Фактор фуры Гаррос-Евдокимов

Новый роман рижских авторов продолжает линию их предыдущих книг. Перед нами отменный триллер, стремительно набирающий обороты и в итоге из детективного «квеста» с загадочными смертями и жуткими совпадениями перерастающий в энергичный «экшн».

Юрия Касимова, невысокого полета провинциального российского предпринимателя, «кидает» его собственный друг и партнер. Оставшись без бизнеса, но зато с большими проблемами с местными авторитетами, он подряжается участвовать в странном научном эксперименте. В ходе этого эксперимента он должен за счет некого загадочного европейского фонда в течение месяца путешествовать по Европе и отсылать по электронной почте отчеты об увиденных в пути странностях. Путешествие, поначалу представлявшееся чем-то вроде бесплатной турпоездки, на поверку оказалось полным смертельных опасностей трипом, с чередой загадочных убийств, разборками организованной преступности с международными спецслужбами и мировыми заговорами с участием отставных звезд Голливуда.

Путь из страны в страну, который в соответствии с условиями эксперимента должен был быть спонтанным, выглядит кем-то направляемым. Удивительные события маскируются под проделки чьей-то дьявольски злокозненной воли. Однако на поверку весь этот криминально-конспиролигическо-приключенческий винегрет оказывается результатом череды почти неправдоподобных случайностей и совпадений. В этом, собственно говоря, соль романа.

На соответствующую мысль наводит и название книги - фактор фуры - выражение, означающее некую поправку на непредсказуемость, и настойчивый лейтмотив громких катасторф, в большинстве которых повинны трагические случайности.

Именно исследование роли случайностей в закономерности является целью странного эксперимента, в котором участвует главный герой «Фактора Фуры», но в действительности романа случайность перевешивает все закономерности. Сцепления форс-мажорных обстоятельств оказываются куда причудливее самых изощренных параноидальных построений. В общем, сколько ни строй Вавилонских башен, ни организуй тайных заговоров, ни изображай из себя Господа Бога, а все равно настанет момент, когда дурацкая случайность порушит все твои грандиозные планы, - такой вот гимн человеческой скромности.

Рижский писательский дуэт Гарро-Евдокимов дебютировал несколько лет назад с зубодробительным триллером под прихотливым названием «[Голово]ломка». Часть читательской аудитории восприняла книгу с восторгом (и было за что - саспенс там был что надо, да и филологическая квалификация авторов сомнений не вызывала), а часть - с отвращением (и, опять-таки, было за что - своей кровавой условностью действие романа слишком сильно напоминало компьютерную «стрелялку»).

Надо признать, что к третьему по счету произведению мастерство и профессионализм Гарроса-Евдокимова очень заметно выросли. Книга получилась очень цельная, воспринимается гораздо более гладко, и при этом от нее решительно невозможно оторваться, равно как и предсказать, что ждет за очередным сюжетным поворотом, а авторский кругозор если кому и уступает про ширине, то только, наверное, какому-нибудь уж совсем Умберто Эко.

Еще одно несомненное достоинство книги - информативные путевые заметки (судя по всему, в ходе работы над книгой Гаррос и Евдокимов действительно побывали во всех описываемых ими странах), перемежающиеся с интересным авторским анализом происходящих в Европе социальных процессов. Правда, бросается в глаза нелюбовь писателей к русским, мусульманам, неграм, женщинам (в книге они называются в лучшем случае «девками» и «тетками») и особенно молодым матерям (они все страшно орут матом на своих детишек), да и вообще всем людям. Но, по крайней мере, авторы берут полную ответственность за свою мизантропию, цитируя в начале книги надпись на майке прохожего: «У меня не предубеждений. Я ненавижу всех!».

Маша Гаврилова, КМ Литература

Предупреждение

Мы отдаем себе отчет в том, что на некоторых впечатлительных читателей данный текст может произвести впечталение русофобского. Не собираясь оправдываться, оговоримся лишь, что абсолютно вся приведенная в нем фактография и статистика, касающаяся России (как, впрочем, и Европы), - абсолютно документальна. Все мерзости русской жизни, описанные в романе, реальны - разве что локализованы авторским произволом в одном условном городе, тогда как в реальности адвокатов бейсбольными битами убивали в Москве, страусу из зоопарка ноги ломали в Ростове-на-Дону, а иностранцев резали в Воронеже. Да, разумеется, в подборе фактов мы были тенденциозны - но не клеветали на историческую родину ни в чем.

Впрочем, с таким же успехом мы заслужили обвинений в ненависти, например, к арабам… В ответ на все это можем только процитировать надпись, виденную как-то на майке прохожего: «У меня нет предубеждений. Я ненавижу всех!»

Благодарности

Мы искренне благодарим своих коллег Александра Краснитского и Марину Овсянникову за ценные консультации. Спасибо Янису Белевичу, Андрею Мальцеву, Полу и Ребекке из издательства «Чат-то энд Виндус», Луиджи из издательства «Мондадори» и Наташе из «Лимбус Пресс» - за полученную нами возможность съездить в страны, где происходит действие романа.

Спешим также засвидетельствовать свое глубочайшее омерзение чиновникам Латвии и Евросоюза, сделавшим все от них зависящее, чтобы лишить вышеупомянутой возможности нас в числе полумиллиона жителей Латвии нетитульного происхождения, - и вообще долгие годы по мере возможности портящим нам жизнь. Имейте в виду: мы вас тоже терпеть не можем.

Часть первая Сентябрь

1

В Европу я въехал совсем рано, на рассвете. Проморгался, зевая и размазывая по слегка одеревенелой морде остатки пунктирного дорожного сна, сгреб в несколько приемов разбросанное по двум соседним креслам тело, хрустнул каким-то из локтевых суставов, повертел головой, разминая затекшую шею… и увидел все - сразу и целиком, единым махом, с высоты этого моста, пропускающего под собой танкеры и сухогрузы: повсюду, насколько хватало глаз, огромный, ни на что из до сих пор мне известного не похожий город, огромный город и огромную воду, переходящие друг в друга и нигде не кончающиеся. Нагревавшееся у меня за спиной невысокое, цветное еще, красноватое солнце текло в зеркальных гранях столпившихся впереди высоток бизнес-центра, сигналило из автомобильных стекол, растворялось в настолько далекой, что едва различимой ряби Босфора (сквозь которую пробирались какие-то катерки и по которой скользили фигурные скобочки чаек); и поскольку я сидел слева от прохода, то с моей стороны был крутой Галатский холм с островерхой генуэзской башней, с вытянувшимися вдоль его подножия забитыми причалами, и за ним - прозрачный утренний блеск длинного, увиливающего за пределы поля зрения Золотого Рога, а за тем - кучкующиеся на манер опят на очередных холмах купола и параллельные стержни минаретов, а еще дальше - белесая поверхность Мраморного моря с расставленными по ней кро-ошеч-ными силуэтиками судов.

Ни одной мысли спросонья не успело оформиться в башке, был лишь прибалделый восторг и - наконец - то, чего я подспудно ждал с момента отрыва шасси «сто пятьдесят четвертой» «тушки» от мокрой бетонки чертовой родины, но дождался только сейчас, полтора дня спустя, в трехминутном промежутке между двумя континентами: чувство облегченного пофигизма, блаженной безответственности, счастливого отчуждения от всей этой дряни, всего свинства, к которому я был или не был причастен, в котором по своей или чужой вине изгваздался. От обыкновенного, предметного, брюшного - за собственную жизнь - страха. От стыда окончательного, показательного провала.

Вот так это и началось: скорость, высота, солнце, внезапное, полузабытое за последние лет сколько? - да уж чуть не десять с лишним - почти физиологическое ощущение свободы, плюс легкий сушняк после простенького местного винишка (что я полночи не скрываясь прихлебывал прямо из горла с попустительства молодого, сносно болтающего по-английски стюарда, или как его там, - пока сие окончательно не достало засевшего как раз на сиденьях позади меня другого турка, тоже из автобусного экипажа, но, видимо, старшего по званию, оказавшегося ревнителем не то исламских норм, не то общественного порядка, - этот второй по-турецки сделал втык молодому, а молодой тогда по-английски - мне…), плюс настойчивый голос мочевого пузыря: почему-то в Турции, даже в более чем приличных и современных машинах западных - я ехал на белоснежном «мерседесе» - марок, пусть и собранных здесь, в отличие от их европейских версий отсутствуют сортиры (тоже ислам не велит?), так что по пути им приходится регулярно тормозить…

Места этих остановок сами по себе стоили примечания, если не включения в отчет - здоровенные, вокзального масштаба павильоны, где в два часа ночи пребойко тусуются бесчисленные пассажиры постоянно сменяющихся на стоянке междугородних автобусов: хлещут вечный свой чай из вечных своих маленьких фигурных стаканчиков и даже лопают - глухой ночью! - блины, которые прямо тут же, у входа под навесом, сноровисто печет специальный мужик, а рядом с ним в стеклянном ящике взбивается белая масса, предположительно идентифицированная мной как айран. Здесь по-английски никто ни в зуб ногой, но не беда - в упор не въезжая в твое «tea» с акцентом, бармен прекрасно поймет простое «чай»: по-турецки это звучит точно так же… Я сидел там на каком-то парапетике под истошно иллюминированным сентябрьским небом, сонно передергивая плечами, курил духовитые здешние сигареты - и вдруг обнаружил по обе стороны от себя двух точно так же сидящих на том же парапете и так же курящих девиц: только обе были закутаны до пят и в хиджабах. Я понял, что странности начались.

Собственно, затем я сюда и забрался, такова была моя нынешняя забота, цель, предмет охоты. Месяц назад, заполняя латышевскую анкетку, в графе «профессия» я, подумав, поставил прочерк (хотя было искушение вывести «бизнесмен») - профессий за три с половиной десятка лет у меня было множество, включая не самые тривиальные, и менялись они часто; но последняя работа, та, которую я в результате этого тестирования и анкетирования получил, оказалась, безусловно, страннейшей из всех. Меня наняли коллекционировать странности.

«Куда Макар телят не гонял?», «Какого цвета число 7?», «В чем смысл жизни?»

Естественно, я решил, что меня разыгрывают. Больше - издеваются. Непонятно только было кто. Уж точно не Виктор - его я знаю тыщу лет: не вяжется с ним такое никак. У дядь Вити вообще с чувством юмора скверно. Мужик он славный, абсолютно надежный (качество в наши времена уникальное) - но больно серьезный, даже, прямо скажем, скучноватый… Доцент Латышев впечатления шутника тоже не производил.

(Доцент Латышев: слегка за сорок, длинный, худой, пижонистый. Ухоженная - почти педерастическая - бородка, несколько одутловатое лицо. Иронические глазки, манера скептически дергать углами губ. Сноб. Между прочим, он был доцентом кафедры матстатистики, что добавляло безумия в ситуацию.)

Потом Латышев с еще одним парнем посадили меня на стул, облепили датчиками и показали женский половой орган. Предельно крупно. На экране. И еще обгорелый труп в «позе боксера». Путина Вэ Вэ в кимоно. Полотно Эйч Ар Гигера. Двух огромных, складчато-жирных, бритых налысо совокупляющихся негров - мужиков… то есть не мужиков, конечно… в общем, отвратительно. Так я и сказал. Доцент требовал после каждой картинки не раздумывая, одним словом охарактеризовать увиденное.

…«Способен ли Бог сотворить такой камень, который сам не смог бы поднять?»

…«Опишите, по возможности подробно, наиболее привлекательный для вас сексуальный образ».

…«К какой из нижеперечисленных четырех групп вы можете себя отнести? 1. Люди, никогда не задумывающиеся о самоубийстве. 2. Люди, иногда думающие о самоубийстве. 3. Люди, угрожающие совершить самоубийство. 4. Люди, пытающиеся совершить самоубийство».

Знакомая, кстати, классификация. Я чуть было не написал: «К пятой группе» - она действительно входит в полный перечень и обозначается так: «Люди, совершающие самоубийство». Хорошо, будем серьезны. И даже честны. Вполне ли честно будет поставить галочку у цифры 1? Несколько поколебавшись, я поставил.

…«Страдали ли какими-либо формами психических расстройств?», «… Алкогольной, наркотической зависимостью?»

…«Принимали ли галлюциногенные вещества? Если да, опишите наиболее запомнившиеся галлюцинации».

Надеюсь только, до ментовки эта анкетка не доберется… Я добросовестно подумал и, по-прежнему чувствуя себя совершеннейшим идиотом, убористо вывел в пустых графах: «После приема трех таблеток „Противоядия ФОВ“ мне показалось, что меня атакует агрессивное пятнышко краски на ступеньках подъезда. Также мне показалось, что в лифте горит кнопочная панель».

…«Участвовали ли в актах геноцида, массовых убийствах, военных преступлениях?»

Интересно, на какой ответ они рассчитывают?.. (Позже Латышев объяснил - это стандартный вопрос некоторых посольских анкет для получения въездной визы, британской например; так что логика бюрократа куда извилистее любых вывертов психолога…) Ну извините, не сподобился.

…«Изложите самый, на ваш взгляд, смешной анекдот». Значит, так: «Пришел мужик наниматься на работу…»

Пришел мужик. Касимов Юрий Андреевич, гражданин Российской Федерации, 1970 года рождения, образование среднее, неженат. Фотография (да, не Джонни Депп, а на протокольных этих фотках вообще черт-те что выходит. «Ты на кого учился, - подкалывал меня Славка, - на невропатолога? С таким интерфейсом только в хирурги, военно-полевые, ампутации без наркоза проводить…»). К уголовной ответственности не привлекался. В актах геноцида не участвовал (но рассчитываю поучаствовать). Загранпаспорт? Нету.

Я добровольно даю согласие на участие в эксперименте Европейского фонда социальных исследований в облаcти гуманитарного моделирования, обязуюсь выполнять указания, соблюдать условия… Вознаграждение по окончании, в размере 2000 (двух тысяч) евро по курсу ЦБ РФ на день оплаты. В случае невыполнения… Об ответственности предупрежден…

- Понимаете, - Латышев дернул в своей манере сомкнутыми губами - в этот раз, как мне показалось, несколько даже смущенно, - весь смысл задания именно в том, что никакого конкретного, предметного задания у вас не будет. Я не могу вам сказать, чего мы ждем от вас - потому что нам нужно как раз то, чего мы НЕ ожидаем. На что обратите внимание именно и только вы: с вашим индивидуальным опытом, с вашим темпераментом, психологическим профилем - и чего, соответственно, не заметит другой. Объективную картину на основании статистической выборки будут составлять профессионалы - от вас же, от неквалифицированного и непредвзятого наблюдателя, требуются субъективные впечатления и свободные ассоциации… Или даже сколь угодно предвзятого - но пусть ваш взгляд будет ограничен не какой-то внешней изначальной установкой, а только вашими внутренними побуждениями. Вы кто по специальности? А, ну да… Но, может быть, вы слышали такой филологический термин «прием остранения»? Знаете, что это означает? Ну вот, нам ценно именно это естественное дистанцирование от материала, недоступное специалисту. Подмечайте странное. Не думайте о репрезентативности. Пусть специалисты вычленяют наиболее характерные, значимые, повторяющиеся факты - вы же, наоборот, давайте случайные, необязательные, неповторимые. Все, что невозможно предугадать. Поэтому я В ПРИНЦИПЕ, понимаете, неспособен сказать, что именно от вас требуется…

- Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что?

- Хм. Если угодно.

2

«Вам дается список государств, в пределах которых вы вольны перемещаться, - все соответствующие визы у вас будут. Но никакого маршрута вам никто не составляет. Более того, даже вам не следует его себе продумывать. Ваша задача - ездить как можно более непредсказуемо, непредсказуемо для себя самого. Выбор каждой следующей точки в идеале должен делаться сугубо спонтанно. Желательно - даже обязательно - проводить в одном городе никак не более трех дней. Сразу оговоримся - возможности загорать месяц на Лазурном берегу у вас не будет; если вы засидитесь на одном месте, тем более таком, Фонд, естественно, прекратит перечислять деньги. Но мы рассчитываем, безусловно, на вашу добросовестность…»

Ну, Ривьера не Ривьера, но три допустимых дня я себе на релаксацию все-таки положил. И даже не из постсоветского паразитического рефлекса, а из насущной необходимости и вообще в интересах дела - прежде чем браться за него, мне нужен был хотя бы короткий психологический карантин… В конце концов, Турция в их перечне имелась, а прямо из нашего захолустья летают регулярные чартеры в Анталью - хрестоматийная сезонная миграция нынешнего так называемого миддл-класса: той прослойки родимого жлобья, у которой хватает на большее, чем разведенный спирт, но на меньшее, чем Пхукет.

В принципе, курортную парадигму я не воспринимаю. До такой степени, что ни разу в сознательном возрасте ни на одном пляже не появлялся. Но сейчас требовался именно шаг из колеи, сбой в модусе вивенди - тем более что последний, кажется, все равно себя иcчерпал…

Впрочем, ни на какие три дня меня не хватило. Унылый современный город, голый бесконечный пляж, равномерно утыканный лежаками, крошечные огороженные загончики в море - дальше не заплывать, раскатистый мат выгоняющих путом пивко подраскормленных соотечественничков… Я в шестой или седьмой раз тупо вылез из разъедающей глаза воды, огляделся, плюнул… и через час уже проходил сквозь раму металлоискателя в дверях автовокзала.

Почти сразу за городом дорога - между прочим, отличная - стала забирать вверх, завилась некрутым серпантином, пошла крутить через Западный Тавр: желто-коричневые скалистые горы без особой растительности, неглубокие ущельица, карьеры с экскаваторами, откуда поднимаются видимые за много километров шлейфы пыли, кажущейся туманом. Потом - постепенно скрадываемая сумерками пустая равнина, торчащие прямо из нее серые скальные горбы, стайками бродящие черные козы… Деревеньки под черепичными крышами, городки c непременным и непременно насупленным Ататюрком на главной площади.

Потом - гонка сквозь ночь, горящие диковинные названия заправок, серпантины, туннели, из которых вдруг выныриваешь на мост над пропастью - чтобы, миновав его, снова нырнуть в туннель. Молодой стюард в белых перчатках (при том, что линия была сугубо местная и, помимо меня и двух блеклых англоговорящих девиц наискось через проход, в автобусе ехала исключительно турецкая публика, и - по виду - не самого изысканного разбора) разносил чай и кофе, я брал кофе - спать казалось глупым, - но все равно в итоге заснул…

Проснулся я от трубного, с блатными подвываниями, женского мата - им кончалась добрая половина моих ночей у Светки. Нет, упаси бог, сама Светка ни при чем, но прямо за стенкой ее спальни, отменно, как в любом совдеповском серийном бараке, звукоизолированной, соседи устроили детскую - в результате я получил массу возможностей позавидовать недоступному мне покуда родительскому счастью.

«… Блядь, ты че, урод, ты языка русского не понима-аэшь?! Кому было сказано выключить воду?! Козе-ел тупорылый!!»

Матушке, авторше реплик, было лет двадцать пять, сынуле, адресату, - лет семь. Семейкой они там были крайне небедной - что называется, благополучной… Адресат хрипло заорал, послышались звуки ударов с оттяжкой, по громкости судя - бейсбольной битой. «Что?! Что ты сказал матери, еб твою мать?! Закрой рот, бля-а-адь!!!»

Я натянул на голову одеяло и снова отрубился.

Вторично меня разбудили пару, наверное, часов спустя - уже мужской голосишко, какой-то паскудно-медовый, источник которого находился непосредственно в комнате. Он шутил - с выражением и едва сдерживаясь, чтоб не прыснуть самому:

- … Звонок врачу-гинекологу: «Привет, ты где?..»

Я вывернул морду из подушки. На телеэкране имел место страшно довольный пухловатый хлюст с насекомыми усиками. «… Так бы и сказал, что на работе!» Механический гогот аудитории.

- Свет… - пробормотал я страдальчески, не уверенный, что она здесь.

Но Светка была здесь - ржание пресеклось, а комната заходила в радостных, с улюлюканьем и подвизгиваньем, кабацких конвульсиях: «Ха-рра-шо! Все будет ха-рра-шо!» Я дернулся и опять крутнулся к ящику. Под логотипом МузТВ переваливался на месте старый жирный трансвестит в дикой шубейке, с бессмысленной судорожной бодростью твердя в микрофон: «Все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо - я это зна-аю…»

- Света!!!

Телевизор, кратко прошипев, издох, квакнули распрямившиеся диванные пружины. Я перекатился на спину - Светка, кинув пульт на одеяло, шаркала из комнаты. Это ей, стало быть, надоело, что я дрыхну до обеда - мало того что вчера… Светлана была страшным человеком - она никогда никого ничем впрямую не попрекала, ничего ни от кого не требовала, на моей памяти вроде бы даже голоса ни разу не повысила. Но делала все всегда по-своему. На возражения, если такие у кого возникали, опять же никак не реагируя.

Вчера… Я на всякий случай оглядел комнату, но ничего такого, конечно, не обнаружил. Какие-то воспоминания брезжили, но заниматься реконструкцией духу не хватало. На часах значилось двадцать пять первого.

Привычно содрогаясь под реанимирующим ледяным душем (не по своей воле - летом у нас в городе таких буржуйcких удовольствий, как горячая вода, не водится, кажется, нигде), слушая продавливающиеся сквозь заросшую мохнатой пылью вентиляционную решетку натужные ритмичные стоны (блюют или сношаются?..), я без охоты думал, что придется-таки объясняться - в свете вчерашнего-то безобразия…

Ну, и что я ей скажу? Что пью четвертый день, потому что все, чем я занимался последний год с лишним, пошло коту под хвост? Потому что я не сдержал обещаний, данных людям, которые на меня всерьез рассчитывали? Потому что очередная попытка сделать своими силами что-то путное закончилась так же, как заканчиваются все аналогичные попытки в этой стране?.. Я невидяще попялился в зеркало, провел ладонью по отрастающим волосам, натянул штаны…. Потому что человек, которого я знаю со школы, которого все это время считал своим другом, чуть ли не лучшим, с которым вместе мы столько сделали, столько провалили и столько выпили… этот человек кинул меня, всех нас, на бабки - вот так вот просто, с такой завораживающе-откровенной, пещерной, животной наглостью украл все деньги и свалил в неведомом направлении… Подставив меня, лично меня, перед такими ребятами и на такую сумму, что при несколько ином раскладе мне бы пришлось не только продать подержанную «тойоту» и панельную «полуторку» (все мое хоть сколь-нибудь ценное имущество) - но и остаток жизни в поте мурла пахать в счет долга… Это если бы у меня вообще остался - мне бы оставили - этот остаток…

(Как я все-таки легко отделался, а?.. Какой же я все-таки молодец, как это я правильно в свое время дружил с людьми! С людьми надо дружить, в особенности с крупными чиновниками мэрии…)

Я вернулся в спальню, выудил из обнаружившейся в кресле собственной куртки сигареты и зажигалку, некоторое время, пережидая приступ головной боли, посидел на подлокотнике.

…Потому что нет у меня больше сил - ни моральных, ни физических, ни финансовых (больше!) - тащить из этого тухлого, безнадежного, заплесневелого болота новых бегемотов… Вообще нет у меня сил существовать в этом пространстве по его законам, соразмерно его масштабам… Постоянно у самого себя осведомляясь: «А кто тебе сказал, что ты в сказку попал?..»

На кухне невыносимо верещал кран, за стеной опять вопили и дрались, в окне с вялым шуршанием бесконечно надувался на ветру и опадал невесть как и зачем привязанный к полуободранной ветке пустой целлофановый пакет. Мобилу надо проверить. Вытянув губами одну сигарету и уронив пачку, я свободной рукой снова полез в куртку. «… новый тариф „Шведский стол“! Супер-дупер! Заплати один раз - и звони до отвала!» Мессидж от Виктора. «Есть странное предложение. Перезвони». Какое может быть у Виктора предложение?.. Потом.

Пепелка, пепелка… На подоконнике. Все будет хорошо. Все будет хар-ра-шо… Я выдохнул сквозь зубы, поставил себя на ноги и двинул к окну.

На другой стороне узкой улочки маячил облупленный шестиэтажник. Напротив моих окон располагалась швейная мастерская: видно было сидящих за машинками девок. Дома кругом лепились разноцветные и разновысотные, в большинстве неопрятные. Cушилось на крыше белье, над соседней торчал минарет. Внизу орали по-турецки, неслись автомобильные гудки и треск мотороллеров, завывала азиатская попса. Прокопченные пацаны лет семи - десяти припустили за грузовиком, догнав, один за другим cхватились за задний борт кузова, чуть проехав, пососкакивали. Я задавил в пепельнице бычок, машинально подцепил новую сигарету, но сунул обратно - многовато курю…

Отель назывался «Адонис» и имел место на Зlifte Gelinler Caddesi в Кумкапи, на европейском берегу, всего минутах в пятнадцати ходу от самой Айя Софии - причем было бы вдвое меньше, если б не приходилось петлять по уличным лабиринтам. В принципе, это все был туристический суперцентр, район громадных исторических мечетей - но уже в ста метрах от последних осыпались двух-трехэтажные трущобы: крашенные вразнобой или не крашенные вовсе деревянные дома со вторым этажом, нависающим над крохотным тротуарчиком полуметровым козырьком. Каждое четвертое, не реже, здание оказывалось руиной без стекол, крыши и перекрытий. Полуголые дети в грязных подворотнях возились в кучах песка. И среди всей этой этнографической затрапезности, чтоб не сказать нищеты, вдруг - свежеотремонтированный трехзвездочный отель, еврообразный банковский офис.

Офис… Суешься в первый встретившийся посмотреть курс лиры (и моментально завязнуть в нулях): кондиционеры, компы, клерки в белых рубашках - тоже, впрочем, тянущие, подобно всем слоям местного населения в любое время суток, чаек из стеклянных вазочек… И тут входит с улицы бомжевидный бородатый старикан в хламиде и с несколькими парами матерчатых шлепанцев в руке, на все помещение общаясь с отутюженным операционистом, протягивает ему одну пару поверх стойки, через некоторое время получает обратно - эту ли, аналогичную… Доставать фотоаппарат я постеснялся, но, сев в первом же кабаке, раскрыл лаптоп и запротоколировал все для доцента.

Там, в компе, уже ждала первой отправки заказчикам целая толпа стамбульских эксцентриков: от водилы глухо заблокировавшей узкую улочку с активным траффиком цистерны, который, задумчиво стоя со своим шлангом, игнорировал гудки, до чистильщика обуви, не поленившегося с жалобными криками «Эфенди, эфенди!» просеменить, неся пузо, скамеечку и ящик с бесчисленными щеточками, тряпочками и металлическими цилиндриками, целых два квартала после единственного моего случайного взгляда в его сторону - в итоге таки нагнавшего жертву и расправившегося с нею… То есть поначалу я совсем опешил, потому что, потный и запыхавшийся, он только попросил сигаретку. Потом поинтересовался, уэр я, значится, фром. Потом полунасильно принудил поставить ногу на его скамейку. И не успел я оглянуться, как шух-шух - тряпочкой, щеточкой, мыльной водой, какой-то маслянистой дрянью… Девять миллионов лир. (Около пяти евро то бишь.) Сколько?! А вот не зевай.

Я заколотил их всех в казенный ноутбук под тентом ресторанчика на набережной Каракёй с видом на выпершую из зелени парка Гюльхане потерто-розоватую, кряжистую, крепостных кондиций Святую Софию, под ангорское, как кошка, вино и вкусную рыбу дораду, поднял взгляд… Практически над моей головой покачивались ноги в резиновых сапогах. Тьфу-тьфу, нет - просто магазинчик туристическо-рыболовного экипа по соседству: в витрине ножи и газовые горелки, а брезентовый комбинезон с герметично приращенными сапогами повешен из рекламных соображений на сук дерева. Я полез за «Кодаком».

Пока мой фоторепортаж напоминал когдатошнюю юмористическую рубричку «Что бы это значило?», а текстовые файлы - путевые заметки в абсурдистском жанре (как бывает абсурдистская поэзия или театр). Понятия не имею, это ли им надо. Экспериментаторам. Впрочем, они сами не имеют об этом понятия. Более того - не желают иметь из какого-то специфического принципа.

«Случайность. Нас интересует фактор случайности. То есть то, на чем нельзя строить расчет по определению. Но без учета чего не будет верен ни один расчет…»

3

…Что за черт? Почему Алик?.. Откуда - здесь?..

С Аликом я познакомился некогда через Варю (благодаря ей круг моих знакомств расширился изрядно). Варька приятельствовала и дружила с массой совершенно разных людей - иногда довольно неожиданных. Я сам человек коммуникабельный и с кем только не пересекался по всяческим поводам - но большинство моих контактов имело все-таки более-менее деловую подоплеку. Варя же привлекала людей сама по себе (мне ли не знать) - не только как красивая женщина, но и просто как человек крайнего обаяния. Не могу сказать, что в свое время это ее свойство мне так уж нравилось - я не без неприятного удивления обнаружил в себе способность к самой пошлой ревности… Но к Алику я не ревновал никогда - хотя они с Варей были приятелями древними и достаточно близкими.

Уж не знаю, на какой почве они в свое время сдружились (правда, этого я и про многих других ее знакомцев не мог взять в толк). Не знаю, как вышло, что с Аликом сдружился я сам. Это было странное занятие - дружить с Аликом. Наверное, подобным образом выглядела бы дружба с представителем какой-нибудь совсем далекой культуры, вроде бушмена или даже разумной негуманоидной расы.

Алька - Альберт, как я ненароком прознал, по паспорту - был невероятно, неприятно даже, как-то по-бухен-вальдски тощ, но при этом чрезвычайно физически силен, имел беззлобно-прохиндейскую, слегка запущенную внешность разжалованного домового, загадочное чувство юмора (как правило, вовсе не реагируя на явные шутки, он вдруг грустно, сожалеюще улыбался в самых неожиданных местах монолога визави, заставляя того чувствовать себя идиотом) и страсть всей жизни. Алик был фанат змей. Гадов. Аспидов. Не просто фанат, а еще и профессиональный змеелов: работая в «несезон» у нас в городе разнорабочим на стройке, каждую весну он срывался в Среднюю Азию - в апреле, когда на Копет-Даге, в долине Мургаза, в Кызыл-Кумах появляются проснувшиеся после зимней спячки кобры и гюрзы.

Впрочем, промышлял он и дома, в наших пригородных лесах - гадюк: ловить этих (после полутораметровой, толщиной в запятье, дьявольски сильной и совершенно непредсказуемой гюрзы), по его словам, было как грибы собирать. Примерно как с грибами Алик с ними и поступал: жарил на сковороде и ел прямо с костями (печень и сердце предварительно слопав сырыми), варил якобы пользительный при женских заболеваниях бульончик, настаивал незаменимую, спросите у китайцев, для потенции водку (при том, что сам был абсолютным трезвенником). А однажды, занесенный неведомым ветром в телепрограмму «Сам себе режиссер», он безоговорочно победил в конкурсе «Слабо?», выпив перед камерой разбавленного гадючьего яду.

Аликова «змеемания» распространялась на все без исключения сферы его странной жизни и бесчисленных занятий: он мог читать многочасовые лекции о мифологических змиях - нагах, василисках, уроборосах, апопах, мичибичи, мармарину, кинасутунгуру, аврага могой, ахи будхнья; он всерьез носился с идеей организации гадючьего питомника, напирая на валютную ценность змеиного яда (и даже заявился с этой идеей в мэрию - правда, без предложения отката, так что безрезультатно); он, будучи неплохим художником, змей рисовал - абсолютно на всем, включая собственноручно изготовляемые амулетики, «фенечки», побрякушки - например, на китайских шариках.

И вот именно такие шарики, со змеиным, страшно похожим на Аликов, узором я видел здесь и сейчас, в Царьграде, на берегу Золотого Рога в руке невероятного, как все здесь, включая туристов, индивида…

Еще в середине третьего, последнего моего дня в Стамбуле я не имел ни малейшего представления о том, куда направлюсь завтра. Будучи добросовестным исполнителем, я настроился решать все в самый последний момент и максимально «от балды». Невозможно было - да и не хотелось, если честно, - отделаться от ощущения игры, вполне себе детской. «Пойди туда, не знаю куда…» В безумии всего этого предприятия было что-то от наркоты: с эйфорией и привыканием - я явственно «подсел». Да и предмет поисков оказывал влияние - вот так психиатры «заражаются» от пациентов…

Размышляя в подобном духе, я забрел на набережную близ Галатского моста. Вечер потихоньку подступал, но жара пока не думала спадать. Солнце густо бликовало в воде, тяжело лежало на плечах - не без отстраненного злорадства я прикинул, что дома сейчас, скорее всего, поливает и плюс десять. Плавал обильный мусор, мелкие волны чмокали борта пассажирских суденышек.

Вдоль набережной выстроились лодки с навесами - на них горели жаровни, пламя высовывалось сквозь прутья решеток, валил немудрящий, но убедительный дух жареной скумбрии. Словно форсящие своей ушлостью ребята, балансируя в этих покачивающихся корытцах, ловко перекидывали рифленые рыбные ломти с боку на бок, подхватывали, совали в разрезанную вдоль булку, совали туда же зелень и помидоры, булку совали в бумагу, получившееся - тебе в руки: практически одним движением. Два миллиона.

Найдя свободную скамейку, я жевал сей «рыбургер» с удивившим меня самого аппетитом. Толпа вокруг галдела и перемещалась, на шоссе за спиной сигналил транспорт. Меж корабельных носов в умопомрачительно синей перспективе висел высоченный пролет моста в Азию, куда ползла непрерывная цепочка ртутно-блестя-щих крошечных машин.

Я не сразу идентифицировал неожиданный звук - рефлекторно повернул голову влево и тут же отвлекся на зрительный ряд. Замечательный тип сидел на соседней скамейке, несомненный турист, да eще из разряда клоунов. Эдакий престарелый хиппарь: выцветшая драная джинса, бахрома, шнурочки-веревочки, седые патлы по плечам. Развалился хамовато, длинные джинсовые ноги в каких-то диковинных шузах вытянул в толпу - перешагивайте. На роже - диссонирующие с общим стилем ультрахайтековые темные очки, изо рта торчит, кажется, зубочистка. В правой руке перекатываются, таинственно позвякивая, китайские шарики - этот-то звук поначалу и привлек мое внимание… Хорош, хорош, полное пугало. Не зафиксировать ли для эксперимента?

Я невольно пригляделся… потом стал всматриваться специально - хоть и искоса… Шелестящий звон, непрерывное движение - он катал шарики умеючи, даже я чуть не замедитировал…

Когда я понял, в чем дело, - уставился уже на самого «хиппаря», причем почти не скрываясь. Высокий, профиль породистый, лет, поди, под семьдесят… престраннейший сапиенс. Нет, кем-кем, а соотечественником мой сосед не был, и что за обстоятельства могли свести его с Аликом, я не представлял. Хотя где теперь сам Алька - сколько я о нем не слышал?..

Алька пропал года четыре назад. Дела у него давно шли не ахти - экзотическая профессия денег не приносила (безбожно дороги были авиабилеты в Туркмению, спрос на яд падал, серпентарии закрывались, фармацевтика перестраивалась на синтезированные лекарства), он все намыливался свалить далеко и с концами: то в знакомую до каждой кочки Среднюю Азию - водить туристов по змеиным местам, то вообще в Индию с ее королевскими кобрами… Но куда он уехал в итоге, не знал ни я, ни кто-либо из общих знакомых. Вдруг, думаю («по шизе»), этот хрен и впрямь с Аликом где-то пересекался?..

Пока я соображал, как бы пограмотнее, в смысле аглицкого, да повежливее пристать к незнакомому человеку со странным вопросом, человек вдруг порывисто соскочил со скамейки и зашагал в сторону Галатского моста. Я машинально встал и пошел следом, все еще конструируя в голове «икскьюз ми фо сач э стрейндж квесчн, бат»… «Хиппарь» действительно был высок - никак не ниже моих метра восьмидесяти - да еще, как стало видно, имел военную эдакую выправку. Правда, шел какой-то дерганой походкой - делал через каждые десять - двадцать шагов словно зачаточные танцевальные па. А один раз даже невысоко подпрыгнул на месте. На него оглядывались.

И чем дальше я шел за ним, тем яснее мне становилось, что ни черта не буду я догонять этого трехнутого старикана - и не потому, что он, кажется, и точно всерьез трехнутый, а потому что… Я понял, что не хочу ничего узнавать про Алика - и даже вспоминать о нем больше. Я ведь годами о нем не вспоминал - да и сейчас по чистой случайности… И дело не в Алике - просто он принадлежал тому периоду моей жизни, возвращаться к которому не имело смысла. Тем более что это - как я убедился, опять про Варьку думая, - до сих пор небезболезненно… В конце концов, тогда я сделал свой выбор. Сделал сознательно, отдавая себе полный отчет, что совершаю необратимый поступок. Ну вот и не будем об этом.

Но за стариком я все-таки плелся - теперь ради него самого. За несколько дней «эксперимента» у меня успел выработаться охотничий навык: вам нужно странное? Вуаля самое что ни на есть…

Мы шли уже по мосту - сначала по неразводящейся его части, по променаду нижнего яруса, мимо ресторанных столиков, мимо выносных стендиков-витринок с соблазнительно выложенными на льду рыбно-моллюс-ковыми инсталляциями. Зазывалы, как это тут водится, чуть не за руки хватали, пытаясь затащить в очередное заведение, - один, я видел, прикопался к моему «хиппарю»: выгодного, понимаешь, клиента узрел. Дедок, однако, не стал подобно мне вяло качать головой - он остановился и вдруг сам хлопнул этого турка по плечу. Завязался бурный, с жестикуляцией диалог - я не слышал, на каком языке. В ходе него «мой» опять ахнул визави по плечу - да так, что тот пошатнулся. И еще. И опять. И стал наступать на него, вопя что-то, грозящее перекрыть уличный гвалт, норовя снова врезать открытой ладонью. Секунда-другая - турок бесславно ретировался. Дед вроде даже хотел последовать за ним в глубь заведения - но ограничился тем, что поменял местами стулья за соседними пустыми столиками.

Становилось интересно - я продолжал следить за психом из нормального любопытства. Променад кончился, мы - псих, я следом - поднялись на верхний ярус. Здесь вдоль перил расположились шеренгой рыбаки - длинные многоколенные удилища, голые загорелые спины. Четверо сидели прямо на асфальте, вокруг чего-то, мною не видимого, - мой «объект» подошел к ним, нагнулся… отобрал у одного что? - ложку… зачерпнул, кинул в рот, двинул дальше. Едоки пялились ему вслед. Проходя мимо, я увидел сковороду, в ней рыжее, непонятное, вкуснопахнущее.

Сойдя с моста, «объект» сразу свернул влево. Тут, на набережной, обнаружился рыбный рыночек. Под тентами стояли тазики, мимо которых мы неторопливо проследовали друг за дружкой. Для создания проточного эффекта в тазики сунуты были шланги, вода переливалась через края и по специальным канавкам стекала прямо в Золотой Рог. Рядом переминались-перекликались продавцы, валялись на клеенках сточенные до узких полосок разделочные ножи. В тазах чего только не мокло. Пеламида выпростала наружу алые и фиолетовые кольца жабер. Грудой лежали розоватые кальмары. Сиренево-сизым пупырчатым блином растекся осьминог. А заглянув в один таз, я даже слегка оторопел - там, еле помещаясь, свернулась здоровенная рыба-черт: морда поперек себя шире, из зубастой пасти почти целиком состоящая, бугры-шипы-отростки, жуткие белые буркалы… Это вот его такое - кушать? Как бы оно само тебя - не того…

Кстати!.. Я цапнул из рюкзака «Кодак» и запечатлел для европрограммистов людоедскую придонную улыбку.

«Объект» тем временем уже поднимался на холм. Улицы переплетались, переходили в лестницы, и на каждой был базар. Узкие - солнце не проникнет - ущелья меж домов в строительных лесах, на первых этажах - сплошь лавки, торгующие всем, чем угодно, ассортимент разложен прямо на земле: садовые инструменты, пластмассовые корыта, бензопилы, антиквариат, ковры; тут же крошечная будочка сапожника, в которой едва помещается он сам… «Объект» поглядывал на всю эту рыночную экономику вроде бы заинтересованно, совался в двери. Вышел из очередной с приобретением - по-моему, это был строительный уровень: метровая ярко-красная палка, которую он сначала заложил за шею, как коромысло, а потом и вовсе стал стучать по мостовой одним концом на манер трости.

Часа полтора, если не больше, мы прошлялись так, исходив Бейоглу и окрестности; стало смеркаться. Слежка, как ни забавен был «объект», мне надоела (палка, кстати, у него из рук тем временем исчезла). Я совсем уж было решил оставить старичеллу в покое, когда он, не иначе сам умаявшись, приземлился за столик уличной кафешки близ подножия граненого недоскреба.

Кафешка была не бог весть - пластиковые столики под красными клетчатыми скатерками, - но с видом: за перилами, под отвесным бетонным многометровым обрывом cпускалась влево-вниз широкая магистраль, а перед глазами распахивался рассеченный Золотым Рогом город и закат над холмами.

«Объект» взял чай - разумеется, в вазочке; я, варвар, попросил пива, но пива у них не водилось, так что пришлось чаевничать тоже. Впрочем, здешний чай, сколько я ни пробовал (они его тут наливают непременно из самоваров и пьют с кусковым рафинадом), хорош был всегда. Рюмочки-вазочки, правда, совсем несерьезные, граммов хорошо если сто, - так что тянут его будто крепкое: маленькими глотками, медленно и раздумчиво.

Я медленно делал маленькие глотки и раздумывал. По магистрали внизу плотно валили машины, сквозь их шум и клаксоны долетали стоны муэдзина из громкоговорителя на минарете почти затерявшейся в каше крыш небольшой мечети. Закат висел точно над какой-то высоткой на том берегу - странным пунктирным ярко-красным овалом в серых облаках, контурным нимбом. Небо расслоилось: над землей сивая дымка, подколотая дальними минаретами, выше - тающая розовая полоска. Еще выше клочковатые разрозненные облачка тремя параллельными вереницами быстро плыли к Мраморному морю - «с милого севера в сторону южную».

Я старался не смотреть - хватит, в самом деле, - на моего психа (он сидел через два пустых столика), но разок случайно оглянулся - тот был в своем амплуа: так и не сняв очков, разложил на скатерти полдесятка фотоснимков среднего формата и непрестанно, сосредоточенно, двигая одновременно обеими руками, как наперсточник, менял их местами. (… Откуда у него все-таки Аликовы шарики? Или просто похожий узор?.. Да нет - уж больно характерная манера. Ладно - пусть останется загадкой, она всегда интереснее отгадки…)

Наверное, следовало открыть лаптоп, но было лень. Вились вокруг чуждые тюркские фонемы. По Золотому Рогу ползли кораблики. Черными силуэтами чертили в небе редкие чайки. Тускнел закатный нимб.

Происходящее по-прежнему с трудом умещалось в голове - и не проходил восторг: хотя радоваться вроде бы было особенно нечему.

Можно сказать, что всю жизнь я так или иначе пытался воевать с абсурдом. Развитие абсурда, наступление хаоса в масштабах страны куда как символично синхронизировалось с моей биографией: я отчалил в свободное плавание, уйдя с пятого курса мединститута, за девять месяцев до ГКЧП и за год с небольшим до Беловежской пущи. С тех пор все вокруг непрерывно, хотя и с неравномерным ускорением, разваливалось, разрушалось, разлагалось, а то немногое хиленькое, кособокое, что в периоды относительной стабильности ухитрялось вырасти, сложиться, структурироваться, - загибалось столь стремительно и неотвратимо, как будто и возникало для того лишь, чтоб подчеркнуть безаль-тернативность всеобщего распада. В условиях которого и люди вели себя соответственно - занимались мародерством.

Не один, не два, даже, наверное, не полдюжины раз меня без лишних церемоний ставили перед фактом: более-менее сносно существовать в данных условиях можно только так - в унисон распаду. Пользоваться распадом, тем самым его усугубляя. Но уж больно противно было. Стыдно. Западло.

Я никогда не верил, что существуют способы радикально переломить процесс - как, например, никогда не искал его причин в политике. Но я всегда считал: если ты, лично ты, полагаешь себя человеком осмысленным и ответственным, способным и желающим делать что-то стоящее, конструктивное, - делай. Это единственный метод противостояния хаосу и разрухе - на индивидуальном уровне. На уровне конкретной работы, которую просто нужно выполнять хорошо (не ради вознаграждения, а ради нее самой). И успешность противостояния зависит лишь от количества индивидов, так поступающих. Вот и будь одним из них…

Не без некоторого пафоса я цитировал декабриста Николая Тургенева: «Нельзя же не делать ничего оттого, что нельзя сделать всего!» Но видит бог, это не только за полбанкой декларировалось. Я - МЫ - ведь и работали. Более того - работали ХОРОШО. Вопреки активному сопротивлению на всех уровнях. Вопреки тому, что затеи наши - так бодро начинавшиеся и даже приносившие деньги - обламывались в итоге одна за другой, с фатальным, безнадежным, злорадным постоянством…

Пятнадцать без малого лет, раз за разом. Я, конечно, нарывался - ну и нарвался в конце концов. Еще, действительно, дешево отделался… Но намек - понял.

Когда Латышев предложил мне участие в их эксперименте, я только для виду нахмурился. На самом деле я сразу купился - не вопреки явному безумию и вероятной бессмысленности затеи, а благодаря им. Это было как раз то, что нужно, - в тот момент. Прямая противоположность тому, чем я занимался всю жизнь.

Всю жизнь я абсурду сопротивлялся. А тут мне открытым текстом предложили стать агентом абсурда, охотником за ним, коллекционером его. Всю жизнь я старался работать максимально ответственно. А тут главное, что от меня требовалось, - безответственность…

И вот надо же - пьяноватая радость, отрешенная легкость, какая-то новая, словно бы чуть чужая гармония. Или так отзывается отряхивание праха с ног?.. Или просто - морской воздух?

Красноватая гамма крыш бурела, серела и тонула в темноте - параллельно вскрываясь огнями. Затеплилась подсветка минаретов. Слева, по мосту Ататюрка, сплошным потоком фар пер транспорт. Кораблики были видны теперь лишь тесно собравшимися горящими точками. Давно опустел очередной стаканчик, сумасшедший старик ушел. В конце концов поднялся и я - и тут увидел белеющий на его столе прямоугольничек: оборотная сторона одной из фотографий, видимо забытой.

Пару секунд я колебался, но любопытство победило. Я как бы невзначай подошел, подобрал глянцевую бумажку. Было уже так темно, что изображение различалось плохо - какое-то здание… Я подсветил зажигалкой.

Глухая стена одноэтажного домика - халупы, сарая. На ней - по-английски из баллончика: «The same shit everywhere». [1]

1

То же дерьмо везде; дерьмо везде одинаково (англ.).

[Закрыть]

Только фоном у этого сарая - античные развалины с колоннами. Причем какие-то, кажется, знакомые, хрестоматийные… Ну да, собственно, - Парфенон.

Вот, хмыкнул я с неким даже удовольствием, и определились со следующим пунктом. Куда уж случайнее.

4

- Ну пройдешь собеседование, тесты какие-то. Я их критериев отбора не знаю, но не думаю, что должны сильно придираться… - Он вышел на крыльцо и остановился. - Могли не мыться…

Оказывается, снаружи наладился дождь - и довольно сильный. У дверей Банно-прачечного комбината N 15 молча курила компания одинаковых плотных мрачных молодых людей.

- А мы не мылись, - говорю рассеянно, застегивая куртку, - мы парились… Я так тебя понял, что это месячный халявный туризм.

- Ну, что-то вроде. Если я сам правильно понял. - Виктор, морщась, сбежал с крыльца.

- И что, к ним еще не ломанулась толпа? - Я торопливо пошел за ним. - На халяву-то…

- Ну, они это мероприятие не очень афишируют. - Он бибикнул сигнализацией. - Во-первых, методика еще на глубоко экспериментальной стадии, во-вторых, она какая-то беспрецедентная, доселе небывалая - в общем, раньше времени шум лишний не нужен, - плюхнувшись на сиденье, он снял очки, критически их оглядел и принялся протирать, - дабы не срамиться в случае провала и сохранить эксклюзив в случае успеха… Тем более что немалые, судя по всему, деньги кто-то на исследования отстегивает. Короче, все делается в основном через личные академические контакты. Просто у нас в универе всем занимается Паша Латышев - а мы с ним, можно сказать, кореша.

- По блату меня пристраиваешь?

- Если все выгорит - с тебя банка чего-нибудь тамошнего аутентичного. - Он осторожно тронулся. - Эйропейского.

- Ну, я еще сам гляну, - я приспустил свое стекло, - что за народ. Как-то все это странновато выглядит. Честно говоря, как разводка какая-то. Неяcно только, кого разводят…

- Пчел, пчел… Да не, Юр, ты о чем. Пашу я очень хорошо знаю.

- Я вот тоже думал, что знаю одного кента. - Я мрачно затянулся.

Виктор быстро покосился на меня, ничего не сказал. Разумеется, он был в курсе истории с нашей студией и со Славкой (потому, собственно, и сделал это парадоксальное с переходом в сюр предложение).

- Твой Латышев же с физмата? - спрашиваю.

- Ну.

- А тут - социологические исследования…

- А это, между прочим, весьма модная в современной науке штука. Применение к социологии и конкретно к конфликтологии математического аппарата. И компьютерное моделирование социальных процессов, вооруженных конфликтов; попытки прогностики. Не слышал о таком? В Америке, по-моему, ставили эксперименты - загружали чуть ли не в «Крэй» кучу статистических данных на момент начала конфликта и получали его описание почти без отклонений от реальности… Я, конечно, в естественных дисциплинах порядочный чайник, но суть там вроде бы в том, что на социологию переносят физические законы и математический аппарат. Моделируют социальные процессы как физические…

Вдоль улицы Передовиков тянулся бесконечный бетонный забор, густо покрытый свастиками, надписями про русский порядок, Россию для русских и смерть черным.

- … И есть один парень, из наших, между прочим, Артур такой Белянин, эмигрант, в девяностых эмигрировал. В Англии он, кажется, сейчас живет. Светило завтрашнего дня. Он тоже работает в этом направлении, в направлении математического моделирования социальных процессов. Прогнозированием занимается, компьютерные программы составляет. Репутация у него, правда, довольно неоднозначная - одни его полагают шарлатаном, другие - чуть ли не гением, совершившим революцию в науке. Революционность его метода якобы в том, что в своих программах он пытается учитывать фактор иррационального. Они в каком-то виде включают то, чего любой машинный анализ вроде бы по определению чужд, - интуицию… - Виктор свернул к университетскому крыльцу и стал искать, где припарковаться. Дождь на глазах выдыхался.

- Это как?

- Только не проси объяснить. - Он отстегнулся. - Во-первых, подробности держатся в строгом секрете, во-вторых, без владения соответствующей теоретической базой ты в этих делах мозги вывихнешь. Но в общих чертах… в максимально общих и насколько я сам въехал… Иди, иди, - с чуть испуганной брезгливостью двинул Виктор головой в сторону неслышно возникшей у машины девочки. Она было безропотно пошла, но тут заметила меня, вылезшего из джипера.

Мы с ней знали друг друга. Звали ее Илона, лет ей было шестнадцать-семнадцать, но выглядела она гораздо младше, дай бог, чтоб на четырнадцать - и сквозь эти четырнадцать пробивались черты запущенной старухи. Она, наверное, была бы даже симпатичной - если бы не отсутствие половины передних зубов, волосы колтуном, серая, дряблая, утопленнику в пору кожа одновременно страшно худого и болезненно опухшего лица. Тихая, молчаливая до бессловесности, Илона жила c десятком других беспризорников возраста от десяти до восемнадцати в подвале моего подъезда, куда они влезали через щели в фундаменте, недоступные ни для одного взрослого.

Они спали там на обмотанных стекловатой трубах с горячей водой, нюхали тряпки, пропитанные «туликом», растворителем (клей «Момент», от которого балдели некогда еще мои одноклассники, окончательно стал легендой прошлого после того, как производящий его завод купили немцы и поменяли химсостав продукта, отчего тот перестал торкать), кололи в вены, а когда вены были сплошь истыканы, то куда попало невообразимую дрянь грязными шприцами, почти все они были заражены ВИЧ и гепатитом C, и те немногие, кто дотягивал до совершеннолетия, умирали уже не беспризорниками, а бомжами. Их дружно ненавидели и почему-то побаивались все жители подъезда, хотя были они совершенно безвредны, даже попрошайничали обычно в центре, подальше от места, так сказать, жительства; их регулярно отлавливали и бескорыстно избивали менты, иногда возвращая после этого в областной детдом, откуда они при первой возможности сбегали.

Я молча достал лопатник и протянул Илоне пятьдесят рублей - она чуть вжала голову в плечи, едва заметно, спазмом, извинительно улыбнулась, сцапала бумажку маленькой грязной рукой и быстро, наращивая шаг, двинула за угол - с ментами на этой улице все было в порядке.

Виктор слегка покачал головой. Мы пошли ко входу.

- Ну-ну?

- Ну, банальность. Сколь бы обширен ни был массив исходных данных для компьютерной прогностики, он всегда будет неполон. Он все равно есть результат сознательной сепарации. Невозможно же учесть вообще все факты, могущие повлиять на развитие ситуации, приходится так или иначе отделять существенное от несущественного. Но ведь на него, на развитие, влияет еще и именно несущественное, всегда есть момент случайности - нечто по определению не учитываемое… - Он сделал движение рукой в сторону вахтерши. - Не спрашивай меня, что он придумал, этот парень, но суть якобы в том, что в исходные данные он наряду с обязательными вводит ряд принципиально необязательных, случайных. Помимо объективной статистики - абы что, субъективный вздор.

- Но ведь тот, кто будет определять необязательное, совершит аналогичное насилие над материалом, только с обратным знаком…

- Вот. На то и нужны добровольцы. Ряд совершенно разных людей, действующих независимо друг от друга и исходя из своих чисто личных реакций и ассоциаций…

Мы зашли на кафедру (сильно захламленную странной конфигурации комнату), поздоровались с вялой девицей в углу.

- Чушь выходит… - помотал я башкой, садясь на указанный Виктором стул. - Если этот наблюдатель, тем более множество будут действительно сваливать данные без малейшей системы, как бог на душу положит - а в противном случае это уже не случайность и все лишается смысла, согласись, - то твои аналитики получат такое количество настолько разнородных исходных, что… Я не знаю про программу, я, например, не способен такую вообразить, ну да допустим, она и впрямь революционна, - но понятно же, что обработку такого объема даже «Крэй» не потянет. Тем более что «Крэй» - он же действительно американский, существует в нескольких экземплярах и используется для нужд военного ведомства… и АНБ, кажется…

- А вот это момент, который, насколько я понял, держится в секрете. - Виктор хмыкнул, врубая электрочайник. - Техническое, в смысле, решение. Какое-то, похоже, там у них ноу-хау.

- Квантовый компьютер? - хмыкнул я в ответ.

- Не ко мне вопрос.

- И кто ж они такие, эти экспериментаторы?

- Некий крутой европейский фонд. В чем его интерес? Как раз в масштабной, в рамках всего ЕС, если не шире, социальной прогностике. Ну, будущее новой Европы, последствия объединения, возможные конфликты и их предотвращение… В Евросоюзе же сейчас, ты в курсе, большие непонятки: население большинства стран не хочет расширения, а власти его упорно продолжают; одни страны за сокращение иммиграции, другие - против… В общем, кто-то там что-то лоббирует, деньги вкачиваются через все эти фонды-программы… Какие-то игры политических интересов, может, еще и неафишируемых, вплоть до военных и разведовательных - конфликтология, сам понимаешь… - Он разлил кипяток по кружкам.

- Где ЕС, а где мы.

- Ну так я говорю: наблюдатели им требуются совершенно разные. C разным опытом и культурным багажом. Набор проводится с миру по нитке - буквально. И в провинции нашей они набирают как раз потому, что считают, что мы тут изрядно отличаемся не только от европейцев, но и от тех же москвичей - все равно другой угол зрения. А у тебя, смотри, все, что надо, как на заказ: образование…

- Незаконченное.

- Да какая разница? С какого ты курса ушел?

- С пятого.

- Тем более… Определенная эрудиция - раз, опыт работы в совершенно разных областях, то есть широкий кругозор, - два, причем способности как естественника, медика, так и гуманитарные, допустим, журналистские…

- Издательские, скорее. Да уж… способности… - Я обратил внимание, что на каждой собственной реплике саркастически крякаю.

- … К тому же свежесть взгляда - ты же в Европе, если не ошибаюсь, вообще никогда не был.

5

Поздний вечер, переходящий в ночь. Толпа на Истик-лаль. Призывное свечение магазинчиков и жрален. Я свернул с туристического большака и через пару кварталов снова очутился в грязном, стремноватом, не поддающемся разматыванию с помощью ни одной карты галатском клубке: петли, повороты, круто вверх, круто вниз…

Тут развалина, здесь заколоченный дом, там обрушенный балкончик. Висит белье. Груда мусора. Мусор россыпью. А вот и мусорщик. Мусорщик-экстремал: юный турок, на огромной скорости чешущий - то бешено семеня, то скользя на подошвах - под гору, подгоняемый в спину инерцией гигантского тюка на колесиках. Чуть споткнешься - накроет и погребет…

Бродили коты - тощие, бесшумные, внимательные. В окне на втором этаже сибаритствовали два мясистых аборигена топлесс - возлежа на подушках со стаканчиками чаю (буквально на подоконнике), вели беседу, из недр сочилась тягучая местная попса. В закутках-тупиках таились совсем уже не туристические кебабные-чай-ные с битыми пластмассовыми столиками и окостеневшими над неизменными вазочками завсегдатаями, закрывшиеся булочные (в витрине - одинокий батон, столь же одинокий турок с бумажкой-ручкой - за соседней решеткой), парикмахерские. И еще парикмахерские. Без числа. Вполне работающие - посреди ночи. В полдвенадцатого, двадцать три тридцать, сидит клиент с намыленной мордой, к нему примеривается цирюльник с опасной бритвой; на стене - портрет Ататюрка.

…Бог мой, что забыли на этом восточном базаре лощеные страсбургские чинуши и заумные британские программисты?! А ведь Турция значится не только в выданном мне списочке, но и в кандидатах на членство в ихнем Евросоюзе. России, кстати, нет ни там ни там - не вышла, значит, рылом… Допустим, рыло (что касаемо родины) и впрямь не самое европейское - но Турция… Ну понятно - политика, натовское военное братство…

Каракёй была пуста по позднему времени. С Босфора дул теплый ветер, в воде, как мусор днем, колыхались сейчас огни обоих берегов.

Я перебрался через мост на свой берег. Продавцы «рыбургеров» переместились с лодок к лоткам, неотличимым от полевых кухонь, - скумбрия продолжала прилежно шкворчать и пахнуть. Рядом, во мраке, некто продавал свежих мидий из большого металлического бидона.

…Конечно, Турция не Европа. Это не недостаток, это не достоинство - просто очевидная инакость. И глубинная суть инакости - в том именно, что невозможно даже сравнивать, сопоставлять в оппозициях «дикий - цивилизованный», «бедный - богатый». Поскольку здесь совсем другие критерии цивилизации и достатка…

Под стенами великих мечетей гудели кабаки - но поесть в это время, я знал, было уже нельзя, а спиртного здесь не держали - из-за близости святынь. Зато все курили кальян - включая белобрысых евротуристов: официант ставит сверху на сложносочиненную высокую (до уровня столешницы) конструкцию узкую цилиндрическую жаровенку, ты присасываешься к мундштуку - буль-буль-буль - и отваливаешься в диванчик, на коврик, к подушкам… И везде играют в нарды. И - чай, чай…

…Турция, кстати, и не Россия, подумал я (реализуя, как и положено русскому путешественику, с точностью до наоборот приснопамятный анекдот: даже при виде члена - о доме думая, о доме… Впрочем, насчет члена - это я зря).

Достоинство. При всей шумности, местами жуликоватости, любви к приставаниям на улице и прочих мало сопрягающихся с представлением о privacy чертах местных этим людям - в целом - безусловно, знакомо чувство собственного достоинства. Умение услужить без подобострастия. Отсутствие хамства. При изобилии ментов и металлоискателей - никакого чрезмерного фискального рвения. Визовые формальности меня вообще покорили - даешь десять евро и без разговоров получаешь марку в паспорт прямо в аэропорту; а знаете, через какое бюрократическое чистилище проходит русский из, допустим, Эстонии для того, чтобы попасть в Россию?.. Как не вспомнить тут наши домашние прелести вроде всеобщего метания между хамством и холуйством, всегдашней и повсеместной готовности унижать и унижаться, наших родимых ментов и чиновников, чья единственная функция в системе мироздания - испортить жизнь (вплоть до насильственного пресечения) максимальному количеству людей независимо от гражданства и национальной принадлежности…

В «моем» районе за полночь еще была самая жизнь. В скверике столпотворение, на мостовой пацанва рубилась в футбол. Тут же у полицейского участка как иллюстрация к досужим моим мыслям - копы с автоматами.

…В здешней жизни, в поведении этих людей, даже при всей внешней хаотичности, суетливости быта, ощутимо по крайней мере наличие единой, укорененной системы координат. Системы представлений, правил, традиций. Отсюда, наверное, и ненатужность, отсутствие истерики и агреcсии - и в бардаке, и в правоохранении… Все то, чего ни хрена нет дома. Там же нет не то что опор - подпорок, не то что традиций - привычек, ничего не то что надежного - хотя бы постоянного. Никакой уверенности - ни в завтрашнем дне, ни в себе, ни в ближнем. Даже в том, что дважды два - четыре…

Одно вечное, дезориентирующее, порождающее ужас и остервенение ощущение вакуума…

Ладно… Почти месяц я могу за чужой счет отдыхать от родины. И вообще расслабляться…

То есть это я так думал.

В гостинице я спросил у портье, могут ли они мне помочь в смысле билета в Афины на завтра, и получил заверения, что непременно, мол, сэр, в лучшем виде. Поднялся в номер, слазил в душ, откупорил бутылку Tekkirdag Rakisi - и только тут заметил на тумбочке эту папку. То есть я, зайдя в номер, мазнул по ней взглядом, но как-то проигнорировал - а теперь, присмотревшись, подумал: откуда она взялась? Какая-то внутригостиничная сервисная информация, реклама?.. Самая обыкновенная канцелярская пластиковая папка - зеленая, жесткая, непрозрачная.

Я плеснул в стакан сорокапятиградусной ракии, сел на кровать и придвинул папку к себе. Внутри была довольно толстая пачка компьютерных распечаток - по большей части ксерокопированных. Латиница, абcолютно непонятная - наверняка турецкий. На рекламу не похоже… Крупноформатная «отксеренная», но хорошего качества черно-белая фотография: здоровенный решетчатый эллипсоид, кажется, охваченный пламенем… Дирижабль. Горящий падающий дирижабль. Я вгляделся в сопроводительный текст и одно слово таки опознал: Gindenburg. Катастрофа «Гинденбурга», ну конечно.

Я хлебнул из стакана. Мы со Славкой когда-то спорили: ракия - она виноградная или анисовая (никто из нас обоих на родине напитка не был и апеллировал к смутным воспоминаниям о сувенирных бутылках знакомых-туристов)? Выяснилось, что - анисовка, причем довольно резкая…

Я перевернул несколько листов и обнаружил новую фотку. Старинной конструкции огромный винтовой самолет (на каждом крыле по три двигателя и еще один сверху над кабиной). Самолет был снят снизу, и на крыльях отлично прочитывалось: Максим (на правом) Горький (на левом).

Полуголый, я полулежал на кровати со стаканом в руке и заинтригованно листал непонятную подборку. Сперва я решил, что тема ее - гигантомания в авиации и воздухоплавании, но скоро наткнулся на изображения американских космических челноков, потом - на «Титаник». Катастрофы. Самые знаменитые технологические катастрофы (прилагались кадры взрывающегося шаттла «Челленджер» и обломков «Колумбии», обгоревший шлем астронавта). Что еще?.. Ага, сверхзвуковые пассажирские самолеты: Ту-144, «Конкорд». Действительно, «тушка» же в свое время громко навернулась на салоне в Ле-Бурже, а «Конкорды» после падения одной машины во Франции и гибели всех пассажиров (несколько лет назад) вроде бы совсем сняли с эксплуатации… Веселенький набор.

Я захлопнул папку. Ну, и к чему бы это? На что они хотят намекнуть постояльцу?.. Очередная загадка загадочной турецкой души - Восток, как известно из тов. Сухова, дело такое… Кажется, этот город поставил себе целью не разочаровать меня и накормить странностями, раз уж за этим я сюда явился, до отвала. Или это какая-то тонкая реакция мироздания на cтоль специфический интерес - охотник за абсурдом начинает его притягивать и провоцировать?..

Я натянул майку, вышел из номера и отловил коридорного. Только по-английски он, как и большинство местных, даже занятых обсуживанием иностранцев - если общение с последними не является их прямой профессиональной обязанностью, - не сек ни бельмеса. Я подумал, пересилил лень и спустился к портье.

Извините, вот, нашел в номере - что это? А разве это не ваше? Нет-нет, не мое. Сорри, мы думали, это вы оставили. Кто-то оставил утром во дворе, мы решили, что это вы, и отнесли к вам в номер. (Во внутреннем дворике, в древесной тени, они по теплому времени года сервировали завтрак.) Нет-нет, не мое, да и на турецком тут все, а я, сами видите… Ах, еще раз извините.

Но для «работодателей» моих я этот «катастрофический привет» тоже занес - на десерт…

Send.

В моем собственном почтовом ящике решительно ничего интересного не было. Да и кому, собственно, мне писать?.. (Легкое эхо все того же ощущения: неприкаянность и одиночество - прах с ног…) Одно только письмо - с неизвестного «яхушного» адреса. К тому же нечитаемое: абракадабра на экране, бессмысленные символы.

Delete.

6

Греческие странности начались для меня еще до того, как наш «Боинг-737» приземлился в Греции. На рейсе авиакомпании Olimpic к завтраку подали два комплекта столовых приборов: пластмассовый и металлический. Это при том, что на борт - в соответствии с нынешними, после 11 сентября, антитеррористическими мерами - запрещено проносить даже маникюрные ножницы и пивные открывашки… Так что большую часть недолгого, пятьдесят минут ровно, перелета я брюзгливо думал на тему несовместимых со здравым смыслом коллективных психозов, свойственных благополучным, зажорным и толерантным обществам ничуть не в меньшей степени, чем всем остальным.

В Афинах, в аэропортовской кафешке, куда я устремился за пивом (вчерашняя ракия давала о себе знать), я чуть было не усомнился, в том ли направлении летел, не в прямо ли противоположном: барменша (первый человек в этой стране, с которым я осуществил хоть какой-то вербальный контакт) ответила мне на чистейшем русском, пусть и с анекдотическим южным прононсом. Тетка оказалась из Симферополя. Говорит, наших тут мимо нее шляется предостаточно, и идентифицировать соотечественника для нее не бином Ньютона.

Рожа моя и впрямь, видимо, отмечена национальным колоритом - всю жизнь получаю подтверждения (типичный диалог с новым знакомым: «Касимов? Ты что - чеченец? А репа - типично русская…» - «Во-первых, фамилия у меня, если уж на то пошло, не чеченская, а татарская. Во-вторых, сам знаешь, кого обнаружишь, ежели любого типично русского поскрести…»). И вот странно (хотя, видимо, характерно) - нет чтоб сейчас родному языку порадоваться: я, оттого что нацпринадлежность мою опознали, почувствовал себя скорее неприятно. Чувство было спонтанное и малообъяснимое - но отчетливое. Что-то сродни неловкости. Недаром ведь говорят, что за границей русские на своих обычно реагируют плохо… За границей, блин, - а дома что, хорошо?..

Перед подписанием контрактика доцент Латышев долго стращал меня на тему недопустимости перерасхода казенных средств. Слушать это было довольно унизительно, но я его понимал: в режиме предельно вольного плавания, с кредиткой, дающей доступ к счету богатого и безликого европейского фонда, кто угодно поддастся на соблазны. В общем, согласно доцентовым указаниям, летать мне следовало исключительно эконом-классом (а где возможно, перемещаться по земле), селиться только в самых недорогих отелях и прилежно сохранять чеки-билеты - ежели я рассчитываю еще и на две премиальные штуки. Самолет в Афины стоил экспериментаторам сто тридцать шесть евро в эквиваленте, а поиск дешевой гостиницы закончился на улице Фламарион в отеле «Эрехтион» - действительно недорогом, зато с честным названием: шагнув на крохотный балкончик своего номера, справа я увидел на подпертой кипарисами столовой горе столь знакомый заочно Акрополь, как раз развалинами Эрехтиона ко мне и повернутый.

Слева поднимался чуть асимметричный конус горы Ликабет с белым навершием храма Святого Георгия, белые спутниковые тарелки расселись на крышах, белел между ними Парфенон, и висел вдали, в блекло-голубом, абсолютно безоблачном небе маленький белый овал не похожего на «Гинденбург» дирижаблика.

Виктор позвонил утром следующего дня - я пил, что твой Плейшнер, кофе (как почти везде здесь, отменный) вперемежку с холодной водой за уличным столиком при пустом по раннему времени кафеюшнике на променаде неподалеку от своего отеля. Когда засигналила казенная «Сонька», я долго не мог сообразить, что это по мою душу. И звонок у моей собственной (оставшейся дома) трубы другой, да и просто который уже день мне в голову не приходило, что кто-то может хотеть здесь по телефону - меня… И кто знает номер этого, Латышевым выданного под расписку мобильника - если я сам его никому не говорил? Определитель бездействовал.