и внимательно посмотрел на него. Испитое, рябое лицо. И пьяное, конечно.

– Не дури, – строго сказал я. – Я по делу.

– Дело? – он обеспокоился еще больше. – Я тут просто стою, меня жена домой не пускает, говорит, пока не протрезвею, не пустит. Вот и стою уже час… Или больше.

Я кивнул.

– Телефон дома есть?

– Конечно, а как же. У нас, почитай, почти каждый дом провел себе телефон. Да моя благоверная, пусть ее псы заедят, если часа три по телефону вечером не поговорит, то взорвется, наверное.

– Номер московский?

– Нет, в Москву звонить нужно через коммутатор. Но это скоро. А ты чего хочешь-то?

Он все еще опасался, что я буду его, может быть, даже грабить. Но мне нужно было совсем другое.

– Так, еще вот что. Куда эта дорожка ведет?

– Как куда – на стройку. Там, сказывают, центр по ремонту чего-то будет.

– А дорожка по соседней улице?

– Она ведет на бывшую птицеферму. Там, почитай, полгектара всяких строений, только заброшено все.

– А свет, тепло есть?

– А бог его знает, может, и есть. Туда никто из местных давно не забирался, только строители, но они все хохлы. Так что их часто меняют.

Да, место для шабашей идеальное. Если и строители, которые ходят на эту птицефабрику от случая к случаю, меняются, то никто из них, даже и заметив что-то странное, не поднимет крик.

– А от центра чего-то до птицефабрики пройти по целине можно?

Он посмотрел в голую темную целину.

– Ну, морозы стояли всю неделю, так что наст должен быть прочным, может, и дойдешь. А зачем тебе? Ты проезжай по дороге, она ведет от соседней улицы и дальше никуда не сворачивает. Не заблудишься. Да там и машины сегодня проезжали. Я слышал и видел. Все больше легковушки, так что, если они прошли, значит, и ты проедешь.

– Сколько от стройки чего-то до птицефабрики?

– Наискось? Ну, полкилометра будет.

– Значит, так, пойдем. Если дашь мне позвонить по телефону, получишь десятку.

– Ты сейчас давай десятку. А отведу я тебя потом.

– Нет, отдам при жене. Это будет плата за телефон.

Он обреченно вздохнул.

– Ну, пошли.

Мы зашли за ближайший штакетник, и он, преувеличенно потопав на хлипких ступеньках, постучал в дверь.

Я ничего не мог с собой поделать. Против воли рука моя легла на рукоять «ягуара». А может быть, именно такие вот рефлекторные движения и спасают иногда жизнь оперативника. Но тут все оказалось чисто.

– Ты чего стучишь так, окаянный?

Женский голос, уверенный, твердый, словно замороженный.

– У нас гости, Клав.

– Кого еще бесы принесли?

– Не бесы, – я сам вступил в переговоры. – Я из милиции. Мне нужно срочно позвонить, но за это я заплачу.

– Ну, если это один из твоих дружков…

Но дверь она открыла. Увидев меня, сразу шагнула назад, пропуская в дом, хотя никакого удостоверения я не показывал.

– Мне позвонить в Москву. Я заплачу за это… – Я достал десятирублевую бумажку. Тут это были деньги, и серьезные.

Но деревенская порядочность еще не окончательно выветрилась из этих людей.

– Да что вы! Мы и так поможем…

– Нет, зачем же. Звонок стоит денег, я плачу. Только вот что, вы отойдите подальше, это дело непростое – мой разговор.

Тут в ее глазах появилось некоторая подозрительность, но я твердо плюхнул десятку на стол, она взяла ее, и, перешептываясь, супруги вышли из комнатухи.

Я дозвонился до Шефа и как можно быстрее изложил ему последние события.

– Все понял. Слушай, если все так серьезно, может, напустить туда местных ментов? Они будут очень быстро, уж я постараюсь.

– Нет, приедет какой-нибудь гаврик, который и «пушку»-то доставал только на стрельбище, а против него будет такая банда, что их с огнеметом не сразу возьмешь. Так что, не сочти за труд, заставь тех омоновцев, которые, наверное, еще у Малина загорают, прошвырнуться сюда. Это быстро. Я за сорок с минутами успел.

– Ну, такую кучу людей за сорок не перебросишь… Может, подождешь?

– Шеф, там на жертвенном алтаре у них какой-то человек, наверное, еще корчится под пытками, ты делай, что нужно. А я попробую сделать что-нибудь со своей стороны.

– Ладно. Действуй, как считаешь нужным. Основной все покроет.

Я положил трубку и позвал Клаву. Они вошли вместе. Мужичонка выглядел слегка пристыженным, но уже прощенным. Хозяйка быстро осмотрела свой буфет и дешевый, очень маленький сервант. Не пропало ли чего?

– Еще вот что. Мне нужно две простыни, лучше неразрезанные, и три-четыре английские булавки. Я заплачу сколько вы скажете. – Я улыбнулся, набиваясь на доверие и стараясь погасить все расспросы. – Просите больше, втрое больше, у меня деньги есть.

– Господи, да зачем это вам?

Тем не менее она подошла к комоду, открыла один ящик и достала стопку белого постельного белья.

– Вот как раз на ноябрьские купила рулон хлопка широкого, если две простыни от него отрезать, это будет…

– Режь, Клава, и побыстрее, я очень тороплюсь.

Про себя я еще подумал, не попросить ли у хозяина еще и лыжи, но решил, что простой палки будет достаточно, в такой мороз наст в самом деле должен быть крепким.

Она назвала цену, я заплатил, аккуратно выложив деньги из бумажника. Я старался, чтобы они не увидели оружия, но его на мне было столько, что они увидели ремни, и глаза их чуть дрогнули.

Потом я сложил простыни, скрепил их по бокам булавками, которых Клавин муж принес чуть не десяток, и проделал своим стилетом две дырки для глаз. Когда я устроил все сооружение поверх своей темной одежды, Клава всплеснула руками.

– Это еще зачем, а? Такой хлопок испортил!

Но ее мужичок все понял.

– Эх, женщина, это же маскхалат. Ловок ты, парень.

Я улыбнулся и пошел к выходу. Но у двери остановился.

– Да, еще вот что. Я уже вызвал помощь из Москвы. Если вы попробуете вызвать здешних ментов, то они привлекут вас как свидетелей. Что это значит – сами знаете.

Они кивнули. Они, конечно, знали, что с ментами свяжешься, потом хлопот не оберешься.

Я вышел на крылечко и не услышал звука запираемой двери. Я понял, что они смотрят мне вслед из окошка.

Теперь беспокоиться следовало только о жертве сатанистов и о себе. Больше меня никто не волновал.

Глава 42

Машину я оставил на стройке чего-то. Выбираясь из нее, отключил освещение салона. Как водится, едва не забыл это сделать, но все же вспомнил. В который раз уже подумал, что следует отключить эту лампочку совсем. Потому что вот на такой ерунде засыпаться – плевое дело.

Наст, по которому я пошел, мог бы держать и получше. Я то и дело проваливался чуть не по колено, но зато мой маскхалат вел себя идеально. Даже на порывах ветра он только плотнее облеплял меня, и я оставался невидимым.

Птицефабрику нашел в самом деле очень быстро, потому что у меня был ночной бинокль. В приборе она сразу нарисовалась на сером от светлых снеговых туч небе как огромное нагромождение кубов, плоскостей и темных теней. Фабрика в самом деле была очень большой.

Когда я вышел на развезенную по снегу около стройки закаменевшую грязь, меня, наверное, можно было увидеть на этом рябом фоне, но я даже не сбавил шага. Лишь пару раз свернул так, чтобы оказаться поблизости от крупных пятен снега. Я торопился.

Именно теперь, когда я оказался совсем близок к цели, когда все было определено и я знал, что следовало делать, меня угнетало опасение, что я все-таки опоздал.

Стены фабрики, когда я к ним прижался, показались ледяными. Но они обещали защиту даже более надежную, чем маскхалат. На их грязно-светлом фоне я, может, и смотрелся заметно, но снимать его все равно не стал, рано еще было его снимать.

Зато я прикрутил к револьверу глушитель. И заодно взял в левую руку свой стилет. Это был хитрый нож, и стоил он если не целое состояние, то верную его половину. Я выиграл его в пари у одного офицера из Владивостока, который служил в группе подводных террористов. Стилет меня ни разу не подводил. Когда я точил его, то думал об этом офицере и надеялся, что он себе выпишет со склада еще один такой же. У них снабжение гораздо лучше, чем у нас.

Помимо многих особенностей, этот нож не имел ни одного клейма или значка, по которому его можно было бы идентифицировать. Так что он вполне мог оказаться и нашим, русским, но больше ни у кого я ничего подобного не видел.

В правую я взял «ягуар». Все, для первого контакта я был готов. И пошел вдоль стеночки.

Она кончилась довольно неожиданным провалом. Я пролез в эту дыру, чуть ушибив коленку и звякнув пару раз «ягуаром». В морозном воздухе этот звук должен был разнестись на десятки метров, но я надеялся, он не поднимет слишком большого переполоха.

Поднялся на второй этаж, присел за низкой поперечной балкой и выглянул наружу, во внутренний двор. Тут было на что посмотреть.

В середине двора качалась под жестяным колпаком от дождя и снега одинокая, тоскливая лампочка. Качалась она неторопливо, едва-едва, ветра во внутреннем дворе почти не было.

В дальнем по диагонали от меня углу двора в стене было что-то вроде туманного облачка. Оно поднималось снизу, из небольшой дверки, ведущей в подвал, которую обозначали на темном фоне не очень плотно подогнанные доски.

Пар поднимался довольно медленно, крадучись, но иногда вдруг взрывался, заполняя часть двора, и тогда на его сырой поверхности появлялись тени.

Кроме того, во дворе стояли машины. Около десятка наших легковушек, две иномарки и два микроавтобуса на базе «газели». Я посчитал число посадочных мест и поежился. Получалось, что этих ублюдков могло быть более пяти десятков. Такую прорву сатанистов я задержать не мог, я не Брюс Уиллис.

Но не ждать же, пока они начнут разъезжаться. Если бы у меня была надежная связь, я бы обсудил ситуацию с Шефом, но сейчас звонить по этой коробочке я побаивался. Кстати, а выключил ли я сигнал вызова?

Я достал ее, так и есть. Ведь собирался же оставить приборчик в машине, но вот забыл. И теперь можно было лишить его голоса только условно, до конца он не выключался.

Я чуть высунулся, чтобы получше нащупать выключатель, и тут же услышал шаги. Медленный, осторожный хруст мелких камешков на бетонной плите под чьими-то ботинками…

Я прокатился по полу и устроился в тени несущей колонны. Я видел все, что происходило неподалеку, а меня рассмотреть было трудно. Кроме того, я сидел на корточках, а это делало мою фигуру очень неопределенной. Это могло дать пару секунд перед выстрелом.

Длинные пролеты недостроенного промышленного здания уходили в такую отдаленную тьму, что я и не пытался там разглядеть что-нибудь. Я только прислушивался. Шаги отражались от сплошной внешней стены, закрывающей ту сторону, откуда я пришел, и казалось, они идут со всех сторон.

В какой-то миг я даже думал, что кто-то топает снаружи, во дворе. Но выглядывать не стал. Потому что лампочка непременно ослепила бы меня, а сейчас это было смертельно опасно.

Шаги стали ближе. Теперь я отчетливо слышал даже тихий скрип кожи ботинок или сапог. Проверяющий шел слева. Я осторожно выволок руку с ножом, проверил, до отказа ли взведена его пружина, и направил ее налево.

И тогда стало ясно, что кто-то идет и справа. Ерунда, решил я, одного охранника вполне достаточно. И стал смотреть, что творится слева. Но «ягуар» все-таки смотрел направо. Хотя, я знал это совершенно точно, – стрелять первым не буду. Даже с глушителем, это вызовет шум. А если поднимется шум, то операция пойдет насмарку.

Парень шел очень ловко. Он не просто прижимался к стене, он подолгу замирал, проверяя, не начну ли шуметь я. Пару раз, по его движениям, стало ясно, что он пригибается, вероятно, чтобы не попасть под свет этой лампочки. Впрочем, труда это не составляло, потому что столб с лампой был гораздо ниже того бордюрчика, у которого я уже побывал. И свет по-настоящему падал только на потолок.

Он появился слева, выпрямленный, как столб. Я поднял свой нож, прицеливаясь, и вдруг он заговорил:

– Странно, мне показалось, тут кто-то есть.

– Мне тоже послышалось звяканье…

Справа от меня, в паре шагов за углом моего кирпичного укрытия, стоял другой. Может быть, был еще третий?

Но раздумывать было некогда. В руках левого я видел «пушку», кажется, помповую. И он искал цель. Я уже получил одну пулю из такой же на этой неделе, ждать вторую не хотелось. К тому же и рука была уже наведена.

Плавно, как на учении я нажал на спуск. Удар выстреливаемого лезвия издает жесткий, очень странный шум, и он совершенно непривычен даже вполне тренированному бойцу. Поэтому, когда этот левый согнулся, уронив с грохотом свое ружьишко на пол, прижимая руки к пробитому горлу, хотя я целил чуть ниже, в верхнюю часть груди, чтобы не наткнуться на бронежилет, правый повел себя неправильно.

Он громко, уже и не шепотом спросил:

– Ты чего? – и шагнул инстинктивно вперед, оказавшись рядом со мной.

Он был большой, уверенный в себе, качок, наверное. Поверх его курточки, довольно легкой для такого мороза, был надет чешуйчатый бронежилет. Он выглядел неуязвимым в нем, как римский легионер, и таким же мощным.

Но он сделал этот шаг, которого мне как раз не хватало…

Я выпрямился и оказался совсем рядом. Обрез глушителя уперся в голову слишком торопливого легионера. Тихо и по возможности спокойно я произнес:

– Не заставляй меня делать это.

Парень слева корчился на бетонном полу, лезвие перебило ему трахею, он не мог ни вздохнуть, ни крикнуть. Если бы этот тип повел себя тихо, все могло бы обойтись.

Но он не повел себя тихо, он с самого начала показался мне чересчур самоуверенным. Он поднял руку, чуть присел и мигом перехватил мой пистолет. Сколько раз я тренировал захват заложника, и никогда с глушителем это у меня не получалось. Слишком ствол длинный, чуть по руке дашь, и «пушка» уже смотрит в сторону. В это мгновение я подумал, что во второго нужно было стрелять.

Правой он размахнулся и вмазал мне в голову. Я лишь чуть-чуть наклонился, потому что мне очень нужно было, чтобы его рука ушла от тела… И я дождался, к счастью, его удар был не очень силен, по крайней мере я не вырубился.

А он поднял руку. И открыл брюшину.

Да, он был в бронежилете, и эти чешуйчатые панцири держат «ТТ» и даже легкие автоматы. Но они не держат удара ножом, если правильно развернуть его, а именно плоскостью поперек, и ударить снизу вверх.

Я именно так развернул его и именно так ударил. А мой замечательный нож, помимо того, что выстреливал на двадцать метров летающее лезвие, тут же автоматически выбрасывал и стационарное, длиной чуть не в пятнадцать сантиметров, которого должно было хватить.

Его и хватило. По глазам моего противника, а они оказались прямо напротив моих, потому что он присел, я понял, что удар дошел. И теперь он не может ни крикнуть, ни вздохнуть, потому что мой нож пробил ему легочную мембрану. А когда она пробита, любое движение легкими вызывает такую дикую боль, что некогда даже была такая пытка, только она непременно вела к быстрой смерти, и ее в двадцатом веке забыли то ли как негуманную, то ли как невыгодную: подследственный слишком быстро умирал.

Он закатил от боли глаза и отключился.

Добив его коротким ударом под ухо, я постарался не запачкаться в его крови. Обыскал его, но ничего не нашел. Тогда я снял с первого охотничий патронташ с патронами калибра шестнадцать миллиметров, подобрал помповый «ремингтон» с пулей в стволе и со снятым предохранителем и пошел вниз.

Глава 43

Перед дверью меня слегка замутило, я знал, что ждет меня внутри, но особенно переживать было некогда. Не для того я торопился как угорелый, чтобы теперь очень уж тут припухать. Я вошел. Попетлял по тесному и узкому коридорчику, а когда наконец вышел из него, вынужден был зажмуриться. Но глаза привыкли, и я огляделся.

Передо мной был очень большой подвал, со стенами, уходящими в такую даль, что конец его был едва виден. Колонн посередине не было, так что спрятаться никто тут не мог. Центральная часть была освещена полусотней люминесцентных ламп без колпаков. Некоторые были розовые, некоторые ртутного, совершенно неживого света. От их смешения все вокруг казалось слегка диким, как на карнавале. Но только на противном карнавале.

Потому что посередине этого квадрата лежала совершенно голая девица. Я увидел ее довольно отчетливо, потому что она лежала на очень высоком столе, чуть не до плеч нормальному человеку, а я к тому же стоял на приступочке у входа.

Людей было немного, десятка три. Они стояли двумя расходящимися рядами около стола, сложив руки перед собой в жесте, похожем на индийское приветствие, только ладони их были странно вывернуты вниз. У головы девицы, по ту сторону стола, стояли две фигуры в длинных черных шелковых одеяниях. Эти чуть нервно оглядывались.

Впрочем, они все тут были нервными, возбужденными, нетерпеливыми. И негромкие причитания, сливающиеся в нестройный гул, тоже заряжали горячим нетерпением.

Я внимательно рассмотрел девицу, она была целехонькой. Ни одного пятнышка крови, ни одного синяка на ее белоснежном теле не было видно. Я с некоторым облегчением вздохнул. Потом отставил свой «ремингтон» и пошел на толпу.

Пока я шел, один из типов, стоящий у края стола, вдруг произнес низким, очень красивым басом:

– Папа, может, снимем ей повязку с пасти. Пусть хоть поорет перед удовольствием? И нам будет в радость…

Один из главных сделал успокаивающий жест.

– Придет палач, он и снимет. Не торопись, Грохот. Он скоро появится.

И он посмотрел на дверь, вторую в этом подвале, помимо той, в которую я вошел. Она была устроена в дальнем углу и освещена пятью странно мерцающими красными лампами, как в проявочной какой-нибудь провинциальной газетенки, честное слово. Почему-то именно эти красные лампы меня разозлили.

– Палач пришел, – сказал я довольно громко, снимая «узи» с предохранителя. – Только не тот, которого вы ожидали. Все – руки за голову.

Пара этих ослов сделали странные движения. Они стояли рядом, я всадил в них очередь злую, как матерная ругань на рынке перед дракой. Оба повалились снопами.

Впрочем, я ударил очередью чуть длиннее, чем было нужно. Высокий, очень сутулый парень, стоящий рядом с ними, но ближе к голове этого темного треугольника, тоже осел, прижимая руку к животу. Через его тонкие, хрупкие пальцы, которые вполне могли быть пальцами музыканта или скульптора, заалела кровь.

Я встал в центре зала, контролируя всех, даже двух главных, все молчали и смотрели на меня так, что даже мой бронежилет стал слегка нагреваться. Но окончательно раскалиться ему я не дал.

– Ну-ка, молча и в полном порядке, сначала правый ряд, потом второй – к стене. Ноги шире, руки за голову, ну да вы сами знаете, наверное. Кто не знает – пусть привыкает, на ближайшие десять-пятнадцать лет вам эта стойка обеспечена… Правые – пошли.

Один из амбалов, стоящий у самого стола, как-то замешкался. Я посмотрел на него, он смотрел на меня слишком пристально.

Я выстрелил ему в ногу, он повалился, сжимая почти отрубленную выше колена ногу. Я сказал:

– Эй, один из тех, кто стоит рядом с этой сволочью, подними его. Мне недосуг ждать, пока он доползет до стены.

– Хрен я тебе поползу… – произнес раненый сквозь плотно сжатые губы. Я вытащил «ягуар» из кобуры сзади, все-таки патроны в «узи» уже нужно было жалеть. У меня палец, как я ни храбрился, был слегка зажат, вот и не получалось отсекать очередь так быстро, как хотелось бы… Я прицелился и выстрелил. Пуля вышибла из этого героя мозги и измазала ими без того грязный пол. Потом я сказал остальным:

– Ублюдки, я только и жду, чтобы вы побольше сопротивлялись. Кто следующий?!

Правый ряд дружно, как на учениях, повернулся с руками за головой и пошел к стене. Выстроив их, я проверил левый ряд. Момент был очень тяжелый, кто-то мог и рыпнуться, а мой «ягуар» в левой руке, направленный на них, что ни говори, был слабым оружием, им следовало стрелять только прицельно. Но они были подавлены. И никто не рыпнулся.

Зато вдруг заскрипела дверь, я выпустил такую очередь в сторону освещенный красным светом двери, что даже в ушах заломило. Теперь у меня оставалось меньше, чем полрожка, и, конечно, подонки об этом тоже догадывались.

Сначала я не знал, насколько попал. Но я попал. Дверь в углу вдруг распахнулась, и вперед вывалился рожей наружу крупный малый с красным чехлом на голове. Больше там никого не было. Да, приятно брать такую дисциплинированную банду. Повернувшись к левому ряду, я сказал:

– Теперь вы, скоты. И побольше глупостей, чтобы у меня были основания закровянить тут пол.

Эти вели себя послушно, как овечки. Руки за головой, подошли к стене. Я сместился влево, держа всю кодлу на мушке. За столом оставались только эти двое. Я направил на них «ягуар» и приказал:

– Снимайте свои чехлы, но так, чтобы я видел руки. – Тот, что был повыше, делать этого не хотел. Я взял его на мушку. – Я не очень ясно говорю?

Тот, что был низким, сдернул капюшон, как будто его подпалили коровьим клеймом. Второй снял медленно.

Низкий был Джазоховым, я узнал его по тюремным фотографиям. Только тогда он был помоложе, хотя и выглядел похуже. Теперь он стал красивее, начал слегка лосниться и отпустил холеные усы. Второй оказался Запамоловым. Я, конечно, так и думал.

– Да, Папа и Духовный. – Я прицелился. – Положить вас разве что?

Кто-то из ряда у стены дернулся, я выстрелил из «ягуара», направив на всякий случай туда и «узи». Я стрелял не целясь, просто навскидку, на убой, но промахнулся. Впрочем, пуля впилась в стену совсем близко от головы виновного – парня, который попытался опустить вниз руки, вероятно, у него там было оружие. Но теперь он застыл неподвижно, руки замерли на уровне пояса, но больше не шевелились. Он решил, что я его просто предупреждаю.