Полуночный лихач Арсеньева Елена

– Что, правда так сильно воет? – полюбопытствовал Антон.

– Лучше не пробовать, – кивнула Инна, проворно отпирая замки: Антон, сколько ни старался, не мог вспомнить, который ключ подходит к которому из них. – Один раз ты забыл его выключить, так соседская собака на тебя потом месяц бросалась, хотела насмерть закусать.

– Собака! – Антон передернул плечами. – Слушай, я помню…

Инна живо обернулась, даже ключ уронила.

– Помню, вроде бы собак я не любил. Так? Или ты этого не знаешь?

– Знаю. – Она подняла ключ. – Собак очень любила Нина, а тебе больше нравились кошки. Лапка предлагала завести и котенка, и щенка, но вы предпочли не заводить никого.

Кошки! В больнице была толстая наглая кошка, которая ходила по палатам и собирала дань с больных, устраивая настоящие истерики. Персонал носился с ней как с писаной торбой.

Антон покачал головой. Неизвестно, как раньше, но сейчас кошки ему уже не нравились.

Этот незначительный разговор заронил ему в голову интересную мысль. И все время, пока они с Инной ходили по трехкомнатной, но какой-то неудобной, тесноватой квартире, она как бы экскурсию проводила, показывая: «Вон там кухня, ты всегда сидел за столом с этой стороны, у окошка; это Лапкина комната, это все ее кассеты, она больше всего любила мультики смотреть; а это гостиная; а это спальня», – он так и сяк поворачивал в голове свою мысль, как бы прицениваясь к ней со всех сторон.

Мысль же состояла в том, что его прошлое, настоящее и отчасти будущее в качестве Антона Антоновича Дебрского реальны настолько, насколько этого хочется окружающим. То, что помнят о нем посторонние люди, станет и его воспоминаниями о себе. Он будет усмехаться, «вспоминая», как любил кошек, а собак не терпел и пользовался неприязнью соседской Тэффи, как мог съесть на пикнике четыре шашлыка зараз, как ворчал, если его место около окна оказывалось занятым дочкой. И с отвращением глядеть на ободранный, с небрежно подклеенной ножкой телефонный столик, которому выпала честь быть орудием защиты в какой-то загадочной разборке, происшедшей у него дома (Инна сказала об этом вскользь, а может быть, она просто была не в курсе событий). Он будет злиться при упоминании какого-то Асламова, который беззастенчиво кидал его фирму и принес ему лично немало неприятностей. Он будет с ненавистью думать о том неведомом ему водителе, теперь уже мертвом, который однажды ранним утром врубил слишком большую скорость, не справился с управлением своего джипа и вылетел на повороте на встречную полосу, чтобы погибнуть, убив жену Антона, а его самого погрузив в такую пустоту и темноту, какой и врагу своему не пожелаешь. Одним неосторожным поворотом руля этот лихач вынудил Дебрского отныне поддерживать всю свою жизнь не собственными мыслями и чувствами, а какими-то костыльками, которые ему подставят другие люди. Добро, если это окажется правдой, а если кто-то из них решит солгать? С другой стороны, что есть истина? Сакраментальный вопрос… Добрый рыжеглазый доктор, которого звали Федор Иванович, давал ему в больнице газеты, а на столике всегда лежало захватанное Евангелие, дар какой-то благотворительной организации. Отсюда – из Нового Завета – вопрос об истине. Оттуда – из газет – ответ: истины не существует самой по себе, она всегда субъективна и зависит от человека, который ее выражает. Значит, его «воспоминания» целиком и полностью зависят от правдивости и честности людей, которые находятся рядом с ним. И если кто-то из них решит соврать, например, враг скажет, что они были наипершими, наилепшими корешами… Хорошо, что он заранее узнал, что Дебрский с этой Инной не питали друг к другу особенных симпатий. А не странно ли, что он общается только с людьми, которые его недолюбливают? Инна вот, потом Красноштанов и несколько других сотрудников из «Вестерна», которые смотрели на него с плохо скрываемым отвращением, а также загадочный врач «Скорой помощи» Сибирцев, из глаз которого так и лилась ненависть… Что же за человек был этот Антон Дебрский, если смог восстановить против себя стольких людей, даже совершенно случайных знакомых вроде Сибирцева? Интересно, хотя бы жена Нина его любила?

Как всегда, мысль об этой погибшей жене поразила Антона, будто хороший удар в солнечное сплетение. Нет, он по-прежнему не ощущал никакого горя, однако чувствовал немалое отчаяние при мысли о хлопотах, которые ему предстоят. Похороны и все такое… Он представил, как сидит у закрытого гроба (там же только обгорелые кости, люди поумирают со страху, глядючи!) с приличным выражением на лице, а кругом толпятся только враги, тоже надевшие по такому случаю маски, – и ощутил такую тоску, что захотел немедленно, прямо сейчас вернуться в больницу. Сию минуту! Такое впечатление, что рыжий Федор Иванович, который знал его не в какие-то там забытые, призрачные времена, а в реальности и в настоящем времени, был единственным человеком, хорошо относившимся к Дебрскому.

– Инна, слушай, я тут подумал… – неохотно начал Антон.

Инна резко обернулась. Она всегда так дергалась, услышав его голос… Почему?

– Я говорю, надо бы подумать о похоронах. Только я не очень хорошо знаю, как это делается. Ты мне поможешь? Все-таки вы с Ниной дружили…

Пристальный, просто-таки пронизывающий взгляд: он вспомнил?! – и сразу глаза тускнеют: ах да, ему об этой дружбе столько раз говорили, что он воспринимает ее как данность.

– Я тоже не очень хорошо в похоронах понимаю, – слабо улыбнулась Инна. – Ничего, вдвоем как-нибудь справимся.

– Ага… У нее есть, в смысле, были какие-нибудь родственники, кроме деда?

– Нет, у деда она единственная родственница.

Довольно странный ответ, наизнанку вывернутый какой-то. Но смысл понятен.

– Ты говорила, что он совсем старик. Как он перенес известие о ее гибели?

– Ну, во-первых, Константин Сергеевич еще весьма и весьма крепок, несмотря на семьдесят пять, его и стариком-то язык не поворачивается называть. А во-вторых, я ему еще ничего не говорила. И, значит, никто не говорил.

– Ты что, хочешь сказать, – с ужасом воззрился на нее Антон, – что он еще не знает о Нининой смерти?!

– Нет. И Лапка, конечно, не знает.

– Она до сих пор у него?

– Конечно. И, судя по голосу, очень этим довольна.

– А как ей объяснили, куда делась Нина?

– Уехала по срочному делу, велела слушаться дедулю и ждать ее.

– Ждать ее? – недовольно повторил Антон. – Наверное, это жестоко… Не знаю, конечно, так сразу ляпнуть тоже ужасно, но девочка будет ждать, ждать, а мама так никогда и не придет…

– Ничего, – довольно хладнокровно пожала плечами Инна. – Лапке не привыкать. Она практически всю жизнь ждет, когда вернется мама. Собственно, к Нине она так прилипла только потому, что та внешне напоминала ее родную мать.

Родную мать?! Дебрский за последние дни неоднократно получал от жизни обухом по голове, но этот удар, пожалуй, был крепче предыдущих.

– Ты хочешь сказать, Нина моя вторая жена? А первая умерла, что ли?

Инна опять пожала плечами. Достаточно красноречиво!

Антон вспомнил анекдот, который слышал в больнице, когда вышел постоять на лестничной площадке вместе с другими пациентами – приобщиться, так сказать, к народу: «Твоя первая жена померла? – Ну да. – А от чего? – Да грибочков поела. – А вторая? – Да тоже грибочков поела. – А третья? – Да грибочки есть не хотела…»

Жуть! Оказывается, Дебрский и впрямь в какой-то степени был чудовищем, если его жены умирали одна за другой. Бедная его дочка, бедная Лапка! Надо как можно скорее поехать к ней, утешить…

Нет. Не надо спешить. Чем дольше она и этот старик, как там его, Константин Сергеевич, будут пребывать в неведении относительно Нининой смерти, тем лучше. Однако до чего ужасно, что это известие вынужден сообщать Антон, притворно печалясь, но не чувствуя при этом ничего, никакого горя! Может быть, даже тайное облегчение…

Он покосился на Инну, ужаснувшись, что она поймет его мысль, и наткнулся на ее напряженный взгляд. И тут же она отвела свои красивые, да, по-настоящему красивые черные глаза.

– Ты, может быть, думаешь, что я Константину Сергеевичу ничего не сказала из малодушия? – спросила она ломким голосом. – Конечно, мне было жутковато, особенно по телефону. Я представила, что ему вдруг станет плохо, а там рядом никого, кроме Лапки, чем она поможет? Но я не только из жалости промолчала. Видишь ли, он со мной говорил как-то очень…

Она облизнула губы, помолчала.

– До вашей свадьбы мы были практически неразлучны с Ниной. Ну, я там уезжала в Москву, но ненадолго.

Опять помолчала. Антону показалось, что Инна чего-то ждет от него, какого-то вопроса, например, про эту Москву, или почему отношения подруг изменились после этой свадьбы, но он ни о чем не спросил, вспомнив, что рассказывал Федор Иванович насчет их первого знакомства. Инна вновь заговорила – тем же натянутым тоном:

– Я имею в виду, что Константин Сергеевич меня сто лет знает, он ко мне отлично относился, даже этак снисходительно и очень изысканно флиртовал, но тут в его голосе звучала такая ярость… даже ненависть… Он очень старался говорить ровно, однако у меня нервы были натянуты, как струны, вот-вот порвутся, и я чувствовала все, все! Видимо, они с Ниной все-таки навоображали кое-что насчет нашей с тобой встречи тем вечером.

– Каким вечером? Какой нашей встречи? – насторожился Антон.

– Как раз накануне Нининой гибели, вечером, Нина с Лапкой неожиданно приехали ко мне, и она увидела тебя курящим на моей лоджии. Ты и не подозревал, что она тебя заметила, что это она звонила в дверь. Мы не открыли, но я потом выглянула украдкой в щелочку и увидела ее с девочкой на руках, уходящей со двора. Я Нину ни с кем не спутаю, я ведь ее с детского сада знаю.

– Так… – пробормотал Дебрский. – Теперь логика событий мне отчасти ясна. Только остается неясным вот что: зачем я был у тебя? По делу? За консультацией? Ведь ты вроде как адвокатесса? Или… не по делу? А?

Он напряженно вглядывался в ее черные глаза, но они блестели так, что за этим блеском ничего было не разглядеть.

– Знаешь что, Антон? – вдруг сказала Инна, и его поразила издевка, прозвучавшая в ее голосе. – Ты очень рискуешь, задавая такие вопросы. Ведь я могу наговорить тебе что угодно. Например, что мы с тобой были страстными, пылкими любовниками, ты был в моей постели чуть не каждый день. И для подтверждения могла бы сейчас потащить тебя в постель. Или сказала бы, что мы вместе обделывали какую-то финансовую аферу и ты мне должен семьсот пятьдесят тысяч баксов. А? Или что мы вообще были повязаны мокрым делом. И тебе бы ничего не осталось, как поверить в это… Да мало ли о чем еще я могла бы тебе наплести, наврать, в конце концов! Наверное, мне бы стоило это сделать, чтобы проверить, насколько глубока твоя амнезия. Почему мне кажется, что ты притворяешься… может быть, не совсем, но в немалой степени?

– А почему тебе так кажется? – глупо переспросил Антон. Честно говоря, он был совершенно ошарашен этими словами!

– Да есть причины… Есть! – Лицо Инны исказилось от ярости. – Вот, например. Если ты ехал за Ниной – за ней, – то каким же образом она оказалась в твоей машине? Я бы поняла, если бы ты мчался уже из Карабасихи, но ты ведь ехал из Нижнего! А она находилась у деда. Каким же образом это получилось?

– Не знаю, – буркнул Дебрский. – Не помню…

Злая судорога прошла по лицу Инны, а потом она резко повернулась и выскочила из квартиры. Сразу загудел лифт – наверное, он стоял на восьмом этаже.

Антон вышел в прихожую. Двери нараспашку! Лифт гудел уже где-то внизу.

Дебрский осторожно, еще путаясь, запер все замки, пожалев, что не может вдобавок к ним задвинуть заевшую внутреннюю защелку. Выключил свет в коридоре и постоял минутку в темноте.

Эта Инна была не просто очень красива. Она оказалась еще и чрезвычайно умна! Именно поэтому Дебрский настороженно отнесся к ней с первой минуты своего «пробуждения». Ну а теперь он ее откровенно боялся!

– Мать твою, – тихо сказал Дебрский. – И тебя тоже – сзади, спереди, сверху, снизу и всяко…

О, вот о чем еще он забыл! Он забыл, какое облегчение и наслаждение приносит человеку простой и родной мат! Какое дарует утешение!

И вот он так стоял и матерился, потому что больше утешаться ему было нечем.

Несколько дней прошло как обычно. Такая тихая семейная жизнь: Антон рано уходит на работу, возвращается поздно, Нина играет или читает с Лапкой, ходит вместе с ней по магазинам, дважды в неделю водит к учительнице английского, живущей через квартал, а по понедельникам, средам и пятницам, опять-таки в компании с Лапкой, доезжает до Речного вокзала и в Доме культуры речников ведет кружок мелкой пластики. Попросту говоря, лепки из пластилина. Как ни странно, студия при ДК Речфлота еще существовала, ну а ставку учителя рисования в школе вообще сократили. Теперь предмет назывался искусствоведение, и вела его преподавательница домоводства, которая по совместительству была свекровью директора школы. Чудны дела твои, господи!

Нина, конечно, не больно-то билась в поисках работы: Антон вообще предпочитал, чтобы она сидела дома с ребенком. Денег было не так, чтобы на Канары съездить в Новый год, но вполне хватало. Видимо, это был выгодный бизнес: продавать машины Автозавода, пусть даже беспрестанно соперничая в этом с другими фирмами. Антон часто уезжал: у них были филиалы в ближайших областях и в Москве. Но эти последние дни он никуда не ездил и довольно рано возвращался домой: как всегда, молчаливый, порою угрюмый, но Нину при этом не оставляла мысль, что он хочет с ней о чем-то поговорить, может, попросить прощения, но не решается сделать первый шаг. Ну и она помалкивала, потому что за год их жизни этих первых шагов она сделала столько, что и со счету сбилась!

Инне она позвонила только раз. Та скупо сообщила, что занята страховочными делами, «бьется за каждую копейку», а «этот гад Голубцов», который идеально подходил по всем параметрам на роль поджигателя, не нашел ничего лучшего, как покушать грибочков – и отбросить коньки. То есть на нее опять начали поглядывать подозрительно, учитывая сомнительную личность главного свидетеля Вовки, однако она не сомневается, что страховку все равно выплатят. «А у тебя как? – спросила Инна. – Тот гад объявлялся? Ну, киллер твой!» И, хохотнув, она положила трубку.

Нет, киллер больше не объявлялся. Только его еще не хватало! Дурь, конечно, однако Нина до сих пор дергалась при каждом неожиданном звонке.

Как-то раз Антон вернулся много раньше, чем обычно, у Нины даже ужин был еще не готов. С необычной кротостью он буркнул: «Ничего страшного, я еще не проголодался!» – и сел за телефон. Проходя по коридору мимо гостиной, Нина слышала обрывки фраз – и ничего не могла понять: муж ремонт затевает, что ли? Какие-то мастера, какие-то рамы, стоимость работ, материалов…

Она приуныла: ремонт их квартире совершенно не нужен, его ведь только год назад делали, когда переехали сюда, и у Нины до сих пор портилось настроение, стоило только вспомнить эти кубометры вынесенного мусора, запах паркетного лака, от которого Лапку тошнило, а у нее разламывалась голова, затянувшийся неуют, коробки с книгами, стоящие тут и там, окна без штор (вот это Нина ненавидела больше всего на свете!)…

Однако за ужином ситуация прояснилась. Ковыряя рыбно-овощную котлету (кабачок и горбуша в пропорции пятьдесят на пятьдесят, язык проглотишь, так вкусно!) и не поднимая глаз от тарелки, Антон сказал:

– Нам надо поставить решетки на окна.

Нина с Лапкой переглянулись. Обе разом вспомнили, как, побывав (тайком, во время очередной папиной командировки) в гостях у Инны, которая жила на первом этаже, они с тоской взирали на мир из-за зарешеченных окон. Даже лоджия была забрана решетками. «Как в тюрьме!» – чуть слышно прошептала тогда Лапка.

Выходит, и они теперь будут жить как в тюрьме?

– Антон, а надо ли? Все-таки не первый этаж и не девятый. На верхнем, я понимаю, с крыши можно перелезть, а к нам-то как?

– При известной ловкости не составит никакого труда спуститься с крыши сначала на девятый, а потом и к нам, – сухо ответил муж.

– Ну уж я не знаю, каким это надо быть каскадером, – пожала плечами Нина.

– Зря ты вчера не смотрела «Итоги дня». Там как раз шла речь про таких вот «каскадеров». Неизвестные злоумышленники взяли крепкую квартирку на восьмом этаже такой же девятиэтажки, как наша. Слезли с крыши, затарились, потом открыли дверь изнутри – и привет. Теперь ищи-свищи. Небось хозяева очень переживают, что на балконе не было решеток!

– Ой, и на балкон ставить?! – в один голос простонали Нина с Лапкой.

– А как же? – уже сердито воскликнул Антон. – Таким образом мы двух зайцев убьем: и квартиру обезопасим, и Лапка перестанет висеть на балконе. Не знаю, как у тебя, а у меня у самого голова кругом идет, когда она с такой высоты вниз смотрит!

– Ну, так оно… – пробормотала Нина, понимая, что вообще согласится на все, если речь идет о безопасности Лапки.

– Тем более я уже договорился, – безапелляционно продолжал Антон. – Завтра в два часа придут мастера снимать размеры. Я специально приеду, с работы отпрошусь, чтобы тебе не думалось, будто это какие-нибудь киллеры к тебе заявились.

Нина вскинула испуганные глаза. Антон сидел надутый. Эх ты, значит, запомнил ее глупый упрек тогда, в коридоре! Неужели это его задело? Неужели он о ней заботится? Ну, с Лапкой все ясно, но неужели его волнует и ее безопасность?

Сразу теплее стало на сердце, и Нина подумала, может, зря она так старательно соблюдает вооруженный нейтралитет и по-прежнему спит на самом краешке… правда, не Лапкиного диванчика, а супружеской кровати, но все равно – подальше от Антона. Может быть, есть смысл повернуться к нему сегодня вечером и как-нибудь особенно вздохнуть? Наверное, и его волнует затянувшаяся размолвка, только он по своей дурацкой замкнутости не может этого показать…

– Ну, как скажешь, – пожала она плечами. – Решетки так решетки.

Лапка сразу начала канючить, пришлось взять ее на руки и начать рассказывать ужастики про маленьких детей, которые спорили с папами и мамами, когда те хотели ставить решетки на окна, и родители их слушались, а потом капризули однажды возвратились с прогулки, а дома – пусто! Все вещи украдены, и даже книжки, даже игрушки исчезли.

– И мультики? – трепеща, спросила Лапка.