Облако Михановский Владимир

– Думаю, если бы мы его сцапали в Байами, то и премии никакой не было бы, – резонно заметил Робин.

– Но, впрочем, – продолжал Майкл, – этот портье из «Опоссума» описал Револьса так здорово, что, мне кажется, я узнал бы его из тысячи.

Бильденский реадром встретил прохладой. Пронзительно выл готовый к взлету моноплан, солидно гудели вертолеты. Вдали вздымали тупые носы к небу пассажирские ракеты.

Автокар плавно подкатил к выходу и остановился. И никто из толпы пассажиров не подумал, что эти двое молодых парней в одинаковых серых костюмах – агенты тайной полиции…

– Первым делом едем на место его работы, – сказал Майкл. – Кроме того, надо поговорить с дирекцией компании, где служит этот инженер.

– В электрокомпанию, – сказал сержант Честертон, – адрес…

– Не нужно, – сказал шофер такси, разворачивая машину, – адрес компании вам скажет любой мальчишка.

«Какой-то он сумасшедший, этот Револьс», – думал Чарли Кноун, идя по набережной. В который раз вспоминал Чарли его быструю жестикуляцию, лихорадочно блестевшие глаза, мертвенно-бледное лицо. «По всей вероятности, это нервное истощение, результат переутомления. А все проклятая конвейерная автоматика! Сколько раз уже говорилось о том, что такая система истощает работников».

Среди своих коллег-актеров Чарли Кноун слыл либералом. Он даже состоял членом профсоюза киноработников, отчего для Чарли проистекали периодически разного рода неприятности, как крупные, так и мелкие. Например, его в самый последний момент хотели отстранить от участия в съемках нового полифильма «Хочу в марсианские джунгли», мотивируя это тем, что Кноуну, мол, не дадут визу для въезда на Марс, где предполагались натурные съемки. И лишь заступничество его давней приятельницы Мэрилин Гринги спасло дело.

Чарли свернул с набережной и углубился в город. Ему не хотелось брать такси. Чарли был взволнован разговором с Револьсом и решил пройтись пешком.

В ушах Кноуна все еще стояла необычная исповедь Катиля.

… – Да, могу тебе признаться: это я убил Парчеллинга. Причем убил его без помощи рук, одним лишь умственным усилием. Постараюсь объяснить. Ты знаешь, конечно, что, когда человек думает, мыслит, в его мозгу возникают биотоки?

– Читал.

– Вот этими биотоками я убил его.

– У тебя что же, есть какой-нибудь усилитель? – спросил Чарли, разом припомнив многочисленные научно-фантастические рассказы на эту тему.

– Нет у меня абсолютно никакого усилителя, – ответил Катиль, – я убил его простым умственным напряжением.

– Ах, вот как, – протянул Чарли, испытав нечто вроде разочарования.

– Да, Гуго Парчеллинг сильно обидел меня. Ну, я же рассказывал тебе, история с автомобилем. Немыслимое бессердечие! Он не хотел отсрочить платеж даже на один день. Машину забрали. Это было последней каплей. Я вдрызг поругался с начальством. Впрочем, последнее имело и положительную сторону: мне дали отпуск, впервые за восемь лет службы у компании. Решил я съездить в Байами отдохнуть и подлечиться: нервы у меня в последнее время сильно пошаливали. Бессонницы, головные боли и прочие прелести. Прилетаю в Байами. И что же? Этот мерзавец Парчеллинг, оказывается, там же! Я остановился во второразрядной гостинице. Всю ночь не мог уснуть: мне все представлялось, как бог карает Парчеллинга, как он казнит его. Видения мои были необычайно ярки!

– Ну, хорошо… Видения… А как же все-таки они могли воздействовать на Парчеллинга? – осторожно сказал Чарли. Ему уже было ясно, с кем он имеет дело. Было очевидно, что Катиль вовсе не причастен к тому, что произошло с Парчеллингом.

– Очень просто, – разъяснил Револьс, облизывая сухие губы. – Видения, как я уже сказал, вызывают биотоки. Всякий биоток индуцирует в окружающем пространстве электромагнитное поле, которое распространяется со скоростью света. И это поле может в определенных случаях воздействовать на того индивидуума, о котором сосредоточенно думаешь. Может воздействовать, я знаю! Может! – выкрикнул Катиль.

– Что же ты теперь намерен делать? – спросил Кноун, с состраданием глядя на Револьса.

– Буду скрываться, – сказал Катиль, – полицейским ищейкам меня не найти!

Беспокойный взгляд Револьса упал на католическую сутану актера, лежавшую на скамье.

– Дай мне ее, Чарли, – сказал Катиль, хватая сутану. – Я верю, что в этом одеянии бог спасет меня!

– Что ж, бери, – разрешил Кноун. – И вот тебе на всякий случай мой адрес: если случится туго – знай, что у тебя есть верный друг.

«Пусть попрячется немного, поиграет сам с собой в прятки, – решил Кноун. – В основном он рассуждает здраво, это у него просто нервное переутомление. А сдай его сейчас на руки врачам – так он потом с ними и не разделается. Запрут куда-нибудь в лечебницу – и поминай как звали!»

Наскоро пожав Чарли руку, Револьс подхватил свой чемодан и выскочил на перрон, тут же смешавшись с толпой…

Все это Кноун припоминал, широко шагая по теневой стороне улицы. «Где-то он сейчас, чудак», – думал актер.

Прошло три дня, и на побережье начались затяжные дожди. Решительно все отдыхающие выражали свое недовольство, но Служба погоды оставалась непреклонной: Гуго Парчеллинг уплатил деньги, и за свои два миллиона он может вволю наслаждаться той погодой, которая ему по вкусу.

«Надежды на хорошую погоду нет!» – решила Мэрилин и возвратилась в Голливуд, где в ближайшее время должны были начаться съемки нового фильма с ее участием.

– Здесь нет моря, зато по крайней мере нет и дождей! – заявила она Денни Мортону.

– И взрывающихся миллиардеров, – добавил Денни. – Кстати, могу вас обрадовать: состояние здоровья Парчеллига улучшается. Он уже свободно ходит и даже собирается на днях выступить по телевидению. Я только что просматривал последний выпуск «Ньюс кроникл».

– А как же с тем злоумышленником, о котором столько трубят все эти дни? – спросила Мэрилин, выглядывая в распахнутое окно студии. По двору, цепляясь за старые декорации, бродил какой-то монах.

– Поиски продолжаются. Правда, я далеко не уверен, что такой злоумышленник существует в природе. По-моему, вовсе не обязательно приписывать любое явление природы делу человеческих рук.

– Скажите, Денни, – сказала Мэрилин, – разве съемки «Крещения в космосе» еще не закончились?

– Давно закончились, – ответил Мортон.

– Зачем же этот актер нацепил сутану? Кстати, и лицо его мне незнакомо: вероятно, из новеньких.

Мортон выглянул в окно.

– Это не наш актер, – сказал он, нахмурившись.

Монах между тем безуспешно пытался преодолеть лабиринты декораций.

– Молодой человек! – крикнул Мортон.

Монах остановился и поднял голову.

– Вы в чьей группе состоите? И что здесь делаете?

Монах, увидя в окне Мэрилин, бросился к ней, не разбирая дороги, путаясь в декорациях, и остановился у самого окна.

– Мисс Мэрилин, – горячо заговорил он, прижимая руки к сердцу. – Как долго я искал вас. И слава богу, нашел наконец!

– Недурной актер, – вполголоса сказал Мортон, – только бледный слишком. Впрочем, вы, надеюсь, не будете слишком строги к этому своему новому поклоннику. Смотрите-ка, он прямо-таки готов съесть вас взглядом!

И впрямь монах бросал такие красноречивые взгляды, будто готов был впрыгнуть на второй этаж.

– Итак, что же вам угодно, молодой человек? – спросил Денни.

– Прекрасная Мэрилин, – сказал монах, не обращая внимания на Мортона, – я прошу вас об одном: не гоните меня, разрешите мне быть с вами! Больше мне ничего не надо.

– Однако же на редкость нахальный субъект, – тихо сказал Денни, – он, как видно, во что бы то ни стало хочет участвовать в съемках. Наверно, какой-нибудь молодчик из провинции… – Мортона определенно забавлял этот бледнолицый тип.

– Войдите в павильон, – сказала Мэрилин, – я сейчас туда спущусь, и мы поговорим.

– Почему бы нам не взять его, Ден, – сказала она, когда монах исчез. – Можно попробовать его на роль Иоанна Крестителя. Лицо, мне кажется, подходящее…

– Что ж, – мрачно сказал Мортон, – думаю, что вопрос решен: разве Денни может отказать в чем-нибудь прекрасной Мэрилин? Тогда вы мне навязали этого красного Кноуна, а теперь вот…

– Не будем ссориться, – примиряюще улыбнулась Мэрилин, – это не в ваших интересах.

Чарли Кноун был очень обрадован, увидев среди съемочной группы Катиля, с которым он познакомился при столь необычных обстоятельствах. Из деликатности он ни о чем не стал расспрашивать Катиля. «Вероятно, решил на время бросить свою работу и побродяжить. Что ж, это неплохо», – решил Чарли.

Пробы на роль Иоанна Крестителя прошли успешно. Револьс идеально подходил для этой роли. В его словах звучала такая непреклонная убежденность фанатика, что зрителей охватывал невольный трепет. Револьс беспрекословно выполнял любые указания Мэрилин, к указаниям же режиссера и продюсера Денни Мортона оставался совершенно равнодушным. И с этим ничего нельзя было поделать. Поэтому Мортону приходилось разъяснять Мэрилин, что требуется от Револьса, и лишь затем Мэрилин от своего имени говорила строптивому Иоанну Крестителю, что он должен делать.

В тот день они задержались в павильоне, отрабатывая сцену проповеди Иоанна среди неверующих. Статистов отпустили, остались только Мэрилин и Катиль.

– Мэрилин, – сказал Револьс, запинаясь, – я должен сказать вам одну вещь. Я давно собираюсь… Но только боюсь, что вы на меня рассердитесь…

– Эти слова не входят в вашу роль, – улыбаясь, заметила Мэрилин.

– О не смейтесь, умоляю вас. Это слишком серьезно… – Слова Револьса заглушил пронзительный рев полицейской машины. Револьс, и без того бледный, побелел как мел и кинулся к окну. Обтекаемая торпедовидная машина полицейского управления въехала в ворота киностудии и теперь старалась развернуться, подминая мощными колесами старые декорации.

– Это за мной, – сказал Револьс, оборачиваясь к Мэрилин. Волосы его растрепались, глаза горели. – Спрячьте меня, Мэрилин. Я все вам расскажу потом…

Схватив Катиля за руку, Мэрилин бросилась в артистическую. Это была большая комната, где артистов гримировали перед съемками.

– Скорее, скорее, – повторяла Мэрилин, задыхаясь от быстрого бега. Они подбежали к туалетной тумбочке Мэрилин. Открыв дверцы, Мэрилин принялась лихорадочно выбрасывать прямо на пол бесчисленные флакончики, тюбики, кисточки, маски… Затем, став на колени, она изо всех сил рванула полку, разделявшую внутренность тумбочки надвое. Полка не поддавалась. Мэрилин до крови прикусила губу, готовая расплакаться. Револьс стоял безмолвно, не сделав малейшей попытки помочь Мэрилин. Наконец, изловчившись, она вырвала полку и зашвырнула ее в другой конец комнаты.

– Полезайте! – скомандовала она.

Револьс присел на корточки и пригнул подбородок к коленям. Кое-как он втиснулся в тумбочку, и Мэрилин поспешно закрыла дверцы, повернув два раза в замке миниатюрный ключик.

– Что бы ни было, сидите тихо, – шепнула она.

Мэрилин едва успела перевести дыхание, как в коридоре послышался торопливый топот множества ног.

В артистическую вошел Денни Мортон, за ним ввалились несколько человек в штатском.

– Где Катиль Револьс? – спросил Мортон у Мэрилин.

– Не знаю, – спокойно ответила она.

– Как не знаете? Ведь он оставался с вами.

– Репетиция давно закончилась. Возможно, он ушел.

– Так, – протянул Мортон.

– А скажите, мисс, – выступил вперед один из вошедших, в котелке с заломленными полями, – вы не будете возражать, если мы вас приведем к присяге? А затем произведем тщательный обыск. Имейте в виду, что за дачу ложных показаний полагается электрический стул.

– Делайте все, что считаете нужным, – сказала Мэрилин.

– Я за эту женщину готов поручиться, – сказал Мортон. – Вот мое удостоверение в лояльности.

Старший полицейский внимательно просмотрел удостоверение, протянутое ему Мортоном.

– Итак, вы ручаетесь за нее, – сказал он, возвращая удостоверение. – В таком случае, как вам известно, равная ответственность ложится на вас обоих.

Между тем полицейские разбрелись по комнате. Один внимательно исследовал свое отражение в зеркале, другой изучал чьи-то безделушки из слоновой кости. Все ожидали распоряжений начальника.

– Простукайте стены и пол, – велел начальник. – Здание студии оцеплено, и преступник, если только он здесь, никуда не уйдет.

Полицейские ретиво принялись за дело. Начальник со скучающим видом уселся на тумбочку Мэрилин, благо все безделушки с ее поверхности были сметены на пол.

– Имейте в виду, – сказала Мэрилин, сверкнув глазами, – я буду жаловаться на вас самому Джону Триллингу, он покровительствует нашей студии.

Начальник переглянулся со своим заместителем: слова Мэрилин явились для них новостью.

– Мы не делаем ничего противозаконного, – сказал начальник, заметно сбавив тон. – Между прочим, уважаемая мисс, преступник мог здесь спрятаться и без вашего ведома.

– Вы совершенно правы, – раздался вдруг голос прямо из-под начальника. От неожиданности тот слетел с тумбочки, едва не упав. Немая сцена длилась несколько секунд. Затем полицейские бросились к тумбочке.

– Где ключи? – закричал начальник.

Мэрилин молча пожала плечами.

– Вскрыть! – рявкнул начальник.

Полицейские мигом сломали тумбочку, и глазам их предстал взъерошенный, бледный Револьс.

– Я сам спрятался сюда, сэр, – обратился он к начальнику, неуверенно улыбаясь.

– И сам заперся на наружный замок, мерзавец? – закричал начальник. – Долго же я за тобой гонялся!

От сильного удара в лицо Катиль покачнулся.

– Взять! – коротко распорядился начальник.

Полицейские вышли, подталкивая Револьса. Денни Мортон стоял как громом пораженный, не в силах вымолвить ни слова.

– Будьте добры, Мортон, – обратилась к нему Мэрилин, – оставьте нас с шефом на минутку.

Перестав удивляться чему бы то ни было, Мортон направился к выходу, переставляя ноги, как автомат.

– Я ни о чем не прошу вас, шеф, – сказала Мэрилин, когда дверь за Мортоном захлопнулась. – Мне просто хочется, чтобы вы приняли от меня этот небольшой знак внимания. – Сняв с пальца кольцо, она протянула его полицейскому. Неправдоподобно огромный алмаз ослепительно сверкнул, так же как и глаза полицейского.

– В память о нашей встрече, – сказала Мэрилин, обворожительно улыбаясь.

– О, – сказал полицейский. Поколебавшись мгновение, он схватил кольцо и жадно сунул его в боковой карман. Затем под козырек. – Благодарю вас, мисс. Можете ни о чем не беспокоиться… – Шеф посмотрел на часы.

– Еще одно слово, шеф, – тихо сказала Мэрилин. – Этот человек, которого вы арестовали… Катиль Револьс… Он не мог совершить того преступления, о котором вы сказали. Прошу вас разобраться…

– К сожалению, это зависит не от меня, – развел руками полицейский. – Речь идет о государственном преступлении. Но, между прочим, вы можете быть уверены, что дело Катиля Револьса будет решено по справедливости. Могу вам сказать по секрету, что делом особенно интересуется сам Джон Триллинг. Хотя это и немудрено: ведь они с Парчеллингом давние друзья.

– При чем здесь Парчеллинг?

– Да ведь речь идет о покушении на него. Извините, мисс, мне надо идти, – заторопился полицейский, поняв, что сказал лишнее. – К вашим услугам! – И вторично взяв под козырек, он поспешно вышел.

В кабинет Джона Триллинга ввели арестованного. Револьс сильно изменился за несколько часов. На лице его красовались несколько кровоподтеков и огромный синяк, ворот рубашки был разорван.

– Безобразие! – закричал Триллинг на конвойного. – Как вы обращаетесь с заключенным?

Конвойный онемел от испуга и, повинуясь гневному жесту Триллинга, выскочил за дверь.

Измученный Катиль с благодарностью посмотрел на Триллинга. Он не знал – да и не мог знать, – что в этом огромном доме ничего не делается без распоряжения Джона Триллинга, Большого Хозяина.

– Садитесь, – ласково сказал Хозяин.

Револьс робко присел на краешек кресла, того самого, в котором несколько дней назад сидел шеф байамской полиции, а затем начальник тайной полиции и даже сам президент.

– Расскажите все по порядку, – сказал Триллинг.

Револьс молчал.

– Нас никто не слышит, – сказал Триллинг, – а меня вы можете не бояться: я ваш друг.

Револьс повторил все то, что он сказал на допросе; протокол его лежал перед Джоном.

«Однако же сильно свихнулся парень. А беззащитен, как овца», – на мгновение почувствовав что-то вроде жалости, подумал Триллинг.

Бледный как мел, Катиль рассказывал о биотоках, порожденных необычайно яркими видениями, и об электромагнитных полях, распространяющихся со скоростью света.

– Но вы ведь сказали на допросе, что это бог покарал Гуго Парчеллинга? – задал вопрос Триллинг.

– Да, а меня он выбрал своим орудием, – с непоколебимой уверенностью ответил Револьс.

– Все это вы должны повторить перед присяжными, – строго сказал Триллинг. – Бог требует, чтобы мы всегда говорили правду, и только правду, – добавил он, молитвенно сложив руки и устремляя взгляд в потолок.

– Я знаю, – прошептал Катиль.

– А теперь можете идти. С вами будут теперь обращаться хорошо. Можете требовать все, что вам понадобится.

– Благодарю вас.

– Отведите, – сказал Триллинг, строго глядя на вошедшего конвойного.

Едва захлопнулась дверь, он повернул верньер срочного вызова. Перед Триллингом на вспыхнувшем экране показалось лицо начальника тайной полиции.

– Следствие закончено, – сказал Триллинг. – Дело можете закруглять. Во всяком случае, для меня все ясно, – многозначительно подчеркнул Большой Хозяин. – Организатором покушения на Парчеллинга является Катиль Револьс. Это опасный преступник. Он разработал какой-то дьявольский усилитель биотоков мозга.

– Револьс сознался в этом?

– Пока нет, но уверен, что сознается. Во всяком случае, с судом и приговором не надо медлить. Вы поняли меня?

– Понял, шеф.

Триллинг повернул ручку. Экран медленно погас. Эта картина гаснущего экрана всегда вызывала в памяти Триллинга кинокадры, переданные по телевидению на Землю космической экспедицией Южного Креста. Там показывалось пульсирующее солнце: оно медленно наливалось светом, затем ослепительно вспыхивало изумрудным огнем, после чего угасало – лишь для того, чтобы через несколько минут снова начать все сызнова… «Улететь бы куда-нибудь за Плутон, – мечтательно подумал Триллинг, – подальше от нечистых замыслов и человеческих страстей». Наедине, без свидетелей, Триллинг иногда разрешал себе немного посентиментальничать.

Ему припомнился утренний разговор с Парчеллингом. Гуго выглядел вполне здоровым, но признался по секрету, что временами чувствует приступы непонятной слабости. А кроме того, испытывает постоянный страх перед грозным облаком, поразившим его. Из-за этого страха он боится выйти из дома. Между тем ему настоятельно необходимо быть на бирже: там сейчас решается судьба компании. «Уж ты там последи, пожалуйста, Джон, чтобы все было в порядке», – попросил его Парчеллинг на прощанье. Триллинг заверил его, что побеспокоится обо всем. «Уж я побеспокоюсь, голубчик», – подумал он теперь, скупо улыбнувшись.

Дом Гуго Парчеллинга сиял, сверху донизу облитый неоновым пламенем иллюминации. Разноцветные стрелы мигали, перекрещивались, гасли и вспыхивали вновь. Парчеллинг давал грандиозный бал в честь своего выздоровления. Колоссальный многоэтажный гараж, построенный в форме винтовой лестницы, был битком набит «бьюиками», «мерседесами» и «ролс-ройсами», а машины все прибывали. Полисмены, улыбаясь, встречали приезжающих и отводили их на боковые улицы, где можно было еще поставить машину.

Неслышно подкатил ярко-алый двухэтажный лимузин. Полисмен подскочил, отворил дверцу, и на асфальт ступил сияющий Джон Триллинг. В левой руке он держал внушительный пакет, перевязанный лентой, в правой – букет оранжерейных мимоз.

Щедро одарив чаевыми швейцара, Триллинг поднялся по парадной лестнице, устланной восточным ковром. Наверху его встретил радостный хозяин.

– Рад видеть тебя в добром здравии, Гуго, – сказал Триллинг. – Вот, это тебе. – Он торжественно протянул Парчеллингу пакет и мимозы.

Поставив цветы в вазу, Парчеллинг развернул сверток. Это был макет средневекового замка, сплошь усыпанный драгоценными камнями.

– Восхитительно, – сказал Парчеллинг, любуясь подарком. – Но… не слишком ли дорого?

– Пустяки, – скромно сказал Триллинг. – Кстати, вот твой рентгеновский снимок. Я показывал его…

– Самому доктору?

– Да, и он считает, что все страшное для тебя позади.

Стол был великолепным. Впрочем, Гуго Парчеллинг всегда славился умением изобретать самые удивительные блюда. В этом ему помогал повар, привезенный из Африки. За столом было оживленно; говорились спичи, произносились экспромты.

Огромный зал, напоминающий церковный, освещался многочисленными электрическими люстрами. Но теперь свет был выключен, и в зале царил полумрак. Все четыре стены, представляющие собой телевизионные экраны, изображали узкую прибрежную полосу, усаженную пальмами, и дальше зеленовато-голубое тропическое море. Прозрачные волны лениво лизали белый песок и обнаженные тела купальщиц. Часть из них загорала, другие резвились в воде, оглашая воздух криками. Временами ласковый морской бриз упругой волной прокатывался по залу, шевеля одежду сидящих за столом.

Казалось, что круглый пиршественный стол стоит посреди маленького островка, со всех сторон омываемого океаном. Иллюзия была настолько полной, что некоторые гости опасливо поджимали ноги, когда не в меру расшалившаяся волна подкатывала слишком близко.

Выпито было немало, и некоторые гости уже встали из-за стола, чтобы немного размяться. Оживленный Парчеллинг переходил от одной группы гостей к другой. Все находили, что в этот вечер он выглядел вполне здоровым. Парчеллинг и слышать не хотел о том, чтобы выйти на улицу: после случая на байамском пляже Гуго стал весьма боязлив. Он запретил даже окна раскрывать в своем доме, так что свежий воздух в комнаты доставлялся только кондиционерами.

– Отчего ты скучен, Джон? – обратился Парчеллинг к другу, забравшемуся в укромный уголок за фонтаном.

– Скучен? Нет, – ответил Триллинг, – просто захотелось на открытый воздух. Отчего бы нам, например, не выйти на балкон?

Знаменитый балкон в особняке Парчеллинга, снабженный висячим садом, был известен всей стране.

– На балкон? – замялся Парчеллинг. – Право, не знаю… Сейчас на улице, пожалуй, слишком свежо.

– Вздор, на улице тепло и сухо, – возразил Триллинг.

– Ну, что же, – решился Парчеллинг, – пусть будет по-твоему. – Он подозвал лакея и отдал распоряжение. Через минуту одна стена с морскими волнами и купающимися девицами отодвинулась, и гости с радостными возгласами хлынули в висячий сад.

Веселье достигло апогея. Все от души веселились (или делали вид, что веселятся), и поэтому никто не заметил, откуда появилось оно. Оно – это маленькое белое облачко, лениво плывшее почти под самым потолком. Оно сделало несколько кругов, постепенно снижаясь и как бы высматривая кого-то. Какая-то женщина заметила облачко и пронзительно вскрикнула. В тот же миг облачко увидели все.

В зале воцарилась мертвая тишина, прерываемая лишь игривыми взвизгиваниями девиц, купающихся в море: им, естественно, не было никакого дела до происходящего в зале. С трех телевизионных экранов по-прежнему лилась чарующая музыка, но теперь она лишь подчеркивала всеобщее молчание, наступившее в зале.

В следующее мгновение тишина рухнула, разбившись на тысячу осколков. В зале не было, пожалуй, никого, кто не слышал бы о байамском происшествии, не видел фотоснимков и не читал отчетов. Пораженные ужасом, люди смотрели на пульсирующее белое облачко как загипнотизированные.

Одни стояли неподвижно, другие пытались спрятаться. Толстяк с розой в петлице, председатель химической корпорации, неожиданно стал на четвереньки и полез под стол.

– Это оно, Джон! Господи помилуй, это опять оно, – прошептал Гуго, хватая Триллинга за рукав. Затем он бросился к выходу, расталкивая гостей. Он уже преодолел почти весь путь, когда облачко наконец заметило свою жертву. Шипя и потрескивая, оно спикировало вниз и рванулось вдогонку за Парчеллингом.

– Спасите! – завопил Парчеллинг, делая огромные прыжки, совсем как заяц, попавший в облаву. Он хватал то одного, то другого за руку, но гости шарахались от него, как от зачумленного.

Но вот облачко, как будто решившись, легко скользнуло вперед и обволокло несчастного Парчеллинга. На мгновение Парчеллинг исчез, утонул в молочной туманности. Затем послышался звук лопнувшей струны, и облака не стало. Парчеллинг лежал на боку, неловко подвернув руку. Он был без сознания. Грудь дышала хрипло и с трудом, в ней что-то клокотало.

…И снова сенсация, снова аршинные газетные заголовки: «Повторение байамской трагедии», «Вызов свободному миру», «Пора оградить лучших сынов народа от происков темных сил», «Катиль Револьс должен быть посажен на электрический стул…»

На расследование дела с «облаком Парчеллинга» были брошены лучшие полицейские силы страны. Многие научно-исследовательские институты начали заниматься специальными исследованиями, пытаясь разгадать тайну белого облака. Но тщетно. В одной из лабораторий удалось искусственно получить шаровую молнию, которая гонялась за металлическим роботом и, догнав, испепеляла его. Но это ни на шаг не приблизило к разгадке белого облака. В самом деле, приманкой для искусственной шаровой молнии служили ферромагнитные материалы, в первую очередь сталь. На убегающего робота, сделанного из немагнитных материалов, молния никак не реагировала. А что заставляло белое облако гнаться именно за Парчеллингом? Одет он был так же, как все, и вообще решительно ничем не выделялся среди окружающих. Откуда же такая «любовь» к нему белого облака? Что служило здесь «приманкой»? Ведь не случайность же все это, не пустая игра слепых сил природы! Два раза подряд такие вещи не могут повториться без причины. Уж это-то, во всяком случае, каждому представлялось совершенно ясным.

Между тем Парчеллинг лежал при смерти. Его лечили, делали уколы и переливания крови, но все испытанные средства оказывались малоэффективными. Едва больной приходил в себя, как его охватывал панический страх: он оглядывал все уголки палаты, затем укутывался с головой в одеяло, что-то невнятно бормоча про смертоносное белое облако.

Дело, в общем-то, шло на поправку, но очень медленно. Парчеллинг исхудал. Худощавый и в лучшие времена, он выглядел теперь совершенным скелетом.

Его делами на фондовой бирже ведал теперь Джон Триллинг. Дела Парчеллинга шли далеко не блестяще, акции непрерывно падали; но можно ли в этом винить Триллинга? Ведь у него и своих дел было по горло. Мог ли он поэтому как надо уследить за делами своего друга?

– Лантар, замри!

И огромный пес-волкодав замирал, стоя на задних лапах. Джон наслаждался, глядя на пса, неподвижного, как статуя. Вдоволь налюбовавшись, он командовал:

– Ко мне! – И пес с радостным лаем кидался на грудь Джону, норовя лизнуть его прямо в губы. Частенько ему это удавалось, и тогда Джон притворно сердился, легонько шлепал пса. Видно было, что оба отлично понимали друг друга.

В этом грузном, обрюзгшем человеке, одетом в яркую шелковую пижаму, трудно было сразу узнать грозного Джона Триллинга. Большой Хозяин от души дурачился и веселился вовсю.

– К вам звезда, босс, – сказал неслышно вошедший дворецкий, фамильярно подмигивая. Будучи любимцем Триллинга, он позволял себе многое, на что, пожалуй, не мог бы осмелиться ни один человек в стране.

– Какая звезда? – не понял Джон.

– Знаменитая кинозвезда Мэрилин Гринги собственной персоной, разъяснил дворецкий.

– А, Мэрилин! Что ж ты? Зови!

– Но… может быть, подать вам переодеться?

– Ну, вот еще! К чему эти церемонии? Ты ведь знаешь, что мы с Мэри давние друзья.

Оставшись один, Триллинг все-таки надел халат и застегнул его на все пуговицы. Затем он уселся за стол, приняв серьезный вид. Дверь отворилась, и в комнату стремительно вошла Мэрилин.

– Здравствуйте, Мэри, – сказал Джон, поднимаясь. – Рад вас видеть.

– Я также, – ответила Мэрилин.

Пес сдержанно зарычал, оскалив клыки.

– Лантар, ты не узнаешь меня? – сказала Мэрилин удивленно.

– Ничего странного, сударыня, – улыбнулся Джон. – Вас не было здесь так давно, что пес успел вас позабыть. Да и ваш покорный слуга тоже соскучился по вас.

– Да, я виновата перед вами, Джон.

– О, что вы, я не об этом! – быстро заговорил Триллинг. – Но уж, во всяком случае, я ведь считаюсь покровителем вашей студии, и хотя бы благодаря этому обстоятельству мы могли бы видеться с вами почаще. Садитесь, дорогая, садитесь! Лучше сюда, в кресло. У окна будет удобнее.

Мэрилин села, закинув ногу на ногу.

– Сигарету? – сказал Джон, щелкнув портсигаром.

– Благодарю. – Глубоко затянувшись, Мэрилин закашлялась. Успокоившийся Лантар подошел к Мэрилин и внимательно обнюхал ее ноги.

– Итак, что же вас привело ко мне? – спросил Триллинг. – Уж наверное, не просто желание повидаться, – добавил он с едва скрытой горечью. – Что? Увеличить съемочные фонды? Или ходатайствовать о предоставлении труппе отдельной ракеты для вылета на Марс, на новые съемки? Угадал?

– Нет, Джон, на сей раз не угадали.

– Ну и хорошо. Тогда, может быть, забудем о делах и прокатимся немного? Мне как раз вчера Мокомпания презентовала любопытную машину…

– Нет настроения, Джон. Я ведь пришла к вам с одной вещью, – негромко сказала Мэрилин.

– Ага! Значит, я все-таки оказался прав. Просто проведать Джона нельзя, обязательно надо к нему приводить «с одной вещью».

– Я пришла относительно Катиля Револьса, – так же негромко сказала Мэрилин.

– Вот как, – насторожился Триллинг.

– Револьс невиновен, он не имеет отношения к этим ужасным происшествиям.

– Но он сам признался.

– Ах, это не имеет никакого значения! Револьс психически болен, и это у него просто мания.

– Не думаю, – сказал Триллинг. – А почему, собственно, судьба Катиля Револьса интересует прекрасную Мэрилин Гринги?

– Лучшего Иоанна Крестителя нам не найти.

– Не беспокойтесь. Лучшие трагики страны будут к вашим услугам. Об этом я сам позабочусь.

– Револьс невиновен, – горячо повторила Мэрилин.

– Правосудие не ошибается.

– Джон, я прошу вас, лично вас: спасите ему жизнь!

– Вы обращаетесь не по адресу, – развел руками Триллинг, – я только частное лицо.

– Это ваше последнее слово?

– В части Револьса – да.