Мышьяк за ваше здоровье Арсеньева Елена

АВГУСТ 2001 ГОДА, ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД

Александр открыл глаза и тотчас опять зажмурился – так ударило светом. В памяти возник образ ярких ламп, горящих над операционным столом, и его обдало враз жаром и холодом: «Как? Почему я здесь? Попал в аварию? Когда?» В то же мгновение почему-то остро запахло смородиновым листом, и этот запах-воспоминание вернул память о случившемся: вот он дерется с Серегой, настигшим его под прикрытием этой самой смородины, вот подбегает еще кто-то, какая-то женщина, Александр ее и не разглядел, потому что она набежала сзади, но, наверное, пнул довольно сильно, так как она отлетела в сторону и уж больше не приставала; вот он отшвырнул и Серегу и ворвался наконец в дом, вот оказался лицом к лицу с бронзовой маской… и в этот миг его настигло осознание дикости и бесконечной детской глупости своего поступка.

Порыв неописуемой ярости, который понес его вслед за поганцем Серегой, явившимся со своими пошлыми угрозами, и пригнал его сюда. Александр не пожалел даже денег на такси до Зеленого Города, лишь бы поскорее дать выход своей ярости! Этот порыв помог справиться с неслабой защитой Сереги и прорваться-таки в дом, но там иссяк так же внезапно, как вспыхнул. То есть оскорбленное достоинство продолжало будоражить кровь, но теперь Александр понимал, что поступать надо было иначе. На утонченное оскорбление нужно было ответить столь же утонченным оскорблением, а вовсе не этой базарной выходкой. И он даже почувствовал, что в какой-то степени понимает человека, стоявшего сейчас напротив него и глядевшего странными синими глазами – слишком, небывало синими, особенно в сочетании с бронзово-лиловым отливом кожи. Не то призрак, не то инопланетянин… Еще неизвестно, как бы он сам, Александр Меншиков, вел себя с людьми, заклейми его жизнь таким лицом.

И это было его последней сознательной мыслью. Потому что вслед за тем он ощутил укол в спину, ощутил, как содрогнулось все его тело, словно тысячи недобрых рук вцепились в каждый нерв и принялись дергать и теребить их. Это была даже не боль, это было некое вселенское потрясение… а потом все исчезло – чтобы вернуться только сейчас: ударом света по глазам.

Он чувствовал себя совершенно обессиленным, беспомощным, как дитя. Противная дрожь в похолодевших руках и ногах, голова пустая… Типичные ощущения после поражения током, потому что, конечно же, свалил его с ног не вульгарный удар по макушке и не «романтический» выстрел в спину, а прикосновение электрошокера. Это содрогание нервных окончаний, которое испытал Александр, прежде чем кануть в беспамятство, – его ни с чем невозможно спутать.

Он приподнялся на локте, огляделся. Или люди, получившие удар шокера, обретают способность в бессознательном состоянии перемещаться в пространстве, или кто-то унес его из дома «бронзовой маски» и свалил в этом тихом местечке на берегу пруда. Неведомому «кому-то» можно только посочувствовать: ведь носить такого громилу – удовольствие маленькое… Скорее всего, его донесли до машины, может, до того самого «Круизера», который Александр видел ночью, – а уж потом увезли сюда. Да какая разница, впрочем? Теперь надо сообразить, где он находится, все еще в Зеленом Городе или вообще бог весть где.

Ну, для начала надо бы все-таки встать. Он кое-как переместился из положения полулежа в положение полусидя, а потом и на четвереньки. Подниматься на ноги пока не рисковал… полное впечатление, что вот-вот ветром сдует!

На лбу выступил пот. Забавно: самого колотит ознобом, а в то же время вспотел. Это от слабости, понятное дело. Александр встал на колени. Где-то был носовой платок, в каком-то кармане…

Стоп! А это что такое?!

Наверное, от удара током у него начало множиться в глазах. В данном случае размножились доллары. Было четыре сотенные бумажки, стало… Александр, не веря глазам, ощупывал каждую, рассматривал, снова и снова пересчитывал: было четыре сотенных, они на месте, но к ним прибавились двадцать пятидесятидолларовых купюр.

Александр стоял на коленях и тупо перебирал деньги, вспоминая люто блеснувшие ему навстречу неестественно-голубые глаза. И постепенно складывалась картина случившегося: доллары, конечно, не сами размножились – их сунул ему в карман этот, «бронзовая маска». В качестве компенсации за удар шокером – и в качестве оплаты молчания. Господи, или он не понимает, что, окажись на месте Александра другой человек, тот же Витек, шофер, его запросто можно было такими методами подвигнуть на самый вульгарный шантаж! Заставить «бронзовую маску» размножать свои баксы в геометрической прогрессии! Вроде бы человек не первой молодости, поживший уже, должен был чему-то научиться. А ведет себя как идиот.

Осторожно, чтобы не завалиться на бок, Александр повернулся и посмотрел налево, где возвышался трехэтажный, окруженный высоким забором дом. Поверху ограды шла колючая проволока – даже отсюда видно, как поблескивает она на солнце. Что характерно, ринувшись вслед за Серегой на штурм этой цитадели, Александр прихватил старую куртку, чтобы набросить на проволоку и форсировать таким образом забор. С курткой теперь можно проститься, факт.

Где-то там, за широкими окнами, наверняка стоит «бронзовая маска» и смотрит на поверженного докторишку, который копошится на берегу, перебирая деньги и глупо озираясь.

Даже злиться на этого больного сил нет. То есть их вообще просто нет, сил-то: Александр еще не вполне пришел в себя. И смех разбирает – какой-то кретинский смех. Да, уж Витек бы сейчас с этими долларами развернулся, расправился бы, обошелся бы с ними как надо! Чесанул бы в кусты – только его и видели, не дал бы полюбоваться своей растерянностью.

Полюбоваться? Ну, если «бронзовая маска» и впрямь стоит за каким-то из этих окон, пусть на здоровье любуется тем, что сейчас сделает «поверженный докторишка»!

Хотя нет, это не дело. Трава зеленая и бумажки зеленые. Надо перебраться вот сюда, на полоску желто-серого песка… И Александр пополз на коленях по берегу, раскладывая бумажки ровной цепочкой и придавливая их камушками, которые нащупывал в песке.

Краси-иво! Этакое бежево-зеленоватое абстрактное полотно в стиле кого-нибудь там… И сюжет вполне сюрреалистический. Деньги на песке…

Сюрреалистический сюжет был уже вполне завершен, когда чуть поодаль, в кустах, обступивших берег пруда, раздалось странное переливчатое завывание. В голове Александра, все еще слегка затуманенной вольтами, которые ему пришлось «принять на грудь», спонтанно возник образ родимой «Скорой помощи» с надписью «Интенсивная терапия» над ветровым стеклом. Потребовалось несколько секунд, прежде чем до него дошло, что это совсем рядом звонит сотовый телефон. Еще несколько секунд понадобилось, чтобы сообразить: сотовый не просто так в воздухе болтается или на земле валяется, а лежит в чьем-то кармане. И обладатель этого кармана находится совсем близко.

Кто он? «Бронзовая маска»? То есть он не из своего дома разглядывает дерзкого типа, а из-за кустов подсматривает за его барахтаньем в песке?

Вспышка ярости добавила адреналина в кровь, помогла окрепнуть мышцам. Александр довольно резво вскочил с колен и побежал к кустам. Правда, довольно трудно было назвать в полном смысле слова бегом его передвижение на еще неверных ногах, но добежал он до кустов довольно быстро – и столкнулся лицом к лицу с человеком, прижавшим к уху сотовый телефон.

И невольно отпрянул – это был не «бронзовая маска», а Серега.

– Опять ты! – воскликнул Александр, стиснув кулаки. – Что, еще баксов привез? Давай выкладывай, на песке места много!

Серега глянул на него с ненавистью, но и шагу вперед не сделал. Только выставил вперед свободную руку, останавливая порыв Александра, и сказал:

– Погоди. Тебя велено… – И тут же поправился, заметив вспышку ярости в его глазах: – Петр Федорович просит тебя приехать. И еще… это… – Видно было, что слово нейдет с его уст: – Он извиняется. Он просит тебя… помочь ему. Спасти его.

МАЙ 2000 ГОДА, НИЖНИЙ НОВГОРОД

Багаж у Марины и в самом деле оказался не маленький: синтетический мешок из-под сахара, наполненный каким-то не то порошком, не то мукой, не то сахаром, огромная сумка с какими-то бренчащими предметами, другая сумка, набитая книгами, третья – мягкая, очевидно, с одеждой… Особенно тяжелым оказался мешок.

– Там глина, – с виноватой улыбкой пояснила Марина, когда Петр с видимым усилием взгромоздил мешок в багажник. – Очень хорошая каолиновая глина, которая идет на производство фарфора и фаянса. В порошке, понятное дело. Я ее развожу до нужной густоты и добавляю в нашу, из Дивеева, – получается отличный цвет, практически белый. Хорошо смотрится.

– Вы глину из Москвы везли? – ужаснулась Анна.

– Что вы, я с утра пораньше, сразу с московского поезда, успела на «Керамэл» при заводе «Орбита» смотаться, там иногда продают глину таким, как я, любителям, правда, только огромными мешками. Ладно, зато подольше хватит. Многие вообще пользуются одной этой глиной, а я люблю ее в другие породы добавлять. Я вообще люблю экспериментировать с материалами. Это ведь только кажется просто – взял глину, слепил. На самом деле тут такие тонкости есть… Скажем, в Китае мастера готовили глину по четверти века. Дед закладывал влажную фарфоровую массу в нарочно для этого вырытую яму, где она лежала годков двадцать пять. Тут уж он раскапывал эту яму, но не прежде, чем со своим внуком заложит новую. Наши русские гончары тоже имели такие глинные ямы, обшитые бревнами, – глинники. Минимум три месяца дозревала в них глина, а то и несколько лет.

– Но ее ведь надо потом обжигать, я так понимаю? – спросила Анна. – У вас есть особая печь?

– Ну да, муфельная. Хотя можно и в обыкновенной обжигать. Но в обычной печи трудно регулировать силу огня, можно запросто загубить изделие. Я раньше газовой духовкой пользовалась для мелкой пластики: фигурок типа дымковских, сувенирчиков каких-то, бусин крупных. Лучше всего обжигать в консервной банке, там хоть какой-то температурный баланс соблюдается. Но гончарные горны – вот самая лучшая штука! Если обживусь в Зеленом Городе, построю себе такой.

– Как построите?

– Да очень обыкновенно. Из глины, кирпичей или гранитных камней и решеток-колосников.

– Но это же трудно?! – недоверчиво воскликнула Анна.

– Совершенно нетрудно. Правда, сохнуть горн будет долго, недели две, а если погода влажная, еще дольше. А строить его, конечно, хлопотно, кропотливое это дело, но не трудное, мне уже приходилось этим заниматься. Муфельная печь удобна, ничего не скажешь, но она какая-то бездушная, что ли. А ведь гончарное ремесло – это как раз ремесло прежде всего обжига. Горн – печь, это вы знаете, как словесник. В старину говорили не «гончар», а «горнчар», но потом первое «р» редуцировалось для удобства произношения.

– Что-то я такое слышала, а может, и нет, – не очень уверенно отозвалась Анна. – Даром что словесник, а знаю далеко не все. Кстати, точного значения слова «керамика» не знаю. Это просто обожженные гончарные изделия или они должны быть глазурованными, чтобы так называться?

– «Керамос» по-гречески – глина. Всякие глиняные изделия, обожженные или нет, – это керамика. Неглазурованные поделки профессионалы называют черепок.

– Довольно непочтительно, – усмехнулась Анна. Она сидела уже вполоборота к Марине: интересно все-таки слушать эту фанатку гончарного ремесла!

– Зато точно. В том смысле, что необожженная поделка хрупкая, в любой момент рассыпаться может и обратиться в черепки. А вот обожженные изделия стоят по тысяче лет. Глиняные амфоры – постоянные находки археологов. В скифских курганах и в пирамидах в них по сию пору сохраняется зерно. Думаю, Диоген знал, что делал, когда поселился в глиняном сосуде!

– Как – в глиняном?! – изумилась Анна. – Он же вроде в бочке жил!

– Ну, это весьма вольное толкование исторической правды! – покачала головой Марина. – Никаких бочек не было в ту пору в Греции, бондарное ремесло рождалось в странах, изобиловавших лесом, а какие уж такие леса в Средиземноморье? И вина, и всяческий сыпучий товар там держали в амфорах, в лучшем случае делали соломенную оплетку.

– Анюта, водички не осталось? – перебил вдруг Петр. – Пиво кончилось, а у меня в горле пересохло.

Анна достала бутылку с остатками «Крем-соды», открыла, подала мужу и снова повернулась к Марине:

– Может быть, я чего-то не понимаю, но ведь занятие керамикой – не самое простое занятие. Оно требует времени, усилий. Вы думаете, отдыхающие успеют что-нибудь толковое сделать за те несколько часов, которые смогут оторвать от своего отдыха?

– Вы не представляете, сколько тайн в этом ремесле, как оно затягивает, – загадочно улыбнулась Марина. – Главное – не занудствовать сразу, обучая основам, а рассказать про всякие маленькие хитрости и тонкости. Ну, к примеру, что почти вся кухонная утварь сгодится будущему гончару. Скалкой раскатывают пласты глины, совершенно как тесто, формочками для печенья вырезают самые разные фигурки – их раскрасить и обжечь, – отличные получаются сувенирчики и даже украшения. Пуговицами, шурупами со звездчатыми шляпками, гаечками, болтиками, меленькими шестеренками, незаточенным граненым карандашом можно наносить на керамические изделия узоры. А какая красота получается, если прижать к влажной глине мешковину или марлю! У этих тканей очень интересная текстура. А через сито можно продавить комки мягкой глины, и получаются глиняные «волосы». Их как раз и используют для изображения волос, шерсти животных.

– А вам вообще уже приходилось такие кружки вести? С каких изделий вы обычно начинаете? – спросила Анна, не глядя принимая от мужа опустевшую бутылку и кладя ее под ноги.

Петр закашлялся и потер грудь. Анна хотела спросить, все ли в порядке, но Марина снова заговорила, и она обернулась к девушке.

– Знаете, самая беспроигрышная штука – наповал бьет! – это панно «Рука помощи», – оживленно сказала Марина. – Ком глины раскатывается скалкой в продолговатую лепешку, не очень тонкую, плотную такую, можно прокатать через ткань, чтобы лепешка выглядела аккуратно. Потом надо отпечатать на ней свою левую руку. Шилом проделываются две дырочки, за которые панно повесят на стену. По краю панно украшают звездочками, дырочками, ну, там, не знаю, полосочками, что ли. Все с помощью тех подручных домашних орудий, о которых я вам говорила. Рядом с изображением руки следует написать свое имя и число, когда панно сделано. Кажется, чепуха, безделка, а это амулет. Между прочим, в арабских странах такие амулеты очень популярны. Их вешают на окна и двери для отпугивания злых духов, которых в пустыне великое мно…

Она не договорила – автомобиль внезапно вильнул к обочине и резко остановился. Петр открыл дверцу, склонился наружу, но не удержался на сиденье, вывалился на землю – и Анна услышала, что его жестоко рвет.

Мгновение обе женщины смотрели друг на друга остановившимися глазами, потом схватились за ручки дверей. Анна выскочила первая и обежала автомобиль спереди, хотя, наверное, быстрее добралась бы до мужа, если бы просто передвинулась на сиденье.

Марина, с трудом выкарабкавшись из-под своего имущества, оказалась на обочине почти одновременно с ней.

Петр лежал лицом вниз, тяжело вздымая спину при каждом надрывном вдохе. Женщины перевернули его – лицо серое, губы побелели. Глаза закатились, тело ломали судороги.

Анна хотела окликнуть его, но не смогла – у нее вдруг тоже пресеклось дыхание.

Марина мгновение стояла неподвижно, потом вдруг кинулась вперед, упала на колени, уложила Петра ровно, прижала пальцы к его горлу – ловила пульс. Анна обратила внимание, что лицо у нее совершенно спокойное, деловитое, невозмутимое.

– У него с сердцем как? – спросила она негромко, и звучание ее голоса вместе с выражением лица отрезвили Анну.

– Здоровое. Никогда не жаловался… – выдавила она, заставив наконец себя стронуться с места и опуститься на колени рядом с мужем.

– А давление? Пониженное?

– Наоборот, у него гипер… – Она вдруг забыла самое простое, общеупотребительное слово. – Повышенное давление!

– Зачем же есть так много соленого?! – чуть не вскрикнула Марина, но тотчас снова склонилась над Петром, резко приподняла его, повернула на бок… Его снова начало рвать.

– Господи, да что ж это?! – в отчаянии выкрикнула Анна.

– Пусть рвет, это хорошо, вся гадость выйдет, – бросила Марина. – У вас мобильник есть?

– Что?! А, вы имеете в виду сотовый… Есть, конечно.

– Быстро наберите 03, «Скорую», и дайте телефон мне, – скомандовала Марина, снова переворачивая Петра и без малейшей брезгливости вытирая ему рот платком, который нашарила в кармане своего сарафанчика.

Анна сунулась в машину, достала из бардачка сотовый, набрала 03, потом с трудом вспомнила, что это городской телефон, значит, надо сперва нажать 8, потом 22…

– «Скорая», слушаю вас.

Анна быстро протянула телефон Марине.

– Алло? Мужчине плохо на дороге, срочно пришлите машину. Резкое падение давления, упадок сердечной деятельности. Нет, лучше токсикологическую бригаду. Думаю, не сердце, подозреваю отравление селитрой. Мы сейчас на выезде из города, как раз миновали Кузнечиху. Тут почти напротив какое-то придорожное кафе, названия не вижу, мы метрах в пятидесяти от него. Почему уверена насчет селитры? Значит, есть основания! Что? Сколько лет, как зовут? Погодите, я его жене трубку передам. У нас темно-серый «Пежо», да, будем ждать. Хотя нет, лучше давайте мы вашей машине навстречу поедем. Да, пусть гонят через Четвертый микрорайон в Кузнечиху, тут наверняка не потеряемся. Номер… Какой номер машины? – обернулась она к Анне. – Ладно, возьмите трубку, скажите им все, что они хотят знать, я пока попытаюсь его втащить в машину.

Анна в полубеспамятстве пробормотала в трубку имя, фамилию, возраст мужа, номер автомобиля, беспомощно глядя, как Марина вышвыривает на дорогу свой багаж: сумку с вещами, сумку с книгами, баул, освобождая заднее сиденье. Потом девушка схватила Петра под мышки, пытаясь заставить его встать, но голова его запрокинулась – он был без сознания. Тогда Марина потащила его к машине… При всей своей видимой хрупкости она оказалась неожиданно сильной: к тому времени как Анна закончила разговор, Петр уже был с грехом пополам уложен на заднем сиденье, дверцы захлопнуты, Марина сидела за рулем и нетерпеливо махала Анне.

Та, от потрясения двигаясь несобранно, неуклюже, снова обежала автомобиль, плюхнулась на свое место и не успела даже дверцу закрыть, как «Пежо» рванул в сторону, разворачиваясь.

– А ваши вещи?! – беспомощно вскрикнула она, хватаясь за дверцу.

– Да при чем тут вещи! – возмутилась Марина, развернувшись перед носом побитой «Газели», которая испуганно порскнула на обочину и замерла там, не то потеряв управление, не то не решаясь ехать дальше, пока на дороге буйствует темно-серый «Пежо». – Если не оказать помощь в течение часа, ваш муж может умереть!

Анна взялась за горло, откинулась на спинку сиденья, боясь обернуться, посмотреть на Петра, который мотался там, сзади, с серым, полумертвым лицом и закаченными глазами.

– Дверцу свою закройте как следует, – приказала Марина. – Еще не хватало выпасть! И позвоните снова в «Скорую», выехала ли бригада?

Анна тупо взглянула на ее, удивляясь, почему это голос Марины зазвучал тонко, тоньше комариного писка, а лицо вдруг стало стремительно отдаляться.

– Господи, да не время сейчас для обморока! – вскрикнула девушка, одной рукой перехватывая выпавший из ослабевших рук Анны телефон. Наверное, она говорила еще что-то, но Анна уже не слышала.

АВГУСТ 2001 ГОДА, ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД

– Вы что же, до меня к другим врачам не обращались? К специалистам? Я ведь врач широкого профиля, а здесь нужен узкий профессионал по теме, вы понимаете? – спросил Александр не без угрюмости – оттого, что чувствовал себя крайне по-дурацки – персонажем какого-то фильма.

Он сидел в мягком кожаном кресле, какие доселе видел только в витринах роскошных мебельных магазинов, в квартирах богатых людей (как известно, богатые тоже плачут, в смысле – болеют, а значит, и вызывают «Скорую помощь») или опять-таки в фильмах. В руке у него имел место быть толстостенный хрустальный бокал, в котором плескался джин «Бифитер» с тоником, а в этой пижонской смеси колыхались кусочки льда. Для полноты банальности на хватало только сигары – причем непременно взятой не из коробки, а из отдельного тубуса! Однако Александр не курил, поэтому обошлось и без сигары, и без сигарет.

Кстати, хозяин тоже не курил, только попивал чаек из необыкновенно красивой и большой керамической кружки. Пил чай и третий присутствовавший в кабинете – Серега. Очевидно, между «бронзовой маской» и его охранником существовали совершенно доверительные отношения. А может быть, Серега находился здесь только для острастки гостя, бог его ведает, Александр в подробности не вдавался, решив, что это ниже его достоинства. К тому же его просили не строить из себя невесть что, а помочь больному, страдающему человеку. Исполнить ту самую «клятую клятву Гиппоклята».

– Как же, как же не обращался, – пожал плечами хозяин. Несколько минут назад Александр узнал, что обладатель жуткой «бронзовой маски» носил вполне тривиальное имя – Петр Федорович Манихин. – Мыслимо ли это – не кинуться в первую же очередь за помощью к медицине! И конечно, первым приговором была аддисонова болезнь. Вы ведь тоже именно так подумали.

Александр кивнул. А что еще можно подумать навскидку? Аддисонову болезнь не зря называют также бронзовой. У 99 процентов больных появляется выраженная пигментация кожи, у 80 – также пигментация слизистых и оболочки полости рта. У Манихина пострадало только лицо – причем очень сильно. Как он сам сказал, всегда был чрезвычайно полнокровен, а кожу имел тонкую, чувствительную, как у женщины. В молодости выглядел – кровь с молоком, как говорят в народе, а с годами лицо приобрело буроватый оттенок из-за склонности к гипертонии. Отсюда, так сказать, из-за наложения цветов, и возник потом этот особый, пугающий аспидно-бронзовый цвет.

Вот только есть тут одна тонкость… Появление аддисоновой болезни вызывается двусторонним поражением коры надпочечников, уменьшением или полным выключением выработки ее гормонов. Как правило, провоцируется это туберкулезом, оттого у аддисоновых больных сразу обнаруживаются специфические изменения в легких и других органах.

Однако далеко не у каждого туберкулезника может развиться аддисонова болезнь. И ТБЦ, по-старинному – чахотка, вовсе не единственная причина ее возникновения. Поводом для нее становятся кровоизлияния в надпочечники, тромбоз сосудов, сифилис, двусторонние опухоли или метастазы рака в надпочечники, гнойное воспаление надпочечников, внезапное падение их иммунитета и некоторые другие столько же резкие, сколь и редкие заболевания. Судя по словам Манихина, которые он брался подтвердить результатами анализов, ничего подобного с ним в жизни не случалось. То есть взяться аддисоновой болезни было решительно неоткуда.

– Комплексную томографию делали, да? – спросил Александр. – Чрезкоэнную биопсию надпочечников? Определение надпочечниковых аутоантител в крови?

– Само собой, – согласился Манихин. – Да вы сами посмотрите, у меня тут все результаты анализов собраны. Целое дело!

Он протянул руку, и Серега, словно только и ждал этого жеста, снял с книжного стеллажа и подал Александру серую папку. Она невольно вызвала мысль о судопроизводстве – наверное, потому, что на ней было витиевато начертано: «Дело номер…» Манихин завел на свою пугающую хворь досье, как на преступника.

Да, больной и его болезнь боролись друг с другом не на жизнь, а на смерть!

Александр начал листать результаты разных анализов. Все они сводились к одному: не обнаружено разрушения и патологии коры надпочечников ни туберкулезным, ни бластоматозным процессом – первичных опухолей и метастазов рака нет. Гормональные процессы не нарушены. Дефицита аскорбиновой кислоты нет. Надпочечники по сути здоровы – значит, Манихин и впрямь болен не аддисоновой болезнью, а чем-то другим. Гиперацидный гастрит и хронический ларингит, которые у него обнаружены, вообще «живут» сами по себе, независимо от какой-либо другой хворобы, тем паче открытой знаменитым доктором Томасом Аддисоном. Ничего не скажешь, в деле перечислены и симптомы, совпадающие с признаками «бронзовой болезни»: гипотония, анемия, постоянная тошнота как следствие обезвоживания организма и пониженного давления, признаки цирроза печени, воспаление глаз. Вроде бы всего много, но каждый из этих факторов может быть симптомом любого другого заболевания.

Даже меланоз…

Александр задумчиво закрыл папку, пытаясь вспомнить все, что знал о приобретенном меланозе – патологической пигментации кожи. Ее возникновение связано с нарушением функции желез внутренней секреции, например, тех же надпочечников, гипофиза и других; при изменениях вегетативной нервной системы и тому подобное. Диффузный, то есть общий, меланоз возникает при той же пресловутой аддисоновой болезни, которой у Манихина нет, при базедовизме, поражении гипоталамуса, в результате хронического отравления углеводородами. Но цвет лица при всех этих хворях бывает разный, «бронзовая маска» – признак только «бронзовой болезни». А ее нет. Значит, и маски не должно быть! Но маска-то есть. Значит, должна быть и аддисонова болезнь.

Все. Круг замкнулся.

Хотя не совсем… Существует еще так называемый токсический меланоз – результат интоксикации организма сальварсаном, мышьяком, висмутом, препаратами золота, серебра, кажется, свинцом… или нет, насчет свинца Александр не мог точно вспомнить. Токсический меланоз иногда дает картину «бронзовой маски». Кстати, гипотония, анемия, тошнота и все такое возникают при любом отравлении.

Александр поднял голову – и встретился с напряженным взглядом воспаленных глаз Манихина. Немедленно возникло ощущение, будто в лоб вставлены два маленьких, но острых буравчика. Аналогичное ощущение появилось и в затылке – Александр догадался, что туда вперил глаза Серега. Понятно: и хозяин, и слуга ждали от врача каких-то действий или хотя бы слов…

Александр встал, положив на причудливый столик папку и поставив рядом нетронутый бокал. Как-то не пилось ему в этом доме, особенно когда вспомнился токсический меланоз. В состав хрусталя, кстати, входит свинец…

Огляделся, подошел к стене, поколупал ногтем обои.

– Скажите, меланоз давно начался?

– Полгода назад. В марте появились явные признаки, но худо себя чувствовать я начал как раз с Нового года.

– А в доме в этом живете сколько?

– Два месяца. В июне перебрались сюда.

– Понятно. А я было подумал…

– Я об этом тоже думал, – кивнул Манихин, ставя свою удивительную кружку рядом с бокалом Александра. – Вернее, не я, а все крутые специалисты, к которым обращался. Все проверялось, все образцы стройматериалов испытывались как на радиационное излучение, так и на допустимые нормы содержания ОВ. Даже мебель, даже обои.

– Почему даже? Их-то как раз непременно надо проверять. В обоях бывает столько всякой хреновины намешано… в бумаге, а пуще того – в краске. Даже существует версия, дескать, Наполеона отравили с помощью обоев. В красную краску для обоев в ту пору подмешивали не то ртуть, не то мышьяк, ну вот и для него особенно постарались… О лакокрасочных материалах для мебели тоже всякие жуткие вещи рассказывают. А слышали о ядовитой ДВП?

– Конечно. Поэтому здесь вся мебель из натурального дерева, причем ручной работы. В лаке, политуре химических примесей не более, чем допустимо ГОСТами, – сказал хозяин. – Повторяю, проверено все, абсолютно все!

– Петр Федорович, – вдруг осенило Александра, – я обратил внимание на заключение о гастрите. Вам, случайно, не выписывали де-нол? Или таблетки викаир? А может быть, викалин? Ведь в их состав входит висмут, вернее, нитрат висмута. Конечно, кора крушины производит слабительный эффект и как бы способствует выведению висмута из организма, однако мало ли что! Вдруг у вас предрасположенность к накапливанию тяжелого металла? А висмут – одна из причин токсического меланоза.

Темно-фиолетовые губы «бронзовой маски» растянулись в улыбке. Это функциональное явление произвело на Александра отталкивающее – и в то же время за душу хватающее впечатление.

Космически-голубые глаза посмотрели вприщур.

– Тепло. Можно сказать, даже горячо. Я довольно долго – несколько месяцев – принимал де-нол. Гастрит возник у меня в мае прошлого года, после тяжелого отравления селитрой. Вздумалось мне купить на базаре и покушать вяленого леща, которого некие добрые люди вымачивали не в обычном соленом тузлуке, а в тузлуке селитренном. Хорошо, что жена моя не любит вяленой рыбы, я один пострадал. А еще хорошо, что рядом оказалась Марина.

– Она врач? – спросил Александр с неким странным ощущением разочарования. И тотчас сообразил, что огорчило его отнюдь не медицинское образование Марины. Он смутно, в глубине души надеялся, что увидит ее и наконец-то разглядит. Ее – и ту, другую, женщину – темноволосую. Анну.

Не удалось увидеть ни Анну, ни Марину. Но это вовсе не повод для такого упадка духа!

– Нет, она не врач, – ответил Манихин. – Но о селитре знала не понаслышке. Рассказывала, что однажды гостила у подруги в Ивановской области, и там произошел трагический случай: какой-то дедок накормил постояльцев-дачников вяленой рыбкой и грибным супчиком, которые посолил селитрой. И сам свое варево покушал. Все четверо, постояльцы и он сам, умерли. Как уж он перепутал селитру с солью, не знаю, но врач, который приезжал туда по «Скорой», говорил Марине, что старики и пьяницы сплошь да рядом травятся этой чертовой селитрой: она же на вид совершенно такая, как соль, причем и на вкус такая же, только еще солоней!

– Правда, это опаснейшая вещь, – кивнул Александр. – Летом среди стариков-дачников очень часты смертельные случаи. И то, что произошло с вами, кстати, тоже случается. Редко, но… Некоторые придурки экономят таким образом, когда делают оптовые закупки соли. Селитра-то дешевле! А вы в милицию потом обращались? Наверняка у тех торговцев вся партия рыбы была такая. Не в курсе, кто-нибудь еще пострадал?

– Обращались в милицию, само собой, и рыбу на анализ отвезли. Это было, повторюсь, в мае прошлого года, так потом чуть ли не на месяц продажа вяленой рыбы была практически запрещена. Думаю, если бы любители воблы и всякого такого рыбца проведали, кто им такую свинью подложил, они бы огорчились, что я не помер и успел настучать. Тем паче, насколько мне известно, роковым образом не повезло только мне одному. Проверенная на базаре рыба оказалась безвредной, даже из того десятка, который купил я, отравленной была только одна. Представляете себе? Только одна! Полное впечатление, что эта цыганка мне ее нарочно подсунула! – горячо выкрикнул Манихин.

– Да, селитра вполне могла спровоцировать гастрит, – кивнул Александр. – И не только его! Отравление могло оказать патологическое влияние и на надпочечники. Нам только кажется, что мы досконально изучили механизм возникновения того или иного заболевания, а на самом деле это такой же спорный вопрос, как то, есть все-таки на Марсе каналы или нет. Даже еще более спорный! Я хочу сказать, что то же отравление могло стать толчком к аддисоновой болезни!.. – И тотчас спохватился: – Черт… Простите, я… у вас же здоровы надпочечники, я и забыл.

– Ничего, не вы первый пытались найти в том отравлении причину моего несчастья. – Губы «бронзовой маски» вновь растянулись в невеселой улыбке. – Эту же ошибку делал каждый, кто пытался рассуждать логически. И логика доходила даже до того, что у меня искали остатки венерических болезней.

Александр воззрился на хозяина сконфуженно. Как Петр Федорович угадал, что доктору Меншикову только что пришла в голову эта самая мысль: органические соединения мышьяка, такие, как аминарсон, миарсенол, новарсенал, осарсол, применяют главным образом для лечения сифилиса и протозойных заболеваний! Если лечение было длительным и интенсивным, не мог ли мышьяк накопиться в организме и вызвать такую поразительную реакцию?

– Нет, я никогда ничем подобным не болел, – твердо заявил Манихин. – Опережая вопросы, которые вы сейчас зададите и которые я слышал и прежде, скажу, что я никогда не работал на вредных производствах, не был связан ни с мышьяком, ни со свинцом, ни с ртутью, а также сальварсаном и препаратами золота и серебра. И тем не менее… Все симптомы говорят о хроническом отравлении мышьяком.

– Парастезия наличествует? – быстро спросил Александр. – Я хочу сказать, ощущение покалывания по всему телу, мурашек? Расстройства желудочно-кишечные, катар слизистых верхних дыхательных путей? У вас, я помню, в папке лежит заключение о хроническом ларингите? Анемия ваша в картину вписывается, меланоз – само собой. От отравления мышьяком вас лечили? Унитиол считается прекрасным средством.

– От чего меня только не лечили! – криво усмехнулся Манихин. – И чем!.. Вывод такой: у меня повышенное содержание мышьяка в организме. Не какие-то там 0,08—0,2 миллиграмма на килограмм веса, которые есть в крови, почках, печени, легких, коже, волосах и других органах каждого человека. А значительно больше. Причем, по выводам некоего медицинского светила, это моя собственная патология. Он хочет сказать, что мой организм просто-напросто вырабатывает больше этого вещества. К примеру, рассказал он мне, есть такая болезнь – гиперинсулемия. Переизбыток инсулина в организме – тоже частная патология некоторых особей. Такие люди даже яблоко съесть не могут, чтобы не спровоцировать у себя острое недомогание. А у меня вот, судя по всему, уникальный, нигде, ни в какой медицинской литературе не описанный случай гиперарсеникума.[3] Кстати, термин мой собственный.

– И как вы к этой версии относитесь? – осторожно спросил Александр, принимая самое что ни на есть равнодушное выражение лица и даже отводя глаза от хозяина. Тем более что его давно тянуло взглянуть на эту кружку. Ничего подобного ему видеть в жизни не приходилось, наверняка авторская работа какого-то выдающегося мастера. Это как бы даже не совсем кружка, а переливчатая, голубовато-зеленовато-перламутровая фигура русалки, вернее, берегини, как назывались по-русски подводные жительницы. Кружка была покрыта причудливым скрещением синих линий, напоминавшим разводы, которые остаются на песке после того, как отхлынет морская волна. Лицо берегини – тонкое, изящно вылепленное, красоты необыкновенной, с черными глазами, окруженное волнами черных волос…

– Это портрет моей жены Анны, – с мягкой улыбкой в голосе сказал Манихин, и Александр сконфуженно поднял на него глаза. – Работа Марины. Она великолепный керамист. Если вы ей понравитесь, она и вам сделает такую же красотищу с портретом вашей любимой женщины. Если таковая женщина имеется, конечно.

– Такой женщины… пока еще нет, – признался Александр, изо всех сил стараясь не покраснеть.

Значит, вот она какова, та темноволосая, стройная, с тревожным голосом. Любимая женщина «бронзовой маски». Его жену зовут Анна. Любит ли она Манихина, интересно знать? Такого жуткого, такого… А как к нему относится Марина? Что за отношения связывают этих троих?

Секундочку, добрый доктор Меншиков! А позвольте осведомиться, какое до всего этого ваше, пардон, собачье дело? Не лучше ли вернуться к гораздо более безопасной теме – насчет гиперарсеникума?

– Так как вы, Петр Федорович, к этой версии относитесь?

– А вы? – вприщур глянул на него Манихин.

– Э-э… Как бы это поточнее выразиться… с изумлением, – решительно сказал Александр. – Оно конечно, наука имеет много загадок, да и в вопросах патологической токсикологии я совершенно не специалист, а все-таки – отношусь с изумлением.

– Грубо говоря, вы считаете эту версию туфтой? – спокойно расставил точки над «i» Манихин.

Александр дипломатично пожал плечами. Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам, и все такое прочее. Однако же… гиперарсеникум… это, воля ваша, господа, как-то крутовато!

– А почему, собственно? – не унимался Манихин. – Ведь меня никто не травит. Мои домашние едят ту же пищу, что и я. Кстати, как правило, готовлю я сам, я очень люблю готовить. Кроме того, в этом доме живут самые близкие мне люди, которым я вполне доверяю. Моя жена, с которой мы вместе двадцать лет, с которой прорвались друг к другу через такие препятствия, что и в страшном сне не приснятся. Парень, которому я спас жизнь. – Он неопределенно мотнул головой, но нетрудно было догадаться, что имеется в виду Серега. – И девушка, которая дважды спасла жизнь мне. Понимаете? И все-таки…

– И все-таки вы не очень-то верите в этот самый гиперарсеникум?

– Я не знаю, во что я верю или не верю, – сказал Манихин. – Знаю одно: я раньше не был таким. Я хочу избавиться от этого, понимаете?

– Еще бы! Но как? Унитиол, я так понял, пробовали?

– Говорю же, я пробовал все, что можно и нельзя. Но картина усугубляется. Из моего дома удалены все зеркала, но я представляю, какое у меня лицо. И когда я думаю об этом – а думаю я об этом постоянно! – у меня возникает одно-единственное желание. Догадываетесь, какое?

Александр кивнул, не поднимая глаз. У него бы, наверное, возникло такое же самое желание, если бы судьба его так заклеймила…

И вдруг мелькнуло страшное подозрение. Он ведь до сих пор не знает и не понимает, зачем его позвал к себе этот странный, страшный и несчастный человек. А что, если Манихин хочет купить врача… вернее, купить у врача… средство, которое поможет ему быстро развязаться? В этом и заключается для него понятие помощи?

Ну, коли так, «бронзовая маска» дал маху. Сделал ставку не на того человека! Здесь нужен тот добрый доктор, который ратует за эвтаназию, а не доктор Меншиков.

В таком случае не пора ли задать главный вопрос, дать решительный ответ – и убраться восвояси?

– Петр Федорович, почему вы меня сюда позвали?

Тот поднялся с кресла, медленно прошел к высокому, во всю стену, стояку, на котором в причудливом беспорядке были расставлены горшки и ящики с самыми разнообразными цветами. Взял красивый глиняный кувшин, попробовал пальцем воду, начал поливать растения, порою разминая землю пальцем.

Обернулся к Александру:

– Вы удивлены? Я почему-то всегда особенно любил домашние цветы. Не садовые, они обыкновенны, а этих вот затворников. Может быть, предчувствовал, что и сам сделаюсь когда-нибудь затворником? Общение с ними меня неведомым образом утешает, ну, не то чтобы совсем утешает, но успокаивает.

Поболтал в кувшине испачканными землей пальцами, обтер руки тряпицей, засунутой сбоку стеллажа; постоял молча, глядя на зубчатые, лапчатые, перистые листья; потом заговорил:

– Вы спрашиваете, почему я вас позвал? Ну, если честно… вы не поймете, ни за что не поймете… но когда я увидел вас там, на берегу… Да не смотрите так, я же говорю, вы не поймете. А объяснить это я не могу. И не хочу.

– Да я не про то, – отмахнулся Александр. – Я про другое. Почему, вернее, зачем вы позвали меня?

Темные губы дрогнули, ослепительно светлые глаза прямо взглянули в глаза Александра.

– На этот вопрос я отвечу. Я хочу сделать вам одно предложение. Я дам вам десять тысяч долларов. А вы… вы съездите на Дальний Восток. Это последнее средство спасти меня. Спасти мое лицо. Спасти мою жизнь…

АВГУСТ 2001 ГОДА, ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД

Вот уже больше года она здесь… Как странно складывается жизнь! Хочешь с чем-то покончить побыстрее, а оно тянется, тянется, словно безразмерная синтетическая нить, и будто нет ей конца. На самом деле, конечно, рано или поздно порвется и эта нить, однако запас ее прочности куда больше, чем тебе казалось в первую минуту.

Марина медленно вращала лежащий на столе металлический диск с комом серо-белой фаянсовой глины, рассеянно касаясь его пальцами правой руки, но никак не решаясь начать работать. Это состояние нерешительности вот уже сколько времени свойственно всем ее мыслям и поступкам.

Плохо это или хорошо, что желаешь одного, а выходит совсем другое?.. Марина всегда считала, что ее жизнь, ее судьба – не более чем мягкая глина в руках какого-то мастера, который вращает, задумчиво вращает свой круг, поддаваясь когда определенному желанию, когда интуиции, когда сознательно, когда непроизвольно шевелит пальцами, то слегка, то сильно вдавливая их в глину – и сам порою удивляется полученному результату. Ну да, недаром скульпторы любят говорить что-то вроде: «Глина сама себя лепит», или «Глина сама выведет», или «Глина сама все знает». Раньше это казалось Марине странным, нелепым – ну ведь человек же знает совершенно точно, что он хочет вылепить, кружку, к примеру, коня или русалку! Она, скажем, всегда начинала с карандашного эскиза, держала его перед собой на столе и старалась строго следовать ему. Хотя рисунок – он ведь плоский, он ведь никакой… Постепенно она поняла, что расхожее выражение о послушной глине (ну вот порою говорят о каком-то человеке, он-де такой бесхарактерный, легко поддается чужому влиянию, просто послушная глина в чьих-то руках) не более чем метафора, выдуманная людьми, которые совершенно, просто клинически не представляют, о чем они говорят. Разве что ремесленник-гончар, который на своем гончарном круге накручивает десятки одинаковых кувшинов или кринок, мог бы так сказать. Но не скульптор, который подчиняется даже не вдохновению, а настроению…

Сначала Марина совсем не собиралась надолго задерживаться в Зеленом Городе. Предполагала отсидеться максимум до осени, пока горячее время в санаториях, пока здесь полным-полно отдыхающих, которые жаждут хоть чем-то заполнить свой досуг. Потом, если не удастся найти работу в школе, она уедет. Не только из Зеленого Города, но и вообще из Нижнего. А то и из России… Институтская подружка, очень счастливо вышедшая замуж во Франции, клялась, что некий друг ее мужа, одинокий холостяк, наблюдая, как волшебно изменилась жизнь его ранее унылого приятеля, уверился, что только русская жена может дать счастье мужчине. Теперь он преисполнен надежды на встречу с золотоволосой девушкой по имени Марина, от фотографий которой просто спятил.

Так что, размышляла тогда Марина, не исключено, мсье получит желанную русскую жену, которая с удовольствием отряхнет со своих ног прах отечества…

Жуткое выражение, конечно. А между тем пугающее слово «прах» значит всего лишь пыль. Глиняная пыль, с которой беспрестанно имеет дело Марина, кстати, тоже прах, уж скульптору ли бояться этого слова? Но все же до чего страшно звучит: отряхнуть прах с ног своих… будто ты прошел по могиле и частицы могильной земли унес с собой. Хочешь избавиться от нее, очистить ноги, но не можешь, потому что она пристала намертво.

А вот не ходи по могилам!

Послышался щелчок, и Марина резко вздрогнула. Все-таки не зря не любит она муфельные печи, особенно этот щелчок таймера: полное ощущение, будто у нее над ухом выстрелили. Смутная идея, которая начала было брезжить в голове и, передаваясь рукам, изменять форму глиняного комка, мгновенно погасла, как огонек свечи, на который налетел порыв ветра. Сердце заколотилось что было сил, пульс зачастил…

Невропатка. Нет, больше – законченная психопатка!

Вдруг вспомнилось: однажды Анна застала ее в момент такого вот неконтролируемого испуга. Как-то особенно сильно взвинчены были нервы у Марины – ну, бывает, доходит человек до точки! – она даже вскрикнула, истерические слезы брызнули из глаз. Анна не стала ее успокаивать: просто сказала, что все эти новомодные печи с таймерами (без разницы, муфельные, для обжига керамики, или обычные хозяйственные, газовые или электрические, для приготовления пищи) только кажутся нам великой находкой человеческого ума. Анна, к примеру, отлично помнит, как в какой-то старой русской сказке поставленный в печь пирог вдруг начинал говорить: «Я уже испекся, я уже испекся!», а каша в горшке ворчала: «Я уже сварилась, я уже сварилась!» Как-то так она смешно это изобразила, что Марина невольно засмеялась сквозь слезы и рассказала, как давным-давно они с сестрой очень любили сказку «Гуси-лебеди» – не за страшные приключения любили, а за эти разговоры с печкой, и яблонькой, и речкой с кисельными берегами: «Съешь моего ржаного пирожка… моего дикого яблочка… моего простого киселька с молочком…»