Приход ночи Тихомиров Артем
Мне приходится принимать правила игры. Да, я принимаю. Иного выхода у меня нет.
Я снова прочитала надпись, вглядываясь в черные буквы. Скоро буду знать ее наизусть, если это чертово объявление проторчит перед глазами еще хотя бы час.
Прямоугольный кусок картона, к которому крепился лист, стоял на каком-то подобии штатива с тремя ножками и полочкой. Конструкция была сколочена аккуратно, явно не тем, кто спешит и нервничает. До меня, наверное, эту штуку видели многие женщины, давно мертвые и закопанные где-нибудь в глухом месте… или в подвале вроде этого. Закатаны под слой бетона, к примеру.
Я сидела с закрытыми глазами, пока не услышала, что сзади открывается дверь.
Он был тут, за спиной. Меня сковало параличом, я не могла ни слова вымолвить, хотя за несколько секунд в моем мозгу родилась целая речь.
Я поняла, что не сумею ее произнести. Не смогу быть жесткой, требовательной, исполненной гордости и человеческого достоинства.
Я поняла, что я нахожусь в полной его власти.
Он принялся подметать пол. Деловито, со знанием дела. Я слышала, как щетка сметает пыль, кирпичные и бетонные осколки. Захотелось рассмеяться.
Будто перед ним не сидит заложница, приговоренная к смерти, а давняя знакомая, читающая газету и потягивающая кофе.
Что же это такое?
Удивление сменилось гневом. Я набрала полную грудь воздуха и произнесла:
— Эй, может, поговорим?
Я старалась, чтобы слова звучали внятно. И может быть, «эй» звучало не совсем вежливо, но в гробу я видала вежливость.
Я думала, что он меня чем-нибудь ударит. За дерзость. Но он только приостановил на миг уборку, а потом щетка вновь зашуршала.
— Надо поговорить, — сказала я, с трудом выталкивая слова изо рта. Мне бы попить, промочить горло. — Почему вы молчите?
На этот раз похититель остановился надолго. Я ждала, боясь дышать. Я смотрела в сторону, но, конечно, это мне ничего не давало. Вправо и влево тянулась кирпичная стена.
— Дайте поесть. И воды. Я могу умереть… Мало одних витаминов. Нужна еда. Понимаете?
Это была целая речь, от которой я устала так, словно ворочала целый день мебель в квартире. Закружилась голова, кровь в висках болезненно запульсировала.
Невидимка сделала несколько шагов к двери, поставил там щетку, прислонив черенок к стене — это было хорошо слышно. Потом он вновь очутился возле меня. Я думала, что будет дальше, и даже почему-то не боялась. Я бросила ему вызов. Показала, что я мыслю. Жива.
Зашуршал маркер. В поле моего зрения появилась рука в перчатке. Мое сердце подпрыгнуло словно до самого темени. Я уставилась на руку, не понимая, что находится в ней. Память запечатлела синий рукав и перчатку из черной кожи. Ни малейшего зазора между ними. Рука левая.
Между указательным и большим пальцами зажат кусочек бумаги. На нем новая надпись, тем же почерком, но меньшего размера: «Еще немного. Ты будешь есть и пить».
— Сколько еще ждать? — Я разревелась, хотя не собиралась этого делать. — Почему вы мне ничего не говорите?
Мои слова слились, наскакивая друг на друга, а плач и вовсе не дал закончить фразу.
Рука с запиской уплыла в сторону, будто и не было. Я раскрыла рот, чтобы закричать, но осадила себя. Еще чего доброго мои вопли разозлят его.
Уборка помещения возобновилась. Я подумала, что невидимка, когда ему нужно будет подмести у стены, покажет себя, но просчиталась. Он так и оставался за спиной. Перчатки, глухо застегнутый рукав. Наверняка на голове маска, где есть только прорези для глаз.
Странный, но верный способ общения — через записки. В этом был какой-то свой скрытый смысл, некое извращение. Похититель не хотел разговаривать со мной, точно я не человек, или считал, что это ниже своего достоинства.
Вполне возможно, если я для него только вещь, кукла.
Или же еще один вариант: похититель немой.
— Скажите что-нибудь, — попросила я без особой надежды.
Внезапная апатия. Я закрыла глаза, не в силах больше смотреть на стену и плакат с уведомлением о том, сколько я провела тут времени.
Щетка продолжала шворить по полу, и вскоре заскреб совок. Шаги. Для чего похититель прибирается?
Под этот звук я стала засыпать. Мне казалось, что невидимка пытается создать вокруг меня некую комфортную обстановку. Для чего? Что бы мне было больней? Я ждала момента, когда он начнет издеваться надо мной.
Глава двенадцатая
…Чтобы как-то отвлечься от фильма, я думала о Леше. И не только о нем.
Вспоминала свою прошлую жизнь. Наш вечер с Таней и то самое пугающее происшествие. Невидимка приходил в ее квартиру, словно призрак бродил по пустому помещению и иногда оставлял ничего не значащие следы.
Как там Таня поживает?
Я мысленно писала ей письма, рассказывая о моих злоключениях. Я писала ей о том, что у меня есть собственный невидимка, тип гораздо более интересный, загадочный и умный, чем ее банальный взломщик.
Не раз я спрашивала себя и Таню: а не одно ли это лицо?
Конечно, моя подруга ничего ответить не могла. И она, и все другие, кто занимался моим поисками, давно считают меня умершей. Или пропавшей без вести. Официально я буду мертвой спустя семь лет, какой-нибудь судья вычеркнет Людмилу Прошину из списка живых. Поставит последнюю точку в моей истории.
Моим похитителем мог быть и Леша. Чтобы догнать меня, прихватив заранее бутылку с хлороформом и свернутую марлю, ему хватило бы пяти секунд. Как раз у подъезда я попалась в его лапы. Но зачем? В чем смысл? Мы расстались хорошо, я даже намекнула Леше, что между нами возможно возобновление отношений… Любой мужчина в его ситуации был бы, наверное, на седьмом небе.
Выходит, если это он, то похищение неслучайно и выбор жертвы тоже. На машине приятеля Леша мог отвезти меня куда вздумается. Я представила, как лежа в постели со мной, он снова и снова прорабатывает в уме детали захвата. Жизнь меняется. Его слова.
Многое указывало на Лешу, но твердых доказательств у меня не было. Я не видела похитителя, только его руки, когда он демонстрировал мне листы бумаги с начерканными маркером предложениями или когда кормила меня. При этом он стоял всегда за спинкой стула, наловчившись держать перед моим ртом тарелку и кормиться с ложки. Изобретательный сукин сын.
С тех пор, как мое одиночество кончилось, похититель приезжал по два раза в день. Он ставил под стул емкость для того, чтобы я испражнялась и мочилась в нее, обмывал меня, а потом приносил еду. Как правило, это была овсянка, уже почти остывшая. Значит, готовили ее не здесь, а откуда-то везли. Пластмассовые белые ложки мне ни о чем не говорили, такие можно купить везде, они безлики. Тарелка всегда одна и та же, тоже не каких-либо индивидуальных черт.
Глядя на его руки, я могла рассматривать лишь перчатки и часть рукава.
Синий плотный материал с характерным запахом. Я уже встречала такой, но долго не могла вспомнить где. Однажды меня осенило. Похититель одет в рабочий комбинезон, а ткань для него используется специальная, прочная, и краска ее пахнет именно так. Вновь я возвращалась к личности преступника. Он мог быть рабочим, но, с другой стороны, этот комбинезон мог предназначаться для общения со мной. Спецодежда. Да, изобретательный тип.
И более того — терпеливый.
Ни разу он не позволил себе подать голос, ни разу не показал действиями, что раздражен или выведен из себя моим бесконечными стонами, расспросами и попытками установить контакт. Всегда застегнут на все пуговицы, четко выполняющий свои «обязанности». Дать мне сходить в туалет.
Накормить тарелкой каши, куда он, согласно записке, бросает витамины и масло с небольшим количеством сахара. Напоить чистой водой. Несколько раз он усыплял меня, чтобы отвязать от стула и вымыть. Я была точно предмет. Он тщательно отмывал меня от грязи, смазывал кожу каким-то кремом, который я бы никогда не выбрала, ухаживал за волосами. Я была настолько ошеломлена, что даже не спрашивала, для чего это. Я боялась. Вероятно, ему нравилось использовать как меня в качестве куклы, а значит, моя старая гипотеза не далека от истины.
Одно радовало. Я знала, что он меня не насиловал, пока я спала. От наркоза я долго приходила в себя и одно время постоянно ощущала себя «под кайфом», не в силах связно мыслить. Видимо, похититель понял, в чем дело, и перестал злоупотреблять гигиеной. Я по-прежнему сидела на стуле голая, но теперь иногда на плечах появлялось байковое одеяло, пахнущее нафталином, старое.
Кажется, уже многие годы я не ходила и не лежала. Я вынуждена сидеть в одном положении, примотанная скотчем. Моя свобода — это пальцы, рот, глаза.
Мог ли Леша сотворить такое?
Чем больше я думала, тем больше убеждалась: не мог. Ему бы не хватило терпения, педантичности. Он не смог бы так долго молчать — это, пожалуй, главное. Гордиться так своим остроумием и не произнести ни слова столько времени — выше Лешиных сил. Я была уверена.
Я написала Тане в мысленном письме, что два дня назад мой похититель придумал нечто еще сильнее меня поразившее. Он приволок в комнату телевизор, видеомагнитофон и подключил одно к другому, пока я сидела повернутая к другой стене. Я долго не могла понять, чем он занят, пока невидимка не развернул меня лицом к телевизору, установленному на уровне глаз на деревянных козлах. Телевизор самый обыкновенный, старой модели Sharp с диагональю пятьдесят шесть сантиметров. Видеомагнитофон похититель установил где-то внизу, я не могла его увидеть. Появилась записка.
«Ты будешь смотреть кино, пока я не остановлю это. А потом ты все узнаешь». Квадратный обрывочек тетрадного листа в полоску, от вида которого мне стало смешно. Я проглотила смех, боясь взбесить моего «джентльмена».
Листок исчез, точно передо мной иллюзионист проделал один из трюков из разряда «ловкости рук».
— Что я буду смотреть? — спросила я. Мой голос с некоторых пор окреп и звучал нормально. — Зачем мне это? Может, сразу пристрелить меня? Новая пытка? Вы ее придумали?
Много вопросов я успела адресовать невидимке, но почти не на один не получила прямого ответа.
Я добавила строчку к мысленному письму Тане: «Теперь я круглосуточно смотрю фильмы разных жанров и лет. Я не понимаю, чего он этим добивается.
Таня, напиши, что ты думаешь об этом…» Я прикусила губу, напомнив себе, что ответа не будет. Мои мысли проваливаются в пустоту.
Невидимка ушел полчаса назад, оставив меня один на один с какой-то неизвестной мне английской комедией пятидесятых годов, дублированной. Где он ее откопал? Довольно заурядное произведение, с гэгами и швыряниями кремовых тортов в лицо. Чушь несусветная. До этого фильма я успела посмотреть «Трамвай „Желание“, „Унесенные ветром“, „Веселые ребята“, „Тридцать три“, „Зеркало“, „Джонни-Мнемоник“, „Американский психопат“, „Титаник“, Марс», «Психо»… Если я ничего не забыла, список полный. На многое из этого я бы просто не обратила внимание. Не в моем вкусе. Я искала какую-то логическую связь между фильмами и не находила ничего подходящего. Дедукция, видимо, была не для меня. Единственное, к чему я пришла, это то, что фильмы, выбранные невидимкой, сыграли некую роль в истории современного кинематографа. В определенное время, в определенном жанре. Или моему маньяку это лишь казалось.
После долгого размышления я сдалась. Я пялилась в экран, волей-неволей включаясь в действие очередного «шедевра». Сегодня меня стало тошнить.
Невидимка приходил, давал мне еду и сходить в туалет, а видеомагнитофон все работал. За стеклом кинескопа бурлила нереальная жизнь, оттого мне было еще больней осознавать, что моя, настоящая, так жестока и беспросветна.
Передышку я получала лишь когда кассета заканчивалась. Тогда я слушала тишину и созерцала синий экран. А потом приходил невидимка — и все начиналось вновь. Где он брал кассеты в таком количестве, я не знала. Может быть, ходил в прокат. Я ему обхожусь дорого, проще меня убить.
У него были другие планы насчет моей персоны, я не сомневалась. Меня грыз страх, постоянный, изнуряющий, растущий где-то внутри, словно раковая опухоль. Как только я пришла в норму и стала регулярно питаться, тело приобрело бодрость, мысли прояснились. Мозг получал достаточно пищи, чтобы активно работать. Это спровоцировало и бурную деятельность воображения. Я спала и видела кошмары. В них лицо похитителя превращалось в черный сгусток боли и ненависти. Во сне он подкрадывался ко мне через темноту, гладил по спине, ощупывал тело. Доставлял мне невыносимое мазохистское удовольствие.
Во сне я стонала и хотела этого человека. Просила его взять меня.
Просыпаясь, я задавалась вопросом: может, я на самом деле не спала? Вдруг он и вправду прикасается ко мне, производя эти жуткие движения руками, которые изучили мое тело до мелочей? Нет, не смерти как таковой я боялась, а того, что нахожусь в полной власти у неизвестного психопата.
Полная власть. Тут и гнездится настоящий ужас. Когда у тебя больше нет уголков, где ты можешь спрятаться. Когда тебя вывернули наизнанку и рассмотрели под микроскопом. Твои слабые и сильные стороны подвергаются холодному скрупулезному анализу. То, что пробуешь скрыть, становится известным, публичным. Ты вынужден испражняться у всех на глазах. Твоя грязь отныне не тайна. Твои страх с этой минуты лишь предмет для обсуждения и насмешек.
Я думала над тем, что у меня уже не осталось секретов.
— Таня, — произнесла я в экран. — Приезжай и спаси меня.
Раньше я бы орала во все горло, но похититель давно не закрывал мне рта. Несмотря на то, что я теперь могла звать на помощь в полный голос, я молчала. Ведь ясно, что поблизости нет никого, кому следовало бы адресовать мои мольбы.
У меня начинала появляться привычка говорить вслух с самой собой.
Мои веки сомкнулись. Лучше бы я сошла с ума в первые часы.
Он поставил другой фильм, на это раз слезливую мелодраму, одну из тех, которые мне ненавистны. Обычно героини в них только и думают, как бы получше устроиться в постели и продлить удовольствие. А потом перепрыгнуть в объятия к очередному любовнику. Таня называла подобные «шедевры» — «кино про бешеную матку». Ее они раздражали еще сильнее, чем меня, что неудивительно.
Я наблюдала, как прибавляется звук, возникают все новые деления на зеленой шкале. К горлу подполз ком тошноты.
— Почему я должна их смотреть? — спросила я. — Я больше не могу!
Никакой реакции. Но невидимка стоял рядом. Я давно заметила, что от него не исходит никаких других запахов, кроме запаха рабочей одежды, кожаных перчаток и чего-то похожего на шампунь. Он следит за собой, не хочет, чтобы пленница могла потом опознать его по обонятельным воспоминаниям. Но к чему такие предосторожности, если «потом» не будет?
— Я больше не могу! — Мой голос запрыгал. Я собиралась расплакаться — с очередной слабенькой надеждой разжалобить психопата.
Он показал мне записку.
«Все имеет свой смысл. Ты узнаешь его потом».
— Я хочу сейчас! — потребовала я.
Чирканье маркера по бумаге — и новое сообщение.
«Недолго осталось».
Я разозлилась, сжала кулаки, дернула руками. Я хотела, чтобы он это видел.
— Скотина, тварь поганая… Если бы ты меня отвязал, я бы тебе показала! На полосочки бы порвала… — пообещала я.
«Ты сидела здесь долго — тебе и шага не пройти».
Я заревела, чувствуя себя еще более беспомощной, чем раньше. Тогда у меня был шанс умереть в любую минуту от голода и жажды, но теперь все изменилось.
«Ты злишься. Хорошо. Это значит, ты здорова. Хорошо».
Снова фокус с исчезающим листочком.
— Надо было все мне рассказать с самого начала… — пробормотала я сквозь слезы. Я ненавидела этот фильм, что крутился у меня перед глазами. — Не надо этого! Уберите! Ну и что, что я злюсь! — закричала я тут же.
«Так еще приятней».
— Вы меня убьете?
В миллионный раз заданный вопрос.
И, конечно, в миллионный раз в ответ — молчание.
Невидимка ушел, оставив меня плачущую перед телевизором. Я закрыла глаза, считая про себя до двадцати, и поняла, что просто так мне не успокоиться, одного желания не достаточно. На подходе новая волна тихого сумасшествия. Мой рассудок трескается, точно ледник, от него откалываются куски. Мне как даже слышен звук, когда большие фрагменты шлепаются в ледяную воду ужаса.
«Наслаждайся, пока можешь. Потом это будет тебе недоступно».
Невидимка подержал записку передо мной, убедился, что я поняла, а потом вновь включил видеомагнитофон.
Появилась жизнь животных. Фильм про африканские саванные, про львов, буйволов, бесконечные стада антилоп-гну, про бегемотов и жирафов. Голос за кадром вещал о том, что я уже слышала из телевизионных передач, но это зрелище меня на некоторое время захватило. Краски, реалистичность, близость диких зверей завораживали. Вытаращив глаза, я смотрела на охотящихся песочного цвета кошек словно впервые. В какой-то момент я забыла, кого вижу — название зверя выпало из головы. Мой мозг изголодался по чему-то натуральному, естественному, — в глубине души я даже была благодарна невидимке.
Он призывает меня наслаждаться, пока можно. Что ж, я согласна на этот компромисс.
Похититель принес тарелку с кашей и стал меня кормить. Все это напоминало тихий семейный ужин перед телевизором, домашнюю идиллию, когда муж и жена отдыхают после работы.
Я глотала теплую кашу и смотрела на экран с замиранием сердца, точно ребенок. Фильм про Африку кончился, и пошли съемки подводного мира. От буйства таких разнообразных красочных форм я заплакала. Это была невозможная, дикая, неземная красота. Я глотала кашу и ревела, смаргивая слезы. Похититель никак на это не реагировал. Его руки двигались с той же размеренностью, что и всегда. Когда тарелка опустела, он поднес к моим губам тряпицу и вытер остатки. Я почти этого не заметила, следя за коралловыми рифами и переливами красок на мелководье. Сотни и даже тысячи видов рыб живут там, в невыразимо красивом мире, который никогда не будет доступен для меня. Я никогда не прикоснусь к нему… Мой похититель причинил мне такую боль, по сравнению с которой все прошлые муки ничего не значат. Он показал мне бессмысленность моей жизни. Пустоту. Ограниченность. Тщетность. За это я возненавидела его еще сильней. Плача, я мечтала о том, что убью его, перегрызу ему горло зубами, откушу оба уха и сжую их…
— Не выключайте это, — попросила я, испугавшись, что похититель решит прекратить просмотр.
Ни слова, однако я чувствовала, что он доволен. Его власть надо мной беспредельна. Есть повод гордиться.
«Смотри, — гласила новая записка. — Но я скоро вернусь. У меня к тебе дело…»
Он промокнул мои глаза от слез, протер щеки, прошелся платком по подбородку. Потом дал мне выпить три глотка воды и ушел. Дверь закрылась позади меня, но я едва ли понимала, что происходит и где я нахожусь. Мое внимание все было сосредоточено на экране.
Кассета, видимо, вмещала четыре часа записи. Я смотрела и смотрела, пока не почувствовала, что начинаю клевать носом. Наступало пресыщение.
Эмоционально я была перегружена, и требовался отдых. Спокойный сон хотя бы часа на полтора. Но и терять эти драгоценные впечатления я не имела права.
Как могла, я боролась, но все-таки закрыла глаза и скатилась в забытье.
Что невидимка имел в виду, когда говорил, что у него ко мне дело? Чем это мне грозит?
Я привыкла к плену, к тому, что не могу двигаться. Расслабилась, потеряв бдительность и позволяя себе излишнюю сентиментальность.
Во сне мне было страшно. Я повторяла про себя вопросы, но ни разу мне никто не ответил. Казалось, я одна во всем мире.
Глава тринадцатая
Звука уже не было. В комнате стало тихо. Все еще сидя с закрытыми глазами, я почувствовала укол в плечо, запахло спиртом. Невидимка стоял сбоку от меня. Новая инъекция.
— Что это? — сказала я.
Скосив глаза влево, попыталась увидеть похитителя, но это не помогло.
Передо мной кирпичная стена — и ничего больше. Телевизор на козлах и видеомагнитофон исчезли, точно и не было их. Я настолько свыклась с ними, что это открытие заставило зашевелиться волосы на голове. Открыв рот, чтобы закричать, я поняла, что не могу. Все другие ощущения уничтожил ужас, словно в те, первые часы плена.
Это неспроста. Невидимка вернулся для чего-то… Вот разгадка, сейчас он меня убьет, потому что я ему наскучила. Конечно, имелось в виду именно это. Получай удовольствие, пока можешь…
Я не могла владеть своим телом, мускулы стали словно пластмассовыми. В голове все поплыло.
— Что ты мне вколол?
Я думала, что произнесла эту фразу четко и ясно, но на самом деле рот меня не слушался. Челюсть двигалась, находясь в десятках километров от головы. Язык еще дальше. Я пробовала собраться с мыслями, но те не ускользали, разбегаясь по углам сознания. Похититель снова погрузил меня в наркоз, хотя и не в такой сильный, как раньше. Несмотря на все трудности, я могла воспринимать внешний мир. Это все равно что сидеть посреди большого темного зала, не зная, что творится вокруг. Кирпичная стена показалась мне самым интересным предметом на свете, я видела каждую трещинку и крошечную выбоину кладки, точно глаза превратились в телескопы.
Я фиксировала в уме перемещения невидимки по комнате. Он к чему-то готовился. Его движения были быстрыми, но по-прежнему рассчитанными и контролировались рассудком. Так себя ведет педантичный человек, которому не терпится приступить к какому-то делу. Он спешит, но не в состоянии отказаться от привычки все тщательно проверить.
В какой-то момент я взяла себя в руки и вдохнула полную грудь воздуха для крика. Нет, мне лишь казалось, что я это сделала. Наркоз крепко держал меня — и каждое решение, каждое действие было только иллюзией. Я стала куском мяса, с которым можно сделать что угодно. Страх ушел куда-то вглубь и продолжал тлеть, словно угли под слоем пепла в прогоревшем костре.
Я не хотела умирать. Много раз я была слабой и глупой, поддаваясь отчаянию, но теперь решила: я хочу жить!
Невидимка поставил что-то рядом со мной. Кажется, табурет. Звук был именно таким — их еще называют «характерными». Я живо представила этот предмет: выкрашенный коричневой краской старый табурет с поцарапанным сиденьем и выщербленными краями. Я отметила это в сознании, продолжая смотреть на кирпичную стену.
Никакой записки не было. Видимо, моему психопату надоело писать, тратя на это время и силы. Я не понимала, что происходит. Несколько секунд он стоял неподвижно, словно о чем-то думал, а потом мне на лоб, покрытый узкой лентой скотча, легла его рука. Поначалу она показалась мне холодной, но была не в перчатке. Вернее, не в той, кожаной. В хирургической. Точно такую же я увидела на второй руке, появившейся мгновенье спустя в поле моего зрения.
Невидимка держал в пальцах какой-то металлический блестящий предмет.
Свет отразился от него, пронзив мне зрачок. Скальпель. Я вдохнула и задержала воздух в себе, не зная, что с ним делать. Хирургический инструмент застыл в воздухе. Я перестала видеть держащую его руку, сосредоточившись только на этом предмете.
Пауза длилась многие века. Потом другая рука невидимки переместилась со лба ниже и раздвинула веки на моем левом глазу.
Я все поняла.
Скальпель двинулся в сторону моего лица. Острие проткнуло глазное яблоко с громким, оглушительным (для меня) звуком. Я отмечала траекторию его движения. От верхнего края орбиты влево, рассекая стекловидное тело. По скуле потекла кровь, я ее почти не чувствовала. Левым глазом я уже не видела. Скальпель сделал полный круг. Невидимка резал медленно. Мой рот дергался. Мне был слышен дикий вопль, раздающийся внутри черепа.
Оказывается, это была я.
Вытащив скальпель из орбиты, невидимка сунул два пальца в горячее месиво, потянул на себя. Нечто скользкое выскочило наружу, прокатилось по груди, упало на левое бедро, затем на пол. Мой бывший глаз. Поток крови стал больше. Казалось, кровь обжигает кожу у меня на груди.
С правым глазом случилось то же самое. Память зафиксировала окровавленные пальцы и кирпичную стену — последнее, что я видела.
Я не могла даже попросить моего палача не делать этого. Сознание ушло из меня только когда второй глаз, оставив полосу крови на бедре, шмякнулся на пол, который похититель недавно подмел.
Потом я все пыталась себе представить, как сижу, а из моих глазниц бегут кровавые ручьи, что грудь, живот и промежность тоже багрово-алые.
Кровь течет на пол через дыру в сиденье. Бродяга был прав на сто процентов.
Я очутилась во влажной кошмарной тьме, где был только запах крови. Боль придет позже. Та, что хуже смерти.
Часть II. Ненависть
Глава четырнадцатая
На кухне включился холодильник, загремел. Я прислушалась к его голосу, и он мне напомнил что-то, от чего хотелось плакать. Правой рукой я нащупала шаль, лежащую на диванной подушке. Погрузив пальцы в пушистую шерсть, потянула ее на себя. Мне было холодно и противно. Лучше всего укрыться с головой и вдыхать теплый воздух, представляя себе, что ты где-то под землей, в недостижимом, тайном месте.
Я всегда могу состряпать себе надежное убежище — или убедить себя, что оно надежно. У меня большие способности к самообману. Мама верно говорила, что я фантазерка и стараюсь стереть грань между реальностью и вымыслом. За последнее время я создала много иллюзий, которые помогали мне жить. Я боролась сама с собой, не всегда понимая, для чего это надо. Теперь я просто жила. Спроси меня тогда, в чем смысл, я бы не сумела ответить.
Укрывшись шалью с головой, я продолжала лежать на диване. Ноги подтянуты к груди, руки обнимают голову. Я прислушиваюсь. Таня не знает, что так я провожу многие часы, в пограничном состоянии между сном и бодрствованием.
Холодильник замолкает, и теперь до моего слуха доходит тиканье настенных часов, знакомое. Уютное. Нюся бродит по кухне, обследуя собственную территорию. Ее лапы ступают неслышно, но меня обмануть этим нелегко. Я знаю, куда они идет и что делает.
Через минуту на меня наваливается это. Я сжимаюсь в комок, кусаю губы и уговариваю себя не выть, не выть ни в коем случае. Неужели это так трудно?
Трудно, да.
Невозможно.
— Ее нет сейчас.
— А когда будет, не подскажете?
— Ну вечером, часов после шести. Может быть в семь, — сказала я в трубку какой-то женщине.
Она замолчала, дыша в микрофон. Ищет какие-то мысли, чтобы задать новый вопрос.
— А ее сотовый не можете дать?
— Нет. Только после разрешения. В крайнем случае, могу передать.
Под моими пальцами всегда готовый к применению блокнот и ручка. Таня говорит, что когда я пишу, получается неплохо. Видимо, у меня есть чувство соразмерности.
— Я тогда вечером перезвоню, — сказала женщина и отключилась.
Положив трубку на рычаг, я долго не убирала пальцев. Мне хотелось кому-нибудь позвонить. Я искала в голове номера телефонов и имена, но все они сейчас ни о чем мне не говорили. Образы в памяти утратили живость, став бледными отпечатками на запотевшем стекле.
Тоска была невыносимой. Я жила с ней долго, и мы так и не могли поладить. Она слишком многого требовала от меня, ей нужна была моя душа. Я четко осознавала, что не стала нужна никому после моего освобождения.
Исключение составляла Таня. Без нее я бы умерла. Или сидела бы в психушке.
Я убрала руку с телефонной трубки. Встала с края дивана. Захотелось пить. До кухни десять шагов, один поворот направо. Я прекрасно ориентируюсь дома у Тани — теперь это и мой дом тоже — могу найти что угодно с закрытыми глазами… Хм, в моем случае это довольно жуткий каламбур.
Открыв холодильник, я достала оттуда пластмассовую канистру с виноградным соком. Автоматически, не думая, потянулась к сушилке, достала свою кружку. Налила сок, половину, проверив уровень указательным пальцем.
Снова то чувство. Будто что-то упущено. Невыносимое чувство. Это гложет меня постоянно, превращаясь в манию. Надо о чем-то думать, анализировать, пока не поздно, но я не знаю, о чем думать, и мечусь из стороны в сторону.
Успокойся. Я прислонилась к дверце холодильника спиной и сделала два глотка.
Скоро так я просто сойду с ума. Депрессии следуют одна за другой, и каждая следующая кажется тяжелей предыдущей. Таня пичкает меня какими-то лекарствами, но они помогают ненадолго. Нельзя жить на одних таблетках, это я понимала, однако отказаться от них пока была не в состоянии. Мои фантазии и таблетки — единственное, что отделяет меня от моря ужаса, на берегу которого я стою.
Впрочем, я неблагодарная дрянь. Таня так много сделала для меня, что я не имею права отрицать ее роль в моем спасении. И в дальнейшем. Иногда я думаю, что пришлось вынести ей в период после того, как меня нашли.
Я не хотела бы оказаться на ее месте. Я знала, что не смогла бы ничем помочь подруге… нет во мне нужных сил и крепости, нет одержимости и желания драться…
Я — ничтожество. Никакого права находиться здесь у меня нет.
Поставив пустую кружку в раковину, я пошла в спальню и там забралась в шкаф, чтобы одеться потеплее. Ноябрь месяц — самый паршивый в году, мне ли не знать. С отоплением опять проблемы, батареи почти не греют, поэтому в квартире прохладно. Меня постоянно знобит. Покопавшись на полках, я нашла старые Танины джинсы, предназначенные для дома. Стянув свои спортивные драные брюки, я надела эти джинсы с таким чувством, будто ворую их. Еще отыскались шерстяные носки. У меня дрожали руки, когда я натягивала. Я мысленно просила у Тани прощения. Это, похоже, входит в привычку. Таня никогда ничего не скажет по поводу того, что пользуюсь чем-то, ей и в голову не придет меня упрекнуть. Другое дело — я сама. Я самый жестокий палач для самой себя. Стоя у шкафа и вдыхая запах чистой одежды, я подумала о самых своих жутких днях. Вспоминать не хотелось. Тогда меня накрыла волна страха, горечи, боли и униженности. Не подай Таня мне руку помощи, где я была бы сейчас, неизвестно.
Я надела толстовку с капюшоном, натянула его на голову и отправилась за таблетками снотворного. Они лежали на там, где и все лекарства, на подоконнике в большой комнате. Привычные две. Мне их хватит проспать до прихода Тани, забыться, отключиться от всего.
Пустая квартира, звуки. Тьма перед глазами. Тьма вокруг. Навечно.
Ночь приходит и остается навсегда. От нее не спастись.
Проглотив таблетки, я снова легла на диван, на этот раз укрывшись пледом. Нюся устроилась рядом. Помурлыкав, кошка уснула. Следом за ней и я.
У меня не было воспоминаний о том, что произошло после того, как я лишилась глаз. Либо память выбросила наиболее травмирующие эпизоды, либо просто ничего не сохранилось. Я ведь была под наркозом, а еще через какое-то время мне вообще пришлось забыть обо всем. По мере того, как сходило на нет действие препарата, боль усиливалась. Там, где были глаза, вращались два раскаленных сверла, ввинчивающихся в мозг. Я состояла из одной боли. Не было ни мускулов, ни костей, ничего, только боль. Я кричала, это помню, но губы склеивал скотч, поэтому издавать я могла лишь мычание. Невидимка на какое-то время исчез, оставив меня одну.
Извиваясь на полу, я ходила под себя, билась головой об бетон в надежде проломить череп и умереть. Ничего не получилось. Это смутными, размытыми галлюцинациями проходило у меня в памяти. Провал следовал за провалом.
Однажды похититель склонился надо мной и что-то говорил, но я ничего не понимала. Он говорил впервые с момента похищения, и было обидно, что его усилия пропали даром.
Я часто теряла сознание — по-другому и быть не могло. Нос мой улавливал запах уличной грязи, пыли, какой-то еды. Меня рвало — чудом блевотина не попала в дыхательное горло. В темноте меня поднимали, перекладывая с места на место. Били. Потом выяснилось, что лодыжки и кисти были стянуты проволокой, на них остались черно-синие отметины.
Неизвестно, сколько именно времени я провела на полу, голая, с повязкой на глазах, грязная, в поту и ссадинах, однако хирург, обследовавший меня, сказал, что с момента «извлечения» и до того, как я оказалась в больнице, прошло четыре-пять дней. Рана под хорошо наложенной повязкой была отечной, но чистой и стала подживать.
Хирург говорил об этом с удовлетворением, будто я могла успокоиться от известия, что тот психопат мастер своего дела. Будто это само по себе могло вернуть мне глаза. Мою жизнь.
Больше ничего не было известно по существу — одни догадки. Прошел год, а следствие так ни к чему путному и не пришло. Я почему-то нисколько не удивилась. По-моему, это даже глупо, ждать от милиции каких-либо результатов. Смысл существования правоохранительных органов, кажется, давно потерян, они живут сами для себя, зарабатывают деньги за счет тех, кого должны охранять, и раздают друг другу звания. Пусть все это останется на их совести, меня интересовало всегда только одно: когда они поймают моего психопата.
Прошел год. Ничего.
Я нашлась благодаря случайным людям. Похититель привез меня в пустынное место на окраине Екатеринбурга и выбросил прямо в стылую грязь, без одежды.
Я спала, вновь нанюхавшись хлороформа, и ничего этого не помню. Случайная машина притормозила, и из нее вышел мужчина. Его женщина осталась в салоне.
Наверное, она курила, пока ее спутник возился под капотом. Кто-то из них заметил серый предмет, лежащий рядом с обочиной: голое тело, покрытое грязью и запекшейся кровью.
Через сорок минут меня уже привезли в реанимацию. Что было там, я не знаю. До самого момента пробуждения я спала. Потом медсестра сказала, что для всех было шоком увидеть такое. Мало того, что я походила на жертву автокатастрофы, вся в ссадинах, синяках, в крови, — у меня еще не было глаз.
Повязку наложил если не профессионал, то человек, знакомый с медициной. Этот факт давал следствию кое-какие ниточки, но очень быстро эти ниточки порвались, оставив милицию с носом. Маньяк был крепким орешком. Ни по каким
«горячим следам» его найти не удалось. Реальная жизнь не походит на криминальные хроники с их победными реляциями по поводу «усиления борьбы с преступностью».
Я пришла в себя в палате — самой маленькой, как мне объяснили. Я лежала тут одна, хотя комнатка была рассчитана на два места. Перед самым пробуждением мне снились жуткие сны. В них я снова находилась один на один с похитителем. Он что-то говорил и смеялся в лицо, ощупывая мое тело руками в хирургических перчатках. Просыпаясь, я не знала, что плен позади.
Я забилась на кровати и закричала, переполошив дежурную медсестру. Она прибежала ко мне и попыталась прижать к кровати, уговаривая успокоиться. Ей на помощь ринулся дежурный хирург отделения. Я вопила, размахивая руками.
Пришлось поставить мне укол успокоительного.
Погрузившись в полусонное состояние, я все-таки догадалась, что нахожусь не в той комнате, где провела последние дни. Странное было чувство.
То ли облегчение, то ли отчаяние, то ли радость. Мне казалось, что я воздушный шарик, привязанный к кровати, и могу улететь с первым же сквозняком. От препаратов я ничего не чувствовала, тело мне словно не принадлежало. Я стала смеяться и смеялась долго, а сестра стояла рядом, не зная, что делать. Врач сказал ей наблюдать и звать его в случае обострения.
Я все слышала. Теперь слух стал моим главным средством общения с миром.
Казалось, он совершенствовался с каждой минутой. Обоняние не отставало, и скоро я могла с точностью определить, сколько дней назад принимал ванну тот или иной человек, входящий в мою палату.
За все время ко мне так никого и не подселили. Мой врач пошутил, что я важная персона. Я спросила почему.
— Сюда наведывается милиция. Они следят за тем, в безопасности вы или нет. Тот маньяк будет вас искать…
— Зачем?
— Так они считают.
— Он бы меня сразу убил. Я его не видела.
— Не знаю, — сказал врач. Он сидел на стуле ближе к изножью кровати, но я все равно хорошо слышала запах колбасы, которую он ел полчаса назад. — С моей стороны, я скажу, что вам лучше быть тут в одиночестве. Нервы у вас не в порядке.
Я улыбнулась, еле удержавшись, чтобы не послать его подальше. Этот разговор состоялся через три дня после моего пробуждения.
— И что же?
— Тот человек… Я могу говорить об этом?
— Пожалуйста…
Читать бесплатно другие книги:
