Высший пилотаж киллера Басов Николай
– Слушай, мы только разговаривали с ней, правда.
– О чем?
– Ну, она с глупыми вопросами приставала.
– С какими?
– Что я, еврей? – Он, казалось, искренне удивился. – Два года помнить какие-то разговоры? Да если бы мы даже трахались, я бы и то за это время забыл, как это у нее получалось!
– Вспомнить никак не можешь? – я вытянул руку с автоматом в его сторону. Правую положил на затвор.
Он не отвечал, смотрел на меня как загипнотизированный.
– Отвечай!
Он вздрогнул. Помотал головой.
– Нет. Не помню. Сказал же – глупые вопросы были, я их и понять не мог.
Я положил автомат на колени.
– Эх ты, придурок. Может, ногу тебе прострелить, как средство для памяти?
– Не нужно, я… – Он не знал, что будет дальше.
Я долго-долго вздохнул. Сделал вид, что успокоился. Почти. Он тоже слегка расслабился.
– Ладно. А что это у вас с Метелей за банда? Где вы собираетесь, что делаете?
Он покачал головой.
– Нет, не спрашивай. Меня пришьют, если скажу.
Я передернул затвор, выбросил руку вперед, к его ногам.
– Скажу, скажу!..
Я не выстрелил, да, в общем-то, и не собирался. Хотя, конечно, мог и выстрелить. Я плохо контролирую иные ситуации, а за этого Жалымника даже угрызений совести, наверное, не почувствовал, даже если бы и выстрелил.
– Мы собираемся в разных местах. Раскладываем кой-кого, ставим на хор, а потом режем на куски. У них там еще какие-то песни есть, вроде молитвенных…
– Ерунда, молитвами такое не прикрывают. Молитвы вообще-то о нормальной любви сложены.
– Ну, они называют это псалом Сатане. Я не знаю, как это по-твоему называется.
– Сколько раз ты на такой вечеринке присутствовал?
– Только однажды, меня не очень пускают.
– Не пускают, а в такой тачке мотаешься? Что-то ты туфту гонишь, парень.
– Это другое, я у них вроде как сборщик налогов, вот и достается мне. Хотя больше, конечно, отдаю.
– Рэкет?
Он кивнул.
– Ну, ладно, это мне не интересно. – Я внимательно посмотрел на него. – Пока. Может, когда-нибудь, после того, как я сделаю этого обидчика Веточки, мы вернемся к этому разговору.
Он снова кивнул. Но в глубине его потемневших от боли глаз мелькнуло что-то очень похожее на торжество. Он не верил, что я справлюсь с его «крышей». Пусть так думает, они все так думают, пока их старшого не заметут. А когда это случится, то сразу во все верят, и ищут нового пахана, и ждут возможности снова сбиться в стаю.
«Шестерка», просто записной «шестерка». Таких всегда будет очень много, его даже бить расхотелось.
– Слушай, вы всегда девиц режете?
– Нет, говорят, иногда и пацаны попадаются. Но редко.
Так, это уже было интересно. Но этим пусть занимается Шеф, у меня своя проблема.
– Где в следующий раз будете веселиться?
– Ну, где-то по Ленинградке, в районе Малина.
– Когда?
– Я…
– Когда? – Я помолчал. – И учти, еще раз заставишь повторить вопрос, будешь лечить ноги. А если разозлишь, то и вовсе придется пули из башки выковыривать. Сам не сможешь, в морге помогут.
Он кивнул.
– Завтра, в полночь. У нас всегда все в полночь происходит. Сатана все-таки нас защищает…
Я скептически посмотрел на него. Встал. Поставил машину на предохранитель.
– И сегодня?
– Только ты, знаешь… – он поднял голову.
Я размахнулся и изо всей силы вмазал ему рукоятью автомата в челюсть. По треску кости стало ясно, что пару зубов ему придется вставлять. Я только надеялся, что уже в тюремном госпитале. Там это делают очень плохо и очень больно. Если вообще до этого доходит.
– Я все знаю, – сказал я ему на прощание и ушел.
Про себя я подумал, что теперь многое будет зависеть от того, о чем он догадывался, а о чем нет. Но это должно было выясниться довольно скоро.
Глава 33
Я сидел в своей машине, поставленной уже на знакомом месте, и злился. Я злился, что не выяснил, как он будет врать про деньги, про свои доходы, а это стоило бы послушать. И еще – что начальники сняли «наружку».
И вот приходится сидеть и смотреть, что будет. Но просто уехать я тоже не мог. Никогда бы не простил себе, если бы что-то произошло незамеченным. А то, что должно произойти, – я знал точно.
Вообще-то, даже в блатне для наблюдения используют кого попроще, мальчишек, порченных фраеров, штымпов, но с этим в нашей Конторе считаться не желали, и вот приходилось работать мне. Никуда не деться. Впрочем, я решил сидеть не больше часа. Если за это время ничего не произойдет, значит, он будет звонить, и я обязательно получу его разговоры в сводке Шефа. Но и меньше сидеть мне нельзя было, потому что Жалымнику нужно было привести себя в порядок, кое-что собрать, и лишь потом он вздумает винтить, если вздумает. А моим делом будет – посмотреть, куда и к кому он уваливает.
Пока все было тихо, я представил себе, что он говорил правду. Если на даче подстроил взрывное устройство не он, если с ним работал не Метеля, который, по всей видимости, был его корешом, значит, я не учел какую-то вторую силу, выступающую против меня. И это был тупик, дальше я ничего даже представить не мог.
Поэтому я решил зря нервы не тратить, надеяться, что Жалымник просто артист и потому не раскололся, и потому же не дрогнул, когда я ввалился к нему первый раз – что тоже смущало меня, – а вот сейчас он устроит что-нибудь, что выдаст его с головой, и я с блеском завершу это дельце.
Вот так я себя уговаривал, хотя ни минуты не надеялся на это по-настоящему, не надеялся, что расследование может быстро кончиться тем, что завтра около Малина возьмут всю банду, и пришьют срока, и выбьют из кого-нибудь хоть что-нибудь о Веточке.
Но тут из подъезда вышел Жалымник. Он был в темных очках, чтобы скрыть синяки под глазами, и нес коробку от немецкого пива. В коробке что-то было, мне очень захотелось посмотреть, что именно. Я уже было положил руку на дверцу, чтобы выскочить и обшмонать Жалымника, пока он будет греть машину, но он греть ее не стал. Просто сел, швырнул коробку на заднее сиденье и выкатил на проезжую часть перед домом.
Мы вышли на Волоколамское шоссе, потом покрутили по Соколу. И вот тут у меня зародились подозрения, что он меня увидел и решил избавиться. Уж очень он странно задергался, смысл в его передвижениях пропал.
Мы прошлись по Марины Расковой, по Песчаной, вдруг повернули и по Алабяна вновь оказались на Соколе. Теперь сомнения у меня не было.
Теперь он шел очень быстро. Чтобы не потерять его на очередном светофоре, мне пришлось подобраться совсем близко. Ну, думаю, если он ошибется и куда-нибудь вмажется, прижму его и все-таки обшмонаю. Но он всегда выкручивался.
За площадью перед Белорусским он ушел вправо, едва не сцепился с тремя машинами одновременно у Тишинки и спасся, только заехав на бордюр совершенно нелепого и уродливого памятника брежневской поры, кажется, имени Дружбы народов, который по всей Москве даже добропорядочные граждане с первого же дня называли Гогин Член, намекая на его сугубо фаллическую форму и странные буквы, пущенные сбоку, как блатная татуировка.
Потом он что-то попытался сделать на Кольце. Мне удалось не столкнуться с грузовиком, хотя правый бок я ободрал изрядно. На Зубовской он покружил, хитро пройдя через двор дома, примыкающего к Академии Фрунзе, и вернулся назад, а я мысленно поблагодарил его, потому что ловушка для дураков была отменная. Я сам не мог до площади перед Павелецким вокзалом понять, почему он от меня там не оторвался. Наконец на Таганке, выйдя из правого ряда налево, подрезав сразу три ряда машин, он пошел вниз по Радищева, мимо двадцать третьей больницы, в которой я как-то лечился от очереди из самодельного автомата.
К этому времени мне удалось уже заметить, что за нами идет по меньшей мере три гаишные машины – один «ВАЗ», один новенький «мерс» и еще «газон» военной автоинспекции. Они орали невероятно, они пытались что-то выкрикивать мне по громкоговорителям, именуемым в просторечии матюгальниками, они визжали на поворотах, но все-таки отставали, и я бы мог, наверное, уйти от них, если, конечно, они не перегородили впереди движение намертво, или в укромном месте не выставили какой-нибудь «скорпион», или другую такую же прелесть.
Но в любом случае до сих пор я держался молодцом. А вот на выходе перед высоткой я дал маху – чуть отпустил Жалымника вперед. А он, наоборот, поддал и через мост через Яузу перелетел, как в «американских горках» или же в американских фильмах, так что от крыльев искры полетели, когда приземлялся. Потом он очень лихо развернулся и ушел налево, на Большой Устьинский мост через Москву-реку.
А я тоже перепрыгнул через Астаховский мост через Яузу так, что у меня едва невесомость в машине не возникла, попытался повернуть, но тут справа выкатил трамвай.
Вообще-то, трамваям всегда все уступают, потому что, как ни лебези потом, а сцепившись с ним, ты будешь всегда виноват. И может быть, это правильно. Но это у трамвайщиц вырабатывает ложное чувство уверенности, что они превыше всего, а мне попалась, как на грех, самая отпетая из них, она перла, как танк на параде через Красную площадь в прежние времена, и я понял, что лечу, не могу затормозить и врежусь в нее обязательно.
Тогда я повернул каким-то совершенно каскадерским образом влево и с оглушительным скрежетом врезался правым боком в трамвайный вагон. Именно тут, ни секундой раньше, он остановился. И у меня заглох мотор. Потому что расцепиться без помощи трамвая я теперь не мог, а помощь его должна была заключаться в том, чтобы он, в порядке исключения, не останавливался.
Но он остановился, народ в окошки стал с интересом все происходящее рассматривать, девица высунулась в форточку своей кабины и стала что-то очень смачное выкрикивать. Я тоже вылез, нужно же было объяснить ей, чтобы она хоть пару метров еще проехала.
Но объяснить я ничего не успел. Через мост, тоже изрядно подпрыгивая, но все-таки пониже, чем мы с Жалымником, вынеслись три машины нашей дорожной полиции, затормозили удачнее, чем я, а потом все, как в американском боевике, повыскакивали и наставили на меня свои «пушки».
А я смотрел, как через Устьинский мост на очень тихой, прямо лицемерно правильной скорости переползает черная как смоль «Ауди», а мне до нее на этот раз не добраться ни за что в жизни.
Глава 34
Шеф вытаскивал меня из ментуры часа три. Когда мы наконец вышли на свежий морозный воздух и пошли к моей машине, поставленной на служебной стоянке, потому что к тому моменту, когда ее кто-то отвел сюда, в ГИБДД, в моем кармане уже нашли липовое удостоверение о том, что я сам вроде бы гаишник. И хотя никто не сомневался, что я уголовный авторитет, а не нормальный мент, меня-таки обеспечили минимумом комфорта.
В машине было холодно. Я с облегчением включил печку, потом впустил Шефа, потом достал свой «узи», который мне тоже вернули, и аккуратно проверил его. Были случаи, когда менты, поиграв оружием, оставляли его взведенным или даже с «масленком» в стволе. На всякий случай я даже еще раз пересчитал патроны в обойме, но все было нормально, они не обманули. Вернули все, даже мое липовое удостоверение.
Шеф тем временем задумчиво посмотрел, как рассеивается морозный пар от его дыхания на ветровом стекле, и наконец изрек:
– Нужно будет менять тебе «крышу». Пожалуй, перебросим тебя в налоговую полицию.
Я последний раз щелкнул машинкой, сунул ее в кобуру и принялся проверять свою «астру», которую достал из ножной кобуры. Шеф заинтересовался.
– Это что такое?
– Какая-то перепечатка «браунинга» калибра шесть тридцать пять. Мне сказали в оружейке, что клеймо «астра» скорее всего указывает на испанское происхождение.
Шеф взял, пальцами завзятого оружейника осторожно проверил все особенности. Отдал назад, вытер пальцы о салфетку, которую нашел в моем перчаточном ящике – я всегда держал там салфетки, и он знал об этом. Так рекомендовала инструкция, потому что бумажки лучше всего стирают и впитывают не только масло и пороховую копоть, но и отпечатки пальцев.
– А почему ты его таскаешь?
– Легкий, а подбрючную кобуру даже наши менты не проверяют, навыка нет.
Он кивнул.
– Ну так, что у тебя все-таки за проблемы возникли? Чего рады ты гоняешь и светишься на всю Москву, в «Формуле-1» собираешься выступать?
Я рассказал про Жалымника, рассказал, что он выдал сведения об их сборе завтра в Малине.
Шеф особыми значками записал это в свою записную книжечку. Ох, не нравилась мне эта книжечка, но шеф был начальник, к тому же компьютерщик, и мне следовало себя убедить, даже если кто-то и умыкнет эту книжку, то прочитать ее не сможет.
Выслушав все, он решил:
– Дело это мы спустим ментам. У них есть в МВД неплохие ребятки, которые занимаются сектами, пусть они и светятся. Конечно, кого-нибудь из наших тоже вышлем, но так, для проформы.
– Шеф, а я?
Он посмотрел на меня прищурившись.
– Нет, ты останешься в стороне.
– Я хотел посмотреть. Хоть постою рядом, слово даю, из машины не выйду.
– Тебя там менты снова заметут. Ты и так за последние три дня у них возникаешь, как прыщ на носу.
– Шеф, пусть кто-нибудь из наших меня прикроет. А номера я затру.
– А машину ты тоже перекрасишь?
– Кстати, о машине, двери кто менять будет? Учти, у меня денег нет. Одно спасение – Аркадия кормит, а то бы ноги протянул. Только на бензин и хватает.
Получали мы и в самом деле не ахти. Но я-то был богат, богаче, чем Шеф вместе с Основным когда-либо будут, и мог бы выписать себе кое-что из Берлина. Но все это я сообразил уже после того, как высказал.
Шеф это тоже, кажется, вспомнил, потер пальцами лоб и разрешил:
– Ну ладно, можешь там быть, но не светиться. А о машине не беспокойся. Сегодня же, если удастся, поменяем.
Я кивнул, взялся за руль, мы поехали. Медленно, как катафалк с пешим сопровождением. А Шеф принялся по своему сотовику кому-то звонить, объяснять про машину и про документы. Документы обещали привезти вечером, а машину соглашались дать прямо тут же, на Котельнической набережной, примерно там, где я в трамвай врезался. Там же Шеф решил забрать мою серую «волжанку» и отогнать ее в ремонт.
Когда он кончил эти организационные труды, у меня появилась одна идея. Я спросил:
– Шеф, ты на что рассчитываешь с сатанистами?
– Если повезет, найдем оружие. И повяжем всю банду.
Я деланно рассмеялся.
– Шеф, сейчас за оружие не сажают. Находят таких громил, что только в смирительной рубашке их держать, с целыми арсеналами на хазе, под полой, в карманах – да как угодно. А появится адвокат, и через час клиент на свободе.
Шеф кивнул.
– Ну, этих мы не выпустим. За оружие уже будет три года. Начнем следствие. А если кого-нибудь расколем, то пойдут под бандитизм. Тут уж можно порезвиться, от суда не уйдут.
Я все-таки в такой благоприятный исход не верил.
– Ну, ты как хочешь, а мне кажется, у них не будет не то что бандитизма, а даже статьи. Адвокат на суде скажет, что это была игра, инсценировка артистических натур – и больше ничего. Свидетели отопрутся, на жертву, если такая и объявится, накинут узду компромата какого-нибудь, хоть из песочницы детского садика отроют, и все. Дело закроют. Ну, в крайности, свалят на стрелочника.
Шеф вдруг раздражился.
– Да знаю я все. Но что-то делать надо?
– Нужны трупы, на месте.
Он посмотрел на меня почти с ненавистью.
– Ты что же, хочешь ждать, пока они жертву эту захарят, а потом разрубят, и тогда мы в белых смокингах?..
– Нет, Шеф, не так. Жертву спасать – наш прямой долг. Я спать не смогу, если что-то выйдет не так, честно. Но нужен труп, хоть один. И он будет, если вперед пустить меня.
Он посмотрел на меня, как на полоумного.
– Ты что, в ниндзя играть задумал? Один против всех?
– Никаких тайн, я появлюсь в открытую. Они увидят одиночку, решат, что от меня смогут избавиться, и я уложу хоть одного. Вот тогда все будет чисто для любого суда.
Шеф думал долго. Мы успели поменяться машинами, и я уже примерялся нырнуть в салон новой «Волги», когда он сказал:
– Значит, так, ты в Малине не будешь. Это приказ.
– Шеф, я это все раскопал…
– Тебя там не должно быть. Предупреждаю.
Я влез в машину, но он наклонился к открытой двери, сурово, начальственно посмотрел на меня и добавил:
– Замечу – замету, как соучастника. Пойдешь второй срок мотать.
Хлопнул дверью. Ну, в эту угрозу я не верил ни мгновения. Но придумать что-то теперь следовало. Например, получить приглашение от ментов, которые пойдут на это дело.
И лишь подъезжая к особнячку Аркадии, я решил с ментами тоже не связываться. Они нас не любили почти так же, как мы их. Поэтому они скорее всего заложили бы меня еще до операции.
Я посигналил, объяснил Воеводину, что теперь буду на новой машине, а когда он растащил створки – въехал в наш дворик, раздумывая, как хорошо, что гордость из меня начисто вышибла зона и я действительно знаю, как сохранить задницу, отступив. Хотя не сомневался, что должен увидеть, как менты напортачат, проводя операцию в Малине. В том, что они напортачат, я тоже не сомневался.
Глава 35
По машине, припаркованной в самом углу дворика, я понял, что Березанский еще тут. Кстати, из-за этой машины мне пришлось маневрировать чуть не четверть часа, пока он не выскочил, увидев мои мучения в окошко, и не поставил ее более приемлемым образом. Но я не успел его даже поблагодарить, он убежал наверх, лишь махнув рукой, что, мол, все в порядке.
Я поднялся к себе, таща пук бумаг, которые мне дал Шеф, и вдруг Воеводина передала мне предложение спуститься к обеду, который сегодня состоится чуть позже обычного. Я быстро вымылся, переоделся и спустился.
Березанский выглядел утомленным, Аркадия тоже, но ее даже утомление странным образом красило. Если бы я был поэтом средневековья, я бы вообразил за этой усталостью некую утонченную работу духа, а если бы был ловелас прошлого века, то представил бы, что она занималась любовью несколько часов кряду и измоталась.
Снова посуда, еда, от которой представить себя во Франции не очень трудно, и тихие голоса людей, о которых я почти ничего не знаю, но которые все время приглядываются ко мне с таким любопытством, что приходится носить маску равнодушия или надменности.
– Вы выяснили что-нибудь сегодня? – спросила Аркадия.
Я посмотрел на Березанского. Было бы разумным потолковать с ним, узнать, что он знает. Веточка вполне могла доверить ему что-то. Но я почти был уверен, что стоит мне обратиться к нему прямо, он побежит консультироваться у Аркадии. Пусть уж лучше Аркадия сама дозревает и поведает что-нибудь из того, что могло мне пригодиться.
Но произвести на него впечатление было необходимо. И я рассказал, не опуская некоторые живописные подробности, как метелил Жалымника, а потом гонялся за ним по всей Москве. Искоса посмотрев на адвоката, я понял, что на него это произвело необходимое – или требуемое – впечатление. На Аркадию, впрочем, тоже.
– То, что вы сделали, – она поколебалась, – и то, как вы это сделали, было необходимо?
– Думаю, да.
С этим словами я отправил в рот изрядный кус поджаренного филе индейки. Березанский был взволнован, он даже пытался понять, что происходит, поглядывая на Аркадию. И чего он так уж волновался, или у него есть на это особые причины?
– Но ведь вы можете оказаться жестоким по отношению к безвинным людям? – настаивала Аркадия.
Я и сам так думал, вообще почти никогда не был свободен от сомнений и колебаний. Но для дела требовалось ответить так:
– Ха, безвинные люди… Все возмущаются жестокостью профессионалов, но совершают ее, когда доходит до собственных профессиональных обязанностей. Интересно, почему? Потому ли, что видят свои проблемы иначе, чем остальные? Врачи, оперируя практически без наркоза и ржавыми ножами, твердят, что болезнь хуже, чем все, что бы они ни делали. Экономисты, вроде Гайдара, лишают несколько десятков миллионов человек всего, что они заработали в продолжение всей сознательной жизни, считают себя честными людьми потому, что полагают экономический тоталитаризм, или как вы это называете, большей бедой, чем свою безоглядность…
– Гайдар не экономист, – угрюмо произнесла Аркадия, – он действовал как политик.
– А я, – я ее не слушал, вернее, делал вид, – молочу молодчиков, которые могут оказаться преступниками, потому что преступность кажется мне более страшным злом, чем несколько синяков на морде подозреваемого.
Они помолчали. Потом Аркадия отставила тарелку и блеснула глазами.
– Вы в чем-то обвиняете нас… вернее, меня?
Я не ожидал такого оборота, но решил его использовать.
– Вы знаете о моей проблеме, но помалкиваете, потому что полагаете это необходимым. Может, вы и имеете на это право, но тогда не надейтесь, что вы можете осуждать меня или хотя бы изображать потрясение, когда дело доходит до практических шагов, заполняющих бреши в моем представлении об этом деле, возникшем, в частности, по вашей же вине.
Аркадия покрутила головой.
– Сложно, но… весомо, – она посмотрела на своего адвоката, ища поддержки. – И, может, даже справедливо. Или играй по-честному всю партию, или не изображай невинность, когда кто-то пускает в ход кулаки.
Я с удовлетворенным видом дожевал свое филе, налил полную кружку ароматного кофе – нужно будет потом спросить Воеводину, где она такой покупает? – и ушел, не попрощавшись.
Вообще-то, будь у меня больше времени, я бы, наверное, не оставлял Аркадию с таким грубым представлением о моих взглядах на этот предмет. Но Аркадия, как умная женщина, должна была сообразить, для кого я так говорил. К тому же нам предстоял ужин на двоих или ночь в этой вот самой комнате у камина…
В своей комнате я разложил материалы, касающиеся сатанистов. Это были три огромные папки. Я посмотрел на даты. Одна была сшита еще в советские времена. Вторая была не намного новее, но все-таки очень старой, и следовательно, отражала не столько фактическую сторону дела, сколько подлизывалась к начальству – было такое время, когда даже официальные бумаги писались специально для того генерала, который будет их читать.
Третья была лишь полугодовой давности. Я открыл ее. Воды в ней тоже было немало, но, по крайней мере, факты не все еще устарели. И в следственных изоляторах еще томились люди, обвиняемые в излагаемых тут преступлениях.
Преступления были довольно жуткие, многие способны были бы испортить аппетит каждому, кто полагает, что человек – венец природы. Но чем дольше я читал, тем меньше понимал, при чем тут сатана или какие-то дьявольские культы.
Все, что делали эти люди, а обзор охватывал всю страну, носило просто черты эмоциональных преступлений, лишь изредка в этом проявлялось нечто, что в западной криминологии называется социопатией. Я, конечно, не спец в криминальной психологии, но мне показалось, что большинство из них следовало просто лечить, и никакими культами там и не пахло.
Досмотрев эту папку до конца, отложив ее в сторону и пожалев, что кофе кончился, я решил, что на этом просто кто-то очень ловкий и располагающий сильными покровителями делает диссертацию, или мечтает закрепиться на теплой должностенке, или просто не хочет заниматься утомительной текучкой и выдумывает, выдумывает…
Но в этой папочке была одна зацепка, я ее сразу заметил. Там было сказано, что в подразделении МВД, которое занималось преступными и запрещенными сектами, сатанисты были закреплены за майором Колымниковым. И приводился его телефон. Посмеявшись над теми прозвищами, которыми, без сомнения, нарекали его подследственные, – а диапазон был от Колымы до Калыма, – я позвонил ему и застал его на месте.
Он ответил ворчливо, был даже груб, но к грубости мне было не привыкать. А после моего обещания, если он не захочет потолковать со мной, добиться приема через начальство, все-таки смирился, только попросил быть поскорее, потому что у него скопилась масса дел.
Я взял с собой на этот раз только «ягуар» и поехал в знаменитое здание на Петровке, чтобы выяснить – чем же все-таки сатанисты отличаются от других людей.
Глава 36
Колымников действительно оказался майором. С того момента, которым оканчивался доклад, прочитанный в комнате особняка Аркадии, ему дополнительную звездочку не повесили.
Вообще-то, майоры лучше других. Нет, в самом деле, они еще не чувствуют себя слишком уж вознесенными над основной служилой массой, и в то же время у них уже появилось чувство ответственности, которое в нашей системе почему-то вскармливается только неким набором полномочий и в нижних этажах вопиюще отсутствует. Так что мне повезло, решил я, усаживаясь за стол Колымникова, миновав три других стола, за которыми никого в этот момент не было.
Он смотрел на меня хмуро, подозревая в тайных интригах. Это было нормально, интриги в таких вот кабинетах и коридорах – вещь обычная.
– Я прочитал доклад вашей структуры по диагонали, но весь, – сказал я.
– Ну и что?
– Мне нужно знать, что ими движет? Что заставляет этих ребят отрекаться от общепризнанного и уходить в такую экзотику? Ведь согласись, сатанизм – экзотика.
Он ответил неохотно:
– Психи они. Вот и все.
– Все? – Я едва верил, что не ослышался. – Но тогда слишком многое в деятельности человека можно объяснить тем, что у него не в порядке психика. Даже то, что вполне нормально, – религия, философия…
– Меня тут посадили не за религией наблюдать, – произнес майор Колымников. – Мне нужно рассматривать совершенные преступления и анализировать – не чернокожие ли их совершили?
– Чернокожие?
– Ну, так сатанистов называют простые уголовники. Потому что они все время носят куртки из черной кожи. Или нашивают полоски кожи на одежду.
– Понятно. Ну а все-таки, что их группировки в целом отличает от прочих бандитов?
Он пожал плечами и скучно проговорил:
– Ритуальность, прикрывающая слабость этих индивидов за щитом коллективной ответственности. Жестокость как мера компенсации социальной неполноценности и, может быть, отрешенность от ценностей и нормативов обычного преступного сообщества.
– Например?
– Ну, вы же читали доклад? Там много примеров, и мне не хочется их повторять.
– Пример на бумаге совсем не то, что пример, который приводит живой человек, принимавший участие в расследовании.
– Да ничего я не расследую. Мне кажется, работать с конкретной ситуацией и потому анализировать ее – не очень грамотно. Эмоции лишают ясности…
Так, если бы я встретился со сфинксом, у него было бы больше заинтересованности, чем у Колымникова. К тому же он уже не говорил, а цедил ответы, а это означало, что его терпение на исходе.
– И все-таки, в этом должны быть какие-то элементы веры, какие-то особенности мотивации. У членов должны складываться некие присущие только им психологические стереотипы…
– Нет у них ничего подобного, – прервал он. – Вся их мотивация – рэкетом заняться. Как и всякая прочая угла делает.
– Рэкетом? Простым рэкетом?
– Самым что ни на есть простым.
– А где их территория?
Он помялся.
– Ну, сразу за Сухаревкой. И где-то еще у Кольцевой дороги по Рязанскому шоссе. Я не специалист по дележке города на зоны влияния, но, кажется, рязанское направление всерьез бандитами никогда не рассматривалось, вот они там и осели без труда.
– А на Сухаревке сели с трудом?
– С трудом, – он чуть оживился. – Тот район довольно долго, чуть не два года, пасла группировка почти в полста боевиков. Район-то золотой. И командовал ими вполне представленный в верхах авторитет. Кликуху я его сейчас не помню, но о нем газеты писали, когда он один из первых из своей братии вздумал баллотироваться в Думу. Тогда это было внове – уголовный авторитет, и вдруг… В общем, он все равно не прошел, но их банду все стали называть Делегатами.
– У них была война?
Он кивнул.
– Самая настоящая. У Делегатов человек десять постреляли, прежде чем они смирились и перестали рыпаться.
Я наклонился к Колымникову, насколько позволял стол.
– А почему они выиграли эту войну? Ведь их, наверное, было меньше, чем полста. И экономически они были слабее, не было откуда финансы сосать?
– Да, и меньше, и слабее. Но выиграли. – Он задумался. Я буквально чувствовал, что за этим вот лбом мыслителя роятся идеи одна другой оригинальнее. – Главным образом потому, что чернокожие дрались изобретательно. И… – он посмотрел в потолок, стараясь там прочитать подсказку, – они были согласны дорого платить за любую информацию о своих врагах. Так дорого, что почти каждый из прикрываемых Делегатами торгашей их продавал. То есть противнику все о них было известно. Только выслеживай и бей. Отбирай деньги у кассиров, лупи отдельных «быков», поджигай фирмы, которые Делегаты опекают…
Майор немного оживился. Его глаза потеряли сонное выражение, а руки выползли из-за стола и стали порхать в воздухе, выражая жестами то, что майору трудно было выразить словами. Во всем его облике – даже в чубе над лбом – появилось что-то мальчишеское, и мне стало ясно, почему он пошел в менты. За романтикой, как ни странно это будет звучать для прожженных ментовских волкодавов. Но романтикой особого рода, где не нужно особенно думать или сомневаться, а нужно лупить и взрывать.
– Так. А где находится база Делегатов?
Он стал подозрительным, как собака, у которой кто-то пытается украсть кость.
– А зачем тебе?
– Ну дай хоть телефон их связи. Ведь у них должен быть какой-то канал?
Он вздохнул, полез в стол и выволок на свет объемистую тетрадь с коленкоровыми корочками. Порылся, потом продиктовал мне один-разъединственный телефон, и им я вынужден был удовольствоваться. Я, конечно, еще не знал, зачем он мне будет нужен, но зачем-то запомнил.
– Это телефон их «попки»? За этим номером, конечно, никто реальный не стоит?