Берегиня Иансы Ефиминюк Марина

– Просим прощения, брат Цуцик, но мы считали, что ты мужчина.

– Я и есть мужчина, – раздраженно рявкнул Николай, уставший с дальней дороги. Вероятно, посчитав, что торжественное приветствие завершено, он быстро, словно знал, куда нужно идти, прошагал мимо опешившего мальчишки, небрежно бросив в лицо ему повод лошадки – тот едва успел его поймать. – Лошадь вычистите и накормите. Нас, кстати, тоже, – проворчал Савков себе под нос. Но к нему сию же секунду кинулся коренастый мужичок, путаясь в широких одеждах, и на ходу стал отряхивать пыль с потрепанного балахона Николая.

– Да не вычистите, – прошипел колдун, одаривая его почти злобным взором, – а накормите.

Мальчишка, чудом (видать, совсем недавно, по чьей-то невероятной оплошности) получивший новый высший сан со смертью последнего проповедника, совсем сконфузился, отбросил узду, будто ядовитую лесную змеюку, рядом стоявшему мужичку.

– Но мы думали, что брат Микола будет с тобой! – кинул он в спину Николаю.

– А кто ж сказал, что Миколы здесь нет. – Я ласково положила горячую руку на плечо бедолаге, совсем сбитому с толку: – Разве никто не предупреждал, что Микола – женщина?

– Женщина? – моргнул тот. – А как же ты его отпевать-то будешь, брат… сестра? Женщинам же нельзя у покойника… – осекся он.

– Он ведь уже не сможет узнать, кто именно читал молитвы, – хмыкнула я, дергая повод лошака.

– Н-н-н-не сможет? – переспросил мальчишка и испуганно оглянулся на свой приход, похожий на неразумное стадо.

– Ну так и я о том же. – Я шлепнула его по спине между лопатками в знак наивысшего расположения, так что тот выпучил глаза от боли и выгнулся дугой.

Медленно закрывались ворота, отрезая нас от внешнего мира.

Трапезная имела антураж примечательный: на одной стене в шахматном порядке висели в золотых оправах улыбающиеся иконы – явно творение местных умельцев, другую завешивали вышитые простыни, вроде как гобелены, усеянные бисером букв, которые складывались в цитаты из священного писания секты.

За длинный стол пустили лишь избранных. Всех тех, у кого солнце на груди расплывалось хотя бы шестью лучами. Братья со скорбным видом рассаживались соразмерно их сану, предварительно широко перекрестившись на иконостас. Мы с Савковым, не ведавшие об их традициях, смешались, боясь оплошать и выбрать чужое место. Подсказал сам мальчишка, указав на широкую низкую лавку напротив центра стола:

– Во славу солнца, братья, во славу солнца оскоромимся.

А потом случилась вторая неприятность, когда уж мы расслабились, не ожидая нового подвоха: неугомонный юноша, перекрестившись, предложил:

– Брат Цуцик, прочитайте нам молитву за упокой…

Савков поперхнулся:

– Я лучше прочитаю во аппетит. А сестра Микола уж потом отпоет кого и как следует.

Конечно, я понятия не имела, кого следует отпевать, и уж если бы знала, что пресловутые Микола да Цуцик ехали на похороны, три раза бы подумала, прежде чем их грабить.

Осталось только степенно кивнуть, рассматривая червоточинку на плохо обструганной столешнице. В трапезной установилась гнетущая тишина. Похоже, в женском обществе братья вкушали пищу впервые. Вокруг нас бесшумно, словно тени, кружили девицы в черных платках с перепуганными, красными от жары лицами. Вот уже на столе затеснились плошки с крошевом из копченой бараньей ноги, горьких огурцов, редиса и вонючего зеленого лука. Потом перед моим носом вырос кувшин с хлебным квасом да кусок ржаного каравая.

Из-за царящей духоты, особенно невыносимой в небольшой нагретой комнатке, от еды воротило, зато пить хотелось со страшной силой.

Мысли казались кисельными и густыми. Я выломала липкий хлебный мякиш, слепила кружок головы, кружок тельца, послюнявила, склеив их меж собой. Где же мне найти тебя, Авдеюшка? Где ж ты спрятался, сердечный?

– Что сестра Микола делает? – вдруг зашептал мальчишка Савкову.

Только тут я заметила, что никто из присутствующих не решался притронуться к пище, крутя деревянные ложки и поглядывая на меня в неясном ожидании, и только Николай без особых приглашений с удовольствием хлебал окрошку.

– Молится, брат. – Николай вытер бороду пятерней и шмыгнул носом от удовольствия. – Яро молится. Да ты кушай, брат, кушай.

– Кушайте, братья, во славу солнца. – Я не успела и подмигнуть, как те набросились на свои порции, будто неделю не жрали вовсе.

– Да-да… – Николай звучно цокнул языком, пытаясь выудить застрявшее между зубами мясоа. – Вот доедим, во славу солнца, и пойдем отпевать. Не переживай, брат, – ободрил он ошарашенного происходящим фарсом парнишку, – отпоем в лучших традициях, во славу солнца. Как, говоришь, имя твое?

– Так что ж, до вас депеша не дошла? – совсем расстроился тот. – Меня братом Варнавой зовут, я ж три дня как новый луч получил. Даже рясу не успели сшить, так и хожу в старой.

– В покойничьей, выходит? – уточнила я, усмехаясь, паренек густо покраснел и чуть кивнул, чувствуя себя распоследним ослом.

– Скажи-ка, Варнава, поговаривают, что у вас тут колдун живет, – обратилась я к нему.

Братья как один перестали жевать, так и застыли с ложками возле ртов и одновременно начали краснеть, бледнеть, а кто-то стал и вовсе пунцовым.

– Он в учениках, – выпалил Варнава и сам не поверил собственной лжи.

– Так все же живет, – кивнула я, перемешивая десятый раз холодный суп. – Я надеюсь, ему не сановничьи покои дали?

– Так он и вовсе на краю, за кладбищем…

– А-а-а-а-а… – многозначительно кивнула я, вероятно заставив не одно сердце на мгновение остановиться и после забиться сумасшедшей барабанной дробью.

Когда мы выходили на улицу в сопровождении свиты, то я только шепнула Николаю:

– Надеюсь, покойник из гроба не встанет, чтобы покарать нас за нахальство?

– Что ты, – хмыкнул тот, разглядывая на другом конце улицы деревянную церквушку с остроконечной крышей и высоким крестом, – он просто перевернется.

Над церковной дверью едва отсвечивал почти разряженный амулет от женского присутствия. Открытый проход затягивала полупрозрачная, зеленоватая, пахнущая магическим жасмином занавесь с прорехой посередке. Была бы ворожба посвежее, я ни за что бы не прошла, а так только подобрала полы балахона да осторожно, бочком, стараясь не задеть обжигающей границы, проскользнула. Братья встали как вкопанные, вылупившись, будто на пришествие их непонятного солнечного бога.

– Ну чего встал? – буркнула я ошарашенному Варнаве, широко разинувшему варежку. – Иди. Свечку держать будешь!

В темную церквушку, набитую храмовой утварью, едва пробивался солнечный свет из крохотных окошек. В широких лучах, разрезавших полумглу, витали пылинки и легкий тополиный пух, так похожий на снег. Совсем скоро, всего через несколько дней, белесые полупрозрачные хлопья накроют мир одеялом, станут летать в воздухе, досаждая и раздражая.

– А куда почившего брата спрятали? – удивилась я, разведя руками и деловито оглядывая внутреннее убранство в поисках обитого черным бархатом гроба.

– Так, кхм, похоронили ж второго дня. Жарко очень. – Варнава стоял ни жив ни мертв, сам готовый отправиться к пращурам.

– Микола, – прохрипел Николай надтреснутым голосом, – они нас не дождались…

– Помолимся, братья, – тяжело вздохнула я, обращаясь к толкущимся на входе белорубашечникам. Некоторые все еще с недоумением, граничащим с изумлением, рассматривали висящий над дверью кулон, так легко меня пропустивший внутрь святого места. – Пусть солнце ему станет последним приютом, – сквозь широкий зевок продралась я.

Молитва затянулась. Из церкви я выбралась в полуобмороке, на затекших от долгого стояния на коленях ногах, с болью в пояснице и стойким чувством отвращения к любому проявлению божественного.

Солнце медленно клонилось к розовеющему горизонту. Последние косые лучи чуть золотили крыши. Все дышало ожиданием прохлады и отдыха от дневной жары. Уже прозвонил колокольчик к ужину и вечерней проповеди, доверенной брату Цуцику, известному своей велеречивостью. Под благовидным предлогом общения с угасающим дневным светилом, всенепременно наедине, я смогла пробраться к деревенскому кладбищу, как раз за церковью, тянувшемуся до самой каменной стены. Там, за высокими крестами и ухоженными могилками, спрятанная от посторонних глаз, стояла вековая покосившаяся избушка – приют больного, преданного всеми колдуна Авдея.

Хлипкая дверь, чуть приоткрытая и готовая распахнуться от любого дуновения ветерка, едва держалась на проржавелых петлях. Вместо стекол на окнах темнели натянутые бычьи пузыри. Только крыша была переложена заново свежим дерном. Я вошла в темные сенцы. Несмотря на царящую жару, здесь казалось холодно и сыро, как в погребе. Видать, зимой топили избушку по-черному, и низкий, заставляющий пригнуться потолок был покрыт слоем копоти.

Каблуки неестественно громко цокнули о деревянный приступочек перед входом в такую же, как и сени, темную запущенную горницу. Человек в широких белых одеждах, сидящий на деревянной лавке, мало напоминал сухого властного старца, каким я помнила Авдея. Отчего-то в глаза бросились босые старческие ноги, изуродованные подагрой. Седая нечесаная борода колдуна спускалась до самого пояса. Он был худ, слаб, немощен и выглядел умирающим. Только единственный слезящийся глаз, прозрачно-голубой, по-прежнему пылал неясной яростью на желтоватом восковом лице.

– Пришла? – прокряхтел он, даже не удивившись моему появлению. – Я знал, что придешь. Куда ж тебе еще бежать. Поди, зажали со всех сторон.

Я прислонилась к косяку, брезгуя пройти дальше в крохотную комнатушку, и скрестила на груди руки.

– Ты выжил, – констатировала я и без того очевидный факт. – Видать, кремень внутри. Я полагала, после того как разобьешь шар – хранилище силы, колдуну ничего не поможет.

– Я еще поживее тебя буду, – резко перебил меня Авдей. – Ты-то уже мертвец!

– Ты прав, – передернула я плечами.

– Что хочешь за Берегиню? – бросил он.

– Ничего. Заберешь?

Колдун хмыкнул:

– Как ты заговорила, однако. Страшно, девка, тебе жизнь терять, становиться бестелесным созданием? Страшно?

– А тебе не страшно будет, когда сам Оберегом станешь?

– Я-то уж знал бы, как силой распорядиться, – отозвался он презрительно и высокомерно задрал подбородок. – Только вот не надо мне того.

– Что? – опешила я. А потом подняла глаза и вдруг поймала в высоком зеркале на противоположной стене отражение мужской фигуры.

От страха свело живот и закололо в груди. Он стоял все это время за стеной в смежной комнате, не заметный мне. Граф Лопатов-Пяткин чуть улыбался одними губами, а темные глаза смотрели холодно и насмешливо. Я резко развернулась, надеясь, что спастись еще не поздно, но он только тихо произнес, останавливая меня:

– Некуда бежать, Наталья. Больше некуда.

Солнце село, оставив после себя теплый серый вечер, и в горнице сделалось совсем темно. Василий возвышался надо мной, от всей души наслаждаясь произведенным впечатлением. Мне казалось, что деревянный пол уходит из-под ног, а мир за дверью избушки давно полетел в тартарары, и потому перед глазами все кружит и пляшет.

– Как же ты глупа, Наталья! Неужели ты подумала, что могла бы скрыться от меня? – ерничал Василий. – Не отвечай! Я сам знаю, что именно так ты идумала. Ты ведь не знала, что Хранители везде…

Он взял меня за холодные непослушные пальцы и, увлекая в глубь горницы, заставил сесть на лавку рядом с Авдеем.

Сил сопротивляться больше не было – только страстное желание жить, ведь сейчас я впервые не одинока: у меня есть Николай.

– Мы прячемся в каждом городе, в каждом глухом селе, – продолжал между тем граф, – мы прикидываемся неразумными мальчишками в отряде Главного мага Объединенного королевства.

Я почувствовала, как сердце у меня упало в пятки. Все происходившее в деревне белорубашечников тогда встало на свои места. Федька Ветров говорил, что я красивая. Да он бы медведя назвал пушистым кроликом, лишь бы втереться в доверие. Я думала, что подставляю его, а было все наоборот – это он подставлял меня.

– Мы становимся ростовщиками. – Василий разжал ладонь, и на указательном пальце повисла длинная серебряная цепочка с розоватой трубочкой-подвеской, будто маятник качаясь из стороны в сторону.

– Мы сходим с ума, как Алевтина, дочь погибшего во время переворота Старейшины Иансы: представляем себя Берегиней и убиваем пять человек, а потом вдруг прозреваем, встретив настоящую Берегиню. Мы становимся лесными лихими разбойницами и ненавидим людей. Мы создаем веру в солнце, надеваем белые балахоны, и люди идут за нами. Мы повсюду, мы управляем. Только нас не видно. И ты, бедняжка, ведь и не догадывалась, какая участь тебя ждет потом, после того, как ты добудешь Ловца Душ? Прочитав заклинание, ты подписала себе смертный приговор. Многие охотились за заклинанием, думая, что оно поможет стать могущественнее, сильнее. Только они не подозревали, что ничего не бывает просто так. Колдовство Хранителей жестоко и кроваво. Когда создали Ловца Душ, то не подумали, каким боком выйдет заклинание. Оказалось, что Оберег Иансы способен убить любого Хранителя, покусившегося на Источник, и захватить его дракона. Елена знала об этом, когда читала заклинание.

– Не услышала ли я в твоем голосе горечи? – съерничала я, не чувствуя при этом ни золотника изображаемых душевных сил.

– Елена. Моя женщина… Она… Она была похожа на тебя. Дура, раз смогла попасться в лапы Старейшин Туберозовых! – Голос его ожесточился.

– Она стала последней Верховной, – вдруг поняла я.

– Ее, как и всех, ждала расплата. Как только дух Источника тает – бах! – убивают самого Оберега. Все просто и понятно. Все это уже повторялось десятки раз. Хотя признаюсь, ты, видимо, первый Оберег, доставивший столько хлопот чванливым деревенским старцам, ха-ха-ха… – довольно расхохотался он, запрокинув голову. – Тебя не выбирали. Ты украла заклинание сама, непостижимым образом смогла прочесть древние письма. Как же ты мне помогла! А теперь самое интересное. Я расскажу, почему мы так долго друг к другу шли!

– Не надо, – едва слышно воспротивилась я, – я уже достаточно услышала самолюбивых речей. Даже Степан Тусанин уступил тебе в красноречии, а он соловьем заливался, что Хранители рождены править.

Больше всего я хотела узнать, что происходит с Николаем. Перед глазами рисовались картины одна страшнее другой.

– И все же, – хмыкнул Лопатов-Пяткин, – Источники умирают, и у них есть своя смерть. Они иссыхают, уходят, исчезают. Но мы зависим от них. Без них, к сожалению, не могут рождаться драконы, а значит, и дети появляются на свет мертвыми. Род прерывается, обрекая уцелевших на вымирание. Старейшины чувствуют, когда должен подохнуть очередной Верховный дух, и выбирают Хранителя, заменившего бы его. Даруют ему силу, а потом отнимают ее в ночь истинного перелома годов, когда все планеты выстраиваются в ровную линию, а с неба сыплется целый камнепад звезд… Тот, кто управляет Источником, управляет всем миром. – Он замолчал, видя, что его слова меня не слишком впечатлили. – Они отняли у меня Елену, а я решил убить их Иансу, освободить ее душу, а потом создать новую деревню, лучше, краше, сильнее. Но проиграл. Меня пленили, прокляли, посадили под полог доживать бесконечное число лет в заточении, а она привидением существовала в той башне и молила о своей смерти. Заклинание спрятали у этих чокнутых ведьм Мальи – хранительских церберов. Они же ничего не умеют делать, кроме как защищать свои цацки да камушки. Да и путь к ним открыт лишь яснооким, а у Хранителей они появляются один на тысячу… Ианса, очевидно, замечательно жила, пока я гнил и сходил с ума от бессилия, пока Елена маялась бестелесным созданием… Но тут в моем замке появился воскресший покойник – Александр Михайлович. Соня, пусть ей хорошо жарится в адовом котле, каким-то хитрым образом оживила его. Он-то мне и рассказал, что король – как его там? Распрекрасный? – хочет достать Ловца, и у меня появилась надежда. А потом вдруг являешься ты сама…

– Хватит! – Душа моя ныла и болела в страхе за Савкова. – Я сделаю все что хочешь, только отпусти Николая.

Василий криво усмехнулся:

– Возможно, я выполню твое последнее желание. Авдей! – (Молчавший во время пламенной исповеди колдун поднял голову.) – Пора. Наталья, как ты считаешь, эта деревенька – хорошее место для возрожденного Источника?

Я устало прислонилась к стене, закрыв глаза, и прошептала:

– Наплевать.

Ночь налетела незаметно, осыпала черный небосвод звездами и выкатила полную луну. Дома окутала темнота, но подле храма от факелов было светло и жарко. Здесь собралось множество народу. Только сейчас белые несуразные балахоны сильно разбавились одеждами вооруженных людей. Не людей – Хранителей. Я, граф и Авдей проходили через расступавшуюся толпу. Тени от пламени плясали на фигурах Хранителей и поблескивали в змеиных обезображенных глазах, горящих жаждой крови и бесконечным ожиданием.

В толпе мелькали знакомые физиономии, отчего становилось тяжело дышать.

Взгляд случайно выхватил тщедушную фигуру ростовщика. Стоило отвернуться – наткнулся на насмешливый ясноокий взгляд лесной разбойницы Людмилы, рядом с которой, с интересом и любопытством задирая носик, опиралась на руку незнакомого здоровяка Алевтина, бесстыдно распустившая длинные красивые волосы по плечам. Здесь же присутствовал и Федька, стоял чуть подальше, в стайке юных Хранительниц, оставшихся в человеческом обличье, чтобы не уродовать хорошеньких мордашек. Федор кивнул и усмехнулся, чуть искривив губы. Он больше не боялся моего тяжелого ясноокого взгляда. Его собственный был куда страшнее.

А потом я увидала Николая, и сердце заныло. Он едва стоял на ногах, поддерживаемый знакомыми разбойниками из шайки Люськи Криворучки, а на его груди на длинном шнурке горел красным колдовством камень диметрил. Необработанный, а потому особенно опасный. Сейчас он не накрывал с головой, отрубая магию одним махом и разом вышибая из тела силы, а сжирал их постепенно, по капле, отбирая и разум.

Я шла, не чувствуя под собой ног, не спуская с Николая глаз, страшась, что сейчас он упадет и больше не встанет. Колдун только чуть кивнул, обжигая меня взором. Отчего-то мне показалось – это конец. Даже если каким-то чудом он уйдет отсюда, то навсегда меня забудет, проклянет: такое он простить не сможет.

Двери церквушки были распахнуты настежь, и внутреннее убранство озарялось сотнями свечей, ослепляя и заставляя поеживаться. Отчего-то я вспомнила залу замка Мальи, где прятали Ловца Душ. Дрожащие восковые светляки, духота крохотной молельни, и кроваво-красный камень алтаря, так похожий на мрамор. Ведьма Мальи, она все видела и тогда, в замке, просто предсказала будущее: «Ты принесешь много крови!» За мной текли реки крови, погибало все, до чего я дотрагивалась. Наверное, я заслужила такую участь – мучиться, забыв об упокоении, сотни лет, пока не появится сумасшедший, вроде меня самой, и не убьет Источник. Зато…

Зато Хранители будут приходить ко мне, в эту хлипкую убогую церквушку, и спрашивать позволения на свои поступки. Можно ли им править людьми, Верховная?

Я не выдержала и широко улыбнулась. Уж поверьте, я стану самым горьким Источником, какой у вас был, твари!

– Ты радуешься? – тихо хмыкнул граф, поддерживая меня за руку, пока я поднималась на ступени.

– Да, я в восторге. Вот думаю, куда пошлю тебя, когда ты приползешь ко мне на карачках спрашивать позволения сделать очередную гадость.

Лицо у Василия вытянулось, а я заулыбалась еще задорнее.

– А если не отпустишь Савкова, – продолжала я, – стану Источником и перекрою тебе силу. Твой дракон подохнет! Вот те крест!

– Когда ты станешь Источником, поверь, ты не будешь думать о суетном, – нашелся граф.

– А ты откуда знаешь? Верховная секретами делилась?

Авдей за спиной тихо хмыкнул, Василий сжал зубы, белея от раздирающей душу (если она у него, конечно, имелась) злобы.

Высокие двустворчатые двери церкви закрылись за нами, и мы остались одни в ярко освещенной зале.

– Вот и время подошло, – тихо произнес Василий.

Я больше не чувствовала страха. Казалось, внутри все переболело и ссохлось. Никто не сможет сказать, что я не пыталась спастись. Не вышло. На этот раз не вышло, а следующего больше не будет.

Я глубоко вздохнула, запрокидывая голову. Наверху, под самым остроконечным куполом, на перекрытиях, сидели два белых голубка и с интересом поглядывали на нас черными глазками-горошинками. А рядом, на соседней балке, свесившись вниз головой и сложив перепончатые крылья, висел болотный демон – мой маленький трусливый друг.

Было жарко, душно. Голова болела и кружилась, тошнота подкатывала к горлу. Все казалось будто в тумане, и я даже не успела испугаться, когда Авдей, блеснув единственным глазом, выхватил из широкого рукава тонкий острый кинжал, крепко схватил меня за руку да резанул там, где на запястье под кожей вилась паутинка синих жилок. Я вскрикнула, дернулась, а Василий дико заорал: «Не время!» – и бросился к нам. Но было поздно – жадный горячий рот колдуна уже прислонился к алой струйке, заливающей одежду, капающей на деревянный пол. Я пыталась вырваться, билась, но неизвестная сила удерживала меня, только слезы навернулись на глаза.

Василий схватил колдуна за длинные вихры, пытаясь оттащить, но тот будто бы наливался внутренней тяжестью. Рука моя занемела, боль разливалась по всему телу, и вдруг Авдей отпустил. Даже отбросил. От неожиданности я грянула на пол, а порез на руке стянулся сам собой, словно его и не было, только кровавые кляксы остались на рубахе. Тяжело дыша, с ужасом я не сводила взгляда с Авдея: он медленно выпрямлялся и преображался. Пылью с воскового лица осыпалась старческая гримаса немощности, губы заалели, слепой глаз открылся, и его цвет, кроваво-красный, резко отличался от рыбьей голубизны здорового. На пальцах колдуна втянулись внутрь узловатые суставы, кожа разгладилась. Под натиском колдовства болезнь отступила.

– Предатель! – прошипел Василий и попытался завалить бывшего собрата, зажимая ему горло.

Авдей хрипел, извиваясь и пытаясь выскользнуть из железных объятий. Потом извернулся, хорошенько приложив графа локтем. Тот только застонал да согнулся пополам, а в следующее мгновение колдун развернулся и нанес молниеносный удар кинжалом, всадив острое лезвие в живот Василия по самую рукоять. Лопатов-Пяткин захрипел, упав на колени. Кровь из раны, темная, густая, медленно пропитывала рубаху. Граф поднял на торжествующего колдуна темные глаза, в глубине которых плескалась почти детская обида.

– Ты думал, что только ты один хитрец? А ведь девка тебя предупреждала когда-то… – Голос Авдея все еще оставался старческим, хрипящим. – Ты хотел восстановить Источник? А кто сказал, что это было нужно мне? С самого начала, когда я пришел к тебе, я знал, что так будет. Оберег Иансы – вот что могло мне помочь! Теперь я бессмертен, а ты труп. Вот и вся сказка.

– Проклят, – тихо прошептал Василий.

– Что ты сказал? – наклонился Авдей. – Я не расслышал.

– Будь ты проклят! – просипел граф и вдруг ткнулся в пол головой и завалился набок в нелепой позе. А под ним растекалась кровавая лужа.

– Вряд ли, – улыбнулся колдун одними губами. – Вот и твой дракон стал моим!

Испуганная и раздавленная, я, скользя сапогами, встала на ноги, не спуская взора с Авдея. Страх затопил сознание, стелился туманом перед глазами. Колдун медленно приближался ко мне, по-прежнему зловеще скалясь.

– Не подходи… – Я нащупала рукой тяжелый подсвечник и выставила его перед собой наподобие меча, словно бы могла им защититься.

– Не смеши меня, девка. Я теперь могу все. Как ты говорила? Человек-армия?

И тишину разбил вдребезги драконий вой, оглушающий и сильный, как сам колдун.

– Вот он! Мой дракон!

Авдей походил на сумасшедшего, вероятно, каковым и являлся. Еще один шаг – и на него сверху камнем рухнул серый лающий комок и впился в седые лохмы. Страх Божий вгрызался в мельтешащие руки, пытавшиеся сбросить его. Изо всех сил я рванулась к выходу.

Когда я показалась на ступенях в пропитанной кровью одежде, с перекошенным лицом и демоническим яснооким взглядом, толпа ахнула и отступила на шаг. В небе, разрывая воем воздух, металась вытянутая тень дракона. Неожиданно мелькнув в темноте ярким красно-желтым светляком, в крышу врезалась стрела. Смоляная кровля тут же вспыхнула, будто пух. И, выбив тяжелые ворота Солнечного приюта, на длинной улице появились всадники в красных плащах Стражьего предела.

Толпа бросилась врассыпную. Выпустив Савкова, словно тараканы, улепетывали разбойники. Николай упал без сил. В три прыжка я оказалась рядом с ним, сдернула с шеи проклятый шнурок с диметрилом, отбросила его подальше в траву. Мой друг выгнулся, а потом открыл глаза и только прошептал потрескавшимися губами:

– Жива…

– Уходим!

Вокруг полыхало пламя, переползая с одной деревянной постройки на другую. Мелькали люди с перекошенными лицами, красные плащи. Мы ловко уворачивались от лошадиных копыт, лавировали между мчащимися конными. А сверху, с самого звездного неба, выл в ярости плененный злобный дракон Лопатова-Пяткина.

– Лошака жалко! – едва дыша, пробормотала я.

Сердце колотилось в горле, и нестерпимо кололо в боку.

– Да твой лошак сбежал давно! – задыхаясь, отозвался Савков. – Сам видел еще днем, как он по улицам шатался.

И вправду, когда мы достигли распахнутых ворот, то увидали неказистого коротконогого конька. Тот жалобно ржал, вытягивая морду.

– Чего себе сбрую не своровал?! – гаркнула я, хватая животину за гриву, отчего та опешила и щелкнула зубами.

– Шевелись, тварюга! – пихнул его под зад Николай. – Уходить надо!..