Зимняя сказка Хелприн Марк

– Ничего. Просто я никогда ничего не ломал.

– Ты серьезно? Что до меня, то у меня переломаны все кости. Как-то я забыл закрепить веревку и разом сломал себе шестнадцать костей! А когда мы ходили по Большому каньону, я понадеялся на репшнур, который был не толще шнурка, и пролетел сначала сорок футов, а потом, когда этот самый репшнур оборвался, еще триста пятьдесят футов!

– Как же ты после этого выжил?

– Я падал с уступа на уступ.

Они вышли на берег кристально чистого, узкого и длинного, словно река, озера. На дальнем берегу примерно в миле от них виднелась железная дорога. Джесси тут же заявил, что они смогут преодолеть озеро вплавь, добавив, что озеро это является геотермальным и потому вода его никогда не бывает холодной. Хардести с сомнением потрогал воду рукой.

– Все дело в том, что ты находишься на его краю! – вскричал Джесси. – Любой дурак знает, что геотермальные озера прогреваются со дна. Именно там происходит наиболее интенсивный теплообмен. Наличие нескольких тонн охлажденного термального агента вызывает ионную тепловую волну, связанную с толлопсоидной областью центрального сегмента глубинной части. Интерферограмма атмосферных температурных влияний определяет структуру гаплоидной решетки поверхностных потоков, замкнутых осциллирующим тороидальным поясом, характеристики которого определяются степенью инвертированности поверхностно-активных алкалоидов, на которую, в свою очередь, влияет изменение концентрации десиканта, связанное с недостаточным выщелачиванием!

– И все-таки мне кажется, нам следует его обойти, – осторожно предложил Хардести.

– Это невозможно. Дорога идет даже не по касательной к озеру. Она подходит с северо-запада и тут же уходит на северо-восток. Строители сделали этот крюк только для того, чтобы доливать воду в бойлеры паровых двигателей. Длина озера составляет около пятидесяти километров, мы же находимся сейчас в центральной его части. В любом случае нам придется переправляться через впадающую в озеро реку, верно? А вдруг там будет сильное течение, а?

На сей раз доводы Джесси показались Хардести вполне разумными. Они решили переправиться через озеро на плоту, постройка которого казалась им простым делом.

Вскоре Джесси подтащил к берегу несколько тяжелых бревен, рядом с которыми он казался маленьким дикобразом.

– Слишком плотная древесина. Такой плот нас не выдержит.

– Плотная древесина? Ха! Да это же горная бальзамическая сосна! Ее используют даже для отделки дирижаблей! Если мы сделаем из нее плот, мы сможем отправиться на нем хоть в кругосветное путешествие!

Друзья связали бревна репшнуром и оттолкнули плот от берега. Увидев, что он камнем пошел ко дну, они решили перебираться на противоположный берег вплавь. Солнце уже клонилось к горизонту, но это их нисколько не пугало, поскольку они смогли бы обсохнуть и согреться возле костра, несмотря на то что Джесси заявил, будто древесина бальзамической сосны не подвержена процессу горения.

Связав одежду в узлы и положив их на рюкзаки, они приготовились к заплыву. Теоретически промокнуть должна была только нижняя часть их поклажи. Теория оправдывала себя только в течение первых десяти минут. К тому времени, когда они доплыли до середины озера, вещи промокли уже насквозь. Кстати сказать, озерная вода оказалась ничуть не теплее горного ручья в январскую полночь. Чем сильнее они замерзали, тем больше речь Джесси напоминала столкновение на полном ходу учебника физики и предвыборного пустословия.

– Если приложить теорему Гаусса – Бонне к многочленам Тодда, – подытожил он свои умозаключения, – мы поймем смысл тензорных функций, используемых в дифференциальной топологии высоких порядков. Когометрическое аксиальное вращение при неадиабатическом восходящем потоке является следствием случайных процессов, влияющих на равновесные трансляционные агрегаты, от которых во многом зависят термодинамические характеристики транзакционной плазмы, претерпевающей изменения, характеризуемые отрицательной энтропией.

– Заткнулся бы ты лучше, – угрюмо буркнул в ответ Хардести, поставив тем самым точку в этом долгом и мучительном разговоре.

Джесси не открывал рта до тех пор, пока козлы, сооруженные им возле костра для просушки одежды, не развалились и его пурпурные панталоны не упали прямо в огонь. Он сделал себе нечто вроде новогвинейского гульфика, использовав для этого репшнур и пустую бутылку из-под «Доктора Пеппера», после чего стал расхваливать свое экстравагантное одеяние, живо напоминая дизайнера с Седьмой авеню, представляющего новую линию одежды:

– Очень даже удобно. На твоем месте я бы обзавелся такой же штукой.

Часа через два после того, как погас костер, озеро заволновалось, почувствовав приближение грохочущей махины, катившейся по рельсам на сотнях стальных колес. Джесси и Хардести тут же заняли места в удобном полувагоне, в котором они собирались добраться до Йеллоустона. Через двадцать четыре часа они спрыгнули с поезда, шедшего куда-то в Монтану или в Канаду, и пошли пешком, пока им не преградила путь большая река, которая вполне могла оказаться самим Йеллоустоном.

Взглянув на плывущие по небу тучи, Хардести сказал:

– Я думаю, через реку мы будем переправляться уже завтра. Хорошо бы найти какое-нибудь укромное местечко, иначе мы опять промокнем насквозь.

– Промокнем?! С чего это ты взял? Похоже, ты давненько не бывал в горах! Дождя сегодня не будет, уж можешь мне поверить на слово! – Он посмотрел на наползавшие с севера огромные тучи. – Через пять минут небо опять прояснится. Мы можем спать спокойно.

– Не знаю, не знаю…

– Неужели ты мне не веришь?

Стоило им уснуть, как раздался гром такой ужасающей силы, что они разом вскочили на ноги. Молнии разили направо и налево, круша огромные деревья. И без того полноводная и грозная река превратилась в ревущий стремительный поток. Дождь лил с такой силой, что впору было захлебнуться.

– Следуй за мной! – пробулькал Джесси.

– Это еще куда?

– Я знаю, где мы сможем спрятаться от дождя! Я сразу приметил это местечко!

Они стали подниматься по раскисшему склону одного из окрестных холмов и вскоре оказались возле входа в пещеру.

– Я дальше не пойду, – запротестовал Хардести, не сбавляя при этом шага.

– Почему? Здесь мы будем чувствовать себя в полной безопасности.

– Я всегда ненавидел пещеры. Не забывай, что я итальянец.

– Идем, идем. Я здесь, похоже, уже бывал. Если мне не изменяет память, некогда здесь жил отшельник, оставивший после себя пару перин, мебель, лампы и кучу припасов.

– Послушай, – сказал Хардести, входя под своды пещеры, – давай останемся здесь.

– Ну уж нет. Мы пойдем в келью отшельника.

– А как же летучие мыши?

– Западнее реки Платт летучих мышей не бывает.

– Это неправда! Я их даже в Сан-Франциско видел.

– Ну, значит, их не бывает восточнее Фресно.

Минут двадцать друзья шли в полном мраке по тайным тропам подземного мира с их незримыми ручейками и леденящими кровь шорохами. Стены туннеля неожиданно расступились, и они оказались в огромной подземной пещере. Теперь они могли идти в любую сторону, не встречая серьезных препятствий. Время от времени им приходилось переходить вброд небольшие теплые речушки, в водах которых плавали стайки светящихся созданий. Эти странные рыбки, помигивавшие тысячами призрачных огоньков, казались участниками огромной армии, готовившейся к дальнему походу. Скопления огоньков, то и дело менявших свою яркость и конфигурацию, направлялись к далекой таинственной цели.

В течение нескольких часов или, быть может, дней Хардести и его провожатый бродили среди светящихся потоков, поскольку Джесси напрочь забыл дорогу к обители отшельника. В пещере, объятой кромешным мраком, они любовались беззвучной и неспешной игрой разноцветных лент. Подобно чарующим музыкальным созвучиям разноцветные потоки то сливались воедино, то вновь разделялись на части.

Впрочем, в скором времени их вид уже перестал радовать друзей, всерьез задумавшихся о том, каким образом они будут выбираться на поверхность. Хардести предложил пойти вверх по течению самого широкого потока, справедливо полагая, что в этом случае они будут подниматься к его истокам. Джесси не внял его словам, и в скором времени поток, вдоль которого они шли все это время, стал куда шире, фосфоресценция же заметно ослабла. Они попали в очередную залу, через широкое отверстие в дальней стене которой были видны вспышки молний.

– Отлично! – воскликнул Джесси. – Под ногами сухо, выход совсем рядом! Здесь мы и заночуем!

– Может быть, все-таки стоит зажечь спичку и посмотреть, что у нас под ногами?

– Зачем? Здесь в любом случае ничего нет.

– Я не смогу заснуть, если не буду знать, где я нахожусь.

– Какая глупость! – вскричал Джесси. – Эгей! Есть здесь кто? А ну-ка проваливай отсюда!

От звонкого крика Джесси у Хардести заложило уши.

– И все-таки я хочу осмотреться, – сказал он, извлекая из рюкзака коробок со спичками.

Хардести чиркнул спичкой о коробок. Бело-голубая вспышка на миг ослепила их, но уже через пару секунд, когда золотистое пламя достаточно окрепло, они увидели перед собой неожиданную картину.

– Вот те раз… – ошарашенно пробормотал Хардести.

Перед ними ровными, словно на коллегии кардиналов, рядами сидело не меньше сотни огромных гризли. Не понимая, как им следует относиться к двум странным незнакомцам, появившимся невесть откуда, они переглядывались, трясли головами и скребли каменный пол пещеры своими страшными лапами.

Дрожащими пальцами Хардести извлек из коробка и поджег разом не меньше десятка спичек, в свете которых они увидели сотни тысяч или даже миллионы свисавших со сводов пещеры огромных, похожих на сломанные ветром зонтики летучих мышей с розовыми ушами. Вспышка вызвала настоящую цепную реакцию: мыши заволновались и, сорвавшись со сводов, принялись в панике метаться по пещере, медведи грозно заревели, обнажив свои белые острые клыки, и стали поспешно сбиваться в кучу. В следующее мгновение животные подобно клокочущей вулканической лаве устремились к выходу и покинули пещеру. Хардести и Джесси осторожно выглянули наружу, но увидели только груды камней, время от времени освещавшихся вспышками молний.

Джесси предложил заночевать в пещере.

– Я думаю, они вернутся сюда не скоро, – сказал он.

– Кто знает, – ответил Хардести, пожимая плечами.

– Тогда поступай как знаешь. Я же буду спать именно здесь, на этом самом месте.

Утром Хардести проснулся оттого, что Джесси пытался добыть огонь трением, используя для этого две сосновые шишки. Убедившись в бессмысленности подобного занятия, он принялся высекать искры, ударяя камнем о камень. В конце концов Хардести удалось отыскать несколько спичек, и вскоре они уже грелись возле костра, стараясь не думать о том, что в скором времени им придется переправляться через реку.

– Я бы пошел вниз по течению и попытался найти мост, – первым нарушил молчание Хардести. – Выше поселений точно нет, пусть река там и не такая широкая, внизу же мы наверняка отыщем место со спокойным течением, дорогу или брод…

– Ничего-то ты не понимаешь, – ответил Джесси с плохо скрываемым презрением. – До ближайшего моста нам пришлось бы топать миль двести! Вверху только поросшие мхом скалы да осыпи. На юге в реку впадает множество притоков. Спокойными же ее воды будут только где-нибудь в Юте!

– И что же ты предлагаешь?

– Сделать то, что и положено делать в горах в подобных ситуациях!

– То есть?

– Построить катапульту!

– Которая сможет перебросить нас на другой берег?

– Совершенно верно!

– Но ведь до того берега не меньше четверти мили!

– Ну и что из того?

– Хорошо, допустим, мы действительно сможем построить катапульту. Я не знаю, о какой траектории идет речь, но прекрасно понимаю, что, упав с такой высоты, мы наверняка разобьемся!

– Ничего подобного, – недовольно фыркнул Джесси.

– Но почему же?

– Ты видишь, сколько на том берегу деревьев? Единственное, что нам понадобится, так это противоударные лепешки и плетеные сетки, которые позволят нам зацепиться за деревья.

– Противоударные лепешки?

– Я тебе все покажу.

Джесси тут же приступил к строительству катапульты и к созданию противоударных лепешек, сеток и навесов. Хотя Хардести ни минуты не верил в осмысленность этой затеи, он не мог устоять перед уверенностью, с которой Джесси конструировал и создавал устройство за устройством, и перед блестящей и дерзновенной идеей аппарата, который должен был послать их в небо.

В течение двух недель они трудились не покладая рук, питаясь все это время только вяленой бараниной, чаем и форелью. Джесси долгое время настаивал на том, что форель следует готовить, используя для этого тепло собственного тела (он утверждал, что местные индейцы готовят форель именно так). Хардести наотрез отказался следовать его советам и научил своего провожатого запекать рыбу на доске.

Расчистив от леса большую прогалину, они стали собирать в ее центре огромную машину с фундаментом из земли, валунов и бревен. Для постройки двухэтажного каркаса, поддерживавшего стофутовое бревно, которое опиралось на огромную перекладину, они повалили великое множество деревьев и собрали не меньше мили лиан. Под весом корзины, содержавшей несколько тонн камней, длинное дерево изогнулось и напряглось, словно тетива арбалета. К верхней части катапульты они приладили плетеные противоударные лепешки, напоминавшие видом листы кувшинки диаметром сорок и толщиной десять футов. Хардести и Джесси должны были привязать себя к ним при помощи черно-оранжевого альпинистского шнура. Для того чтобы полностью обезопасить себя, они изготовили из мягкого луба похожие на пузыри костюмы, в которые было вложено несколько слоев грибов-дождевиков и моха. Эти «подушки» (так их называл Джесси) вышли столь большими и громоздкими, что их пришлось заранее затащить на противоударные лепешки.

При всем при том Хардести сохранял прежний скептицизм и категорически возражал против самой идеи подобного перелета. Однако в конце концов он настолько устал и изголодался, что решил предпочесть полет на противоударной лепешке в костюме из дождевиков и мха пешему походу в Юту.

В назначенный час они взобрались на стартовую площадку, надели костюмы и затянули веревки. Джесси держал в руках вытяжной шнур, при помощи которого он должен был выдернуть деревянную шпильку из спускового механизма, приводившего катапульту в действие.

– Видишь то зеленое пятно? – спросил он, указывая на группу молодых сосенок. – Мы должны приземлиться именно там. Аэродинамические свойства лепешек позволят нам осуществить плавный спуск, после чего сети зацепятся за верхушки деревьев, а лепешки примут на себя главный удар. Костюмы же обеспечат нам дополнительную защиту. Главное, ничего не бойся. Я все просчитал с точностью до сотых долей. Ты готов?

– Постой, – отозвался Хардести. – Я немного примну эти дождевики… Все. Теперь я действительно готов. Конечно же, ты настоящий лунатик, но я…

Джесси дернул за вытяжной шнур, и катапульта со страшной силой швырнула их – но не вверх, а прямо в реку. Они упали всего в пятидесяти футах от берега.

Они вошли в воду подобно артиллерийскому снаряду и тут же попали на стремнину. Ледяная вода мгновенно привела их в чувство. Их несло стремительное течение, они же не могли и шелохнуться, будучи привязанными к своим чудовищным, похожим на коконы костюмам.

Хардести заворочался, пытаясь развязать веревки.

– Перестань! – завопил Джесси. – Ты тут же утонешь! Считай, что мы плывем на лодке!

– Иди ты знаешь куда!

– Я серьезно!

– Серьезно?! – не выдержал Хардести. – Слушай, откуда ты такой взялся?

– Если не хочешь попасть в беду, слушай меня!

– Тебе мало того, что мы плывем по холодной как лед реке со скорость сорок миль в час на твоих дурацких лепешках? Ты – самонадеянный болван! Ты все делаешь неправильно!

– Разве я виноват в том, что родился коротышкой? – прокричал в ответ Джесси. – Ты думаешь, чем выше человек, тем он лучше?

– При чем здесь рост! – взорвался Хардести.

Уже в следующее мгновение он увидел, что они подплывают к мосту, находившемуся примерно в миле от катапульты. Девочки в зеленых очках стояли возле перил, с интересом разглядывая проплывавшую под ними странную лодку.

– Что ты на это скажешь? – прокричал Хардести.

– Это платный мост. Не знаю как ты, а я не привык бросать деньги на ветер.

Устав кричать, Хардести повернулся на бок и стал смотреть на проплывавшие мимо деревья и скалы. Стоило ему решить, что ситуация не столь уж и плоха, поскольку через день-другой они все равно должны были оказаться на равнине, как берег и река неожиданно исчезли из виду, уступив место легким облачкам.

– Водопад Райерсона, – невозмутимо заметил Джесси. – Высота – три четверти мили. Никогда не думал, что буду сплавляться по нему в костюме из дождевиков.

С одной стороны, Хардести хотелось придушить Джесси, с другой, он хотел встретить свою смерть достойно, думая при этом о чем-нибудь возвышенном и прекрасном.

Он решил отдаться созерцанию открывшейся их взорам величественной картины, наполнившейся для него неожиданным смыслом, ибо уже через несколько мгновений он должен был вернуться к первозданной чистоте первоэлементов. Разумеется, Хардести никогда не мог и предположить, что встретит смерть в компании с бездарным лилипутом, в костюме из луба, привязанным к противоударной лепешке. В следующее мгновение они камнем рухнули в бездонную бездну. Чем ниже они падали, тем сильнее становилась надежда Хардести на то, что им, несмотря ни на что, удастся выжить. За миг до того, как они упали в воду, он уже нисколько не сомневался в том, что они останутся в живых.

Вода здесь кипела и пенилась так, что они смогли бы дышать даже на глубине в сто футов. Их плавучее приспособление всплыло на поверхность примерно в полумиле от водопада, насмерть перепугав двух рыболовов, увидевших прямо перед собой диковинное устройство, которым управляли два гуманоида в странных скафандрах.

Они причалили к берегу, изобиловавшему гейзерами, грязевыми вулканами и ямами с кипящей серой. Стараясь не смотреть в сторону Джесси, Хардести выбрался из набитого дождевиками костюма, надел рюкзак и быстро зашагал на восток.

– Эгей, ты куда? – окликнул его Джесси. – Лучше иди за мной! Здесь так просто не пройдешь, эта земля опаснее минного поля, слышишь? Ты знаешь, что это за ямы? Куда тебя нелегкая по…

И больше Хардести не слышал Джесси Милашко.

Проработав шесть месяцев на овцеводческой ферме в Колорадо, Хардести почувствовал, что он явно засиделся на одном месте, и решил продолжить свое путешествие на восток. Он помогал хозяевам ранчо, молодым супругам Генри и Агнес, пригонять овец с горных выпасов, скирдовать сено и готовиться к наступлению зимы. Когда же в конце ноября зима вступила в свои права и замела снегом все окрестные склоны и долины, хозяева посадили его в свой старенький скрипучий фургон и отвезли к подножию Сангре-де-Кристо, где проходила узкоколейка. Он сел на почтовый поезд, состоявший из локомотива и одного-единственного вагона, который шел в городок, откуда он надеялся уехать на трансконтинентальном экспрессе.

– Через пять часов, – сказал молоденький кондуктор, – там будет проходить «Полярис», который мчится быстрее ошпаренного кролика. Если вы хотите уехать на нем, заранее предупредите об этом начальника станции. Для того чтобы остановить этот поезд, ему придется с фонарем в руках взобраться на водонапорную башню.

Хардести купил в местной лавке новые штаны. Его джинсы так пропитались ланолином, что он в ожидании прибытия «Поляриса» разжег с их помощью костер. Стало смеркаться. Хардести накинул на себя тяжелый овчинный тулуп, полученный от Генри и Агнес в качестве части оплаты, и недвижно сел возле костра, весь обратившись в зрение и слух. Он первым заметил приближение «Поляриса», увидев далеко в горах слабое зарево и услышав далекий стук колес и лай собак, и поспешил сообщить об этом начальнику станции, тут же полезшему с зажженным фонарем на водокачку.

Вскоре белое сияние залило припорошенные снегом окрестные луга и поля озимой пшеницы. Не сбавляя скорости, поезд подъехал к станции, начальник которой по-прежнему стоял на водонапорной башне.

– Не расстраивайтесь, если он не остановится! Они не всегда замечают мой фонарь, тем более что они проезжают через наш городок после обеда… Увидели, увидели! Бегите за ними! Последний вагон остановится только в миле отсюда!

Хардести бросился догонять поезд. В свете ламп вагонов-ресторанов снег казался желтым, словно клеенка. Пассажиры чинно обедали, попивали вино, пялились в окна и отирали салфетками губы. Мимо Хардести медленно проехал обтекаемый словно слезинка последний вагон состава, на котором висела подсвеченная стеклянная табличка с надписью «Полярис». Проводник помог Хардести взобраться на подножку и дал сигнал к отправлению. Не успела захлопнуться дверь вагона, как поезд начал набирать скорость.

– Далеко едем? – поинтересовался проводник.

– В Нью-Йорк.

– Вон какие мы прыткие! Может быть, все-таки в Канзас, а? Денег-то у тебя на билет хватит?

– Сколько он стоит?

– Не знаю, в моей ведомости этого полустанка нет. Ты сильно не волнуйся, контролер быстро все сосчитает… Кстати говоря, ты не имеешь права ехать в клубном вагоне. Постой пока в тамбуре.

– Рамзи, будь добр, оставь его здесь! Мы за ним присмотрим! – остановил проводника старик в черном костюме.

– Зачем он вам, господин Козад? – удивился проводник.

– Нам нужен четвертый человек для игры в карты. – Старик говорил голосом человека, прожившего в западном Техасе три четверти столетия. – Присаживайтесь, молодой человек, – обратился он к Хардести, указывая ему на свободное место за столиком.

Кожа кресла оказалась на удивление мягкой и приятной на ощупь. Разгоряченный недавней пробежкой, Хардести снял с себя тулуп и положил его вместе с рюкзаком возле окна.

Темно-красные и черные стены клубного вагона были освещены красноватым светом ламп, который едва заметно помигивал в такт стуку вагонных колес. Лица игравших в карты седовласых стариков в темных костюмах казались светящимися белыми масками, плывущими над темной сценой. Светились и сами карты, с которых на игроков взирали улыбающиеся, как Чеширские коты, короли, дамы и валеты.

– Джин с тоником? – предложил Козад.

– Нет-нет, спасибо, – отказался Хардести. – Я не пью спиртного.

– Тогда что же?

– Пожалуй, чай.

Козад заказал чай, который подавался здесь в посеребренных кружках столетней давности.

– В карты-то ты играешь?

– Честно говоря, нет, – признался Хардести. – Но вовсе не из религиозных соображений…

Его соседи несказанно изумились тому, что ковбой из прерий, едущий в клубном вагоне, не умеет играть в карты.

– Молодой человек, – покачал головой Козад, – в покер не умеют играть только пятилетние дети. Уж не хочешь ли ты нас провести?

– Нет, сэр, – ответил Хардести. – Дело в том, что мне доводилось играть в карты всего несколько раз…

– Ага, выходит, ты все-таки в них играл?

Хардести пожал плечами.

– В основном в рыбу. Это игра такая – «рыба» называется.

– Рыба, говоришь?

– Да.

– Никогда о такой игре не слыхал! Может быть, тебе и в стад с семью картами играть доводилось?

– Скорее всего, доводилось, – ответил Хардести и тут же добавил с улыбкой: – В любом случае, если я чего-то не буду знать, вы меня научите, верно?

Козад принялся нервно постукивать пальцами по обтянутому зеленой кожей столу.

– На шулера ты вроде бы не похож… В любом случае, это не так уж и важно, поскольку нас – меня, Лоусона и Джорджа – здесь боятся все. Мы отлавливаем молодых круторогих баранов с папиными деньжатами, которые считают, что они смогут заткнуть за пояс всех и каждого. В этом поезде таких баранов не оказалось. Судя по всему, ты тоже не принадлежишь к их числу. Тем не менее мы хотим, чтобы ты составил нам компанию.

– У меня всего двести шестьдесят долларов, – ответил Хардести. – К тому же я еще не купил себе билет.

– Ну что, Коу, выпустим теленка на ринг? – усмехнулся Лоусон.

– Честно говоря, я не понимаю, что вы хотите этим сказать.

– Что хочу, то и говорю. В любом случае ты не останешься в накладе. Мы скинемся тебе на ставки. Если и проиграешь, ничего не потеряешь, верно? Если выиграешь, вернешь нам эти деньги, а все остальное оставишь себе. Именно так мы учили играть в карты своих детей.

После десяти минут разминочной игры с пятью картами на больше-меньше они субсидировали Хардести десять тысяч долларов. Поскольку Хардести был сыном Витторио Марратты, эта сумма не произвела на него особого впечатления, что тут же заставило его партнеров насторожиться. Впрочем, они знали наперечет всех более или менее приличных игроков континента и были бы благодарны судьбе, если б встретили на своем пути достойного соперника, о существовании которого тут же узнала бы вся Америка.

– Ладно, – сказал Козад. – Что есть, то есть, а чего нет, того и не будет, верно? Вот уже и снежок посыпал. Пора растапливать печурку. Игру закончим на пятой миле к западу от Сент-Луиса. Предельная сумма на перегоне Денвер-Сент-Луис составляет девяносто тысяч. Кто сдает, тот платит за стол и за выпивку. Тяните карты.

Люди привыкли считать картежников бездельниками, однако ни один из них не согласился бы целую ночь напролет играть в карты в поезде, идущем из Денвера в Сент-Луис. И действительно, это удовольствие они сочли бы более чем сомнительным, тем более что мерный стук колес поезда, несущегося по снежной равнине под завывание арктических ветров, и библиотечная тишина клубного вагона отнюдь не способствовали этому занятию. Мало того, засни где-нибудь в Небраске стрелочник, и поезд тут же рухнул бы с пятидесятифутовой насыпи. Люди не испытывают особой любви к картежникам прежде всего потому, что те напоминают им об их собственной любви к картам. Потому-то они и отказывают им в состоятельности и не считают игру в карты работой. Тем не менее это именно работа, и работа настолько тяжелая, что ее можно сравнить разве что с трудом рудокопов. Хардести понял это едва ли не сразу.

Мало того что у него заболело горло и заныли мышцы. Ему стало казаться, что голову его прилаживал к телу пьяный вестготский механик. И тем не менее Хардести понимал, что он делает именно то, что ему и надлежало делать, и не потому, что Козад с его бородой патриарха и добрыми глазами удивительно походил на покойного синьора Марратту, а Хардести постоянно выигрывал (а он действительно выигрывал). Просто-напросто впервые за долгое-долгое время он решил полностью довериться судьбе. Время от времени он выглядывал в окно, желая полюбоваться суровой красотой прерий, но не видел за ним ничего, кроме снежных вихрей. Он взмок от немыслимой жары, противников же его – пусть на них и были надеты толстые вязаные жилеты – стало познабливать.

Эти завсегдатаи клубных вагонов быстро отыграли у него четыре тысячи долларов, однако после этого, несмотря на неимоверную усталость, он стал выигрывать у них партию за партией.

– Что старше – четыре карты одного достоинства или флеш? – то и дело переспрашивал Хардести у своих партнеров, которые безнадежно проигрывали ему, поскольку считали, что он постоянно блефует. Он же и не думал блефовать – он просто выигрывал, если и не так, то эдак.

– Бывает же такое, – буркнул Козад на следующее утро, когда они подъехали к указателю, находившемуся в пяти милях западнее Сент-Луиса. Хардести попытался было отдать сходившим в Сент-Луисе старым картежникам весь свой выигрыш, но они категорически отказались брать у него деньги.

– Сходи-ка ты в банк и попроси, чтобы они выписали тебе чек на эту сумму, – проинструктировал его Козад. – Держать при себе такие деньги небезопасно. И еще. Считай, что тебе крупно повезло. Ты играешь в карты не лучше армадилла. Помни нашу доброту.

Попрощавшись с господином Козадом, Хардести зашел в банк, находившийся рядом со станцией, и, вернувшись оттуда, взял себе отдельное купе и, как и положено настоящему картежнику, наградил проводников щедрыми чаевыми.

Он принял душ, побрился и, приоткрыв окно, лег спать. Через несколько часов его разбудил яркий солнечный свет и холод. Не вылезая из-под одеяла, Хардести посмотрел на выглядывавший из кармана рубашки чек на семьдесят тысяч долларов банка «Харвестерс энд Плантерс» Сент-Луиса. В другом кармане рубашки лежало несколько тысяч долларов.

От Сент-Луиса и до самого Иллинойса земля была покрыта снегом. Хардести попросил проводника разбудить его только в Нью-Йорке, чувствуя, что ему нужно хорошенько выспаться. Он заснул задолго до того, как поезд проехал Чикаго. Ему снились темные стены клубного вагона, светящиеся карты и красные фонари.

Госпожа Геймли вот уже вторую зиму жила без Вирджинии. Проснувшись, она первым делом выглянула в окно мансарды, не выпуская из рук своего петушка. После отъезда Вирджинии Джек страшно избаловался. Хозяйка то и дело кормила его отборным зерном, от которого он стал неповоротливым и ленивым, и вела с ним многочасовые беседы, ни минуты не сомневаясь в том, что он прекрасно понимает ее неподражаемые полисиллабические латинизмы и лаконичные англосаксонские обороты, свежие, точно молоденькая травка, и сильные, словно рука лучника. Как бы то ни было, он обладал по меньшей мере одним достоинством, которому могли бы позавидовать многие люди (особенно студенты): сколь бы продолжительным ни был ее монолог, он неотрывно смотрел ей в глаза до той поры, пока она не замолкала. Если она ненадолго замолкала, он делал шаг-другой, после чего вновь недвижно застывал на месте до следующей паузы. Она не могла упомнить ни единой курицы (а кур она за свою жизнь перевидала немало), которая так же феноменально умела бы слушать. Джек честно отрабатывал свой хлеб, отличаясь от всех собратьев необычайно острым умом. Он походил на гряду заснеженных холмов, подсвеченных рассветным солнцем, и был учтив, сдержан, сообразителен и искренен. Если бы он владел английским, он мог бы выучиться многим дельным вещам. У госпожи Геймли имелось немало секретов, которыми она не делилась даже с Вирджинией. От Джека же она не скрывала ничего.

После продолжавшегося пять суток снегопада ее дом замело снегом по самую крышу. Посмотрев на запад, госпожа Геймли увидела утонувшую в белой пелене деревню, над которой то тут, то там поднимались струйки дыма. Некоторые из соседей стояли на крышах, пытаясь понять, на каком свете они оказались. Госпожа Геймли слышала, что эта зима будет еще суровее предыдущей. В пользу подобных прогнозов говорила необычайная жара, стоявшая прошлым летом, когда вода в озере стала горячей как кипяток, а куры принялись нести яйца всмятку. В августе начались пожары. Дома, деревья и целые рощи горели так, словно солнце смотрело на них через огромное увеличительное стекло.

– Все происходит в полном соответствии с законом маятника, – сказала госпожа Геймли. – Сначала он качается в одну, затем – в другую сторону. Иначе равновесие окажется нарушенным. Природа в отличие от людей сохраняет верность законам риторики и этики, ее грамматика ясна и недвусмысленна. Нет, Джек, ты только посмотри! На озере выросли настоящие снежные горы! Бог являет людям лед и пламень, и, думаю, он делает это неспроста.

Громкий стук в дверь прервал ее раздумья. Она приложила руку к груди и пробормотала:

– Дейтрил Мубкот прорыл туннель!

Госпожа Геймли поспешила вниз, надеясь на то, что столь ранний визит не вызван какими-то дурными новостями. Открыв дверь, она действительно увидела перед собой Дейтрила Мубкота, за спиной которого начинался снежный туннель, шедший в сторону деревни.

– Дейтрил! Когда ты начал рыть этот туннель?

– Два дня назад, госпожа Геймли.

– Но зачем ты это сделал? Припасов у меня предостаточно. Ты ведь знаешь, что рыть туннели опасно! Ты должен помнить, что Хагиса Пергина и Ранулфа Вонка завалило в их собственном туннеле, нашли же их только весной. Чем больше выпадет снега, тем это занятие опасней!

– Все это мне известно, госпожа Геймли. Но мы узнали по телеграфу о том, что где-то в пределах нашего округа застрял в снегу экспресс «Полярис». На нем находилось около двухсот пассажиров. Если они все еще живы, мы могли бы на время приютить их в деревне. Вы согласились бы разместить у себя пять-шесть человек?

– Разумеется. Хотя особых удобств я им не обещаю. Но как вы собираетесь доставить их в деревню? Отсюда до железной дороги никак не меньше пятнадцати миль. Представьте, что станется с этими изнеженными горожанами, после того как они в своей легкой одежке пройдут такое расстояние по сорокаградусному морозу?

– Не беспокойтесь, мадам, – гордо ответил Дейтрил Мубкот. – Мы планировали эту операцию двое суток. Полсотни мужчин вышли туда два часа тому назад. Они везут с собой двадцать пять салазок, груженных продуктами, теплой одеждой и лыжами. Мы выслали вперед двух разведчиков, которые должны будут найти этот поезд и сообщить о его местонахождении остальным, после чего этой же ночью они приведут пассажиров в деревню. На это уйдет немало времени, поскольку те наверняка не умеют ходить на лыжах.

– Займусь-ка я, пока не поздно, готовкой. Их нужно будет накормить горячим хлебом и тушенкой, ведь они наверняка толком не ели вот уже несколько дней. Сами-то они знают, где они и что с ними?

– Сомневаюсь.

– Впрочем, это не так уж и важно. Все мы знаем ровно столько, сколько нам и положено знать.

Она закрыла дверь, растопила печь и принялась взбивать тесто.

За те пять суток, в течение которых бушевал снежный буран, проводники и пассажиры «Поляриса» съели все имевшиеся в их распоряжении продукты и сожгли весь запас угля. Забившись в два спальных вагона, они лежали, завернувшись в одеяла, занавески и ковры. Маленькие вагонные печурки топились обломками панельной обшивки и предметами багажа. Инженер, едва не замерзший во время поисков ближайшей телеграфной линии, обнаружил, что она обесточена. С полдюжины мужчин с пистолетами дежурили на крыше вагона в надежде подстрелить зайца или какую-нибудь полярную птицу. В конце концов им удалось добыть трех перепелов и кролика, варившихся теперь в одном котле. Повар хотел разварить дичь до такой степени, чтобы ее мясо полностью растворилось в бульоне, что позволило бы разделить пищу поровну (что касается детей, то их пока кормили припасами из специального резервного пайка).

Холод и голод тут же показали, кто чего стоит. Двое мужчин уже пали жертвой собственной нетерпеливости и самоуверенности – они увязли и замерзли насмерть в сугробах, находившихся неподалеку, одна из женщин сошла с ума (если только она не была сумасшедшей изначально), один мужчина был застрелен из пистолета в тот момент, когда он пытался украсть продукты, у нескольких человек от переохлаждения поднялась высокая температура. Этим пока и ограничивались людские потери. Что касается проводников, то они вели себя на удивление самоотверженно. Достойно проявили себя и многие пассажиры, которые ухаживали за больными, делились своими пайками и одеялами и пресекали любые проявления малодушия.

Хардести проводил почти все время на крыше вагона, пытаясь отыскать в небе или среди окрестных сугробов хоть какую-то живность. Охотники хранили полное молчание, поскольку находились в разных частях состава и боялись ненароком вспугнуть дичь. Сильный мороз также отнюдь не способствовал беседам. Все понимали, что помощь могла прийти только по рельсам, поскольку, судя по карте, от ближайшего городка их отделяло расстояние примерно в сто миль, вертолеты же вряд ли смогли бы подняться в воздух, поскольку их смазка не была рассчитана на такие морозы.

Закутавшись в парки и в одеяла, они вспоминали недавний буран, длившийся целых пять суток и остановивший не только поезд, но и ход времени. В этих краях порой случались и пятидесятиградусные морозы, которые могли стоять неделями. Даже в том случае, если бы охотникам удалось поразить каждой из оставшихся пуль по жирному зайцу, этого не хватило бы пассажирам и на день. И все-таки самое печальное обстоятельство состояло в том, что у них кончалось топливо, запасы которого к утру должны были иссякнуть окончательно. Надеяться на то, что их будут разыскивать на снегоходах, не приходилось, и это означало, что всех пассажиров попавшего в снежный плен поезда в скором времени могла ждать смерть – если и не от голода, то от холода.

Люди, сидевшие в вагонах, не понимали этого. Похоже, они считали, что их многочисленность являлась залогом их безопасности. Конечно же, они ошибались. Хардести вспомнился рассказ отца о замерзшей где-то в окрестностях Арарата тридцатитысячной турецкой армии. Холод невозможно одолеть числом. Он не щадит никого.

Вместе с другими охотниками он вглядывался в слепящие белоснежные дали, чувствуя себя настоящим полярником. Их руки и ноги давно онемели. Они не могли поверить в то, что это мертвенное сияние исходило от солнца, дарившего прежде не только свет, но и тепло. Теперь же оно выходило из-за горизонта всего на несколько часов и казалось холодным, плоским и блеклым, словно металлический диск циферблата дедушкиных часов. Скоро оно скроется за горизонтом и холод станет нестерпимым. Скоро сгорят все дрова и остынут печурки. Солнце, остававшееся их единственной надеждой, быстро клонилось к горизонту. Они смотрели на него, моля дать им хоть кроху света и тепла, но оно не внимало их мольбам, оставаясь безразличным и холодным.

Ослепленные солнечным светом и недвижные, они не сразу узрели чудо, надвигавшееся с запада. К ним направлялась по-армейски стройная колонна, состоявшая из нескольких десятков закаленных фермеров, привыкших ходить на лыжах едва не с первого дня своей жизни. Они двигались так же уверенно и грациозно, как стадо северных оленей. Пятьдесят разделившихся на пары взрослых мужчин тащили за собой двадцать пять тяжелых саней. Их фаланга походила на пришедшие в движение холмы или деревья. Напряженно дыша, они спешили к застрявшему в снегу поезду, увиденному с вершины холма одним из разведчиков, который и повел за собой колонну.

Над поездом, видневшимся посреди снежного поля, поднималось несколько едва заметных струек дыма. В нем находилось около двухсот мужчин, женщин и детей, которых нужно было срочно эвакуировать в более безопасное место.

Люди, находившиеся на крыше поезда, сначала услышали поскрипывание их лыж, затем их дыхание и наконец скрип снега. Сначала они приняли эти звуки за шум ветра. Потом они решили, что слышат поступь каких-то крупных животных. Когда же присмотрелись получше, они – к своему крайнему изумлению – увидели появившуюся невесть откуда армию безмолвных лыжников.

Мужчины, стоявшие на крышах, вначале хотели привлечь их криком, однако из их осипших глоток вырывались лишь шипение и хрип, и тогда они принялись палить в воздух из пистолетов. Услышав выстрелы, фермеры из Кохирайса ответили на них радостными возгласами и ускорили шаг. Находившиеся в переполненных, пропахших дымом вагонах пассажиры дружно возликовали, пусть они и не понимали, кем были эти неразговорчивые рослые мужчины в грубых одеждах и мехах.

– Луна сейчас полная, так что света и ночью будет предостаточно, – стал объяснять один из лыжников бригадиру проводников (никогда даже и не слышавшему о существовании городка Кохирайс). – Тем не менее многие из вас видят лыжи впервые, и потому нам придется отправиться в путь прямо сейчас. Лыж у нас хватит на всех. Больных и детей мы повезем на санях.

В течение часа всем пассажирам, успевшим подкрепиться сушеными фруктами и шоколадом, были выданы не только лыжи, но и подбитые мехом куртки и анораки. Колонна отправилась в путь еще до захода солнца.

Трое местных жителей шли впереди с факелами в руках. Все остальные следовали за ними. В тот момент, когда они выбрались из соснового леса на широкое плато, на небо вышла луна, осветившая всю округу. Тем не менее они не стали тушить факелов, за которыми, словно за путеводными звездами, следовали участники похода.

Горожане, одевшие на себя шерстяные и меховые одежды, быстро привыкли к меланхолическому свету луны и к мерцанию звезд. Им уже начинал нравиться и здоровый морозный воздух и поскрипывающий под лыжами снег. Многое из того, что они делали в прошлом и собирались делать в будущем, не могло сравниться по значимости с тем, что они делали в эту самую минуту. Им удалось преодолеть заснеженную равнину всего за четыре перехода, и все это время они видели справа от себя зеленоватые переливы призрачного света.

Добравшись до края плато, они увидели внизу поблескивающую разноцветными огоньками деревушку. Она находилась на берегу озера, над которым беззвучно переливались зеленовато-голубые ленты северного сияния. Дым, поднимавшийся из труб, образовывал в вышине прихотливый узор, обрамлявший полный диск луны. Лыжники непроизвольно ускорили шаг и заскользили вниз, к стоявшим по берегам озера, похожим на разноцветные рождественские свечи домикам, обитатели которых встречали гостей, глядя на них из окон или с крыш.

После того как были сняты лыжи, воссоединены семьи и сформированы группы, гостей стали кормить. Вид еды привел их в состояние транса. Им казалось, что они видят ее в удивительно приятном сне. Если они замерзли до смерти и видят все это, уже покинув свое бренное тело, то сколь удивителен и хорош тот новый мир, в котором они теперь оказались…

– Нет-нет, – говорили им. – Вы не мертвы, вы живы.

Недавние пассажиры не знали, можно ли было верить всем этим удивительно благожелательным людям, в домах которых они столь неожиданно очутились. Им хотелось одного: вновь оказаться на залитой светом луны бескрайней снежной равнине. Холода они уже не боялись.

Хардести вместе с четырьмя другими пассажирами – часовщиком из Милуоки, молодым морским пехотинцем и супружеской парой из Бенгалии – был препровожден по снежному туннелю в дом госпожи Геймли. Попав в ее дом и немного привыкнув к свету, они увидели возле камина хозяйку дома, на руках у которой гордо восседал белый петух. Близко сидящие глаза и достаточно своеобразное – то ли озорное, то ли застенчивое – выражение лица делали госпожу Геймли похожей на большую полярную сову. Сделав шаг вперед, она необычайно галантно (словно маленькая гимнастка, впервые показывавшая свою вольную программу) раскланялась с каждым из гостей. Гости ответили ей столь же учтивыми поклонами. Они чувствовали, что с городком Кохирайс связано нечто в высшей степени необычное, и потому пытались вести себя предельно осмотрительно, бессознательно уподобляясь исследователям далеких земель, старающимся копировать обычаи и манеры аборигенов. Желая снять возникшую вследствие этого неловкость, госпожа Геймли поклонилась каждому из гостей вторично, однако и те вновь ответили ей поклонами. Эта странная церемония длилась в течение пяти минут и закончилась только после того, как госпожа Геймли заметила, что один из ее гостей куда-то исчез.

Обведя взглядом комнату, она увидела, что этот симпатичный молодой человек, до которого внезапно дошел подлинный смысл происходящего, сидит за столом и набивает табаком свою новую глиняную трубку.

Казалось бы, внезапное появление сразу пяти гостей должно было вызвать у этой известной своей склонностью к красноречию старой женщины настоящее словоизвержение, тем более что ее словарный запас составлял около шестисот тысяч слов и она вот уже более года жила в полном одиночестве. Однако она и без того каждодневно вела многочасовые беседы с самой собою и с Джеком и резко ограничивала себя при разговоре с людьми, поскольку знала, что они смогут понять ее только в том случае, если будут непрестанно заглядывать в словарь. При общении с посторонними она старалась меньше говорить и больше слушать, пытаясь составить определенное представление о тех или иных диалектных и региональных языковых особенностях. Она тут же включила в свой лексикон пять новых слов, почерпнутых ею у часовщика: эскамбулинт, тинтинекс, валатониан, смеррч и дундук (все эти слова, кроме последнего, использовались часовщиками Милуоки для обозначения тех или иных частей часового механизма). В этом смысле подлинным сокровищем являлись бенгальцы. Их английский, похожий на развевающуюся косынку из тончайшего шелка и на птичье пение, поразил госпожу Геймли так, что она тут же забыла обо всем на свете и принялась задавать им вопрос за вопросом.

– Как в вашей стране называется вот это? – спрашивала она, указывая, к примеру, на ломоть только что испеченного хлеба.

– Хлеб, – отвечал супруг.

– Но ведь должны существовать и какие-то иные варианты, не так ли? – не унималась госпожа Геймли.

– Конечно, – кивали головами супруги. – Если маленький ребенок захочет хлеба, он скажет: «Дай балабап».

– Балабап?

– Именно так. Балабап.

– А как у вас называют полицейского, который берет взятки?

– Джелб.

– А старую запруду, на которой гнездятся лебеди?

– Хок.