Прощальный поцелуй Роксоланы. «Не надо рая!» Павлищева Наталья

Махидевран поняла, кого ей так напоминает этот рослый красавец с темной кожей.

– Сахиб?

– Да, госпожа.

Ее собственный евнух Сахиб поплатился жизнью за попытку отстоять те самые деньги, его искалечили так, что прожил всего месяц.

– Я думал, что виновата султанша, пошел к ней служить, чтобы отомстить, но теперь знаю, что не виновата.

Махидевран вздохнула:

– Иди, тебе пора.

– Нет, мне разрешили служить вам столько, сколько будет нужно.

– И доносить обо мне?

– Зачем?

Действительно, зачем? О чем теперь доносить, если она уже никто?

– Как тебя зовут?

– Замир. Пойдемте, госпожа, становится жарко, вам не стоит быть на солнце.

– Да…

Роксолана чувствовала себя легче, сняв такой груз с плеч, она договорилась с Замиром, что будет пересылать ему деньги, чтобы тот незаметно подкладывал в бездонную шкатулку, или придумает еще что-то, например найденный в саду клад…

Она по-настоящему жалела Махидевран, понимая, почему та пошла на подлог, одно материнское сердце всегда поймет другое… Но Махидевран не менее строптива, чем сама Роксолана, она не примет помощь прямо из рук соперницы, потому султанша и выдумала разные хитрости. Валиде Хафса никогда не оставляла драгоценности правнучкам, Роксолана сама отложила в сторону все, что принадлежало матери султана, но отдавать своей дочери Михримах почему-то не стала. Шкатулка словно ждала своего часа.

А еще деньги… Те, что валиде Хафса когда-то оставила Роксолане вместе с наказом заботиться о некой кире Эстер, давно закончились. Сулейман узнал тайну и давно содержал Эстер сам, вернее, просто фирманом освободил Эстер и ее потомство от налогов, этого вполне хватило.

Золотые монеты, щедро устилавшие дно ларца, положила сама Роксолана, понимавшая, что просто из ее рук помощь принята не будет.

О бедственном положении Махидевран султанше рассказал Замир, однажды вдруг укоривший ее в безжалостном отношении. Роксолана должна бы приказать казнить евнуха, который посмел открыть рот против нее, но султанша приказала рассказать все, что ему известно. Вот тогда и появилась эта большая шкатулка.

Отправляясь в Эскишехир, Роксолана решила, что в Бурсу с драгоценностями поедет Замир, но потом поняла, что Махидевран и слушать не станет евнуха, и, получив несколько свободных дней, поехала сама.

Помочь Махидевран, пусть и обманом, получилось.

Хюмашах не могла сразу отправиться в Эскишехир к бабушке, не заехав в Стамбул. Но лучше бы не заезжала! Лучше бы сделала крюк и поплыла морем в Бурсу, а оттуда поехала на воды!

Каролина чувствовала себя в гареме хозяйкой, особенно после отъезда султанши. Удивительная женщина спокойно уступила ей свои владения. Это означало, что она серьезно больна, что подтвердил и султан, и оказывать сопротивление не сможет. Нурбану тоже притихла и вообще завела разговор об отъезде к мужу.

Зато приехала из Эдирне (Каролина понятия не имела, где это) внучка султана Хюмашах. Каролина уже поняла, что это дочь любимой султанской дочери, из чего следовало, что с девушкой нужно подружиться.

Хюмашах была хороша, она взяла лучшие черты матери и отца, имела острый ум и независимые суждения. С первой же встречи Каролина почувствовала угрозу своему положению. А это только внучка, что же будет, когда приедет дочь?

И Каролина нашла, как ей показалось, гениальный выход – Хюмашах нужно немедленно выдать замуж, причем не здесь, среди этих дикарей, в гарем, а в Европу! Например, за одного из французских принцев! Да, у короля Генриха и королевы Екатерины Медичи несколько сыновей, и только один из них – Франциск – женат на шотландской королеве. Почему бы нет?

Сулейман, выслушав такие прожекты своей пассии, усомнился:

– Если уж в Европу, то почему не к твоему племяннику, сыну короля Филиппа?

– Карлосу? Он урод!

– Ну, тогда в Италию, у нас там много знакомых и достойных людей.

Нет уж, связываться с Италией Каролине не хотелось вовсе, были свои причины.

– Там от вашей внучки потребуют непременно креститься, иначе нельзя. А во Франции свобода нравов.

Внешне все выглядело настоящей заботой о внучке Повелителя, но сопротивление встретили со стороны самой Хюмашах, которая и слышать не желала о каком-то замужестве.

Это возмутило Сулеймана. Нет, внучка не возражала открыто, все же воспитана в гареме, а не в Париже, где, по словам Каролины, нравы вольные, но ужаснулась именно такой перспективе:

– Повелитель, не отправляйте меня так далеко, я не вынесу разлуки с матерью, бабушкой и с вами тоже!

– Мы подумаем! – объявил Сулейман, чувствуя себя смущенным.

Хюмашах, которая и без того была в ужасе от вольностей, творившихся в гареме, поняла, что нужно спешить к бабушке за помощью.

Девушка не только не хотела уезжать замуж куда-то далеко – она мечтала стать женой Аласкара, супершпиона султанши, к которому сама Роксолана так благоволила.

Султан решил показать новой пассии охотничьи угодья под Эдирне, но чтобы уехать, нужно вызвать из Эскишехира Хуррем.

Он вызвал главного евнуха:

– Отправь кого-то в Эскишехир, пусть передадут султанше мое повеление вернуться в Стамбул. Довольно отдыхать.

Аббас-ага хотел напомнить, что султанша лечится, но не решился.

– Повелитель, Хюмашах Хатун просилась тоже съездить в Эскишехир.

– Вот с ней кого-то и отправь.

– Как прикажете, Повелитель.

Сулейман ворчал себе под нос:

– Распустились, слуги норовят возразить господину! А все потому, что хозяйка гарема отдыхает уже больше месяца.

Хюмашах примчалась в Эскишехир и почти с порога принялась рассказывать, какой кошмар ныне творится в гареме и как ее саму решили выдать замуж за одного из французов, которые, как известно, почти все больны заразными болезнями, подхваченными у нехороших женщин!

– Откуда тебе известно про французов?! – ахнула Роксолана.

– От Каролины услышала, она сама и рассказывала. Они с Гульфем теперь хозяйничают в гареме, а Повелитель им потакает. Бабушка, вы должны вернуться и навести там порядок!

Вот теперь Роксолане страстно захотелось остаться в Бурсе насовсем. Вернуться в Стамбул, чтобы угождать двум наложницам султана – бывшей и новой? Или чтобы решать вопросы за великого визиря Рустема-пашу? Нет уж, ей куда лучше на воле. А может, вообще съездить к кому-то из сыновей или сначала к одному, потом ко второму? Вернуться через год…

К чему вернуться, к развалинам того, что так долго создавала? И все же Роксолана не была готова отправиться в Топкапы, чтобы организовывать жизнь наложниц султана, она не валиде, в конце концов!

– Лекарь предписал мне пить воду из источника еще месяц, я не могу вернуться. Передай падишаху, что приеду через месяц.

Евнух с сочувствием посмотрел на госпожу и вздохнул:

– Султанша, это не просьба вернуться, это приказ Повелителя.

Что? Сулейман ей приказывает стать служанкой у его новой наложницы?

– Хорошо, завтра отправляемся.

Сказала скорее невольно, чем сознательно. Столько лет ее учили и она сама учила других, что воля Повелителя священна и подлежит неукоснительному исполнению… И вот теперь должна делать это сама – не обсуждая и не задавая вопросов, выполнять. Выполнять, даже если прикажет лизать пятки у новой наложницы, если заставит мыть их с Гульфем в хаммаме. Конечно, не заставит, она мать наследника, но подчиняться строгим правилам жизни в Топкапы эти две явно не намерены, значит, ей придется либо постоянно с ними ссориться, либо терпеть наглость и выкручиваться.

За что же такое на старости лет?! Лучше бы самой в Старый Дворец, она бы там организовала все по-своему и жила без забот. И государственные обязанности выполнять тоже не хотелось. Внутри все по-прежнему болело, и есть не могла совсем. Одна радость – дочь и внуки. И внуки не все, с Хюмашах отношения доверительные, а вот Нурбану своих воспитывает так, что хоть плачь или тоже ругайся каждый день.

Ох-хо! О Нурбану-то она и забыла. Если эта красотка спелась с Гульфем и Каролиной, то возвращаться и вовсе не стоит.

Но выбора не было, потому утром, пока еще не жарко, караван султанши отправился в путь в столицу.

Лекарь едва ли не своим телом заступил путь:

– Нет, госпожа, вам нельзя прерывать лечение! Если вы сейчас не долечитесь до конца, болезнь не просто вернется, она станет…

– Ну, договаривайте. Смертельной?

– Да, госпожа. Вы слишком много пережили, ваш желудок может просто сгореть…

– Может быть, можно взять воду с собой или привозить ее в Стамбул?

– Нет, – грустно вздохнул Заки-эфенди, – она теряет свои свойства довольно быстро, нужно пить на месте. Госпожа, вы не должны уезжать! Всего месяц, еще хотя бы месяц. А потом беречься… и, возможно, вы справитесь.

Если бы он не произнес этого «возможно», Роксолана сделала бы попытку остаться, чтобы продолжить лечение, но это слово перечеркнуло все ее надежды. Ради призрачной возможности стоит ли идти против воли Сулеймана?

И она решила ехать.

– Как только появится возможность, я вернусь и все начну снова. А до тех пор буду беречься, как вы мне и советовали.

Заки-эфенди только развел руками, словно снимая с себя всякую ответственность.

– Сколько я смогу прожить без лечения?

Вот теперь в его глазах вспугнутой птицей мелькнул испуг:

– Не знаю, госпожа, на все воля Аллаха…

– Год? Два?

– Не больше.

– Идите. Постойте. – Роксолана сняла с пальца большой перстень. – Это плата за… молчание.

Лекарь снова развел руками.

Дорога шла вдоль берега моря, местами в буквальном смысле, потому жарко не было, но дорожная пыль не позволяла держать окна кареты открытыми, а султанше так хотелось подышать морским воздухом! Потому время от времени, когда берег оказывался совсем близко, останавливались, Роксолана выходила и немного прогуливалась.

Слуги дивились: проще путешествовать морем мимо Принцевых островов, чем огибать по берегу. Не все знали, что султанша не любит море после своего первого страшного путешествия, когда пленную девчонку везли в Кафу на едва державшейся на плаву феллахе и она поклялась, что, если будет ее воля, больше никогда не ступит ногой ни на одно судно. Ступить пришлось, когда везли из Кафы в Стамбул, чтобы повыгодней продать какому-нибудь богачу, привлеченному новым султаном Сулейманом в столицу в связи с восхождением на престол Османов.

Тогда она не могла возразить, посадили и отвезли, как удобней. Теперь сидела на престоле Османов рядом с мужем сама, но возразить все равно не могла. Глядя на морскую гладь, Роксолана усмехнулась: хорошо, не потребовал прибыть морем, могло и так случиться.

Море лежало у ее ног, яркое, красивое, искрилось на солнце… И ему были безразличны мысли и чувства всесильной султанши, как когда-то была безразлична судьба перепуганной девчонки.

Вернувшись в карету, Роксолана приказала плотней задернуть шторки и сделала вид, что дремлет. Но поспать не давали гнетущие мысли.

Какая же она всесильная султанша, если придется потакать капризам хитрой наложницы?

Впервые за много лет шевельнулась мысль о том, что этого не было бы, будь она валиде Султан – матерью наследника, даже Нурбану не посмела бы пикнуть, а сейчас она просто жена, пусть и законная, пусть и самая влиятельная. Но вот нашлась нахалка, которой все влияние нипочем, и будет султанша у нее на побегушках.

Нет, не будет! Не для того выживала, столько боролась, столько сил положила, здоровье потеряла, чтобы теперь исполнять чью-то волю. Разве что волю Повелителя. Мысленно усмехнулась: вот то-то и оно, послушно выполняет волю султана, а тому диктует нахалка. Дома в детстве слышала поговорку, что ночная кукушка всегда дневную перекукует. Не понимала, о чем это, а теперь поняла. Так и есть, ночная кукушка сможет оказаться сильней.

И что теперь делать – непонятно.

И Михримах в Дидимотике, с ней бы можно было посоветоваться.

На нетвердую палубу ступать все равно приходилось: сам Стамбул раскинулся на двух берегах Босфора, когда-то этот пролив спас ее и детей от бунтующих янычар. Она жила словно в ссылке в Летнем Дворце, почему янычары не переправились и не разгромили его, непонятно, но этого не случилось. А вот дворец Ибрагима-паши на площади Ипподром оказался разгромлен, сестра султана Хатидже Султан едва спаслась. Возможно, тот кошмар и повлиял на ее психическое здоровье.

Роксолана испытывала к Босфору какую-то благодарность, может, потому ее в волнах пролива не тошнило?

Никакого разгрома или беспорядка в Топкапы Роксолана не заметила, Аббас все же старался как мог. Но то, что здесь хозяйничала чужая рука, стало ясно сразу. Кое-какие вещи из ее комнат пропали.

– Аббас-ага, что это? Где ваза, которая здесь стояла?

– Госпожа, ее разбили.

– Кто посмел входить в мои комнаты без моего ведома?!

Роксолана была возмущена не на шутку: пусть бы в своих покоях творили что хотели, но приходить в ее закрытые комнаты?!

Евнух забормотал, что девушки тут убирали, стирали пыль, чтобы не забилась в подушки, пришла Каролина Хатун и стала все рассматривать… Бросила подушку и попала…

Роксолана махнула рукой:

– Прекрати! И немедленно распорядись, чтобы здесь все хорошенько вымыли. Мне противно оставаться там, где кто-то что-то трогал без меня. Все вещи вон, ковры тоже! И подушки, подушки уберите! Надо же так испортить мои покои… Все нужно начинать заново.

Это, конечно, бунт, только против чего? Что изменит замена подушек, если новая наложница считает себя вправе бросаться подушками в ее комнате?

Что делать, пожаловаться султану? Смешно, пожилая уже женщина будет жаловаться на молоденькую наложницу? Нет, предстояло придумать что-то такое, что утопило бы эту наложницу в ее собственной наглости, погубило, но изящно.

Роксолана пожалела, что уступила поле боя, уехала, оставив сердце султана этой…

Додумать не успела, узнав о ее возвращении, пришла Гульфем:

– Ох, как я рада, что вы вернулись!

– А что такое, разве Аббас-ага не справлялся со своими обязанностями?

– Нет, просто я вынуждена каждый день куда-то ездить, принимать гостей, что-то придумывать. Мне кажется, что даже Повелитель устал… А ведь завтра надо уезжать.

– Куда?

– На охоту. Так захотелось Каролине, а Повелитель исполняет все ее прихоти. И мне приходится выполнять, – вздохнула Гульфем.

– Не я ее сюда привезла, – все же не удержалась Роксолана.

– А что это у вас? – кивнула на беспорядок несчастная женщина.

– Я меняю все, неприятно знать, что тут хозяйничал кто-то другой.

– Она не хозяйничала, только раз зашла и посмотрела, что и как.

– Все равно неприятно. Извините, мне нужно к Повелителю, он просил прийти сразу после возвращения. Каролина случайно не у него?

– Нет, спит в своих комнатах.

Ничего подобного Сулейман не просил, просто передал приказ срочно вернуться, но Роксолане совсем не хотелось беседовать с Гульфем, подсунувшей султану такую пассию, от которой и сама теперь страдает. Небось, хотела испортить жизнь Роксолане, а испортила заодно и себе, только Роксолане от этого не легче.

Можно отправиться к мужу потайным ходом, но, во-первых, ей вовсе не хотелось, чтобы Гульфем о таком знала, во-вторых, в глубине души боялась, что дверь там окажется закрытой или дильсизам приказано не пускать. Как бы эти немые силачи к ней ни относились, приказ султана куда важней, если приказано, то не пустят даже ценой собственной жизни.

Евнух постучал, прежде чем впустить Роксолану в кабинет Сулеймана. Это внове, потому что уже много лет у нее была привилегия входить в султанские покои не только без приглашения, но и без стука.

– Войди!

– Повелитель, приехала Хуррем Султан…

«Без Хасеки», – мысленно отметила Роксолана.

– Пусть войдет.

Вошла, изображая саму смиренность. Пока шла к покоям Сулеймана, успела порадоваться по поводу отъезда, хоть пару дней можно будет отдохнуть, привести свои комнаты в порядок, разузнать, что тут да как… Она решила пресечь все жалобы, которые последуют, пока не придумала, как быть дальше.

– Повелитель… вы приказали мне срочно вернуться, прервав лечение. Я приехала.

– Прервав лечение? Ты больна?

– Да, Повелитель, я ездила в Эскишехир не на прогулку. Лекарь сказал, что нужно пить воду еще месяц.

– Но ты была в Бурсе, а не в Эскишехире.

Роксолана смотрела на такое знакомое и незнакомое одновременно лицо, и сердце обливалось кровью. Неужели эта самоуверенная девчонка смогла так легко разрушить то, что столько лет создавалось? Хотелось броситься к нему на грудь, встряхнуть, закричать:

– Сулейман, очнись! Ты немолод, зачем тебе наглая девчонка, которая годится во внучки?! Рабынь для утех достаточно любых, зачем же ты становишься рабом ее прихотей сам?

Но как она могла? Всесильная султанша была перед властью Повелителя, его капризом никем и ничем. Это вдруг стало так ясно, словно пелена спала. Да, пелена надежды, что опомнился, что умный, сильный, побеждавший любых врагов, любые недуги и решавший любые вопросы Повелитель сумел не пойти на поводу у минутной прихоти и не стал жертвовать тридцатью пятью годами счастья в угоду пустышке.

Не опомнился, не сумел… или не захотел? Скорее, второе.

Со вздохом ответила:

– Мне нужно месяц пить, потом сделать перерыв в десять дней и снова пить воду месяц и принимать ванны. В перерыве ездила в Бурсу поклониться могилам первых Османов.

– Хорошо, потом еще съездишь, попьешь. Месяц, два, сколько будет нужно. Раз уж вернулась, пока оставайся здесь. Мы послезавтра уезжаем на охоту…

Повелителя не положено перебивать, потому не спросила, надолго ли. Сам сказал:

– В Эдирне надолго, на месяц, не меньше. Ты останешься распоряжаться всем здесь. Кроме того, накопилось много дел: послы приема ждут, письмо от короля Сигизмунда, французы тоже ждут…

И Роксолана не выдержала, усмехнулась:

– Садразам тоже едет охотиться или он не справляется с делами?

– Великий визирь никуда не едет, но ему нужна твоя помощь.

Вот и все. Лето, жарко, гарем в Летнем Дворце, султан с наложницей на охоту, а султанша пусть вместо лечения и отдыха занимается делами.

«Ты хотела править империей? Правь!» – мысленно усмехнулась Роксолана. Вслух сказала иное:

– Какие-то еще приказания, Повелитель?

– Хуррем, не стоит показывать обиду. Ты отдыхала больше месяца, теперь потрудись немного. И у Синана накопились вопросы по строительству, и в Фонде дела есть. Вы с Михримах уехали и все забросили.

– Простите, Повелитель, я все сделаю. Мне можно идти?

– Да.

Даже не поинтересовался, как здоровье, лишь приказал доделать все пропущенные дела.

Желудок снова свело, даже в голове помутилось, но она усилием взяла себя в руки. Никто не должен заметить готовых брызнуть из глаз слез, понять, как ей плохо. Никто!

Аббас все же учуял.

– Госпожа?…

– Аббас-ага, пусть в комнатах поскорей приведут все в порядок, а я успею кое-где побывать за это время, до вечера можно кое-что сделать.

– Вы не будете отдыхать после дороги?

– Нет, Аббас-ага, некогда. Пока я отсутствовала, накопилось много дел, Повелитель потребовал, чтобы я поскорей ими занялась, будто никто без меня не работал. Нужно отправить человека к садразаму, чтобы прислал самые срочные документы, да и вообще пришел сам в кабинет. Решено, я переоденусь и поработаю с бумагами там, пока мои покои приведут в порядок. Пришлите ко мне Чичек и Муфиду.

Допоздна в кабинете султанши горели светильники, почти до утра она разбирала самые срочные дела. К ее удивлению, дел, с которыми не смог бы разобраться Рустем-паша или которые требовали бы ее немедленного присутствия, оказалось совсем немного. Ради этого не стоило заставлять приезжать из Эскишехира, значит, просто каприз? Чей – его или ее? Скорее, второе, красавице просто захотелось иметь султаншу в услужении, решила добиться того, что не смогла из-за отъезда Роксоланы в Эскишехир.

Как хорошо, что султан со своей новой наложницей уезжает в Эдирне, может, к их возвращению удастся все переделать и уехать самой? Пусть лекари скажут Повелителю, что ей нужно три месяца провести в Эскишехире.

Мелькнула нехорошая мысль, что уже и не нужно…

Утром, едва успела подняться и привести себя в порядок, Чичек объявила, что встречи с ней просит Иосиф Хамон.

– Попросите подождать, я сейчас приду в кабинет.

Иосиф что-то узнал об этой девушке, иначе не звал бы. Почему ее так не любит собственный отец, не желает признавать?

– Султанша…

– У вас есть новости?

– Сначала скажите, почему вы вернулись, не доведя лечение до конца?

– Повелитель приказал.

– Вы объяснили, что должны еще пить воду?

– Ему сейчас важней европейская гостья. Есть новости?

– Есть, и боюсь, они вас не обрадуют.

– Что?

То, что услышала, заставило даже присесть, ноги не держали. Она подозревала, что все не так, как утверждает эта голубоглазая красотка, но чтобы настолько…

– Они завтра намерены ехать на охоту, этого нельзя допустить.

– Вы боитесь отравления, султанша?

– Нет, она рвется в его наложницы. И давно стала бы таковой, но ей нужны гарантии. Как хорошо, что вы все узнали сейчас! Благодарю вас.

Иосиф покачал головой, отвергая протянутый султаншей большой перстень:

– Не стоит, госпожа, я тоже переживаю за нашего султана. Вы скажете ему?

– Конечно, он не должен быть игрушкой в руках этой женщины. Вы уверены во всем, о чем сказали?

– Да, госпожа.

Роксолана шла по саду в направлении кешка, из которого слышался смех Каролины и чуть глуховатый голос Сулеймана. В горле стоял ком, она хорошо знала этот тембр голоса мужа, он появлялся, когда султан бывал влюблен. Сулейман влюблен, это видно сразу, влюблен в женщину, его недостойную, лживую и безнравственную. И Сулейман никогда не простит Роксолане то, что она сейчас скажет, но у нее нет выбора.

Каролина и Сулейман обсуждали подробности пути в Эдирне и то, как хорошо там охотиться.

– Я прерву вашу беседу. Повелитель, вы позволите сказать мне кое-что очень важное?

– Это действительно важно?

– Да, мой султан, тем более касается вашей гостьи и вас.

– Говори. – В голосе Сулеймана звучала тревога, он не мог не заметить волнение Роксоланы.

– Вы по-прежнему не желаете становиться наложницей шехзаде, Каролина? – Роксолана назвала девушку ее европейским именем, даже подчеркнула его.

– Наложницей шехзаде? – приподняла четко очерченную бровь красавица. Но бровь тут же опустилась, а на лице появилось выражение ужаса, потому что Роксолана добавила:

– Каролина Венье…

Лицо красавицы просто вытянулось, глаза широко раскрылись, она едва дышала. Султан в недоумении переводил взгляд с жены на возлюбленную, но вопрос задать не успел, Роксолана продолжила сама:

– Повелитель, у императора Карла три дочери, одна из которых незаконнорожденная – это Маргарита Пармская, она вам известна. И один незаконнорожденный сын, рожденный Барбарой Бломберг всего десять лет назад. Барбара живет в Регенсбурге, она замужем и имеет еще шестерых детей от своего мужа, беременна седьмым, но слыхом не слыхивала о «дочери короля». Кстати, ей всего двадцать восемь лет, так что быть вашей матерью, Каролина, она никак не может.

Роксолана стояла, возвышаясь и над женщиной, которая схватилась за горло от потрясения, и над Сулейманом, который сидел, молча слушая супругу.

– А вы… мне рассказать, кто вы на самом деле?

– Нет!

– Рассказать! – приказал султан.

– Каролина Венье – известная римская проститутка, которая, чтобы не попасть на костер инквизиции при нынешнем Папе Пии IV, согласилась стать шпионкой в Стамбуле. Думаю, их целью все же был шехзаде Селим, он наследник и будущий султан, но столкнувшись с Нурбану и поняв, что та легко свои позиции не сдаст, а при случае может и выяснить, кто вы есть на самом деле, Каролина, вы избрали другой объект применения своих чар. Кстати, ей, – Роксолана кивнула на женщину, мгновенно потерявшую весь свой блеск и живость, – не двадцать, а двадцать четыре года, четыре из которых она провела в борделе, а еще два изучала турецкий. Каролина говорит по-турецки и все понимает. Я заметила это давно, еще до своего отъезда, но не имела доказательств ее лжи.

Сулейман наконец смог произнести хоть слово:

– Взять ее!

– Повелитель, пощадите! Я несчастная женщина, которую вынудили! Меня заставили! Умоляю, оставьте мне жизнь! – Женщина билась в сильных руках дильсизов.

– Повелитель, не казните сразу, нужно узнать, кто ее прислал. – Роксолана произнесла это на фарси, султан только кивнул.

– Запереть в комнате и не спускать глаз. Если упустите, шкуру спущу живьем!

Когда Каролину увели, повисло тяжелое молчание, Роксолана ждала решения своей участи, понимая, что теперь Сулейман просто возненавидит ее. Но было уже все равно, внутри болело так сильно, что думать ни о чем, кроме этой всепоглощающей боли, не могла. Глаза застилал туман…

Тем не менее она не могла уйти без его разрешения. Опустилась на подушки дивана, чтобы не упасть, и сидела, стараясь дышать глубже и спокойней, как советовал Хамон.

– Откуда у вас эти сведения?

– Мне их предоставил человек, которому вы безраздельно доверяете, он помогал вам скрывать вашу тайну довольно долго.

– А Хамон откуда знает?

– Я попросила разузнать все об этой дочери императора. В первый же день заметила, что она понимает турецкий, а значит, лжет. Простите, Повелитель, можно мне уйти к себе, я плохо себя чувствую?

– Да, конечно, иди.