Клановое проклятие Ковальчук Игорь

Глава 2

В безднах памяти бродишь, как в лабиринте – никогда не знаешь, куда приведет тебя непрошеная мысль. Иногда кажется, что воспоминания живут отдельно от тебя. Ты толком и не помнишь обстоятельства прошлых лет, потому что не уделяешь им никакого внимания. Но потому вдруг, по какой-то прихоти сознания, а может, и самого бессознательного, чьи резоны человеку совсем непонятны, всплывает перед глазами какое-то обстоятельство, как правило, неприятное. И ты долго тщишься изгнать его из своей головы – это бессмысленно. Приходится переживать заново, с самого начала и до самого конца.

Наверное, чаще всего это случается тогда, когда человек полуосознанно пытается переосмыслить свои былые ошибки. На воспоминания о давних происшествиях он наталкивается по аналогии. Слишком часто подобное происходило с Эмитой, и она склонна была винить в этом одну себя, хоть и не понимала, в чем же на самом деле ее ошибка.

Еще девочкой она с трудом сходилась со сверстницами, как, впрочем, и со сверстниками. Они считали ее нелюдимой и угрюмой, а девочка просто слишком много думала и копалась в себе. Она устремляла пытливый взор на окружающих, пытаясь понять, каково же их место в мире, и таким образом определить и свое собственное место. Она всегда казалась себе какой-то неприкаянной.

Разумеется, в раннем детстве подобные соображения ее совершенно не тревожили. Она просто жила, как и все дети, когда пугаясь, а когда восхищаясь окружающим миром, и все принимала как должное. Достигнув восьми лет, она пошла в приготовительную школу, оттуда перешла в обычную, и лишь лет в двенадцать начала задумываться о том, что казалось ей странным. От девочки никогда не скрывали, что она – не дочь Морганы, но до поры до времени ее это совершенно не волновало.

А потом вдруг стало волновать.

У мачехи хватило бы любви на десяток приемных детей. Она была добра, ласкова и внимательна, но все-таки собственных детей любила чуточку больше, чем дочь Тайарны Эмит из Блюстителей Закона. Это проявлялось в таких мелочах, которые могла бы заметить лишь самая мнительная девушка (юношам подобная проницательность просто не по плечу). Эмита мнительной не была, но все замечала: какие-то особенные взгляды, улыбки, то, как Моргана ерошила волосы сыновьям, как вздыхала, когда говорила о них.

Если дочь Мэлокайна и ревновала, то совсем немного. Дело было не в ревности. Она просто ощущала себя лишней – такое случается с подростками – и потому замыкалась в себе, часто и подолгу сидела в своей комнате, от смущения не шла на контакт с мачехой, которая искренне пыталась обсуждать с девочкой те вопросы, которые обычно обсуждают с дочерьми хорошие матери. И так Моргана привыкла к тому, что Эмита предпочитает одиночество.

Зато с отцом ее общение с самого начала протекало легко и непринужденно, и если Эмита не поверяла ему некоторые свои тайны, то лишь потому, что опасалась, как бы он не кинулся решать ее проблемы. Дело-то было в том, что ее отношения со сверстниками портились не по дням, а по часам. Помимо школы она еще с удовольствием посещала спортивные секции и, уже будучи четырнадцати лет от роду, изъявила желание заниматься у мастера военного дела. И там все чаще стала сталкиваться с юным законником, сыном Артаны Гиады, который невзлюбил дочь ликвидатора с таким пылом, на который способен лишь подросток. Поскольку если уж пятнадцатилетний юноша любит или ненавидит, то лишь от всей души. Наполовину чувствовать он не умеет. А Гвеснер Гиад ненавидел Эмиту вдвойне: и как дочь ликвидатора, и как представительницу клана Мортимер. А в последний год – еще и как дочь Тайарны Эмит.

Гвеснер был красивый молодой парень с задатками лидера, и у него было немало друзей, не блистающих умом, зато крепких и гордых тем, что они дружат с законником. Эта дружба казалась им великой удачей и залогом будущих успехов. Большинство мальчишек, учившихся вместе с Гвеснером, не относились к числу клановых, и, хотя выросли в семьях более чем обеспеченных, страдали, что лишены права задирать нос перед всеми окружающими и не могут похвастаться высочайшим происхождением.

А рука законника казалась им надежной. Пожалуй, поначалу они относились к Эмите с беспримерным равнодушием. А за что им было ее ненавидеть? Ну, Мортимер и Мортимер, мало ли Мортимеров на свете? Внешность ее была такова, что молодые люди обратили бы на нее внимание в последнюю очередь. Нет, она была довольно привлекательна – не красива, но привлекательна, хотя среди красавиц-бессмертных и особенно клановых ее прелесть была почти не заметна. Прекрасно, просто на зависть сложена. Но вот рост ее, пожалуй, подкачал. В пятнадцать лет в ней от затылка до пяток было почти сто восемьдесят сантиметров.

А какого мальчика-подростка привлечет такая спутница? Бессмертные юноши окончательно вытягиваются лишь годам к восемнадцати-двадцати, а то и позже. Вряд ли подросток, нашпигованный комплексами, как подсолнух – семечками, захочет видеть рядом с собой девушку выше себя. К тому же Эмита держалась независимо, всем видом своим говорила, что способна сама постоять за себя. Сочетание этих свойств делало ее неподходящим объектом для ухаживания.

Так что Гвеснеру ни к чему было злиться на нее за отказ ответить ему взаимностью – ее взаимность была ему не нужна. Сперва он презирал ее за то, что она единственная не испытывала преклонения перед его кланом и им самим, как представителем этого клана – мол, что еще ожидать от Мортимера. Но время шло, ничего не менялось, и презрение Гвеснера переросло в ненависть к девушке. Он, пожалуй, и сам не понимал, за что ненавидит ее.

Сперва будущий законник не думал о том, что девушка эта стоит того, чтоб из-за нее беситься. Но потом раздражение дошло до такого градуса, что ради достижения своей цели он был уже готов почти на все, что угодно. Он мечтал «поставить девушку на место». Сперва ему пришло в голову соблазнить ее, а потом, наиздевавшись всласть, бросить, но ничего не вышло. Эмита не торопилась радостно бросаться к нему в объятия, да и внимание представителя клана Блюстителей Закона почему-то не польстило ей.

Это открытие повергло Гвеснера в растерянность, правда, ненадолго. Дальше он больше не рассуждал, только чувствовал.

Эмита всегда являлась на тренировку чуть раньше, и на этот раз лишь удивилась, что остальные ее одноклассники, посещавшие того же наставника, что и она сама, уже собрались. Но, в конце концов, это не ее дело. Она сама приходила в спортзал минут за двадцать до начала занятий, чтобы без помех размяться на тренажерах, а уже потом – со всеми. Она считала, что это гораздо полезнее. Девушка переоделась в раздевалке и вернулась в большой светлый зал, где стояли тренажеры, а сбоку были стопкой сложены толстые маты.

Но Гвеснер не дал ей подойти к шведской стенке, где она предпочитала разминаться. Он встал у нее на пути и осведомился:

– Что, поговорим?

– Мне не о чем с тобой говорить, – она попыталась обогнуть его, но парень не позволил.

– Что же так? Или у Мортимеров в кои-то веки язык присох к горлу?

Пятеро ребят, стоявших неподалеку, расхохотались как один, будто Гиад произнес что-то до ужаса остроумное. Эмита поморщилась и попыталась его обойти. Ей это не удалось.

– Ну, в чем дело? – недовольно спросила она. – Чего тебе надо?

– Я не закончил разговор с тобой.

– А я его и начинать не хотела.

– Кто тебя спрашивал? Ты будешь делать то, что захочу я.

– Какая самоуверенность. Откуда только взялась? – задумчиво произнесла Эмита. Она всегда была довольно сдержанной.

Казалось, только этих слов он и ждал. Резко попытался сцапать ее за руку, и, хотя девушка этого не ожидала, она успела податься назад и поставить руку так, что ее без труда удалось вырвать. Эмита двигалась мягко и быстро, Гвеснеру не удалось схватить ее и во второй раз, да он не слишком и старался. Он просто попер на нее, уверенный, что с девицей всегда справится, превосходя ее физической силой. Церемониться с девчонкой-Мортимер он не собирался и почти сразу попытался ее ударить.

Она слегка развернулась, пропустила его руку мимо себя и ткнула локтем. Не слишком сильно, но чувствительно – локти у нее оказались острые. Парень невольно согнулся, и тут девушка хорошенько дала ему по шее, с такой силой, чтобы уронить на пол, но ничего не сломать. Этот набор самых простых приемов отец принялся вдалбливать дочке, едва ей исполнилось двенадцать. Гиад действительно упал, но тут же, перекатившись, вскочил на ноги.

А на Эмиту слаженной кодлой налетели пятеро приятелей Гвеснера. Они не отличались умением, но их было много, и большой толпой они могли задавить кого угодно. Девушку, пытавшуюся отбиваться, они сбили с ног и скрутили так ловко, будто отродясь ничем больше и не занимались. Заломили руки так сильно, что у нее потемнело в глазах, и она прикусила губу, лишь бы не закричать. Будто сквозь туман услышала голос Гиада:

– Тащите ее на маты.

В голову Эмите пришла нехорошая мысль, и она пыталась сопротивляться, но не тут-то было. Пока ее тащили, руки не отпускали ни на миг, наоборот, подтягивали их все сильнее и выше, так что удержаться от стона стоило немало усилий. А потом, когда кинули лицом вниз, сверху немедленно устроился Гвеснер и с необычайной ловкостью связал девушке руки. Задрал ей футболку.

– А теперь я тебе покажу твое место, дура, – предупредил он.

Дальше звякнула пряжка, и дочери Мэлокайна стало противно. Но к ее поясу парень не притронулся. Вместо этого в воздухе что-то тонко свистнуло, и ее обожгла боль, пронзившая тело от затылка до пят. Эмита вцепилась зубами в мат, хотя, казалось, это было невозможно, но стон все-таки вырвался; от этого ей стало еще больнее.

А удары посыпались градом, и она поневоле догадалась, что мучитель решил попросту выпороть ее ремнем. Вскоре боль стала не такой острой, вполне терпимой, и девушка просто морщилась, чего, впрочем, никто не видел. Вздрагивая от ударов, она думала только о том, что если учитель не придет вовремя, то, возможно, поркой и не ограничится. Правда, она не слишком верила в это, потому что в таком месте и в такое время Гиад слишком просто может попасться кому-нибудь на глаза, и тогда изнасилование закончится для него неприятностью.

Но, может быть, он понадеется на родственников, которые смогут его избавить от суда и наказания, если захотят.

Гвеснер лупил недолго. Потом он развернул ее к себе и поинтересовался:

– Ну, хватит тебе? Поняла, где твое место?

– А ты не напомнишь, какая это статья? – слегка задыхаясь, спросила Эмита.

– Сука. Отродье ликвидаторское, – выплюнул он и замахнулся ремнем.

А через мгновение – он даже не успел ее ударить, хотя и вряд ли собирался сделать это на самом деле – какой-то вихрь расшвырял подростков и сбросил Гвеснера с девушки. Эмита извернулась и увидела, что вихрь этот очень уж напоминает ее отца, который успел схватить полетевшего было в сторону Гиада и резко дернул его на себя. Сперва девушке показалось, что это все-таки не Мэлокайн, а лишь похожий на него человек, потому что таким своего отца она еще ни разу не видела – застывшее серое лицо, острый взгляд и стиснутые в тонкую нитку бледные губы.

Мальчишки разлетелись от него, как щенки от здоровенного разъяренного волкодава. Двое или трое из пятерых все-таки попытались «вломить чужому дядьке между ушей», но, получив по чувствительным местам, покатились на пол. Гвеснер тоже попытался вырваться, но с таким же успехом он мог пытаться выкарабкаться из каменных колодок. Ликвидатор держал мертвой хваткой. Он мигом накрыл взглядом весь зал, заметил и скрученные за спиной Эмиты руки, и ее задранную футболку, и валяющийся рядом ремешок.

Ловко подхватил его с пола, перегнул схваченного подростка через колено и стащил с него штаны, пояс которых и так ослаб после того, как оттуда вынули ремень. Поудобнее прижал Гиада локтем и принялся хлестать его по заду. Парень извивался и вопил, в его голосе было больше всего злобы и негодования, чем боли или страха, но, впрочем, Мэлокайн не слишком долго усердствовал. Бил он куда сильнее, чем досталось девушке. А потом уронил жертву с колен и подскочил к следующему парню.

Те трое валялись на полу, изображая, как сильно их ударили, но как только первому из них досталось ремнем, воспоминание о пинке сразу стерлось из памяти, и подростки, подскочив, рванули к выходу. Впереди, шипя от ненависти, несся Гвеснер, придерживающий сползающие штаны. Они едва не смели с дороги наставника, который наконец-то появился в дверях, но даже не посмотрели на него. Ликвидатор, впрочем, тоже не интересовался, что там дальше будет с обидчиками его дочери. Он нагнулся над нею, распутал затянувшийся на ее запястьях длинный шнурок от мобильного телефона и помог подняться на ноги.

– Что он тебе сделал? – спросил он напряженно, – Что-нибудь серьезное сделал?

– Ничего серьезного, – Эмиту слегка шатало от напряжения, но она этого не замечала. Молчаливый наставник переводил глаза с Мэлокайна на его дочь. – Ерунда.

– Идем, – он решительно повел ее к двери. – Надеюсь, твой наставник не возражает?

– Нет, – мастер воинского искусства покачал головой. – Нисколько, разумеется.

Ликвидатор посадил дочь в свою побитую машину и молчал почти до самого дома. Правда, в сам дом он ее не повел, а потянул в небольшую пристройку – совсем маленькое строение с единственной комнатушкой, где помещались только длинный, но узкий диванчик, широкое кресло и телевизор. Здесь Мэл отсиживался, когда возвращался прямо с работы в состоянии легкой, но тревожащей депрессии. Все в доме знали, что если отец семейства засел в пристройке, его нельзя тревожить, и когда ему что-нибудь понадобится, он придет и скажет, или, в самом крайнем случае, позвонит по мобильному телефону.

Мэлокайн усадил дочку на диван и попытался стянуть с нее футболку, но она не позволила.

– Доча, не дури, мне надо посмотреть.

– Там ничего нет, – возразила Эмита, краснея. – Ерунда, пара синяков.

– Вот и покажи мне свои синяки. Покажи.

Девушка со вздохом задрала футболку. Ликвидатор наклонился почти к самой ее спине, почему-то протяжно вздохнул и пошел к полочке в углу комнаты.

– Крови действительно нет. Но я смажу одной хорошей мазью, чтоб быстрее рассосались синяки. Вот так больно?

– Нет, – морщась, ответила она.

– Ну, и зачем врешь? Ладно, не важно. Я уже закончил. Коньячку?

– Со льдом и лимончиком, – бойко отозвалась Эмита. Это была их семейная шутка, что-то вроде обмена репликами, и если одна из реплик по той или иной причине пропадала, оба чувствовали себя не в своей тарелке. На самом же деле коньяк они пили только неразбавленный и без всяких лимонов, дочка – из рюмочки, отец – из кружки. Впрочем, он нечасто прибегал к подобной сильной тонизирующей порции спиртного.

– Момент, – Мэл открыл бар и разлил остатки коньяка из красивой фигурной бутылки. Принес дочери. – Вот. А теперь рассказывай. Если, конечно, хочешь. Не хочешь – не рассказывай. Я и так догадываюсь.

– О чем ты можешь догадываться! – девушка невольно покраснела.

– О том, почему тебя так не любит этот болван, отпрыск Блюстителей Закона.

– Ты его знаешь?

– Я знаю всех твоих одноклассников. А что касается законника, то его легко узнать. Как любого кланового.

– Как?

– Вырастешь – научишься. Опыт, только опыт. А били тебя из-за меня?

– То есть? – не поняла Эмита.

– Ну, то есть за то, что ты – моя дочь, я прав? Я слышал, что этот Блюстителеныш упомянул меня.

Девушка снова покраснела, будто отец застал ее в кустах с каким-то неизвестным парнем.

– И совсем даже нет, – сказала она, отводя глаза.

– Эмита… Они тебя шпыняли из-за меня?

– Пап, они просто черт знает что говорили о тебе! Не могла же я…

Мэлокайн смотрел на дочь с каким-то странным любопытством.

– А ты, разумеется, лезла доказывать, что они не правы.

– Пап…

– Послушай, детка, ты умная девчонка. Неужели тебе в самом деле не наплевать, что обо мне думает какой-то малолетний придурок?

– Но они называют тебя убийцей. Это же не так!

– А я могу назвать этого Блюстителенка проституткой. Что от этого изменится? Он же не пойдет на панель только потому, что его так обозвали.

Эмита украдкой фыркнула в кулачок, представив себе Гвеснера в сетчатых колготках.

– Так что давай договоримся, дочка, что на какую-либо ерунду, которую обо мне станут говорить, ты станешь реагировать цивилизованно. То есть никак. Договорились?

– Посмотрим.

– Эмита!

– Пап, давай я сама решу, на что и как мне обижаться, ладно?

Ликвидатор лишь головой покачал, и, заглянув в свой бар, вытащил из его глубин еще одну фигурную бутылку коньяка. Откупорил с непринужденностью опытного человека и снова наполнил бокал дочери. Она и не заметила, как выцедила предыдущую порцию. Как на каждого Мортимера, спиртное оказывало на девушку лишь легкое тонизирующее воздействие, а сейчас немного успокоило. Она почувствовала острое желание прижаться к отцу и больше не шевелиться. Его объятия были для нее обещанием защиты и покоя.

Эмита сдержалась и лишь посмотрела на него, как могла мягко. Она не считала, что жизнь ее так уж тяжела и полна испытаний, но даже мелкие (со взрослой точки зрения) стычки с одноклассниками странным образом изменили ее характер и даже внешность. Взгляд ее больше не был таким наивно ясным, как в детстве, теперь она смотрела остро и пронзительно, а губы почти всегда были плотно сжаты. Это обличало в ней не только волевую натуру, но и готовность в любой момент вступить в схватку – словесно или физически.

А Мэлокайну грустно было смотреть на дочь. Он помнил, какой она была в детстве хорошенькой и открытой. Теперь ее хорошенькой не назовешь. Чтобы быть хорошенькой, девушка должна сохранить долю детскости, а какая детскость может быть в женщине, готовой в любой момент вцепиться в горло обидчику? Такая детскость есть в Моргане, и потому ее все время хочется от всего защищать. Мысль от чего бы то ни было защищать Эмиту бесследно испарится из сознания мужчины, как только он взглянет на нее. И не так важно, в самом ли деле Эмита так уж хороша в драке. Она не считает нужным прятать от окружающих свою внутреннюю силу, вот в чем дело.

Мэл подумал о том, как было бы прекрасно, если бы у его дочери никогда не возникало потребности вступать в поединок, хотя бы даже волевой. Но что поделаешь с этим дерьмовым миром, в котором милая и доверчивая девочка вряд ли вырастет в милую доверчивую девушку, а если и вырастет, то вскоре очень пожалеет об этом.

В какой-то миг ему показалось, что дочь читает его мысли. Она смотрела на него в упор и, казалось, видела его насквозь. Ликвидатор смутился, хотя по нему, разумеется, этого нельзя было угадать. А Эмита вдруг спросила:

– Ты будешь учить меня драться?

И он тоже понял ее без пояснений. «Если все так, – думала она, – если уж таков наш мир, и такова я, несущая в себе зерно постоянного вызова, то мне, пожалуй, надо уметь хотя бы хорошо драться».

– Но почему я? – удивился Мэлокайн. – В Асгердане сотни воинов куда лучше меня. Я лично могу познакомить тебя по крайней мере с десятком, которые скорее всего согласятся взять тебя в обучение.

– Не-а. Я хочу, чтоб меня учил ты, – девушка улыбалась. – Ты лучше.

– Ты меня переоцениваешь.

– Вот и нет. Это не от тебя ли я слышала, что лучший воин не тот, кто хорошо машет железкой, а тот, кто все равно выживает? А ты, как говорят, самый лучший мастер выживания. Разве я не права?

Мэл нахмурился, но ненадолго. Он еще озабоченно чесал затылок, а рот уже расплывался в улыбке, и в глазах начинали плясать чертики. Его увлекла эта игра, да и потом, разве мог он не согласиться с дочерью? Он знал десятки и сотни приемов, которые чванливыми «мастерами боевых искусств» скорее всего были бы сочтены недостойными. Ему в его профессии приходилось думать в первую очередь о том, чтобы сделать работу и не погибнуть потом. Объяснять людям, что они не правы, считая его наемным убийцей, зачастую не было времени и возможностей, и вставать в красивую стойку обычно не находилось времени.

Он знал многое такое, чему отличный мечник, специалист по честным поединкам (если какой бы то ни было поединок вообще можно назвать честным, ведь абсолютного равенства попросту не бывает), научить не сможет. Но ведь от девушки и не требуется умение отстаивать себя в бою. Ей необходимо искусство выживать. Взять себя в руки, дать отпор нападающему – а там уж можно и убегать. В сегодняшней ситуации, к примеру, Эмите очень пригодилось бы умение уходить, ускользать от атаки, поскольку не бывает честного поединка между одной девицей и шестью крепкими парнями.

– Ладно, – согласился ликвидатор. – Но учу я не по-доброму.

– Так это и правильно! – просияла девушка, привставая на диване.

С тех пор утренние и вечерние занятия вошли у обоих в привычку. Сперва отец ждал, когда у дочки закончится терпение, ведь его тренировки не напоминали обычную методику обучения воинскому делу. Скорее, это была гимнастика, где оружие (обычно длинный нож, не более) играло роль вспомогательного предмета, а то и балансира. Но девушка не спорила, послушно бегала по крышам, лазила по водосточным трубам и заборам, ходила и прыгала по перилам мостов. Казалось, ее совсем не удивляет, что отец, взявшись учить ее драться, вместо этого упорно тренирует ее ловкость, гибкость, реакцию и чувство равновесия.

Порой ее покладистость даже удивляла отца, хотя он и понимал, что дочь просто всецело ему доверяет.

Всякий раз, когда Эмита думала о своих успехах или о том, что сегодня надо будет сделать на тренировке, она вспоминала, с чего все началось. Выходка Гвеснера не оставила в ее памяти заметного следа, боль от побоев – и того меньше. Гораздо больше ее занимало, как он отреагирует на произошедшее, когда они снова встретятся. Девушка готовилась к новой стычке, возможно, еще более беспардонной, еще более откровенной. Гиад – она была уверена – от ненависти готов разорвать ее.

Но ничего особенного не последовало. Так, мелкие комментарии и остроты, на которые удивленная Эмита даже не отреагировала. Даже высокомерие отпрыска клана Блюстителей Закона показалось ей немного наигранным – а вот то, с каким выражением он говорил о ликвидаторе, девушке очень не понравилось. Она даже решилась передать отцу свои опасения. Мэлокайн выслушал внимательно и, усмехнувшись, сказал ей.

– Блюстители Закона так давно мечтают подстроить мне какую-нибудь каверзу, что я уже привык к этому. Спасибо, что сказала, буду иметь в виду, но уверен: если что-то подобное и случится, в каверзе примут участие более взрослые законники.

– Но почему? – вскинулась Эмита. – Почему? За что?

– За то, что я непокорен, – спокойно ответил ликвидатор. Эмита открыла рот. – Им хотелось бы, чтоб я делал лишь то, что мне говорят, ликвидировал только по спискам. Я же поступаю так, как велит мне чутье. По всем законам это совершенно правомерно, и придраться им не к чему. Но злость остается.

– Злость?

– Раздражение. За все время моего ликвидаторства я ликвидировал трех Блюстителей Закона. И, подозреваю, рано или поздно мне предстоит заняться их патриархом.

– Патриарх законников – вырожденец?! – Эмита вскочила с места.

– Нет. Пока нет, но у него есть кое-какие признаки… Он ослаб, а это первый признак, что жить ему осталось лет триста-пятьсот, не больше. Если и больше, то ненамного. Впрочем, это не имеет большого значения, ведь в клане он давно не имеет никакой власти, все решают его сыновья. Я не оцениваю их этические принципы, но с точки зрения вырождения они чисты. Понятное дело, все подобные соображения не увеличивают любовь законников ко мне.

– Они прятали своих вырожденцев?

– Нет. Они не хотели, чтоб их ликвидировали. И мое поведение вызывает их тревогу, – Мэл поколебался. – Я не хотел тебе это говорить, но законники, к примеру, пытались связать меня тобой. Если б твоя мать осталась жива, она смогла бы добиться от меня очень многого. Сама понимаешь, нет ничего важнее семьи, детей, и не важно, как и почему все это получилось – я бы согласился очень на многое, лишь бы видеть тебя и общаться с тобой, лишь бы ты не страдала, оторванная от своих корней, от своего клана.

– Пап, правду говорят, что моя мать изнасиловала тебя?

Мэл решительно помотал головой.

– Никакого насилия ни с чьей стороны не было. Все получилось очень сложно, сразу и не объяснишь. Одно скажу: к твоей матери у меня претензий нет. Достаточно того, что она подарила мне тебя, да еще заплатив за это жизнью… Но Артана Гиада явно отдала тебя мне без согласования с родственниками. Потом они пытались тебя вернуть, но закон оказался на моей стороне. Все-таки я отец, сумел обеспечить тебе должные условия жизни, да и Моргана почти сразу удочерила тебя, так что семья получилась полная.

– Но отобрать меня пытались?

– Пытались. Недолго. Потом требовали проведения экспертизы на предмет кланового типажа. Потом настаивали на праве принимать участие в твоем воспитании. Уж не знаю, зачем.

– Потом отступились?

– Нет. Было решено, что, достигнув сознательного возраста, ты сама решишь, хочешь ли видеться с ними. Это ничуть не противоречит конституции, коль скоро родителей Тайарны Эмит тоже нет на свете. Иначе они имели бы право видеться с тобой, с которым не поспоришь. Да я б и не спорил. С чем тут спорить? Я б и против твоего общения с прочими родственниками не возражал, если б понял, зачем им это нужно.

У Эмиты сформировалось очень странное отношение к Блюстителям Закона. С одной стороны она опасалась их, а с другой – не могла не восхищаться той позицией, которую они занимали и которую декларировали. Требуемое ими твердое соблюдение закона могло вызвать лишь одобрение. То, что лишь из числа законников ни один родственник ликвидированного вырожденца не пытался мстить, тоже о многом говорило.

После этого разговора с отцом девушка надолго задумалась. Она чувствовала, что ее отец – человек, которого она любила больше всех на свете – не слишком привечает своих работодателей. С другой стороны, он никогда не пытался настроить ее против них. И Эмита разрывалась. С одной стороны, разве не естественно ей опасаться их, раз отец (а он опытен) не ожидает от них ничего хорошего? С другой стороны, разве не они, по большому-то счету, подарили ей жизнь?

Метрополия клана Блюстителей Закона была очень велика. Можно даже сказать, огромна. Строго говоря, в столичном мире имелось целых две метрополии этого клана. Одна занимала изряднейший кус драгоценной земли в черте города, там располагались административные помещения и часть лабораторий – те, что не считались очень уж секретными. Были здесь и личные покои представителей клана, но, по скудости помещения, каждый из них владел лишь одной комнатой, только сыновья патриарха выкроили себе по три.

Но уж зато в том комплексе, что был расположен в стороне от столицы, недостатка в пространстве не ощущалось. Загородную метрополию даже нельзя было назвать строением – это был целый город из строений, где места хватало каждому. Разумеется, представители клана имели здесь покои от пяти до десяти комнат – в зависимости от желаний. А одно это уже нелегко обеспечить, ведь в Доме Блюстителей Закона было около шести тысяч бессмертных.

Здесь также хватало места и многочисленной обслуге, и людям клана, еще более многочисленным, и их семьям. Именно в загородной метрополии располагались многочисленные лаборатории, информации о которых никак нельзя было выплыть за пределы клана, и много что еще. Разумеется, были здесь и сады, и парки, и озера с красивыми лодочками, и бассейны, и павильоны, оформленные и обставленные с головокружительной роскошью.

Сидя на увитой виноградом террасе южного крыла одного из жилых комплексов – того, который как раз выходил в сад и на розарий – Боргиан Ормейн, старший сын патриарха Бомэйна, в клане носивший имя Ормейн Даро, потягивал из бокала какой-то легкий и очень холодный коктейль и с наслаждением думал о том, какого богатства и какой силы добился его род в Асгердане. Он отлично помнил то время, когда его отец не был главой клана, и даже семейства у него еще не было. Помнил другие миры, в которых они жили, едва отбиваясь от местных, уже укрепившихся у власти семей, помнил, как перебрались в Центр. Здесь тоже далеко не все шло гладко.

Закон существовал в Асгердане меньше шестисот лет. До того каждый клан жил по-своему, и на землях, находящихся под контролем Дома, царили только его законы. Тогда кланы воевали и – Боргиан был склонен так полагать – если бы не законники, продолжали бы воевать по сей день. Пожалуй, он немного преувеличивал, Совет патриархов, к примеру, появился давно и без участия Блюстителей Закона, сам по себе, как естественное образование. Но считать себя покровителем и спасителем было приятно.

Боргиан молчал, и сидящий рядом с ним младший, предпоследний брат, Родгейр Эйел, тоже молчал. Он, впрочем, не наслаждался мыслями о могуществе своего клана. Могущество законников было в его глазах и восприятии чем-то естественным, потому что он родился уже в Асгердане. Предпоследний сын Бомэйна напряженно думал, потому что с его точки зрения проблема была вряд ли разрешима.

– Вряд ли разрешима мирным путем, – поправился он.

Его старший брат, разумеется, сразу понял, о чем речь. Это было продолжением недавнего разговора.

– Как посмотреть на этот вопрос, – лениво сказал он. Лениво лишь оттого, что совершенно не хотелось выдираться из глубин приятных мыслей.

– Да как ни посмотри! У наших «объектов» чувство семейственности развито не хуже, чем…

– Чем у нас, ты имеешь в виду?

– Ну да. Так они и отдали нам на воспитание своих драгоценных отпрысков. Попробуй возьми хотя бы одного ребенка у какого-нибудь Мортимера. Весь клан взовьется.

– А ты бы отдал?

– Я? Отдал бы. Но я же понимаю.

– Значит, и другие могут понять. Это раз. Потом, у того драгоценного правила, которое ты так красиво указал, есть очень хорошее исключение. Я имею в виду Драконицу, Эрлику Тар.

– Она действительно исключение, и ребенка своего не любит, и с мужем не ладит. Но это не показатель.

– Последнее, на что я тебе хотел указать! – Боргиан поднял палец, и Родгейр тут же умолк. Он привык видеть в старшем брате второго патриарха, а, может, и первого, потому что Бомэйн уже давно принимал лишь самое пассивное участие в клановых делах. Его потомки молчали об этом, но хорошо знали: патриарх устал. – Убедить бессмертного завести ребенка куда сложнее, чем убедить его же отдать этого ребенка на воспитание.

– С этим можно поспорить.

– С законом не поспоришь. Как только патриархи ратифицируют законопроект, все решится благополучно.

– Но ратифицируют ли они его? Боюсь, заставить их сделать этот шаг будет труднее всего.

– Окстись, с чего ты взял? И потом, если не нравится вариант «на воспитание», можно назвать это иначе. Например, «на обучение».

– «На обучение» – это совсем другое дело.

– Ну так что же. Можно и «на обучение». Поверь мне, этого вполне хватит, чтоб вырастить из детей вполне преданных Закону взрослых.

– Хватит ли?

– Конечно. К нашим услугам еще и аппарат пропаганды. А если вспомнить, что из этих детей вырастут не просто взрослые, а замечательные маги и воины, то такой гвардии нам хватит, чтоб раз и навсегда оградить наш клан от возможных анархических поползновений патриархов.

– Тогда чего было тратить время и возможности? – проворчал Родгейр. – Получается, что первую партию супердетей мы прошляпили. Тогда надо было настаивать на особом обучении с самого начала.

– Болван, – нежно произнес Боргиан. – Даже ты увидел в моем проекте покушение на основу основ – семейственность, хотя тут ее и в помине нет. Когда общественное мнение бурлит, его надо сперва успокоить, причесать, а потом уже вводить новые реформы, которые с виду весьма неоднозначны. Мы именно так и делаем. Что же касается уже подросших, как ты выразился, «супердетей», то и они придут к нам, и очень скоро.

– С чего бы вдруг?

– Какой прирожденный маг или воин не хочет большего могущества, большей силы? Именно у нас они их получат. А там и прочее воспитание подоспеет. Все нужно делать умеючи. К примеру, этот мальчик, старший сын Гэра Некроманта. Он, как мы и предполагали, будет прекрасным мечником. Из него получится едва ли не лучший воин Асгердана. Но среди Драконов Ночи не так много мастеров воинского искусства. Таковых нужно искать у нас. Рано или поздно это случится.

– А что касаемо Эвана, сына Эрлики Тар Туманной?

– Информатист. Гениальный. Мы уже залучили его учиться в закрытое заведение, которое всецело находится под нашим контролем, – Боргиан покачал головой. – Я ни за кого из наших «объектов» не волнуюсь, кроме как за дочь ликвидатора.

– Думаешь, из нее не выйдет толку?

– Толк из нее будет, однозначно. Хотя она и порушила наши планы, когда родилась девочкой, но это, в конце концов, не столь важно. Говорят, она уже сейчас в отличной форме. Плохо то, что дура Артана передала ее на воспитание отцу. Чему он может ее научить? Догадайся сам. А потом еще этот молокосос Гвеснер…

– Что такое?

– Весь в мамашу, одни эмоции и никакого соображения. Принялся цепляться к девочке без всякого повода, а потом взял и избил.

– Сильно?

– Нет, слегка. Но какая разница, как? Важен сам факт. Он просто целенаправленно ссорит девочку с нашим кланом.

– Мне кажется, ты придаешь слишком большое значение детским сварам. Мало ли кто кого когда пнул или толкнул? Они вырастут и забудут об этом. Еще, глядишь, поженятся.

Но Боргиан, который был намного опытнее и проницательнее брата, покачал головой.

– Все не так просто. Детские ссоры потом вырастают во взрослые, и неприязнь остается. Я опасаюсь, что Гвеснер нам все испортит.

– Полагаешь, девочка не станет ликвидатором? – уточнил Родгейр.

– Полагаю, она не станет таким ликвидатором, каким нам бы хотелось ее видеть. К тому же есть добавочные свойства, которые в нее вложили наши мастера, мы же до сих пор не знаем, что это за свойства, что там в ней за начинка. Я согласился на дополнительные изменения лишь потому, что ожидал – она будет воспитываться под нашим строгим контролем. А видишь, как получилось.

– Можно настоять на ее обследовании.

– Это не так просто. Мортимеры отлично знают законы и нас терпеть не могут. Они не допустят наших специалистов к девочке, бьюсь об заклад. И сама она, особенно после ссоры с Гвеснером, к нам не придет.

– А что если поссорить ее с отцом?

– Как?