Я – сингуляр Никитин Юрий
Я буркнул:
– Так, может, и тебе? В сауну?
Она покачала головой, мне послышалось в ее голосе искреннее сожаление:
– Кто-то да проболтается. Это здесь его жену никто не знает. Нет уж, на сегодня с ним все… Славик, ты что-то в последнее время… или я раньше не замечала?.. Стал какой-то не такой. Что с тобой делается?
Она прижалась горячим телом, одной рукой обхватила за талию, другую игриво просунула за пояс и под резинку трусов. Я чувствовал ее умелые ищущие пальцы.
– Вроде бы все на месте, – сказала она рассудительно. – А что еще мужчине надо?.. Ну вот, все еще работает! А то все пугают: импотенция, импотенция с каждым годом… Никакой импотенции я нигде не вижу, все это брехня.
– Ты прелесть, – сказал я.
Она оживилась:
– Правда? И ты очень милый, Славик, я все время это говорю. Мы с тобой такие прелести, что просто… Пойдем в комнату. Ты Таньку уже успел?
– Нет пока.
– Чего тянешь? У тебя вон как набухло! Пойди разгрузись, а то Барабин какое-то шампанское за пятьсот долларов принес! Надо попробовать.
В большой комнате огромный стол, подобно игристому вину, играет и блещет хрусталем бокалов, рюмок разной формы и объема, посуды, там громоздится жареное мясо, рыба, креветки, кучи лангустов и осьминогов…
Я услышал нейтральный голос Константина:
– За шведским столом можно до отвала наесться, а за русским – до упада нажраться.
Люша сказал довольно:
– Только истинно русский человек знает, чем еда отличается от закуски!
И захохотал, колыхая всеми мясами. Это выглядело так, словно легонько встряхнули наполненный гелем огромный полиэтиленовый мешок.
Константин и Барабин тоже засмеялись, сыто гоготнул и Демьян, однокашник и ларисочник. Я выдавил улыбку, я же как все, так жить проще. Что-то Демьян задерживается, у него сауна через час.
На дальней стене широкоэкранный телевизор, маньяк с огромным зазубренным ножом гоняется за невинными девушками. Рассаживаясь, все заинтересованно следили за ним взглядами: догонит или будет вот так бегать до конца фильма?
Барабин с довольной мордой вскинул руки, показывая всем ту самую, как догадываюсь, бутылку, что полтыщи долларов.
– Ура, – сказала Лариска светлым голосом и засмеялась, словно множество серебряных колокольчиков рассыпалось по комнате. – Как хорошо!.. Люблю повеселиться…
– …особенно пожрать, – закончил Барабин и захохотал.
Лариска милостиво кивнула, будто в самом деле это и сказала бы. Я-то знаю, что перед каждым банкетом она принимает таблетки, а после – либо как римская аристократка щекочет горло гусиным пером, чтобы облегчить желудок и не дать ему успеть переварить все это суперкалорийное, либо глотает жиросжигающее.
Мы снова по разные стороны стола, рядом со мной Таня, молча ухаживает за мной, загадочно улыбается. Распили шампанское за пятьсот, я бы не отличил от обычного, Таня мне нагребает с общего блюда на тарелку, я ем безропотно, она время от времени щупала мои гениталии и шептала, что калории мне все-таки понадобятся.
Маньяк на экране догнал невинное дите и начал кромсать нежное тело жутким ножом. Алая кровь щедро плескала на экран. Как обычно в таких случаях, все за столом повернулись и, продолжая жевать, с живейшим интересом наблюдали.
Бедным и голодным необходимы были, подумал я невольно, оптимистически-песенные фильмы об изобилии, потому косяком шли всякие «Кубанские казаки» и «Волги-Волги». Теперь, когда все уже сытенькие и даже очень сытенькие в благополучном ухоженном мире, требуется что-то для щекотания нервов, чтобы получить такое же удовольствие. На накрытые столы «Кубанских казаков» неинтересно: на своем не меньше, а в холодильнике деликатесы из дальних стран – казакам и не снились.
И вот хлынула грязная лавина на потребу богатеньким и сытеньким. Пошло соревнование между «творцами» по линии: кто придумает урода поновее, пострашнее. Убивают, однако, по старинке только красивых женщин, да-да, молоденьких и красивых, что вообще-то понятно: их жальче, можно даже слезу выдавить из слишком впечатлительного. И убивают только жуткого вида огромными зазубренными ножами. А то и бензопилами, это ваще класс, щекочет нервы сытого обывателя еще как.
Я ощутил тоскливое бессилие, ну что я за урод, почему мне не погрузиться в это полубездумное существование? Почему не смотреть ужастики о вампирах, некромантах, оборотнях, почему не заниматься экстремальным сексом? Почему не сидеть с ящиком пива у ног и не «болеть» по жвачнику за еще более туповатых парней, либо гоняющих мяч по зеленому полю или шайбу по льду, либо забрасывающих мяч в корзину?
Лариска незаметно исчезла минут на пять, а когда возвращалась, прошла за моей спиной, ее руки дружески обняли за шею, а жаркий шепот опалил ухо:
– Все опять меняется! Езжай с Таней.
Я спросил шепотом, благо под крики из мощных динамиков сам еле слышу свой голос:
– Что стряслось?
– Ему перезвонили, встречу отложили.
– И?
– Поеду с ним. Надо пользоваться, пока еще можно.
– Успехов, – сказал я.
Она игриво ткнула меня пальцем под ребра и вернулась за стол, оставив быстро тающий запах духов. Надо пользоваться, повторил я. Пользоваться, пока за этим простеньким занятием сохраняется флер запретности, греховности. Пока те, что «нарушают», чувствуют себя нарушителями устоев, то есть героями, идущими против устоев косного общества.
Как только и этот барьер падет, а падет обязательно, останется лишь голый половой акт, а его, как ни разнообразь, хоть позами, хоть сменой партнеров – от обычных до самых экзотических, – оргазм одинаков и прост, как все низшее, примитивное, хоть и достаточно мощное.
Татьяна улыбнулась мне искоса, перемену ощутила сразу. С нею, как и с другими женщинами нашей компашки, я знаком хорошо, как и остальные мужчины. Мы все перетрахались довольно быстро, только Татьяна мудро держала дистанцию довольно долго, что подогревало к ней интерес. Потом, конечно, выяснилось, что ничего особенного, женщины еще одинаковее нас, мужчин, но все же молодец, продлила интерес.
Это она в свое время резко отвергла идею групповухи, и, как потом мы поняли, это сохранило хоть какой-то интерес друг к другу. Мы продолжаем трахаться как бы втихую друг от друга: Константин делает вид, что не видит, как Валентина, его жена, крадется наверх с кем-то или пробирается к выходу на площадку, там есть укромное место на общем балконе, она тоже «не видит», как он тайком запустил лапу под юбку Ольги и шепчет ей на ухо что-то очень скабрезное, судя по его роже.
С Татьяной в постели не очень-то, слишком самостоятельна, думает только о себе, в то время как Лариска нарасхват за свою чуткость к чужим желаниям. Но на безрыбье и Татьяна хороша, тем более что насытить ее достаточно просто, а потом с нею можно, как с надувной, разницы почти никакой.
Да и зачем?
Глава 11
Татьяна снова перехватила мой взгляд, улыбнулась и кивком головы указала на лесенку. Одно дело – пойти со мной и лечь в постель, свою или ее – неважно, другое – прокрасться в спальню Люши и, прислушиваясь к голосам внизу и шагам на лестнице…
Нарушение запретности, повторил я тупо, вот сегодняшний ключ к радостям секса. Других ключей просто не осталось. Правда, входит в моду еще одна разновидность этой культивируемой радости бытия: так называемый экстремальный, когда с обычным партнером в необычных местах: у приятеля на кухне, на крыше дома, в автомобиле, даже на эскалаторе метро… Хрень, конечно, в сексе ничего нового придумать невозможно. Эти экстремальщики, гордые своим открытием, просто не читали в собрании поговорок Даля: «Хоть со своей женой, но – в чужом сарае!»
– Да ну, – ответил я с запоздалостью замерзающего финна, – лестница такая крутая…
– И так много в ней ступенек, – добавила она в тон.
– Вот-вот, – обрадовался я. – Чуткая ты, Таня.
– Я знаю, – согласилась она. – Тогда пойдем покурим на пожарную?
Я смолчал, что не курю и что она тоже давно бросила, смолчал, что не хочется мне туда идти. Ни один мужчина не откажется уже при одной мысли, кем его могут посчитать, это инстинкт, я кивнул и вылез из-за стола. Маньяк уже успел порешить двух блондинок и гнался за третьей, на нас не обратили внимания.
Теперь во всех домах современной постройки, кроме балконов в каждой квартире, строят обязательно и так называемый общий, огромный и всегда заброшенный, потому что на этаже живут, как волки в норах, и ничего общего не хотят.
Дом Люши улучшенной планировки, что значит – общий балкон не просто огромный, но и с разными нишами, поворотами и загогулинами. Мы уединились, Татьяна начала разогреваться еще в квартире, а сейчас глаза блестят, губы красные, как у вампира, дыхание участилось, я уж подумал с беспокойством, не перешла ли с травки на что-то потяжелее…
…впрочем, это не мое дело. Она шепотом и очень деловито сказала, что нужно делать, да ради бога, мне нетрудно, теперь в теле нет запретных, стыдных или нечистых мест, Татьяна попробовала растянуть кайф, но я незаметно ускорил, и она не сдержалась, серии же у нее короткие, так что перевела дыхание, разгрузила меня, и мы вернулись, «покурив», встреченные понимающими улыбками.
Потом мы все сидели за общим столом, пили и ели, пили и ели. Люша ревниво следит, чтобы не увиливали, а ели как следует, разговор все время вертелся вокруг темы, куда поехать отдыхать и кто что купил из мебели за этот сезон.
Рекорд поставил наш старый друг Вадик Тюпавин, он купил шикарную квартиру бизнес-класса, продав свою предыдущую, пожил на квартире у друга, но вот въехал, сделал ремонт и таскает, как муравей, мебель, мебель, мебель: пять огромных комнат – это непросто!
Еще Шурик Беляев вместо своей япошки купил штатовскую иномарку, но не с рук, а в автосалоне, что сразу поднимает его рейтинг…
Я слушал, кивал, улыбался в нужных местах. Расшибаются в лепешку, добывая квартиры, дачи, машины, мебель, гробят здоровье, вместо одной машины покупают другую, ну разве что круче, круче… Не успевают бывать на даче, но не продадут: как же, престиж!
Идиоты. Я-то знаю, что самое ценное у меня не квартира, не дача и машины, которых нет пока, а самое ценное – это я. И заботиться нужно больше о себе, чем о какой-то мебели или даче, которая на самом деле и на хрен не нужна.
К сожалению, я могу менять мебель, могу ремонтировать машину, заменяя старые детали новыми, но ничего не могу сделать с собой. Все равно человек стареет, стареет, стареет… Вот уже отрастает брюшко, скоро начну горбиться, мускулатура исчезнет, заменяясь жирком, руки превратятся в тонкие плети, на животе и боках вырастут мощные валики нежного сала. Там, где раньше была талия, появится «антиталия»: не сужение, а расширение.
Ухудшится память, появится одышка, уже не пробегу за автобусом. И хотя все еще, как говорят, в душе молод, но телом скоро буду стар. А все эти пластические операции – смех один. Убирают морщины, но ничего не могут сделать со старением организма.
Правда, если постараться, то можно старение замедлить. Если очень постараться, то замедлить можно даже очень. Еще йоги этим занимались, да кто только не занимался. Йоги из-за своей жажды жить дольше упустили настолько много, что до сих пор медитируют в грязи, а их чистенькие внуки, не думая о неизбежной смерти, становятся лучшими в мире разработчиками программ для компьютеров.
Подошел Барабин, на ходу довольно рыгнул и захохотал:
– Кость, а ты помнишь загул у Жанны? Я там так напился, что гвоздями забивал молоток!
– Да, – согласился Константин весело, – ужрались лихо. Даже не помню, как и домой попал…
– Хе, еще бы он помнил! Нас же развозили, как дрова, вдупель веселых!
– Ха-ха!
– Гы-гы!..
– Ух-га-га!
– Но то мы уж совсем лихо, – заметил Барабин, – а так вообще-то такие случаи… гм… не так часто.
– Всем управляет случай, – проворчал Константин. – Знать бы, кто управляет случаем…
– А узнал бы?
– Набил бы морду, – твердо сказал Константин. – А что? Подумаешь…
– Случай, – сказал Барабин авторитетно, – это псевдоним Бога. Когда Творец хочет оставаться инкогнитой.
Захохотав, пошел дальше и увел Константина, обнимая за плечи. Я проводил их взглядом, Константин что-то вроде меня, но у него еще меньше сил и желания отгавкиваться. А еще боится оставаться в одиночестве и старается соответствовать веселью в рамках «как принято». Наверное, и я скоро перестану сопротивляться… А что, все так живут! И счастливы.
Но все равно, все равно… я не хочу в Египет, на Кипр или в Таиланд. Я хочу по красным пескам Марса! Я хочу вброд ручьи из сжиженного метана, смотреть в небо и видеть Землю: крупную – с Луны, крохотную голубую звездочку – с Марса, а вот с Плутона совсем не увижу, но и там страстно хочу побродить.
Но… как?
Первое, что требуется от меня, – дожить. Цена и физические данные – потом, мы ж оптимисты, главное – дожить. Но после тьмы веков, когда всеми религиями, моралью и поведением внедрялась мысль, что умирать не только не страшно, но даже необходимо, почетно, это наша обязанность. А кто думает увильнуть – тот трус и предатель. Сейчас нельзя даже вякнуть, что очень хочу походить по марсианским пескам, только вот надо бы прожить еще лет сто… Что за мерзавец, хочет жить вечно, а мы помирай?
Так и вы не помирайте, вертится за языке ответ, но попробуй о таком вообще! Забросают гнилыми помидорами за трусость и отступничество, за недостойное человеков желание жить дольше отмеренной жизни. Но кем отмеренной? Слепой эволюцией? А почему мы должны подчиняться тем же законам, что управляют и червяками?
В комнате уже все за столом, мужчины и женщины положили руки друг другу на плечи и вот таким сиртаки за столом раскачиваются и дружно и самозабвенно орут:
- Крышталева чаша, срибна крэш,
- Пыты чи нэ пыты – всэ одно помрэш!
Слова я не все понимал даже в припеве, Люша завез эту казачью песню из Украины, хотя крышталева – это хрустальная, понятно, срибна крэш, наверное, серебряный край, но это все неважно, главное – в героическом настрое! Пить или не пить – все одно помрешь, вот главное, ключевые слова, как известно, всегда выносятся в концовку. Пить или не пить – все равно помрешь…
Помню, в детстве меня, пятилетнего, отлупил какой-то здоровенный семилетний дебил. Я наконец вырвался и, отбежав, кричал ему: «А мне не больно, мне не больно!», стараясь хоть этим досадить, хоть этим уесть, хоть чем-то умалить его победу.
И сейчас, когда в комнате довольный рев, звон бокалов и это лихое, что пьем и будем пить, почему у меня перед глазами тот случай? А мне не больно, а мне не больно!.. Раз уж ничего не сделать, то хотя бы отобрать у смерти ее торжество. Или хотя бы часть ее похабной радости: сделать вид, что не очень-то и хотелось, что жизнь – ерунда, копеечка, мы готовы расстаться с нею без всяких сожалений и даже до наступления отпущенного срока. А вот так: затеем войнушку, где угробим несколько миллионов жизней, а люди в ней будут соревноваться в чудесах безумной отваги: бросаясь с горящим факелом в пороховой погреб, оставаться на тонущем корабле, прыгать в пропасть, чтобы не попасть в позорный плен – лучше умереть стоя, чем жить на коленях. А еще закрывать грудью амбразуры, направлять горящие самолеты на головы врагам, таранить противника, не щадя ни своей, ни его жизни…
А поэты создадут прекрасные поэмы и песни, в которых воспоют мужество и красивую гибель настоящих мужчин, для чего еще рождаются мужчины, как не для битв и красивой гибели? И хотя поэты – почти все бравирующие свободомыслием атеисты, но их песни работают плечо в плечо с религией, что тоже убеждает не относиться всерьез к этой жизни.
У религий утешение в том, что настоящая жизнь начнется потом, уже вечная, у поэтов – пунктик насчет вечной жизни в памяти потомков, а также вечной славы героям, отдавшим жизни за, у королей и президентов – ребята, мы вам поставим памятники на главных площадях, только живите так, чтобы либо грудь в крестах, либо голова в кустах…
И везде слышу это подспудное: а мне не больно, а мне не больно! Крышталева чаша, срибна крэш, пыты чи нэ пыты – всэ одно помрэш, так будем же пить, будем веселиться и постараемся умереть молодыми, чтобы не гадить в постели и не умолять обозленную санитарку пристрелить, чтобы не мучиться. В смысле, эвтаназию, плиз…
Оскорбительно, до чего же я животное! Не в том даже смысле, что свинья, мол, а что просто существо, как и все эти мыши, собаки, воробьи… Вчера был ясный, солнечный день, и я чирикал, вышагивал по квартире и поигрывал тощей мускулатурой, настроение было такое, что мир бы перевернуть, а сегодня еле проснулся, хотя проспал на час дольше обычного.
Потащился в ванную, держась за стену, одним глазом посмотрел в окно. Так и есть: неба нет вовсе, а нечто давяще огромное окутало весь мир, сеется мелкий отвратительный дождь, и видно сразу, что кончится не скоро. Может быть, даже не сегодня.
Читать бесплатно другие книги:
