Другая река Астахова Людмила
– А как же… Долья?..
– Сами доплететесь, не маленькие. Расчет состоялся.
А делать нечего, пришлось Лотару убираться подобру-поздорову. Никто из остатков ума не выжил и связываться с колдуном не захотел. Грин купца прекрасно понимал. Ему и самому не терпелось поскорее заполучить свою долю и исчезнуть в любом направлении, противоположном от эльфа.
Теперь они остались втроем у крохотного могильного холмика. Почему втроем? Потому что Нили, притаившаяся тенью за спиной Альса, так с места и не сдвинулась.
– Ну, дык, чего теперича-то? Копать не надо? – спросил Снегирь чуть хрипловатым с перепугу голосом. Лопата словно приросла к его рукам.
– Да кинь ты ее, – предложил Альс. – Идем со мной…
– И я… и меня возьмите, – всполошилась девчонка, решив, что о ней позабыли.
Эльф ничего не сказал, и Грин на подгибающихся ногах побрел следом, молча отбиваясь от цепляющейся за руку девушки. «Придушит аль прирежет», – кувыркалась в голове мыслишка. Но, вопреки паршивейшему предчувствию, они в шесть рук притащили плоский с одного боку камень, который эльф неведомо когда приметил возле ежевичных кустов. Теперь место упокоения четырех наемников приобрело вполне пристойный вид.
– Нацарапать бы чего, – предложил Грин после некоторого раздумья. – А то, может, у кого из них есть родичи, жены там аль детишки. Как же они найдут могилку среди леса, да под диким камнем?
– Ты прав, – согласился Альс.
Эльф провел ладонью по неровном шершавому боку самодельного надгробия, не то прислушиваясь, не то разглядывая что-то. Снегирь в очередной раз подивился, какие у него красивые ровные пальцы, без раздутых суставов и выпуклых синих переплетений вен, словно ничего тяжелее гусиного пера эльф в них сроду не держал, не говоря уж о рукояти меча. Портило эти руки только то, что на трех крайних пальцах начисто отсутствовали ногти. Всякий раз Грин задавался вопросом, кто ж тот злодей, что рвал их с мясом, и как Альс отомстил ему за боль и ущерб. В том, что эльф обиды не спустил, сомневаться не приходилось.
Голос у Альса тоже мелодичным не назовешь, но когда он негромко запел на чудном языке, Грин замер и слушал, не отрываясь. Слов он не понимал, но казалось ему, что не только он, но и весь лес, деревья, птицы и зверье внимают этим колдовским словам и готовы вторить им на разные голоса. Отозвался же на песню мертвый могильный камень, когда на его поверхности проступили чуть выпуклые аддические руны. Когда-то мать-покойница заставила Снегиря выучиться грамоте, и он без труда прочел надпись: «Здесь лежат братья Шшан – Валант и Кармар, Малун из рода Паэро и Дэнзэл из Трибара – солдаты игергардского короля».
– По крайней мере я сделал для вас все, что мог, – сказал Альс после недолгого молчания.
В Долью, понятное дело, путь всем троим был заказан. Лотар со товарищи вполне успел отойти от испуга, сполоснуть пересохшее горло местным дрянным и крепким пивом и теперь, несомненно, строил планы жестокого отмщения. Короче, Альс твердо решил обойти злополучный город стороной, Грин с ним согласился, а Нили была готова идти куда угодно, лишь бы не оставаться одной. Кроме отвоеванного серебра в запасе имелось оружие погибших, рукоять меча старшего Шшана украшали крупный опал и россыпь мелких гранатов.
Дожди кончились, дни становились все теплее, и по просохшей дороге они быстро добрались до Лирза. Девчонка, поначалу сильно устававшая, втянулась в бодрый ритм движения двух привычных к долгой ходьбе воинов и через пару дней могла считаться завзятой путешественницей. Привалы делали подальше от дороги, предпочитая обходить стороной многолюдные торговые караваны. В эту пору ночевка среди зверей была куда безопасней, чем меж людей.
Альс не собирался надолго задерживаться в Лирзе. Самое большее два-три дня, чтобы повыгоднее продать камни, поделить с Грином добычу и приобрести лошадь. Беднягу Лентяя пришлось умертвить, а двигаться дальше на север эльф предпочел бы не на своих двоих, а верхом. У Грина имелись свои планы, которыми парень не торопился делиться. Впрочем, на том никто особенно и не настаивал. А вот дальнейшая судьба девушки Альса беспокоила все больше и больше. Просто бросить ее посреди дороги эльф уже не мог, своей волей изменив ее жизнь и судьбу. Она была как забавный зверек, в меру глупый, в меру хитрый. Обычная крестьянская девчонка, незамысловатая, как полевой цветок. И о ней следовало хоть как-то позаботиться.
Всем хорош оказался Лирз, тихий уютный городок в окружении садов и крохотных прудов, но приличной гостиницы без клопов и блох в нем не водилось принципиально. По крайней мере так было лет двадцать назад, когда эльфу довелось вкусить местного гостеприимства в последний раз. И, поскольку людские нравы Альсу были не внове, он справедливо полагал, что ничего там не изменилось. И верно, в первом же приюте для странников воняло так, словно все городские крысы устроили в его подполье свое главное кладбище. Следующий постоялый двор тоже чистотой не блистал, а воровская рожа хозяина настолько не внушала доверия, что Альс, уходя, лишний раз проверил наличие своего кошелька. Третьим заведением возможности Лирза исчерпывались, и если эльф не собирался ночевать на улице, то оставалось только соглашаться на паршивую стряпню и провонявшие мочой комнаты.
– И чего делать станем теперича? – осторожно спросила Нили, увидав перекошенное от злости лицо Альса.
Тот, по обыкновению своему, ответом не удостоил, полыхнув светлым серебром глаз, но Нили на него никогда не обижалась, продолжая смотреть снизу вверх на своего избавителя преданным щенячьим взглядом.
– А мне все одно где дрыхнуть. Можно темноты подождать да на чей-нибудь сеновал нагрянуть. Сто лет уже по-людски не спал, – предложил в свою очередь Грин. – Заморозков ночных, пожалуй, больше не будет.
Эльф уже готов был разразиться злым и громким словом, но, едва он приоткрыл рот, с другой стороны мостовой раздался резкий голос:
– Ириен! Ириен!
Пожилой господин в берете и широком теплом плаще устремился через дорогу прямиком к Альсу и его спутникам.
– Ты меня не узнаешь? Это я, Дугнас, Дугнас Виним.
Эльф сузил глаза, внимательно всматриваясь в старого знакомца, затем улыбнулся и распахнул дружеские объятия. Обнимались они крепко, но недолго.
– Ты вправду узнал меня, Ириен? – воскликнул мужчина.
– Конечно, – заверил эльф. – Не так много времени прошло.
Нет, годы, конечно, сказались на облике бывшего веселого студента Орфирангской академии, русые кудри поседели и поредели, морщины гусиными лапками залегли в уголках глаз, но сами глаза остались прежними, серьезными ярко-серыми. Эти глаза Альс не забыл. Даже по людскому счету Дугнас не мог считаться стариком, разве только в глазах мальчишки вроде Грина. В сорок пять мужчина находится еще в расцвете сил.
– Это для тебя немного. Да ты и не изменился ничуть. Я сначала даже глазам не поверил.
Более всего господин Дугнас походил на завзятого книгочея, кем на самом деле и являлся, а Грин судил по пальцам, покрытым пятнами чернил, длинному острому носу с докрасна натертой переносицей и по сутулой спине человека, все время проводящего над книгой.
– В последний раз я услышал, что ты отправился в Маргар, друг мой, и уже не надеялся увидеться с тобой. Надо же, какая чудесная встреча. – Книгочей радовался, как малый ребенок. – Это твои друзья? Прекрасно. Тогда я всех приглашаю в мой дом.
– Пожалуй, Иррис будет не слишком довольна, – осторожно заметил эльф, помня о былых неприятностях.
– Да что ты. Ее нету уже десять лет, – пояснил охотно Дугнас.
– Иррис умерла?
– Нет, конечно. Просто сбежала от нас. Иррис нас всех переживет, – рассмеялся беззлобно тот. – Исключая, разумеется, вас, сударь мой Ириён, – поправился он. – Что ж вы стоите, гости дорогие? Милости прошу за мной. И вы, милая девушка, тоже.
Милая девушка залилась пунцовой краской и, опустив голову, поплелась следом за остальными. Такого доброго человека Нили еще никогда в жизни своей не встречала.
– А чегой-то вы господина Альса таким именем чудным называете? – подозрительно поинтересовался Грин. Так, на всякий случай.
– Вас как зовут, юноша? – полюбопытствовал Дугнас, щуря на парня близорукие внимательные глаза.
– Грин.
– А его – Ириен, – улыбнулся тот, поспешно добавил, уже обращаясь к Альсу: – Прости, что говорю в твоем присутствии в третьем лице, – и продолжил: – Альс – это прозвище. Вот у тебя прозвище есть, сударь мой Грин?
– Снегирем кличут.
– В переводе с классического эльфийского языка, именуемого ти'эрсон, слово «альс» значит «идущий по следам», то бишь по-простому выходит «охотник», – пояснил господин Виним, назидательно подняв палец.
Точь-в-точь учитель в классе для малышей где-нибудь при храме, решил Грин, определив для себя род занятий гостеприимного старикана, и прикусил язык, опасаясь новых наставлений. До самого дома молчал, слушал, как дружелюбно беседует с ним Альс, который Ириеном зовется. Оказывается, эльфы умеют улыбаться и уважительно разговаривать. Даже с людьми.
Дом Альсова старинного друга оказался под стать хозяину. Такой же узкий и странноватый. На чистую улочку выходил неширокий двухэтажный фасад на два окна, зажатый с обоих боков более солидными особняками. Внутри не чувствовалось женской руки, пахло бумагой и кожей, а в гостевых комнатах толстенным слоем лежала многолетняя пыль. Грин сильно удивился, увидав, что к ужину вместе с хозяином вышла молоденькая девушка. А то, что она оказалась дочкой Дугнаса, стрелка только еще больше изумило. Может, хворая, решил парень. Он и представить себе не мог, чтобы здоровая девчонка не могла навести чистоту в отчем доме. Его родные сестры с малолетства приучались к домашнему хозяйству и к соответствующему возрасту могли достойно содержать дом.
– Это моя младшая дочь, звать ее Илаке.
Издали они с Нили были похожи, но то, что у спутницы было болезненно тощим, непропорциональным и, прямо говоря, некрасивым, у дочки Дугнаса оказалось изящным, аккуратным и хрупким – шея, запястья, линия носа и губ, плечи. Даже волосы, темно-русые и немного вьющиеся, у Илаке казались шелковистыми и гладкими, а у Нили – блеклыми и тусклыми. Природа, как обычно, распределила свои дары необъяснимо несправедливо, и каждой из девушек достаточно было бросить на другую заинтересованный взгляд, чтобы понять эту простую истину. Нили опустила глаза долу и весь ужин не смела оторвать их от созерцания нехитрого узора скатерти. Каждое ее движение было скованным и оттого еще более неловким. Экая красавица, восхищенно думала она без всякой зависти. Живет в городе, в собственном доме, папаша не бьет, а напротив, покупает платья и башмаки, кушает из настоящих тарелок, прямо-таки как благородная дама.
Нили и раньше подозревала, что где-то в большом и многолюдном мире живут красивые барышни с чистенькими ручками, которым от жизни достаются подарки, забота, любовь, а болячки, тяжелая работа и грязные похотливые мужики обходят сторонкой. Так человек, умеющий читать, знает из книг, что на далеком юге, на другом континенте живущие там люди едят диковинные плоды, вкусом напоминающие одновременно яблочный пирог, сливки и медовые коврижки, но при этом прекрасно понимает, что самому ему никогда такого фрукта не отведать. А потому стоит ли переживать, что удивительный деликатес минует твой рот, когда ни разу его не пробовал? Нили даже не сильно расстроилась, что горожанка оказалась настолько лучше и привлекательнее. Иначе и быть не могло. Красивые должны быть богаты и счастливы, уродливые – бедны и обижены. Обозная подстилка не может рассчитывать на милости судьбы, так заповедано всеми богами, и не стоит роптать.
Голос Илаке был мелодичен, как маленький серебряный колокольчик, тронутый утренним ветерком, он вырвал Нили из ее серьезных размышлений.
– Скажите, господин Ириен, вы часто думаете о смерти? – спросила девушка без всякого смущения, глядя в упор на эльфа.
Рука Альса с полной ложкой зависла в воздухе недвижимой. Грин от неожиданности поперхнулся коркой и зашелся в кашле, пока Нили не постучала ему кулаком по спине. «Вот так барышня!» – было написано на его простодушной физиономии.
– Что-что? – переспросил эльф.
– Илаке… – тяжело вздохнул ее отец.
– Я просто задала вопрос, папа. Наш гость наверняка много раз думал о жизни и смерти, – с самым невинным видом продолжила Илаке. – И я хотела бы узнать, не устал ли господин Ириен от своей долгой жизни.
Тот опустил ложку и со стремительно нарастающим удивлением воззрился на девушку. Чего-чего, а такого интереса к своей персоне эльф от юной барышни совсем не мог ожидать.
– Говоря откровенно – нет. Невзирая на все прожитые годы, полные разных событий, плохих и хороших, мне моя жизнь нравится. И я не тороплюсь с ней расставаться, – сказал он довольно холодно и, немного поразмыслив, добавил: – И никому не даю сделать это против моей воли. Вас устраивает такой ответ, маленькая госпожа?
– Вполне, – молвила Илаке и церемонно кивнула головкой.
– О светлые боги, когда ты перестанешь меня позорить? Чем я провинился перед небесами, раз они послали мне такую дочку?
Дугнас постарел прямо на глазах, из зрелого, хоть и немолодого мужчины превращаясь в отягощенного всеми печалями мира старика.
– Прости, папа, – сказала девушка, но и малочувствительный, грубый мастеровой парень Грин почувствовал, как мало в ее словах было искренности. Никакого раскаяния девица не ощущала нисколько.
– Ила, Ила… – пробормотал себе Дугнас под нос.
Илаке же в ответ только пожала худеньким плечиком, дескать, какая досада, что ее вполне невинные слова непонятно почему так расстроили и даже рассердили папочку. Как ни в чем не бывало поужинав, она удалилась к себе, сославшись на головную боль.
– Не обращай на нее внимания, Ириен, – бурчал Дугнас, провожая дочку раздраженным взглядом. – Разбаловал я ее сверх всякой меры, вот и пожинаю плоды воспитания. Порой мне кажется, что книжная премудрость для женского ума есть настоящий яд. Слишком начитанная барышня становится бедой для родителя.
– Вот уж не ожидал от тебя такого заявления, – усмехнулся эльф. – Куда подевалось твое вольнодумие? Уж не злыми ли женскими языками уморено?
– Не говори, друг мой. Воистину, верно сказано почтенным Салмиром Инисфарцем: что в щепотке – лекарство, то в бочке – отрава. Во всем важна мера. Что во врачевании, что в ремесле, что в чтении книг.
– Забавно слышать это из уст человека, который всю жизнь посвятил толстым томам и прочим инкунабулам. Похоже, на тебя самого яд книжной мудрости не действует так пагубно.
Эльф, подперев кулаком подбородок, наслаждался беседой. Он не просто был рад видеть старого приятеля, его вдохновляла сама возможность поговорить с образованным человеком после полугода, проведенного среди отребья, коими полнится любая армия любого государства: солдат, наемников, всякого рода рубак, предпочитающих разговорам жбанчик пива, визжащую служаночку и пол-локтя доброго железа в брюхо излишне болтливому умнику.
– Мой разум – это разум взрослого человека, опытного в жизни, много познавшего и пережившего, – глубокомысленно вещал Дугнас. – Я пришел к выводу, что ребенка полезнее всего приобщать к чтению постепенно. От простого повествования к сложному, от сказок к описаниям путешествий и подвигов древних героев. А уж к познанию философии допускать в последнюю очередь, когда ум сформируется в достаточной степени, чтобы правильно понять раскрывшиеся истины.
По всей видимости, младшая доченька подвигла ученого отца на такие умозаключения, и Дугнас излагал наболевшее с убежденностью одержимого, поначалу не замечая, что гости начали клевать носами. Нили вообще откровенно задремала.
– Да что это я – опомнился хозяин. – Уже, должно быть, и вода для купальни согрелась, и комнаты готовы. Вот старый дурак, – шлепнул себя по лбу Дугнас. – Ты уж извини великодушно, Ириен.
– Ничего, еще успеем и поговорить, и на жизнь пожаловаться, – согласился тот.
Ириен устроился на широком подоконнике, отодвинув в сторону большой горшок с кустиком декоративной розы. Окно выходило на задний двор, превращенный практичным хозяином в маленький огород, чтобы свежая зелень всегда была под рукой. В аккуратных грядках ковырялась Нили, высаживая какие-то бурые луковички ровными рядами вдоль натянутой на колышках бечевки. Комья темной земли, налипшие на пальцы и ладони, ничуть бывшую крестьянку не смущали. Наоборот, похоже, Нили впервые за долгое время чувствовала себя по-настоящему счастливой. И возня на кухне, и работа на огороде были ей ни капельки не в тягость. И даже мелкий моросящий дождик девушку только порадовал, обещая на грядках скорые и щедрые всходы.
Вежливое покашливание отвлекло внимание эльфа от пейзажа за окном. Это Дугнас решил напомнить о себе. Куда подевался тот бесшабашный юноша, для которого двадцать пять лет назад не существовало, казалось, ни сословных, ни расовых и никаких прочих границ? А теперь Дугнас напряжен, как тетива лука: настороженный взгляд, глубокие морщины на лбу…
– Мне нужна твоя помощь, Ириен, – сказал он.
Мысленно эльф усмехнулся, сохраняя на лице маску серьезности. А как могло быть иначе? Память Ириена хранила не менее сотни случаев двадцатипятилетней давности, когда старина Дуг начинал разговор именно с этой фразы. Заканчивались истории для обоих, как правило, тоже одинаково – грандиозной попойкой, дракой и штрафом в пользу короны. Или тем же самым, только в обратном порядке. Что ни говори, а при прежнем короле в Орфиранге нравы были попроще, чем теперь, и Ириену иногда было приятно вспоминать годы, проведенные в столице.
– Рассказывай, чем смогу, тем помогу.
– Не знаю, с чего начать.
– Начни с начала, – ухмыльнулся эльф легкомысленно и почти беззаботно. – Что-то раньше ты не был таким стеснительным.
– Старею, дружище, – грустно улыбнулся в ответ человек. – Надеюсь, тебе не нужно объяснять, какая разница между старостью тела и старостью души?
– Нет, пожалуй, это будет лишним.
– Беда у меня, Ириен. Откуда не ждал и подумать не мог, что появится, – вздохнул Дугнас. – Когда Иррис сбежала… Ты, как всегда, прав оказался. Она все-таки сбежала. Так вот, когда это произошло, Птиер уже большой был, он все понимал. А Илаке… ей едва шесть сравнялось. Совсем малышка еще. Мне тяжело было девочке объяснить, что мама ее не вернется, что она предпочла богатого купца из Ланданаггера. Вот и разбаловал Илаке. Все ей позволялось, и то, за что Птиер получал по заднице, прощалось Илаке. Не подумай, девочка была сама кротость и послушание. Тихонечко в куклы играла в уголке, кашу ела без капризов, с радостью училась грамоте и счету. А уж от книжек ее не оторвать было. Там, где Птиер через пень-колоду проползал, она схватывала на лету. Мне, знаешь ли, здесь, в Лирзе, слепая Каийя улыбнулась по-настоящему. Я всех детей здешних выучил читать и писать, никто из местных на оплату не скупится. Это раньше уважающий себя купец полагал, что лучший счет это денежный. А теперь времена иные, все хотят, чтоб наследники грамотными и образованными были. Уважаемым человеком я стал. Ты не поверишь, но кое-кто доверяет мне свои денежные дела вести, чтоб учет доходов и расходов не абы какой, а по науке.
– Тебя обманул торговец? – спросил Ириен.
– Нет, что ты! – замахал руками Дугнас. – Все дело в Илаке. Видишь ли в чем дело… Год назад, если не больше, две молоденькие девушки, подруги Илаке, отравились насмерть. Специально выпили яд, понимаешь? По своей воле.
Брови эльфа изогнулись в невысказанном вопросе, подстегивая долгое повествование ученого.
– Эрфи и Клисса оставили записку, что жить в этом жестоком мире им тяжело и они добровольно покидают его вместе. Обе девушки были из уважаемых, обеспеченных семей, у них было все. Понимаешь, никаких забот, никаких болезней. Даже женихов у них не было. Страшно вспомнить. Потом, через полгода, юноша, сын лекаря, вскрыл себе вены, а следом за ним из петли вынули десятилетнего мальчишку, сына богатой вдовы Ритт.
– Что могло заставить таких молодых людей оборвать свою жизнь в самом ее начале?
– Никто не знает. Ты ведь помнишь, я никогда не был особенно набожным и в храм меня можно было лишь силой затащить, а тут сам ходил и к Двуединому, и к Властителю Небес, и в священную рощу. Не знаю, каким богам молиться, чтоб напасть эта обошла мой дом. Думал, что уж моя-то девочка никогда и ничего подобного не придумает.
Ириен мгновенно вспомнил странные вопросы Дугнасовой дочки, так поразившие и Грина, и Нили, и даже его самого. Молоденькие девушки над вопросами жизни и смерти задумываются в последнюю очередь. Молодости свойственны беспечность и уверенность в том, что смерть – это то, что случается с другими.
– А совсем недавно, – продолжал Дугнас, – нашел в ее комнате книгу. Вот она. Смотри.
На ладонь эльфа легла пухлая книжечка в дешевом деревянном переплете. «О всяческих свойствах растительных соков и употреблении оных в ядоварении» называлось сочинение анонима и содержало действительно немало интересных опытов. Ириен осторожно пролистал страницы, все больше и больше убеждаясь, что книга не могла оказаться в руках юной девы из чистого любопытства. Таблицы расчетов концентраций декоктов, смертельные дозы, переложенные на вес, описания признаков отравления, а также быстродействие разных ядов могли заинтересовать либо опытного отравителя, либо самоубийцу. Ириен вопросительно взглянул на старого приятеля. Когда-то им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга. Кое-что в этом мире не меняется даже через двадцать пять лет.
– Она решила уйти, как те две ее подружки. – В словах эльфа не было вопроса.
– Сначала я грешным делом подумал, что моя Илаке убийца. Но потом она призналась, что хочет умереть. И показала порезанные руки… Ее испугала кровь.
Дугнас закрыл лицо ладонями, отгораживаясь в своем горе от всего мира. Отчаяние отца сочилось из каждого слова, готовое прорваться в рыдании. Он тоже не мог понять, зачем, почему молоденькой девушке, только начинающей жить, у которой впереди лучшие, самые прекрасные годы, хочется уйти в могилу, нарушить все запреты людей и богов.
– Может быть, любовь? Юноша обидел.
– В том-то и дело, что нет. Илаке твердит, что смерть сладка и прекрасна, что весь смысл жизни в смерти, что нужно умирать молодым и красивым, а не старым и уродливым. Я отобрал у нее все пояса и шарфы, ножницы и все, что может причинить вред. Держу как пленницу в доме. Не знаю, что и придумать еще, чтобы глупая девчонка руки на себя не наложила.
– Значит, вашим детям заморочил головы какой-нибудь бродячий проповедник. Есть такие смертелюбивые безумцы, – предположил Ириен.
– Вряд ли. Я думаю, они что-то из книг вычитали. Многие философы задавались вопросами жизни и смерти. Это вообще свойственно людям, – невесело усмехнулся Дугнас. – Живем мы мало и тяжело, а почему, никто понять не может, как ни тщится.
– Какой же ты хочешь помощи от меня? – напрямую спросил эльф.
– Птиер с женой живут в Ритагоне уже два года. Устроились неплохо, своим домом обзавелись. Я ведь уже дедом стал. Маленькому Дугу скоро годик стукнет, – признался ученый, не скрывая гордости. – Хочу Илаке к брату отправить, подальше от старых друзей, от мыслей дурацких. Ритагон город большой, там всяческих красот не счесть, самое лучшее место, чтоб молоденькая барышня и думать забыла о смерти. Разве не так? Ты сам много раз говорил, что Ритагон самый прекрасный город, построенный людьми под двумя лунами. Помоги мне, ради старой дружбы, отвези туда мою дочь.
– Как ты себе это представляешь, Дугнас?
– Очень просто, – заверил тот. – Я дам вам лошадей, запасов в дорогу, денег – все что пожелаешь. Дорогу в Ритагон несколько лет назад отремонтировали, так что до места вы доберетесь самое большее за два шестидневья.
Сказать, что Ириену очень не хотелось связываться с разбалованной девчонкой, значило ничего не сказать. Как ни жалел эльф измученного тревогой отца, но где-то в глубине души он всерьез считал, что нежелание жить является глупостью, за которую полагается суровое и немедленное наказание. В конце концов, разве он нянька или что-то задолжал бывшему орфирангскому студиозу? Путь его действительно лежал на север, но в Ритагон сворачивать Ириен не планировал. Когда-то там у него был дом… Случилось это в те годы, когда эльф еще не понимал, что истинный дом тот, который всегда с собой, который невозможно разрушить, сжечь или продать, что настоящий дом можно построить только в глубине души, населить его не вещами, а любовью и радостью, воспоминаниями и надеждами. Но все равно Ириен точно знал, что не сможет не пройти мимо небольшого особнячка на улице Трех коней, скрытого от посторонних взглядов рядом высоких кустов реньи, цветущих в начале лета желтовато-зелеными пышными соцветиями. Дело было даже не в самом доме. Просто Ириен прекрасно знал, что покинутые города причиняют такие же страдания, как покинутые женщины, и новая встреча с ними ничего приятного не сулит, лишь полынно-горькие, как степной ветер, воспоминания.
Дугнас убеждал эльфа как только мог, пуская в ход все свое красноречие, умоляя, прося, давя на жалость, взывая к чести и совести, но все без толку. Тот даже не старался делать вид, что слушает, отрешенно устремив взгляд за тонкий переплет окна. Там крестьянская девушка привычно копошилась в земле, засевая семенами салатницы последнюю грядку. Нили, словно спиной почувствовав, что за ней наблюдают, подняла лицо и, увидев эльфа в окне второго этажа, приветливо помахала грязной ладошкой. Вот кто ценил жизнь и цеплялся за нее обеими руками.
– Хорошо, я отвезу Илаке в Ритагон, – неожиданно сказал Ириен. – Но только с одним условием.
– Каким?
– Ты оставишь у себя Нили. В качестве служанки ли, кухарки ли, неважно. Главное, чтобы у нее была крыша над головой. Договорились?
Дугнас не верил своему счастью. Да что угодно, хоть десяток девушек приютить. Он согласно затряс головой.
– Даю тебе два дня на сборы, – сухо сказал эльф. – Лошадь, припасы и деньги остаются также за тобой, Дугнас. Впрочем, животное я выберу себе сам.
В мужском платье Илаке сама себе безумно понравилась. Темно-зеленый камзол ладно сидел на точеной фигурке, черные брючки из мягкой кожи выгодно подчеркивали стройность ног. Девушка повертелась перед зеркалом так и эдак, прикрепляя к прическе маленькую шапочку с соколиным пером и застегивая на талии пояс с блестящей медной бляхой. Уж как не хотелось ей ехать под надзор к брату, но ради такого восхитительного наряда можно согласиться на многое. Даже на компанию простака-деревенщины и эльфа-наемника. Откуда у ее благообразного скучного папаши отыскался такой знакомец, Илаке только диву давалась. Возбужденная предстоящей поездкой, она быстро выскочила на крыльцо.
Оба телохранителя уже поджидали Илаке, не проявляя никакого нетерпения, пока девушка прощалась с отцом. Дугнас купил для дочери замечательную серую лошадку, не поскупился он и на крепкого трехлетку для лучника Грина. Выбор же эльфа сильно всех озадачил: его кобыла казалась сшитой из нескольких пестрых кусков шкуры – белых, коричневых, желтых и серых. Наверняка торговец, избавившись от нелепого животного, прямиком отправился в храм заказывать небесам благодарственную молитву. Самого же Ириена странность раскраски его приобретения ничуть не смущала, наоборот, он счел сделку более чем удачной и чужим мнением не интересовался.
– Прощай, Ириен, – просто сказал Дугнас, пожимая твердую, как доска, узкую ладонь эльфа. – Прощай и спасибо.
– Прощай, – отозвался тот.
Вряд ли им доведется встретиться еще раз, оба это знали, но если для лирзского ученого подобные прощания внове, то у Ириена их накопилось много, даже слишком много. Он скупо улыбнулся зареванной, но счастливой Нили. По крайней мере от этой обузы он теперь избавлен, пусть теперь Дугнас возится с девчонкой.
Илаке ловко взобралась в седло (спасибо папочке за уроки верховой езды) и, послав отцу воздушный поцелуй, гордо пришпорила лошадь, чувствуя как никогда ранее свою значимость. Жаль только, что утро было раннее и мало кто из соседей смог увидеть, как Илаке покидает отчий дом.
Полусонный стражник у городской заставы хмуро оглядел ранних путников и без лишних вопросов поднял перед ними желтую перекладину, освобождая дорогу. И тут-то Илаке внезапно обнаружила, что, проведя под домашним арестом почти целый месяц, она пропустила приход весны. Молодая листва сияла на солнце нежной зеленью, радуя утомленные за зиму глаза свежестью и новизной. Небо огромным куполом опрокинулось на сверкающий мир, и вечно сумрачный серый Лирз показался девушке забытым сном. Мир был полон красок, звуков и запахов. Все-таки даже в самом чистом городе запахи остаются прилипчивыми и тяжелыми от скопления человеческих тел, от животных, от всяческого ремесла. Нос к ним быстро привыкает, и человек перестает их замечать, пока не покинет пределы людского поселения. Илаке тоже вдыхала запахи земли и травы, жмурясь от наслаждения, пока носик ее внезапно не соприкоснулся с очень неприятной вонью. Она встрепенулась. Так могли вонять только трупы. И верно, совсем рядом с дорогой, прямо с ветки старого дуба свисало два тела. Илаке хотела побыстрее проехать мимо, но эльф, остановив свою лошадь, придержал и ее Крупинку.
– Гляди-ка, каковы красавцы, – сказал он, ухмыляясь самым препаршивым образом. – Еще с зимы висят. Не хочешь рядышком устроиться, сударыня Илаке?
Лучник глупо хохотнул, глядя на вытянувшуюся физиономию девушки.
– Зачем? – не поняла она.
Эльф изобразил крайнюю степень удивления на лице и голосом, полным нескрываемой издевки, спросил:
– Это ведь ты любишь говорить о смерти и считаешь, что жизнь груба, а смерть прекрасна и величественна. Разве нет?
– Так сказала не я, а один мудрый человек, – ответствовала с достоинством девушка. – Я говорю об Эрлионе, орфирангском поэте и сочинителе, если это имя вам знакомо, господин Альс.
– И в чем же, позволь узнать, красота и величие вот этих двух? – продолжал любопытствовать эльф, указывая на куски изуродованной плоти, в которых уже с трудом узнавались люди.
Разумеется, ничего замечательного в мертвецах не было. А кроме того, они смердели на всю округу так, что щипало глаза, но Илаке не желала уступать в споре.
– Я не знаю этих… людей и за что их повесили… Но наверняка за дело. Возможно, они были разбойниками или ворами. И их смерть отличается от добровольного ухода из жизни. Смерть насильственную и добровольную сравнивать невозможно.
Эльф задумчиво оглядел сначала висельников, а затем девушку с выражением крайнего сомнения на лице.
– Ты хочешь сказать, что если повесишься где-нибудь подальше от двух негодяев на цветущей вишне, совершенно притом добровольно, да еще в чистом нижнем белье и розовом платье, то через два месяца будешь выглядеть много лучше и пахнуть гораздо приятнее?
– Это некрасивая смерть! – воскликнула Илаке. – Не нужно все время передергивать. Для того чтобы уйти из жизни по собственной воле, нужно иметь много мужества и духовной силы. Того самого, чего у большинства обывателей нет и в помине.
– Да уж, а еще совершенно необходимо иметь большой запас глупости, эгоизма, тщеславия и наивности, – охотно согласился эльф.
И пока девица, в досаде стукнув кулачком по луке седла, тщетно старалась подобрать нужные аргументы, он шлепнул по шее свою уродину-кобылу и как ни в чем не бывало потрусил дальше по дороге, словно мгновенно позабыл об их споре.
Сглотнув обиду и получив от Грина косую усмешку в придачу, Илаке не столько расстроилась, сколько рассердилась, в основном на себя. В гостиной у подруги Вальтис или у не менее образованного Корда Фери она с легкостью давала отпор любому оппоненту, ловко выстреливая цитатами из научных трактатов, стихотворными строками знаменитых суровой жизнью и трагической смертью поэтов, разбивая встречные доводы одной лишь игрой ума. Поразмыслив, Илаке списала свое теперешнее поражение на смену впечатлений и внезапность эльфьего словесного нападения. Ничего-ничего, она ему еще покажет. Что-что, а смутить начитанную и бойкую на язык дочку Дугнаса Винима не так просто, как кажется. Для начала Илаке надулась и весь день не разжимала губ, играя в молчанку. Однако тактика, которая безотказно действовала на отца, на наемников никакого влияния не оказала. Впрочем, ее телохранители говорливостью не отличались и от того, что девица угрюмо молчит в течение всего дня, никак не пострадали. Им-то что, они привыкли целыми сутками не вылезать из седла, а вот Илаке порядком измучилась, отбив себе весь зад. Но гордячка изо всех сил стараясь воздержаться от жалоб. Еще не хватало, чтоб она просила об отдыхе всяких хамов и неучей. Когда же эльф объявил, что пора сделать привал, Илаке едва сдержала стон облегчения, еще не подозревая, что мучения только начались. Она тяжелым неуклюжим мешком сползла на землю сама не своя от усталости. Ноги болели и отказывались сгибаться в суставах, спину пекло огнем, и каждая жилочка молила о пощаде. Единственное, что девушка могла сделать самостоятельно, это рухнуть на землю.
– Ишь ты, уморилась никак, – хмыкнул Грин.
– Запомни, Снегирь, – насмешливо заметил Альс. – Гордость – это такая роскошь, которая далеко не всем оказывается по плечу. Наша барышня, похоже, почитает себя умелой наездницей и жаловаться на натертую задницу не может по принципиальным соображениям.
– По каким-каким ображениям? – переспросил стрелок.
– Принципиальным, Снегирь. Это когда человек решает сам для себя, что так он будет делать, а эдак – никогда. И строго придерживается установленных правил.
– Ага, у нас в деревне энтот прынсып называют бзиком и крутят пальцем у виска. Ну-ну, буду таперича знать.
– Ну зачем же так. Иногда принципы дело хорошее, даже в чем-то полезное. Вот если, к примеру, трактирщик принципиально откажется разбавлять пиво, почитая такое поведение безнравственным и преступным, то ничего плохого, кроме хорошего, не будет.
– Ежели не считать, что разорится энтот ваш трактирщик в три счета, то оно конечно. А с чего ему прикажете на лапу мытарю давать? Нешто мы не понимаем тонкостев. Пущай разбавляет, но не шибко нагло, да воду берет, которая почище. И ваще, меня от крепкого пива пучит.
– Это ты у нас такой понятливый, а барышня Илаке смотрит на вещи иначе.
Он говорил так, словно Илаке рядом вовсе не было, как о постороннем предмете, продолжая расседлывать лошадей. Грин собирал хворост и возился с костром. А у измученной девушки не осталось сил для обид и достойного ответа. Даже если б она хотела помочь наемникам по хозяйству, то все равно не смогла бы двинуть даже пальчиком. У них и без ее помощи получалось прекрасно. Благо Дугнас дал в дорогу головку сыра, изрядный окорок, целую гору лепешек, крупу и масло. Эльф заварил каких-то сушеных ягод, сладковато-кислых на вкус. И, пока наемники неторопливо смаковали ароматное питье, Илаке торопливо, как голодная волчица, проглотила свой ужин, обжигаясь отваром. Тепло костра, сытая тяжесть в желудке и усталость увлекли девушку в сладкие объятья сна. Она спала и не видела, как Грин, сводив лошадей на водопой, перебирает серебряные монеты, мечтательно любуясь их тусклым блеском, в мельчайших деталях воображая, на что истратит свое нежданное богатство. Как Альс медленно бродит вдоль границы света от костра и кромешной темноты тревожной легкой тенью, не то прислушиваясь к звукам ночного леса, не то выглядывая что-то в черной непроглядности ночи. Утром они на пару будили девчонку битый час. Так крепко и сладко Илаке не спала давным-давно, с тех пор, как ушла мама.
Каждый последующий день был как две капли воды похож на предыдущий. С той лишь разницей, что народу на тракте становилось все больше и больше. Порой Грину казалось, что весь Игергард отправился в путь. Одна половина шла в Ритагон, а другая в обратном направлении. Вдоль дороги, как грибы, росли постоялые дворы, но эльф не слишком стремился к удобствам ночевок под крышей. Оно и понятно, думал стрелок, соваться с молодой девкой в эти вертепы, забитые до отказа озверелым мужичьем, – дело, чреватое очередным смертоубийством. Была б девка как девка, тихая да скромная, а лучше в платьице стареньком, то еще куда ни шло. А так… Да и не было особой необходимости тратить деньги на постоялых дворах. Дни становились длиннее и теплее, а на свежем воздухе сон здоровее будет, справедливо полагал Грин. Что касаемо лично его, то Снегирю путешествие нравилось, очень даже нравилось. Сверху, из седла собственной лошади, смотреть на пеший люд весьма приятно, особенно на таких же, как он в недавнем прошлом, сиволапых крестьян, хорошо знакомых лишь с тяжким трудом. Вот взять хоть его родного папашу, который держался за убогий надел с упорством полоумного, надрываясь от рассвета до заката. Тот за всю свою жизнь даже в соседнем зачуханном городишке не бывал, не говоря уж про Квилг, Долью или Ритагон. И не побывает никогда, и братья Гриновы никуда дальше родного елового леса не денутся, где только лоси да волки. Потому как сами хуже всякого дерева вросли крепко-накрепко в землю, которая год от года родит все хуже и хуже, словно пытается таким образом избавиться от назойливых людишек-паразитов, пьющих ее соки. Грин же чувствовал себя вольной птицей и ничуть, ну ни капельки не жалел о том, что не стать ему продолжателем славного фермерского рода. Ладно, он человек. А если взять того же самого эльфа? Не сиделось же господину Альсу за горами в ихнем эльфьем царстве, где, говорят, ни у кого ни в чем нужды нет, а земля дает урожай сама по себе. Даром что колдун и воин не из последних. Так нет, мотается по городам и весям, и за морем был, и во всех землях Запроливья. А зачем, спрашивается? Папаша Гринов не сможет ответить, и братья у виска пальцами покрутят, а Грин знает точно. Невелика наука, если вдуматься. Ежели ты не трусливая бестолочь, не тугодум и в обиду себя не даешь, то нечего ждать-дожидаться, когда злой бог судьбы ниспошлет свои милости. Надо брать судьбу за хвост, как шкодливую кошку, и совать себе за пазуху. И делать, что душа пожелает. Чего желала душа эльфа, Грин и представить себе не пытался, а вот чего хотелось ему самому, он знал точно. Доберутся до Ритагона, а там можно и на герцогскую службу податься. Глядишь, выбьется Грин Снегирь в десятники, а то и в полусотники. Чем боги не шутят. Дальше загадывать Грин не решался, потому что даже от мыслей таких у него пересыхало во рту. Судьба, мать ее растак. За шкирку ее, за шкирку, шалопутную.
Ириен свернул с тракта внезапно, словно кто-то невидимый громко окликнул его из чащи. Не говоря худого слова, махнув предупреждающе рукой, он нахлестнул свою лошадь и мигом скрылся в зарослях. Грин и Илаке недоуменно переглянулись, но последовали примеру Ириена. Кое-как защищаясь от хлещущих упругих веток орешника и тихонько ругая эльфьи выдумки, они протиснулись в гущу леса, стоявшего вдоль тракта неприступной стеной. Оказалось, не такая уж и стена: тут полянка, там овражек. Словом, захочешь – не заблудишься.
Эльф свесился с седла и что-то разглядывал на дне оврага, но слезать с лошади не торопился. Нефритовые шарики на его косе раскачивались монотонно, как маленькие маятники.
– И чего там видать? – спросил Грин.
– Сам погляди, – предложил эльф. – И ты, барышня, можешь полюбопытствовать, если пожелаешь. Есть что посмотреть.
Грин приблизился, за ним и Илаке. Парень навидался таких картин несчитано-немерено, а вот девушку сразу вывернуло наизнанку. Рой сине-зеленых мясных мух вился над тем, что осталось от семьи крестьян-переселенцев. Мужчину зарубили сразу, начисто снеся голову. Ему просто чудо как повезло. Над его домочадцами измывались дольше, насиловали женщин, невзирая на то, что старшей было крепко за шестьдесят, а младшей едва-едва пятый год пошел, резали уши и нос мальчишке-подростку, порубили на куски молодого парня.
– Вот ироды… – вздохнул Грин, сделав обеими руками знак оберега. – Совсем звери. И малую не пощадили… И чего делать станем?
– Ничего, – отрезал эльф.
– Может, закопаем?
– А кто копать будет? Ты? И чем?
– А может, вы… ну, как тогда… ну, в лощине.
– Нет.
Илаке подняла залитое слезами лицо. Красная от рвотных позывов, ошеломленная нечеловеческой жестокостью, до смерти перепуганная, она дрожала осенним листочком на холодном ветру.
– Это… вы специально? Для меня?
– Смотри, догадливая, – хмыкнул Ириен. – Нет, но тебе тоже полезно взглянуть. Смерть, она и такая бывает. Кому-то забава, кому-то мука. И заметь, ни капельки красоты и величия. Ладно, нагляделись – и будет. Возвращаемся, пока мухи нас самих не сожрали.