Фиалка Михановский Владимир

Теперь, разбирая архивы, Ора Дерви все больше утверждалась в мысли, что тот Гуго Ленц, которого она знала, и тот, который вырисовывался в документах, с ним связанных, и в обширной научной переписке, – два совершенно разных человека.

Письма, адресованные Гуго Ленцем лично ей, Ора Дерви никому не показывала. Кому их читать? Друзьям? Разве могут они быть у полуробота? Прихлебателей тьма, приятелей пруд пруди, а друга нет…

Гуго несколько раз рассказывал ей о шефе полиции Арно Кампе, с которым ему пришлось ближе познакомиться после получения злополучного письма.

– Арно Камп – неглупый человек, – говорил Гуго Ленц. – С ним можно толковать. Представьте себе, даже стихи любит.

…Поставив полуувядшую фиалку в стакан с водой, Ора Дерви еще раз внимательно перечитала только что полученное с утренней почтой письмо. По стилю оно, на ее взгляд, не отличалось от того, которое три с небольшим месяца назад получил Гуго Ленц.

Гуго, обладавший феноменальной памятью, несколько раз цитировал ей наизусть большие куски из письма, и Ора Дерви в конце концов тоже запомнила их.

Анонимный автор хотел от Оры Дерви, чтобы она «навела порядок» на своем участке общественной жизни – в медицине. Автор требовал, чтобы Ора Дерви своей властью запретила пересадку органов. «Такие пересадки чудовищны, недостойны человека, наконец – неэтичны, – негодовал автор. – Человек – не машина, у которой можно по произволу заменять детали».

Особое негодование вызывало у автора то, что в клинике святого Варфоломея проводятся опыты по вживлению кибернетических механизмов в тело человека.

«Вы бросаете вызов природе вместо того, чтобы слиться с ней», возмущался автор письма.

Она некоторое время перебирала четыре листка, отпечатанных на машинке, всматривалась а цифру «1», вписанную от руки. Ровно один год отмерил ей автор письма для выполнения обширной программы, изложенной на листках: повсюду закрыть пункты пересадки органов, уничтожить фабрики, выпускающие хирургические инструменты для трансплантации, закрыть в медицинских колледжах факультеты кибернетической медицины, предать огню всю литературу по проблемам киборгизации.

Ора Дерви закрыла глаза. Она сидела одна в пустой ординаторской клиники святого Варфоломея, Покачиваясь а кресле, размышляла.

Кто бы ни был автор письма, он наивен в высшей степени. Он хочет, чтобы она, Ора Дерви, своей волей сделала то, и другое, и третье. Как будто в ее власти закрыть, например, фабрики, производящие хирургическое оборудование. Да ее сместят на следующий же день.

Конечно, Ора Дерви могла бы, скажем, наложить временное вето на производство хирургического оборудования, объявив его малопригодным для операций. Но что скажут фабриканты? Каждый шаг Оры Дерви встречал бы бешеное сопротивление тех, кто заинтересован в существующем порядке вещей.

Разбирая документы Гуго Ленца, Ора Дерви рассчитывала, что, возможно, какие-нибудь записи смогут пролить свет на обстоятельства дела, которое она расследует. Нелегкая и кропотливая была эта работа.

«…Итак, мне остается жить три месяца. Всего три. Нелепо все и неожиданно. А жизнь вчера еще казалась бесконечной.

Здоровый человек не думает о смерти. Он может планировать свое будущее, прикидывать, что будет с ним через год, три, а то и через двадцать лет. Математик сказал бы, что двадцать лет для человека равносильны бесконечности. Естественно: для мотылька-однодневки бесконечность равна всего-навсего суткам.

А что сказать о мезоне, время жизни которого – миллионная секунды?

Я не мезон и не мотылек-однодневка. Я человек. Обреченный на скорую смерть. Какая разница – раньше или позже. Нет, не буду кривить душой. Я молод: разве 44 года – старость?

Чего я достиг в жизни? Почестей? Они не кружат мне голову. Просто я немного лучше, чем другие, научился разбираться в структуре вещества, и за это мне – деньги и комфорт?»

Ора взяла другой листок.

«Но то, чего мне удалось добиться в жизни, – лишь одна сторона дела. Теперь, когда мне приходится подводить итоги, не менее важно уяснить другую сторону: что дал я, Гуго Ленц, человечеству? Боюсь, не так уж много. После злосчастного взрыва не перестаю думать об этом…

Мир беспечен, как играющий ребенок. Если даже людей будет отделять от гибели один шаг, все равно они будут беспечны, как мотыльки. Беспечность? Или простое неведение?

Мой опыт горек. Но достаточен ли для остальных? Надо добиться, чтобы был достаточен…

Барк, кажется, неплохой парень, только мозги немного набекрень от полицейской работы. Из него мог бы получиться физик. Но зачем, зачем человечеству физики?!

Когда Арно Камп пообещал изловить и обезвредить того, кто угрожает мне смертью, я впервые в жизни пожалел, что полиция не всесильна…»

«Больше всего на свете я любил свою работу. Тот сладкий холодок предчувствия, из которого вдруг, после многодневных опытов, внезапно рождается уверенность, что истина находится где-то рядом, протяни руку – и достанешь ее.

Но ныне все мелкие истины слились в одну Великую Истину, и свет ее невыносим. Я солдат твой, сияющая истина, и умру как солдат. И да поможет мне… Робин!»

«Робин? – задумалась Ора Дерви. – Кого имел в виду Гуго Ленц?»

Среди знакомых и сотрудников Ленца – она тщательно проварила – человека с таким именем не было. Быть может, Робин – чье-то прозвище? Но чье? Ора Дерви, как обычно, проконсультировалась с Артуром Барком, который знал Ядерный центр и его людей, как свои пять пальцев. Но и Барк в ответ на вопрос о Робине только развел руками. Видимо, Робин – какая-то историческая ассоциация, пришедшая в голову Гуго, когда он набрасывал дневник, решила Ора Дерви. Быть может, речь идет о Робин Гуде, легендарном разбойнике средневековой Англии?

Вскоре в сутолоке дел Ора Дерви позабыла случайное имя, мелькнувшее в бумагах покойного Ленца.

Но через некоторое время среди лабораторных журналов ей попался еще один листок, служивший продолжением какой-то записи.

«…Прощай и ты, Люсинда. Я привязался к тебе, я верил тебе…»

Ору что-то кольнуло, когда она прочла первые строки записки.

«Только благодаря тебе, Люсинда, я сумел решить последнюю задачу, которую добровольно взвалил на свои плечи. И теперь мне легче уходить из жизни. Спасибо, Люсинда».

Незнакомое доселе неприятное чувство заставило Ору внутренне сжаться. Она вызвала к себе Барка. Артур прибыл незамедлительно: он знал уже, что председатель новой комиссии не отличается мягким нравом, и при случае может всыпать не хуже Арно Кампа. Ясное дело – не приходится ждать снисхождения от робота или полуробота – один черт.

– Какова обстановка в Ядерном центре? – спросила Ора Дерви.

– Все по-прежнему растеряны, – сказал Барк.

– Смерть доктора Ленца обсуждают?

– Неохотно.

– Старайтесь прислушиваться к таким разговорам, – посоветовала Ора Дерви. – В них, возможно, что-то промелькнет.

– Докладывать вам или Арно Кампу?

– Все равно. Наши действия скоординированы.

– С работой в Ядерном центре до сих пор не ладится, – сказал Артур Барк. – Все время срываются опыты. Доктор Ленц оставил после себя сущую неразбериху. Старик, видимо, слишком многое любил делать сам.

При слове «старик» Ора поморщилась: она не выносила фамильярности.

– Теперь Ядерный центр осиротел, как выразился один сотрудник, – продолжал Барк, развалившись на стуле. – Неужели доктор Ленц напоследок испугался-таки и решил «зашвырнуть ключи»? Но тогда непонятно, почему же доктор Ленц все-таки…

– Скажите, Барк, – перебила его Ора Дерви, – вы знаете всех сотрудников Ядерного центра?

– Конечно. Таково задание Кампа, – ответил Артур Барк.

– В таком случае скажите, кто такая Люсинда? – быстро произнесла Ора.

– Люсинда? – удивленно переспросил Барк, с наслаждением заметив, что Ора Дерви слегка смешалась. Значит, и роботы умеют смущаться!

– Имя Люсинда мне встретилось в архивах доктора Ленца, – пояснила сухо Ора Дерви.

– Люсинда – машина, – сказал Барк.

– Машина?

– Обыкновенная счетная машина. Термоионная, с плавающей запятой, как говорят программисты, – с улыбкой добавил Барк. За время пребывания в Ядерном центре он успел нахвататься кое-каких познаний.

– Машина? Странно… Ленц обращается к ней, как к женщине, – сказала Ора Дерви.

– Странно, – согласился Барк.

– Мы можем теперь только строить догадки о тогдашнем психическом состоянии доктора Ленца, – заметила Ора.

Барк промолчал, ограничившись утвердительным кивком.

Имант Ардонис любил геологию. Ему вообще нравились науки о Земле.

Толстые фолианты, посвященные отчетам какой-нибудь исследовательской геологической или археологической экспедиции, он мог перечитывать, как увлекательный роман.

Впрочем, романов Имант Ардонис никогда не читал.

Изучение геологических отчетов доставляло отдых мозгу, измученному бесконечными формулами.

Если физика была всепоглощающей страстью Иманта Ардониса, то науки о Земле можно было назвать его хобби. Но и в геологии, регулярно просматривая интересующую его литературу, Имант Ардонис сумел приобрести немалые познания.

Акватаунский проект заинтересовал Ардониса. Его привлекла смелость замысла, сочетавшаяся с размахом. Шутка ли – пробив твердую оболочку планеты, на сотни миль устремиться вниз, пронзив слои бушующей лавы!

В космосе человек давно уже чувствовал себя, как дома, в то время как глубь собственной планеты все еще оставалась для него недоступной.

Ардонис знал, что идея использования глубоководной морской впадины в качестве отправной точки для глубинной скважины не нова. Но раньше осуществить ее не могли: проблема упиралась в несовершенство техники.

Ардонис был аккуратен в своих увлечениях: выискивая повсюду, где только можно, материалы об Акватауне, он складывал их вместе. Правда, писали об Акватауне немного.

Проглотив очередную заметку, Ардонис приходил в восхищение от темпов, которыми велась проходка. Ив Соич, похоже, знает свое дело.

Когда ствол шахты, миновав твердую оболочку Земли, углубился в расплав магмы, Имант Ардонис наново проштудировал работы о глубинных слоях почвы и структуре морского дна в районе Атлантического побережья. И червь сомнения впервые шевельнулся в его душе.

Давление и температура лавы там, на глубине, ему как физику говорили многое. В опытах по расщеплению кварков Ардонис имел дало со звездными температурами и колоссальными давлениями, у него было представление об опасностях, которые подстерегают в подобном случае исследователя.

При огромных давлениях жидкость может превратиться в камень, а сталь потечь, как вода.

На что рассчитывает Ив Соич? Как он собирается взнуздать огненную стихию земных недр? Надо полагать, он произвел необходимые расчеты. Они должны быть абсолютно точными. Иначе… у Иманта Ардониса дух захватило, когда он представил, что может получиться, если на большой глубине магма ворвется в ствол шахты. Вода соединится с огнем! А в Акватауне три тысячи человек. Не говоря уже о рыбацком поселке, который расположен на побережье, близ впадины.

Люсинда – хорошая машина, хотя и капризная, как женщина. То, что машина хорошая, не нуждалось в особых доказательствах. На Люсинде Гуго Ленц и другие сотрудники Ядерного центра производили тонкие расчеты, перед которыми пасовали другие счетные машины.

На заре машинной индустрии люди считали, что все счетные машины одного класса одинаковы. С годами пришлось отказаться от подобной мысли. Счетные машины усложнялись, накапливали «память» и «опыт», и каждая из них приобретала то, что у живого существа называют индивидуальностью. Так, одна машина, например, отдавала явное предпочтение дифференциальным уравнениям, другая – задачам, связанным с небесной механикой, третья интегралам. Симпатии и антипатии машины могли выражаться в том, что «любимую» задачу машина решала быстро и изящно, если же попадалась задача «нелюбимая», машина могла возиться с ней долго, а решение предложить такое длинное и запутанное, что математик, поставивший задачу, хватался за голову.

В том, что Люсинда – машина не только хорошая, но и капризная, с норовом, лишний раз убедился Имант Ардонис, когда решил просчитать, каким запасом прочности обладает ствол гигантской шахты, нисходящей от подводного города Акватауна в глубь Земли.

Введя задачу в кодирующее устройство, Имант Ардонис присел к столу.

Мимо несколько раз прошел Артур Барк, неприятный молодой человек с оловянными глазами.

Нового сотрудника Имант недолюбливал. Неприязнь зародилась в первый же день, когда доктор Ленц привел к нему в кабинет черноволосого крепыша и отрекомендовал его как специалиста по нейтринным пучкам. Было это вскоре после взрыва в лаборатории, случившегося ночью, когда установки обслуживались автоматами.

Со времени появления Артура Барка в Ядерном центре прошло больше трех месяцев, и Ардонис имел несколько раз возможность убедиться, что при обсуждении сложных проблем, связанных с фокусировкой нейтринных пучков, Барк предпочитает многозначительно отмалчиваться. Ардонис не вмешивался, с него было достаточно рекомендации Гуго Ленца.

Правда, после одного случая, продемонстрировавшего вопиющую безграмотность Барка, Имант Ардонис совсем было решился раскрыть глаза доктору Ленцу на бездарность нового сотрудника, но тут случилась нелепая история с кошельком, закончившаяся арестом Ардониса и на время совершенно выбившая его из колеи. А после умер Ленц, и Ардонис махнул рукой на Барка. Мало ли на свете бездарностей, занимающих места, им не предназначенные?

Он, Имант Ардонис, не собирается переделать мир. Кажется, переделкой мира хотел заняться его шеф доктор Ленц, о чем он и твердил сбивчиво и туманно в последние месяцы перед смертью.

Задача Ардониса гораздо скромнее: расщепить кварки, разрушить последнее прибежище тайны мироздания, зажать материю в железные объятия уравнений Единой теории поля. Переделкой общества пусть занимаются другие. Он не уверен, что подобная задача имеет решение.

Мимо снова прошел Артур Барк, подозрительно посмотрев на Ардониса.

Имант глянул на часы: Люсинде давно уж пора бы дать ответ на поставленную задачу. Однако машина хранила молчание.

– Где ответ? – спросил Ардонис, нагнувшись к переговорной мембране.

Тотчас из щели дешифратора вылезла лента.

«Дважды одну задачу Люсинда не решает», – прочел Ардонис.

– Люсинда, ты что-то путаешь, – попытался разъяснить Ардонис. – Задачу о глубинной шахте никто тут не мог решать, кроме меня.

«Люсинда никогда не путает», – лаконично сообщила лента.

– Кто же в таком случае решал задачу до меня? – спросил Ардонис, начиная терять терпение.

Люсинда молчала: ответ принадлежал к разряду необязательных, и она использовала свое право.

В течение дня Имант Ардонис пытался узнать у сотрудников, кто до него занимался этим вопросом, но одни вообще ничего не слыхали об Акватауне, а другие были равнодушны к проблемам сверхглубинного бурения.

Тогда Иманту Ардонису пришлось чуть не на коленях умолять Люсинду выдать повторное решение.

Ответ машины поразил Ардониса: все гигантское подводное сооружение висело на волоске.

Несмотря на свой «скверный» характер, Люсинда не могла солгать в расчетах, выдать не те цифры.

Прихватив с собой ленту, Ардонис решил немедленно отправиться в редакцию самой крупной газеты. О том, что угрожает Акватауну, должен узнать весь мир. Подводники обязаны принять срочные меры. Либо должен быть увеличен запас прочности защитных конструкций, либо работы следует сразу прекратить. Первое решение, конечно, влетит в копеечку, но разве можно считаться с копеечками, когда дело идет о жизни тысяч людей?

Выходя из лаборатории, Имант Ардонис столкнулся с доном Базилио.

После смерти Гуго Ленца кот поскучнел. Он бродил из комнаты в комнату, разыскивая прежнего хозяина, и всех сотрудников обходил стороной. Блюдце с молоком оставалось нетронутым. Чем питался кот, было неизвестно. Артур Барк уверял, что дон Базилио глотает кварки.

Последним человеком, который видел Ленца, была его жена. Арно Камп многократно допрашивал Рину, но то, что она рассказывала, никак не проливало свет на уход из жизни первого физика страны.

Ответы Рины тщательно сопоставлялись с данными экспертизы, но уличить женщину во лжи шеф полиции не мог.

Сегодня она должна была по его вызову явиться к одиннадцати часам. Она пришла чуть раньше, и Жюль тотчас доложил о ее приходе Кампу.

– Пусть войдет, – сказал Камп.

Она присела на краешек кресла, того самого, в котором не так давно сидел Гуго Ленц, принесший в полицию письмо, сулившее ему смерть.

– Когда доктор Ленц прилетел вечером домой, вы не заметили в его поведении чего-либо необычного?

– Нет, Гуго вел себя как всегда, – вздохнула Рина. – Шутил, что мы, как мухи под стеклянным колпаком: за каждым нашим шагом наблюдает охрана, а улететь из-под колпака невозможно. Несколько раз повторял, что выполнил дело жизни, а потому может умереть спокойно… Вообще Гуго шутил в тот вечер. Я уже говорила об этом.

– Мы навели справки. Работа у доктора Ленца в Ядерном центре в последнее время не ладилась, опыты по расщеплению срывались, да еще взрыв 2 апреля… Как можно говорить, что дело жизни выполнено?

Рина пожала плечами.

– Я же говорила вам, что Гуго в последние дни не делился со мной рабочими тайнами.

– Расскажите еще раз, когда и как вы обнаружили, что ваш муж мертв?

Ровным голосом, будто повторяя заученную роль, Рина произнесла:

– Я проснулась вскоре после полуночи. Не знаю отчего. На сердце было неспокойно. Гуго, как всегда, сидел у раскрытого секретера: «Разберу одну задачку». А я, не знаю как, снова задремала – так намучилась в последние дни… Очнулась – Гуго на прежнем месте, уснул, голову опустил на недописанный лист бумаги. Позвала – не откликается. А сон Гуго чуток. Вскочила я, подошла к нему… – Рина перевела дыхание. Только по судорожным движениям пальцев видно было, чего стоит ей рассказ. – На губах Гуго застыла усмешка. Он был мертв.

– Почему вы так решили?

– Глаза… глаза Гуго были широко раскрыты. Правая рука лежала на калькуляторе. Но дальше, наверно, не нужно? – перебила себя Рина. – Когда я закричала, в комнату сразу хлынула охрана, и у вас имеются подробные протоколы, фотографии…

– Протоколы и фотографии есть, – согласился Камп. – Но вы уклоняетесь от ответа на вопрос. Меня интересует, повторяю, то, что не попало в протоколы.

Рина еле заметно пожала плечами.

– Но я ничего не могу добавить.

Домой Рина возвращалась опустошенной. В хвост ее орнитоптера пристроился аппарат мышиного цвета, но Рина едва обратила на него внимание. И дома, и вокруг, она знала, полно теперь и электронных и прочих ищеек. Что толку? Все равно никто не вернет Гуго.

Комнаты зияли пустотой. Робин куда-то запропастился, оставив включенным телевизор.

Рима присела к секретеру, который так и остался открытым с той роковой ночи. После нашествия полиции тут осталось немного – несколько разрозненных книг, тщательно перелистанных привычными пальцами детективов.

Говорят, в комиссию по расследованию, которую возглавляет ненавистная Ора Дерви, были уже вызваны и опрошены сотни людей. Пусть! А она ни за что не пойдет туда, разве что потащат силой.

Рина долго сидела. В уши лезла назойливая музыка, с экрана кривлялась певица, похожая на Ору Дерви. Затем пошла серия рекламных фильмов, но Рина почти не смотрела на экран. Она даже забыла сделать замечание Робину за самовольное включение телевизора.

В дверь постучали. На пороге появился Имант Ардонис.

– Вас не задержали? – спросила Рина.

– Я не преступник, – пожал плечами Имант.

Они помолчали, оба чувствуя неловкость.

– Рина, я хочу пригласить вас в театр, – сказал Имант, вертя в руках шляпу.

– Нет, Имант, – покачала она головой.

– «Отелло».

– Нет.

– Раньше вы не отказывали мне в своем обществе.

– Раньше – да, а теперь – нет. На имя Гуго не должна упасть никакая, даже самая маленькая тень.

– Наверное, вы правы. Что ж, прощайте, – Ардонис тяжело шагнул к двери.

– Погодите, чаю выпьем. Робин! – громко позвала Рина.

– Нет, спасибо. Я пойду!

– Робин в последнее время стал несносным, – пожаловалась Рина.

– С некоторых пор я перестал доверять автоматам, – обернулся Имант. – Люсинда словно взбеленилась. Отладить ее никому не под силу. Мало того, печатающее устройство с нее куда-то запропастилось.

Оставшись одна, Рина обошла все закоулки, заглянула даже в ванную. Робина в доме не было.

…Он появился в двери, неуклюжий, приземистый, с четырехугольным регистрационным номером на груди.

– Где ты был? – спросила Рина тоном, не предвещавшим ничего доброго.

Робин замялся. Видимо, ему очень хотелось солгать, но лгать он не умел.

Незаметно прозвище «фиалочник» приобрело среди журналистов права гражданства.

Список «фиалочников» – людей, получивших послание с этим цветком, перевалил уже за сотню. Причем это были все люди уважаемые: военные, финансисты, литераторы, ученые… Особенно много ученых.

Получение фиалки стало предметом своеобразной гордости, как бы признанием заслуг со стороны неведомого врага государства.

Возникла даже идея – организовать «Клуб фиалочников», но президент наложил на эту идею вето. Злые языки связывали запрещение с тем, что сам президент фиалки до сих пор не получил.

Если свести все письма в одно, получалась интересная картина: требования автора, подкрепляемые недвусмысленной угрозой, сводились к одной мысли, выраженной еще в первом письме, полученном Гуго Ленцем. «Назад к природе!», «Идя по пути разума, человечество погибнет», «Нужно зашвырнуть ключи от тайн природы», – требовали анонимные письма.

На одном из первых «фиалочных» совещаний Джон Варвар высказал мнение, что письма печатает и рассылает не один автор, а целая группа ловко организованных мошенников и шантажистов. Цель – посеять в государстве смуту, дабы половить рыбку в мутной воде. Машинку, на которой печатались тексты, обнаружить не удалось, и это, по мнению Джона Варвара, подтверждало его гипотезу: очевидно, машинка хранилась в глухом подполье, куда не могли проникнуть щупальца полиции.

По распоряжению Кампа была проведена текстологическая экспертиза писем.

В основу экспертизы положили старую программу, с помощью которой некогда было установлено, что автором «Короля Лира», «Отелло», «Гамлета» и прочих гениальных творений является не группа авторов, как утверждали иные критики и литературоведы, а одно лицо – небезызвестный Вильям Шекспир. Спустя много времени история повторилась: экспертиза опровергла предположение Джона Варвара. Электронная машина, исследовав тончайшие нюансы стиля, а также среднюю длину слов, употребляющихся в текстах писем, установила, что автором всех фиалочных посланий является одно лицо.

Сроки жизни в письмах были отмечены самые разные: кому месяц, кому год, но большинству адресатов, как Арно Кампу, срок не указывался.

Для того, чтобы установить, насколько «серьезны намерения» автора писем, надо было проследить, в какой мере сбывались угрозы. Но Арно Камп лучше, чем кто-либо другой, понимал, что очень трудно, а подчас и невозможно отличить несчастный случай от покушения. Если взять значительную группу людей, то в силу вступает закон больших чисел. Шеф полиции знал, что статистика – хитрая штука. По ней, по статистике, несчастья случаются столь же неизбежно, как допустим, свадьбы.

За этими невеселыми размышлениями и застала Кампа Ора Дерви.

– Чем порадуете? – спросил Камп, выходя навстречу Оре.

– Расследование завершено.

– Значит, убийство?

Ора Дерви покачала головой.

Помолчав, она сказала:

– Я видела его перед кончиной.

– Он появился у вас после получения письма?

– Да.

– Простите, бога ради, за вопросы… – улыбнулся Камп. – Это разумеется, не допрос, а просто беседа.

– Понимаю.

– Ленц говорил с вами по поводу полученной им анонимки?

– Говорил, и много.

– Как он относился к угрозе смерти?

– Считал, что обречен, и жить ему осталось ровно столько, сколько отмерено в письме. Потому-то он и отказался лечь в клинику: времени оставалось мало, чтобы завершить все дела.

Камп пожевал губами и неожиданно спросил:

– А вы не допускаете мысли о самоубийстве?

– Я думала об этом, – сразу ответила Ора Дерви. – Однако самоубийство, по сути, то же убийство. Оно оставило бы какие-нибудь следы. Вам-то это известно лучше, чем мне. Между тем экспертиза таких следов не обнаружила.

– Результаты экспертизы я знаю. Но, кроме объективных данных, существует еще интуиция. Послушайте, Ора. Что вы думаете обо всей этой истории?

Ора задумалась. Вынула сигарету – Камп услужливо щелкнул зажигалкой.

– Каждому ясно, что автор анонимок задумал переделать наша общество. Требования его недвусмысленны. Джон Вильнертон должен прекратить выпуск оружия смерти, Гуго Ленц – закрыть исследования кварков и «зашвырнуть ключи» от тайны природы, Из Соич – законсервировать глубинную проходку в Акватауне и так далее. Я не знаю многих писем, но они, наверно, в таком же роде?

– Примерно.

– Во всяком случае, все это выглядит ужасно наивно. В чем-то напоминает детскую игру.

– Детскую игру! – взорвался Арно Камп. – Что же, и Гуго Ленца убили играючи?

– Факт убийства доктора Ленца не доказан, – возразила Ора Дерви. – Наоборот, я как медик убеждена, что он умер своей смертью.

– Точно в назначенный срок! Да это же м…мистика, черт возьми!

– Не знаю.

– Вам, между прочим, тоже грозят смертью. Вас это не смущает?

– Я фаталистка. И потом, я верю в ваших агентов, – улыбнулась Ора.

– Я жду в… вас завтра. С членами комиссии. Нужно выработать единую точку з…зрения, – сказал Арно Камп, прощаясь.

После ухода Оры Дерви он долго ходил по кабинету, стараясь успокоиться.

Размышления Арно Кампа прервало появление Джона Варвара – он теперь ведал наблюдением за коттеджем покойного доктора Ленца.

– Есть новости? – спросил Камп.

– Вот пленка, шеф.

– Целая бобина? – удивился Камп. – Она что же, сама с собой разговаривает, эта Рина Ленц?

Воспроизводитель захрипел, из него послышались голоса – Рины и неизвестный мужской.

«– Где ты был? – строго спросила Рина.

– В городе, – пророкотал мужчина.

– Зачем?

– Тайна.»

– Это еще что за идиот? – быстро спросил Камп.

– Робин. Робот, – пояснил Варвар.

Услышав, что тайна Робина принадлежит не кому иному, как доктору Ленцу, Камп изменился в лице. Варвар окаменел.

– Сколько ты летел сюда? – спросил Камп, когда отзвучала последняя реплика Робина: «Именем доктора Ленца – не делай этого!», обращенная к Рине, – и воспроизводитель автоматически выключился.

– Десять минут.

– Бери оперативный отряд – и в коттедж Ленца. Доставь сюда этого Робина. Бегом! Только не повреди его, – крикнул Камп вдогонку.

Оставшись один, шеф полиции посмотрел на часы. Ровно в полдень по мудрым канонам востока у него было «пять минут расслабления». Однако заняться гимнастикой по системе йогов ему не пришлось.

На пульте пискнул зуммер радиовызова.

– Д…докладывает Джон Варвар, – прохрипело в наушниках.

С каких пор Варвар заикается?

– П-п-приказ не выполнен. Робин исчез, – доложил Джон Варвар.