Клеймо красоты Арсеньева Елена

Человек в соседней комнате усмехнулся уголком рта.

– Ну? – сердито сказал капитан.

– Ну и вдруг он ночью вернется?

– А вы ему что, откроете? – полюбопытствовал капитан с плохо скрываемым ехидством.

Хихикнули в ответ сразу трое: Асипов – искренне, человек за стенкой – презрительно, Катерина – нервно:

– А если он через балкон заберется?

– А вы балкон на ночь закройте, – посоветовал капитан. – Ну а сейчас, чтобы вы не волновались, вас отвезут на нашем транспорте, вон сержант вас проводит, осмотрит квартирку на всякий случай.

Асипов посмотрел по сторонам, словно искал, нет ли здесь какого другого сержанта, кроме него. И, не найдя никого, понурил голову.

– А вы что, думаете, он сейчас уже там, ждет меня? – испуганно спросила Катерина. – Господи! Ведь он оборвал сигнализацию, квартира не сдана на охрану!

– А вот это – плохо, гражданка Старостина, – сухо сообщил капитан. – Между прочим, на его месте я бы этим воспользовался.

Человек соскочил с подоконника и метнулся к двери. Он двигался очень быстро, но каждое его движение было бесшумным, как у рыси. Он успел выскочить за дверь и даже немного пробежал по коридору, когда из соседнего кабинета вышли Катерина, капитан и Асипов. Человек мгновенно сменил свои размашистые прыжки на неспешную, чуточку усталую походку, однако не выдержал и оглянулся. Смерил всех троих взглядом и повернул за угол, к лестнице, ведущей на первый этаж.

– Я его уже видела, – задумчиво сказала Катерина.

– Кого? – спросил Асипов, который спал на ходу.

Холл первого этажа был пуст, но сумеречная тишина длилась только мгновение. Распахнулась настежь дверь, и омоновец, ухмыляясь во весь рот, вогнал в отделение трех размалеванных девчат, одетых чисто условно, как дань приличию. На одной вообще было намотано только банное полотенце. Другая девушка горько, с подвывом плакала, держась за подбитый глаз. Вслед за девицами втащили, заломив ему руки за спину, огромного красивого парня, потом пинками препроводили еще нескольких…

– Субботник, что ли, привезли? – пробормотал Асипов, по стеночке пробираясь к выходу и делая Катерине знак следовать за собой.

Капитана закрутила многоголосая человеческая волна. Катерина даже не успела проститься с ним, как дверь закрылась.

Они с Асиповым сели в «Волгу» и через несколько минут были около Катерининого дома.

– Подожди меня, – сказал сержант шоферу. – Я сейчас, осмотрю квартиру – и назад поедем.

– Дай закурить.

Асипов начал шарить по карманам. Всполошенно закричала какая-то птица, и он уронил спички.

Катерина поежилась от вечерней сырости, оглядываясь на темную массу деревьев, сгрудившихся в конце двора. Птица еще раз сердито крикнула и улетела, шумя крыльями.

Асипов первым вошел в квартиру, прошарил все углы, даже под диван заглянул и удовлетворенно зевнул:

– Ну, я пошел. Спокойной ночи. – Взглянул на несчастное лицо хозяйки и замешкался: – Хотя… знаете что? Вы ведь все равно боитесь, да?

– Боюсь, – угрюмо призналась Катерина.

– Давайте сделаем так. Вы свет в комнате погасите, а на кухне пока не выключайте. Не полная темнота, не так страшно будет. А часика, к примеру, через два я нарочно заеду к вам проверить, как дела. Придумаем сигнал, просто на всякий случай. Ну… если вам станет совсем худо, вы включайте свет в комнате. Если же заснете и не захотите, чтобы я вас побеспокоил, погасите везде свет. Договорились?

Катерина задумчиво поскребла ногтем косяк, на который опиралась. Она подумала, что человек, мечтавший ее убить, может каким-то образом все-таки проникнуть в квартиру еще до истечения этих двух часов, сделать то, что хотел, и уйти, аккуратно выключив за собой свет.

Но она ничего не сказала Асипову. Кто его знает, может, он правильный мент, кажется, так это называется, и решит, что его долг – остаться караулить гражданку Старостину. Тогда еще и его убьют. Да и вообще…

– Ну, договорились? – пробормотал Асипов, зевая на разрыв рта и думая сейчас только о том, что успеет вздремнуть в машине, а потом найдет в отделении свободную каморку и хоть на час, хоть на полчаса прикемарит украдкой! – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – прошептала Катерина, запирая за ним дверь.

Потом она погасила люстру и в полутьме, при слабых отсветах из кухни, начала стелить постель.

Что-то пыхтело, кряхтело и звучно чавкало за спиной, а также стукалось глухо. Топталось множество ног. Иногда земля вдруг начинала гудеть, словно от падения чего-то тяжелого.

Ирина все еще стояла на коленях, прижав к груди платочек, не в силах не только подняться, но и обернуться, посмотреть, что же происходит за ее спиной. Что-то страшное, судя по разгоревшемуся лицу девахи в красном платье, которая топталась рядом, стиснув на груди руки и азартно блестя глазами.

Наконец взгляд ее снова упал на Ирину.

– Обезножела, что ли? – спросила с брезгливой жалостью. – Давай помогу!

И, ловко ухватив под мышки, вздернула Ирину на ноги.

– Эх а-яй, ну и каблуки! – хмыкнула чуть ли не испуганно. – Как ты на этих ходулях хоть шаг сделала? А ну, повернись, платок завяжу.

Ирина только и могла, что тупо смотреть на энергичное румяное лицо, яркие зеленые глаза. Тогда деваха развернула ее, как тряпичную куклу, к себе спиной и ловко завязала концы платка между лопатками. Платок оказался довольно большим и спереди прикрыл не только грудь, живот, но и немножко бедра.

– У тебя булавочки нет? – озабоченно спросила деваха, шныряя глазами от Ирины к какой-то бесформенной темной куче, мотавшейся по дороге. – Еще бы на заднице застегнуть – и хоть на бал.

Ирина захихикала. Все плыло у нее перед глазами, ноги подгибались, однако вдруг сделалось дико смешно: ну куда она пришпилила бы эту булавочку, прямо к телу, что ли?!

– Хотя да, – хохотнула и деваха. – Что я говорю! У меня же у самой есть.

Она провела рукой по карману и отколола с изнанки преизрядную булавищу.

– Бабка дала, – пояснила деваха, отшагнув за спину Ирины и стягивая нижние концы платка чуть ниже попы. – От сглазу. Ну, вот и все. Ты только садись покуда осторожнее, не дай бог, расстегнется да вопьется – так заорешь…

И внезапно заорала сама:

– Петька! Сзади!

У Ирины от этого вопля, перекрывшего все допустимые децибелы, даже в глазах прояснилось. И она увидела, что темная кряхтящая масса, которая мечется по дороге, – это пять дерущихся человек.

Двое были ей знакомы – слишком хорошо знакомы… Виталя и Змей. Трое других… вроде бы она их тоже где-то видела. Ну конечно, это они так своевременно прикатили на черном автомобиле. Спасители! Сейчас они измолотят этих ненавистных отморозков, в порошок их сотрут! Все-таки их трое, а тех гадов только двое! Так их, так!

Ирина всхлипнула от избытка чувств.

– Да ладно-ка, – покосилась деваха. – Чай отобьются, ребята крепкие.

Ирина взглянула на нее дикими глазами, не понимая такого сочувствия к избиваемым злодеям, однако, всмотревшись в картину боя повнимательнее, поняла, что грани между избиваемыми и избивающими были порядочно стерты.

Численное преимущество мало что давало защитникам Ирины. Виталя стоял неколебимой скалой. Вдобавок у этой скалы имелись мощные ручищи, которые мелькали, будто крылья ветряной мельницы при урагане. Их стремительные движения почти невозможно было уловить, однако то один, то другой нападающий отлетали на дорогу, мгновение валялись плашмя, оглушенные, потом, словно спохватившись, вскакивали и бросались вперед, чтобы снова нарваться либо на удар Витали, либо на неуловимый бросок Змея. Он, чудилось, прошивал эту кучу малу своим цветастым телом, будто иголка с ниткой, предпочитая нападать сзади и бить по самым чувствительным местам, потому что оттуда, где появлялся Змей, то и дело слышались болезненные вскрикивания.

– Петька! Дай ему бодка! – вдруг заорала деваха.

Из переплетения тел вырвалось одно, в серой рубахе, и, словно только и ждало подсказки, с силой ударило Змея в живот раскосмаченной русой головой. Громко ахнув, Змей отлетел на несколько метров и, распростершись у самых колес автомобиля, остался недвижим.

– Маришка, в машину! – крикнул русоголовый, на миг блеснув такими же зелеными, как у девахи, глазами, и снова ринулся в гущу боя.

– Командует еще! – обиженно буркнула деваха, однако послушно двинулась к автомобилю, волоча за собой спотыкающуюся Ирину.

– Это ты, значит, Маришка? – догадалась та, когда обе девушки забрались внутрь и прилипли к стеклам.

– Ну, – кивнула деваха, не оборачиваясь. – А ты кто?

– Ка… Как мое имя, ты имеешь в виду?

– Ну, хоть имя скажи.

– Ирина. Ира.

– Иришка, значит. Маришка с Иришкой сидели в затишке, – проворчала деваха, втискиваясь носом в стекло и нетерпеливо теребя подол сарафана. – А мужички давали друг дружке тычки.

– Спасибо тебе, – пробормотала Ирина, только теперь осознав, кому обязана своим спасением. – Это ведь ты парней привела?

– Ну да, увидела, как тот слон тебя гнет, – и подняла на деревне крик. Ребята сразу схватились – и ходу.

– А говорят, там только старики да старухи…

– Старик, – уточнила Маришка. – Один старик на всю деревню, остальные жители – пять бабок. А на этих парней просто повезло, они буквально за час до тебя приехали по всяким делам. Я их и не знаю толком никого, кроме Петьки. Вроде бы вон тот, в синей майке, каратист, – Сергей, это его машина, а который в черном – Павел. Ну а в серой рубахе – Петруха.

Ирина добросовестно пыталась различить цвета, но черное, синее и серое пятна перемещались слишком быстро.

– У Петрухи глаза точь-в-точь как у тебя. Он твой брат? – спросила она, рассудив, что постороннего человека не станут называть уменьшительным именем. Маришка бросила на нее странный взгляд, потом снова отвернулась к окну:

– Друг брата.

– А-а…

Действительно, это многое объясняло!

Судя по напряженным Маришкиным плечам, ей совершенно не хотелось продолжать светскую беседу. Теперь соотношение сил было трое на одного, однако рыжеволосая скала по имени Виталя все еще казалась неколебимой, несмотря на то, что каратист Сергей и крутился вкруг своей оси, и размахивал пяткой, и кричал пронзительным голосом. Скале все было нипочем, разве что нос у Витали сделался расквашен и глаза заплыли. Однако и противники выглядели не лучше, а конца сражению не предвиделось… Вдобавок на земле началось какое-то шевеление, и Ирина с ужасом увидела, что оживает поверженный Змей.

Он поднялся сначала на четвереньки и какое-то время стоял так, ошеломленно мотая головой. Потом выпрямился и шатучей походкой двинулся в бой, однако Ирина успела увидеть, как рука Змея скользнула в карман и выхватила оттуда что-то длинное, блестящее. Нож!

– Нож! – выдохнула Ирина.

– Нож! – завопила Маришка, ныряя рукой под сиденье, выдергивая оттуда монтировку, а затем вылетая из машины. – Петька! У него нож!

Со сверкающими глазами, румяная от ярости, в красной, словно бы обагренной кровью одежде, она была сейчас похожа на какую-нибудь былинную девку-богатырку, а то и вовсе на Магуру-перуницу, славянскую валькирию. Маришка сделала мощный взмах, готовая смести Змея с лица земли монтировкой, подобно тому, как хоккеист сметает шайбу со льда клюшкой, однако Петруха успел выхватить грозное оружие из слабых женских ручек и подсек Змея под коленки. Словно подломившись, он грянулся оземь и вновь сделался неподвижен. Нож подлетел к ногам Петра, и тот азартно пнул его, да так, что просверк прочертил подлесок обочь дороги и исчез.

Эта мизансцена на какое-то мгновение отвлекла внимание основных боевых сил и дала Витале возможность передохнуть. Однако передыхал он очень своеобразным образом: не вытирал, к примеру, пот со лба, а, подобно Змею, сунул руку в карман и достал из широких штанин… нет, не нож, а пистолет.

Черный ствол нахально уставился на отпрянувших парней:

– А ну, девку сюда! Сами убирайтесь, пока я добрый. Ирка! К ноге!

Маришка громко ахнула. Ирине почудилось, будто сердце сжалось маленьким ледяным комочком. Втиснулась в спинку сиденья, обхватив себя руками, зажмурилась, словно надеясь, что все страшное сейчас исчезнет…

– По-моему, силы равны, – долетел до нее задыхающийся голос.

Маришка ахнула снова.

Ирина решилась открыть один глаз, но как-то так получилось, что распахнулись оба – изумленно. Сергей тоже держал пистолет! Другой рукой он приподнимал голову Змея, к виску которого и был приткнут ствол:

– Уходи, а то… Считаю до трех, потом щелкну твоего размалеванного приятеля.

Голос его звучал негромко, но была в нем такая леденящая душу решимость, что по Ирининой спине побежали мурашки, а на окровавленном Виталином лице появилось растерянное выражение.

Все застыли, меряя друг друга взглядами. Маришка нетерпеливо теребила руками сарафан. У нее был вид римской матроны, которая, склонившись к арене, где валяется поверженный гладиатор, настойчиво опускает большой палец, подавая тем самым знак: «Убей его!» – однако никто не обращал на нее внимания.

Вдруг разбитые в лепешку губы Витали дрогнули и раздвинулись в подобии улыбки:

– Да ну… Да вы чо, мужики? Из-за бабы – на мокруху? Ладно, по своим! Девку забирайте, черт с ней. Она не наша, мы ей ничего не сделали.

– Как не сделали? – вылетела вперед Маришка. – А платье? Когда я ее с тобой в машине видела, она была в платье!

– За гвоздик зацепилась, – буркнул Виталя.

– За гвоздик!.. – взвизгнула было Маришка, но Сергей схватил ее за руку и сдержал боевой порыв:

– Ладно, хватит на сегодня. Пусть забирает своего индейца.

Виталя, оскалясь от злости, спрятал пистолет в карман и наклонился поднять Змея.

Сергей тоже убрал оружие и, не оглядываясь, пошел к автомобилю, одной рукой убирая со лба взмокшие волосы, а другой поддерживая Павла, который ощутимо прихрамывал.

Петр отступал последним, настороженно оборачиваясь на Виталю и Змея, словно ожидал от них еще каких-то подвохов, и подталкивал Маришку, с лица которой никак не сходило воинственное выражение.

Молча, тяжело дыша, набились в автомобиль. Сергей завел мотор, дал задний ход и ехал так до тех пор, пока распростертый Змей и склонившийся над ним Виталя не скрылись из глаз.

Начал разворачиваться. Дорога была узкая, автомобиль сначала сунулся за обочину задними колесами, потом передними. Всех швыряло друг на друга. Павел болезненно охнул.

– Что, попало? – встревоженно обернулась с переднего сиденья девка-богатырка. – Давайте остановимся, посмотрим, что с ногой. Вдруг перелом?

– Упал, очнулся – гипс… – пробормотал Петр, который сидел рядом с Ириной и деликатно старался держаться от нее подальше, однако это ему не очень удавалось, особенно когда при разворотах их швыряло друг на друга.

– Ох, лучше не надо останавливаться, – морщась и улыбаясь одновременно, попросил Павел. – Нету у меня никакого перелома. К тому же заимка тут недалеко, этот рыжий примат вполне успеет добежать и вернуться, к примеру, с автоматом. А то и с пулеметом! От таких маразматиков всего можно ожидать. А у нас всего один ствол.

– Это точно, – кивнул Сергей, выравнивая наконец автомобиль. – Зажигалки-автомата, тем более – пулемета у меня нет.

Последовала минута молчания, во время которой Сергей вынул из кармана свой пистолет, спустил курок… из ствола бесшумно выплеснулось пламя и образовало ровный язычок.

– Ой… – пискнула Ирина и вдруг принялась хохотать, как сумасшедшая. Да и все уже хохотали, не в силах справиться с накатывающими приступами смеха, падая друг на друга от толчков и обессиленно постанывая.

При очередном повороте дороги Ирину просто-таки забросило Петру на колени, что вызвало новый обвал хохота. В это мгновение Маришка оглянулась, и ее зеленые глаза встретились с залитыми слезами смеха глазами Ирины. Маришка тотчас же отвернулась, и в кабине снова воцарилось безмятежное веселье.

Однако теперь смеялись все, кроме Ирины, впрочем, это было вполне объяснимо, поскольку именно в эту минуту расстегнулась внушительная Маришкина булавка.

Да, квартира была пуста.

Но почему?! Куда могла деваться хозяйка?

Звонок в дверь прозвучал так внезапно, что ночной гость едва не выронил пистолет. Ринулся к балконной двери – бежать, но тут же понял, кто звонит. Прошел в коридорчик, глянул в «глазок». И, убрав оружие, начал отпирать несложный замок, из тех, что называются гаражными и открыть которые снаружи может любой и каждый с помощью отвертки.

Стоявший за дверью шагнул в квартиру и прикрыл за собой дверь. Покосился на молчаливую коробочку сигнализации на стене. Вздохнул.

– Значит, смылась? Так я и предполагал. Хочешь что-то сделать хорошо – сделай это сам.

– Слушай, я не понимаю… Она не могла! – забормотал первый. – Я не сводил глаз с подъезда, никто не выходил, все ее окна на эту сторону, только во двор, я за ними наблюдал, никто не спускался с балкона, на соседский ей никак не перелезть, далеко, да я бы заметил!

– И все-таки она ушла, – спокойно сказал вновь пришедший, держа руки в карманах и покачиваясь с пятки на носок. – Знаешь, как это можно было сделать?

– Чердак! Неужели она вылезла через чердак в другой подъезд?

– Чердак заперт вот на такенный замчище, я проверил. Уйти можно иначе. Спуститься на первый этаж и позвонить в любую квартиру, окна которой смотрят на противоположную сторону. Вылезла в окошко. И вот вам результат.

– Вряд ли! Я обошел дом. Он же стоит, ты заметил, как по-идиотски? С той стороны у них аптека, первый этаж – это фактически второй, окна очень высоко. Она бы не рискнула ноги ломать.

– Рискнешь, когда тебе грозит смерть.

– Да ну, брось. Она не сомневается, что это было обычное ограбление, вернее, не состоявшаяся попытка ограбления. Откуда она могла знать, что ты ей заранее подписал приговор?

– Откуда? – Человек помедлил, в упор глядя на своего проштрафившегося напарника. – Ну, может, она прочла это в моих глазах. Как читаешь ты.

Последнюю фразу его собеседник уже вряд ли услышал, потому что к моменту, когда она была произнесена, в его лбу образовалась круглая аккуратная дырочка.

Выстрелом его отбросило на диван, и он теперь лежал головой на подушках, свесив ноги, с выражением тупого изумления на одутловатом лице с синеватой щетиной на щеках.

Стрелявший сунул в карман пистолет. На это ему потребовалось куда больше времени, чем выхватить его.

Затем он огляделся и прямиком шагнул к креслу, на которое были аккуратной стопкой сложены большой мягкий плед и несколько разнокалиберных подушек, украшавших диван днем, когда постель была убрана. Убийца хватал каждую, крепко стискивал и подносил к уху, словно ожидал услышать какой-то звук. Так иногда выбирают арбузы на рынке: сжимая их изо всех сил и прислушиваясь, не захрустит ли. Захрустит – значит, спелый. Но ни одна подушка не была арбузом, может быть, поэтому они и не захрустели.

Лицо убийцы, бывшее доселе подчеркнуто спокойным, помрачнело. Он огляделся в поисках других подушек, одну даже выдернул из-под головы мертвеца, но та оказалась мягчайшей, как пух, которым была набита.

Машинально он приподнял убитого и снова уложил его простреленную голову на подушку. И уже по второму разу начал исследовать все остальные в нарядных вышитых наволочках, затейливо связанных крючком.

Наконец его внимание привлекла одна, самая маленькая. На суровом полотне были вышиты васильки и маки, среди которых затесалась ромашка с полуоборванными лепестками. Похоже было, что кто-то гадал на цветке: «Любит – не любит, плюнет – поцелует, к сердцу прижмет – к черту пошлет, своей назовет…» Но у гадающей не хватило терпения, а может, храбрости, она дошла до «поцелует» – и решила на этом успокоиться. А чтобы гадание непременно сбылось, вышила заветную ромашку на наволочке.

Да, это было давно: мулине изрядно выгорело, как выгорают цветы в засуху. Да и суровая ткань поблекла. А вот серые нитки, которыми была зашита подушка, казались на этом фоне очень яркими. Тем более что стежки были крупные, небрежные, в то время как остальные чехлы зашивали меленько, аккуратно, почти незаметно.

Убийца хмуро посмотрел на нитки, а потом подцепил стежок ногтем и рванул с такой силой, что шов лопнул. И стало понятно, почему подушка плоская, будто безжизненная: в ней лежало старенькое, застиранное до дыр полотенце, свернутое несколько раз.

Убийца стоял, держа чехол и полотенце. Он был неподвижен, только руки сильно тряслись. Наконец он отшвырнул тряпье, снова вырвал из кармана пистолет и несколько раз выстрелил в человека с простреленным лбом. Тело подскочило на мягком диване, однако кровь не потекла из ран, ведь человек уже несколько минут был мертв.

Да, это глупо, стрелять в убитого. Но тогда оставалось бы стрелять только в себя, ведь он сам во всем виноват, если быть честным.

Сам виноват. Сам упустил удачу – громадную, фантастическую удачу, которая совершенно случайно пошла вдруг в руки!

Ну где она? Где ее теперь искать? Неизвестно, зачем ей то, что она вытащила из подушки, ведь она ни о чем не подозревает! Или… подозревает? Она оказалась хитра, очень хитра, убийца сам мог в этом убедиться. Она не только угадала его замыслы, но и сбежала, хотя это было, казалось, невозможно. Почему бы ей не додуматься и до…

Черт, черт, черт, теперь остается надеяться только на счастливый случай! Но шансов почти нет. Это все равно как крикнуть сейчас в пространство – и ждать, что она вдруг отзовется: «Я здесь! Сижу и жду, чтоб ты пришел меня прикончить!» Шансов нет никаких.

Он пошел к двери и бесшумно отпер ее. В подъезде полная тишина. Глухая ночь, все спят без задних ног. Ему захотелось выстрелить еще в кого-нибудь, желательно в живого человека, но, кроме него самого, под рукой никого не оказалось, поэтому он подавил это желание и спустился на первый этаж. Открыл дверь на улицу – и едва успел отпрянуть, когда опасное синее мигание озарило темный двор.

Милиция! Почему? Что случилось? Кто-то услышал выстрелы? Или за ее квартирой еще с вечера следили? Но почему, ведь это выглядело как простое ограбление, вернее, его попытка?! А может, они не сюда?..

Автомобиль затормозил рядом. Убийца вжался в стену. Уже не успеть рвануться наверх. Может, проскочат мимо в запале, не заметив его?

Отшатнулся от двери, прижимаясь к стене, – и едва удержался, когда одна нога вдруг скользнула куда-то вниз. Черт! Какая-то лестница?

Скатился по ней, наткнулся на незримую преграду и замер в кромешной тьме в то самое мгновение, когда в подъезд ворвались люди. Затопали наверх, прыгая через две ступеньки, но не все ушли – убийца видел в двери силуэт.

Рука привычно скользнула в карман, но тут же он сдержал себя: этот мент там, конечно, не один. Еще, как минимум, водила, а у него в обойме осталось только два патрона, все растратил, как дурак, на этого отморозка, которому доверился и который так его подставил. Стрелять он будет только в крайнем случае. Может, еще удастся отсидеться, в смысле отстояться у этой двери, ведущей непонятно куда…

Да что ж тут непонятного? В подвал она ведет, в подвал, где жильцы хранят гнилую картошку и всякую старую рухлядь. И заперта, конечно, на такой же амбарный замок, как и чердачная дверь.

Пальцы ощупали засов. Нет. Он отодвинут. Замка нет. Дверь что, открыта, что ли?

Открыта…

У него пересохло в горле. Мысли, смешавшиеся от страха, вновь обрели ясность.

Вот куда она подевалась. Вот куда! Почуяла опасность неким звериным нюхом, который просыпается у людей в предсмертные минуты, выскользнула из квартиры, может, за мгновение до того, как они с напарником проникли туда, и спряталась в подвале, в одной из ячеек, провонявших прошлогодней проросшей картошкой и прелым луком.

С-сука! Но и он тоже хорош: не заметил спуска в подвал. Как это могло случиться? Да, вторая дверь в подъезде стояла настежь, она прикрывала этот закуток под лестницей. А сейчас, на ночь, ее закрыли – вот и…

И опять не на кого было пенять, кроме как на самого себя. Но он не умел долго на себя злиться, поэтому бросил это дело и пошел вперед.

Какой там номер ее квартиры? Пять? Девяносто процентов, что, подойдя к дощатой двери с цифрой «пять», он найдет ее там: за грудой каких-нибудь пыльных мешков, трясущуюся от страха.

Его уже не беспокоило, что наверху милиция, что они будут искать убийцу того человека, который валяется в квартире на втором этаже. Он точно знал, что все обойдется. Главное, что верный друг, счастливый случай, не покинул его, вывел к подвалу, где спряталась эта хитрая дура!

«Я здесь! Сижу и жду, чтоб ты пришел меня прикончить!»

Убийца снова вынул пистолет.

Осталось два патрона? Ну, это слишком много. Ей хватит и одного.

Из старых писем:

«Здравствуйте, моя любимая жена Асенька, родные дети Сережа и Машенька!

Не пугайтесь, получив письмо, написанное чужим почерком. В последнем бою меня ранило в правое плечо, оттого и не в силах я держать в руке карандаш. Но к нам в госпиталь ходят девушки со швейной фабрики, школьники ходят, и всегда найдется добрая душа, чтоб взять бумагу и написать вам под диктовку.

Спешу сообщить, что жив и здоров, насколько позволяет моя рана. Были минуты, когда думал, что вовсе каюк мне пришел, однако же оклемался, избежал гангрены. Поначалу боялся, что руку отнимут, но доктор сказал, вроде бы обойдется дело. Не иначе, твоими молитвами и горючими слезами, дорогая Асенька, начал я выздоравливать. Лучше бы уж ногу отнять, чем руку, ну какой я работник без правой руки? Однако случилось чудо, я пошел на поправку.

Да, чудеса бывают, и очень даже часто. Тот снаряд, который должен был разорвать меня на мелкие кусочки, только воткнул кусок железа мне в плечо. Ну разве это не чудо? А разве не чудо, что на соседней со мной больничной койке оказался – кто бы ты думала? Ни за что не угадаешь. А вспомни нашего соседа со старого двора, ну, того самого, у которого дед себе домовину при жизни выстругал. Вспомнила? Имени его называть не стану, сама понимаешь. Но вот открываю однажды глаза и вижу на соседней койке его небритую рожу.

Много он чего понарассказывал про себя, я мало чему верил, но поскольку здешний особист разговаривал с ним по-человечески, значит, не так уж он и врал. Выходит, и правда искупил свою вину кровью и, если бы выжил, вернулся бы в строй уже как человек. Только, беда, сосед позавчера помер. Не знаю, как там обстановка, в мирной жизни, но ты, Асенька, если сможешь, сходи к Анне Ивановне и покажи это письмо. Небось через военкомат известят ее, а ну как нет? Сосед же наш не просто так на фронт попал, сама понимаешь. Он же, помирая, все просил, чтоб я непременно известил о его кончине Анну Ивановну. А ей велел, чтоб достала из-под порога какой-то черный гроб (дескать, сестренка его, Тонечка, знает, где он лежит), а открыть позвала бы деда из Вышних Осьмаков. Конечно, сосед при этих словах уже заговаривался предсмертно, потому что дедушка его давным-давно помер, конечно, с тех пор, как сгинул из дому неведомо куда, да и разве может под порогом находиться гроб?! Однако я перечить ему не стал и обещал, что все передам досконально. Ты, Асенька, не поленись, сходи к Анне Ивановне, буде она еще жива, а то, может, не перенесла того горя, какое сын ей принес. Но он клялся, умирая, что ни в чем не виновен и оговорили его злые люди. Всякое бывает, я тебе так скажу. Сходи же к соседке и не забудь про Вышние Осьмаки. Не знаю, что это такое, но, может, она знает?

Ну, чего еще написать? Здесь, в госпитале, хоть и слышна война, и видна во всем, а все ж иногда кажется, это только сон. Ох, сколько видел я горя… Но небось никто, нигде и никогда не видал такого, сколько сосед наш повидал. Вернусь с победой – и тебе перескажу. Хотя все это небось байки и сказки, только детям от скуки сказывать, как в старину говорили. Хотя дети сказки-то любят. Вот и та девушка, что пишет за меня это письмо, говорит, что тоже любит сказки, хотя она уже не маленькая и даже не школьница, а работает на пошивочной фабрике. Она была при кончине нашего прежнего знакомца, она ему и глаза прикрыла. Ее зовут Клава Кособродова, душа у нее добрая, а почерк разборчивый, не то что у меня, так что надеюсь крепко: каждое слово ты в моем письме разберешь и поймешь правильно. Но Клаву зовут и другие раненые письма писать, не все же мне ее умелыми руками пользоваться.

За этим целую тебя крепко, любимая моя жена Асенька, родные дети Сережа и Машенька. Желаю вам быть здоровыми и ждать меня терпеливо, а я вернусь домой непременно, как только разобьем фашистского зверя в его логове. Ваш муж и отец Василий Дворецкий».

– А по-моему, это ужасно – такое соседство! – с дрожью в голосе сказала Ирина. – Просто пороховая бочка!

– Да говорю ж тебе, от них раньше никакого беспокойства не было. – Маришка внесла из кухни и поставила посреди стола огромную сковородищу с жареной картошкой.

– Я сейчас лопну, – прошептала Ирина, но не стала отнекиваться и только улыбнулась признательно, когда сидевший рядом Петр начал накладывать картошку в ее тарелку.

Сто лет не ела такой вкуснотищи! Разумеется, не велика хитрость – картошку поджарить, но Ирина, как всякая одинокая женщина, не любила готовить, да и ленилась стараться для себя. Вообще она ела мало, но сегодня вечером… с перепугу, что ли? Говорят, стресс повышает аппетит.

Что характерно, вокруг сидели одни сплошные подтверждения этого утверждения: принесенная Маришкой сковородка полуметрового диаметра была уже вторая, первую, такую же, они благополучно усидели под малосольные огурчики, копченое сало и селедочку. Может, конечно, дело было вовсе не в стрессе, а в необыкновенного вкуса наливочке, которую подала баба Ксеня?

– Появились они тут годков десять назад. В деревне мужиков уже и тогда не было, эти новоселы привезли своих строителей. Мгновенно починили забор, подладили скит изнутри…

– Все-таки странно, – сказал Павел, осторожно перенося к себе на тарелку щедрую порцию картошки. – Я не силен в православии, но это же все равно что церковь, этот скит. Как же им разрешили устроить там бандитский притон?

– Да теперь вся страна бандитский притон, вы что, не знали? – сказал Петр, возмущенно блестя глазами.

Сергей громко фыркнул, и ломоть сала, который он только что подцепил на вилку, сорвался, угодив точнехонько в миску с огурцами.

– Ты б его ручками, сынок, – ласково сказала баба Ксеня.

Сергей, виновато улыбаясь, последовал ее совету.

– А что, вы не согласны, что мы живем в государстве всеобщего криминала? – задиристо подался к нему Петр, но Маришка сурово зыркнула на него и прекратила наметившуюся политическую дискуссию:

– Небось купили скит, приватизировали. Конечно, деньги у них большие: когда приезжали в деревню за продуктами, не торговались никогда. Да и вели себя тихо, разве что постреливали иногда. Мы к ним даже привыкли.

– Но кто-нибудь все же видел их бумаги? – не унимался Павел, сильно работая челюстями. – Там точно все в порядке?

– Да кому их смотреть, сынок? – вмешалась бабка Ксеня. – Власти у нас в Осьмаках уже давно никакой не осталось, живем сами по себе, беспризорные. В Арени, надо быть, показали кому следует, милиция сюда не нагрянывала, небось все в порядке.

– Милиция! – фыркнул Петр, и Сергей согласно кивнул:

– Вот именно.

– А все-таки странно. – Павел задумчиво взял огурец, словно забыв, что рядом с его тарелкой уже лежит один, едва надкушенный. – Деревня староверская, а вы никак не протестуете против такого соседства.

– Да какие мы староверы? – удивилась бабка Ксеня. – Это небось на Керженце еще сохранились деревни, где скопцы держат старую веру, а у нас тут испокон оседлые бегуны[1], странноприимные селились, но и они на месте не сидели подолгу. Да и жизнь какая была – разве до молитв? Теперь вроде бы послабление верующим вышло, однако же староверам испокон потачки не было, ни от какой власти. Вот мало-помалу все и изверились. Один дед Никишка остался, да и ему уже не до скита.

– А что, он тоже изверился? Или больной? – полюбопытствовал Сергей, загребущей рукой подцепляя сразу два ломтя сала и с невинной улыбкой покрывая ими огромную скибку хлеба.

– Не больной, а просто старый. Ему небось сто лет уже, да, баба Ксеня? – вмешалась Маришка, вошедшая из кухни с очередной горой хлеба.

– Может, и больше. Ну и что, он не курит, не пьет, от веку праведничает, он и все двести проживет на своих травках. И нас всех травками снабжает, старух. Говорят, по деревням всякая баба зелейница, но с ним никто сравняться не может. Знатный травознай!

– Травознай?! – оживился Павел. – О, мне к нему!

– Вы что, аптекарь? – удивился Петр.

– Нет, я винодел. Знаете фирму «Заливаевы и К°»? Я там работаю технологом. Хотим возродить производство наливок и настоек по народным рецептам. Вот это, что мы пьем, – Павел щелкнул ногтем по рюмке, – это ведь настоящий шедевр! Скажете мне потом рецепт? Это ведь что-то на зверобое, я не ошибаюсь?

– Побойся бога! – ужаснулась баба Ксеня. – Как это я молодым, справным парням зверобоевки поднесу?! Это только нелюбимых мужей ею поят, чтоб к бабам своим не приставали. Липовку вы пьете, липовничек. Моя любимая, дед Никишка научил ставить. Вот к нему и иди за рецептами травяных зелий. Он даром что сам не пьет – тебе много чего порасскажет. А уж сказок знает, баек!..

– Сказок? – Сергей чуть не подавился своим колоссальным бутербродом. – Баек?! О, тогда мне к нему. Я ведь фольклорист, пишу докторскую диссертацию по народному творчеству староверов. И как раз фольклора бегунов у меня практически ничего нет.

– Фольклорист? – ошеломленно переспросил Петр. – Ё-ка-лэ-мэ-нэ…

– Эй ты, потише! – грозно рявкнула Маришка. – Петьке больше не наливайте.

В Петровых глазах всплеснулось зеленое пламя, но он ничего не сказал молодой хозяйке, а подчеркнуто повернулся к Ирине:

– Еще картошечки? Со дна, поподжаристей? А?

– Ой, нет, – слабо пискнула она, выставляя ладонь. – Я и так уже со стула не встану.

– Ничего страшного, – галантно сказал Петр. – Донесем на руках куда прикажете. Хоть на край света.

– Да он здесь и есть, край света, ты что, не знал? – проворчала Маришка. – Самый краешек…

– Да, глуховатое местечко, – согласился Сергей, наливая в Маришкину рюмку знаменитой липовки, но не забывая и остальных. – Неужто вы, Мариночка, тут всегда живете? Работаете, наверное, в Арени? Но ведь это довольно далеко, на чем же вы добираетесь?

– Да нет, я из Нижнего, просто приехала бабулю навестить, на огороде помочь, – ласково улыбнулась ему Маришка. – Тут не больно-то в Арень наездишься, автобусы не ходят уж бог знает сколько времени. Летом еще можно, при желании, на велосипеде, а зимой все заметает по крышу. Который год уговариваю бабулю хоть на зиму в город перебраться, да разве ее сдвинешь с места? Здесь же остались уже только те, у кого нет никакой родни, остальных стариков давно по своим разобрали. Они зимой тут знаете, как живут? Дороги все заметены, Осьмаки полностью отрезаны от мира. Телефонов нету ни одного, если что, даже врача не вызовешь. Пенсию, конечно, не привозят, да и что на нее купишь, на пенсию, когда ближайший магазин в Арени? Когда завьюжит, поутру первым делом прокапывают от дверей дорожки к калиткам. Чтобы дать знать остальным: жива, мол, я, жива пока еще. Жуть истинная!

– Подумаешь, нашла жуть! – отмахнулась бабка Ксеня. – Зато в своем дому, а не в приживалках. У меня ж тут клуб был: один на всю деревню телевизор оставался, который работает. Да вот беда – сгорел. А то, бывало, вечерами девки соберутся… – Она вдруг меленько засмеялась: – Это я бабок наших так называю, мы друг дружку по старинке все девушками кличем. Соберемся, значит, поглядим новости, частушек попоем…

И она вдруг завела тоненьким девчоночьим голоском:

Все дружно расхохотались. Баба Ксеня тоже смеялась:

– Вот так напоемся и напьемся, а потом дед Никишка нас по избам провожает. Сперва он нас, потом мы его. Ночи после буранов светлые, лунные, все аж звенит вокруг. Красотища!

– Так я не понял: этот старик один живет? – уточнил Павел.

– Теперь один. Раньше – это еще до войны, я совсем девчонкой бегала, – помню, прибрел он сюда и к бобылке Серафиме подселился. Она тоже была староверка, вот они и сошлись. Потом Серафима померла, а дед Никифор Иваныч в ее избе так и прижился. Старый он, слабый совсем. Иной раз как обомрет – вроде совсем преставился. А потом глядишь – отойдет, и опять не хуже молодого.

– И что, он к вам тоже ходил телевизор смотреть? – хмыкнул Сергей. – Это ж у них, у староверов, вроде грех…

– Ничего! Очень даже смотрел. Жаль вот только, сгорела моя «Чайка».