Жанна д'Арк Левандовский Анатолий

Жанна и герцог Бургундский в Марньи. Гравюра с картины Патруа.

Жанна-пленница. Картина Жильбера.

Жанна в тюрьме. Рисунок Бенувийя.

Жанна на костре. Рисунок Шеффера.

…Безбрежную гладь неба прорезал силуэт высокой башни. И вот она уже там. Она узнает Ступени, узкие и щербатые, поросшие травой. Как долог подъем! Она совсем устала, а солнце сильно печет голову…

Но вот она наверху. Чудо! Какая картина! Далекий лес Шеню приветливо манит зеленью своих дубов. Там Смородинный ручей и «дерево фей».

«Дерево фей»!.. Почему ей так тяжело вспоминать о нем? Ведь там, у ручья, всегда было весело и привольно.

Нет, ручей стал совсем черным. Из него подымается облако. Оно темной пеленой заволакивает небо. Все выше и выше… Как страшно! Солнца уже нет, нет больше ничего, только сплошной мрак. Она падает со стремительной силой, она летит и летит в этот бездонный мрак.

Где она? Кругом смрад и пустота. Маленькое окошечко, чуть заметная щелка. В углу что-то белое… Что это?.. Это груда костей! О ужас! Она в подземелье замка Бурлемон! Скорее бежать!.. Наверх, к свету!.. Ведь достаточно выбраться отсюда, и страх тотчас пройдет.

Увы! Она не может найти люк. Его нигде нет. Из подземелья нет выхода…

Но что это шуршит вокруг? Кто так громко смеется?.. Она здесь не одна! И как она не заметила этого сразу! Здесь много людей. Они ползут и ползут из мрака. Это господа. Все они хорошо одеты и веселы. Лишь один во всем черном, и у его камзола надставленные рукава.

О, это, конечно, он, это «милый дофин»! Она сразу узнала его! Теперь ей совсем не страшно. Она когда-то спасла его, а теперь он спасет ее!..

Она устремляется к нему, радостно смеется и протягивает руки:

– Здравствуйте, милый дофин! Да пошлет вам бог счастливую и долгую жизнь!

Но он почему-то отворачивается. Она хочет отыскать взглядом его разноцветные глаза, посмотреть в них. Но нет, это невозможно: оказывается, у него нет глаз – одни черные ямы. В ужасе она хочет схватить его руку, но он отступает и прячется за спины придворных. И вот он совсем исчез.

Смех звучит все громче. Звериные морды скалят зубы. Как странно! Почему у этих господ звериные морды? Это страшные маски, но они хорошо знакомы: вот монсеньер Реймский архиепископ, вот сир де Тремуйль, вот «добрый герцог», а вот епископ Кошон и мэтр Эстиве… Ей нет спасенья! Они все обступают ее, хохочут и скалят свои страшные пасти. Ужас охватывает девушку.

…Жанна очнулась. У ее постели находились епископ Кошон, мэтр Эстиве и еще несколько человек.

«Святые отцы» решили использовать болезнь Жанны.

18 апреля в камере больной разыгралась настоящая мистерия.

Попы «кротко и милосердно» уговаривали девушку. К чему она упорствует? Что выиграет от этого? Она надеялась на своего короля, но король покинул ее. Она рассчитывала на великую победу, но победы не будет, вместо этого палач потащит ее на костер. Теперь она тяжело больна – это ли не знак господа бога? Пусть одумается. Если она согласится снять мужскую одежду и отречься от своих заблуждений, ее исповедуют и причастят. Тогда господь помилует ее. Ее тело будет похоронено в освященной земле, а душа вкусит райское блаженство. Если же она умрет, не раскаявшись, то ее останки выбросят на свалку, а душа прямиком отправится в огненную геенну.

Особенно витийствовал знаменитый парижский проповедник мэтр Никола Миди. Он пустил в ход все свое прославленное искусство. То повышая, то понижая голос, го поднимаясь к горным вершинам рая, то опускаясь в грозную пропасть ада, он старался внушить девушке, что ей надо сделать самую малость для того, чтобы получить все.

Казалось, он достиг цели. Жанна внимательно слушала его проповедь. Однако когда он кончил, больная сказала слабым голосом:

– Я надеюсь, что вы похороните мое тело в освященной земле. Если же нет, то я во всем полагаюсь на господа.

Никола Миди остолбенел. Потом закричал в ярости:

– Ну и подыхай, как собака!

Из «милосердных увещеваний» ничего не вышло. Тогда решили прибегнуть к последнему средству.

Во время очередного «увещевания» в камеру вошел странный человек. Он был одет в красный костюм и кожаный фартук. За ним следовал другой, несший какие-то предметы. Епископ подал знак. Тогда красный стал не спеша показывать Жанне мудреные инструменты и объяснять назначение каждого из них.

Судьи наблюдали.

Что, поняла, проклятая еретичка? То-то, как побледнела! Вот когда палач пройдется по твоему непорочному телу этими штуковинками, когда тебе вырвут ногти, а в колени забьют эти колышки, тогда ты, вероятно, станешь посговорчивей!..

Палач долго объяснял.

Затем мэтр Эстиве «кротко» обратился к Жанне, советуя ей еще раз подумать… Девушка сказала:

– Делайте, что хотите. Но знайте одно: если мне вывернут все члены, то и тогда я не скажу ничего другого. А в случае, если тело не вынесет мучений и с языка сорвется лишнее, я потом все равно откажусь от сказанного.

Мэтр Эстиве посмотрел на епископа. Епископ пожал плечами.

…От пытки все же решили отказаться. Жанна была очень слабой и могла не выдержать. Смерти больной англичане бы не простили. Кроме того, изуродованная девчонка не имела бы должного вида во время публичной казни. А главное, что толку было пытать, если потом, на людях, она все равно отреклась бы от сказанного.

…Вопреки всему Жанна выздоровела. Помогли ли ей доктора, присланные графом Варвиком, или просто взял верх молодой организм, но в начале мая она встала с постели.

Больше ожидать Винчестер не желал и не мог. Прошли все намеченные сроки. Темные тучи поднимались со всех сторон. В Нормандии Ла Гир одерживал победу за победой и рвался к Руану. В северной Франции партизаны начали новую кампанию. В Буврейском замке, в камерах, соседних с темницей Жанны, томились сотни «разбойников», ожидавших смерти на плахе, но, как видно, проклятые французы не становились благоразумными.

Винчестер должен был срочно кончать затянувшийся процесс и бросить все силы на войну в Нормандии. Только успокоив Нормандию, можно было думать о коронации Генриха VI. Кроме того, не за горами был новый церковный собор в Базеле. Кардинал ожидал многого от собора: он готовился произнести свое веское слово в деле «схизмы» и выступить третейским судьей в борьбе пап.

И вот накануне всех этих важных событий он должен был терять время и ждать, что скажет какая-то несчастная девчонка!

Терпение кардинала истощилось. Не хочет отрекаться – черт с нею, пусть остается при своем! Парижский университет одобрил и подтвердил обвинительный акт. Следовательно, надо готовить костер – и конец волоките. Разумеется, очень жаль, что сорван такой превосходный план, но что поделаешь с нерасторопностью французских попов. Надо будет наиболее полно использовать то, чего удалось добиться.

Кошон уговаривал англичанина подождать еще самую малость. Самолюбие епископа было уязвлено. Он не хотел, чтобы хозяева считали его неспособным. Он все еще надеялся на руанское архиепископство. Нет, он добьется этого отречения! У него в запасе имеется превосходная идея, которую можно попытаться осуществить.

– Вставай, ведьма! Костер ждет тебя!

Жанна настолько привыкла к этому окрику, что не обратила внимания. Она даже не открыла глаз. Тогда последовал пинок.

– Тебе говорят, вставай!

Нет, это не был обычный фокус. По лицам стражников было видно, что они не склонны шутить.

Жанна уселась на кровати и сразу вспомнила все.

Вчера попы особенно бесновались. Ей прочли снова двенадцать статей, утвержденных Парижским университетом. И опять – в который раз! – предложили отречься. Опять читали проповедь. Она ответила решительно, чтобы раз навсегда покончить с этим:

– Когда я увижу палача и костер, даже когда буду в пламени, я не скажу ничего иного, кроме того, что уже сказала.

Монсеньер епископ заявил, что «увещевания» окончены.

Что же будет сегодня?..

Странно… С нее снимают оковы…

В дверях две фигуры в сутанах. Это господа Жан Бопер и Никола Луазелер.

Мэтр Бопер сообщил, что сейчас ее отвезут в назначенное место. Там ей будет дана последняя возможность раскаяться в своих преступлениях. А потом огласят приговор…

Мэтр Луазелер провожал ее до самой улицы, где ждала телега.

– Жанна, – шептал он, – поверь мне. Я забочусь лишь о твоем благополучии. Прими женскую одежду и сделай, что от тебя потребуют. Тебе не желают зла. Если ты покоришься, го будешь передана в руки церкви. Ты спасешься от англичан. В противном случае ты погибнешь.

Девушка задумалась. Это что-то новое: «…будешь передана в руки церкви… спасешься от англичан…» До сих пор ей ничего об этом не говорили. О, если бы только можно было ускользнуть от годонов, избавиться от этих ужасных тюремщиков! Неужели попы не понимают: ведь именно потому, что ее постоянно сторожат мужчины, она и отказывается снять мужское платье! Если бы изменили ее режим, она, конечно, не стала бы упорствовать. Что же касается отречения, то этого от нее никогда не дождутся: она не может отказаться от дела своей жизни даже ценою спасения этой жизни…

Кладбище Сент-Уэн было заполнено народом. Сегодня, 24 мая, здесь собрался чуть ли не весь Руан. Люди ждали интересного зрелища: страшная ведьма, которой пугали детей, Жанна из Домреми, по прозванию Дева, должна была здесь покаяться в своих грехах и выслушать приговор церкви. О колдунье судачили много, но до сих пор ее почти никто не видел: ее процесс, объявленный сначала публичным, проходил при закрытых дверях. Кое-кто из жителей Руана знал, что Дева не ведьма и не колдунья. Говорили, что она спасла Францию, что она любит простой народ. Но такие вести передавали тихим голосом и с оглядкой: всем было памятно, как господа англичане сожгли в Париже одну добрую женщину только за го, что та хорошо отзывалась о Жанне.

Против красивой готической церкви возвышались два эшафота. Большой из них занимали судьи. Рядом с кардиналом Винчестерским восседали епископ Кошон и инквизитор. По бокам расположились знатные прелаты, доктора и магистры, бакалавры и ассистенты. Нижние места занимали писцы.

Второй эшафот, тесно окруженный стражей, привлекал всеобщее внимание. На нем находились главные герои дня: подсудимая и человек, который должен был добиться ее раскаяния.

То был известный проповедник, доктор теологии, каноник церквей в Лангре и Бове мэтр Гийом Эрар. Его слава гремела повсюду. Его успех был настолько велик, что он едва успевал отвечать на приглашения. Вот и сейчас его с нетерпением ждали в богатой Фландрии. Мэтр Эрар нервничал. Он жалел, что согласился на сегодняшнюю проповедь. Фламандцы хорошо платили, а здесь много не получишь. Он решил по крайней мере восполнить материальные потери приумножением политического капитала: своей проповедью он собирался нанести чувствительный удар Карлу VII и подольститься к английским хозяевам.

Мэтр Эрар начал с того, что стал упрекать Жанну в многочисленных грехах. Она согрешила и против королевского величества, и против бога, и против католической веры. Никогда еще Франция не видела подобного чудовища: она и ведьма, и еретичка, и схизматичка, и совратительница. Она нарушила все божеские и человеческие законы и подвела под страшный удар свою страну и своего короля. Впрочем, король-то тоже хорош…

– О благородная французская династия, – соловьем разливался Эрар, – ты, которая всегда была покровительницей христианской веры, как тебя обманули! Карл, называющий себя королем, связал свою судьбу с еретичкой и раскольницей! И не только он, все его духовенство, себе на горе, впало в заблуждение, ведущее к страшному злу и пагубе!..

Жанна не слушала проповеди. Она давно уже привыкла ко всем этим словам и угрозам, они приелись и опостылели. Она жадно вдыхала воздух, смотрела в небо, прослеживая полет птиц. Она думала о том, как хорошо жить на воле, гулять по зеленой траве, нестись на коне среди полей и лесов. Неужели этого никогда уже больше не будет? Такому не хотелось верить. Она вырвется из рук годонов. В ушах все звучал шепот Луазелера: «…спасешься от англичан… будешь передана в руки церкви…» Конечно, попасть в руки этих попов тоже не сладость. Но это – жизнь. Сейчас важно выжить, а там… Там обязательно будет большая победа, которая освободит ее и ее страну.

Мэтр Эрар заметил, что подсудимая его не слушает. Он закричал:

– Я обращаюсь к тебе, Жанна! Я тебе говорю, что твой король еретик и схизматик!

Жанна вздрогнула. Этот гадкий поп, кажется, порочит ее короля. Но тем самым он наносит оскорбление милой Франции, всему народу, всем успехам ее дела! Нет, подобного она не допустит!..

Вынужденная перебить проповедника, девушка постаралась сделать это с возможной вежливостью:

– Мессир, при всем моем уважении к вам я готова поклясться жизнью, что мой король вовсе не такой, как вы утверждаете. Что же касается до моих слов и дел, то я одна за них в ответе.

Раздался одобрительный смех. Кто-то захлопал в ладоши.

– Прикажите ей замолчать! – взревел мэтр Эрар. Впечатление от проповеди было испорчено.

Жанна напряженно думала. Как, каким образом можно выиграть время? Как заставить их отложить вынесение приговора? Хоть бы какая-нибудь мельчайшая зацепка… И вдруг вспомнила. Во время процесса два монаха, пробравшиеся к ней в камеру, предложили ей апеллировать к римскому папе. Когда Кошон узнал об этом, он чуть не убил доброжелателей. В то время совет не принес пользы. Но почему бы им не воспользоваться теперь? Здесь, на людях, судьи будут вынуждены посчитаться с подобным требованием.

Жанна подняла руку.

– Я хочу что-то сказать… Я готова подчиниться святому отцу папе. Я прошу, чтобы мое дело было передано ему. Пусть он Сам меня выслушает…

Прелаты были встревожены. Винчестер отрицательно покачал головой. «Папа слишком далеко», – пробормотал Кошон. Все понимали, что обращение к папе – это отсрочка. А они боялись любой отсрочки в той же степени, в какой девушка ее желала.

Жанне было категорически отказано в ее просьбе.

Затем, согласно установленной форме, ей трижды предложили отречься.

Она отказалась.

Кошон поднялся со скамьи, достал свиток пергамента и развернул его. Это был приговор. Переглянувшись с мэтром Эраром, епископ начал читать.

Он читал медленно, отчетливо произнося каждое слово.

«…Именем сеньора нашего, господа бога. Все пастыри церкви, которые имеют в сердцах своих заботу о судьбе стада…»

Жанна видела, что свиток очень длинный. Вначале шли пустые, ничего не значившие слова. Но она хорошо знала, что будет в конце… Рядом с эшафотом стояла телега, на которую взобрался палач, поджидавший свою жертву…

Девушку окружили клирики. Среди них был и сочувствовавший ей пристав Масье, и человек, которому она верила, мэтр Луазелер. Все они уговаривали ее смириться. Что от нее требуют? Очень немногое! Пусть она откажется от мужской одежды и подчинится церкви! После этого ее переведут в церковную тюрьму, под надзор женщин. Мэтр Эрар, внимательно наблюдавший за этой сценой, сказал:

– Сделай, как тебе советуют, и ты спасешься!

Жанна была словно в тумане. Она слышала два голоса, перебивающие друг друга. Один читал приговор. Другой говорил: «Подчинись!» Ей вдруг показалось, что все эти попы относятся к ней с сочувствием и жалостью. Даже взгляд Кошона, когда он отрывался от пергамента и останавливался на ней, казалось, упрашивал: «Бедная девочка, пожалей себя! Сделай, как тебе советуют, и ты спасешься!»

И вот два голоса слились в один. И этот один говорил ей:

– Подчинись! От тебя требуют совсем немного!

Жанна оглянулась. Внизу бушевала толпа. Англичане, занимавшие первые ряды, грозили ей кулаками. Их взгляды горели яростью и нетерпением.

А голос говорил:

– Подчинись, и ты избавишься от годонов! И она громко крикнула:

– Я желаю подчиниться церкви!

Епископ прервал чтение и облегченно вздохнул.

В толпе начиналась суматоха.

Английские солдаты и капитаны не понимали ни слова из происходившего, но им не нравилось, что с колдуньей вступили в переговоры. Многие стали догадываться, что не увидят сегодня казни. В клириков полетели камни. Мэтру Боперу едва не оборвали рясу. Послышались крики:

– Вы заплатите за это, подлые попы!

Среди всеобщего шума мэтр Эрар достал из манжета сложенный вдвое листок бумаги и прочел текст, который Жанна должна была подписать.

Жанна плохо слышала и понимала. Ее голова по-прежнему была в тумане. Хорошо ли сделала она? Конечно, в том, что произошло, не было ничего дурного. Она не отреклась и не отречется от главного. Но имела ли она право пойти даже на маленькую уступку, не поставив под удар всего дела своей жизни?..

…Громкое недовольство росло. Теперь начали ворчать даже многие лица из ближайшего окружения Винчестера. Как, ее не сожгут? Так за что же было платить такую уймищу денег?.. Капеллан Винчестера кричал Кошону, что тот благоволит к еретичке. В самом деле, к чему было прерывать чтение приговора?..

Граф Варвик сокрушался:

– Дело плохо. Девчонка, кажется, избегнет своей участи.

– Не беспокойтесь, сэр, – тихо ответил ему Кошон. – Мы еще поймаем ее!

Капеллан никак не мог угомониться. Он доказывал своим соседям, что судьи недобросовестны.

– Ты лжешь! – воскликнул епископ.

– А ты изменяешь королю! – ответил капеллан. Дело дошло бы до драки, если бы кардинал не одернул своего приближенного. Сам Винчестер оставался все время бесстрастным. Он хорошо знал истинное положение дела.

По требованию Жанны пристав Масье еще раз прочитал текст, переданный мэтром Эраром. В нем не было ничего нового: подсудимой предписывалось подчиниться церкви, изменить костюм и обрить голову. Все это умещалось в шести коротких строчках.

Жанна выразила желание подписать бумагу. Среди общего шума и криков девушка не заметила, что секретарь Винчестера подсунул ей другой документ, состоявший из нескольких страниц.

Не умея писать, она поставила большой завиток. Тогда секретарь взял ее руку и начертил крест. Жанна улыбнулась.

– Смотри, – заметил один англичанин своему соседу, – ведьма насмехается над нами.

Тотчас же епископ Кошон вынул из кармана второй заранее приготовленный свиток. В этот день все было заранее подготовлено.

То был приговор, рассчитанный на отречение еретички. Он гласил:

«…Хотя ты и тяжело согрешила по отношению к богу и святой церкви, мы, судьи, учитывая твое добровольное покаяние, милосердно смягчаем приговор и осуждаем тебя окончательно и бесповоротно на вечное заключение, чтобы ты, оплакивая свои грехи, провела остаток дней своих в тюрьме, на воде скорби и хлебе горести…»

Воистину милосердие церкви было беспредельным…

Жанна продолжала машинально улыбаться. В этот момент ей все казалось безразличным. Она ждала только, чтобы ее отправили в церковную тюрьму, подальше от жестоких годонов.

Каковы же были ее удивление и ужас, когда она услышала громкое приказание епископа:

– Доставьте осужденную туда же, откуда ее привели!

Если бы монсеньер Кошон и хотел поместить девушку в церковную тюрьму, он не мог этого сделать: по договору с Винчестером ее должны были «вернуть» англичанам.

Так закончился этот день великих обманов. Епископ Кошон с помощью своих коллег достойно исполнил доверенное ему дело.

Жанну обманули все: и могущественный кардинал, и многомудрый проповедник, и высокий судья. То, чего не удалось добиться убеждениями и силой, было сделано с помощью лжи и хитрости. Теперь, хотя Жанна и не отрекалась, можно было обнародовать ее отречение. Теперь, хотя она считала себя спасенной, ее можно было убить.

Убить? Но как? Ведь она была «окончательно и бесповоротно» осуждена на пожизненную тюрьму!

У «милосердной матери церкви» было в запасе простое средство, которое и имел в виду Кошон, когда старался успокоить графа Варвика.

Согласно положению «святой инквизиции», всякий «впавший в ересь» мог спасти свои тело и душу чистосердечным покаянием и отречением. Однако если бы он «снова впал» в прежний грех, его ничто не могло спасти. Такого «вторично впавшего» ждал неизбежный костер.

Обманув Жанну и снова бросив ее в темницу Буврейского замка, на издевательства грубой солдатни, Кошон не сомневался, что в скором времени девушка погубит себя. Для этого было вполне достаточно, чтобы она сказала или сделала нечто, могущее быть истолкованным как «обратное впадение» в ересь.

Епископ не ошибся: долго ждать ему не пришлось.