Магия венецианского стекла Солнцева Наталья

Глава 4

Астра чувствовала себя странником, бредущим, куда глаза глядят. Никогда раньше ей не хотелось покинуть свой дом, отстраниться от близких. Что-то надломилось в ее душе… или просто наступил час перемен. Еще пару дней назад она готовилась к свадьбе, строила планы, составляла список гостей. А сегодня сама мысль о женихе и предстоящем замужестве стала невыносима. Ей вдруг опостылело все вокруг!

Астра пересчитала по пальцам годы, отданные учебе, встречам с Захом, скучным и бессмысленным вечеринкам, каким-то совершенно ненужным, пустым и пошлым разговорам, посещениям модных кафе и клубов, элитных салонов и выставок, где нудные снобы состязались в высокомерии, – и ужаснулась. Она с детства мечтала заниматься интересным делом, которое бы захватило ее целиком, а вместо этого постигала актерское мастерство ради того, чтобы угодить матери и при случае блеснуть в обществе: «Я – актриса!»

Актриса, не сыгравшая ни одной роли. На самом деле она и не собиралась работать в театре или сниматься в кино. Быть знаменитой артисткой хотела в молодости ее мать – несколько раз пыталась поступить в ГИТИС, отчаялась и пошла в Плехановский. Наверное, она подсознательно стремилась увидеть в театральной карьере дочери осуществление своих амбиций. Так часто бывает.

– Папа мог бы устроить тебя в какую-нибудь престижную студию, – время от времени предлагала она Астре. – У тебя потрясающая профессия! Почему ты боишься сцены? Давай обратимся к хорошему психологу.

– По-твоему, я ненормальная? Все люди, которые не бредят театром, – просто больные. Да?

Мама бледнела, отводила глаза. Конечно же, нет! Она не считала дочку умственно неполноценной, разве что в некоторые моменты. Упрямство Астры ставило ее в тупик.

– Тогда попробуй себя в бизнесе. Папа может взять тебя…

– Не надо меня никуда брать! – вспыхивала та. – Я не чемодан и не сумка! Я не собака на поводке! Бизнес меня не интересует.

– Что же тебе интересно? Сидеть сложа руки?

Родители боялись, что от безделья девочку потянет к алкоголю или наркотикам – печальных примеров среди знакомых семей было хоть отбавляй.

– Это лучше, чем твоя бухгалтерия! – не оставалась в долгу Астра. – Ненавидеть работу, которую делаешь изо дня в день, – настоящая пытка! Не хочу мучиться, как ты.

Мама отступала, но спустя месяц-другой возвращалась к животрепещущей теме. Отец молча наблюдал за их поединком. Чья возьмет?

Астра оправдывала свою бездеятельность тем, что ищет себя. Она, мол, не пойдет на поводу у обстоятельств и общепринятых правил игры. Разве нет альтернативы отлаженному, обкатанному поколениями механизму «устройства жизни»? Неужели, нельзя придумать ничего нового?

– Давай, дерзай, – усмехался отец. – Изобретай нечто исключительное. Мы же не против.

Астра не решалась отказаться от родительских денег, привычных удобств, благ, которыми она пользовалась. Уехать? А куда? Зачем? Везде все одно и то же.

Предстоящее замужество должно было всколыхнуть ее застоявшееся существование, хоть немного встряхнуть. У нее появится собственное отдельное жилье, хозяйство, муж, возможно, в будущем, дети. Астра размышляла об этом без воодушевления. И вот «заманчивая» перспектива рухнула, рассыпалась, как карточный домик. Всему виной – лживый возлюбленный и коварная подружка! Даже любовь и дружба оказались насквозь фальшивыми в этом фальшивом мире. «А что же здесь настоящее? – спрашивала она себя и не находила ответа. – Как отличить подлинное от искусной подделки?»

В глубине души Астра понимала: неискренность двух, как она полагала, самых близких ей людей послужила толчком, который заставил ее пробудиться, очнуться от долгого мутного сна и начать действовать. Она не знала, куда двигаться, но уже не могла оставаться на месте. Что бы ни ждало ее впереди, к прежнему возврата не будет.

Уходя из дому, Астра взяла самое необходимое – паспорт, кое-какие вещи и немного денег. Они быстро закончатся, и поневоле придется искать работу. Вот и славно! Пусть сама судьба распорядится, что делать: подметать улицы или нянчить чужих детей. Ни первое, ни второе Астру не пугало – ее вдруг охватила странная решимость. Уж если пускаться в вольное плавание, так подальше от родных берегов, туда, где ее никто не знает.

Она приняла меры, чтобы успокоить родителей и обмануть Иваницына. Нет сомнений: он бросится ее искать, разыграет горькое раскаяние, будет молить о прощении и проклинать Марину на чем свет стоит.

Астра захихикала, представляя, какой скандал Зах устроит незадачливой любовнице. Бедняжка Рыжая! Теперь она вряд ли сумеет снова заманить его к себе в постель – Зах станет обходить ее стороной. Он осторожен, как старый лис, когда дело касается его благополучия. Зачем ему врач-стоматолог, когда он собирается взять в жены наследницу капитала господина Ельцова? Единственную наследницу! Ай, как он сейчас воет от досады, кусает себе локти и рвет волосы на голове! Так промахнуться! Из-за какой-то веснушчатой худышки потерять кусок пирога, вкус которого он уже чувствовал на своих развратных губах. «Золотой телец» ускользнул от красавчика Заха, и он не пожалеет сил, чтобы догнать его и вернуть. Пусть попробует…

Астра шла по желтой от падающей листвы аллее, вдыхая горький и пряный запах осени. Моросил дождик, прохожие открывали разноцветные зонтики. Маленький мальчик неуклюже шагал рядом с матерью, держа в руке букет кленовых листьев. Поравнявшись с Астрой, он поднял голову и пристально, слишком серьезно для ребенка посмотрел ей в лицо.

– Тетя плачет, – картавя, заявил он.

Разве? Астра провела рукой под глазами. Это не слезы… просто осенний дождь.

Она свернула к первой попавшейся остановке и, не глядя, села в раскрывший двери троллейбус. Какая разница, куда ехать? Люди в салоне казались ей театральной массовкой. Будто кто-то нарочно одел их в подобающие случаю костюмы и велел вести себя определенным образом. Реплики, звуки, жесты – все заранее отрепетировано, согласованно. Астра наблюдала за ними, как зритель, купивший билет на спектакль. Спустя некоторое время она вышла.

Все происходило не с ней – с кем-то другим, такой же внешности, с такой же походкой, как у Астры Ельцовой, в ее брюках и куртке, с ее сумкой через плечо. Она не замечала падающих с неба капель, не думала, куда направляется, и почти ничего не видела. Не слезы застилали ей глаза – бьющие в лицо небесные брызги.

Дождь усилился. Ища укрытия, она забрела под навес и не сразу сообразила, что ноги сами принесли ее на вокзал. Группы людей беспорядочно передвигались; она пристроилась к пожилому человеку деревенской наружности, в сапогах, в потертом пальто, в засаленной фуражке с пуговкой, – именно потому, что раньше постаралась бы держаться от него подальше. Теперь у нее все другое: пристрастия, симпатии, привычки.

Старик не обращал на нее внимания – он торопился на поезд. Астра старалась не отставать. Успеть сесть в тот же вагон, что и дед в фуражке, стало вдруг для нее очень важно. Ей пришлось ускорить шаг и даже поработать локтями. Только плюхнувшись на твердое сиденье электрички, напротив старика, она перевела дух. Решила: «Выйду на той же станции, что и он». Это судьба послала ей знак, словно кто-то невидимый произнес: «Иди за ним!» И Астра пошла.

По какой причине ее взгляд упал именно на этого человека? Ведь ничего случайного на самом деле не происходит…

Матвей приезжал в Камышин, чтобы побыть в другом измерении – так он называл жизнь вольную, близкую к природе, не обремененную мыслями о бизнесе, о деньгах, о завтрашнем дне, неторопливую, размеренную. Его порой так тянуло в дом бабушки Анфисы, к печке, в которой трещат душистые поленья, к столу, уставленному простой деревенской едой, что он бросал все, садился в машину… и успокаивался, только открывая калитку в заросший шиповником и малиной двор.

Здешняя осень была особенно хороша. Сады пожелтели и поредели, в них стоял крепкий дух палой листвы, зимних яблок и костров. Матвею нравилось допоздна сидеть на пороге, смотреть на лунный свет, на тень старой яблони на стене дома, слушать, как где-то на соседней улице играет гармонь, рассыпаясь в прохладной тишине вечера, и предвкушать крепкий здоровый сон.

Иногда заглядывал на огонек Прохор. В чисто прибранной, уютной кухне с большой, расписанной синими цветами печью, с голубенькими ситцевыми занавесками на окнах, он чувствовал себя как дома.

– Уж больно ты правильный! – хрипел дед, угощаясь чаем с душицей. – Не куришь, самогонку не уважаешь. Бабы у тебя нету. Почему бобылем ходишь, скажи?

– Не нагулялся еще, – отшучивался Матвей.

– Дак умному мужику жана в энтом не помеха. Гуляй себе, сколь душа просить! А дом без хозяйки чахнеть. Опять же, стряпать кто-то должун, портки стирать. Тебе кто стираеть? Мать, поди?

– Машина. Теперь, дед, все машины делают – и посуду моют, и стирают, и гладят. Женитьба выходит из моды!

– Э-ээ, ты меня не дури. С машиной в постель не ляжешь, и дитё она родить не можеть. Как же без потомства?

– На земле и так людей много, – вздохнул Матвей. – Перенаселение!

– Чаво-о?

Когда дед не понимал, о чем речь, он прикидывался глухим.

Карелин действительно не хотел жениться. Связать себя с посторонней женщиной на долгие годы, подстраиваться под ее характер? Слишком сложно. Да и детей растить – задача не из легких. Его поражало, что среди «неблагополучных» подростков растет процент мальчишек из интеллигентных и обеспеченных семей. Чего им не хватает? Они не знают голода, щеголяют в дорогой одежде, имеют ролики, велосипеды, книги, магнитофоны, фотоаппараты и компьютеры. Школа с ними возится, родители им потакают, а «детишки» норовят слоняться по улицам, задирая прохожих, распивать водку в подвалах, покуривать «травку», нюхать всякую отраву. Что за интерес они находят в мелком воровстве, в сквернословии, в беспричинно жестоких драках? Надоела спокойная жизнь и отсутствие проблем?

«Неужели я перестаю понимать подрастающее поколение? – спрашивал себя Матвей. – Становлюсь ворчливым занудой? Критиковать молодежь – признак старости!»

Вместо бесполезных поучений он вовлекал ребят в мужские игры – экстремальные условия можно создать разными способами. Не обязательно при этом нарушать закон, злоупотреблять алкоголем или без повода пускать в ход кулаки. Есть средства куда более изысканные.

– У тебя сахар нормальный есть? – вмешался в его размышления Прохор. – Твердый, а не энтот… рафинад?

Карелин достал из шкафчика глиняную сахарницу, поставил на стол. У деда аж глаза заблестели. Молодой сосед вызывал у него восхищение – самовар бабкин не выбросил, а, наоборот, начистил до блеска; чай наливает из чашки в блюдце, по-старинному, да и в сахаре толк знает.

Через окно в кухню донесся громкий собачий лай. И Прохор застыл, не донеся до рта размоченный кусок сахара.

– Кажись, Бешеный опять прибег сюды! Не дай бог, покусаеть моего Тузика! – Он приподнял занавеску и выглянул в темноту за окном. – Не видно ни зги!

– Что еще за Бешеный?

– Та пес лохматый! Я его отродясь здеся не видывал. Откудова он взялся на нашу голову? Бяжить навстречу, глазищи вытаращить, слюна из пасти текеть – аж мороз по коже! Я слыхал, его в лесу больная лиса покусала. Правда аль нет, кто знаеть?

– Если он бешеный, может и на людей наброситься, – сказал Матвей. – Застрелить бы не мешало.

– У тебя ружжо есть?

– Нет. Надо ветеринарную службу вызвать.

Старик зашелся то ли сухим кашлем, то ли смехом. Какая служба? Кто это приедет на ночь глядя собаку ловить? Ну и скажет же сосед такое! Будто с луны свалился.

Матвей неожиданно встревожился. С бешеным псом шутки плохи.

– У мужиков поблизости ружья есть? – спросил он.

– Если и были, то пропиты давно. Местные все наскрозь Матрениным самогоном пропиталися!

– И большой этот пес?

– Во какой! – Прохор развел руки в стороны. – Прямо чудище! Шерсть дыбом торчить, клыки наружу… ужасть! Если ему малец какой попадется – кранты, заикой станеть. А если баба брюхатая – разродиться посередь дороги. Только у нас тута редко ходють.

В подтверждение или, напротив, в опровержение его слов на улице раздался истошный женский вопль. Матвей, как был в майке, шортах и тапочках вскочил и выбежал вон. Старик, кряхтя, поднялся, засеменил следом. В сенях дверь была настежь, со двора пахнуло холодом. Сентябрь – не август, осень свое берет.

Единственный уцелевший фонарь в конце улицы светил тускло, желтый круг от него не мешал темноте скрывать происходящее от людских глаз. Пронзительное тявканье Тузика глушили злобный рык и остервенелый лай других собак.

– Тузик! Тузик! Ко мне! – сипло кричал Прохор в ночной мрак. – Ах ты, неслух! Ужо я тебе покажу! Погоди у меня!

Тузик заливался лаем, ему наперебой вторили псы с окрестных дворов. Из всего этого собачьего хора отчетливо выделялся яростный, захлебывающийся бас, который, несомненно, принадлежал Бешеному. Женщина больше не издала ни звука. Не слышно было и Матвея.

– Эй, сосед! – позвал старик. – Ты живой?

Внезапно в собачьем ансамбле что-то изменилось. Гавканье огромного пса стихло, его сменил вой, оборвавшийся на высокой ноте. Откуда-то из придорожных кустов стремительно выкатился Тузик и радостно бросился в ноги хозяину. За ним к калитке, тяжело ступая, подошел Матвей… с женщиной на руках.

– Где та зверюка? – опасливо косясь по сторонам, спросил Прохор.

– Прибил, кажется. Утром поглядим. Женщине плохо… надо бы проверить, нет ли укусов. А то придется срочно в больницу везти.

Дед суетливо заковылял вперед, открыл дверь. Матвей внес пострадавшую в горницу, уложил на диван.

– Кто такая? Знаешь ее?

– Не видал, – покачал головой Прохор. – Не нашенская! И по одеже – городская фифа. Чево она здеся забыла?

– Может, в гости к кому-нибудь приехала? А по дороге на нее пес накинулся, напугал до смерти. В обмороке она. – Матвей со знанием дела проверил, нет ли на теле незнакомки укусов. Вздохнул с облегчением. – Кажется, обошлось! Неси воду, Прохор Акимыч, будем даму в чувство приводить.

Глава 5

Баронесса с тоскливым ожиданием всматривалась в мутноватую поверхность зеркала – может быть, Ади подскажет, сколько еще нужно времени, чтобы…

Из приоткрытого окна потянуло дымком, запах отвлек госпожу Гримм. Она выглянула – Тихон сгребал граблями листья и траву, носил на кучу, которая лениво разгоралась. Ох, эти русские, что им ни говори, все делают по-своему.

– Тихон! – крикнула она. – Я же просила: до завтра никаких костров!

Ее акцент почти не ощущался, и Тихон не переставал удивляться, как хозяйка ухитряется так чисто говорить на чужом языке.

– Так это ж не костер. Это мусор горит, – задрав голову, объяснил он.

Ну что с ним будешь делать? Ида Вильгельмовна с сердцем захлопнула створку окна, вернулась за стол, к зеркалу и зажженной перед ним свече. Села, устремила взгляд в зеркальную даль.

– Ади! Не молчи.

Поверхность зеркала отражала только беспокойное пламя свечи и напряженное лицо баронессы.

Госпожа Гримм потерла виски – она устала от повседневной суеты, – вероятно, поэтому разговор с Ади не удавался. Она обвела глазами свою комнату: на полках слой пыли, книги в беспорядке. У нее просто руки не доходят до каждого уголка большого дома, где все должно блестеть. А эти ежедневные завтраки, обеды и ужины? Без Эльзы на баронессу свалилось столько домашней работы, что у нее голова шла кругом.

– Ну вот! – огорченно прошептала она. – Разве Ади станет беседовать с женщиной, погрязшей в житейских заботах? О чем я думаю? Меня волнует уборка и грязные тарелки…

Ида Вильгельмовна нетерпеливо встала и подошла к окну – пришлось снова открыть створку, чтобы позвать сторожа. Куча листьев потухла, и он сидел на корточках, чиркая спичкой.

– Тихон!

Он обернулся и посмотрел на хозяйку.

– Ты ходил расклеивать объявления?

– Да. И вчера, и позавчера, на автобусных остановках клеил, на рынке, у магазина и на заборах.

Она не могла отделаться от мысли, что Тихон лукавит, – наверняка, прилепил пару объявлений где-нибудь поближе к дому, а остальные выбросил. Но ведь не признается же! А ходить проверять госпоже Гримм не хотелось. В последние дни ее одолевали слабость и плохие предчувствия.

Она уже несколько раз писала по десятку объявлений – «Требуется компаньонка!» – и просила Тихона наклеить их в людных местах. Тот исполнял ее просьбу, но никто до сих пор не обратился к баронессе по поводу работы. Она допрашивала Тихона, тот клялся и божился, что делает все в точности, как велено. А место Эльзы пустовало. И это при том, что в Камышине свирепствовала безработица.

Ида Вильгельмовна недоумевала и пребывала в раздражении. Тут еще Ади отказывалась говорить с ней! Она упорно пряталась в блестящей зеркальной глубине, откуда ее тщетно вызывала баронесса.

То ли от сквозняка, потянувшего в окно, то ли по другой, более значительной причине, огонек свечи заколебался, дернулся и погас. Такого еще не бывало! Госпожа Гримм похолодела… у нее мороз пошел по коже. Зажигать свечу во второй раз она не рискнула, бережно протерла зеркало и поставила его в специально предназначенный для этого шкафчик с двумя створками. Шкафчик она запирала на ключ, а ключ носила с собой, на шее, в виде подвески на золотой цепочке.

Ну и денек сегодня. Сплошные неприятности!

Баронесса вдруг вспомнила, какой у Эльзы проснулся интерес к зеркалам, причем не так давно. Нет-нет, да и спросит что-нибудь то про венецианские зеркала, то про гадание. У русских девушек, мол, есть обычай запираться ночью в бане, чтобы никто не помешал, ставить напротив два зеркала и две свечи, и вглядываться в образовавшийся зеркальный коридор. Чтобы увидеть в зеркале жениха, надо повторять: «Суженый, ряженый! Покажись мне в зеркале!»

– Почему же ряженый? – спросила тогда баронесса.

Эльза смешалась, растерялась и не ответила.

– А в Германии так делают? – спросила она.

Позже она иногда возвращалась к разговору о зеркалах. Госпожа Гримм, как могла, удовлетворяла ее любопытство. От нее Эльза узнала о секрете венецианских мастеров, которые первые научились изготовлять стеклянные зеркала, о том, что в средние века церковь запрещала своей пастве пользоваться ими. Потому что якобы из зазеркалья на мир взирает обличье дьявола. Сейчас смешно слышать подобное, но в те времена люди боялись зеркал. Кстати, в России зеркало долго считалось заморским грехом и появилось в обиходе только в конце семнадцатого века.

Эльза внимала каждому слову, буквально впитывала информацию.

«Я ее не понимала, или она меня? – думала Ида Вильгельмовна. – Странная девушка. Любила говорить о Германии, о жизни немцев. Похоже, она была бы не против уехать туда. Надеялась, что я возьму ее с собой. А я… не имею понятия о собственном будущем!»

Однажды вечером они с Эльзой стояли на террасе и любовались курящимся в низине туманом. Лунный свет придавал ему голубоватую призрачность, казалось, туман разделяет два мира – тот и этот.

– По немецким поверьям, туман прядут ведьмы, «облачные жены», – сказала госпожа Гримм. – Они день превращают в ночь, а ночь, – в день.

– Как в сказке! – улыбнулась Эльза. – В детстве я зачитывалась сказками братьев Гримм. У вас такая же фамилия. Может быть, вы родственники?

– Нет.

– Теперь я не люблю сказки!

– Почему?

– В жизни любая история всегда заканчивается плохо…

Едва рассвело, Прохор отправился на место «побоища», где Бешеный накинулся на проходившую по улице женщину, а молодой сосед вступился за нее. Картина, которую он увидел, была ужасна. Кусты у забора выломаны, вытоптаны, – словно дрались не человек и собака, а два великана, – посреди этого разора валялся животом вверх труп страшного пса с дико вытаращенными глазами, с оскаленной пастью, по бокам которой засохли клочья пены. Чуть поодаль лежали брошенные Матвеем окровавленные вилы. Судя по всему, ими он и уложил взбесившееся животное.

Даже мертвый, Бешеный внушал старику опасения – он не рискнул подойти ближе и созерцал поверженного врага, стоя в двух шагах от него. Ну и ну! Видать, и вправду пса бешеная лиса искусала. Не дай бог, он успел заразить окрестных собак!

Своего Тузика дед еще ночью загнал в сарай, тщательно осмотрел и запер.

– Пущай посидить на карантине, – пробормотал Прохор. – Вдруг успел бациллу подцепить? Энта зараза хуже чумы!

Старик осторожно наклонился, стараясь не растревожить застарелый радикулит, подобрал вилы и, прихрамывая, зашагал к калитке Матвея.

Тот уже обливался за домом колодезной водой. Ранняя пташка! Прохор думал, что он первый встал, а оказывается, у молодых тоже бессонница.

– Я вилы принес! Куды ставить?

– Бросай здесь. Их вымыть надо, – улыбнулся сосед. – Та собака, наверное, взбесилась. Если она кого-нибудь покусала, – беда! Срочно пусть в больницу едут.

– Никто, вроде, не жаловался. А как твоя гостья-то? Оклемалась?

– Что ей сделается? Спит себе.

– Ты на ее при дневном свете получше погляди, – посоветовал Прохор. – Кажись, она баба пригожая. Так ты того… не теряйся!

– Может, я обет безбрачия дал, а ты меня на грех подбиваешь? – пошутил Матвей. – Нехорошо.

Старик сделал вид, что не расслышал.

– Ладно, пойду курей кормить, – заявил он, неодобрительно кивая головой.

Матвей растерся полотенцем докрасна, накинул на голые плечи спортивную куртку, взял охапку дров и пошел растапливать печь. Утро выдалось ветреное, студеное, на траву за ночь лег иней. Ему-то к холоду не привыкать, но гостью следует уважить, женщины любят тепло. Просыпаться в выстуженной комнате, умываться и одеваться, стуча зубами, им не по душе. И правильно. Каждому – свое! Мужчине – закалка, а женщине – нега.

Печка разгорелась, самовар поспел, поджарилась яичница. Матвей полез в погреб, достал соленых грибов, квашеной капустки собственного приготовления, моченых ягод. В Камышине он не признавал городской еды, готовил в печи, как бабка Анфиса, – электрическую плитку на всякий случай привез, но еще ни разу не пользовался.

Гостья застала его за завтраком.

– Садитесь, – предложил он. – Водки выпьем. Вам после вчерашнего не помешает.

– Где моя одежда?

– Я ее постирал. Когда высохнет – зашьем, погладим. Ее собака порвала! Вы чудом остались невредимы. Даже царапин нет.

Она стояла простоволосая, в длиннющей, до пят, бабкиной рубашке с выцветшей вышивкой по вороту и подолу; в шерстяных носках Матвея, которые он положил у кровати, вместо тапочек.

– Значит, мне все это не приснилось?

– Полагаю, нет.

– А… как на мне оказалась чья-то рубашка?

Она хотела спросить, кто ее раздевал, но постеснялась. Ясно, кто. Похоже, женщин в этом доме не водится.

– Спать одетой неудобно, – объяснил Матвей. – И потом… ваша одежда была вся в грязи, в собачьей слюне, простите, и в дырах. Есть подозрение, что на вас набросился бешеный пес, поэтому я все снял. Из предосторожности!

– Угу… спасибо.

Она все еще не отошла от шока, в который ее повергло вчерашнее нападение Бешеного.

– Вам нужно поесть, – сказал Матвей. – И выпить.

Она послушно села за стол, глотнула холодной водки, сразу охмелела. Со вчерашнего дня у нее маковой росинки во рту не было.

Матвей оценил ее внешность на троечку, – обычная фигура средней полноты, обычное лицо с правильными, не слишком выразительными чертами. Если бы не большие черные глаза красивой удлиненной формы и приподнятые к вискам брови, ее можно было бы назвать невзрачной. Но глаза и брови делали ее лицо приятным, даже весьма привлекательным. Лоб открытый, темные волосы ровно подстрижены, слегка вьются и достают до плеч.

– Вам не мешало бы попариться, – сказал он. – Очень успокаивает. Хотите, я истоплю баню?

– Да… пожалуйста.

– Вы ешьте! – Он придвинул к ней тарелку с яичницей и грибами. – Попробуйте грузди, я сам собирал.

Она смутно помнила, что с ней произошло вчерашним вечером, и напрягалась, пытаясь восстановить подробности. Она вышла из пыльного, пропахшего бензином автобуса, долго петляла по незнакомым улицам. Темнота сгущалась, а она шла и шла наугад, куда ноги несли. Уже давно нырнул куда-то, исчез из виду старик в фуражке… Сумка! У нее была с собой сумка!

– Где моя сумка?

– Здесь, – он показал в угол у двери, где на крючке висела небольшая спортивная сумка. – Ночью, когда вы уснули, я ходил на то место с фонарем, увидел в кустах сумку и понял, что это ваша. Там еще были вилы, но я их оставил до утра. Сегодня мне их принес сосед, Прохор Акимыч.

– Какие вилы?

– Которыми я убил собаку. Теперь вспомнили?

– Кажется, да… впрочем, не совсем…

Она надела на вилку гриб, отправила его в рот и разжевала, – вкусно. Настоящий сочный, хрустящий лесной груздь, а не магазинные шампиньоны! И вдруг в ее ушах, как наяву, раздался оглушительный собачий лай, яростное рычание, и она ощутила прыжок из кромешной тьмы жуткого лохматого чудища, толчок в грудь, сбивший ее с ног, зловонное дыхание собаки, треск разрываемой острыми клыками куртки…

– А-аа! – вилка упала на стол, а гостья прижала ладони к щекам и зажмурилась. – Собака! Она едва меня не загрызла!

– К счастью, пес не укусил вас и даже не оцарапал – только изодрал одежду, – успокаивающе произнес Матвей. – Вам повезло. Похоже, он взбесился! Это опасно.

Она помолчала, ковыряя вилкой яичницу. Аппетит пропал, хмель тоже выветрился. Пережитый вчера испуг напомнил о себе дрожью в руках, головокружением.

– И… что потом было? – с трудом вымолвила она.

– Я схватил вилы, выбежал на ваш крик, раздумывать было некогда, пришлось прикончить собаку. Вам, очевидно, стало плохо, и вы упали на землю, кажется, потеряли сознание. Мы с Прохором не знали, кто вы, куда направлялись, поэтому я принес вас к себе в дом, оказал первую помощь, привел в чувство… Вы были не в себе, молчали, потом сразу уснули. Вот и все. Кстати, удобно ли почивалось на бабусиных перинах?

– Почивалось… – повторила она. – Как вы интересно выразились. Сейчас так не говорят.

Матвей развел руками.

– Я старомоден, как этот дощатый стол, за которым мы сидим. За модой не гонюсь, в ногу со временем не подстраиваюсь. Со мной, вероятно, женщин одолевает смертельная скука, и они бегут от меня, как черт от ладана!

Она застенчиво улыбнулась, поправила волосы и… порозовела. Неужели застеснялась? Хороший признак – значит, нервное напряжение идет на убыль. Но кто она, почему не называет своего имени? Спросить самому? Не будет ли это выглядеть навязчивым?

– А где тот… старик в фуражке? Я все время шла за ним и в какой-то момент задумалась, отвлеклась, потом глядь – его и след простыл.

– Старик в фуражке? – не понял Матвей. – Он бросил вас посреди дороги?

– Не совсем. Я… впрочем, не важно.

Она занялась едой, а Матвей задумался. Барышня явно не торопится раскрывать карты. Не могла же она забыть, как попала на эту улицу и зачем? Значит, по каким-то причинам женщина не хочет рассказывать о себе. Что ж, ее право!

– Вы не здешняя, – заявил он с полной уверенностью.

Дед Прохор не мог ошибиться. Он знает всех, кто живет поблизости. Разве что эта барышня забрела сюда с другого конца Камышина? Тогда почему она молчит и, судя по всему, не собирается идти домой? Родные наверняка беспокоятся: ведь ее не было всю ночь.

Гостья продолжала вяло жевать грибы.

– Шли к кому-нибудь? Или приехали в гости?

– Спешите избавиться от меня? – усмехнулась она. – Я злоупотребляю вашим гостеприимством?

– Что вы! Вовсе нет! – смутился Матвей. – Ваша одежда еще не просохла.

Вчера, перед тем как бросить ее куртку, брюки и свитер в корыто с мыльной водой, он проверил карманы. Они оказались пусты, за исключением смятого обрывка бумаги. На всякий случай, Матвей отложил его в сторону. Это было объявление: «Требуется компаньонка с хорошей репутацией. Возможно проживание. Зарплата высокая. Адрес: Озерная улица, дом 9».

Уж не камышинская ли немка ищет замену «загубленной» домработнице?

Матвей встал, принес объявление и положил на стол перед гостьей. Она подняла на него глаза – ее длинные густые ресницы мягко загибались кверху.

– Это я обнаружил в вашем кармане. Извините, но люди иногда носят в карманах документы или деньги, поэтому…

– Я понимаю. Вы правильно сделали! Это объявление я увидела на автобусной остановке… и оборвала. Мне нужна работа. Вы подскажете, где находится Озерная улица? Я искала и заблудилась.

Матвей готов был поклясться, что она лжет.

Глава 6

Жена Ельцова по утрам собственноручно готовила мужу овсянку и творог с фруктами. Он неохотно ел. Безвкусная каша не лезла в горло, а на творожную массу с кусочками кураги и банана даже смотреть не хотелось. Вместо его любимого кофе со сливками в чашке дымился зеленый чай без сахара.

– Леля, нельзя было хотя бы яйцо пожарить? – не выдержал глава семьи. – У нас что, продукты закончились?

– В твоем возрасте пора переходить на здоровое питание, – невозмутимо произнесла супруга.

– Я здоровый человек, а ты меня кормишь, как язвенника!

– Будешь объедаться жареным мясом и пирожными, заработаешь язву, – не сдавала позиций Лилиана Сергеевна. – Здоровье нужно беречь. А ты о бизнесе печешься куда больше, чем о своем организме. Заболеешь, никакие деньги не спасут!

Юрий Тимофеевич потерял терпение.

– Боже мой, Леля, прекрати каркать! У меня действительно начинает ныть желудок, потому что я постоянно голоден!

– Каркать? – вспыхнула жена. – Вот, значит, как ты называешь мою заботу?! Если бы ты меня слушал, наша девочка не убежала бы из дома!

Это окончательно взорвало господина Ельцова. Он вскочил из-за стола, сделал круг по большой, напичканной бытовой техникой кухне, достал из бара коньяк, налил себе изрядную порцию и выпил.

– Ты же за рулем! – не преминула заметить Лилиана Сергеевна.

Ельцов старательно делал вид, что ему безразлично, куда делась Астра, – он нервничал скрыто, и подавленное беспокойство разъедало его изнутри.

– Надо было больше времени уделять воспитанию дочери! – взвился он. – Она у нас одна!

– Это ты был вечно занят своей работой. Девочка росла без отцовского внимания! – не осталась в долгу жена. – Она привыкла делать все, что взбредет в голову! А ты этому потакал! Видите ли, нельзя лишать ребенка самостоятельности! Вот и доигрались.

– Послушай, Астре, в конце концов, уже двадцать восемь лет, она вправе сама решать, где ей жить, куда ехать и чем заниматься. Надо было только предупредить нас заранее. В какое положение она меня поставила? Все вокруг знают, что я выдаю дочь замуж… и вдруг она собирает вещички и фьють! – поминайте, как звали. Как мне людям в глаза смотреть? Я уже продукты заказал на свадьбу, выпивку, ресторан снял. И что теперь? Извините, дескать, господа хорошие, невеста у нас маленько с приветом оказалась, уехала к двоюродной сестре в Богучаны. Так что не взыщите, торжество временно откладывается.

– Но… Юрочка… она ведь вернется? – Лилиана Сергеевна заплакала. – Не насовсем же она нас бросила?

– А когда, позволь тебя спросить, она вернется? Сколько нам ждать? Неделю, месяц, год? На потраченные деньги ей, разумеется, плевать, она же их не зарабатывала. Но о родителях она должна была подумать? Мы живые люди, между прочим! И никогда ничего для нее не жалели. Все самое лучшее – доченьке! А она нас имела в виду!

Лилиана Сергеевна кинулась к шкафчику, где стояла аптечка, накапала себе и мужу корвалола.

– Выпей, Юра…

Ельцов в сердцах оттолкнул ее руку, лекарство выплеснулось из рюмки.

– Да мне ведро этой гадости выпить придется, чтобы успокоиться! – гремел он. – Надо же, выкинула номер любимая дочурка!

– Ну, не кипятись ты так… Может, у них с Захаром ссора вышла? Она и сбежала. Проучить его хочет.

– Я с ним говорил. Он в полном недоумении.

– Астра просто из прихоти из дома бы не ушла, – покачала головой Лилиана Сергеевна. – Мы свадебное платье собирались покупать, в салон записались на прически. Там огромная очередь, надо загодя договариваться. Я ничего не понимаю! Что-то произошло, Юра. Не верю, что Астра могла так поступить без всякого повода. Она же… нормальная девочка.

– Вот видишь? Ты сомневаешься в ее нормальности. Я, признаться, тоже. Ну, случилась неприятность какая-нибудь, повздорила с женихом или еще что – так приди, поделись с родителями. Разве мы ей враги?

Ельцова всхлипнула, прижала руки к обтянутой сиреневым шелком груди.

– Ее надо искать, Юра!

– Как? Поднимать на ноги милицию? Чтобы вся Москва гудела? Мне стыдно, что я вырастил непутевую дочь, которая не уважает отца и мать, не дорожит честью семьи. Это позор, Леля!

– Что ты мелешь? – разозлилась жена. – Какой еще позор? Она что, обокрала кого-то, убила? Для тебя репутация… твоя дурацкая гордость дороже родной дочери! Я сама напишу заявление в милицию, раз тебе все равно.