Народ Моржа Щепетов Сергей

Глава 3. Политика

Система взаимоотношений между племенами и кланами, конечно, была далеко не идеальной. То и дело чьи-нибудь охотники, преследуя добычу, оказывались на чужой территории. В ходе многолетних переговоров положение границ менялось — Семен упорно пытался свести дело к тому, чтобы они не разрезали на части самые «добычливые» районы, чтобы охотникам просто незачем было лезть к соседям. Тем не менее конфликты случались, и в первые годы Семен разрешал их лично. После того как возникло некое подобие меновой торговли, наказание виновных обычно сводилось к выплате «виры», точнее, принесения подарков пострадавшей стороне. В смысле укрепления единоначалия традиция была правильной, но чрезвычайно хлопотной — роль межплеменного судьи Семена не устраивала. Требовалось придумать что-нибудь более смешное, и он в конце концов придумал.

«Это мероприятие мы назовем „саммит“. Точнее… м-м-м… „Саммит большой четверки“ — звучит загадочно и непонятно — самое то! А проводить его будем два раза в год — в начале и в конце холодного сезона. Пускай вожди или их представители приходят со свитами сюда — на нейтральную территорию — и под прицелом арбалетчиков решают накопившиеся проблемы. А я буду бессменным председателем! Технические, так сказать, предпосылки для таких мероприятий имеются — перед началом осенних и весенних миграций животных в охоте наступает затишье, и главное, всюду теперь имеются „выпускники“ или старшеклассники школы, которые понимают и друг друга и своих сородичей».

Сил и времени на организацию первых «саммитов» Семену пришлось потратить немало. Однако результат (уже к концу второго года!) превзошел его ожидания. Причина, вероятно, была традиционной: люди есть люди, и в условиях самодостаточного охотничьего хозяйства они страдают (сами того не понимая) от дефицита свежей информации и впечатлений. В общем, эти «саммиты» вскоре превратились в межплеменные ярмарки.

Участок степи за перешейком возле форта сделался неким подобием майдана — прибывшие разбивали там свои лагеря и занимались меновой торговлей. Начальство располагалось отдельно — на заколдованной (простреливаемой из арбалетов!) территории между частоколом и «засекой». Это, конечно, было не запугиванием, а оказанием почета гостям.

Дров поначалу было наломано немало. Семен попытался ввести запрет на ношение оружия во время «саммитов» — это оказалось невозможным. Для всех, включая лоуринов, безоружность взрослого мужчины в присутствии чужаков — это… Ну, примерно как столичному интеллигенту отправиться на концерт в консерваторию без штанов. На первом же общем сборище возникла безобразная драка между аддоками и имазрами — без трупов, но с членовредительством. Драку начали аддоки и победили в ней. Однако расследование обстоятельств заставило вождей прийти к выводу, что виновны имазры: один из воинов пожелал коллеге из соседнего клана, чтоб у него… Ну, в общем, чтоб у него кое-что отвалилось. Семен немедленно объявил о запрете любой «агрессивной» магии на подвластной ему территории: дурное пожелание (даже мысленное!) обязательно падет на своего автора. Как только это было провозглашено публично, народ начал спешно покидать «майдан». Пришлось вносить коррективы в запрет.

На время «саммитов» занятия в школе прекращались. По замыслу Семена старшие ученики должны присоединяться к делегациям сородичей и работать переводчиками, счетоводами и бухгалтерами. В виде приказа он свой замысел не оформил — ему казалось это само собой разумеющимся. Однако выяснилось, что первобытная детвора «каникулы» разумеет иначе — пересчитывать куски замши и горшки им неинтересно. Шумной толпой школьники шарахались с одной стоянки на другую, задирали своих «неграмотных» сверстников, устраивали матчи по «футболу» и «баскетболу». Будучи в подпитии, Семен имел неосторожность предложить зрителям делать ставки на победителей — «Медведей» или «Тигров» — и объяснил, что это такое. Когда же он протрезвел, то оказалось, что контроль над ситуацией им утрачен полностью. Остается лишь следить, чтобы болельщики проигравших «Медведей» не начали ломать черепа болельщикам «Тигров», и наоборот. В общем, в тот раз не только «торги» не состоялись, но и заседание вождей было сорвано.

Года через три Семен мог уже подвести кое-какие итоги своей «прогрессорской» деятельности. Вокруг школы и ее директора формируется некая общность, которую непонятно как называть. Доминирующую роль в ней играет племя лоуринов, хотя оно отнюдь не является самым многочисленным и сильным в военном отношении (о последнем, правда, догадывался лишь Семен). Лоурины знают великие магические тайны, и поэтому они наиболее близки верховному божеству (Творцу, Амме, Умбулу). Близки настолько, что земные воплощения этого божества (мамонты) принимают пищу из их рук. Все остальные тоже могут делать жертвоприношения, но, увы, лишь через лоуринов. Это, конечно, довольно обидно, поскольку лоуринам за их «праведность» божество даровало способность делать глиняную посуду, фигурки-статуэтки (что более ценно!) и ткани. Божество научило лоуринов не бояться воды, плавать по ней, извлекать и есть живущих в ней существ. Про волшебное оружие (железные клинки) и говорить не приходится.

Главы аддоков и имазров — Данкой и Ващуг — не были ни дураками, ни тупицами, и сами считали себя сильными колдунами. Они держали монополию на домашних лошадей, к которым лоурины испытывали некоторый интерес, и, кроме того, кланы владели искусством (магией!) выделки и окраски высококачественной замши. Используя знания своих юных сородичей-школьников, они регулярно предпринимали попытки наладить производство собственной керамики, которые раз за разом проваливались — изделия при обжиге трескались, а то и взрывались. Причины неудач были, конечно, чисто магическими: месторождение волшебной глины контролировали неандертальцы, а заколдовать как следует какую-нибудь другую глину не получалось (как подобрать количество наполнителя в керамической массе, Семен никому не рассказал, кроме Головастика, конечно). Такое положение дел колдунам казалось неприемлемым — сравняться с лоуринами они пока не пытались, но превзойти друг друга считали чуть ли не целью жизни. В итоге однажды к Семену явился Хью и сообщил, что ему втайне от всех предложено поставлять глину аддокам в обмен на мясо и шкуры. Вскоре аналогичное — и тоже тайное — предложение поступило и от имазров.

Такой подход к решению проблемы умилил Семена до глубины души — никаких запретов на «торговлю» глиной он вроде бы не налагал. Но раз клиент желает конфиденциальности, почему не пойти ему навстречу? В общем, и на тайну, и на «торговлю» Семен дал добро — пусть экспериментируют, все равно без опытного гончара освоение магии глины займет годы. Кроме того, он высказал надежду, что у главного неандертальца хватит ума «продавать» глину не всем подряд, а тем, кто больше даст. За исключением лоуринов, конечно, — эти должны снабжаться по потребности, а «платить» — сколько сочтут нужным.

Семенова «империя» раскинулась на огромном пространстве, и плотность населения в ней в целом была ничтожной. Однако любые тайны таковыми теперь оставались очень недолго — школьники оказались натуральными космополитами, испытывающими пренебрежение к секретам неграмотных взрослых. В общем, угроза потери лоуринами монополии на керамику стала явной и, разумеется, руководство племени не обрадовала. Головастик немедленно засекретил плошку, которой отмерял количество песка, добавляемого в глину, а вместо нее выставил на всеобщее обозрение фальшивую — иного объема. Старейшины же всерьез принялись обсуждать возможность военной акции для установки полного контроля над месторождением глины. Они так запудрили мозги Черному Бизону, что вождь чуть не согласился. Агрессивные замыслы были сорваны письмом от Семена, которое зачитал старейшинам замордованный тренировками выпускник школы. Главный жрец доводил до сведения соплеменников, что военные действия в «коммерческих» целях считает несовместимыми со Служением лоуринов.

Неандертальцы хронически недоедали, а временами и просто голодали, вынуждая Семена оказывать им «гуманитарную помощь». Тем не менее добытую глину они предпочитали выменивать не на продукты питания, а на ярко окрашенные клочки замши или ткани. Созерцание и ношение на себе обрывков красного, синего, желтого и зеленого цвета доставляло им огромное удовольствие. В отличие от Семена, который однажды устроил Хью грандиозный скандал. В ответ на обвинения главный неандерталец резонно ответил, что берет у «продавцов» то, чего больше всего хотят его люди. Что тут возразить, если и лоурины, как оказалось, охотно меняют свои ткани на те же ткани, но уже окрашенные? «Наверное, у людей от века существует не только „пищевой“ и „информационный“ голод, они страдают и от недостатка ощущений — в данном случае визуальных. Не зря же в унылой серой средневековой Европе ценнейшим импортным продуктом были красители». В общем, этот случай переполнил (в очередной раз) чашу Семенова терпения, и он заявил, что темаги (неандертальцы) могут жить как хотят, но он категорически требует изменения порядка распределения продовольствия. Еду должны первыми получать не мужчины-охотники, а кормящие и беременные женщины. Несогласные могут жить где угодно, только не здесь. Хью сказал, что постарается, и, кажется, выполнил свое обещание. Интересоваться, сколько сородичей ему пришлось при этом убить, Семен благоразумно не стал.

Начало регулярных «саммитов» имело последствия и для четвероногих друзей человека. Становиться всадниками лоурины не торопились — овладение техникой «долгого бега» продолжало оставаться делом «чести и совести» каждого будущего воина. Наметилась даже обратная тенденция: под влиянием лоуринских насмешек юноши имазров и аддоков теряли интерес к верховой езде и пытались учиться бегать на длинные дистанции. Тем не менее каждую весну лоурины выменивали некоторое количество лошадей. В течение теплого сезона на них передвигались по степи женщины-воительницы (бедные животные!), а осенью их вновь обменивали или отпускали в дикие табуны. Снежный период теперь длился больше полугода, передвигаться на собачьих упряжках было гораздо удобней, а пасти и охранять всю зиму даже небольшой табун никому не хотелось. Такая ситуация Семена в целом устраивала. Она давала ему как бы дополнительный рычаг воздействия (магического, конечно) на имазров и аддоков. Эффективно охотиться без лошадей те и другие не могли, а сохранность табунов зависела в значительной мере от интереса к ним степных хищников: волки могут домашних лошадей и не замечать, а могут, сами понимаете, ни с того ни с сего вырезать всех поголовно вместе со сторожевыми собаками.

Давно наметившийся раскол в волчьей части «комплексной» стаи начал углубляться год от года. Во-первых, была впрыснута струя свежей собачьей крови от нескольких сук, выменянных зачем-то лоуринами у имазров. Во-вторых, лоурины получили возможность вести интенсивный отбор щенков на послушание и способность (желание!) работать в упряжках, а в остальное время сидеть на привязи или в загоне. Всем остальным в питании отказывалось, и они вынуждены были приспосабливаться к самостоятельному образу жизни. В итоге большинство особей с «волкособачьим» стереотипом поведения погибали, что в общем-то устраивало и волков, и собак, и людей.

При всем при том выживших полукровок становилось все больше. В одну из зим они объединились в стаю, среди них выделился вожак. Эти полупсы довольно эффективно охотились или отбирали добычу у мелких хищников. Всем, кто был в курсе, стало ясно, что они скоро будут серьезными конкурентами и волкам, и людям, которых знают и непобедимыми не считают.

Семен предпочел бы, чтобы все утряслось без него, но в волчьей иерархии он все еще был «сверхволком», а такое положение, как говорится, обязывает. В общем, однажды зимней ночью он был разбужен двухголосым воем из-за частокола. Пришлось отползти от теплого бока Сухой Ветки, вылезти из-под одеяла и отправиться на мороз. Совещание — молчаливое сидение напротив друг друга — продолжалось, наверное, целый час. Кроме Семена, в нем участвовали Волчонок и вожак стаи, на охотничьей территории которой располагался форт. Лидера правобережных лесных волков степняки пригласить не соизволили.

Многое из того, что сообщили волки, Семен уже знал. Читать и пересказывать истории, написанные следами на снегу, — любимое развлечение охотников. В следах Семен разбирался плохо, но слушать охотничьи байки любил, так что смог «не ударить в грязь лицом» — в свою очередь поделился информацией, которой у волков не было. Если бы «совещание» проходило в более комфортной обстановке, он, наверное, смог бы придумать более гуманное решение проблемы. А с недосыпу, да на морозе ему пришлось просто дать волкам санкцию на поголовное уничтожение полукровок и пообещать, что люди не только не будут возражать, но и помогут при случае. А на будущее… «Договор» о ненападении и невмешательстве между людьми и волками остается в силе, но собаки отныне становятся для волков чужими. Специально охотиться на них никто не будет, но любая агрессия со стороны «домашних» псов будет встречать адекватный (и более того) отпор. На том порешили, и Семен, стуча зубами и растирая подмороженные щеки, отправился досыпать.

Вскоре у лоуринов образовались новые товары для «экспорта» — обученные ездовые собаки и нарты. Конечно, изготавливать легкие прочные санки могли бы и другие, но без металлических инструментов и определенных навыков, которыми делиться никто не собирался, дело это оказалось почти безнадежным. Почему-то сразу сложилась уродливая традиция: собак и нарты можно лишь покупать за «наличные» (связки сухой травы) либо обменивать на… невест. Будучи воспитан в духе гуманизма, Семен почти не сомневался, что «женщина тоже человек», и собирался воспротивиться превращению ее в живой товар. Однако оказалось, что большинство девушек и даже «замужних» женщин просто мечтают быть проданными лоуринам!

В итоге на очередном этапе исторического (доисторического) развития в проигрыше опять оказались неандертальцы. Собачьи упряжки им нужны были больше, чем всем остальным, поскольку хорошо бегать по степи они не могли, а лошади их панически боялись. С собаками же (да и с волками) неандертальцы легко находили общий язык. Однако то небольшое количество сена, которое они были в состоянии заготовить, полностью уходило на «оплату» обучения детей в школе, а неандертальские девушки на рынке, увы, не котировались совершенно.

«Саммиты» избавили Семена от необходимости единолично решать серьезные (и не очень) политические и экономические вопросы. Однако в перерывах между сборищами на него все равно сваливалась масса «текучки». Он полагал, что в большинстве случаев просто тратит время зря, занимаясь ерундой.

Однажды из поселка лоуринов пришло послание от старейшин. В нем сообщалось, что некий неандерталец, побывав в поселке по какому-то делу, прикормил и увел с собой двух щенков — почти взрослых обученных ездовых псов. Старейшины считали, что это наглый грабеж, и требовали разобраться. Что делать в такой ситуации Семену? Искать в заречных поселках того неандертальца и несчастных собак? Пришлось вызвать Хью и поручить поиски ему. Через несколько дней перед Семеном предстали и собаки, и их похититель. Последний заявил, что никого он не сманивал — псы пошли с ним сами. И вообще, они не обученные ездовые, а одичавшие полукровки, которых лоурины забраковали и выгнали. Поскольку врать в каменном веке не принято (можно лишь не говорить правду), Семен попался на эту удочку и попытался объяснить лоуринам, что они не правы. В итоге завязалась тяжба, которая продолжалась несколько месяцев: те ли это собаки? Именно те! А почему оказались без присмотра?! Не оказались они! Так как же тогда… А вот так! В общем, пустячок, а приятно: нельзя обидеть ни тех, ни этих, а до истины не докопаться!

Один из высокопоставленных воинов-аддоков выменял у не менее солидного имазра бурдючок с волшебным напитком. Только напиток оказался почти и не волшебным (слишком сильно разбавленным?). Добровольно вернуть полученные кремневые наконечники для дротиков имазр отказался на том основании, что он тут ни при чем: напиток расколдовался сам по себе, а может быть, покупатель такой урод по жизни, что ему никакой напиток не помогает. В общем, аддок просит в порядке исключения разрешить ему прикончить этого имазра. Никого убивать Семен не разрешил, но оказался в тупике: явно имело место жульничество, но доказать что-либо невозможно — напиток давно выпит, а наконечники разошлись по рукам.

Среди прочих был и совсем анекдотический случай. За немалые «деньги» (два санных полоза!) для одного из лоуринов была приобретена девушка (женщина, конечно). Выбрал ее «жених» потому, что рубаха на ней была очень красиво расшита цветными кусочками замши. По отбытии продавцов «невеста» зашла в теплое помещение, снег на ее одежде начал таять, и разноцветные нашивки стали линять на глазах. Это с одной стороны, а с другой — один из новых полозьев, поставленный на нарту взамен старого, треснул по всей длине на первом же снежном заструге. Что говорят стороны? Что и следовало ожидать: покупали женщину, а не ее рубаху; вообще-то, ремонтировать нарты уметь нужно…

— И как же вас рассудить? — обратился Семен к участникам тяжбы. — По правде или по справедливости?

— А что это такое? — дружно вопросили подсудимые.

Впрочем, это были сущие «цветочки» по сравнению с тем, что случилось на пятом году существования школы.

«Симен Никалаич, сдраствуйте…» —

прочитал Семен и рассмеялся. Почерк он узнал — это писал его прошлогодний выпускник-имазр. «В моем преподавании есть явный дефект, причем фундаментальный. Даже самые грамотные ребята через несколько месяцев после окончания занятий начинают писать с жуткими ошибками. Они твердо усвоили, что буквы — это обозначения звуков. А вот правила орфографии они могут запомнить, но не понять: почему нужно в слове писать буквы, которые не слышатся? Или не те, которые слышатся? Для колдовства и магии логика не нужна, так что вполне можно согласиться, что звукосочетания „жы“ и „шы“ следует изображать с буквой „и“, но… Но как только пресс учителя снимается, все стремительно скатываются на простое изображение слышимых звуков. Лет через пять после выпуска письмо какого-нибудь неандертальца вообще нельзя будет прочесть, поскольку в речи он слышит и различает массу звуков, недоступных уху обычного человека. Ну, ладно, что там еще?»

«…Симен Никалаич, вазмити миня абратна в школу. Миня тут все равно убьют, а я хачу к рибятам…»

Дальнейший текст был совсем неразборчивым. Когда же Семен уяснил-таки его содержание, ему стало не до размышлений на отвлеченные темы: «Каким словом назвать происходящее в зимней степи: внутриклановая разборка? Мятеж? Несколько лет назад я бы только порадовался этому, а что делать сейчас?» Семен принялся выцеживать из памяти все, что может относиться к делу. Оказалось, информации не так уж и мало, просто она фрагментарна и поступала в разное время.

Отношения внутри кланов обычно сложны и запутанны — без бутылки не разобраться. В клане имазров, кажется, три «семьи» или, может быть, три с половиной, поскольку последняя еще не до конца оформилась. Много лет друг с другом конкурировали «семьи» Ненчича и Ващуга. Военное поражение имазров и вмешательство Семена привели к власти Ващуга. Ненчич же навеки отправился к предкам, однако его изрядно поредевшая «семья» осталась в Среднем мире. Ващуг оказался человеком злопамятным и от гуманизма далеким. В общем, члены самой влиятельной когда-то «семьи» очутились на нижней ступени внутриклановой иерархии, что было, конечно, для них малоприятно. За малейший проступок, вроде утери лошади, Ващуг наказывал самыми изуверскими способами. Ну и, похоже, случилось то, что и должно было случиться: униженные и оскорбленные взбунтовались и пожелали отделиться, образовав самостоятельный клан. За время контактов Семена с этими людьми ничего подобного еще не случалось. По идее, Ващуг должен был сразу пожаловаться Семену — как верховному авторитету и повелителю. Однако он этого не сделал…

Семен начал было обдумывать план расправы с главой клана имазров, но вспомнил, что, собственно говоря, посланий-то охотники привезли не одно, а два. Просто про второе он забыл от удивления.

Второе сообщение действительно было от Ващуга, правда, написанное той же детской рукой. Главного имазра обидели: убили кого-то из верных ему людей, а всех остальных ограбили. Люди проклятого Ксе (как правильно звучит имя, Семен не понял) отогнали табун, забрали какие-то клановые реликвии, прихватили нескольких женщин, на которых не имели права, сняли свои шатры и откочевали в степь. В ответ на требование вернуть реликвии и часть лошадей сепаратисты забросали посланцев Ващуга дротиками и двоих убили. Он — Ващуг — узнал, что к людям Ксе присоединились две небольшие «семьи» аддоков. Он слезно умоляет Семхона Длинную Лапу запретить аддокам поддерживать хулиганов, поскольку он — Ващуг — планирует в ближайшее время вырезать их всех поголовно.

Плевался, матерился и думал Семен долго — полчаса, наверное. За это время он успел прийти к выводу, что для его задач и целей лучше всего поддерживать «статус-кво». Кроме того, он — Семхон Длинная Лапа — никому не давал разрешения на применение оружия, значит, обе стороны виновны. Всякий там сепаратизм и вольницу следует давить на корню, а то хуже будет. Следующие полчаса он составлял послание, которое в спешном порядке было отправлено в поселок лоуринов.

Сородичи откликнулись быстро и эффективно. Даже, пожалуй, слишком — в форт прибыл сам старейшина Медведь. Оставить этого кровожадного вояку дома нечего было и пытаться — пришлось взять его с собой «на дело». Они успели вовремя — первая битва грядущей гражданской войны только разгоралась. «Тушить» ее пришлось решительно и кроваво. А потом…

Потом Семен на несколько дней погряз в «семейных» делах имазров и аддоков. Ему в очередной раз очень хотелось низложить к чертовой матери этого мерзавца Ващуга (да и Данкоя с ним до кучи), но он решительно не видел, кем его заменить, — все кандидаты на должность главы клана были ничуть не лучше, а то и хуже.

«Так или иначе, но получается, что конфликты — внешние и внутренние — были, есть и будут, — пришел Семен к очевидному выводу. — Их надо как-то регулировать, контролировать и разрешать. Каким образом? А по правилам — общим для всех. Законодательство?! Ну, да — а что делать? Вот только письменное или устное — в стихах? Да, собственно говоря, можно уже и письменное…»

С началом регулярного проведения «саммитов» престиж образования вырос необычайно — в основном благодаря русскому языку, который действительно сделался языком «межнационального» общения. Носителями его были лишь ученики Семеновой школы, а они, будучи «несовершеннолетними», с сородичами вели себя бесцеремонно и никакой власти над собой не признавали. На каникулах их даже бить «неграмотные» сверстники остерегались, поскольку всегда была опасность, что подвалит толпа одноклассников и всем накостыляет. Седовласым вождям и старейшинам оставалось лишь уговаривать сопляков прочитать или составить письмо, поработать переводчиком на торгах. После посвящения, став полноценным членом племени и воином, человек обязан, конечно, подчиняться решениям руководства. Точнее, вся мучительная процедура подготовки и само посвящение обычно направлены на подавление «личного» сознания и выдвижения на передний план «общественного». После гибели Дыньки Семен с волнением ждал сообщений о судьбе других выпускников.

Года через полтора в форте стали появляться прошедшие посвящение бывшие ученики — они прибывали с грузами, сообщениями или вообще просто так. Парни бродили по территории и с явной завистью созерцали школьные будни.

Неандертальская девочка, как и следовало ожидать, никакой психологической обработке не подвергалась, зато вскоре забеременела, потом родила ребенка и «из игры» практически выбыла. Один из неандертальских мальчишек после коллективной медитации был убит сородичами и съеден — Хью вмешаться не мог, поскольку находился на охоте. Последний неандертальский выпускник приобщение к жизни взрослых прошел благополучно. Однако было не ясно, действительно ли он «приобщился» или его оставили в живых благодаря свирепому надзору Хью. На охоту главный неандерталец ходить перестал и не спускал с парня глаз. Кроме того, человека, нанесшего первый удар палицей убитому мальчишке, Хью публично изрубил на куски, которые выбросил в реку, что, по представлениям неандертальцев, было проявлением крайней жестокости. Он собирался аналогичным образом поступить и с остальными участниками «трапезы», однако Семен ему запретил.

Общий итог оказался таким: из шестнадцати ребят трое погибли по тем или иным причинам, единственная девочка, кажется, начала вести жизнь обычной неандертальской женщины, еще трое… Ну, не то чтобы повредились рассудком, а как бы сменили жизненные ориентиры, что ли… В общем, они стали хорошими, обычными воинами, настоящими, заурядными общинниками и начали стремительно забывать все, чему их учили в школе. Один из них — мальчишка-аддок, пожелавший стать лоурином. Семену было грустно и больно до слез, но он на собственной шкуре (и мозгах) знал, что такое лоуринское посвящение, и подозревал, что в других племенах дело обстоит не лучше, если не хуже.

Девять человек сумели пройти «все круги», выжить и не сломаться. Из них Семен решил сформировать внеклассовую межнациональную прослойку с почти ругательным названием «интеллигенция». Четверым ребятам он предложил остаться работать в школе, остальным — отправиться в чужие племена (включая неандертальцев и питекантропов!) и там готовить малышей (или кого придется) к поступлению в школу. Зачем? А затем, что без предварительной подготовки больше в нее никто принят не будет, а из подготовленных — только самые лучшие! И пусть вожди со своими амбициями хоть за сундук завалятся!

Затея в общем-то оказалась успешной — от рутинных занятий Семен почти освободился и вел, главным образом, курсы «повышения квалификации учителей». В частности, начал преподавать им «священную историю» — историю собственного мира. Кроме того, он проводил вступительные экзамены, приуроченные к весеннему «саммиту». Пришлось изрядно поломать голову, чтобы придумать, как обеспечить безопасность провалившихся абитуриентов, которые «позорят» свое племя.

Семен имел повод гордиться собой — впервые в жизни ему стали предлагать взятки — и какие! Дело в том, что от глаз заинтересованных лиц не укрылось, что Семен живет лишь с одной женщиной. Она, конечно, известная воительница, но всего одна, да и старовата, пожалуй, для такого великого колдуна и красавца (великие некрасивыми не бывают!), как Семхон Длинная Лапа. В общем, Семену стали предлагать девушек, подобранных на его вкус, то есть по образу и подобию Сухой Ветки.

Душа и сердце Семена обливались кровью (хороши, чертовки!), но от взяток приходилось отказываться. Не то чтобы он был таким уж неподкупным — и с совестью, и с Сухой Веткой он, наверное, смог бы договориться, но… Но неандертальцам и питекантропам предложить было некого, а это являлось вопиющей несправедливостью и дискриминацией. Точнее, у них очень даже было кого предложить, но взять «это» Семен не мог — и потому отказывал всем. В итоге взяткодатели переключили свое внимание на фигуры более мелкие — своих «племенных» учителей, дабы те лучше готовили детишек к экзамену.

В племени лоуринов активно формировалась каста женщин-воительниц. Тетки вырабатывали какие-то свои законы и правила, свою иерархию. Процесс этот Семен уже почти не контролировал, хотя приемы коллективного боя для женщин он сам когда-то и изобрел.

Через пару лет после великой битвы народов в племени чуть не случился скандал: воительницы в категорической форме потребовали у руководства еще оружия — железного, разумеется. Старейшины воспротивились — столь бурное усиление женского влияния их никак не устраивало. Кроме того, металл почти кончился, и дать им оружие можно было, лишь отобрав его у мужчин. Воительницы же знать ничего не желали и требовали. Угроза гражданской (точнее, половой) войны заставила вмешаться Семена. Главная воительница Сухая Ветка встала на его сторону, и это спасло положение. Было принято совместное компромиссное решение: в распоряжении женщин остаются все те же восемь пальм с железными клинками и восемь щитов, облицованных пластинами. Количество самих же воительниц не ограничено (в пределах разумного, конечно!). Металл в свои руки новобранцы могут получить в случае выбытия предыдущей хозяйки по причине смерти, старости, беременности или увечья. Воительницей же признается женщина или девушка, которая сможет продемонстрировать перед комиссией определенные боевые навыки с обычным оружием. За воительницами закрепляются некоторые гражданские (и сексуальные) права, которых нет у обычных женщин. «Ну вот, — сокрушался Семен после исторического заседания совета. — Можно сказать, своими руками создал еще один военно-мистический союз! Куда от них деваться?!»

Глава 4. Свершения

Работа с железом была почти прекращена, когда от несчастного метеорита остался бесформенный шматок килограммов в десять весом. Основная масса металла ушла, конечно, на клинки пальм. Обращаться с этим оружием учили каждого молодого воина, но основной комплекс тренировок остался классическим, хоть и модифицированным — с использованием палицы, копья и дротиков. «Магия» этих самых дротиков, которой в совершенстве владели имазры и аддоки, не могла, конечно, оставить равнодушным руководство лоуринов — в обиход вошли новые кремневые наконечники и метательные крючья — копьеметалки. Могучие парни-питекантропы, обожающие участвовать в тренировках, но совершенно неспособные к рукопашной, осваивали пращи-ложки. Некоторым из них в деле метания валунов и булыжников удавалось достичь немалых успехов.

В общем, Семену пришлось признать, что с объявлением об окончании каменного века он погорячился. Несколько десятков железных рыболовных крючков и наконечников для арбалетных болтов он сделал своей личной собственностью, после чего заявил Головастику, что впредь изготавливаться будут лишь инструменты для обработки кости и дерева, да и то лишь по мере надобности. Начальника кустарного производства это вполне устроило — он давно уже сменил увлечение металлом на кость (бивень) и керамику. По-видимому, эти материалы давали больше простора для претворения в жизнь его фантазий.

«Ремесленная слободка» на берегу реки близ поселка лоуринов медленно, но неуклонно разрасталась. С появлением и развитием меновой торговли статус ее сделался высоким, но неопределенным. Посвящения в воины Головастик так и не прошел, а потому, будучи уже вполне взрослым мужчиной, формально оставался подростком. Это, впрочем, не мешало ему твердо руководить тремя, если не больше, десятками людей, копошившихся в вигвамах и полуземлянках «слободки». С вождем и старейшинами Головастик благоразумно не конфликтовал, но последним давно уже стало ясно, что он без них обойтись может, а вот они без него, пожалуй, уже нет.

Продукция мастерских поступала в распоряжение старейшин, что их вполне устраивало. По негласной договоренности за это мастеровые должны быть всем обеспечены в достатке — начиная от материалов и кончая едой. На «заводскую» территорию со своими указаниями вождь и старейшины не лезли, но категорически требовали сохранения монополии племени на всякие «магии». Это было тем более актуально, что в мастерских оседало все больше и больше иноплеменников— неандертальские «старухи», двое мальчишек-имазров, которые ради возможности работать с глиной готовы были отказаться даже от посвящения в воины, однорукий старик-аддок — феноменальный резчик по кости. Последний прибыл на торг вместе с сородичами, пообщался при помощи жестов с Головастиком и остался в поселке, точнее, в мастерской, где и жил, постепенно осваивая язык лоуринов.

Жилище Семена, наспех собранное когда-то из промороженных бревен, так и осталось кривобоким сооружением весьма неэстетичного вида. Прямоугольный сруб, лишенный даже крыльца, сверху прикрывала односкатная крыша, поднятая на столбах над последним венцом бревен. Потолок жилого помещения одновременно являлся и полом второго этажа, который представлял собой по сути смотровую площадку с обзором в 360 градусов. Когда там перемещался дозорный, тонкие бревна под его ногами прогибались, поскрипывали, на головы (и в миски!) обитателей первого этажа сыпался всякий мусор. Кое-какие усовершенствования — самые необходимые — Семен все-таки ввел, хотя времени на них у него почти не было.

Как только бревна слегка просохли, щели между ними Семен проконопатил мхом. Соорудить печь методом «волевого штурма» не получилось — он ее достраивал и улучшал целый год. Процесс сильно осложнялся тем, что каждый конструкционный элемент, под условным названием «кирпич», приходилось изготавливать индивидуально «врукопашную». В итоге сооружение мало напоминало (точнее, совсем не напоминало!) русскую печь, а представляло собой, скорее, некое подобие полузакрытого очага или камина. Больше всего Семен намучился с трубой. Вывести ее сквозь крышу у него не хватило ни сил, ни терпения. Она заканчивалась примерно в метре над полом второго этажа, то есть дым поступал сначала на смотровую площадку под навес, а уже потом в окружающее пространство. Против всех ожиданий это оказалось довольно удобно: дозорным дым почти не мешал, а зимой они могли греться у трубы. Чтобы продукт (дым) зря не расходовался, над самым жерлом к крыше привязали слеги и стали вешать на них куски мяса и рыбу. То и другое, конечно, не столько коптилось, сколько покрывалось сажей.

К дальнейшему обустройству своего быта Семен смог приступить лишь после того, как стали возвращаться выпускники его школы, прошедшие посвящение. Переложив на их плечи часть своих обязанностей, он получил некоторое количество свободного времени и стал вновь творить.

«Все в мире, как известно, относительно: три волоса на голове — мало, а в супе — много. Кто-то страдает из-за того, что носит слишком мелкий жемчуг, а кто-то из-за того, что вынужден есть слишком жидкий суп. В девяностых годах двадцатого века в родной стране происходили бурные события. Что стало их главным результатом на субъективном, так сказать, уровне? Политическая свобода, возможность „делать бабки“ и „рубить капусту“? Для кого-то — да. А для широких слоев женского населения, как заметила одна писательница, главный результат — это появление в обиходе всевозможных тампаксов и гигиенических прокладок вместо ваты. Едем дальше: что можно считать главным достижением городской цивилизации — на бытовом, конечно, уровне? Супермаркеты? Космические корабли и компьютеры? Не смешите меня! Тогда что же? Пусть спорят со мной утонченные интеллектуалы, полагающие, что газеты предназначены только для чтения, но я считаю, что главное достижение цивилизации — это… Да-да, это — унитаз! А еще — душ! Всевозможные последствия, проистекающие из этих изобретений, умом сразу не понять и аршином, даже общим, — не измерить!

Тысячи и десятки тысяч лет люди без этого обходились и — жили. Другое дело, что это была за жизнь?! Ну, может быть, где-нибудь в тропиках… В общем, будем исходить из того, что унитаз со сливным бачком — это венец и итог цивилизации. Но мы-то здесь находимся даже не у истоков этой самой цивилизации, а еще дальше! Эволюция данного сантехнического прибора была долгой, его функционирование возможно лишь при наличии соответствующей инфраструктуры — водопровода и канализации. Роль последней на ранних этапах выполняли улицы средневековых городов, на которые люди гадили из окон…

Так что же, смириться?! Опустить руки? Отнести „самую высокую“ мечту к разряду несбыточных?! Помнится, один пролетарский писатель очень красочно воспевал экзотическую разновидность психического расстройства — „безумство храбрых“…

Значит, вперед! Будем гордо реять! При этом, верность заветам социализма мы сохраним и принципами не поступимся: санузел сделаем маленьким, совмещенным и расположим его, конечно, рядом с кухней, она же — столовая».

Приспособление, которое на сленге сантехников называется «горшок», Семен собственноручно вылепил из глины во время своего посещения поселка лоуринов. Это оказалось совсем не простым делом, особенно в той части, которая должна играть роль сифона. Во время следующего визита Семен соорудил некое подобие раковины для мытья рук и посуды. Позже по его эскизу в мастерской Головастика было изготовлено два десятка трубчатых глиняных сегментов, которые после соединения друг с другом должны были изображать фановую трубу.

«Спрашивается, зачем она нужна, если можно сделать выгребную яму под домом? Живут же так люди… Живут, конечно, но это другие люди. За их плечами тысячелетний опыт земледельческой цивилизации. Соплеменники меня не поймут: у них нет такого опыта, и они иначе относятся к соседству „жизнедеятельности“ и ее „продуктов“. Да и кто будет выгребать эту самую яму?»

Обжиг изделия прошли благополучно…

Всю конструкцию удалось изготовить, смонтировать и запустить менее чем за один год. На смотровой площадке вокруг выхода печной трубы разместился открытый резервуар для воды. Почему вокруг трубы? А чтоб зимой вода не замерзала! Оттуда по двум трубам, точнее трубкам вода поступала вниз — в унитаз и в раковину. Вторую трубку можно было укорачивать и лить воду себе на голову. Правда, разбрызгивателя Семен придумать не смог. Водопроводные же трубы он изготовил из стеблей растения, похожего на рапс. Их пришлось сушить, пропитывать жиром, соединять, обматывать полосами шкуры, вновь пропитывать и так далее. Перепад высоты вряд ли превышал два метра, однако и такого давления первобытные трубы не держали, так что краники (точнее, затычки) пришлось расположить непосредственно в дне резервуара. Для их открытия нужно было тянуть за ремешки, перекинутые через блоки под крышей и уходящие вниз через отверстия в потолке.

Вместо душевого поддона Семен соорудил очередное «подобие». Со сточными же водами он обошелся просто и грубо — отвел их в ближайший ручей. Никаких очистных сооружений он изобретать не стал, зато изрядно поломал голову над тем, как сделать так, чтобы «добро» зимой не замерзало по пути следования. Ему, конечно, было немного стыдно загрязнять окружающую среду, но он успокоил себя тем, что ни мазута, ни использованных презервативов в воду не попадет, а все остальное нормальный естественный водоем может быстро утилизировать, поскольку обладает способностью к самоочищению. Разместился «санузел» рядом с печкой и имел площадь около трех квадратных метров.

Наиболее сложной технической проблемой являлась, конечно, доставка воды в резервуар наверху. Семен решил ее с блеском — воду наверх стали таскать в кожаных ведрах неандертальские тетки, которые жили при школе и обслуживали детей. Для них просто появилась еще одна обязанность, не менее бессмысленная, чем очистка от грязи детской одежды.

Горячего (да и теплого!) водоснабжения предусмотрено не было, вся система в первое время подтекала, засорялась и заедала. Ремонт стал перманентным, но, как это ни странно, постепенно сошел на нет — все работало!

Сухая Ветка, привыкшая уже к «приколам» своего мужчины, хихикала недолго. Новое изобретение она оценила очень быстро и начала эксплуатировать по полной программе. О том, что горячей водой мыться лучше, чем холодной, она не догадывалась, а Семен благоразумно молчал. В общем, безропотным неандерталкам пришлось курсировать с ведрами каждый день.

Территория форта, за исключением летних месяцев, была постоянно наполнена (а то и переполнена) детьми. Никакого военного гарнизона здесь, конечно, не было, как и постоянной охраны — дежурство на смотровой площадке велось лишь во время массовых сборищ, дабы не дать союзникам передраться между собой из-за кувшина самогонки или куска ткани. Тем не менее сложилась и утвердилась традиция, по которой право свободного прохода за частокол (или высадки с воды) имеют лишь лоурины. Вообще-то, такое право имели и неандертальцы, но они, за исключением Хью, им почти не пользовались. Прибывшие на «саммит» лоурины обычно ставили походные вигвамы за частоколом, поближе к воде, — это была как бы их привилегия. Главных людей племени Семен когда-то из вежливости приглашал ночевать в свою избу, но они чувствовали себя неуютно между бревенчатых стен и под бревенчатым же настилом потолка. В итоге оформилось два почти стационарных вигвама, в которых вождь и старейшины жили во время «саммитов» или иных деловых (других не бывает) визитов в форт. Семена это более чем устраивало — многолюдства в собственном жилье он терпеть не мог. Введение в строй «санузла» в избе оказалось ямой, которую он сам себе выкопал…

Время от времени Сухая Ветка наведывалась в поселок лоуринов — якобы для наблюдений за подготовкой женщин-воительниц. На самом же деле, конечно, чтобы сменить обстановку, развлечься и всласть поболтать с подружками (разве с этим Семхоном поговоришь?!). При словесном общении женщины вполне могли обходиться без передачи друг другу какой-либо новой информации, особенно если ее не было. И вдруг новость появилась: «А ты знаешь, что мой Семхон придумал?! Представляешь: заходишь, садишься и…» Реакция общественности не заставила себя долго ждать — начались визиты. Причем в основном групповые. Женщины решительно не понимали, чем их присутствие может помешать Семену. Наорать на них, выгнать их пинками Семен… м-м-м… стеснялся, поскольку многие из них являлись воительницами и могли его неправильно понять. Неандертальским же «старухам» досталось еще больше — воду наверх им пришлось таскать чуть ли не целыми днями — «принимать душ» кроманьонкам очень понравилось. Когда же они додумались разбавлять воду в резервуаре кипятком… Тогда процесс купания сделался непрерывным. В общем, нужду справлять Семену пришлось опять на морозе.

Постепенно ажиотаж начал спадать — форт от поселка все-таки далековато. Набеги женщин стали редкими, а их группы — малочисленными. Радоваться, однако, долго не пришлось — появились мужчины. И первым прибыл старейшина Кижуч, причем по явно надуманному поводу. К тому же в дороге у него разболелось колено, так что ночевать в вигваме, где холодно и сквозняки, ему не хотелось.

Санузел Кижуч осмотрел очень внимательно, объяснения выслушал с интересом и пониманием. После чего опробовал унитаз и остался в целом доволен. Но — только в целом. В частности же он высказался в том смысле, что никаких строгих правил на этот счет у лоуринов не существует, но как-то принято, чтобы расстояние от «стола» до «стула» было несколько большим. Семен вздохнул и вспомнил «хрущевку», в которой вырос, — в той квартире это расстояние было еще меньше. Чтобы избежать развития данной темы, Семен поинтересовался, не желает ли старейшина «принять душ»? В том смысле, что помыться. Кижуч заверил, что мыться ему решительно незачем, поскольку он с самого лета ничем не пачкался. А вот против душа (обливания водой сверху) он не возражает, тем более что вода вон в том горшке уже закипает. Данный горшок и вода, вообще-то, предназначались для варки мяса, но Семену пришлось тащить горячий сосуд на второй этаж и тихо материть себя, старейшину и тех, кто рассказал ему про теплую воду.

У лоуринских воинов-охотников вдруг стали появляться какие-то невнятные дела в форте или в его окрестностях. От баб можно было сбежать «на работу», можно было просто не обращать на них внимания. С мужчинами же этот номер не проходил — нужно было выдержать как минимум одну совместную трапезу и неспешную, долгую беседу. Семен с удовольствием плюнул бы на первобытный этикет, но оказалось, что тем самым он поставит гостей в неловкое (мягко выражаясь) положение. Если такой уважаемый человек, как Семхон Длинная Лапа, отказывает сородичу в гостеприимстве или беседе, значит, этот сородич в чем-то провинился, чем-то вызвал его недовольство. Если же хозяин сегодня очень занят, то гость охотно подождет до завтра или до послезавтра, благо тут тепло и вкусно кормят.

Поить гостей самогонкой Семен не хотел. А чем? Чаем, конечно! Разумеется, не настоящим, а суррогатом, получаемым в результате заваривания смеси каких-то сухих травок и цветочков. Этого добра в хозяйстве Сухой Ветки было навалом, и обычно Семен с удовольствием выпивал за день 2—3 кружки такого «чая». С началом регулярного приема гостей этот ароматный, чуть вяжущий напиток вышел Семену «боком». Гости, в процессе беседы, хлебали кружку за кружкой, Семен, естественно, тоже, благо туалет был под боком. Потом все укладывались спать и… В чем тут дело, он понял не сразу, а когда понял (точнее, заподозрил неладное), то провел расследование. Все оказалось очень просто: в состав сухой смеси входит травка, влияющая на мужскую потенцию — отнюдь не в сторону ее уменьшения. То есть после ударной дозы такого «чая» писать, конечно, время от времени хочется, но еще сильнее (прямо-таки нестерпимо!) хочется совсем другого. Причем не один раз. Сухая же Ветка этому только рада и готова откликнуться в любой момент. Присутствие в помещении посторонних мужчин ее нимало не смущает, а скорее вдохновляет. В отличие от Семена…

Если учесть, что при пользовании унитазом гости (и мужчины, и женщины) дверь в санузел не закрывали, вели светские беседы с присутствующими и со смехом состязались в том, кто издаст более громкие и протяжные звуки, то можно с уверенностью сказать, что горя Семен хлебнул по полной программе. Доведенный до отчаяния, он решил жестоко отомстить сородичам. Как только из-под снега начали вытаивать камни, Семен отправился в поселок лоуринов и построил там… баню. Правда, стройкой это было назвать нельзя, как, впрочем, и баней в строгом смысле этого слова.

Подобные мероприятия геологи-полевики охотно организуют в ненаселенных районах всех климатических зон, где в изобилии имеются дрова, вода и камни. Где-нибудь на речной косе из валунов средних размеров (слоистые породы не брать!) складывается конус высотой примерно по пояс. Сверху он обкладывается солидными дровами (не «домиком», а «пионерским» способом!). Все это дело поджигается и выгорает, разогревая камни. Потом головешки выкидываются, а угли сметаются. Быстро и дружно поверх кучи камней ставится палатка (обычно четырехместная) так, чтобы камни оказались в дальнем от входа конце. Можно накинуть на крышу еще один слой брезента, но это не обязательно. Остается застелить свободный пол слоем лапника — и парилка готова. Берешь березовый веник, берешь посудину с водой, кружку, чтоб «поддавать», — и вперед! Когда же станет совсем невмоготу, нужно выскочить наружу и с диким воплем плюхнуться в речку (обычно ледяную). Потом, разумеется, опять в парилку. И так до тех пор, пока камни не остынут или пока ждущие своей очереди женщины не начнут вопить, что они «тоже хочут». Кто опасается, что после такой процедуры будет все-таки недостаточно чистым, тот может заранее нагреть пару ведер воды и осквернить свою кожу мылом.

Все необходимое в поселке и близ него в наличии имелось. А чего не имелось, вполне могло быть заменено. В частности, вместо палатки Семен соорудил этакий каркасный домик, обтянутый шкурами, который несколько человек могли поднимать и переносить с места на место. Как выяснилось, шкуры удерживают горячий воздух лучше брезента, но, будучи распаренными, издают своеобразный (скажем так!) запах. Впрочем, с этим недостатком вполне можно было мириться.

Творить новую магию народ помогал охотно и дружно — всем было интересно. А вот париться в первый раз Семену пришлось одному, и он оттянулся по полной программе, благо прорубь находилась всего в нескольких метрах. Народ как завороженный созерцал клубы пара на морозе, слушал шипение и Семеновы вопли. Раздеться и сунуться в этот раскаленный (и ледяной!) ад вслед за ним никто не решился. Семена это нимало не расстроило — слишком хорошо он знал лоуринов: «Можно спорить, кто именно будет первым, но что таковой найдется, сомнений не вызывает».

В целом он не ошибся, но первым оказался не азартный Медведь, не любознательный Кижуч и не мужественный Бизон. В вигвам, где Семен отдыхал наедине с мясом и брусничной настойкой (сивухой почти не пахнет!) первой явилась толстая Рюнга и, демонстрируя старые скальпы на новой рубахе, заявила, что они — воительницы — не то что эти! Они твердо намерены! Завтра же! И девчонки уже пошли собирать дрова! Пьяненький Семен фамильярно потрепал посетительницу за грудь, слегка ущипнул за необъятную ягодицу и сказал, что новая магия доступна всем и каждому, только из запасов мамонтового корма нужно надергать березовых веток с листьями для веников.

На другой день выяснилось, что к делу Семен отнесся, пожалуй, слишком легкомысленно: дамы потребовали, чтобы он парился вместе с ними — магия новая, неопробованная, мало ли что может случиться! Ничего, конечно, не случилось, кроме небольшого греха, который лоурины за грех не считают, а совсем наоборот.

На третий день чуть не возникла драка между женщинами-воительницами и всеми остальными дамами. Одни желали повторения банкета, а другие доказывали, что теперь их очередь. Дело кончилось тем, что в свару вмешались суровые воины-мужчины. Женщинам они надавали пинков и оплеух, собранные ими дрова реквизировали, добавили своих, устроили костер, а потом начали париться. Семена звали, но он отказался.

На четвертый день… На четвертый день Семен прямо с утра запряг собак, загрузил нарту и с криком: «Но-о, залетные! Пай-пай!!!» умчался из поселка в направлении форта. Как потом выяснилось, его баня-каменка работала каждый день без перерыва, пока не начался весенний забой оленей и бизонов. Головастику с трудом удалось сохранить от растаскивания штабель дров, заготовленных для мастерской.

При случае Семен поведал представителям аддоков и имазров о новой очистительной магии лоуринов. Впрочем, это и без него не осталось бы в тайне — первобытные школьники любопытны и болтливы. Вскоре в поселок лоуринов прибыли первые паломники. Они, конечно, привезли подарки…

В общем, Семен не был уверен, можно ли это все считать местью, но интерес к его «санузлу» начал быстро спадать, а вскоре и вовсе угас. Стало возможным жить относительно спокойно и при этом пользоваться благами цивилизации.

Инцидент с описанием листочков крапивы навел Семена на размышления о разных способах восприятия мира: «Цивилизованный городской человек настолько погружен в свое информационно-чувственное поле, в свой миф, что ничего, кроме него, не видит и не слышит. В лесу вокруг просто деревья, голоса птиц и шелест листвы — шум, а под ногами просто трава. Кроманьонец же, как и неандерталец, окружен бесконечным разнообразием частностей, каждая из которых важна и достойна внимания. Вопрос: может ли „белый человек“ волевым усилием „открыть глаза“ и начать смотреть на мир по-настоящему, или его восприятие безнадежно искалечено цивилизацией?»

Экспериментировать Семен начал, разумеется, на самом себе. В этот момент он как раз брел от учебного барака к своей избе. Пройдя с десяток метров, он остановился, закрыл глаза и попытался наглядно представить все, что увидел. Оказалось, до обидного мало: в траве возле дорожки валяется обглоданная кость (непорядок!), за углом коптильни первоклашка, пугливо озираясь, торопливо справляет малую нужду (вот я тебе!), а состояние неба на западе свидетельствует о том, что погода завтра будет приличной. «Все остальное из памяти исчезло, точнее, в нее и не попало, поскольку значимым для меня не является. Попробовать еще раз?!»

Семен остановился у входа в избу. Он развернулся на 180 градусов и начал вспоминать только что увиденное. «Справа — ближе к углу — мох между бревнами вывалился или его птицы выклевали — надо подконопатить. Верхняя ременная петля у двери совсем перетерлась, ее пора заменить. Слева от двери на земле приличная кучка мясистых стеблей, корешков и луковиц — что-то много их в этот раз Ветка пустила в отходы. Не иначе их притащили какие-то новые питекантропы… Опять ничего не получается — память сортирует информацию и цепляет лишь значимую! А что для меня значимо? Корешки? Нет, конечно. А что? Точнее, кто? Питекантропы!»

Помимо воли хозяина мысли потекли в другую сторону: «Никто не знает, сколько их теперь живет в окрестностях поселков и стойбищ. Запрет на употребление „волосатиков“ в пищу (для неандертальцев) и на отстрел их из спортивного интереса (для кроманьонцев) прижился и стал абсолютным. Питекантропов явно кто-то теснит с юга, заставляя покидать привычные места обитания. Зачем по большому счету им нужны люди, не ясно, но такое впечатление, что они к нам тянутся. Молодежь, побывавшая в школе, становится как бы ручной, домашней и с людьми расставаться вообще не желает. С легкой руки (точнее, совсем нелегких лап) Эрека и Мери сложилась традиция обмена — в изобильное время года питекантропы натаскивают в поселки груды съедобных, по их мнению, растений. За это в зимний период люди развешивают на деревьях (чтоб собаки не достали) мясные объедки. В нашем случае на том берегу расположен поселок неандертальцев, которые корешки, побеги и ягоды в пищу не употребляют. Тем не менее какое-то малознакомое семейство питекантропов регулярно все это приносит и складывает в груду недалеко от крайних жилищ. Чтоб продукт не пропадал, кто-нибудь из неандертальцев время от времени сгружает приношения в мешки и везет на другой берег к нам в форт. Здесь Сухая Ветка приношения сортирует: все, что считает съедобным, использует в пищу, а остальным кормит свою любимую кобылу. Сейчас вот отходов получилось очень много. По-хорошему надо бы войти в контакт с этими питекантропами и объяснить им, что нужно собирать для людей, а что нет».

Семен решил-таки вернуться к своим упражнениям: «Неандертальский мальчишка, наверное, раз взглянув, смог бы рассказать, из чего состоит эта кучка, хотя данный растительный продукт никакого значения для него не имеет. А я что запомнил? Ну, что там было? Значит, так: длинненьких корешков два вида — одни похожи на хрен, другие на морковку, только белого цвета. Короткие корешки с виду напоминают луковицы, но на вкус (когда-то пробовал!) похожи на мыло и оказывают слабительное действие. Кроме того, с краю валяются какие-то клубеньки. Они в основном размером с лесной орех, но есть несколько штук покрупнее — с грецкий и больше. Таких я здесь раньше не видел. Они напоминают… Погоди-ка, Сема, что напоминают эти катышки? А?!»

Один эксперимент был немедленно закончен и начат другой. Из груды отходов Семен выбрал с десяток наиболее крупных клубеньков, сгрузил их в подол рубахи и отправился в дом. Там он ласково, но решительно попросил свою женщину их помыть и сварить в горшке. Ветка удивилась: данный продукт не обладал ни приятным запахом, ни специфическим вкусом. Тем не менее странное пожелание своего мужчины она выполнила. И заплатила за это еще одним вечером молчания — великий воин и колдун, директор первобытной школы Семхон Длинная Лапа размышлял.

«Получается, что либо я дурак, либо… Либо передо мной в горшке парит… КАРТОШКА! Мелкая, жесткая, с толстой грубой шкуркой, но именно она. А есть в природе что-нибудь на нее похожее? Не знаю…

Картофель принадлежит к семейству пасленовых. Как и помидоры. В Европу его завезли из Америки и поначалу считали декоративным растением. В России он появился при Петре I. Наш чокнутый прорубатель окон внедрял его очень квалифицированно — крестьяне долгое время были уверены, что в пищу следует употреблять не „корешки“, а „вершки“, которые несъедобны и даже ядовиты. Вряд ли они задумывались, зачем „дракон московский“ их травит — на то он и дракон.

Материк, на котором мы находимся, скорее всего, является аналогом Евразии, так откуда?! А вот оттуда… Это, конечно, не настоящий картофель, а какой-то его предок из пасленовых. Разве представители этого семейства в Евразии отсутствуют? Нет, конечно, — чего стоят знаменитые белладонна и белена. Будем исходить из объективной реальности: дикий картофель тут изредка встречается. Попробовать его сажать? А после каждого урожая проводить отбор семенного материала по соответствующим признакам! Что это даст в случае успеха и какие могут быть последствия?

Прежде всего — стабильный источник высококалорийной пищи. От охоты и рыбалки не зависящий! Нам такой нужен? ДА! В изменившихся условиях неандертальцы хронически голодают. Питекантропам, похоже, тоже приходится несладко — они явно зависят от человеческих объедков. Впадать зимой в спячку, как медведи, они не умеют.

Но что же получится? Земледелие?! Свят-свят-свят… Или все не так страшно? Во-первых, не земледелие, а огородничество, а во-вторых, все крупнейшие древние цивилизации были созданы теми, кто возделывал злаки. Те же, кто занимался только бобовыми или корнеплодами, никаких цивилизаций вроде бы не создали…»

Плантацию дикой картошки Семен так и не нашел. В значительной мере из-за того, что лазить по лесам — по горам ему было некогда. Пришлось довольствоваться тем, что приносили питекантропы. Делянка, а впоследствии и целое поле, расположилась недалеко от форта на опушке приречного леса. Посадки пришлось тщательно огораживать. Вначале Семен ковырялся в грядках (точнее, в их подобии) лично. Потом привлек на помощь безотказных неандертальских «старух», живущих при школе. Позже стал выводить «на картошку» старшеклассников. Если поблизости шарахались какие-нибудь питекантропы, то они охотно присоединялись к полевым работам, поскольку все без исключения обожали «обезьянничать» — подражать людям.

Ничего внятного по поводу работ Вейсмана, Менделя, Вавилова и Мичурина вытянуть из своей памяти Семен не смог. Он твердо помнил только, что Лысенко глубоко не прав и, вообще, был плохим человеком. Не имея никакой теоретической (да и практической) базы, Семен ограничился тем, что отбирал для посадки клубни наиболее плодовитых растений. Как это ни смешно (дуракам везет!), но результаты оказались положительными — на пятом году сельхозработ урожай получился хоть и не крупнокалиберным, но довольно обильным. В принципе, увеличив «посевную» площадь, можно было получать… Можно было, но!

Но выявилась масса всевозможных обстоятельств. Прежде всего, Семен обнаружил, что ковыряться в земле и что-то там выращивать ему не нравится — ну, не лежит душа! Он вырос в семье бедных столичных интеллигентов, и добрую половину жизни картошка была его основной пищей. Теперь же, прожив столько лет на мясной диете, никакой тяги, никакой душевной склонности к этому продукту — даже жареному — он не имеет. Далее: то, что вырастало на Семеновом поле, будучи извлеченным из земли, почему-то вскоре начинало активно портиться. Нужно было создавать условия для хранения (какие именно, бывший горожанин представлял смутно) и перебирать клубни. Опыт работы на овощных базах Семен имел, но передать его он никому не смог — пришлось возиться самому.

Добавив к первому солидному урожаю изрядное количество результатов собирательства питекантропов, Семен приступил к реализации своей давней идеи: переводу абсолютных мясоедов-неандертальцев на смешанное питание. Затея провалилась с треском. Треска, впрочем, не было, а был плач детей и полные недоумения глаза взрослых, которые не понимали, что с ними происходит. Складывалось впечатление, что большое количество растительной пищи вызывает у неандертальцев нечто вроде вяло текущего отравления и быстро прогрессирующего авитаминоза. В общем, после первых жертв эксперимент Семен прекратил.

Год от года количество дикой картошки в осенних приношениях питекантропов возрастало. Сначала Семен не придавал этому значения, а только посмеивался: зачем, дескать, ее сажать, если она и так где-то растет? Потом озаботился вопросом: «С какого перепугу?! Ее что, стало больше на лесных полянах?» В конце концов он уговорил одного из учеников показать место в лесу, где его сородичи берут «картох». Весьма польщенный вниманием юный питекантроп привел его на довольно обширную поляну близ лесного озера. То, что Семен увидел, сначала повергло его в шок, а потом заставило расхохотаться. Вовсе и не дикие заросли паслена там колосились, а тянулись вполне членораздельные грядки, созданные рукой человека, вооруженной деревянной мотыгой. Конечно же, все это было подражанием, имитацией, но, кажется, довольно осмысленной и, главное, работающей!

— Так, — сказал Семен, отсмеявшись, — в моем родном мире картошка являлась основной пищей Homo soveticus, а здесь, похоже, она станет таковой для Homo pitecantropus!

— Что Си-мхон Ник-ич гив-рит, я нип-ним-ай, — испуганно посмотрел на него волосатый парнишка.

— Не важно! — хлопнул его по плечу Семен. — Вам кабаны тут не мешают?

— Миш-шают! Сил-но миш-шают! — заулыбался юный питекантроп.

Конечно же, Семена заинтересовало, откуда эти ребята берут посадочный материал. Пришлось провести расследование, в ходе которого выяснилось, что возделывание «картох-ки» получило широкое или даже повсеместное распространение среди окрестных групп «волосатиков». Проблему сохранности урожая они решили очень просто — клубни ссыпали под травяную подстилку своих жилищ, а потом всю зиму рылись в них, выбирая и со смаком поедая подгнившие или подмороженные экземпляры. Остатки весной они закапывали в грядки. То, что все эти деяния, основанные на имитации, давали какой-то результат, было явным интеллектуальным прорывом. Семен отнес его на счет прогрессивного влияния на сородичей своих учеников-питекантропов. Несколько лет занятий (или их имитации?) в компании неандертальских и кроманьонских сверстников, может, и не увеличивали мощь их интеллекта, но, несомненно, делали его более организованным, ориентированным на конструктивную деятельность.

Следующей весной ученики стали интересоваться, когда же их, наконец, поведут развлекаться «в поле». На что Семен заявил, что «семян» у него нет и заниматься земледелием он больше не желает. Ребята расстроились и стали о чем-то шушукаться. Пару дней спустя Семена удивила тишина, воцарившаяся после окончания уроков и ужина. Он прервал свой отдых, покинул жилище и не обнаружил на территории форта ни одной детской души. Тогда он влез на смотровую площадку и обозрел окрестности — разнокалиберные фигурки копошились на картофельном поле. Семен решил, что ему полезно прогуляться перед сном, и отправился туда. Там он имел удовольствие наблюдать, как большие мохнатые питекантропы-старшеклассники с важным видом (не все вам нас учить!) показывают прочей мелюзге, как надо рыхлить палкой землю, делать в ней пальцем лунку, запихивать туда клубенек и закапывать. Семен не спросил, откуда взялся посевной материал, — и так было ясно, что своими запасами поделились волосатые сородичи.

Препятствовать детским играм Семен не стал — самим, наверное, скоро надоест. Примерно так и получилось — «посевную» заканчивали почти одни питекантропы. Они же ухаживали летом за грядками, поэтому осенью удалось кое-что собрать. Семен организовал пикник с печением картошки в золе костра. В итоге почти весь урожай был съеден.

Еще через пару лет ситуация, пожалуй, стабилизировалось и, в каком-то смысле, законсервировалась. Опыт выращивания чего-то, как это ни странно, усвоили далеко не самые прогрессивные члены зарождающегося межвидового сообщества. Неандертальцы полудикий картофель не ели, а кроманьонцы считали чем-то вроде специи, которую можно добавлять в мясной суп, да и то если он готовится в керамической посуде. Клубни же, прошедшие заморозку и ставшие от этого сладковатыми, сделались детским лакомством. Лоурины выяснили, что картофель можно использовать для изготовления самогона, и охотно «импортировали» его у питекантропов.

Великий вождь и учитель народов, конечно, не знал, насколько навык выращивания «картох-ки» поможет «волосатикам» сохраниться как биологическому виду. Тем не менее он погладил себя по волосам и сказал:

— Не зря стараешься, Семен Николаевич! Не битьем, так катаньем, не от поноса, так от золотухи кого-нибудь да вылечишь!

Если с огородничеством хоть что-то (вроде бы!) получилось, то свиноводство приказало долго жить, так толком и не возникнув. Дикие кабанята, привезенные когда-то в поселок, домашними не стали, а наоборот, выросли и сделались антидомашними. Поселились они в дремучих зарослях вдоль ручья, расположенных в паре километров к западу от поселка. Оттуда они совершали набеги на помойки лоуринов и на картофельные плантации питекантропов. При этом они размножались в какой-то там прогрессии. Среди руководителей племени много лет шла вялая дискуссия о том, следует их отстреливать или нет. Старейшина Медведь был «за», Кижуч — «против», а вождь колебался. Он говорил, что это свинство пора прекращать, с одной стороны, но, с другой стороны, запас свежего мяса рядом с поселком не помешает, тем более что оно не портится и плодится само.

Ситуация стала почти критической, когда выход нашелся. Точнее, откуда-то пришел. Он пришел и поселился на дальней окраине кабаньих джунглей. Никто его, конечно, не видел, но следы однозначно показали, что это старый саблезуб, который решил обосноваться в «хлебном» месте. Кижуч, разумеется, заявил, что зверя туда специально привел Семхон. Последнему пришлось долго доказывать, что он тут ни при чем. Это соответствовало действительности, хотя Семен не исключал, что в опасной близости от поселка поселился его знакомый кот, который успел состариться. Людям зверь почти не мешал, так что необходимости выяснять его личность не возникло.