Черные дыры российской истории Шильник Лев

Предисловие

Время от времени приходится слышать, что процесс возникновения и оформления исторических мифов есть нечто потаенное и трансцендентное, всецело находящееся в руце Божией. Рискуя навлечь на себя громы и молнии отечественного пассионарного клира, внезапно ощутившего себя на коне, мы тем не менее вынуждены скорбно констатировать, что сие лихое утверждение весьма и весьма далеко от истины. Иногда ситуация один в один напоминает блистательный эпизод из популярного романа Михаила Булгакова:

«— Ну, конечно, это не сумма, — снисходительно сказал Воланд своему гостю, — хотя, впрочем, и она, собственно говоря, вам не нужна. Вы когда умрете?

Тут уж буфетчик возмутился.

— Это никому не известно и никого не касается, — ответил он.

— Ну да, неизвестно, — послышался все тот же дрянной голос из кабинета, — подумаешь, бином Ньютона! Умрет он через девять месяцев, в феврале будущего года, от рака печени в клинике Первого МГУ, в четвертой палате.

Буфетчик стал желт лицом».

Точно так же рождение историософского мифа. Здесь нет ничего потаенного — это сплошь и рядом кристаллизация доисторической басни усилиями потомков в длинном ряду поколений. Когда нехорошие древляне (одно из славянских племен) жестоко убили доверчивого князя Игоря, его верная жена Ольга придумала хитрый ход. Явившись к непокорным древлянам и лицемерно посетовав на неумеренные аппетиты мужа, коварная киевская княгиня потребовала совершенно несерьезную дань — пару птиц из-под застрехи каждой избы. Просимое было доставлено ей немедленно. По распоряжению Ольги к лапкам несчастных птичек привязали горящую паклю и отпустили их на волю. Обезумевшие от огня пернатые ринулись к родным гнездам и спалили поселок дотла. И хотя с тех пор тысячу раз было говорено, что птицы с огнем на лапах не летят в гнездо (закоренелые скептики даже проверяли этот тезис на практике), красивая легенда о страшной мести княгини Ольги до сих пор исправно кочует по страницам учебников.

Одним словом, многое известно, уважаемые читатели, а кое-что известно даже очень неплохо, и совсем не обязательно быть булгаковским Коровьевым, чтобы без особого труда разделать под орех пару-тройку курьезных исторических анекдотов. Рождение мифа как такового большого удивления не вызывает, поскольку изящная басня всегда значительно привлекательнее утомительного жонглирования датами и именами. Яркая и броская легенда почти наверняка даст сто очков вперед сухому и недоверчиво-взыскательному источниковедению. Замечательный ученый М. И. Стеблин-Каменский определял миф как «повествование, которое там, где оно возникало и бытовало, принималось за правду, как бы оно ни было неправдоподобно». Разумеется, он имел в виду прежде всего классическое мифотворчество, неотвратимо и неизбежно возникавшее у всех без исключения народов на определенном этапе их социально-исторического развития. Однако современное мифопродуцирование странным образом подчиняется в точности тем же самым законам. Всевозможная летающая посуда, телепатия вкупе с ясновидением, допотопные чудища, скрывающиеся в глубинах морей или таежной глуши, сегодня у всех на слуху, а исторические мифы, плодящиеся как грибы после дождя, достойно пополняют сей внушительный список.

Думается, что всему виной своеобразный дефект логического чувства, сидящий у нас в печенках. Законы формальной логики откровенно пасуют перед сочной метафорой. Поэтому Иван Сусанин будет по-прежнему топить проклятых поляков в болоте, Михаил Илларионович Кутузов с блеском выиграет Бородинское сражение, которое он на самом деле вчистую проиграл, бестолковые жители Трои втащат в город дурацкого деревянного коня, а Моисей станет сорок лет таскать по совершенно незначительной пустыне свой богоизбранный народ единственно с тем, чтобы выдавить из каждого его представителя раба по капле. По всей видимости, так устроен этот кривой мир: неубедительный, но живой образ легко подминает под себя безупречные построения скептиков. Поверить гармонию алгеброй, к сожалению (или к счастью), пока никому еще не удалось.

Гораздо интереснее другое — поразительная живучесть исторических мифов. Казалось бы, продвинутые специалисты давным-давно разобрали по косточкам худосочную легенду и вынесли окончательный вердикт. Тишь, гладь и божья благодать. Штанов нет, и граждане довольные расходятся по домам. Но не тут-то было! Стоит только профессионалу прикоснуться к проблеме хотя бы кончиком пальца, как миф немедленно обретает второе дыхание. Отныне можно громоздить нелепость на нелепость без зазрения совести, поскольку глупая формальная логика публику ничуть не занимает. В свое время Ильф с Петровым блестяще спародировали рождение легенды из ничего:

«Старый кара-калпак Ухум Бухеев рассказал мне эту легенду, овеянную дыханием веков. Двести тысяч четыреста восемьдесят пять лун тому назад молодая, быстроногая, как джейран (горный баран), жена хана красавица Сумбурун горячо полюбила молодого нукера Ай-Булака. Велико было горе старого хана, когда он узнал об измене горячо любимой жены. Старик двенадцать лун возносил молитвы, а потом со слезами на глазах запечатал красавицу в бочку и, привязав к ней слиток чистого золота весом в семь джассын (18 кило), бросил драгоценную ношу в горное озеро. С тех пор озеро и получило свое имя Иссык-Куль, что значит „Сердце красавицы склонно к измене“».

А теперь скажите, положа руку на сердце: чем эта байка так уж сильно отличается от летописного рассказа об ужасной мести княгини Ольги? Интеллектуалы, конечно, понимающе усмехнутся, но мы готовы побиться об заклад, что большинству слушателей сия немудрящая сказка придется куда больше по душе, чем сухой научный экскурс в подлинную этимологию гидронима «Иссык-Куль». Почему так происходит, мы не знаем. Пусть в этом разбираются психологи, им, в конце концов, за это деньги платят.

Русь изначальная

Так называется увлекательная книжка русского советского писателя Валентина Дмитриевича Иванова (1902–1975), в которой описываются «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». В нашем случае, слова великого поэта следует понимать буквально, ибо в романе В. Д. Иванова предпринята попытка беллетристической реконструкции ранней истории славян. Хронологические рамки своего повествования автор отчетливо не обозначил, но по некоторым признакам можно догадаться, что речь идет о VI–VII веках после Рождества Христова, когда поднепровские славяне жили еще родовым строем и ни сном ни духом не помышляли о создании собственного государства. При этом боевая подготовка славянских дружин не оставляла желать лучшего: если верить Иванову, то русичи бесперечь тревожили рубежи могучей Византии и вполне успешно противостояли Хазарскому каганату, который в то время был безусловным гегемоном в Северном Причерноморье.

Мы не знаем, на какие источники опирался В. Д. Иванов, но в хрониках имеются отдельные глухие упоминания о воинственных северных варварах. Например, в 1901 году в церковный музей грузинского экзархата поступил пергаментный манускрипт 1042 года об осаде Царьграда русскими в 626 году. В ветхозаветной книге пророка Иезекииля (VI–VII веков до н. э.) упоминается загадочная «страна Рош», которую некоторые ученые идентифицируют со славянскими племенными объединениями в низовьях Днепра. А вот академик Б. А. Рыбаков был убежден, что славяне как минимум дважды подступали к стадии формирования государственности — в VI–IV веках до Рождества Христова и в III–IV веках после. Наш соотечественник, выдающийся ученый-энциклопедист Михаил Васильевич Ломоносов, полагал, что Рюрик, основатель первой русской династии, царствовавшей на Руси до самого конца XVI столетия, происходил из рода римского императора Августа. Многие наверняка слышали о так называемой «Велесовой книге», в которой подробно описана древняя история славян. В последнее время сие крайне сомнительное сочинение охотно поднимается на щит некоторыми историками: дескать, давным-давно пора отрешиться от навязших в зубах мифов о сравнительно позднем начале государственности на Руси и повнимательнее присмотреться к деревянным дощечкам с руническими письменами. К сожалению, адепты славянских древностей очень часто забывают о том, что появление «Велесовой книги» самым непосредственным образом связано с именем Александра Ивановича Сулакадзева (1771–1832), собирателя древних рукописей, мистика и поклонника графа Калиостро. Отделить подлинники от фальсификатов в его богатейшем собрании не представляется никакой возможности, поскольку хозяин с самым серьезным выражением лица демонстрировал гостям камень, на котором отдыхал Дмитрий Донской после Куликовской битвы. Если же наивный гость по простоте душевной желал получить более весомые доказательства, А. И. Сулакадзев обижался смертельно: «Помилуйте, сударь, я честный человек и не стану вас обманывать!» Кроме того, он увлекался воздухоплаванием и вообще наукой и техникой, хотя и не получил систематического образования. Между прочим, нашумевшая история с рязанским подъячим Крякутным, якобы взмывшем в небо за полсотни лет до братьев Монгольфье на пузыре, надутом «поганым и вонючим дымом», тоже его милая шутка.

Не лишним будет заметить, что подлинник «Велесовой книги» так и не был никогда представлен на суд ученого сообщества, равно как и единственный экземпляр «Слова о полку Игореве», сгоревший, как известно, в московском пожаре 1812 года. При всем при этом отношение филологов и фольклористов к этим двум крайне сомнительным памятникам диаметрально противоположное. «Велесова книга» объявлена официальной исторической наукой фальсификатом, а вот на «Слово о полку…» чуть ли не молятся. Налицо политика двойных стандартов в чистом виде. Да что там доисторические дощечки с рунами! Некоторые исследователи запросто оперируют документами вроде «Сказания о Словене и Русе и граде Словенске», где датой основания легендарного Словенска значится 2409 год до Рождества Христова. Комментировать этот бред у нас нет никакого желания, точно так же, как туманные предания о Гостомысле (легендарном предводителе новгородских словен в первой половине IX века) или измышления современных историков о мифической Гиперборее.

Перейдем к более или менее достоверной истории государства Российского.

Начать наш рассказ имеет смысл с Крещения Земли Русской, которое состоялось, как нас уверяют, в конце X века. Во всяком случае, Русская Православная Церковь совершенно солидарна с мнением историков и поэтому в 1988 году с великой помпой отметила тысячелетие Крещения Руси. Сие эпохальное событие пришлось на годы правления Владимира Святого (Владимира Красное Солнышко). Однако даже самое поверхностное знакомство с русским летописанием заставляет усомниться в точности этой даты. Летописи сообщают, что почти за сорок лет до канонической даты христианизации Руси княгиня Ольга приняла крещение по византийскому обряду в Константинополе (источники называют даже точную дату — 957 год). Именно в этом году киевская княгиня прибыла с официальным визитом ко двору византийского императора, который, очаровавшись прекрасной варваркой, тут же предложил ей руку и сердце. Но хитрую Ольгу на мякине было не провести. Справедливо заподозрив в гладких речах греческих умников далеко идущий политический расчет, ушлая княгиня моментально отыграла назад. Ход ее рассуждений был безупречен: поскольку император отныне является ее крестным отцом, а она, соответственно, его крестной дочерью, то поднимать вопрос о брачном союзе как-то даже и неприлично. Устыдившись, император отступил. Ольга вернулась в Киев и стала насаждать новую веру среди своих подданных. История умалчивает, насколько велики были ее успехи на миссионерском поприще. И хотя в летописях имеются глухие упоминания о том, что церковь Святого Ильи в Киеве была отстроена еще до 955 года (ее принадлежность константинопольской патриархии до сих пор не доказана), факт остается фактом: сын Ольги, великий и ужасный князь Святослав, ходивший походами на хазар и на вятичей и преизрядно пощипавший византийские владения на Дунае, не принял заморской веры. Да и сын его, князь Владимир Красное Солнышко, очень долго оставался вполне равнодушным к блеску греческого богослужения.

Имея стратегической целью консолидацию славянских земель, он прекрасно понимал, что такая задача не может быть решена без общепонятной национальной идеи. Вряд ли стоит напоминать, что в ту далекую эпоху цементирующим составом для разношерстного населения огромной страны, раскинувшейся от Балтийского до Черного моря, могла быть только конфессиональная общность. Первоначально была сделана попытка отстроить государственную религию на основе традиционных верований. Археологи раскопали под Киевом грандиозное языческое капище, которое исправно функционировало на протяжении многих лет. И только потом, когда Владимир понял, что побитый молью языческий пантеон не в состоянии обеспечить должного единения, был сделан решительный разворот на сто восемьдесят градусов. Только тогда и потянулись ко двору великого киевского князя посланцы, исповедующие разные веры: мусульмане, «немцы из Рима», евреи и греки. Что было дальше, помнит любой прилежный ученик средней школы. Владимир Святой, подробно расспросив высоких гостей относительно особенностей их вероучения, остановился на христианстве православного толка. И хотя сия душещипательная история, подробно изложенная в «Повести временных лет» — основе основ отечественного летописания, считается вполне легендарной (что с готовностью признают даже официальные историки), резюме остается без изменений: Киевская Русь приняла христианскую веру по греческому образцу. Опережая события, скажем сразу и без обиняков: византийский извод христианства на Руси вызывает очень серьезные сомнения. Но прежде чем с головой погрузиться в конфессиональные головоломки призвания разномастных попов, не помешает вернуться на несколько десятилетий назад и поговорить о крещении княгини Ольги.

Как мы помним, в 957 году византийский император Константин VII Багрянородный с почетом принимал киевскую княгиню Ольгу. Сомневаться в историчности этого события не приходится, поскольку существует официальное описание приема Ольги при дворе византийского императора, составленное не кем иным, как самим императором Константином. Можно в пух и прах разругать русское летописание (а оснований к тому имеется немало), но проигнорировать столь авторитетное мнение мы просто не вправе. Так вот, император Константин черным по белому пишет, что стать крестным отцом княгини, пришедшей с севера, он не мог ни в коем случае. Причина этого казуса лежит на поверхности. Она настолько элементарна, что попусту ломать копья и ломиться в открытую дверь просто смешно. Оказывается, что на момент прибытия ко двору Константина Ольга уже была христианкой. Более того — в ее свите находился духовник великой княгини! Поэтому несостоявшееся бракосочетание объясняется, вероятнее всего, предельно просто: император был давно и прочно женат и при всем желании не мог предложить руку и сердце гиперборейской красавице.

Не верить императору Константину глупо. В описываемую эпоху Византия переживала далеко не лучшие времена, и событие такого масштаба, как приобщение к истинной вере северных варваров, бесперечь тревоживших рубежи империи, просто не могло остаться без комментариев. Обращение в истинную веру вчерашних недругов — это, без дураков, событие эпохальное, и о таком феноменальном внешнеполитическом успехе следовало бы кричать на всю ивановскую. Но хронисты молчат как партизаны и только скупо цедят сквозь зубы, что Ольга приехала в Царьград уже крещеной.

Но если дело действительно обстояло так, и русская княгиня уже давно была крещена, то возникает закономерный вопрос: а кто ее крестил? И почему, собственно говоря, мы решили, что крещение было совершено по византийскому обряду? Между прочим, не лишним будет заметить, что христианская вера в описываемое время представляла собой пока еще достаточно монолитное образование. Раскол некогда единой церкви, сопровождавшийся взаимным анафемствованием, произойдет только через столетие — в 1054 году, а в середине X века отношения римских понтификов и константинопольских патриархов если и не были райской идиллией, то по крайней мере допускали корректное сосуществование. Сказанное, конечно, не означает, что западная и восточная церковь души не чаяли друг в друге. Противостояние нарастало исподволь, пока не увенчалось окончательным и бесповоротным размежеванием в середине XI столетия.

История великой схизмы — предмет отдельного разговора. Нас же сейчас занимают вещи более прозаические. Итак: какие мы имеем основания предполагать, что Ольга могла обратиться в христианскую веру за тридцать лет до официального крещения Руси? К сожалению, в нашем распоряжении имеются только косвенные аргументы. О храме Святого Ильи, поставленном в Киеве в незапамятные времена, мы уже упоминали. А вот еще одно весьма любопытное летописное свидетельство: оказывается, в 959 году (если верить западноевропейским хроникам) послы Ольги прибыли ко двору германского императора Оттона с просьбой направить на Русь епископа и священников. Бивших челом послов приняли со всей душой, и в самое ближайшее время рукоположенный в епископы Руси монах монастыря в Трире Адальберт убыл в стольный град Киев. Справедливости ради стоит сказать, что миссия святого отца не увенчалась успехом: буквально через год он был вынужден покинуть русские пределы и вернуться восвояси. История, что и говорить, темная. Сторонники византийского Крещения Земли Русской усматривают в этом оборвавшемся на полпути вояже дополнительный аргумент в свою пользу, толкуя о неприятии приверженцами «древлего благочестия» папежского гостя. Версия, надо сказать, более чем сомнительная.

Мы уже не раз говорили о том, что в X веке противостояние западного и восточного христианства переживало, если можно так выразиться, внутриутробный период. Того накала страстей, который впоследствии обуял сторонников истинного православия, не было и в помине. Вспомните «Тараса Бульбу»: настоящий казак, от души хвативший горилки, не делал разницы между «клятым латынцем» и «поганым татарином» — всю эту публику надлежало безжалостно «мочить в сортире». Окончательный разрыв между Русской Православной Церковью и западным христианством произошел не ранее второй половины XV века, когда в 1439 году Московское государство заявило о своем решительном неприятии так называемой Флорентийской унии. Здесь не место подробно разбирать этот вопрос; скажем только, что в 1448 году Собор русского православного духовенства по прямому предложению Василия II Темного избрал митрополитом епископа Рязанского и Муромского Иону, разумеется, без санкции константинопольского патриарха. Тем самым греческое православие тоже оказалось в оппозиции к русской церкви, и московские государи, разорвав все отношения с другими православными церквами, отныне не уставали клеймить константинопольских патриархов за латынство. Своя версия православия была провозглашена единственно верной, а разрыв, таким образом, произошел не только с католицизмом, но и с Византией и всем европейским православием.

В X веке, повторяем, до этого было очень далеко. Поэтому отъезд Адальберта из Киева ни в коем случае не может быть истолкован как результат непримиримых противоречий между восточной и западной церквями. Вполне вероятно, что он мог покинуть Киев по причинам, так сказать, организационного порядка. Историк М. Д. Приселков в свое время полагал, что Адальберт был направлен на Русь с ограниченными полномочиями, поэтому стороны просто не сошлись во мнениях. Миссия немецкого монаха предполагала организацию русской церкви в форме обыкновенной епархии с подчинением германскому духовенству. Ольга же легко могла потребовать для киевской церкви статуса диоцеза, т. е. самостоятельной единицы под руководством автономного епископа или митрополита. По крайней мере именно такой путь избрали правители Польши и Чехии, принявшие христианство от Рима, и в конце концов добились своего. Поэтому нам представляется, что спешный отъезд Адальберта объяснялся на тот момент вполне прозаическими причинами и только впоследствии был истолкован как неприятие Киевом римского варианта. Между прочим, вся эта запутанная история — дополнительный аргумент в пользу того, что «Повесть временных лет», переполненная яростными выпадами в адрес «папистов», приобрела окончательную редакцию не ранее XVI века, когда размежевание восточной и западной церквей стало свершившимся фактом.

Давайте оставим в покое Ольгу с ее невразумительным крещением и обратимся к событиям, имевшим место без малого за сто лет до начала ее княжения. Мы имеем в виду предысторию христианизации Руси, которая крепко-накрепко связана с деятельностью двух братьев-просветителей — Кирилла и Мефодия. Именно они составили новую азбуку — «кириллицу», которая пришла на смену древнему славянскому письму (так называемым «чертам» и «резам» — примитивной рунической азбуке), и перевели на славянский язык Священное писание и богослужебные книги. Из отечественных летописных источников можно понять, что братья проповедовали в духе восточной церкви и были ее представителями. Традиционно их принято именовать «православными византийского обряда». Присмотримся к их миссионерской деятельности повнимательнее.

Тот факт, что братья были славянами по происхождению, сомнению не подлежит. Они действительно родились в македонском городе Солуни (современный греческий Салоники), но из этого никоим образом не следует, что они были адептами патриаршества. Между прочим, самое главное их изобретение — знаменитую «кириллицу» — следовало бы именовать «константиницей», потому что брат Мефодия звался на самом деле Константином, а монашеское имя Кирилл получил много лет спустя, когда незадолго до смерти ушел в монастырь. Но это так, к слову.

Дальше начинается самое интересное. Братья долгое время жили в Константинополе, где были даже не священниками, а самыми обыкновенными учеными книжниками-мирянами. Затем в их судьбе наступил решительный перелом. Моравский князь Ростислав в 862 году прибыл ко двору византийского императора Михаила и заявил, что вверенная ему Моравия отринула язычество и хочет обратиться к истинной вере. Посему он бьет челом императору, чтобы тот направил в моравские земли учителей, которые вели бы проповедь на славянском языке.

Просьба без ответа не осталась. Император повелел — и братья Константин и Мефодий, составив новую азбуку, прибыли в Моравию и более трех лет проповедовали там христианство, распространяя Священное писание, начертанное упомянутой «кириллицей». Справедливости ради следует сказать, что у специалистов нет единого мнения относительно того, кто именно является автором этой азбуки. Дело в том, что от братьев остались два алфавита — «кириллица» и «глаголица». Многие исследователи считают Константина (в монашестве Кирилла) создателем глаголической азбуки, а вот изобретение «кириллицы» приписывается болгарскому ученику Мефодия и датируется концом IX века. Предполагается, что «кириллица» была составлена на основе греческого алфавита с использованием некоторых дополнительных знаков для передачи звуков, которых нет в греческом языке. Что касается глаголического алфавита, то его происхождение покрыто мраком. Высказывалось мнение, что он произошел от греческой скорописи.

Как бы там ни было, но эти азбучные тонкости прямого отношения к теме нашего разговора не имеют. Гораздо важнее другое. Едва приступив к славянской проповеди в Моравии, братья были вынуждены оперативно свернуть дела и в срочном порядке ехать в Рим по требованию понтифика Николая. Последнего возмутило, что они в своей миссионерской деятельности пользуются не латынью, а славянским языком. В связи с этим возникает естественный вопрос: если братья подлежали юрисдикции константинопольского патриарха, то с какой стати римская церковь суется не в свое дело? Константину с Мефодием следовало просто-напросто проигнорировать вздорное требование. Но ничего подобного! Братья отнеслись к высочайшей просьбе вполне серьезно и выехали в Рим, попутно захватив с собой откопанные ими в Херсонесе мощи святого Климента. Самое любопытное заключается в том, что они не сочли необходимым поставить в известность константинопольского патриарха о таком пустяке. И последний штришок: византийское богослужение тоже велось исключительно на греческом, а национальные языки в ту пору были под запретом. Но патриарху и в голову не пришло поставить лыко в строку землякам-просветителям. Так кто же все-таки был начальником наших братьев?

В Рим Константин с Мефодием прибыли в 869 году. Пока они были в дороге, понтифик Николай благополучно отдал Богу душу, а сменивший его новый понтифик, Адриан II, не только не устроил братьям разноса за неподобающее поведение, а напротив, принял их весьма ласково и рукоположил в сан священников. Сохранилось письмо папы моравским князьям, где в частности говорится: «Мы же, втройне испытав радость, положили послать сына нашего Мефодия, рукоположив его и с учениками, в Ваши земли, дабы учили они Вас, как Вы просили, переложив Писание на Ваш язык, и совершали бы полные обряды церковные, и святую литургию, сиречь службу Божью, и крещение, начатое Божьей милостью философом Константином» (цитируется по книге А. А. Бушкова «Россия, которой не было»). Создается впечатление, что Константин с Мефодием, отправляясь в Моравию, ни секунды не сомневались в том, что эти земли относятся к римскому канону, а потому и вели себя соответственно. Между прочим, вышеупомянутые мощи святого Климента, найденные в Херсонесе, они передали отнюдь не в Константинополь, а отвезли в Рим. Для полноты картины остается добавить, что через некоторое время папа сделал Константина епископом, а для Мефодия специально восстановил Сремскую митрополию…

Что же мы имеем в сухом остатке? Невооруженным глазом видно, что в землях западных славян с благословения Папы Римского и трудами его миссионеров идет полным ходом распространение христианства апостольского (т. е. римского) канона. Вполне естественно предположить, что бурная деятельность Константина и Мефодия не ограничивалась исключительно Чехией и Моравией (в конце концов, мы до сих пор пользуемся кириллической азбукой, как и некоторые прочие братья-славяне). Таким образом, возведение христианских храмов в Киеве в годы правления Ольги не представляет из себя ничего из ряда вон выходящего, равно как и обращение самой киевской княгини к христианству западного образца. Остается только ответить на простой вопрос: нет ли в нашем распоряжении аргументов (пусть даже косвенных), которые бы свидетельствовали в пользу принятия ею христианства римского толка? Такие доказательства есть.

Сразу следует оговориться: мы ни в коем случае не настаиваем на западном изводе христианства на Руси, тем более что существует огромное количество исследований, посвященных греческим корням русского православия. Безапелляционность и твердокаменность вообще никогда и никого до добра не доводили. Но эта формула имеет и обратную силу. Сторонники Крещения Руси по византийскому обряду тоже нередко грешат однобокостью, когда настаивают на своей версии как истине в последней инстанции, сплошь и рядом выплескивая вместе с водой ребенка. Поэтому хотя бы справедливости ради следует привести доказательства в пользу латинского происхождения русской религии, которых (и это весьма симптоматично) при ближайшем рассмотрении оказывается более чем достаточно.

Начнем с того, что календарь — основа богослужения — у нас в ту далекую эпоху был латинский, а вовсе не греческий. В наши дни новый год принято считать с января. Но это позднейшее нововведение, получившее права гражданства только при Петре Великом (с 1700 года). До знаменитого петровского указа год, в полном соответствии с византийской традицией, отсчитывали с сентября, а еще раньше — с марта, как и было принято в то время на западе. Из-за этого работать с русскими летописями часто бывает очень трудно, так как сплошь и рядом неизвестно, как именно считал время летописец. Приходится постоянно иметь в виду, по какому стилю в данном конкретном случае идет датировка — мартовскому или сентябрьскому. Проще пояснить эту неразбериху на примере. Византийцы, как мы уже сказали, считали начало года по сентябрю. Предположим, речь идет о 5600 годе, тогда в августе это еще 5599 год. Если отечественный хронист (считающий год по марту) работает с византийскими документами, то новый 5600 год он начнет со следующего марта, тогда как на самом деле, по нормальному — мартовскому — стилю, август 5599 года есть уже 5600 год.

Но не будем утомлять читателя арифметической путаницей, а скажем только одно: можно считать надежно установленным тот факт, что отсчет начала года вели в Киевской Руси по марту, о чем в частности говорят и латинские названия наших месяцев (в Византии они были совсем другими). Сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь — это седьмой, восьмой, девятый и десятый месяцы, так что одиннадцатый приходится на январь, а двенадцатый — на февраль. Таким образом, отсчет нового года начинается с первого марта. Имеется и еще одна косвенная улика, свидетельствующая о римском происхождении нашего календаря. Значительная часть астрономических датировок солнечных и лунных затмений, упоминающихся в русских летописях, согласуется с современными расчетами только в том случае, если мы будем считать летописный год не по-византийски (т. е. с первого сентября), а с первого марта, как это было принято в Риме.

Пойдем дальше. Само собой разумеется, что если бы христианская вера пришла на Русь из Византии, то большая часть терминов, относящихся к церковному культу и вопросам богослужения, неизбежно имела бы греческое происхождение. Но на практике мы видим принципиально иную картину, поскольку наш церковный словарь буквально переполнен латинизмами. Впрочем, судите сами. Ниже приводится раскавыченная цитата из работы С. И. Валянского и Д. В. Калюжного «Другая история Руси» в сопровождении наших комментариев.

1. Почему русское слово «церковь» созвучно латинскому cyrica (круг верующих), а не греческому «эклесия», откуда, между прочим, происходит французское eglise? Правда, М. Фасмер в «Этимологическом словаре русского языка» полагает заимствование через народнолатинское cyrica неприемлемым и считает более обоснованным происхождение из готского или древневерхненемецкого. Так или иначе, но и у авторитетнейшего Фасмера о греческой этимологии слова «церковь» нет ни звука.

2. Почему русское слово «крест» восходит к латинскому crucifixus (распятие) и не имеет ничего общего с греческим «ставрос»?

3. Почему русские священники в летописях всегда называются попами (древнерусское «попъ»), тогда как в Византии клирики испокон веков звались иереями? По мнению авторов «Другой истории Руси», русское «поп» является искажением слова «папа», тем более что по-английски Папа Римский и сегодня называется pope. Фасмер, разумеется, не столь категоричен и усматривает аналоги в готском и древневерхненемецком, но о греческом происхождении слова «поп» не говорит ничего.

4. Почему русское слово «пост» (старославянское «постъ») того же корня, что и немецкое fasten, тогда как по-гречески пост называется совсем иначе — «нестейя»?

5. Почему русское слово «алтарь» восходит к латинскому altare (от altus — высокий), а вовсе не к греческому «бомос»?

6. Почему в церковнославянском вместо слова «уксус» регулярно употребляется слово «оцет», происходящее, вне всякого сомнения, от латинского acetum, тогда как по-гречески уксус звучит как «оксос», то есть почти как сегодня по-русски?

7. Почему язычник испокон веку назывался на Руси поганином (от латинского paganus — сельский, языческий), тогда как по-гречески язычник именуется совсем по-другому — «этникос»?

8. Почему вино, употребляемое при причащении, происходит от латинского vinum, а не от греческого «ойнос»?

9. Почему, наконец, само слово «вера» восходит к латинскому verus (истинный, правдивый), но не имеет ничего общего с греческим словом «докса»?

Разумеется, этот длинный список (при желании его совсем нетрудно расширить) еще не дает оснований для однозначного утверждения, что Киевская Русь получила крещение от Ватикана. Но, во всяком случае, он заставляет задуматься и не отвергать с ходу непривычных версий, которые только на первый взгляд представляются откровенной ересью.

Между прочим, любопытные вещи открываются в отечественной версии Священного писания, которое, как утверждают дипломированные историки, было переведено на русский язык с греческого. Даже при самом поверхностном прочтении вы без труда обнаружите в русском переводе Третью Книгу Ездры, которой нет ни в греческом варианте Библии (так называемой Септуагинте), ни в еврейском, но которая спокойно присутствует в Вульгате (Библии на латыни). На наш непросвещенный взгляд, двух мнений тут быть не может: первые переводы Библии на старославянский язык были сделаны именно с Вульгаты, то есть Библии римского канона. Канонической всегда считалась только Первая Книга Ездры, Вторая существует лишь на греческом, а вот Третья — исключительно на латыни. Выводы, уважаемый читатель, делайте сами.

Можно привести еще один косвенный аргумент в пользу римской основы нашей веры. Если бы Русь была крещена по византийскому обряду, то наши князья с самого начала просто обязаны были бы носить имена греческих святых. В реальности ничего подобного мы не видим. В ранней истории Киевской Руси мы натыкаемся исключительно на славянские имена — косяком идут Владимиры, Святославы, Ярославы, Изяславы, Всеволоды и так далее. Но ведь славянских имен нет в греческих святцах! В русских летописях даже Владимир и Ольга — первокрестители Руси — не называются своими крестильными именами. А вот в униатских славянских государствах, принявших крещение от Рима, дело как раз обстояло в точности так, поскольку западная традиция не настаивала на перемене имени. С. И. Валянский и Д. В. Калюжный совершенно справедливо отмечают, что последний великий князь со славянским именем (Ярослав III Ярославич) родился вскоре после падения Латинской империи (государства, возникшего на территории Византии после взятия крестоносцами Константинополя в 1204 году). Исконные славянские имена, словно по мановению волшебной палочки, канули в небытие, а их место заняли имена греческие. «После трех киевских и владимирских Святославов, четырех Изяславов, трех Мстиславов, четырех Владимиров, трех Всеволодов и так далее мы видим с этого времени и до перенесения столицы в Петербург (и начала в нем новой русской культуры) пятерых Василиев, пятерых Иванов (Иоаннов), пятерых Дмитриев, двух Федоров, да и остальные одиночки оказываются с греческими именами, свойственными тому самому периоду». Авторы объясняют это своего рода культурологическим сломом: западноевропейское влияние сошло на нет, что не в последнюю очередь было вызвано падением Латинской феодальной империи в греко-славянском мире. В скобках заметим, что желающие более подробно ознакомиться с весьма любопытной историей Латинской империи и семейными связями русских князей могут обратиться к нашей первой книжке «А был ли мальчик?».

Возвращаясь к истории крещения Ольги, поинтересуемся, не имеется ли в каких-нибудь западноевропейских источниках информации, работающей на нашу еретическую гипотезу о римском изводе русского христианства? Очень долго искать не придется. В хронике францисканского монаха Адемара (XII век) читаем: «У императора Оттона III было два достопочтеннейших епископа: святой Адальберт и святой Брун. Брун смиренно отходит в провинцию Венгрию. Он обратил к вере провинцию Венгрию и другую, которая называется Russia. Когда он простерся до печенегов и начал проповедовать им Христа, то пострадал от них, как пострадал и святой Адальберт. Тело его русский народ выкупил за дорогую цену. И построили в Руссии монастырь его имени. Спустя же немного времени пришел в Руссию какой-то епископ греческий и заставил их принять обычай греческий». Любопытно, а что говорят современные отечественные историки по поводу этого пассажа? Миссию Бруна к печенегам российская историография худо-бедно признает, а вот все остальное — отрицает начисто. Аргументация убийственная: «летописец заблуждается». Ясное дело — из двадцать первого века оно как-то виднее…

Еще раз подчеркнем: мы не считаем безусловно доказанной версию о крещении Руси по римскому обряду. Но в той же самой мере это относится и к ортодоксальной концепции принятия христианства византийского образца. Ничего не утверждая наверняка, мы призываем историков к элементарной научной порядочности: будьте добры объяснять неудобные факты, не укладывающиеся в схему, а не отмахиваться от них, как от надоедливой мухи. Критикуйте и опровергайте сколько душе угодно — на то полное ваше право. Только делайте это аргументированно, взвешенно, без возмутительной залихватской легкости — летописец, дескать, заблуждался.

А между тем фактов, подтверждающих латинские притязания, рассыпано в западноевропейских хрониках предостаточно. Например, еще в X веке в Магдебурге была учреждена епископия для обращения славянских земель в христианскую веру по римскому образцу. Можно усомниться в дате, но то, что такие попытки делались, сомнению не подлежит. Римский понтифик Николай I в послании константинопольскому патриарху Михаилу III еще в 865 году живо интересовался вопросами христианизации Восточной Европы. Этот пристальный интерес настолько обеспокоил византийское духовенство, что двумя годами позже сменивший Михаила Фотий опубликовал «Окружное послание», в котором специально предупреждал об агрессивных намерениях Ватикана. Хорошо известно, что испытывать острейшую нехватку в свободных землях Западная Европа стала давным-давно, поэтому попытки окатоличивания восточных славян предпринимались неоднократно. Не менее хорошо известно, что католические миссионеры приходили на Русь не раз и не два, так что с ходу объявлять о том, что римско-католические и униатские историки просто-напросто сфабриковали миф о крещении восточных славян по латинскому обряду, как пишут некоторые отечественные специалисты, было бы по меньшей мере неосмотрительно. Во всяком случае, уже в 1634 году католическая церковь по декрету папы Урбана XIII признала князя Владимира святым, считая его крещеным «по латинскому обряду».

Еще несколько слов о великой княгине Ольге, точнее, о загадочной смерти ее сына Святослава, который, как нас уверяют, был убежденным язычником и не разделял легкомысленных авансов своей матери в сторону греческой церкви. Согласно официальной версии он был предательски убит печенегами, когда возвращался из победоносного похода против византийских греков. Великий князь киевский Святослав был мужем строгим, суровым и отважным. Когда он затевал очередную войну, то выступал воителем бескомпромиссным и последовательным. Греческого лукавства прямолинейный Святослав не выносил на дух. «Иду на вы», — говорил великий князь, и неприятель, сраженный его благородством, начинал спешно вооружаться. Скупые строки хрониста донесли до наших дней аскетический образ этого рыцаря без страха и упрека: невысокий бритоголовый мужчина запросто сидит на веслах, и только рубаха ослепительной белизны да рубиновая серьга в ухе выделяют его среди рядовых дружинников.

Но коварные греки перехитрили простодушного Святослава. После двухмесячных непрерывных боев под стенами болгарской крепости Доростол Святослав заключил с византийским императором Иоанном Цимисхием почетный мир. Вслед за этим начинается непонятное. Большая часть дружины во главе с воеводой Свенельдом степью уходит в Киев, а Святослав остается зимовать на одном из днепровских островов с горсткой бойцов. Зима выдалась лютой — оголодавшая дружина была вынуждена платить «по полгривны за конскую голову». Весной Святослав двинулся к Киеву, но почему-то не степью, как его воевода, а вверх по реке, хотя русичи прекрасно знали (если верить летописям), что на днепровских порогах печенеги устроили засаду. Дальнейшее хорошо известно: в ожесточенной схватке отряд Святослава был полностью уничтожен, а сам князь убит. По преданию, печенежский каган Куря сделал из черепа Святослава чашу.

История, как мы видим, достаточно темная и весьма напоминает заказное убийство. Первоначально роль заказчиков отводили византийцам, но со временем было доказано, что коварные греки никакого отношения к заговору не имели. Известный питерский историк Л. Н. Гумилев предложил другую версию, согласно которой во всем виноват старший сын Святослава Ярополк, возглавлявший киевскую христианскую партию. Получается, что мы имеем дело со своего рода конфессиональным конфликтом: набиравших силу христиан откровенно не устраивал князь-язычник, решительно с ними боровшийся. Вдобавок нам известно, что киевский воевода Претич был побратимом печенежского кагана Кури и таким образом вполне мог организовать и спланировать акцию по устранению неугодного князя. Работает на версию Л. Н. Гумилева и Иоакимовская летопись, в которой прямо сказано, что смерть Святослава явилась божьей карой за гонения на киевских христиан и разрушение некоей церкви. С другой стороны, очень многие историки (в том числе академик Б. А. Рыбаков) полагают Иоакимовскую летопись источником крайне ненадежным и компилятивным, составленным никак не ранее XVII века.

Зададимся простым вопросом: а какие у нас основания считать, что разрушение церкви и расправа над христианами непременно дело рук Святослава? Откуда нам вообще известно, что в отличие от своей матери Ольги и сына Ярополка Святослав был закоренелым язычником, особенно если Иоакимовская летопись доверия у специалистов не вызывает? А источник, толкующий о язычестве Святослава, один-единственный — пресловутое сочинение Нестора, почитаемое большинством современных историков едва ли не как откровение свыше. Между тем «Повесть временных лет» грешит огромным количеством нелепостей и несообразностей (о них мы писали в книге «А был ли мальчик?»), а замечательный русский историк В. Н. Татищев (1686–1750) вообще отзывался о труде Нестора крайне нелестно. А вот в некоторых других летописях сказано открытым текстом, что Святослав своим людям креститься не запрещал. Не утверждается, правда, что сам он был ревностным христианином, но и подданным своим и соратникам не препятствовал выбирать веру по собственному усмотрению. Так прямо и написано: «не бороняше». Согласитесь, что подобная веротерпимость как-то не очень хорошо сочетается с рассказами о разрушении храмов и гонениях на киевских христиан.

Кроме того, имеются и другие свидетельства, не оставляющие от официальной версии камня на камне. А. Т. Фоменко и Г. Н. Носовский в своей книге «Империя» приводят впечатляющие отрывки из труда Мауро Орбини, посвященного славянской истории. Упомянутое сочинение было опубликовано в 1601 году, а его автор опирался на огромное количество средневековых источников, которые просто не дошли до нашего времени. Так вот, Орбини пишет буквально следующее: «После смерти Ольги правил ее сын Святослав, шедший по стопам матери в благочестии и христианской вере». Не правда ли, любопытно, уважаемый читатель? Оказывается, существовали (да и поныне существуют) хроники, рассматривавшие князя Святослава и его деятельность несколько иначе, чем это сделано в трудах Нестора. И даже если пренебречь недвусмысленным указанием Орбини, летописный рассказ о Святославе в «Повести временных лет» все равно вызывает справедливое недоумение. Судите сами: мать Святослава — ревностная христианка, его сын — тоже христианин, а вот сам Святослав мало того что язычник, но вдобавок еще и неугомонный гонитель христиан. Но с какой стати, спрашивается, мы должны безоговорочно верить Нестору, допустившему в своем сочинении столько «проколов», и столь же безоговорочно отвергать сообщения других хронистов?

Таким образом, события, приключившиеся у днепровских порогов, в свете вновь открывшихся фактов можно истолковать совсем по-другому. Святослав не торопится в Киев как раз потому, что подозревает угрозу, исходящую от языческой партии, во главе которой стоит Владимир. В дружине князя происходит раскол, и Свенельд, бывший, по всей видимости, сторонником киевских язычников, бросает Святослава на произвол судьбы и благополучно возвращается в стольный град. Не исключено, что и воевода Претич тоже принадлежал к языческой партии, — и тогда все становится на свои места. В Киеве полным ходом идет подготовка к антихристианскому перевороту, поэтому Святослава как последовательного и влиятельного сторонника христианской партии надо во что бы то ни стало убрать. Заговорщики, через Претича, сносятся с печенегами, и те устраивают засаду на берегу Днепра. Попутно отметим и такую любопытную деталь: если бы дело обстояло с точностью до наоборот (т. е. киевские христиане «заказали» язычника Святослава в полном согласии с традиционной версией), то логично предположить, что привлеченные в качестве исполнителей печенеги должны быть если и не христианами, то по крайней мере относиться к христианству вполне лояльно. В таком случае печенежский каган Куря вряд ли повелел бы изготовить для себя чашу из черепа поверженного врага, поскольку такой насквозь языческий обряд, напоминающий ритуальное жертвоприношение, мог быть воспринят в Киеве весьма и весьма неоднозначно. Если же Святослав — христианин, а его противники в Киеве — язычники, поступок Кури получает вполне естественное объяснение.

Не лишним будет отметить, что и другие летописные свидетельства также укладываются в нашу реконструкцию безо всяких натяжек. Христианин Ярополк был вероломно убит по приказу своего родного брата Владимира — сей медицинский факт никто сегодня всерьез не оспаривает. Правда, один историк заявил, что князь Ярополк был, дескать, «злопамятным и завистливым», но не уточнил при этом, откуда он извлек столь ценную информацию. Как бы там ни было, представляется крайне маловероятным, чтобы одни только личные качества Ярополка стали достаточным основанием для его устранения. С другой стороны, не менее хорошо известно, что еще до принятия христианства в его греческом исполнении Владимир пытался сплотить своих подданных под эгидой традиционных верований. С этой целью в Киеве было сооружено грандиозное языческое капище, где разместился весь многоликий славянский пантеон — от громовержца Перуна до загадочного Симаргла. Если хроники не врут, и христианские храмы были действительно порушены, чтобы использовать их камни и фрески для создания постамента языческого святилища, то это могли сделать только по прямому указанию князя Владимира. Ведь что там ни говори, а наш Владимир Красное Солнышко точь-в-точь святой Мика до его приобщения к вере из романа братьев Стругацких «Трудно быть богом» — многоженец, пьяница и сквернослов. Его даже похоронили по языческому обряду, о чем мы в свое время еще расскажем.

Таким образом, не составляет большого труда догадаться, кому понадобилось записывать Святослава в язычники. Когда спустя много лет князя Владимира канонизировали в качестве крестителя Земли Русской и его жития хлынули бурным потоком, а Московское государство было объявлено третьим Римом и оплотом православия, фигура христианина Святослава оказалась ни к селу ни к городу. Цензорские ножницы поработали на славу — отныне упорствующий в своих языческих заблуждениях Святослав должен был выгодно оттенять светлый образ Владимира Святого. Попутно безжалостная редактура летописного наследия успешно разрешила проклятые вопросы Крещения Руси: у потомков уже не оставалось сомнений в том, что свет истинной веры воссиял из Византии, а на римской версии происхождения христианства был поставлен жирный крест. Поработать столь же плодотворно в европейских архивах не получилось, да и христианку Ольгу вымарать из хроник оказалась кишка тонка — как никак прах княгини покоится в Десятинной церкви. А вот Святослав, сгинувший неизвестно где, как нельзя лучше подходил на роль идолопоклонника и жестокого гонителя христиан…

Давайте повнимательнее присмотримся к религиозной реформе Владимира Крестителя. Из «Повести временных лет» следует, что незадолго до принятия Владимиром христианства на Русь косяком повалили священнослужители самых разных конфессий: были тут и мусульмане, и евреи, и греки, и загадочные «немцы из Рима». Удивительным образом все они собрались при дворе великого князя в один и тот же день и час, словно явились по некоему предварительному сговору, и каждый стал расписывать достоинства своего вероучения, не жалея красок. История эта, как мы уже говорили, насквозь легендарна, подобными байками переполнены хроники всех стран и народов. Но мы с фактами в руках хотим доказать нечто принципиально иное: летописный рассказ Нестора ни в коем случае нельзя датировать XII веком («Повесть временных лет» оканчивается 1106 годом). По нашему мнению, этот текст был написан (или, по крайней мере, основательно переделан и отредактирован) никак не ранее XVI века, и это обстоятельство меняет всю картину. Хрониста окружали совсем другие реалии, поэтому не подлежит сомнению, что при составлении своего труда он не мог не учитывать изменившейся политической ситуации и пожеланий начальства. Даже если автор и опирался на какие-то не дошедшие до нас источники, то исказил их до неузнаваемости, поскольку Несторова летопись несет на себе несомненную печать социального заказа.

Итак, послушаем беседу Владимира с посланцами разных вер. Первым взял слово мусульманин. На вопрос, какова ваша вера, он ответил: «Веруем Богу, и учит нас Магомет так: совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти, говорит, можно творить блуд с женами». В ходе разговора постепенно выясняется, что и в этой, земной жизни, можно, оказывается, «невозбранно предаваться всякому блуду». Не правда ли, мило, уважаемый читатель? Ревностный миссионер, облеченный высокими полномочиями и, надо полагать, прекрасно понимающий лежащую на нем ответственность (как-никак не каждый божий день приходится общаться с владетельными особами), едва ли не центральным пунктом своего вероучения и главным его достоинством выставляет одобренное свыше разрешение «предаваться всякому блуду». Понятно, что такой белиберды не могло быть не только в X веке, но даже в XII, ибо бесповоротное размежевание между христианством и исламом произошло не раньше 1453 года, когда турки-османы овладели Константинополем. А вот если мы предположим, что Нестор сочинял свою летопись веке в XV, а то и XVI, то тогда все становится на свои места. Нараставшее исподволь противостояние христианства и мусульманства достигло критической величины, поэтому хронист был просто обязан выставить иноверцев-магометан в самом невыгодном свете. А если при этом вспомнить, что русское летописание никак не отреагировало на крестовые походы, то остается только растерянно развести ручками. Согласитесь, уважаемый читатель, что все это выглядит довольно странно: с одной стороны, яростные выпады в адрес магометан, а с другой — полная безмятежность относительно войны западных единоверцев за гроб Господень (крестовые походы не нашли в русских летописях ровным счетом никакого отражения). А ведь такая война должна быть священной для всех христиан без исключения…

Еще одна весьма пикантная деталь. Нестор говорит, что ходоки-мусульмане пришли к Владимиру из Болгарии, не уточняя, правда, при этом из какой — Волжской или Дунайской. Годом раньше Владимир воевал с болгарами и победил их, о чем в летописи имеется соответствующая запись. Д. С. Лихачев в своих комментариях к «Повести временных лет» полагает, что речь в данном случае идет о дунайских болгарах. Но вся беда в том, что турки-османы завоевали Болгарию только в XIV веке, поэтому принять ислам за четыреста лет до этих событий дунайские болгары никак не могли. Тогда, быть может, летописец имеет в виду Волжскую Болгарию? К сожалению, тоже не получается, поскольку Волжская Болгария (или Булгария) была страной, лежавшей на самой периферии цивилизованного мира, при слиянии Камы и Волги. Почти невозможно себе представить, чтобы ислам проник так далеко уже в X столетии.

Вернемся, однако, в Киев. Пристыженный мусульманин ушел не солоно хлебавши, так как Владимир без обиняков заявил, что такое безобразие никуда не годится и его подданным не подходит, потому что «на Руси веселие есть пити». «Немец из Рима», приняв к сведению прокол своего торопливого коллеги, был, напротив, сух и строг и объяснил, что их религия предусматривает «пост по силе; если кто пьет или ест, то все это во славу Божию, как сказал наш учитель Павел». Что же ответил великий князь папежским посланникам? «Идите вы к себе! — сказал Владимир. — Отцы наши не приняли этого». Не правда ли, любопытно? Оказывается, русским уже когда-то предлагали римскую веру, но они ее не приняли. Что здесь имеет в виду Владимир?

Но интереснее всего даже не это, а летописный текст, именующий римских посланцев «немцами». Дело в том, что слово «немец» имеет сравнительно более позднее происхождение: в XVI веке так стали называть всех западных европейцев, говорящих «не по-нашему», то есть не знающих языка, немых. А до этого пришельцев из Европы обозначали совсем не так. Узнав о взятии Константинополя, другой летописец в 1206 году пишет, что «Царьград завоеван и частью сожжен фрягами, или латинами». О «немцах из Рима» не говорится ни слова, поскольку соответствующая терминология еще не родилась.

Засим Владимир приступил к иудеям, спросив их: «А где земля ваша?» Ушлые раввины отвечали, что как она была в Иерусалиме, так там и осталась. «А точно ли она там?» — засомневался недоверчивый князь. Тут послы засуетились и начали юлить, но в конце концов выложили всю правду-матку Дескать, земля-то она землей, только вот какая незадача приключилась: разгневался Бог на отцов наших и рассеял народ израильский по разным странам, а землю нашу отдал христианам. Разумеется, после такого откровенного признания Владимир прогнал и евреев, справедливо заметив, что если бы Бог их любил, то не разогнал бы по чужим странам.

Этот отрывок производит очень странное впечатление. Во-первых, иудеев Владимир, в отличие от всех прочих, на диспут не приглашал — они явились сами. Во-вторых, это были хазарские евреи, каковое обстоятельство летописец специально подчеркивает. Все правильно, иудаизм был государственной религией в Хазарском каганате, о чем историкам прекрасно известно. Но если Владимир беседует с хазарскими миссионерами, то почему они толкуют об утрате своих земель? Никакие христиане никогда и ничего у хазар не отнимали. Если же речь идет о Палестине, вопрос запутывается окончательно. С VII века Палестиной владели арабы, а под власть христиан она попала только в 1099 году, когда завершился первый крестовый поход. В Палестине возникли многочисленные христианские государства, просуществовавшие до 1187 года. Владимир умер в 1015 году, а разговор с послами, как мы помним, вообще происходит то ли в 986, то ли в 988. Получается какая-то нелепая картина. Большинство специалистов полагают, что летописный свод «Повесть временных лет» составлен во втором десятилетии XII века. Таким образом, летописец был современником первого крестового похода, результатом которого стал захват Палестины христианскими рыцарями, и должен был прекрасно знать, что двести лет тому назад, в годы правления князя Владимира, христиан в земле обетованной не было и в помине. С другой стороны, если он современник такого эпохального события, как первый крестовый поход, то почему ни единым словом о нем не обмолвился? Мы уже не раз говорили, что русские летописи самым загадочным образом вглухую молчат о крестовых походах. Если вслед за историками классического направления мы признаем, что русское летописание началось в XII веке, то как объяснить все эти несообразности?

Выбраться из порочного круга, оставаясь в рамках традиционной истории, невозможно. А вот наша версия сводит концы с концами. Если первые летописные своды начали составлять не ранее XVI столетия, то все встает на свои места. Крестовые походы были к этому времени полузабытой древностью и не занимали хрониста. Все эти события стали уже такой седой стариной, что он мог легко перепутать, когда именно христиане овладели Палестиной — при князе Владимире или двумя сотнями лет позже. Находит естественное объяснение и ненависть к мусульманам, поскольку XVI век — это время османской экспансии на запад и пик противостояния христианского мира и мира ислама. А вот в X и даже XII веке этого не было и в помине, потому что Магомет и его учение были преданы византийской церковью анафеме только в 1188 году. Наконец, в рамках нашей версии получают непротиворечивую трактовку и разнообразные летописные «блохи», вроде «немцев из Рима» и болгар магометанской веры.

К слову сказать, если бы хронист ориентировался в геополитической ситуации X века, он бы никогда не написал о том, как Владимир выясняет у иудеев, в чем заключается их вера. В описываемую эпоху Хазарский каганат занимал все Северное Причерноморье, да и в самом Киеве иудеев было более чем достаточно. Давайте послушаем известного русского историка-эмигранта Г. В. Вернадского: «Еврейская колония существовала там (в Киеве. — Л. Ш.) с хазарского периода. В двенадцатом веке одни из городских ворот Киева были известны как Еврейские ворота, что является свидетельством принадлежности евреям этой части города и значительного их количества в Киеве. Евреи играли значительную роль как в коммерческой, так и в интеллектуальной жизни Киевской Руси. По крайней мере, один из русских епископов этого периода Лука Жидята из Новгорода был, как мы можем полагать, еврейского происхождения. Иудаизм имел сильное влияние на русских в этот период, в результате чего русские епископы, подобно Илариону Киевскому и Кириллу Туровскому, в своих проповедях уделяли значительное внимание взаимосвязи иудаизма с христианством».

Конечно, вряд ли разумно (вслед за Л. Н. Гумилевым) представлять дело таким образом, что некие пришлые иудеи захватили власть в тюркской Хазарии, а затем и в Киев просочились. На протяжении последних двух тысяч лет таких подвигов за евреями историки не числят: почему-то нигде, кроме Хазарии, власть им захватить не удалось. Гораздо более вероятно предположить, что Хазарский каганат населяли родственные славянам народы, часть которых приняла иудаизм. Такие вещи сплошь и рядом случались в Средние века. Западные славяне, как известно, приняли христианство от Рима, но это вовсе не означает, что римляне переселялись в Польшу и Чехию. В ту далекую эпоху ареалы мировых религий еще не приобрели современных очертаний, поэтому в таком смешении вер нет ничего удивительного. Ну приняли западные славяне христианство от Рима, а восточные — то ли от Рима, то ли от греков, и что из того? А вот часть славян-хазар обратилась в иудаизм. В конце концов, даже в сегодняшней России есть несколько деревень, жители которых, будучи по крови русскими, исповедуют классический иудаизм.

Кстати, не помешает напомнить, что ортодоксальный иудаизм строго-настрого запрещает миссионерскую деятельность среди иноверцев, поэтому летописный рассказ о захожих послах-иудеях не выдерживает никакой критики хотя бы уже поэтому. Иудейская обрядность предельно ритуализована, и даже в наши дни желающего обратиться в веру Авраама, Исаака и Иакова трижды уговаривают отказаться от своего решения. Посему не подлежит никакому сомнению, что обращение в иудаизм хазар или киевлян было исключительно актом доброй воли. Между прочим, историк В. Н. Татищев, опиравшийся в своих изысканиях на безвозвратно утраченные материалы, полагал, что хазары — это славяне, а киевские иудеи, по его мнению, говорили на славянском языке.

Так что «киевские евреи» — это почти наверняка славяне по крови, принявшие иудейскую веру. Уже поминавшийся нами епископ Лука Жидята происходил, скорее всего, из рода славян-иудеев и поэтому получил такое прозвище. К этому можно добавить, что отчество «Жидиславич» было достаточно распространенным в Киевской Руси. Наши былины тоже пестрят еврейской ономастикой: в них действует богатырь по имени Саул, а Илья Муромец сражается с богатырем Жидовином из земли Жидовинской. Обратите внимание: речь идет не о ростовщиках и купцах, а о доблестных витязях, с которыми не зазорно померяться силой славянским удальцам.

У неподготовленного читателя может вызвать недоумение то обстоятельство, что автор этих строк ничтоже сумняшеся населяет Хазарию славянами, словно бы забывая о том, что государство называлось Хазарским каганатом, и, следовательно, во главе его должен был находиться каган. А каган — это вроде бы прозвание тюркское. Поспешим сие недоумение развеять. Изучая историю в средней школе и высших учебных заведениях, мы привыкли иметь дело с адаптированными текстами, в которых славянские владыки именуются князьями, в отличие от многочисленных сопредельных степняков, управляемых ханами и каганами. К сожалению, живая историческая реальность, как правило, всегда сложнее примитивных кабинетных схем. Как бы странно это ни прозвучало, но каганами были правители авар, болгар, славян и венгров. Академик Б. А. Рыбаков, которого ни в коем случае не заподозришь в приверженности к альтернативным историческим построениям, пишет буквально следующее (цитируется по книге А. А. Бушкова «Россия, которой не было»): «Византийский титул (царь. — Л. Ш.) пришел на смену восточному наименованию великих князей киевских „каганами“. В том же Софийском соборе на одном из столбов северной галереи была надпись: „Кагана нашего С…“ Заглавная буква „С“, стоявшая в конце сохранившейся части надписи, может указывать на Святослава Ярославича или Святополка Изяславича».

Киевский митрополит Иларион, написавший знаменитое сочинение «Слово о законе и благодати», говорит: «…великие и дивные дела нашего учителя и наставника, великого кагана нашей земли Владимира…» Да и сама глава, откуда сия цитата позаимствована, называется внятно и четко: «Похвала кагану нашему Владимиру». Не хотелось бы ломиться в открытую дверь: любой непредубежденный читатель, хотя бы вскользь ознакомившийся с отечественным летописанием, прекрасно знает, что титулование владетельных особ в Киевской Руси не имело ничего общего с той дистиллированной выжимкой, которую преподносят нам авторы учебников по русской истории. Западноевропейские хронисты, нимало не озабоченные чувствительной русской ментальностью, добавляют лишнее лыко в строку. Скажем, так называемая Бертинская летопись повествует о прибывшем ко двору императора Людовика Благочестивого в 839 году посольстве от русского кагана как о чем-то само собой разумеющемся.

Вернемся, однако, в родные пенаты, то бишь в терем великого князя киевского Владимира. Прогнав магометан, немцев и евреев, он обратился к грекам-византийцам. Быть может, хотя бы в этом ключевом эпизоде летопись свободна от нестыковок? Как бы не так, уважаемый читатель! Блаженны верующие, ибо их есть царствие небесное…

Слушая греческих послов, великий князь убеждается, что наконец-то он разыграл нужную карту. Долгие периоды велеречивых византийцев приводят его в некое подобие гипнотического транса, и Владимир уже не сомневается, что поступил абсолютно правильно, когда вдребезги разрушил созданное собственными руками языческое капище и утопил деревянных идолов в Днепре. Славянские Перун и Стрибог лежат на золотом песочке бок о бок с индоиранским Хорсом и финно-угорской Мокошью. Спалив за собой все мосты, князь Владимир поворотился лицом к истинной вере. Но он не был бы великим государем, если бы удовольствовался только пустопорожней беседой с посланцами константинопольского патриарха. Тщательно взвесив все pro et contra, предусмотрительный Владимир направляет делегацию «из мужей славных и умных, числом десять», чтобы те посмотрели, как молятся Богу в мусульманских землях и у немцев, а также обратили особое внимание на греческое богослужение. Стоит ли говорить, что пышная византийская служба согрела душу великого князя более всего? Несторова летопись повествует об этом в таких выражениях: «И ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали — на небе или на земле мы, ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как рассказать об этом».

Если вдуматься, бестолковая какая-то история. Владимир со своими приближенными предстает в этом эпизоде дремучим дикарем, с восторгом взирающим на небывалые заморские чудеса. Складывается впечатление, что они слыхом не слыхивали, что существуют на свете иудаизм, ислам и христианство, и потому ведут себя как дети малые, рассматривающие блестящую игрушку с полуоткрытым ртом. Ну скажите на милость, уважаемые читатели, для чего нужно было посылать соглядатаев в «греческую землю» и транжирить казенные деньги, когда у тебя под боком, в родном Киеве, христианские храмы исправно функционируют по крайней мере с середины X века? Более тридцати лет назад твою родную бабку крестил чуть ли не сам византийский император, а теперь ты терзаешь каких-то заезжих проходимцев по поводу греческой веры.

Наконец еще одно немаловажное обстоятельство. По логике вещей, следовало бы ожидать, что князь, совершивший деяние такого размаха, должен быть признан святым вскоре после своей смерти. И хотя летописцы нас уверяют, что он был весьма почитаем людьми первого после него поколения, на практике мы видим совсем другую картину. До 1240 года Владимира никто не именовал Святым, а его имя даже не было внесено в месяцеслов или святцы. Канонизация Владимира состоялась только в XIII веке, причем первоначально лишь в Новгороде, а всероссийское прославление Крестителя Руси началось еще позже. Невольно закрадывается крамольный вопрос: а был ли такой князь вообще? Почему он носит языческое имя даже в церковных документах? При ближайшем рассмотрении оказывается, что культ святого Владимира имеет очень позднее происхождение. Его стали усиленно насаждать после 1888 года, когда Русская православная церковь торжественно отметила 900-летие Крещения Руси. Как грибы после дождя, стали появляться возведенные в его честь храмы и получили широкое распространение иконы святого Владимира как «прадеда Руси». Весьма любопытно, что традиционно в сонме православных святых почетное место занимал вовсе не князь Владимир, что было бы вполне естественно, а чудотворец Никола, едва ли не ставший вровень с Христом и Богородицей. Например, в XVII веке в одной только Москве было 128 церквей, посвященных Николаю Чудотворцу, а иностранцы даже величали его в своих записках «Русским Богом». Историки объясняют, что культ Николая Чудотворца получил такое распространение потому, что этот святой почитался первым помощником в делах земледельческих. Как бы там ни было, но такое наплевательское отношение к памяти Крестителя Земли Русской все же представляется чрезвычайно странным.

Весьма примечателен и тот факт, что Владимир Святой был, оказывается, похоронен по языческому обряду: его тело вынесли через пролом в стене княжеского дворца в Берестове и «въялож ше на сани». Надо сказать, что ранний период христианизации Руси вообще вызывает очень много вопросов. Например, совершенно неясны первоначальная организация русской церкви и характер ее отношений с Константинополем. Историкам хорошо известно, что первым Киевским митрополитом, рукоположенным византийским патриархом, был некто Феотемпт, который приехал в Киев около 1037 года. Ученые говорят, что до этого события никаких прямых отношений между константинопольским патриархом и русской церковью не было. Это может означать только одно из двух: или Русь еще не была крещена вовсе, или крещение первоначально пришло не из Византии.

С. И. Валянский и Д. В. Калюжный полагают, что ложность раннего оформления русской церкви самым непосредственным образом вытекает из княжеского указа о десятине. Согласно этому указу князь гарантировал церкви десятину со всех Русских земель, выплачиваемую из княжеской казны: «из (доходов) княжих дворов, десятая векша; из таможенных сборов (собранное) каждой десятой недели, и из земельных владений (десятина с продукта) каждого стада и (десятина с уродившегося) с каждого урожая». По мнению авторов «Другой истории Руси», при таком раскладе сам князь должен был остаться без штанов, потому что производительность труда в те стародавние времена была такова, что девять работников едва могли прокормить десятерых едоков, а избыток как раз составлял десять процентов. Когда через двести с лишним лет пришлось действительно платить десятину монголам, да еще и князя своего содержать, народ буквально взвыл от непомерности таких поборов.

Таким образом, мы вынуждены констатировать, что предание о Крещении Руси насквозь легендарно, а летописные источники не содержат практически ни одного надежного факта, на который можно было бы опереться для построения сколько-нибудь достоверной версии. Быть может, такой вывод может кому-то показаться излишне категоричным, но мы тут не открываем никаких Америк. Состояние русского летописания всегда вызывало справедливые нарекания. Например, когда в 1735 году Академия наук приняла решение публиковать летописи, это вызвало сильнейшее беспокойство в Синоде: «…В Академии затевают историю печатать… отчего в народе может произойти не без соблазна», поскольку в летописях «не малое число лжей, басней», а поэтому «таковых историй печатать не должно» (цитируется по книге С. И. Валянского и Д. В. Калюжного «Другая история Руси»).

К сожалению, средневековые летописцы были самыми обычными пристрастными людьми. Добросовестное и максимально объективное воспроизведение событий далекого прошлого волновало их в самую последнюю очередь, а на передний план выдвигались дела сегодняшние, среди которых социальный заказ и политические пристрастия занимали, быть может, первое место. Прекрасной к тому иллюстрацией является Лицевой летописный свод — самое крупное летописно-хронографическое произведение средневековой Руси, охватывающее события с 1114 по 1567 годы. Он создавался по прямому заказу Ивана IV Грозного в Александровской слободе, ставшей к этому времени политическим центром Русского государства. Поэтому понятно, что специфика подачи материала была нацелена на укрепление самодержавной власти и создание представления о том, что Русь является легитимной наследницей древних монархий и оплотом православия. Около 1575 года уже подготовленный текст и иллюстрации к нему с изложением истории правления Ивана Грозного в 1533–1568 годах подверглись по личному указанию царя существенному пересмотру; на полях рукописи сохранились многочисленные приписки, содержащие обвинительные материалы против лиц, подвергшихся опричному террору. Таким образом Иван Грозный пытался оправдать кровавые расправы над непокорным боярством.

Подведем итоги. Ни в коей мере не настаивая на латинской версии принятия христианства как на истине в последней инстанции, мы посчитали необходимым обратить внимание читателя на слабости и неувязки ортодоксального греческого варианта. Полагая себя людьми здравыми и непредвзятыми, мы не видим ровным счетом никаких оснований канонизировать одни хроники и напрочь игнорировать другие, не укладывающиеся по каким-то причинам в официальную доктрину. На поверку живая реальность оказывается куда сложнее примитивных кабинетных построений. Детская игра в бирюльки, которой с упоением заняты узкие специалисты, с очевидностью заводит нас в глухой тупик. Пора когда-нибудь повзрослеть и раз и навсегда осознать, что бывают ситуации и вопросы такого уровня сложности, на которые можно дать несколько равновероятных ответов.

Ордынские страсти

Один из самых устойчивых мифов отечественной истории — это миф о глубокой взаимной неприязни Руси и Орды. И в школьных учебниках, и в популярных изданиях, и в серьезных исторических трудах продолжают рассказывать сказки о непосильном бремени монгольского ига, под гнетом которого несчастная Русь изнемогала чуть ли не два с половиной века. При этом упорно игнорируются исследования других ученых (в частности, работы замечательного историка Льва Николаевича Гумилева), убедительно показавших, что реальные отношения Руси и Орды были много сложнее той примитивной схемы, которая выдается за истину в последней инстанции. Имеются серьезные основания полагать, что наделе это был, по всей вероятности, взаимовыгодный союз, в рамках которого Русская земля рассматривалась ордынцами как один из улусов своего государства, требующий охраны и защиты от внешних врагов. Разумеется, были и сожженные города, и поражение русской дружины на реке Сить, и баскаки, и дань, но при всем при этом Русь сохранила свою национальную идентичность, известную самостоятельность и православную веру. Монгольские гарнизоны никогда не стояли в русских городах, а сбором дани занимались сами русские князья. С другой стороны (и это хорошо известный факт), монгольские отряды входили в состав войск Александра Невского и оказали ему неоценимую помощь в борьбе с ливонскими и тевтонскими рыцарями.

Однако прежде чем перейти к изложению альтернативных версий русско-ордынских отношений, имеет смысл коротко остановиться на официальной, общепринятой трактовке нашествия монголов на Русь. Первое столкновение русских князей с «безбожными моавитянами» — а именно так характеризует неведомый народ, появившийся из глубин Азии, «Повесть о битве на Калке, и о князьях русских, и о семидесяти богатырях» — произошло еще в 1223 году на реке Калке. Объединенное русско-половецкое войско было вдребезги разбито, а монгольские отряды двинулись вверх по Днепру, но, не доходя до Переяславля, повернули обратно. Современные историки считают, что это была глубокая стратегическая разведка, призванная всесторонне оценить будущий театр военных действий. После этого знаменательного события о монголах на Руси прочно забыли на десять с лишним лет.

Осенью 1236 года огромная 150-тысячная (!) конная армия монголов под командованием Бату-хана (Батый — в русских летописях) — сына Джучи и внука покойного Чингиса обрушилась на Волжскую Булгарию, сожгла ее столицу, разорила страну и, форсировав Волгу весной 1237 года, начала затяжную и кровопролитную войну с половцами и аланами, населявшими причерноморские степи. Жестокая война на истребление продолжалась все лето. Зимой 1237 года (по другим данным — глубокой осенью) монгольские войска через мордовские земли вторглись в пределы Рязанского княжества. Один за другим пали рязанские города. Сама Рязань была взята штурмом в конце декабря 1237 года после упорной шестидневной осады. Дальше события развивались стремительно.

В январе 1238 году великий князь Юрий Всеволодович, собрав полки в сопредельных землях, попытался остановить неприятеля под Коломной, прикрывавшей удобный зимний путь к стольному граду Владимиру. Попытка успехом не увенчалась: великокняжеская рать была перебита, Коломна — сожжена, а монгольские отряды двинулись на Москву. После взятия Москвы монголы в начале февраля 1238 года осадили Владимир. Через восемь дней ожесточенных боев Владимир пал, и монгольские части рассредоточились на огромном пространстве от Торжка до Вологды. Были захвачены Переяславль, Юрьев, Дмитров, Тверь, Суздаль и многие другие русские города. После двухнедельной осады пал Торжок. Свежие полки, собранные великим князем Владимирским Юрием Всеволодовичем, потерпели сокрушительное поражение на берегу реки Сить 4 марта 1238 года. Сам князь погиб в этом сражении. «Убиен великии князь Юрий Всеволодович на реке на Сити и вои его мнози погибоша» — пишет летописец. Монгольским отрядам открылся путь на Новгород, они находились не более чем в ста верстах от него. Внятного ответа на вопрос, почему уцелела северная столица, не существует. Виной ли тому весенняя распутица или ожесточенное сопротивление населения, но как бы там ни было, монголы повернули обратно. Разорив земли Смоленского и Черниговского княжеств и стерев с лица земли «злой град» Козельск после упорной семинедельной осады, Батый ушел за Волгу. В ходе войны образовалась полуторагодовалая передышка.

С лета 1238 года и до осени 1240 года большая часть ордынских войск пребывает в Дешт-и-Кипчак (так восточные историки называют половецкие степи), где ведет непрерывные войны с половцами, аланами и черкесами, попутно совершая походы на порубежные русские крепости. В конце 1239 года монгольская конница, преследуя отступающих половцев, ворвалась в Крым и дошла до Сурожа (современный Судак). В том же году ордынские отряды окончательно подчинили мордовскую землю, сожгли Муром и разорили Переяславль в Черниговском княжестве. Затем приступом был взят Чернигов, а осенью 1240 г. главные монгольские силы двинулись к Киеву. «Матерь городов русских» продержалась недолго — 6 декабря 1240 года Киев пал. Разорив Киевскую землю, монголы устремились далее на запад, в Галицко-Волынскую Русь, захватили Галич и Владимир-Волынский, а весной 1241 года обрушились на Венгрию и Польшу. Но это уже совсем другая история…

Прежде чем коснуться проблематики русско-ордынского альянса по Гумилеву, имеет смысл, на наш взгляд, задаться простым вопросом: а могла ли в принципе возникнуть на излете XIII века грандиозная Монгольская империя, раскинувшаяся от Тихого океана на востоке до Адриатики на западе и от Владимирского княжества на севере до Бирмы и Индокитая на юге? Причем следует иметь в виду, что необозримые евразийские просторы — это еще далеко не все. Подчинив Китай, монголы, как известно, организовали две морские экспедиции — в Японию и Индонезию. Каким образом немногочисленный кочевой народ, еще вчера живший родовым строем, пусть даже и создавший самую совершенную военную машину своего времени, мог за несколько десятков лет завоевать полмира? Такой размах оказался не по плечу даже гитлеровцам семьсот лет спустя, хотя в их распоряжении были танки, авиация, артиллерия и моторизованные соединения. Вести боевые действия одновременно на двух, а то и трех фронтах, разделенных несколькими тысячами километров, — задача едва ли выполнимая и в XX веке. Во всяком случае, у Германии ничего не вышло, несмотря на помощь союзников. А вот непобедимые монголы, действуя в одиночку, без труда добились успеха. Между прочим, население Китая на рубеже христианской эры (т е. за тысячу с лишним лет до монголов) составляло, по некоторым оценкам, 50 миллионов человек, а население современной Монголии не превышает двух миллионов. Китай, как известно, был богатым и процветающим государством с практически неисчерпаемыми ресурсами, в то время как Монголия представляла собой нищую периферию дальневосточной ойкумены. Поэтому имеются самые серьезные основания полагать, что мировая Монгольская империя — не более чем миф и никогда не существовала в действительности. Впрочем, в наши задачи не входит подробное рассмотрение деяний Чингиса и его потомков. Желающие ознакомиться с точкой зрения автора этих строк на монгольские походы XIII века могут обратиться к уже упоминавшейся книге «А был ли мальчик?». Итак, вернемся к противостоянию Руси и Орды.

Давайте попробуем вдумчиво и без спешки разобраться в событиях 1237–1240 годов. Прежде всего: сколько было монголов к началу Батыева похода? Мнения историков по этому поводу расходятся. Ранее, как вы помните, мы говорили о 150-тысячной конной армии — эта цифра приводится отечественным историком В. В. Каргаловым и получена расчетным путем. Существуют и другие оценки. Российские дореволюционные источники упоминают о полумиллионной монгольской армии. Талантливый писатель В. Ян, автор знаменитой трилогии «Чингисхан», «Батый» и «К последнему морю», называет иную цифру — четыреста тысяч. Если обратиться к другим сочинениям, то выяснится, что численность ордынских войск «плавает» в широких пределах — от ста до трехсот тысяч. В общем и целом тенденция здесь такова: чем современнее исторический труд, тем меньше оказывается цифра, которой оперирует его автор. Владимир Чивилихин в своей книге «Память» говорит, например, всего-навсего о тридцати тысячах монгольских захватчиков.

Историков понять можно: и пятьсот, и четыреста, и триста тысяч всадников — это вопиющая, невообразимая нелепость. Дело в том, что любой кочевник, отправляясь в поход, имеет при себе три лошади — вьючную, походную и боевую. Первая несет весь потребный ему инвентарь, начиная от конской упряжи и оружия и заканчивая провиантом, а со второй на третью он время от времени пересаживается на марше, чтобы одна лошадь всегда была более свежей. На войне случается всякое, поэтому никогда не помешает иметь под рукой неутомленную, отдохнувшую лошадь. В самом крайнем случае можно обойтись двумя лошадьми. Несложный расчет показывает, что полумиллионная конная армия должна располагать гигантским табуном в полтора миллиона голов. В реальности эта цифра будет еще больше, потому что у такой махины непременно должен быть обоз и, смеем полагать, весьма немалый. Не забудем и про осадные орудия, которые тоже должен кто-то тащить — невозможно себе представить, чтобы монгольские инженеры строили свою камнеметную артиллерию каждый раз заново, обложив очередной неприятельский город. Что мы видим на этой интересной картинке, как говаривал в свое время один учитель французского языка? А видим мы очень простую вещь: мобильность такой армии неудержимо стремится к нулю. Несметный табун в полтора миллиона голов далеко не уйдет: передовые отряды моментально истребят всю траву на огромном пространстве, так что двигающиеся следом попросту передохнут от бескормицы. С другой стороны, альтернативы подножному корму в нашем случае не существует, потому что запасти фуража на такую прорву скотины — задача нереальная. Рассчитывать на запасы неприятельского фуража тоже проблематично: во-первых, никто в точности не знает, сколько его там имеется, а во-вторых, вражеские города еще только предстоит взять, имея при этом в виду, что в пламени пожаров многое погибнет.

Обратим внимание и на такой пикантный момент — все крупные военные кампании монголов на Руси были зимними. Это очень странно и подозрительно, поскольку хорошо известно, что практически всегда кочевые народы начинали военные действия ранней весной, когда степь покрывается свежей зеленью. В нашем же случае картина прямо противоположная: поход на Волжскую Булгарию Батый начинает поздней осенью, в Рязанское княжество монголы вторгаются в начале зимы 1237 года, да и южнорусская кампания, увенчавшаяся взятием Киева в декабре 1240 года, тоже началась осенью. Вы представляете себе, уважаемые читатели, что это такое — прокормить полтора миллиона лошадей на необозримых просторах Восточно-европейской равнины, занесенных глубоким снегом? Да будь даже этих несчастных лошадок в пять раз меньше — такая задача все равно не решается. К тому же не помешает напомнить, что XIII столетие, по мнению многих авторитетных климатологов, это начало так называемого малого ледникового периода, когда климат был заметно суровее современного. А теперь отложите в сторону ветхие летописи и пухлые исторические труды, писанные в теплых кабинетах, и представьте вживе трескучие морозы, глубокий снег, в котором лошади тонут по брюхо, и деревянные города, затерявшиеся в непроходимых лесах, уходящих до самого горизонта. Плюс практически полное отсутствие сколько-нибудь приличных дорог. Плюс крайне скудная и отрывочная географическая информация относительно этой чужой и холодной страны. Представили? Прониклись? И если ваш наступательный порыв не угас, если вы по-прежнему рветесь вперед, «разя огнем, сверкая блеском стали», тогда что ж… Тогда дерзайте, воюйте, рассылайте свои непобедимые тумены по всем четырем сторонам света — и Бог вам в помощь…

А что говорят по этому поводу сторонники классической версии? Как правило, ничего — подобные мелочи наших ортодоксов не занимают. Есть документы, есть толстые труды предшественников — чего ж вам боле? А провиант, фураж, состояние дорог, географические карты — все это низко, скучно, все это такая презренная проза… Вот уловить геополитический расклад сил и наметить тенденции — это совсем другое дело, это достойная задача для специалиста. Справедливости ради следует сказать, что иногда историки-небожители все-таки снисходят до нас, грешных, давая скупые чеканные пояснения. Например, приуроченность военных кампаний монголов к зиме объясняют тем, что ордынская конница использовала замерзшие реки в качестве дорог, стремительно проникая в глубь русских земель. При этом, правда, забывают о том, что такие лихие марши имеют какой-то смысл только при наличии достаточно подробных карт или прекрасного знания неприятельской территории.

С кормом для скотины еще проще. Всем же известно, что лошади монгольской породы — это очень выносливые и неприхотливые животные, способные самостоятельно добывать корм даже зимой. У себя дома, в степях Онона и Керулена, они разбивают корку наста копытом и преспокойно питаются прошлогодней сухой травой. Все было бы просто замечательно, но вот беда: специалисты по коневодству на основе анализа дошедших до нас миниатюр и других источников чуть ли не в один голос утверждают, что монгольская кавалерия воевала на «туркменах» — лошадях совсем другой породы, которые зимой без помощи человека прокормиться не могут. К тому же тяжеловооруженных латников (а все историки сегодня признают, что помимо легких конных лучников монголы располагали латной кавалерией, составлявшей основную ударную силу их войска) на «монголок» уж никак не посадишь. Но — допустим. Допустим, что коневоды все-таки ошибаются, и ордынцы ездили на лошадях монгольской породы. К сожалению, и в этом случае концы с концами не сходятся. «Монголки» действительно на удивление выносливые создания, все так. Но упомянутый способ добывания пищи они практикуют исключительно у себя на родине, в степях и полупустынях, где за счет сильных постоянных ветров снежный покров очень тонок, поэтому лошади не составляет большого труда добраться до прошлогодней травы, разбив наст копытом. Иное дело — лесные русские земли, тонущие в глубочайшем снегу. В наших краях огромные сугробы могут заносить дома до крыш, и никакой лошади сквозь снежный покров такой толщины, разумеется, не пробиться. Кроме того, согласитесь, существует все-таки разница между лошадью, которая вольно бродит в степи, пощипывая прошлогоднюю травку, и ее товаркой, испытывающей все тяготы походной и боевой жизни. Такие сверхнагрузки, вне всякого сомнения, требуют совсем иного рациона.

Получается любопытная картина. С одной стороны, прокормить огромную конную армию в снежной России — задача исключительной сложности. Если не кривить душой и говорить откровенно, это попросту невозможно. Мы тешим себя надеждой, что сумели достаточно убедительно сие показать. С другой стороны, нельзя же уменьшать силы иноземных захватчиков до бесконечности. Многие современные историки скрепя сердце сходятся сегодня на цифре в тридцать тысяч всадников (смотри мнение Владимира Чивилихина). И даже в этом случае они вынуждены признать, что ордынская конница двигалась не единой массой, а так называемой облавой, разбившись на несколько отрядов и по разным направлениям. Понятно, что численность каждого такого отряда следует еще значительно уменьшить. Тогда сразу же возникает другой неудобный вопрос: как такая сравнительно немногочисленная армия могла в считанные месяцы опустошить огромную многолюдную страну? Куда ни кинь, всюду клин: полчища «безбожных моавитян» просто не выживут зимой на Руси, а небольшая мобильная армия не сумеет добиться поставленной цели. Противоречие представляется неразрешимым. И, в конце концов, как все же быть с тем упрямым фундаментальным фактом, что кочевники всегда начинали свои военные предприятия весной?

А ответ, между прочим, лежит на поверхности. Стоит только избавиться от эпициклов и поставить вслед за Коперником на место Земли Солнце, чтобы увидеть, насколько картина сразу же упростится. Зима — это излюбленное время военных походов русских князей. Вот они, прекрасно зная географию своих владений, действительно использовали замерзшие реки в качестве торных дорог, которые надежно выводили их дружины к намеченной цели кратчайшим путем. По сути дела, это единственно разумный способ ведения боевых действий в огромной, заросшей дремучими лесами стране. Стоит лишь на мгновение допустить, что никаких «злых татаровей» и в помине не было, что не приходили на Русь неизвестные пришельцы из неведомых глубин Азии, как все сразу становится на свои места. В стране идет гражданская война (назовем для простоты это так), а боевые действия ведут сравнительно немногочисленные отряды, прекрасно ориентирующиеся в своей стране. Они не испытывают никакого недостатка в продовольствии, фураже и оружии, потому что действуют не в отрыве от собственных баз, а опираясь на свои города и запасы там накопленные. Княжеские воеводы, собаку съевшие на лесной войне, прекрасно себя чувствуют в непроходимых чащобах, и им вполне по силам спланировать и осуществить военную операцию вроде той, в которой полегли доблестные ратники князя Владимирского Юрия Всеволодовича. Не правда ли, уважаемый читатель, такое допущение позволяет одним махом избавиться от множества нелепостей и неувязок?

Вдумчивый читатель вправе спросить: если автор настоящего сочинения постулирует факт гражданской войны на территории Русских княжеств (или борьбу за передел власти — называйте сие, как хотите), то имеются ли в его распоряжении какие-нибудь более веские доказательства именно такого развития событий, помимо туманных рассуждений о невозможности зимней кампании со стороны пришлых кочевников? Отвечаем: таких доказательств более чем достаточно, и только поразительная зашоренность историков традиционной ориентации позволяет их игнорировать. Сама география Батыева похода не оставляет от ортодоксальной версии камня на камне.

География монгольских походов и в самом деле удивительна. В рамках традиционной версии найти ей объяснение весьма непросто. События развивались так: Батый, взяв штурмом Рязань, обрушился вслед за тем на Коломну, Москву и стольный Владимир. Основательно опустошив Владимиро-Суздальскую Русь, разорив Суздаль, Ярославль и Тверь, он двинулся к Новгороду, но не доходя каких-то жалких ста верст (один дневной переход одвуконь) до богатейшего русского города, у Игнач-креста повернул обратно. Две недели кряду с упорством, достойным лучшего применения, монголы штурмовали ничем не примечательный Торжок, и вот теперь, когда дорога к Новгороду была открыта, они неожиданно поворачивают коней. Сторонники классической версии теряются в догадках. Одни говорят о чувствительных потерях ордынцев, другие — о весенней распутице, которая якобы преградила монголам путь на север (дело происходило в начале марта). Что касается «чувствительных потерь», то скажем сразу: такая гипотеза не выдерживает никакой критики. Повернув на юг, Батый на семь недель (!) застрял возле Козельска, где войска монголов действительно понесли ощутимые потери. Для чего, спрашивается, нужно было терять драгоценное время и класть людей, чтобы овладеть крохотным заштатным городом, когда на расстоянии одного дневного перехода лежал один из самых богатых городов земли Русской?

Версия с весенней распутицей ничем не лучше. Во-первых, март на севере России (начало марта!) не такая уж и весна, а если принять во внимание, что в XIII веке начался малый ледниковый период, то вариант с распутицей рушится с оглушительным треском. К тому же Новгород лежит к северу, так чего ж бояться? Вот путь на юг действительно чреват неожиданностями, там можно столкнуться и с распутицей, и с разливом рек. Во-вторых, в то время с Волги к Новгороду уже вели большие торговые дороги, неплохо, по российским меркам, обустроенные. Так что монголы, будь на то их добрая воля, могли бы добраться до Новгорода, пожалуй, быстрее, чем за один дневной переход. А в-третьих, несколько лет спустя в том же месяце марте младший брат Александра Невского Андрей, спеша с ратью на помощь брату, в кратчайшие сроки прошел тысячу (!) километров. Такие вещи возможны только в том случае, если конница шла по замерзшим рекам, так что распутицей, как мы видим, в марте еще и не пахло.

Нелепая какая-то получается картина. Разыгранная как по нотам и с исключительным блеском осуществленная зимняя кампания заставляет, с одной стороны, предполагать прекрасное знакомство монголов с географией русских земель. С другой же стороны, получается черт знает что: вместо того, чтобы идти на богатый Новгород, который у них буквально под носом, ордынцы на три с лишним месяца застревают у стен ничтожного Козельска. Вы уж, господа историки, выбирайте что-нибудь одно: или Батый толком не знает, где что находится, но тогда летит в тартарары вся его пресловутая молниеносная война, или все-таки знает, но тогда… Тогда будьте добры объяснить нам, неразумным, все эти несообразности, причем объяснить толково, без реверансов в сторону виртуальной распутицы. Кстати, дополнительная пикантная деталь: небольшие Торжок и Козельск монголы осаждали две и семь недель соответственно, а вот Рязань пала на шестой день, стольный град Владимир продержался восемь суток и даже Киев — мать городов русских — защищался все те же несколько дней. А Киев, по свидетельству современников, был одним из крупнейших городов Европы… Об этих любопытных неувязках мы в свое время еще поговорим.

История с Новгородом только подливает масла в огонь. Орда вообще действовала с какой-то загадочной избирательностью. Скажем, князья Южной Волыни не пострадали вовсе: спокойно присягнули на верность Батыю и остались целы и невредимы. Торговый Углич отделался сравнительно небольшой контрибуцией (лошади и провиант). Ничуть не пострадал стольный град Смоленск, уступавший по богатству и торговле только Великому Новгороду. В пределах Смоленского княжества татары иногда показывались, а вот на Смоленск не нападали ни разу — ни в 1237, ни в 1238 году, ни позже. Не было ни единой попытки! И примерам такой поразительной избирательности несть числа. Как по-вашему, уважаемые читатели, нуждаются подобные вещи в разумном истолковании? А вот историки-ортодоксы считают, что дело выеденного яйца не стоит, поэтому проходят мимо таких фактов с удивительной безмятежностью. На душе спокойно. Ну захотел Батый один город разорить до основания, а другой оставить в целости и сохранности. Кто там его разберет — это его сугубо личное Батыево дело. Восток, господа, восток, ничего не попишешь…

Похоже, что читатели уже с откровенным раздражением ждут не дождутся нашей версии, многажды им обещанной. Минуту терпения, и она будет представлена, а читатели — вознаграждены за терпение. Начать, пожалуй, надо с того, что Батый вторгся на Русь в точности в тот момент, когда Русские княжества находились в состоянии перманентной междоусобной борьбы. Факт, хорошо известный всем историкам. Гораздо менее известно то обстоятельство (то есть специалистам, безусловно, известно, но они его стараются изо всех сил не замечать), что Русь пребывала в состоянии острейшего внутриполитического кризиса, вызванного неразберихой в системе престолонаследия. На первый взгляд, стройнее системы не придумаешь, поскольку наследование стола шло по старшинству. Все предельно просто: старший сын правящего князя становится его наследником еще при жизни отца. По смерти родителя он с полным правом занимает пустующий стол.

Четко и ясно. Но эта ясность сохранялась на Руси только до тех пор, пока наследников было мало. Мало было городов, уделов, земель. А вот в XIII веке, к сожалению, «дробление княжеств достигло крайней степени» (М. Ф. Владимирский-Буданов). В наши задачи не входит подробное рассмотрение системы престолонаследия в Древней Руси. Интересующиеся этим вопросом могут обратиться к специальным исследованиям, которые имеются в изобилии, или опять же к нашей книге «А был ли мальчик?», где запутанные межкняжеские отношения изложены несколько основательнее. Скажем только, что сложилась такая ситуация, когда количество претендентов значительно превысило число столов. Именно это обстоятельство и положило начало пресловутым княжеским усобицам. В годы, предшествовавшие монгольскому вторжению, на Руси царила исключительная неразбериха — различные системы наследования работали параллельно. Русские княжества буквально захлебнулись в крови.

Послушаем Александра Бушкова («Россия, которой не было»): «Стольные города прогоняли правящих князей и приглашали новых — изгнанные, собрав подмогу (у соседей, а то и у половцев), пытались под звон мечей и посвист стрел „восстановиться“ на понравившемся престоле. Князья свергали друг друга, ослепляли и убивали (причем никакие родственные узы сердец не смягчали: брат шел на брата, а дядя — на племянника), годами и десятилетиями держали конкурентов в „порубах“, подземных темницах. В Киеве горожане, взбунтовавшись против князя Игоря Ольговича, так увлеклись, что нечаянно убили его до смерти. В Галиче в 1208 году бояре, устроив заговор против князей Игоревичей, призвали мадьярских наемников, каковые князей и убили… Когда Юрий Долгорукий провозгласил, что Киев принадлежит ему по праву наследования, захвативший там власть Изяслав Давидович, не моргнув глазом, заявил: поскольку лично его киевляне провозгласили князем „по избранию“, стол он освобождать не намерен. Конечно, кончилось кровью.

Новгород и Псков заявили, что отныне намерены признавать только избранных ими князей, а все прочие правила на их территории отныне не действуют. Дошло до того, что в Галиче княжеский стол под шумок захватил некий „боярин Владислав“. По меркам того времени, это было вопиющим нарушением всех и всяческих обычаев: впервые на столе сидел правитель не княжеского рода… Свергали с превеликим шумом, призвав на помощь венгров и поляков.

Как легко догадаться, все эти усобицы и войны сопровождались погромами, разорением, убийствами и насилием. И дело, отметим, не ограничивалось борьбой князей друг с другом. Роман Галицкий, предвосхищая практику Иоанна Грозного, зарывал живьем в землю и жег на кострах своих бояр, рубил „по суставам“, сдирал с живых кожу. По Червоной Руси разгуливала банда князя Владимира, выгнанного с Галицкого стола за пьянство и разврат. Как свидетельствуют летописи, эта удалая вольница „тащила на блуд“ девиц и замужних женщин, убивала священников во время богослужения, а в церквах ставила коней…»

И вот вдруг появляются «татары» (мы не случайно берем их здесь в кавычки) и начинают стремительно наводить порядок. Невольно возникает крамольный вопрос: а были ли у Золотой Орды интересы, лежащие вне русских княжеств? Неужели внутренняя политика русских князей занимала золотоордынских ханов больше всего на свете? В очередной раз складывается донельзя нелепая ситуация. Огромное государство, раскинувшееся от Волги до Иртыша, занято исключительно русскими делами. Давайте разберемся. Итак, во времена, непосредственно предшествовавшие приходу татар, Русь погружена в пучину жесточайших усобиц. С появлением ордынцев все меняется, словно по мановению волшебной палочки. Возникает строгий и ненарушаемый порядок. Среди бесчисленного множества князей один назначается старшим. Получив ярлык на великое княжение в Орде, такой князь становится полновластным хозяином всех Русских земель. Сепаратистские поползновения отныне пресекаются на корню. Если некто, понимающий о себе очень много, лезет поперед батьки в пекло, его тут же берут к ногтю. Ордынская конница обрушивается на таких выскочек с завидной регулярностью.

В который уже раз складывается уникальная ситуация. Нигде, кроме Руси, монголы не проявляют такой исключительной озабоченности наведением порядка. А ведь под их высокой рукой, если верить историкам традиционной ориентации, находится половина тогдашнего цивилизованного мира. Наши дикие степняки не ограничиваются банальным взиманием дани с покоренных территорий. Вместо того чтобы заниматься решением насущных геополитических вопросов (полагаем, никто не сомневается, что у покорителей полумира — хлопот полон рот), ордынцы выстраивают строгую и стройную систему великого княжения в лесном захолустье Восточной Европы. Самое забавное заключается в том, что нигде больше (ни в Средней Азии, ни в Иране, ни в Китае) они не озабочены в такой степени наведением порядка.

Давайте зададимся простым вопросом: можем ли мы увидеть параллели между деятельностью ордынцев и внутренней политикой некоторых русских князей? Другими словами: нет ли таких князей на Руси, влияние которых резко усилилось бы после объявления в наших пенатах «безбожных моавитян»? Даже самый поверхностный анализ летописного наследия позволяет с легкостью ответить на сей сакраментальный вопрос. Имя этого князя историкам прекрасно знакомо. Даже люди, далекие от проблематики отечественной средневековой истории, смогут его вспомнить, сделав небольшое умственное усилие. Это Всеволод Юрьевич Большое Гнездо — дедушка Александра Невского. А теперь давайте сравним политику Всеволода Юрьевича с деятельностью ордынцев на российских просторах.

Официальная история нас учит, что Всеволод Юрьевич Большое Гнездо первым из русских князей попытался объединить русские земли вокруг своего княжества — Владимиро-Суздальского. Он овладел стольным градом Владимиром и занял великокняжеский стол. Потом он ходил походами на волжских булгар, мордву и Рязань, подчинил себе Киев, Чернигов и Галич. Что делает «безбожный» хан Батый? Вы не поверите, уважаемые читатели, но он тоже идет походами на волжских булгар, мордву и Рязань, а потом подчиняет Киев, Чернигов и Галич… Но самое интересное даже не это. Что он делает потом? А потом он овладевает Владимиром и передает ярлык на великое княжение внуку Всеволода — Александру Невскому. К слову сказать, не помешает вспомнить, что упомянутый Александр был своим человеком в ставке золотоордынского хана, так как являлся названным братом сына Батыя Сартака. Сей высокий союз был торжественно скреплен кровью по древнему монгольскому обычаю. Реплика в сторону: нигде и никогда (кроме Руси) монголы не были замечены в особом тяготении к властной верхушке покоренных стран.

Как вам, уважаемые читатели, такие совпадения? Подчеркнем на всякий случай, что мы не привлекали никаких дополнительных материалов, а опирались на те же самые источники, которыми оперируют официальные историки. Если посмотреть на вещи непредвзято, то остается сделать элементарный вывод, что все, совершенное на Руси «безбожным» ханом Батыем, было, во-первых, буквальным повторением политики Всеволода Юрьевича по укреплению единоличной власти, а во-вторых, открыло дорогу к великому княжению Ярославу Всеволодовичу (его сыну) и Александру Ярославичу (его внуку). Не лишним будет заметить, что потомки этого упорного племени стали сначала великими князьями Московскими, а потом царями Руси. Кстати, монгольское нашествие сплошь и рядом имело весьма любопытные последствия. Судите сами. Вы, быть может, думаете, что разоренное Батыем Рязанское княжество пребывает в упадке, отстраиваясь из руин? Да ничего подобного! Все происходит с точностью до наоборот: Рязанское княжество (и официальная историческая наука это признает) значительно расширило свою территорию за счет половецких земель и владений Чернигово-Северского княжества. Вот такие пироги с котятами…

Давайте повнимательнее присмотримся к деятельности Ярослава Всеволодовича и его сына Александра, получившего впоследствии прозвище «Невский». Кто такой князь Ярослав в 1238 году? Он правит в глухой дыре — крохотном, богом забытом Переславле-Залесском. Перспектив у него никаких, поскольку на великокняжеском столе во Владимире сидит его родной брат Юрий. Что происходит с появлением монгольских орд на рубежах земли русской? По Владимиро-Суздальской Руси проносится ордынская конница, сея смерть и разрушение. Пылают города и веси. Падает стольный град Владимир. Великий князь Юрий Всеволодович на берегу речки Сить терпит сокрушительное поражение и гибнет в бою. В разоренный Владимир приезжает его брат Ярослав. Как вы думаете — для чего? Может быть, он хочет собрать новую рать и дать отпор супостату? Отомстить, так сказать, за брата? Да ничего подобного! Ярослав приказывает хоронить убитых и восстанавливать порушенное, а сам прочно усаживается на великокняжеском столе. Раздает своим родственникам сопредельные земли в управление. С этого момента начинается стремительное возвышение Ярослава. Русские летописи пишут, что Батый приглашает его в Орду и выдает ярлык на великое княжение. На что это похоже, уважаемый читатель? Правильно. Это весьма напоминает элементарный захват власти и передел собственности. Могут возразить: как же так, неужели Ярослав… единокровного брата — да помилуйте! Что поделаешь, получается так. История для Средних веков вполне типичная. Перечитайте написанное о княжеских усобицах несколькими абзацами выше.

А вот дальше происходят уже совсем невероятные вещи. В далеком Каракоруме (это монгольская столица, находящаяся где-то в Забайкалье) умирает великий хан. Монголия в трауре и готовится к выборам, в которых должен принять участие в том числе и Батый. Но Батый в Каракорум не едет, а посылает туда представлять собственную персону Ярослава Всеволодовича. Чего, дескать, попусту мотаться в такую даль, своих дел по горло… Вот такую удивительную историю рассказывает нам итальянец Плано Карпини. У нас нет комментариев. Измыслить такую бредятину, находясь в здравом уме и трезвой памяти, невозможно. Где, когда, в истории какого народа мы можем откопать такую вопиющую нелепость? Вы только вдумайтесь на мгновение в то, что происходит. Победитель приближает к себе уездного князька покоренной страны и настолько проникается к нему доверием, что посылает его выбирать собственное начальство, нимало не заботясь о том, как отнесутся к этой милой шутке другие ханы, беки и нойоны, которые будут принимать участие в выборах. Уж не сошел ли Батый с ума?

Хорошо, а как по-другому можно истолковать сообщение Карпини? Да просто не всякому хронисту можно верить. Если летописный рассказ находится в разительном несоответствии с элементарной человеческой логикой, такой рассказ следует со спокойной душой отложить в сторону. Надо почаще вспоминать золотое правило старых юристов: врет, как очевидец. Вышеописанное объясняется предельно просто. Нет никаких «безбожных моавитян» и нет никакого Батыя. Великого Каракорума и справедливых выборов с участием всей монгольской знати тоже нет. На территории Владимиро-Суздальской Руси происходит элементарная борьба за власть, в ходе которой возвышается один из князей, жжет города других претендентов, устраняет опасных соперников, громит галичан, черниговцев, киевлян и прочих. Собирает вокруг себя значительную часть русских земель и железной рукой наводит порядок. Боярская вольница с ожесточенной войной всех против всех постепенно уходит в прошлое. Есть в его войске, по всей видимости, и татары, но это не пришельцы из неведомых глубин Азии, а наши старые знакомые, живущие испокон веков бок о бок с русскими где-нибудь за Волгой. А разнородные сообщения провинциальных летописцев, собранные воедино, стали со временем выглядеть как повесть о разорении земли Русской…

Если вас не устраивает эта версия, что ж, воля ваша. Тогда исповедуйте официальную, в рамках которой ничтожный князек покоренной страны отправляется выбирать великого хана Монголии и запросто усаживается за один стол с самыми знатными монгольскими вельможами. Только помните, что такого не бывало нигде и никогда. Наша матушка Россия и тут в очередной раз демонстрирует городу и миру свой особый путь. Мало-мальски критический взгляд на монгольскую политику в русских землях заставляет признать, что вся деятельность Батыя сводится к возвышению князя Ярослава и его потомков и созданию для них режима наибольшего благоприятствования. Своих собственных, ордынских, дел у Батыя, по-видимому, нет. Да и к чему они ему, если это фигура вымышленная, лица не имеющая, которой приписаны деяния Ярослава и Александра?

Присмотримся, кстати, к Александру Невскому, сыну Ярослава. До монгольского нашествия он сидит в Новгороде, откуда его неоднократно выгоняют (новгородцы отстаивали право выбирать князей по своему усмотрению). После того как ордынские отряды огнем и мечом прошли по русской земле, начинается его стремительное возвышение. Он получает в полное распоряжение Киев (!), по смерти отца занимает великокняжеский стол во Владимире, ставит своего сына князем в Новгороде и приобретает огромное влияние на Руси. После смерти канонизируется как святой Русской Православной Церковью, невзирая на совсем его не красящее побратимство с родным сыном разорителя земли Русской. Нужно ли сие комментировать?

Все нелепости и неувязки Батыева похода получают в рамках нашей версии простое и естественное объяснение. Монголы поворачивают на юг, не дойдя ста верст до Новгорода (не забудем, что никаких монголов нет, а по русской земле гуляют дружины Ярослава и Александра, усмиряя непокорных). А зачем, скажите на милость, Александру брать приступом свой собственный город? Конечно, отношения с новгородцами у него сложные — и собачиться приходилось, и выставляли его за ворота неоднократно. Но ведь милые бранятся — только тешатся. К тому же в описываемый период отношения новгородцев с Александром складывались достаточно гладко. Одна из летописей сообщает, что Всеволод Большое Гнездо добился от новгородцев обещания впредь призывать на княжение исключительно его потомков.

Столь же безболезненно разрешается и смоленская невнятица. Смоленск, как мы уже говорили, был одним из самых богатых и благополучных русских городов. Возникает резонный вопрос: если Батый — иноземный захватчик и супостат, озабоченный исключительно грабежом и закабалением покоренной страны, то как могло получиться, что Смоленск уцелел. Ежу понятно, что никак. А вот если у стен Смоленска стоит с дружиной Александр, то выходит совсем другой коленкор. Во-первых, богатейший Смоленск, почти не уступавший в торговых делах Великому Новгороду, практически не пострадал в усобицах и был хорошо укреплен. А во-вторых (и это самое важное), он был важным центром международной торговли. Весьма влиятельные иностранные купцы имели там свою недвижимость: лавки, дома, склады, не говоря уже о товарах. А самих заморских купцов в Смоленске обитало столько, что для них были даже выстроены храмы «латинского обряда». Процитируем еще раз Александра Бушкова: «Как написано в „Договоре“ 1229 г., русские купцы держали образцы употреблявшихся в торговле весовых мер (т. е. гирь, аршинов, других эталонов) в православном Успенском соборе, а иноземные купцы — в храме Немецкой богородицы». Понятно, что при штурме все это добро неминуемо пострадало бы, что вызвало бы бурю возмущения среди иностранных купцов. Штурм Смоленска был чреват далеко идущими последствиями — от разрыва дипломатических связей до серьезных осложнений в торговых делах. Выражаясь современным языком, обострение международной напряженности при таком развитии событий было Александру гарантировано.

Могли ли такие соображения остановить степняка и супостата Батыя? Да ни в коем случае — богатство города только бы подхлестнуло его пыл. Какое дело Батыю до международной политики и чьих-то обид и протестов, особенно если принять во внимание, что в перспективе он планировал продолжение похода дальше на запад — к последнему морю. Реальные монголы разграбили бы Смоленск подчистую, наплевав на все международные соглашения. А вот если у городских стен стоит Александр, то он десять раз подумает, прежде чем решиться на штурм. И в самом деле: зачем русскому князю международные осложнения? Цель-то у него совсем другая — захват и упрочение собственной власти, а головная боль с европейскими нотами протеста ему совсем ни к чему. В конце концов, Русь является составной частью единой экономической системы Европы, зачем же рубить сук, на котором сидишь?

А теперь давайте поговорим о Козельске. Вы припоминаете, уважаемые читатели, этот захолустный городок, возле которого тумены доблестного Батыя застряли аж на целых семь недель? Богатейший Новгород его не заинтересовал. Чуть менее богатый Смоленск тоже не привлек высокого ханского внимания. А вот заурядный Козельск (поищите его на карте) встал у него как кость в горле. Вынь да положь, и никаких разговоров! Небольшой штришок: знаменитая монгольская осадная техника (пороки, баллисты и прочие катапульты), так замечательно себя проявившая под стенами других русских (да и не только русских) городов, оказалась совершенно бессильной. Драгоценного времени было затрачено почти два месяца (а ведь распутица на носу), людей положили без счета, а в результате — пшик. Но в ставку можно отрапортовать с чистой совестью: так, мол, и так, взяли штурмом злой уездный град Козельск. Людишек частью избили, частью взяли в полон, а хаты пограбили. И уже летят в далекий Каракорум гонцы с радостным известием…

Лакомые куски вроде Новгорода Великого и стольного Смоленска могут и обождать. Пущай готовятся к обороне, дойдет и до них очередь. Скоро только кошки родятся. Воля ваша, но сия шизофреническая ситуация целиком и полностью укладывается в бородатый анекдот: маразм крепчал, и танки наши быстры. Что говорят по этому поводу историки традиционной ориентации? Вы не поверите — ничего. А чего тут, в самом деле, рассусоливать? Захотел Батый остановиться под стенами Козельска — и остановился. Искать логику в поступках азиатского владыки — дело безнадежное. Восток, как известно, дело тонкое, об этом еще товарищ Сухов говорил.

К слову сказать, а почему так долго ковырялись? Целых семь недель, это вам не фунт изюму, особливо на фоне ордынского блицкрига. Вон другие города — любо-дорого посмотреть! Сдаются за милую душу — ни один больше недели не продержался. Даже Киев взяли в несколько дней. А Киев это вам не Козельск, его сравнивали с Царьградом, и по свидетельствам иностранных путешественников, там было четыре рынка и более четырехсот церквей. Стольный Владимир тоже недолго трепыхался — всего-навсего восемь денечков. Правда, Владимир Чивилихин считает, что все дело заключалось в особом географическом положении древнего Козельска. Городок был расположен так удачно и укреплен так основательно, что представлял собой совершенно неприступную крепость. Знаменитые стенобитные машины монголов оказались совершенно бесполезными. Полемизировать с Чивилихиным мы не будем, поскольку не имеем возможности провести рекогносцировку окрестностей Козельска и воочию удостовериться в неприступности его оборонительных сооружений. К великому нашему сожалению, это ровным счетом ничего не объясняет. Если все обстояло действительно так, то возникает резонный вопрос: для чего штурмовать неприступную твердыню, в которой явно нечем поживиться, когда рядом находится сколько угодно городов, овладеть которыми можно с несопоставимо меньшей затратой сил? Неужели ордынские полководцы (а среди них был гениальный Субудай, проявивший себя еще в Китае) не смекнули сразу же, что овчинка не стоит выделки? А если Козельск, кровь из носу, все-таки зачем-то нужен, то почему не оставить возле него сравнительно небольшой и надежный отряд, который возьмет город в плотное кольцо осады и будет дожидаться окончания естественного развития событий? Пройдет совсем немного времени, когда жители, поев всех собак и кошек, добровольно сдадутся на милость победителя. Увы, приходится констатировать: если мы хотим оставаться в рамках традиционной версии, то с неизбежностью, в который уже раз, упираемся в непроходимый тупик.

Но спешу вас утешить, уважаемые читатели: не так все безнадежно. Есть еще порох в пороховницах! Лев Николаевич Гумилев, пустив побоку официальную историографию, в свое время популярно нам объяснил, почему Батый вдруг так прикипел душой к Козельску. Ларчик, оказывается, открывался просто. Гумилев полагает, что монголы мстили. Повод был самый что ни на есть серьезный: пятнадцать лет тому назад князь Черниговский и Козельский Мстислав, будучи на Калке, принимал активнейшее участие в убийстве татарских послов. Правда, к моменту описываемых событий он уже давно умер, но монголов сие остановить никак не могло: они свято исповедовали принцип коллективной ответственности за совершенные преступления. Суровые, но справедливые законы неукротимые степняки, если верить Гумилеву, блюли неукоснительно. Вспомним среднеазиатский Отрар, где в 1219 году убили мирных монгольских послов. Когда эта возмутительная весть дошла до ушей «Потрясателя Вселенной» Чингисхана, он рвал и метал. Хорезм-шах Мухаммед получил от него грозное и лаконичное, в духе древних спартанцев, письмо в шесть слов: «Ты хотел войны — ты ее получишь». Так что с монголами шутки плохи.

Версия Гумилева, безусловно, имела бы полное право на существование, если бы не одно «но». В числе всяких разных прочих на Калке воевал и принимал самое непосредственное участие в убийстве татарских послов (там же он и погиб) смоленский князь Мстислав-Борис Романович Старый. Если принцип коллективной ответственности не знает исключений (а все, что нам известно о монгольской ментальности, не оставляет места для дискуссий), то Смоленск может молиться всем святым. Впрочем, о Смоленске повторяться не будем.

Что у нас в результате в сухом остатке? Только наша версия. Если у стен «злого города» стоит дружина Александра, то упорство «ордынцев» объясняется легко и непринужденно. Дело в том, что в Козельске в ту пору сидел князь из черниговской династии, с представителями которой Ярослав и Александр боролись последовательно и беспощадно. Претенденты на великокняжеский стол подлежали бесповоротному искоренению. Изгнанный «татарами» из Чернигова князь Мстислав Глебович закончил свои дни в Венгрии. При штурме Рязани погиб не только сам князь, но и его молодая жена с малолетним ребенком. Таким образом, настойчивость Александра при осаде Козельска не должна нас удивлять. Политика в отношении возможных соперников была последовательной, безжалостной и исключительно жестокой.

Остается прояснить еще одну маленькую штучку. Почему все-таки незначительный Торжок держался две недели, а неугомонный Козельск — целых семь, в то время как стольные грады рассыпались в прах в несколько дней? В чем тут дело? А ведь ответ лежит на поверхности. Не нужно быть семи пядей во лбу и измышлять экстравагантные гипотезы, достаточно просто внимательно перелистать русские летописи. Вся вторая половина XII столетия и добрая треть XIII — это сплошная череда кровавых междоусобиц, в ходе которых едва ли не все крупные русские города оказались разграбленными и разоренными не по одному разу. Достаточно сказать, что Киев в промежутке между 1169 и 1204 годами штурмовали пять раз, причем трижды только на протяжении одного 1174 года. Интересующихся отсылаем к специальной литературе. Остановимся только на последнем разорении стольного града в 1204 году, когда в Киев нагрянул Рюрик Ростиславович с половецкой ратью. Лаврентьевская летопись пишет об этом так: «Сотворилось великое зло в русской земле, какого не было со времен крещения Киева; случались и прежде напасти, но такого зла доселе не свершалося: не только Подол взяли, а после сожгли, но и Гору взяли, и митрополию Святой Софии разграбили, и Десятинную святую церковь Богородицы разграбили, и монастыри все; и иконы захватили, и кресты честные, и сосуды священные, и книги, и платье блаженных первых князей, что висело в церквах святых памяти ради… Монахов и монашенок почтенных годами изрубили, а попов старых, и хромых, и слепых, и иссохших в трудах — всех тож изрубили, а иных монахов и монахинь, и попов с попадьями, и киевлян с сынами их и дочерями похватали и в полон увели…»

Если вы думаете, что на этом все закончилось, то сильно ошибаетесь. Рюрик Ростиславович овладел-таки Киевом, но долго там не усидел: вышибли его стремительно и постригли в монахи. Но Рюрика голыми руками не возьмешь. Не прошло и года, как, скинув монашеское облачение, он собрал дружину и вновь уселся на Киевском столе. Дальше началась какая-то уже совсем неприличная чехарда. Рюрика вышвыривают, а он возвращается опять, вышвыривают еще раз, он лезет снова, пока вся эта бодяга не приобретает привкус дурной бесконечности. Наконец в 1212 году Киевский стол занимает Всеволод Большое Гнездо (действуя, надо полагать, недобрым уговором), но и он долго тут не засиживается. Его с треском выгоняют Смоленские князья и сажают в Киев Мстислава Романовича в нарушение всех законов престолонаследия. Надеюсь, читателям уже понятно, что город, беспощадно разграбленный на протяжении полусотни лет бессчетное число раз, вряд ли мог оказать достойное сопротивление «ордынским» полкам. Легко сделать вывод, что оборонительные сооружения многих других городов земли Русской тоже находились не в лучшем состоянии. А вот Торжок и Козельск счастливым образом избежали междоусобной неразберихи. По крайней мере в летописных сообщениях о разорении этих городов не сказано ни слова…

В заключение еще немного Александра Бушкова. Речь пойдет об «ордынских» военачальниках, имена которых остались в русской истории. Итак, приступим.

«Алын — ордынский мурза. Упоминается в летописях как участник похода князя Андрея Городецкого на князя Дмитрия Переяславского. Ектяк — царевич казанский. В 1396 году командует частью войск Суздальского князя Симеона при нападении последнего на муромских сепаратистов. Кавгадый — ордынский чиновник. Участвует в походе городецкого князя на переяславского (1281). Уговаривает князя Михаила Тверского уступить великое княжение князю Московскому Юрию Даниловичу (1317), командует частью московской рати при нападении на Тверь. Присутствует при суде русских князей над Михаилом Тверским. Менгат — воевода Батыев. В 1239 году пытается уговорить Киевского князя Михаила сдать город без боя — и после убийства киевлянами его послов уходит от города.

Неврюй — царевич татарский. Командует войсками Александра Невского, посланными против княжеского брата Андрея, пытавшегося развязать очередную усобицу. В 1296/97 годах, по сообщениям Никоновской, Симеоновской и Лаврентьевской летописей, проводит княжеский съезд».

Возникает закономерный вопрос: а чем все эти люди занимались в Орде? Или они были заняты исключительно обустройством земли Русской, а перед своими соплеменниками не несли ровным счетом никакой ответственности? История об этом умалчивает. Все эти ордынские чиновники, мурзы и царевичи известны нам только в связи с русскими делами. А ведь чины занимали не маленькие. И напоследок одна небольшая цитата из В. Чивилихина (он был горазд цитировать летописи): «В лето 6805 бысть рать татарская, прииде Олекса Неврюй». Не правда ли, мило? У татарского царевича, оказывается, славянское имя…

Автор этих строк прекрасно отдает себе отчет, что вышеизложенная версия монгольских походов на Русь может показаться непривычной, излишне экстравагантной и даже еретической, поэтому ни в коем случае не настаивает на ней как на истине в последней инстанции. Разумеется, это не более чем гипотеза, но гипотеза, имеющая полное право на существование. Во всяком случае, она привлекательна уже тем, что непротиворечиво объясняет многие темные места русско-ордынских отношений XIII века. Что же касается воссоздания исчерпывающей картины «преданий старины глубокой», то подобная задача представляется совершенно утопической. Каноническая трактовка событий далекого прошлого просто невозможна. Любой хронист, как мы уже отмечали, был лицом заинтересованным и не просто механически фиксировал исторические события (современником которых, как правило, не был), а вольно или невольно их интерпретировал. Хорошо известно, что даже элементарный отбор фактов (выпячивание одних и замалчивание других) уже содержит в себе некий зародыш концептуального подхода. На практике же картина сплошь и рядом оказывалась еще более сложной. Неудобные факты безжалостно вымарывались, а пробелы заполнялись авторскими домыслами, в зависимости от политических или идеологических пристрастий хрониста. Очень часто присутствовал откровенный социальный заказ, когда летопись подвергалась тотальной переработке по команде сверху.

Отсюда с неизбежностью следует, что чем дальше во времени отстоит от нас то или иное историческое событие (а в особенности значимое историческое событие), тем большим искажениям оно могло подвергнуться. Чем глубже в прошлое — тем вариативнее история. Именно поэтому реконструкция древней и средневековой истории сопряжена с такими трудностями. Количество бифуркаций нарастает лавинообразно, и построить одну-единственную непротиворечивую историческую версию очень часто попросту не представляется возможным. И надо всегда помнить, что никакая, даже самая совершенная реконструкция не сможет прояснить все без исключения темные места.

Прекрасно понимая, что столь радикальный пересмотр средневековой русской истории едва ли сможет в обозримом будущем просочиться в учебники, мы хотели бы чуть подробнее остановиться на теории своеобразного альянса Руси и Орды в духе Л. Н. Гумилева. Покойный питерский историк был, конечно же, личностью увлекающейся, но его всеобъемлющая эрудиция заслуживает всяческого уважения. Если официальная историческая версия настаивает на чудовищном разорении монголами земли Русской с последующим ее закабалением, то Л. Н. Гумилев утверждает, что никакого ига на Руси и в помине не было. В реальности существовало нечто принципиально иное: усилиями русских князей и золотоордынских ханов на просторах Восточной Европы постепенно сложился своего рода взаимовыгодный симбиоз.

Гумилев полагает, что в великом западном походе участвовало не более 30–40 тысяч воинов, причем основные силы монголов под командованием Мункэ-хана сражались с половцами в причерноморских степях. Таким образом, в распоряжении Батыя было примерно пятнадцать тысяч всадников. Косвенным аргументом в пользу именно такой оценки могут послужить чувствительные неприятности, доставленные монголам отрядом Евпатия Коловрата. Если верить хроникам, его дружина насчитывала не более двух тысяч бойцов, но даже с этими крайне незначительными силами удалец Евпатий сумел задержать продвижение монгольской армии. Понятно, что если бы в рядах монголов находились десятки и сотни тысяч солдат, подобный подвиг не удалось бы совершить ни при каких условиях.

По мнению Гумилева, поход Батыя на Русь правильнее следовало бы назвать пусть очень масштабным, но все-таки набегом, поскольку ни о каком завоевании Русских земель не шло даже речи. Монголы нигде не оставили гарнизонов, не озаботились установлением постоянной власти и даже взимать дань с побежденных не торопились: северные Русские княжества начали регулярно выплачивать дань только через 20 лет после известных событий. Наконец, сразу же по окончании похода Батый, как мы знаем, ушел на Волгу, где и основал свою ставку — город Сарай. Принято считать, что после монгольского нашествия чуть ли не все русские города лежали в руинах, а на Руси наступили небывалые разор и запустение. Увы, сие не более чем расхожий пропагандистский штамп, ничего общего не имеющий с реальным положением вещей. Очень многие города отделались малой кровью, а богатые Новгород и Смоленск или, скажем, торговый Углич не пострадали вовсе. Согласно некоторым данным серьезным разрушениям подверглись от силы 14 городов земли Русской. К тому же не следует забывать, что городское население на Руси в те стародавние времена отнюдь не преобладало (даже в петровскую эпоху горожан было не более 3 процентов), поэтому сельские жители Волго-Окского междуречья или глухих заволжских лесов, вероятнее всего, никаких татар и в глаза не видели.

Читатели вправе спросить: а разве четырнадцати уничтоженных городов недостаточно? Разве уместен тут такой циничный арифметический подход? Кто же спорит — русским людям в XIII веке пришлось несладко. Да, лилась кровь, горели грады и веси, гибли и оставались без крова люди. Что поделаешь — a la guerre, comme a la guerre (на войне, как на войне). Но ведь все познается в сравнении. Вспомните кровавые междоусобицы русских князей, сопровождавшиеся такой исключительной жестокостью, что куда там монголам… Вспомните Столетнюю войну (1337–1453), когда англичане десятки лет хозяйничали во Франции, как у себя дома, а французские короли утратили едва ли не все свои владения, так что от страны остались рожки да ножки. Но разве хоть один человек слышал об английском иге во Франции? Вспомните, наконец, Тридцатилетнюю войну (1618–1648), в ходе которой Германия подверглась чудовищному опустошению и чуть ли не полностью обезлюдела. А ведь эти зверства происходили через сотни лет после походов безбожных монголов и творились ревностными христианами. О крестовых походах и разграблении Константинополя в 1204 году лучше вообще умолчим. В сущности, мы хотим сказать очень простую вещь — нужно изучать историю, хорошенько думать и не спешить наклеивать ярлыки.

Вернемся, однако, к концепции Льва Николаевича Гумилева. Не без оснований он полагает, что в XIII столетии гораздо более серьезную угрозу для Руси представляла Западная Европа. На протяжении всей первой половины XIII века давление немецкого крестоносного рыцарства на восток перманентно усиливается, а к 1237 году достигает своего пика, когда в результате слияния двух орденов — Тевтонского и Меченосцев — возникает мощный и агрессивный Ливонский орден. Если безбожные монголы, как мы помним, отличались редкой веротерпимостью и почти не вмешивались во внутренние дела русских княжеств, ограничиваясь взиманием дани и выдачей ярлыков на великое княжение, то целью Ливонского ордена стали захват Прибалтики и продвижение в русские земли, сопровождающиеся насильственным окатоличиванием покоренного населения. Угроза потери национальной идентичности сделалась для Руси как никогда реальной.

Борьбу с немецко-шведской агрессией возглавил молодой князь Александр Ярославич. Когда в 1240 году у слияния Невы с Ижорой шведы высадили десант, готовясь начать наступление на Новгород, Александр с небольшим отрядом форсированным маршем достиг Невы и атаковал шведский лагерь. Застигнутые врасплох войска ярла Биргера были разбиты вдребезги, Александр же, говорят, потерял всего 20 человек убитыми. Именно после этой блестящей победы молодой князь получил прозвище Невский. Откровенно говоря, сия героическая история больше похожа на красивую легенду. Очень трудно себе представить, чтобы в ожесточенном рукопашном бою (а поскольку огнестрельного оружия в то время, как известно, еще не изобрели, то сражение на Неве должно было быть рукопашным) потери одной из сторон оказались столь незначительными, даже если принять во внимание фактор внезапности. Поэтому скептиков, справедливо полагавших, что дело тут зело нечисто, хватало всегда, особенно когда выяснилось, что в старых летописях имя предводителя шведов не упомянуто вообще. Более того, хроники дружно свидетельствуют, что в 1240 году Биргер еще не был ярлом и получил этот титул только в 1248 году. Выдающийся историк Д. И. Иловайский, например, считал, что вооруженное столкновение на Неве есть не что иное, как небольшой пограничный инцидент. Спорить с ним трудно — количество полегших в бою русских ратников говорит само за себя. Но не будем придираться, исторические мифы — вещь, к сожалению, практически неизбежная.

В 1242 году тевтонские рыцари захватили Псков, Ям и Копорье и стали угрожать Новгороду. Зимой того же года Александр Невский во главе своей верной дружины и новгородского ополчения стремительным броском освободил Псков и, преследуя немцев, столкнулся с основными силами ордена на западном берегу Чудского озера у Вороньего камня. И хотя рыцарей было всего несколько десятков, каждый из них был штучным профессиональным бойцом, представлявшим собой грозную силу. Кроме того, рыцарей поддерживали пешие наемники и союзники ордена — ливы. Пятого апреля 1242 года Александр одержал убедительную победу, что позволило на некоторое время приостановить орденский Drang nach Osten. История о том, как закованные в железо тяжеловооруженные конные латники стали проваливаться под лед, тронутый весенним таянием, известна решительно всем. Однако, даже выиграв это сражение, Александр не смог решить всех политических задач. Сил у могущественного Ливонского ордена было все равно значительно больше, чем у новгородцев, а города-крепости Рига, Кёнигсберг и Ревель, полностью подконтрольные немцам, являлись готовыми и удобными плацдармами для развертывания масштабных военных операций против Прибалтики и северо-западных русских княжеств. Сильный и надежный союзник был необходим Александру как воздух. И такого союзника не пришлось долго искать.

Л. Н. Гумилев полагает, что Александру удалось блестяще разобраться в непростой этнополитической обстановке. Решительно и бесповоротно поставив на Восток, он в 1252 году приехал в Орду, где сначала подружился, а потом побратался с сыном Батыя Сартаком, сделавшись таким образом приемным сыном хана Золотой Орды. Понятно, что такой заковыристый кульбит великого князя ни в коем случае не мог найти единодушной поддержки, поскольку большинство новгородцев твердо придерживались прозападной ориентации. Даже среди близких родственников Александр не нашел понимания. Достаточно сказать, что его родной брат Андрей, убежденный западник, заключил союз со шведами, ливонцами и поляками, дабы извести «безбожных моавитян» на корню. Почти не подлежит сомнению, что так называемая Неврюева рать обрушилась на русские княжества с подачи Александра Невского. Выполняя свои союзнические обязательства, монголы в 1252 году разгромили войска князя Андрея, а сам он был вынужден эмигрировать в Швецию. Между прочим, по мнению большинства современных историков, ущерб, нанесенный Руси царевичем Неврюем, не идет ни в какое сравнение даже с походом Батыя.

С точки зрения Гумилева, к середине XIII века идея объединения Руси давным-давно стала насквозь иллюзорной, поэтому попытки антитатарских выступлений Даниила Галицкого или того же князя Андрея были заранее обречены на провал. Некогда единое Русское государство окончательно развалилось на Юго-Западную, Северо-Восточную и Новгородскую земли. Сепаратистские устремления русских князей не оставляли надежды на то, что набирающую обороты дезинтеграцию удастся остановить изнутри. Обращение к внешней силе сделалось насущной необходимостью. Когда в 1256 году Батый приказал долго жить, Александру пришлось искать нового покровителя. Он снова поехал в Орду, бил челом новому хану и договорился об уплате дани в обмен на военную помощь против литовцев и немцев. Но всякое соглашение непременно имеет и обратную силу. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. В нашем случае это означает, что Александр был сплошь и рядом вынужден принимать непопулярные решения. Когда в Новгород явились монгольские переписчики, чтобы определить сумму налога, горожане взбунтовались. Князь расправился со смутьянами исключительно жестоко: зачинщикам «вынимали очи», полагая, что глаза этой бестолочи ни к чему, если она не видит, что творится вокруг.

Так или иначе, но союзный договор с Ордой сослужил великому князю неплохую службу. В 1261 году усилиями Александра Невского в монгольском Сарае открылось подворье православного епископа. Отныне все проблемы стали решаться элементарно. Если на Руси вспыхивала очередная княжеская усобица, епископ из Сарая вместе с татарским беком (непременно христианином) немедленно являлся к месту событий, чтобы утрясти спорный вопрос на месте. Если консенсуса добиться не удавалось, нарушителя урезонивали с помощью татарской конницы. Хитроумный Александр сыграл самой сильной мастью, с татарами никто связываться не рисковал. Рубежи Русского государства получили надежную защиту на много лет вперед. Когда в 1268 году (через шесть лет после смерти Александра Невского) новгородцам довелось неудачно схлестнуться с немцами и датчанами, в Новгород согласно договору немедленно явился татарский отряд. Летопись свидетельствует, что немцы, даже не поинтересовавшись численностью прибывшего подкрепления, тотчас же «замиришася по всей воле новгородской, зело бо бояхуся имени татарского».

Когда в дело вступали монгольские войска, крестоносный натиск моментально ослабевал. Таким образом, на налог, который Александр Невский был вынужден выплачивать в Орду, русский князь умудрился получить весьма изрядный процент. Отныне не только Новгород и Псков могли себя чувствовать в полной безопасности. В 70-е годы XIII века точно так же сумел сохранить независимость Смоленск, которому угрожали литовцы. Смоляне поступили предельно просто: в 1274 году они предложили своему князю добровольно подчиниться Орде, и литовцы не посмели штурмовать город, находящийся под высокой рукой татарского хана. По мнению Гумилева, союз с Ордой во второй половине XIII столетия наконец-то принес Северо-Восточной Руси вожделенные покой и твердый порядок. А вот те русские княжества, которые отказались от союза с татарами, рано или поздно были захвачены частично Литвой, а частично Польшей, и судьба их оказалась весьма незавидной, поскольку в рамках западноевропейского суперэтноса русичей неизбежно ожидала участь людей второго сорта.

Считаем необходимым еще раз подчеркнуть: идея о благотворности русско-ордынского альянса целиком и полностью находится на совести Льва Николаевича Гумилева. Он не уставал напоминать, что национальная ментальность русских имеет много общего с ментальностью степняков и на дух не приемлет стереотипов поведения западных европейцев. Поэтому Александр сделал совершенно правильный выбор. В книге «От Руси до России» Л. Н. Гумилев прямо пишет, что Александр Ярославич «…сумел встать выше своих личных эмоций ради спасения Родины». Надо сказать, что эту точку зрения разделяют далеко не все ученые. Например, красноярский историк А. М. Буровский от действий Владимирского князя далеко не в восторге и справедливо полагает, что своим выбором Александр Невский заложил на северо-востоке Руси тот тип российской цивилизации, который впоследствии назовут азиатским. Не кто иной, как Александр Ярославич, стоял у истоков Московского царства, взлелеявшего и выпестовавшего традиции векового холопства, вошедшие в плоть и кровь россиян. Именно поэтому многие учебники истории предпочитают стыдливо умалчивать о том, как национальный герой России разорял родную страну вместе с монголами. Когда в 1262 году по всей Руси вспыхнуло восстание против баскаков — монгольских сборщиков дани, Александр показал себя достойным выучеником ордынского хана. Восстание было подавлено с исключительной, просто пугающей жестокостью, причем дружинники Александра мало чем отличались от татар: они столь же упоенно резали пальцы, носы и уши, били виновных кнутом и жгли их дома.

А. М. Буровский пишет: «Именно тогда кончился на Северо-Восточной Руси вечевой строй. И удавил самоуправление и демократию на этой части Руси не кто иной, как великий князь Владимирский Александр Ярославич Невский. Ведь это городские вече принимали решение бороться с татарами, вечевые колокола созывали народ на восстание». Так что не нужно валить все шишки с больной головы на здоровую: отнюдь не татары принесли на русские земли азиатские методы управления; это наш героический Александр, «железом и кровью» насаждавший режим личной власти, использовал по полной программе ордынцев, подвернувшихся как нельзя кстати.

Между прочим, новгородцы трижды давали Александру от ворот поворот, несмотря на все его ратные заслуги, о чем в учебниках тоже писать не любят. Выходит, национальным героем его там никто не считал. Правда, Л. Н. Гумилев винит во всем самих неразумных новгородцев: «К сожалению, среди современников, безвозвратно терявших пассионарность (небезупречный термин Л. Н. Гумилева. — Л. Ш), политический курс Александра Ярославича популярностью не пользовался. Никто не думал благодарить князя за его героические усилия по спасению Русской земли. Большинство новгородцев твердо придерживались прозападной ориентации. Как следствие этого — после Невской битвы Александру „указали путь“ из Новгорода».

А чем, собственно говоря, так уж плоха прозападная ориентация? Почему, спрашивается, поляки и немцы много хуже татар? Ведь до возвышения Владимиро-Суздальского княжества вся Русь знала вечевой строй отнюдь не понаслышке. А в Западной Руси, отошедшей под руку Литвы и Польши, вечевые традиции продолжали успешно развиваться, сменившись со временем более совершенными формами самоуправления, вроде магдебургского права. И только Переяславская Рада (воссоединение Украины с Россией в 1654 году) поставила на русской демократии жирный крест. Так что отказ от вечевого строя и союз с Ордой были сознательным и глубоко продуманным решением Александра, необходимым ему для укрепления своей самодержавной власти. А через сто с небольшим лет после смерти Александра Невского этот союз принес новые неожиданные плоды.

Русское поле

Смеем надеяться, что читатель уже сообразил что к чему. Речь пойдет о событиях 1380 года, когда русские и татары схлестнулись не на жизнь, а на смерть у слияния Дона с Непрядвой. Казалось бы, перипетии Куликовской битвы давным-давно изучены вдоль и поперек, но версии эпохального противостояния Руси и Орды продолжают множиться, как грибы. Разобрать их все нет никакой возможности — это заняло бы слишком много места, поэтому мы вынуждены ограничиться необходимым минимумом.

Сначала — версия официальная. Итак, на протяжении всей второй половины XIV века Московское княжество продолжало усиливаться. В 1359 году на Московский стол садится внук Ивана Калиты Дмитрий Иванович, прозванный впоследствии Донским. Его основными соперниками в борьбе за великое княжение были Суздальско-Нижегородский и Тверской князья. С запада русским княжествам постоянно угрожали могущественные Литва и Польша, ну а сама Русь продолжала оставаться данником Золотой Орды. К началу 60-х годов XIV века Суздальско-Нижегородский князь признал права Дмитрия Ивановича на великое Владимирское княжение. Конец 60-х и все почти 70-е годы прошли под знаком противостояния Московского и Тверского княжеств. Причем Москве временами приходилось куда как туго, поскольку тверичи действовали в коалиции с литовцами и смолянами. Литовский князь Ольгерд в союзе с Тверским князем Михаилом трижды ходил воевать Москву, и только после неудачного похода 1372 года признал требование Дмитрия Ивановича о невмешательстве в отношения московского правительства с Тверью. В 1375 году московские войска обрушиваются на Тверское княжество и добиваются успеха. Тверь принимает ряд условий, выдвинутых Москвой, в частности отказывается от самостоятельного ведения внешней политики.

К концу 70-х годов XIV века в Золотой Орде прекращается эпидемия дворцовых переворотов и Орда достигает временного политического единства под властью темника Мамая. Так, по крайней мере, излагает эти события «Всемирная история» в 10 томах под редакцией Академии наук СССР. Со своей стороны отметим, что официальная доктрина сильно упрощает положение дел. По окончании ордынских усобиц ханом Золотой Орды стал Тохтамыш, а Мамай, как справедливо сказано, был темником и наместником хана в Крыму и причерноморских степях. Другое дело, что он самовольно узурпировал власть, воспользовавшись неразберихой в Сарае, и отложился от Орды, провозгласив себя крымским ханом. Таким образом, на Куликовом поле Дмитрий Иванович столкнулся с обыкновенным сепаратистом, а никак не с легитимным правителем Золотой Орды. Между прочим, Мамай, вероятнее всего, не смог бы претендовать на золотоордынский престол даже в случае полного успеха всех своих начинаний, поскольку не был чингизидом.

Однако продолжим пересказ официальной версии. В 1378 году, за два года до Куликовской битвы, русские войска разгромили на реке Воже татарского мурзу Бегича. Стремясь укрепить пошатнувшуюся власть Золотой Орды над Русскими землями, Мамай в 1380 году начинает поход на Москву, в котором приняли участие не только татары, но и многочисленные наемники из числа народностей Северного Кавказа, а также жители генуэзских колоний в Крыму. (В скобках отметим, что как раз о татарах в хрониках нет ни слова, а вот прочей публики — выше крыши.) Заручившись поддержкой литовского князя Ягайло и Рязанского князя Олега, заинтересованных в ослаблении Москвы, Мамай начал с ними переговоры о совместных действиях. Когда известие о выступлении ордынцев достигло Москвы, там стали спешно собирать войско. «Всемирная история» пишет об этом так: «На защиту родины поднялись широкие народные массы. Не приняли участия в борьбе с Ордой из-за сепаратистских тенденций своих правителей Рязань, Тверь и Новгород». На самом деле не принявших участия было куда больше, хотя историки классического направления склонны отстаивать версию общерусской мобилизации. Скажем, В. В. Каргалов в книге «Конец ордынского ига», ссылаясь на летописные источники, перечисляет множество князей, пришедших Дмитрию на помощь. Вся беда в том, что летопись приводит имена мелких удельных князьков, которые все как на подбор были вассалами Дмитрия Ивановича. Из владетельных русских князей на помощь не пришел ни один человек, и даже тесть Дмитрия, Дмитрий Константинович Нижегородский, предпочел остаться в стороне. Потом, правда, подошли четверо литовцев, но русские так и не появились.

После смотра в конце августа 1380 года в Коломне русские войска выступили на Дон. Мамай не успел соединиться с Ягайло, и 8 сентября противники встретились на Куликовом поле, при впадении в Дон речки Непрядвы. Исход боя был решен внезапной атакой засадного полка, которым командовали Серпуховской князь Владимир Андреевич и воевода Дмитрий Боброк Волынец. Какими силами располагал Дмитрий Донской? Точного ответа на этот вопрос нет. Данные летописных источников, вне всякого сомнения, сильно завышены: Устюжская летопись называет цифру в 300 тысяч, а Никоновская говорит о 400 тысячах конного и пешего войска. Мнения историков тоже крайне противоречивы. Численность русских войск оценивают в 40 и в 100 тысяч, а вот академик Б. А. Рыбаков указывает, что на Куликовом поле собралось 150 тысяч русских ратников и 300 тысяч ордынцев. Комментировать эти выкладки мы не станем ввиду полной их фантастичности.

Далее «Всемирная история» сообщает: «Куликовская битва положила начало полному разгрому Золотой Орды и освобождению от татаро-монгольского ига народов Восточной Европы. Еще больше выросло и окрепло значение Москвы как центра национального объединения в борьбе за освобождение от власти Золотой Орды». Все это, конечно, замечательно, а вот как события развивались дальше? Ведь монгольское иго, напомним читателям, просуществовало на Руси еще сто лет, до 1480 года. Вскоре после разгрома на Куликовом поле Мамай потерпел поражение от войск Тохтамыша, бежал в Кафу (Феодосию), где вскоре и умер. А вот Тохтамыш предпринял в 1382 году поход на Москву и сжег ее дотла. Весьма любопытно, что рязанский князь Олег указал ордынцам броды на Оке, а нижегородские князья так и вовсе примкнули к армии Тохтамыша и приняли участие в разграблении Москвы. Историки классического направления, как правило, подобные факты или игнорируют, оставляя без комментариев, или толкуют о родовом проклятии сепаратизма. Так или иначе, но московское правительство было вновь вынуждено собирать ордынский выход и уплачивать дань в Орду. Однако Куликовская битва не могла тем не менее совсем не отразиться на русско-ордынских отношениях. Ее значение все же было чрезвычайно велико, и Дмитрий Донской стал первым Московским князем, который передал по завещанию своему сыну Василию I в качестве наследственного владения Владимирское великое княжество, которым до сих пор имели право распоряжаться исключительно ордынские ханы.

К сожалению, мы никак не можем разделить пафоса патриотически настроенных историков, находящихся в плену официальной версии. Итоги Куликовской битвы следует, на наш взгляд, оценивать куда скромнее. Посудите сами: общероссийское ополчение полегло костьми в Диком поле, Москва сожжена и разграблена, а на выходе мы имеем возможность распоряжаться собственными землями по своему усмотрению, не испрашивая на то разрешения великого хана. Но не слишком ли дорогой ценой куплена эта возможность? Ведь, по сути дела, ровным счетом ничего не изменилось. Самостоятельности русские княжества не обрели и по-прежнему являлись данниками Золотой Орды. Проводить независимую внешнюю политику, не оглядываясь на мнение Сарая, Москва ни в коем случае не могла, поскольку все сколько-нибудь серьезные политические решения неизбежно приходилось согласовывать в ставке великого хана. Спору нет, Московские князья вроде бы стали полноправными собственниками своих владений, но на поверку оказалось, что это не более чем филькина грамота. Если бы Орде пришло в голову восстановить status quo, она без труда это могла сделать, и взятие Москвы Тохтамышем в 1382 году — самое наглядное тому подтверждение. Среди русских князей, как и полтораста лет тому назад, нет даже тени единства, а московская политика собирания земель вызывала только глухое раздражение соседей и способствовала росту напряженности. Поэтому не приходится удивляться, что на призыв Дмитрия Донского почти никто не откликнулся, и ему пришлось управляться в основном собственными силами.

Одним словом, совершенно очевидно, что попытка общенародного сопротивления провалилась по всем пунктам, поэтому точка зрения, согласно которой Куликовская битва положила начало разгрому Золотой Орды, представляется нам весьма неубедительной. Пройдет еще сто долгих лет, прежде чем Русь окончательно сбросит ордынское ярмо, так что началом великих побед с таким же успехом можно считать героическую оборону Козельска или подвиги Евпатия Коловрата. Кроме того, не следует забывать, что Мамай был сепаратистом и персоной нон грата в Сарае, поэтому сокрушительное поражение его войск на Куликовом поле было на руку прежде всего Тохтамышу. Получается, что Москва, сама того не желая, оказала ему серьезную услугу. Таким образом очевидно, что даже в рамках традиционных представлений о завоевании русских земель монгольскими ордами мы не в состоянии непротиворечиво объяснить события второй половины XIV века и элементарно свести концы с концами. Посему давайте обратимся к другим версиям.

Не так давно «Новая газета» предложила свою собственную трактовку событий. Оригинальная версия, вынесенная на суд читателей исследовательской группой под руководством Михаила Кругова, не в пример убедительнее официальной трактует события конца XIV века, хотя и исходит вслед за ней из общепринятого представления о завоевании русских княжеств монгольскими захватчиками. Авторы статьи полагают, что нет абсолютно никаких оснований рассматривать Куликовскую битву как начало борьбы за независимость Московской Руси. Вассальные отношения с Ордой давали Москве огромные преимущества в деле собирания земель, поскольку она не только всегда имела за спиной могущественного патрона, но и во многих случаях прямо опиралась на военную силу татар. К 1380 году Москва была сильнее всех других русских княжеств, но только до той поры, пока они действовали разрозненно. А вот противостоять давлению нескольких объединившихся княжеств Москве вряд ли бы удалось без ордынской поддержки. Поэтому если бы Москва задалась целью свалить Орду и добилась на этом поприще успеха, то неминуемо оказалась бы один на один с многочисленными врагами, у которых претензий к Московским князьям накопилось более чем достаточно. А ведь на западе вдобавок ко всему маячили страшные тени Литвы и Польши, которые не стали бы сидеть сложа руки, а без лишних разговоров тут же вмешались бы в русские дела. Нет никакого сомнения, что в кровавой неразберихе, захлестнувшей Русь при таком повороте событий, от Москвы остались бы только рожки да ножки.

Поэтому авторы приходят к выводу, что в 1380 году борьба с ордынским игом начаться никак не могла хотя бы уже потому, что Москве это было совершенно невыгодно. Тогда возникает резонный вопрос: а что же в действительности произошло на Куликовом поле? Странностей тут видимо-невидимо. Например, интересно, что еще во времена Ивана Грозного прозвище Донской носил вовсе не Дмитрий Иванович, а Серпуховской князь Владимир Андреевич — командир засадного полка. При этом летописи XIV века никаких подробностей о ходе битвы не сообщают, не говоря уже о такой мелочи, как внезапная атака засадного полка. Эта история, известная сегодня каждому школьнику, появилась впервые в «Сказании о Мамаевом побоище», которое, между прочим, было написано в Серпуховском княжестве через полтораста лет после Куликовской битвы. Так что столь пристальное внимание к фигуре Владимира Андреевича нас удивлять не должно. С другой стороны, он все-таки не центральный персонаж, а всего-навсего командир одного из полков, пусть и сыгравшего решающую роль в исходе сражения. А куда, скажите на милость, подевался главнокомандующий?

Авторы считают, что рассказ о Куликовской битве — типичный пример пиаровской акции, а его появление как раз в XVI веке было исторически обусловлено, так как совпало по времени с подготовкой Казанского и Астраханского походов. «Сказание о Мамаевом побоище» писалось в монастыре, поэтому мы вправе предположить, что к созданию этого пропагандистского мифа руку приложила церковь. И в самом деле: вдохновителем похода против татар выступает вовсе не Дмитрий Иванович, а преподобный Сергий Радонежский, главными героями «Сказания» становятся иноки Троице-Сергиевой лавры Пересвет и Ослябя. Таким образом, основной своей задачей анонимный автор полагал превознесение заслуг Русской Православной Церкви.

Далее Михаил Кругов пишет о вещах нам уже знакомых: чехарде дворцовых переворотов в Сарае и сепаратистских устремлениях темника Мамая, отложившегося от Орды. Поскольку угроза распада империи стала вполне реальной, требовались незамедлительные меры по нейтрализации опасного сепаратиста. По причине недостатка сил расправиться с ним сразу Тохтамыш не мог, поэтому дожидался подкреплений, которые должны были подойти из Сибири и Средней Азии. Сыграть ва-банк Мамай не решился. Он мог сразу двинуть свои полки на Сарай и успеть сокрушить Тохтамыша еще до подхода военной помощи. И хотя прав на золотоордынский трон темник Мамай не имел никаких, такой головокружительный успех позволял ему надеяться на признание суверенитета Крымского ханства. Почему Мамай первым делом пошел на Русь, мы уже никогда не узнаем. Возможно, он побоялся оставить в тылу русские княжества, которые находились в вассальной и даннической зависимости от Орды. Ведь Московский князь отказался присягнуть ему на верность. Если бы монгольские отряды, шедшие на помощь Тохтамышу из других улусов, соединились с русскими войсками, Мамаю пришлось бы весьма несладко.

Так или иначе, мятежный темник двинулся сначала на Москву, а Тохтамыш, разгадав его планы, приказал русским князьям выступить против сепаратиста. По мнению Михаила Кругова, только приказ такой авторитетной фигуры, как великий хан Золотой Орды, мог заставить все княжества выставить военные дружины. Разумеется, Тохтамыш опирался на первого среди равных — Московского князя, и Дмитрий Иванович в этом деле активно участвовал, за что и выторговал для себя и своих потомков право на наследственное владение Владимирским княжеством. Таким образом, победоносная Куликовская битва уберегла от распада Золотую Орду и продлила ее относительно стабильное существование на целый век. Именно этого Москва и добивалась, поскольку она не столько страдала под игом, сколько успешно решала свои собственные задачи, опираясь на ордынскую военную мощь. Изменить же положение вещей Московские князья сподобились только тогда, когда все другие русские княжества оказались под рукой Москвы, и она могла больше не опасаться угроз ни с Востока, ни с Запада. Перед нами прекрасный пример абсолютного торжества виртуальности над реальностью: в становлении великорусского национального самосознания громадную роль сыграла не сама Куликовская битва как таковая, а пропагандистский миф о ней, сложенный иерархами православной церкви.

Сразу же возникает вопрос: если Михаил Кругов прав, и князь Дмитрий Иванович Донской оставался верным вассалом золотоордынского хана, то с какой целью через два года после Куликовской битвы Тохтамыш сжег Москву? Ответ звучит следующим образом: когда монгольские войска, посланные на борьбу с Мамаем из других улусов, добрались наконец до Сарая, Тохтамышу нечем было с ними расплатиться, поскольку череда дворцовых переворотов опустошила казну. А Москва от выплаты недоимок за прошлые годы, когда она, пользуясь внутриордынской смутой, не платила дани, откровенно увиливала. Поэтому Тохтамышу не оставалось ничего другого, как послать сибирские и среднеазиатские полки на Москву, чтобы они силой взяли причитающуюся им мзду. Тем самым решались сразу две задачи: с одной стороны, солдаты получали на разграбление богатый город, а с другой — князь Дмитрий Иванович освобождался от задолженности по старым неплатежам. И хотя эта неприглядная история никоим образом не красит Московского князя, в ней нет ничего из ряда вон выходящего: и до Дмитрия, и после него были правители, готовые ценой разорения собственной страны заработать политический или вполне реальный капитал в твердой валюте.

Надо сказать, что ущерб был не очень велик, поскольку из крупных городов пострадали только Рязань и Москва, причем погром практически не затронул князей, бояр и купцов, так как они загодя выехали, имея информацию о предстоящем набеге. Таким образом, по мнению Михаила Кругова, причина похода Тохтамыша и последующая его нелюбовь к Дмитрию Ивановичу коренится не в ордынских интригах, а в традиционной скаредности московских Рюриковичей. По этой же причине Русская Православная Церковь только через 600 лет причислила Дмитрия Донского к лику святых, в отличие, скажем, от Александра Невского.

Что можно сказать о версии Михаила Кругова? Вне всякого сомнения, она гораздо последовательнее, логичнее и убедительнее официальной, но и к ней можно предъявить серьезные претензии, поскольку по крайней мере два ее положения очень и очень уязвимы. Михаил Кругов пишет, что совместное выступление русских князей против Мамая было немыслимо без команды из Сарая. Если бы не жесткий приказ великого хана, Дмитрию Ивановичу никогда бы не удалось подвигнуть своих коллег на такой поступок. Но вся беда в том, что в реальности дело как раз обстояло с точностью до наоборот! На призыв Московского князя не откликнулся буквально никто. Как мы помним, даже его тесть, Нижегородский князь Дмитрий Константинович, и тот оставил просьбу зятя без внимания, не говоря уже о Новгороде, Твери или Рязани. Не явился ни один владетельный князь, и только несколько удельных князьков да вассалы Дмитрия Донского примкнули к москвичам. Да чуть позже присоединились еще четыре князя: два Ольгердовича, Андрей Полоцкий и Дмитрий Корибут Брянский. Как мы видим, все четверо — литвины. Никаких русских князей больше не было и в помине. Так что аргументацию Михаила Кругова приходится пересмотреть. Одно из двух: или никакого приказа из Сарая не поступало, и Дмитрий Иванович действовал на свой страх и риск, или приказ из Орды все-таки был, но Московский князь по каким-то причинам его проигнорировал. Последнее, в рамках концепции Михаила Кругова, крайне сомнительно и начисто разрушает всю его любовно выстроенную версию. Первое же заставляет вернуться к версии официальной, а если мы все-таки хотим рассуждать по Кругову с той только поправкой, что команды из Сарая не было, то остается совершенно непонятным, почему лояльнейший Дмитрий Иванович не обратился за военной помощью в Орду. Ведь он-то прекрасно знал, что имеет дело с самозванцем и сепаратистом!

Второй серьезный минус рассматриваемой концепции — сожжение Москвы Тохтамышем. Согласимся на минуту с Михаилом Круговым в том, что золотоордынский хан действительно решил расплатиться с сибирскими отрядами столь экстравагантным способом. Надо полагать, что это была взаимовыгодная сделка: бояре, купцы да и сам Дмитрий, имея из первых рук надежную информацию о дате набега, заранее покинули город, а монгольские войска сполна получили за труды праведные. Дмитрий Иванович освобождался от старых долгов и не заплатил ни копейки, но и ордынская казна внакладе не осталась. Одним словом, овцы целы и волки сыты, всем сестрам по серьгам. Все, казалось бы, вытанцовывается самым наилучшим образом. К сожалению, безоговорочно принять аргументацию Михаила Кругова нам мешает одно немаловажное обстоятельство. Как мы хорошо помним, к войскам Тохтамыша примкнули нижегородцы и приняли активное участие в грабежах и погромах, да и рязанцы повели себя далеко не самым лучшим образом. Допустить вслед за Михаилом Круговым сделку напрямую между Московским князем и ордынским ханом мы готовы охотно, но вот поверить в то, что и ближайшим соседям обломится при этом жирный кусок, решительно не в состоянии, хотя бы по причине упомянутой скаредности Дмитрия. Если самый влиятельный из русских князей заключает с ордынцами сделку, которая его не красит, он постарается не допустить утечки информации и уж, во всяком случае, на пушечный выстрел не подпустит к Москве ни рязанцев, ни нижегородцев. Так что объяснение грабительского похода 1382 года, предложенное авторским коллективом во главе с Михаилом Круговым, на самом деле таковым не является.

Третий недостаток версии Михаила Кругова роднит ее с официальной. Мы имеем в виду традиционную установку, согласно которой на русские княжества в 1237 году обрушились дикие орды безбожного хана Батыя, разорившие страну до основания. Только если официальная версия исходит из того, что на Руси после монгольского завоевания воцарилось жесточайшее иго, продолжавшееся 240 лет, то Михаил Кругов с соавторами говорит скорее о своеобразном симбиозе Руси и Орды в духе Льва Николаевича Гумилева. Наше мнение по этому поводу читателю уже известно: мы полагаем, что никакие «злые татарове» на Русь не приходили, а события 1237–1241 годов есть нечто иное, как борьба за единоличную власть потомков Всеволода Юрьевича Большое Гнездо.

А теперь давайте обратимся к реконструкции Александра Бушкова, которая нам представляется наиболее убедительной. Если принять за данность, что орды неукротимых степняков, вынырнувшие из глубин Азии и прошедшие огнем и мечом по русским княжествам, есть не что иное, как историософский миф, созданный совокупными усилиями придворных летописцев и их хозяев — московских Рюриковичей, которые всеми правдами и неправдами стремились легитимизировать свои исключительные права на великокняжеский Киевский стол, то картина сразу же значительно упрощается. В середине XII столетия Русь, как мы помним, погрузилась в пучину феодальных усобиц, а первая половина XIII века стала пиком этой кровавой неразберихи. Война всех против всех захлестнула русские земли. Стольный град Киев на протяжении неполных сорока лет (с 1169 по 1204) брали штурмом пять раз, причем трижды — только на протяжении одного 1174 года.

Одним словом, то, что впоследствии назовут татаро-монгольским нашествием, было элементарной междоусобной борьбой за верховную власть. Как мы помним, особенно отличились на этом поприще потомки Всеволода Юрьевича Большое Гнездо — переяславский князь Ярослав Всеволодович и его сын Александр Ярославич по прозвищу Невский. В ходе ожесточенной гражданской войны, сопровождавшейся чудовищными зверствами, отец и сын постепенно прибрали к рукам все русские княжества, сделавшись полновластными хозяевами земли Русской. Александр получил в полное свое распоряжение Киев, а по смерти отца занял великокняжеский стол во Владимире. Оппозиция сломлена, непокорные бояре бьют челом великому князю, а времена кровавых усобиц мало-помалу уходят в прошлое. Уже в годы правления Ивана Калиты, внука Александра Невского, на Руси воцаряются мир и покой. Летопись сообщает: «Сел на великое княжение Иван Данилович, и настал покой христианам на многие лета, и перестали татары воевать русскую землю». И в самом деле, для чего, скажите на милость, Ивану Даниловичу воевать собственную землю, если железной рукой московских Рюриковичей на Руси уже давно наведен твердый порядок? Влияние Московского княжества растет, совершаются все новые и новые территориальные приобретения, и постепенно оно становится самой серьезной политической силой на северо-востоке Руси. И такая идиллия продолжается вплоть до 1380 года.

А в 1380 году на Русские земли вдруг обрушивается злой ордынец Мамай, вознамерившийся «истребить веру христианскую, дабы заменить ее магометанской». По крайней мере именно так трактует события конца XIV века традиционная историческая школа. Если же предположить, что в реальности никаких татар на Руси сроду не бывало, то неплохо бы выяснить, с кем в таком случае столкнулся Дмитрий Иванович на Куликовом поле. Для начала давайте приглядимся к национальному составу Мамаева воинства. Сколько было татар в ордынских рядах? Извольте, огласим, так сказать, полный список: 1) ясы и аланы (то есть православные аланы и осетины); 2) черкасы (то есть казаки или их предки); 3) половцы и печенеги (то есть славяне с примесью тюркского элемента); 4) фряги (генуэзские наемники). Ни одного татарина и близко нет, не говоря уже о монголах. Правда, походя упоминаются некие загадочные «бесермены», но совершенно очевидно, что это всего-навсего расхожий термин, служащий для обозначения супостата вообще, вроде «злых татаровей». Может быть, вы думаете, что мы исподтишка передергиваем карты, намеренно о чем-то умалчивая? Ничуть не бывало. В этом пункте с нами вполне солидарны многие историки, разделяющие традиционные взгляды. Например, Лев Николаевич Гумилев в книге «От Руси до России» пишет, что войска Мамая состояли из поляков, крымцев, генуэзцев (фрягов), ясов и касогов, а финансовую помощь Мамай получал от генуэзцев. Далее Гумилев пишет: «Волжские татары неохотно служили Мамаю и в его войске их было немного».

А теперь давайте посмотрим, кто сражается под началом Дмитрия Ивановича Донского. Оказывается, русское войско «состояло из княжеских конных и пеших дружин, а также ополчения… Конница… была сформирована из крещеных татар, перебежавших литовцев и обученных бою в татарском конном строю русских» (Л. Н. Гумилев. «От Руси до России»). На помощь Мамаю спешил литовский князь Ягайло (он опоздал всего на сутки), а вот союзником Дмитрия принято считать Тохтамыша с войском из сибирских татар. «Москва… продемонстрировала верность союзу с законным наследником ханов Золотой Орды — Тохтамышем, стоявшим во главе волжских и сибирских татар» (там же). Вслед за летописными источниками мы привыкли именовать армию Мамая ордой, но при ближайшем рассмотрении вдруг оказывается, что и русские полки сплошь и рядом называются точно так же. Открываем знаменитую «Задонщину», воспевающую подвиги князя Дмитрия: «Чему ты, поганый Мамай, посягаешь на Рускую землю? То тя била Орда Залеская». Напомним читателю, что Залесская (Залеская) земля есть не что иное, как Владимиро-Суздальская Русь. Так где же, в конце концов, начинаются татары и кончаются русские? Все смешалось в доме Облонских на этом проклятом Куликовом поле.

Между прочим, имеет смысл присмотреться к древнерусским миниатюрам, посвященным Куликовской битве. Например, на миниатюрах из Лицевого свода XVI века при всем желании невозможно отличить татарина от русского. Противоборствующие стороны выглядят как близнецы-братья. Они одинаково одеты, одинаково вооружены и даже головные уборы у них похожи как две капли воды.

Таким образом, даже традиционный подход к событиям XIV века не дает ровным счетом никаких оснований безапелляционно утверждать, что на Куликовом поле схлестнулись в смертельной схватке татары и русские. Ордынцы Мамая и дружинники Дмитрия перемешаны настолько, что говорить о пришельцах-захватчиках и патриотах-россиянах как-то даже и неловко. Нам осталось сделать один-единственный, самый последний шаг. Стоит только предположить, что Куликовская битва была очередным витком междоусобной борьбы за Московский престол, как все сразу же встает на свои места. В ходе гражданских войн XIII века и последующего собирания земель Владимиро-Суздальская Русь и наследовавшее ей Московское княжество стали первыми среди равных, добившись подавляющего преимущества по всем направлениям. Москва сделалась самой влиятельной политической силой на Руси. Оппозиция была смята и побеждена, но не разгромлена до основания. Угроза сепаратизма и дворцовых переворотов продолжала висеть над Москвой, подобно дамоклову мечу. И взрыв не заставил себя долго ждать.

События на Куликовом поле можно рассматривать как пик противостояния Севера и Юга. Под Севером мы здесь понимаем прежде всего Московское княжество, а под Югом — оппозиционеров и сепаратистов, не смирившихся с гегемонией Москвы. Москва, по всей видимости, была излишне оптимистична и переоценила прочность своего положения, чем не преминули воспользоваться другие претенденты на Московский престол. К 1380 году страсти накалились до предела, что и привело к очередной гражданской войне. Князья Южной Руси двинулись на Москву. В известном смысле можно говорить о борьбе за власть над всей Русью двух династий — новой, в лице потомков Александра Невского, и старой, имевшей ничуть не меньше прав на великое княжение. Во всяком случае, Мамай, возглавивший силы Юга, эти права, похоже, имел, что мы и постараемся сейчас доказать.

О национальном составе русских и татарских войск, встретившихся на Куликовом поле, мы уже рассказали. Напомним читателям еще раз о том, что соседи бросили князя Дмитрия на произвол судьбы. Ему не помогли не только Новгород, Тверь или Рязань, но даже его родственник, Нижегородский князь Дмитрий Константинович. А это означает, что ни один из владетельных князей не рассматривал предприятие Дмитрия Ивановича как общерусское дело. Похоже, соседи прекрасно понимали, что прав у Московского князя не больше, чем у Мамая, поэтому и заняли позицию вооруженного до зубов нейтралитета. Если бы ордынский поход угрожал всем без исключения русским землям, а не единоличной власти Дмитрия, то совершенно невозможно себе представить, чтобы от него отвернулись решительно все. По крайней мере, на Руси такого не бывало ни до, ни после Куликовской битвы.

Заслуживает всяческого внимания и беседа преподобного Сергия Радонежского с князем Дмитрием. Дело в том, что история с живейшим участием церкви и благословением Московского князя «на бой кровавый, святой и правый» имеет более позднее происхождение, а из летописных источников нам известно, что сначала Сергий уговаривал Дмитрия уступить татарским требованиям. Скажите на милость, уважаемые читатели, разве мог подобным образом, да еще публично, повести себя православный священник, если бы целью Мамая в действительности было упразднение христианской веры и замена ее на магометанскую? Очевидно, преподобный Сергий тоже хорошо знал, что претензии у Мамая к Дмитрию совсем иного свойства.

Двигаемся дальше. Из хроник известно, что Московский князь взял с собой в поход десять купцов-сурожан, имевших торговые представительства в крымском городе Суроже (современный Судак), колонии генуэзцев. В. Н. Татищев полагал, что сурожские купцы финансировали поход Дмитрия. Авторы «Другой истории Руси» разделяют точку зрения русского историка. Но если обратиться к летописным источникам, дело предстает совсем в другом свете. Хронист специально уточняет, что купцов взяли для того, чтобы они «рассказали в дальних странах, как люди знатные», то есть рассказали о грядущей битве с Мамаем. Нелепая какая-то вытанцовывается история. Неужели в других странах и без того не узнали бы, кто с кем сражался и кто победил? Зачем из-за такого пустяка тащить за собой специальных людей? Вы только представьте себе на минуту: занятых людей отрывают от серьезного дела, приказывают собраться в 48 часов и выступить в поход с княжеским войском, а потом рассказать без утайки, чем на Куликовом поле дело кончилось. Бред какой-то.

А если все-таки не бред? Если на мгновение допустить, что Дмитрия занимает не исход битвы как таковой, а нечто совсем другое? Ведь согласно нашей реконструкции у Мамая на московское княжение прав не меньше, чем у Дмитрия. Кроме того, не исключено, что на российских просторах есть и другие силы, не стесняющиеся высказывать соответствующие претензии. То есть у Мамая есть своя правда, у Дмитрия — своя, а у кого-то еще — и вовсе третья. В этой ситуации Московский князь крайне заинтересован, чтобы «мировая общественность» узнала именно его версию событий, что автоматически означает, что существуют иные, неправильные (с точки зрения Москвы) версии. Сражение еще даже не началось, а Дмитрий уже подготовил людей, готовых о нем поведать, так сказать, urbi et orbi, ибо опасается, что хождение может получить версия ему невыгодная. Как иначе можно объяснить присутствие в войске московского князя серьезных людей с весом и репутацией, которые должны рассказать все как следует? Похоже, хитроумный московит загодя позаботился о пропагандистском обеспечении своего предприятия.

Между прочим, денежную сторону дела при этом выкидывать за борт нет никакой необходимости. Одно другому ничуть не мешает. Поражение Москвы наверняка не лучшим образом отразилось бы на бизнесе купцов-сурожан, поэтому они вполне могли финансировать проект Дмитрия.

Еще загадочнее история, приключившаяся с иеромонахом Даниилом. В рамках традиционной версии она вообще не имеет никакого разумного объяснения. Упомянутый иеромонах долго служил при храме в Орде, на дух не выносил Дмитрия Ивановича и яростно с ним спорил. Причиной этой затянувшейся тяжбы стало стремление Московского князя назначить митрополитом всея Руси своего собственного кандидата — протопопа Митяя, что Даниила, разумеется, решительно не устраивало. А вот затем происходит странное. Задолго до Куликовской битвы Даниил оставляет Орду и поселяется в Троице-Сергиевой лавре, где сразу же занимает жесткую и последовательную антиордынскую позицию. Развернув кипучую проповедническую деятельность, он призывает князей забыть старые обиды, прекратить распри и выступить единым фронтом против ненавистной Орды. Было бы логично предположить, что такой несгибаемый борец за правое дело примет живейшее участие в готовящемся походе и займет в стане Дмитрия подобающее ему место.

Однако наш иеромонах неожиданно проделывает головокружительный финт. Когда полки Дмитрия Ивановича приходят на Куликово поле, Даниил странным образом вдруг обнаруживается в свите великого князя литовского Ольгерда, который изо всех сил спешит на помощь безбожному хану Мамаю. Прямо перекати-поле какое-то, а не иеромонах. Сторонники классической версии растерянно разводят руками, не в силах объяснить метания святого отца. А если на минуту предположить, что войско Дмитрия как раз и есть Орда? Или, если выразиться определеннее, тоже Орда? В книге «А был ли мальчик?» мы немало места уделили происхождению этого слова и пришли к выводу, что «орда» — понятие емкое и весьма многозначное. Оно переводится как «стан», «военный лагерь», «множество», «большое войско» и т. д. В «Задонщине» рать Дмитрия Ивановича, как вы помните, прямо названа Залесской Ордой. Если дело обстоит именно таким образом, то картина существенно проясняется. Историки безо всяких на то оснований почему-то считают, что Московский князь сражался на Дону за торжество православной веры против магометанина Мамая. Если же слово «орда» означает всего-навсего «войско», а Куликовская битва — династические разборки, «спор славян между собою», по меткому выражению поэта, то поведение иеромонаха Даниила получает вполне разумное объяснение. Мамай, возглавивший антимосковскую коалицию, имел точно такие же права на московское княжение, как и Дмитрий, и православному священнику было совсем не зазорно прибиться к его лагерю из каких-то неведомых нам политических соображений. Более того, этих самых прав у Мамая, возможно, было даже ощутимо больше, поскольку летописи сообщают о князьях и боярах в его войсках. А вот Дмитрия сопровождают разбойники: «…некий муж, именем Фома Кацибей, разбойник, поставлен был в охранение великим князем на реке…» Тогда и резоны преподобного Сергия, отговаривавшего Московского князя от похода на Дон, становятся более чем понятны…

Между прочим, версия о магометанстве Мамая серьезных документальных подтверждений не имеет. Процитируем в очередной раз «Сказание о Мамаевом побоище»: «Безбожный же царь Мамай, увидев свою погибель, стал призывать богов своих: Перуна и Салавата, и Раклия, и Хорса, и великого своего пособника Магомета». Магомет, как видим, оказался на последнем месте, а вот Перун с Хорсом — это древние славянские боги, да и Раклий, по некоторым данным, просто-напросто другое имя Семаргла, языческого божества Древней Руси. Кто такой Салават, неведомо, но уж точно не мусульманский святой. Мамай, между прочим, назван в этом фрагменте царем, а отнюдь не ханом. Заодно отметим, что казак Мамай — один из любимых героев украинского фольклора, да само это имя нередко встречается у запорожских казаков. «Сказание о Мамаевом побоище» — документ вообще весьма любопытный, хотя и сочиненный через много лет после Куликовской битвы. Александр Бушков в книге «Россия, которой не было» приводит из него интересные выдержки. Собираясь в поход на Русь, Мамай говорит: «Я не хочу так поступать, как Батый, но когда приду на Русь и убью князя их, то какие города наилучшие достаточны будут для нас — тут и осядем, и Русью завладеем, тихо и беззаботно заживем». И далее: «Пусть не пашет ни один из вас хлеба, будьте готовы на русские хлеба». Не правда ли, мило? Оказывается, подданные степняка Мамая занимаются землепашеством. Да в конце-то концов, кто же они, эти загадочные татары (среди которых ни одного татарина нет), привечающие православных попов и поклоняющиеся языческим древнерусским богам, — земледельцы или скотоводы-кочевники?

Итак, что мы имеем в итоге? Если Мамай представлял людей, имеющих законные права на Московский престол, или сам обладал такими правами, то все нелепости ортодоксальной трактовки событий конца XIV столетия разрешаются весьма просто. Теперь понятно, почему другие русские князья оставили Дмитрия на произвол судьбы, почему преподобный Сергий Радонежский отговаривал его от похода на Дон, почему Мамай окружен князьями и боярами, а в его ставке вдруг оказывается русский священник, почему в войске Мамая нет татар, почему, наконец, его подданные сеют хлеб и пашут землю. Одним словом, никакие это не кочевники-степняки, а типичные оседлые земледельцы, причем славяне по преимуществу. Некоторое недоумение может вызвать длинный перечень языческих божеств, но, по большому счету, и здесь нет ничего странного. Во-первых, пережитки язычества на Руси сохранялись очень долго — по некоторым данным, вплоть до начала XIX века, а в описываемую эпоху православное христианство затронуло только самую верхушку русского общества. Во-вторых, нельзя исключить, что события на Куликовом поле были последней попыткой приверженцев старой веры упразднить на Руси христианство и возродить славянский языческий пантеон. Как бы там ни было, но одно можно сказать совершенно определенно: официальная версия, трактующая Куликовскую битву как борьбу русского народа за освобождение от проклятого ордынского ига, не выдерживает самой элементарной критики. Имеющиеся в нашем распоряжении факты делают эту идиллическую картину абсолютно недостоверной. Вероятнее всего, коалиция южнорусских князей в конце XIV века предприняла попытку сковырнуть ненавистных московских Рюриковичей и утвердиться на великокняжеском престоле. Реакция на эти события новгородцев, тверичей, рязанцев и нижегородцев, не поддержавших Дмитрия, свидетельствует о том, что претензии южан на московское великое княжение были отнюдь не беспочвенны. По всей видимости, Юг имел совершенно законное право на власть над всей Русью.

В свете вышеизложенного давайте еще раз обратимся к разорению Москвы ханом Золотой Орды Тохтамышем в 1382 году. Когда Дмитрий узнал о приближении татар, он бросил город на произвол судьбы и выехал сначала в Переславль, а затем в Кострому. Вслед за ним из Москвы бежали великая княгиня Евдокия, супруга Дмитрия, глава Русской Православной Церкви митрополит Киприан и некоторые бояре. Татары ворвались в город, разграбили его до основания и учинили жуткую резню. Примерно так излагает события 1382 года классическая версия. Стремясь оправдать неприглядное поведение Дмитрия, историки утверждают, что иначе он поступить не мог, поскольку сил для отражения внезапного удара в Москве было все равно недостаточно, и он выехал в Кострому для сбора рати. Как хотите, но на наш взгляд, отъезд великого князя в столь трудный для родного города момент больше похож на обыкновенное бегство. А если вспомнить поведение Дмитрия на Куликовом поле, когда он переоделся в доспех простого ратника, то возникают серьезные сомнения по поводу его личного мужества. Но не будем ставить это лыко в строку московскому князю, а лучше посмотрим, как события развивались дальше.

В Москве при приближении татар вспыхивает бунт. Простонародье громит боярские и купеческие дома, взламывает винные погреба, убивает и грабит. Великую княгиню еще кое-как из города выпустили, но забрать с собой драгоценности и казну не разрешили. Бояр, стремившихся выехать из Москвы, забрасывали камнями и избивали. Вволю пограбив, собрались на вече и провозгласили воеводой литовского князя Остея, неведомо как оказавшегося в городе. Между прочим, Никоновская летопись называет его внуком Ольгерда, а Литва в те годы, напоминаем читателям, была злейшим врагом Москвы. Не менее интересно и то обстоятельство, что митрополит Киприан поехал вовсе не к Дмитрию в Кострому, а умчался в Тверь, опять же вечную соперницу Москвы. После этого в город, уже основательно пожженный и разграбленный, врываются татарские войска, к которым по пути присоединились нижегородцы.

Но вот Дмитрий наконец закончил сбор рати и выступил в поход. Быть может, вы полагаете, что всей своей свежей силой он обрушился на безбожных татар, вырезавших его стольный град? Ничуть не бывало. Тохтамыша Дмитрий даже не пытается преследовать, а идет прямиком на Рязань. Историки объясняют, что Московский князь хотел отомстить Олегу Рязанскому, который указал татарам броды на Оке. Воля ваша, но картина получается какая-то уж очень нелепая. Поредевшие и обремененные добычей войска Тохтамыша откатились от Москвы, а Дмитрий, во главе отборной дружины, не прилагает ни малейших усилий, чтобы догнать измотанного боями неприятеля. Пусть Олег Рязанский предатель, но неужели нельзя разобраться с провинившимся князем потом? Наконец, если уж на то пошло, то куда серьезней вина примкнувших к татарам нижегородцев, которые приняли в грабежах и резне живейшее участие. Мстительный Дмитрий в первую голову должен был наказать мятежный Нижний Новгород.

Неувязок в это путаной истории столько, что закрадывается крамольный вопрос: а был ли мальчик? Стоит только в очередной раз отказаться от вездесущих татар, как картина решительно упрощается. В Москве вспыхивает бунт, но направлен он не против бояр, уносящих ноги из города, а против самого князя Дмитрия. Можно сказать и определеннее: московские события 1382 года — это даже не стихийный бунт, а тщательно спланированный заговор, во главе которого стоят Рязань, Тверь и Литва, да и Нижний в стороне не остался. Все загадочные события сразу же получают простое и естественное объяснение. Воеводой избирают чужака-литовца. Митрополит Киприан едет не куда-нибудь, а в Тверь, где на Москву уже давно поглядывают весьма косо. Между прочим, в летописях имеется интересное сообщение, связанное с бегством Киприана. Рассказывается, что почти сразу после этого между митрополитом и Дмитрием возник серьезный конфликт, и Киприан надолго перебрался в Киев, а Киев в ту пору, как известно, находился под властью литовских князей.

Поскольку Тохтамыш в нашей реконструкции не более чем фикция, то штурм Москвы есть не что иное, как жестокое подавление восстания войсками князя Дмитрия, а смысл его последующих маневров теперь полностью проясняется. Преследовать татар он не спешит (да и как можно преследовать пустое место?), а, не долго думая, обрушивается на Рязань, где окопались заговорщики. Историки чуть ли не в один голос говорят, что после сожжения Москвы Тохтамышем Рязань и Тверь отказались признавать старшинство Дмитрия, каковой факт прекрасно укладывается в нашу схему. Совершенно очевидно, что мы имеем дело с очередной попыткой сепаратистского выступления, которая, по всей видимости, увенчалась успехом. А начало этой акции неповиновения было положено московским восстанием 1382 года. Напоследок процитируем Г. В. Вернадского: «…из персидских источников известно, что в 1388 году русские войска составляли часть великой армии Тохтамыша». Вот такие пироги, уважаемые читатели. Откровенно говоря, мы будем не особенно удивлены, если вдруг неожиданно выяснится, что хан Золотой Орды Тохтамыш и великий Московский князь Дмитрий Иванович Донской — это одно и то же лицо.

Разумеется, автор этих строк не настолько самонадеян, чтобы полагать, будто ему удалось расставить все точки над «i». В меру своих скромных способностей мы постарались наглядно продемонстрировать, что реконструкция событий далекого прошлого сопряжена с огромными трудностями, и если нам удалось донести до читателей эту простую истину, то мы считаем свою задачу выполненной. Будь на то наша воля, мы бы предуведомляли каждое историческое сочинение аннотацией примерно следующего содержания: редакция предупреждает, что всякая историческая реконструкция неполна и приблизительна, и допускает иные прочтения и подходы.

Это смутное смутное время

Под Смутным временем на Руси принято понимать насыщенный разнообразными событиями непродолжительный исторический период от смерти сына Ивана Грозного Федора Иоанновича в 1598 году до воцарения первого Романова (Михаила Федоровича) в 1613. За эти 15 лет на русском престоле успели посидеть Борис Годунов, его сын Федор Борисович, Лжедмитрий I и Василий Шуйский. Лжедмитрий II (знаменитый Тушинский вор) взять Москву не сумел, но изрядно потрепал нервы боярам, простояв на ближних подступах к столице в течение года. Дальше события развивались стремительно. Когда бездарного интригана Шуйского в июле 1610 года сбросили наконец с трона и насильно постригли в монахи, боярская дума обратилась к польскому королю Сигизмунду, заявив, что согласна избрать русским царем королевича Владислава. Между прочим, среди присягнувших Владиславу был и будущий царь Михаил Романов. Дело закончилось тем, что польский гетман Ходкевич захватил Москву, а Русское государство окончательно развалилось на удельные земли, управляемые крайне сомнительными личностями. Кроме поляков в Москве и так называемого Ярославского ополчения под командованием князя Пожарского и торгового человека Кузьмы Минина, по святой Руси гуляли казацкие атаманы Заруцкий и Трубецкой, а во Пскове и Астрахани укрепились невесть откуда вынырнувшие еще два Лжедмитрия — Третий и Четвертый. На севере хозяйничал разграбивший Новгород авантюрист Делагарди во главе отряда шведских кондотьеров. Вся эта разномастная публика ощущала себя полновластными суверенами, издавала указы, карала и миловала по своему усмотрению и жаловала сподвижников землями. А вдоль больших дорог хаживали никому не подконтрольные ватаги так называемых «шишей», грабивших и резавших всех подряд. Все воевали против всех. Поля зарастали сорной травой, пустели грады и веси, а народ разбегался неведомо куда. Казалось, наступал конец света. В конце концов Минин с Пожарским во главе народного ополчения вышибли из Москвы поляков (среди которых решительно преобладали немецкие наемники), а Земский Собор абсолютным большинством голосов избрал на царство 16-летнего Михаила Федоровича Романова, сына Федора Никитича Романова — бывшего митрополита ростовского Филарета и двоюродного брата царя Федора Иоанновича. Но долгожданный мир на Руси не воцарился: военные действия против поляков и шведов продолжались еще пять лет, до Деулинского перемирия 1618 года.

В наши задачи не входит обстоятельный разбор всех перипетий великой российской Смуты, так как это заняло бы слишком много места. Посему мы ограничимся рассмотрением ключевых эпизодов той непростой эпохи — восшествием на престол первого Самозванца и путаных политических интриг митрополита Филарета — фигуры загадочной, неоднозначной и чрезвычайно влиятельной. Но сначала необходимо вскрыть причины небывалого разора и безвластия, постигшего многострадальную Россию в начале XVII столетия.

Вне всякого сомнения, прологом к Смуте стало почти сорокалетнее правление Ивана Васильевича IV Грозного с его кошмарной опричниной, бездарной Ливонской войной и настоящим геноцидом собственного народа. Надо сказать, что XV–XVI века русской истории — это время, когда все население огромной страны, включая родовитую аристократию, постепенно превращалось в холопов государевых. Еще при деде Ивана Грозного, Иване Васильевиче III, позорная торговая казнь — битье кнутом — стала повсеместным явлением: теперь от нее не были избавлены ни духовные особы, ни богатые вельможи, ни князья. Допросы сопровождались жуткими пытками. Самовластие Ивана росло день ото дня — почтенный боярин в государевых глазах был таким же быдлом, как самый последний смерд. Историк Н. И. Костомаров пишет: «Возвышая единовластие, Иван не укреплял его чувством законности. По произволу заключил он сначала в тюрьму сына, венчал на царство внука, потом заточил внука и объявил наследником сына; этим поступком он создал правило, что престол на будущее время зависит не от какого-нибудь права, а от своенравия лица, управляющего в данное время государством…»

При Иване Грозном процесс превращения свободных людей в бесправных слуг и холопов государевых близился к окончательному завершению. Австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн, дважды посещавший Московию уже в XVI столетии (при Василии III), свидетельствует: «Властью, которую он (Московский князь. — Л. Ш) имеет над своими подданными, он далеко превосходит всех монархов мира. Всех одинаково гнетет он жестоким рабством… Все они называют себя холопами, то есть рабами государя…» Другие иностранцы рассказывают, что боярин и последний крестьянин равны перед ним и одинаково безответны перед его волей: «Никто из подданных, как бы он ни был высоко поставлен, не смеет противоречить воле государя или не соглашаться с его мнением; подданные открыто говорят, что воля государя — Божия воля, и государь — исполнитель воли Божией». А ведь совсем под боком неподвижного Московского царства лежали Литва и торговый Новгород с его древними вечевыми традициями. Стоило только бесправному и унижаемому на каждом шагу «холопу государеву» пересечь литовскую границу, как он сразу же преображался в гордого шляхтича, имеющего право отправлять посольства к иностранным дворам и открыто высказывать претензии королю в лицо.

При Иване Грозном волна свирепого первобытного зверства захлестнула страну. Людей сажали на кол, жарили на сковородах, травили медведями, резали по суставам, варили в котлах и перетирали специальными веревками. Больная фантазия полубезумного царя не знала границ. Н. И. Костомаров пишет: «…на Красной площади поставлено было 18 виселиц и разложены разные орудия казни: печи, сковороды, острые железные когти („кошки“), клещи, иглы, веревки для перетирания тела пополам, котлы с кипящей водой, кнуты и пр. Народ, увидев все эти приготовления, пришел в ужас и бросился в беспамятстве бежать куда ни попало. Купцы побросали в отворенных лавках товар и деньги». Когда на площадь вывели триста осужденных, она была совершенно пуста. Царю это не понравилось, и он приказал насильно согнать народ на площадь. Изобретательный Иван едва ли не каждому осужденному придумал особую казнь: одних рассекали на части, подвесив вверх ногами, других попеременно обливали холодной и кипящей водой, так что кожа сходила чулком, и т. п. Говорят, царь смеялся до слез, глядя на мучения своих жертв.

В декабре 1564 года начался опричный террор. Царь-батюшка зело прогневался на бояр, детей боярских, дворян, приказных людей, духовенство — на всех, одним словом, и уехал в Александровскую слободу. Идея опричнины незамысловата: вся территория Московского царства отныне разделялась на земщину, где продолжали действовать прежние органы власти, и на опричнину (все, что опричь земщины, то есть кроме нее), где правит царь собственной персоной. В опричнину в основном отошли земли, где располагались вотчины бояр и князей. Таким образом, был окончательно поставлен крест на остатках самоуправления, и вся жизнь Московского царства попадала под тотальный государственный контроль. Проводником этого контроля стало опричное войско «кромешников», набранное из верных царю людей, среди которых были и родовитые бояре-карьеристы, и всякий полууголовный сброд.

Советские историки предпочитали не упоминать обо всех этих неаппетитных деталях, толкуя о процессах централизации и борьбе царя с боярской оппозицией. Товарищ Сталин, например, с полным одобрением относился к деятельности Ивана и любил посокрушаться: «Недорубил Ивашка, недорубил…» Да и сегодня нередко можно прочитать, что число погибших в годы опричного террора не превышает трех-четырех тысяч человек, в то время как в просвещенной Европе истребили около 100 тысяч гугенотов. Спору нет, в тот жестокий век всюду было несладко, но только в России могли в два счета извести абсолютно любого, ничуть не озаботившись его социальным статусом. И потом, откуда вообще взялась эта странная цифра — 3–4 тысячи человек? Достоверно известно, что Иван Грозный уничтожил 3 тысячи одних только бояр и князей, а общее число жертв колеблется, по разным оценкам, от 70 до 200 тысяч. Причем следует иметь в виду, что это прямые жертвы опричного террора, то есть те, кого непосредственно пытали и убивали. Между тем непосильные налоги в годы Ливонской войны (1558–1583) и насильственный вывоз крестьян опричниками из земель опальных бояр привели к массовым побегам, чудовищному разорению, голоду и мору. Имеются основания полагать, что от голода и болезней умерло никак не меньше миллиона человек. Если же принять во внимание, что население Московского царства в ту пору не превышало 4–5 миллионов, эти цифры говорят сами за себя.

О каких 3 тысячах может вообще идти речь, если в одном только Новгороде истребили людей без счета? Как известно, богатый и самостоятельный торговый Новгород был у Ивана костью в горле, и православный царь-батюшка расправился с горожанами с исключительной жестокостью. Послушаем Н. И. Костомарова: «Вслед за тем Иван приказал привести к себе в Городище тех новгородцев, которые до его прибытия были взяты под стражу. Это были владычные бояре, новгородские дети боярские, выборные городские и приказные люди и знатнейшие торговцы. С ними вместе привезли их жен и детей. Собравши всю эту толпу перед собой, Иван приказал… раздевать их и терзать „неисповедимыми“, как говорит современник, муками, между прочим, поджигать их каким-то изобретенным им составом, который у него назывался „поджар“; потом он велел измученных, опаленных привязывать сзади к саням, шибко везти вслед за собой в Новгород, волоча по замерзшей земле, и метать в Волхов с моста. За ними везли их жен и детей; женщинам связывали назад руки с ногами, привязывали к ним младенцев и в таком виде бросали в Волхов; по реке ездили царские слуги с баграми и топорами и добивали тех, которые всплывали. „Пять недель продолжалась неукротимая ярость царева“, — говорит современник». По некоторым данным, за пять недель кровавых Ивановых забав было уничтожено не менее 40 тысяч новгородцев. И нелепо сравнивать этот кошмар с Варфоломеевской резней или ужасами Тридцатилетней войны: на войне случается всякое, а тут монарх безжалостно истребляет десятками тысяч своих собственных, абсолютно лояльных подданных.

А вот с внешними врагами у царя Ивана все получалось далеко не так гладко, как с внутренними. Изрядно трусоват был наш затейник и мало преуспел на военном поприще. Его опричная гвардия «кромешников» была зело горазда сажать пленных на кол и насиловать девиц, а вот сражаться в чистом поле — извини-подвинься. Ливонскую войну Иван бесславно проиграл. Поначалу дела у московитов продвигались неплохо, но как только королем Речи Посполитой стал трансильванский господарь Стефан Баторий, человек энергичный, решительный и вдобавок блестящий полководец, все сразу же пошло вразнос. Ливонию Иван потерял, а Баторий требовал еще 400 тысяч червонцев контрибуции. Малодушие царя возмутило даже его противника. Сохранилось резкое письмо, направленное Стефаном Баторием царю Ивану, где он, в частности, пишет: «И курица защищает от орла и ястреба своих птенцов, а ты, орел двуглавый, прячешься». Итоги Ливонской войны были для России форменной катастрофой. Население за 30 лет сократилось почти на четверть, в стране разразился голод, многие города обезлюдели совершенно, и даже население Москвы уменьшилось втрое.

Страницы: 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

Через медиума умершие Классики — Блок, Мандельштам и Цветаева (а также другие) заявляют свои «авторс...
Древнее пророчество гласило – царская дочь будет править всеми землями Нира!...
Объявляется белый танец специально для капитана милиции Дарьи Шевчук, по прозвищу Рыжая. Дама пригла...
Никто не знает, откуда берутся книги серии «Проект Россия». Неведомый источник продолжает хранить мо...
Галина Щербакова – писатель, давно известный и любимый уже не одним поколением читателей. Трудно не ...
О чем бы ни писала Щербакова, все ее «истории» воспринимаются очень лично и серьезно. Как будто кажд...