Ночь Правды Резанова Наталья

Когда в дверь постучали, сестра Тринита читала «Sci vias» Хильдегарды Бингенской. Это было довольно редкий список, получанный от настоятеля кафедрального собора, и оставлять книгу крайне не хотелось. Но что делать? Устав гласит: дела милосердия – превыше всего. Сестра Тринита со вздохом отложила творение святой аббатиссы и сказала:

– Входите, не заперто!

Вошедшей, как и ожидалось, оказалась женщина. Но, когда она миновала темную прихожую, сестра Тринита испытала некоторое удивление. Нет, не женщина, скорее, девочка. Лет тринадцати, а может, и меньше. Посетительницы сестры Триниты обычно бывали старше. Разве что … ну, предположим, опасно болен кто-то из родных.

Она была одета как горожанка из приличной семьи. Хорошенькая. Со временем, возможно, станет еще лучше. Но пока мила в основном юной свежестью, с еще полуоформившимися чертами лица. Однако кое-что мешало отнести ее к разряду милых бессмысленных котяток, как большинство ее сверстниц. Глаза. Точнее, взгляд этих глаз.

– Вы – сестра Тринита, бегинка-целительница? – У девочки был заметный южный акцент.

– Да. И я бывала в Бранке. – Сестра Тринита ответила на диалекте.

Девочка кивнула с видимым облегчением.

– Я в самом деле с Юга. И с крестным я всегда говорю, как привыкла, а по-вашему – только с покупателями. – Она почувствовала, что отклонилась от цели, и продолжала: – Мне рассказала о вас Салли.

Сестра Тринита не знала, кто такая Салли, но догадывалась, что именно девочка могла услышать.

– Она сказала, что вы – не просто целительница, как все в вашей общине. Что вы лечите болезни не только тела, но и душу.

Сестра Тринита промолчала.

– Мой крестный отец болен. И лекарь не может помочь … Он не знает, что это за болезнь. А дядя Ричард никогда раньше не болел – так Салли говорит. А сейчас он не может есть, все время бредит, а если приходит в себя, то очень слаб, и не помнит, о чем говорил в бреду … – девочка остановилась. По ее лицу было видно, что ей мучительно неловко говорить о некоторых вещах с незнакомой женщиной. Даже с монахиней. Особенно с монахиней. Наконец, она решилась. – Я подозреваю, что крестного околдовали. И что здесь замешана женщина.

Сестра Тринита покачала головой. Опят! Хотя, возможно, это лишь работа юного воображения…

– Сядь. И поподробнее пожалуйста. О себе. О крестном. И о своих подозрениях.

– Я приехала из Бранки. Зовут меня Кристина. Мой отец – суконщик, у него сейчас неприятности по денежной части, и пока он отослал меня к крестному. Его имя – Ричард Кесслер, он держит торговлю мехами в этом квартале. Я приехала полгода назад. Мы с дядей прекрасно ладили, я помогала ему в лавке. И все шло хорошо, пока дядя не заболел.

Сестра Тринита попыталась вспомнить Ричарда Кесслера. Безусловно, он никогда к ней не обращался, но, если Кесслер живет в квартале святого Гольмунда, она должна знать его в лицо. Торговец … и, если он – крестный отец взрослой уже девочки, скорее всего – средних лет.

– Твой дядя холост?

– Он вдовец. Его жена была сестрой моей матери.

Теперь понятно, почему девочка называет Кесслера «дядей». А теперь главный вопрос:

– Почему ты думаешь, что здесь замешана женщина?

Девочка опустила глаза.

– Вы бы послушали его бред …

– Придется послушать. – Сестра Тринита встала. – Идем.

По пути к двери она подхватила лекарственную сумку и плащ – лето выдалось холодное. Вместе они зашагали к улице Меховщиков. Сестра Тринита продолжала спрашивать.

– Давно болен твой крестный?

– Три недели. с самой Ночи Правды.

Бегинка нахмурилась. Церковь издавна стремилась искоренить обычаи, связанные с праздником Ночи Середины Лета. Но тщетно. Они продолжали существовать – свои в каждом городе. Обычай, установившийся в Лауде, назывался «Ночь Правды». Верили, что, очертив себя кругом и запалив девять светильников, совершая при этом определенные магические манипуляции, можно было загадать желание. А исполнялось оно лишь в том случае, если было названо от души – по истинной правде. Это мог сделать и один человек, но в Лауде народ предпочитал собираться для обряда толпами на пустыре возле Манты. И так повторялось из года в год.

– Твой дядя ходил отмечать Ночь Правды?

– Нет, не ходил, и меня не пустил. Он говорит, что это язычество. Но …

Бегинка остановилась, глядя девочке в лицо.

– Но ты провела ритуал у себя в комнате.

– Да…

– Тебя научила этому Салли? – Сестра Тринита предположила, что Салли – служанка или экономка.

Девочка кивнула.

– И что же ты загадала?

– Чтобы мой отец не попал в долговую тюрьму.

Видно было, что девочка не лжет. И тут внезапно сестра Тринита вспомнила Ричарда Кесслера. Видела его пару раз. Лет тридцати семи – сорока, худой, светловолосый, спокойный человек. Ей показалось, что Кристина чем-то на него похожа, хотя девочка и сказала, что кровного родства между ними нет. Вероятно, она просто бессознательно усвоила его манеры.

– Хорошо, – промолвила бегинка. – Поспешим.

Они подошли к дому, ничем не выделявшемуся из других таких же на улице – приличных, скромных, солидных, похожих на своих владельцев купеческих домов – двухэтажному, под острой черепичной крышей и с пристроенной лавкой. Сестра Тринита вскинула голову. Окна второго этажа, выходящие на улицу, были закрыты ставнями. Кристина постучала. Открыла им полная женщина в зеленом платье, переднике и барбетте. Салли, надо думать. Если Кристина, благодаря молодой выносливости не выглядела утомленной, то на ее лице усталость мог прочитать даже неграмотный.

– Мир дому сему.

– Благослови вас Бог, сестра. – Она отступила пропуская их внутрь.

– Девочка рассказала вам? – Салли остановилась на нижней ступеньке лестницы.

– В общих чертах. Я должна осмотреть больного. – Сестра Тринита шагнула вперед. Она знала расположение комнат в подобных домах. Спальни должны находиться наверху. Но домоправительница не спешила пропускать ее.

Она явно разрывалась между двумя чувствами – желанием помочь хозяину и … да, это был стыд.

– Тебя что-то смущает, добрая женщина?

Та принялась теребить края передника.

– Он болен уже три недели … ничего не ест … очень слаб … не встает с постели …

– Это я уже знаю.

Домоправительница имела вид крайне подавленный.

– Несмотря на слабость… он буйствует… и тогда бывает очень силен, словно бес в него вселился… И не позволяет ни мыть себя, ни переодеть, ни постель сменить…

Ну, ясно. Этот дом, чистый, всегда содержащийся в порядке, и эта женщина, такая аккуратная и степенная… Ее подобные вещи должны смущать больше ворожбы.

– Салли, – мягко произнесла бегинка, – мне приходилось работать в чумных бараках.

Домоправительница обреченно повернулась и стала подниматься по лестнице. Остальные двинулись за ней.

Переступив порог комнаты, сестра Тринита замерла. Ее трудно было поразить. Годы, проведенные в уходе за больными, давно отучили ее от такого понятия, как физическая брезгливость. Но все-таки слишком уж разительно было несоответствие между обликом того, кого бегинка только что вспомнила на улице, и того, кто лежал перед ней на замызганной постели. Она запомнила сильного, красивого мужчину в хорошем добротном кафтане, а теперь это был обтянутый кожей скелет, завернутый в грязные тряпки – потому что, надо полагать, за время болезни он так и не раздевался.

Бегинка подошла к окну, отперла ставни и распахнула их.

– Но…

Не дожидаясь возражений, бегинка уже распахивала второе окно.

При дуновении ворвавшегося в комнату свежего воздуха больной заворочался в постели. Глаза его оставались закрыты, но видно было, как под запавшими веками ходят глазные яблоки.

– Что сейчас будет… – прошептала Салли.

– Кто еще есть в доме?

– Эрик. Приказчик. Он в лавке сейчас.

– Кристина, иди за ним. Пришлешь его сюда, сама останешься там. А ты, Салли, тащи сюда бадью воды и чистого белья.

– Но…

– Я сказала!

Тон исключал всякую возможность спора.

Как только обе женщины удалились, сестра Тринита, швырнув плащ на конторку, подошла к постели. И вовремя, больной неожиданно резко – при таком истощении – сел и открыл глаза. Мутные, дикие, ничего не видящие.

– Ночь Правды, – произнес он без выражения. – Ее постель была холодной, а тело – жарким … запертый сад, заключенный колодезь, запечатанный источник. Я пришел, раньше чем позвали, и открыл засовы, и сломал печати, и мы смешали нашу плоть и кровь. Это было ночью… потому что она живет Утро уводит ее, и мы были с ней до утра…

– С кем? – быстро спросила сестра Тринита.

Она не была уверена, что он ее услышит. Но, судя по последствиям, он услышал. Человек, казалось, неспособный не только двигаться – пальцем шевельнуть, бросился на нее, и только благодаря обширному опыту работы с буйными сестра Тринита успела перехватить его руки, нацеленные на ее горло. И это было все, на что ее сейчас хватало – не давать себя задушить. Пот катился по ее лицу, когда она сжимала запястья припадочного. Если б только он мог сейчас увидеть ее глаза… но в том-то и дело, что он ее не видел.

А потом вбежали приказчик – плотный белобрысый парень, и Салли. И началось. Даже втроем они едва удерживали его, и это при том, что никто из троих не был слабосилен. Все-таки общими усилиями им удалось стащить с больного одежду. То, что они после этого увидели, заставило приказчика отшатнуться к дверям. На теле Кесслера в нескольких местах размещались словно бы кровоточащие раны, они были отчетливо видны под истончившейся кожей. Но сама кожа была не тронута. Назвать же их кровоподтеками не поворачивался язык.

– Не пугайся, Эрик, – сказала сестра Тринита. – Это не заразно. И вовсе не чума, – это она уже обращалась к Салли, – уж ты поверь мне…

Но на немой вопрос, читавшийся в глазах женщины, она не ответила.

Затем женщины /Эрик все же несколько ошалел/ обмыли больного и переменили белье на постели. Все это время он не переставал сопротивляться. Исхитрившись ухватить его за плечи и притиснув к постели, сестра Тринита приказала Эрику и Салли вылить воду и унести грязное белье. Когда они вернулись, Кесслер, кажется, вновь впал в беспамятство. Сестра Тринита стояла у конторки и копалась в своей сумке.

– И все это время он ничего не ел? – сразу же обратилась она к Салли.

– Нет. Только воду пил.

– Просто воду? – почему-то поинтересовалась бегинка.

– Просто воду. Я пыталась вино поднести, как обычно больным дают… с корицей и …

– Подслащенное.

– Да. Не пил ни разу.

– Ясно. Эрик, я попросила бы тебя побыть пока здесь. Твой хозяин некоторое время будет спать, но если он вдруг проснется, сразу же кликнешь меня. А мы с тобой, Салли, сейчас проследуем на кухню, и я покажу тебе, что можно класть в отвар, который, он не исключено, будет пить, а что нельзя.

– У меня все свежее! – оскорбленно воскликнула Салли.

– Господи, да я не об этом…

За порогом Салли тихо спросила:

– Может быть, позвать экзорциста?

– Нет, – сказала сестра Тринита. Подумала и добавила: – Пока еще нет.

Кристина сидела, подперев щеку кулаком. При появлении бегинки она встала, вопросительно воззрившись на нее. Но сестра Тринита только молча оглядывала лавку, В которой, кстати, не было ни одного посетителя. В общем, у нее осталось то же впечатление, что и от жилой половины дома – чистота, порядок, средний достаток.

А потом бегинка произнесла фразу, которую Кристина меньше всего ожидала от нее услышать:

– Я хотела бы посмотреть вашу приходно-расходную книгу.

Кристина удивилась, но просьбу выполнила. Достала книгу и положила ее перед бегинкой. Листнув ее, сестра Тринита заметила:

– Здесь два разных почерка. Второй – Эрика?

– Нет, мой, – с гордостью ответила девочка. – Я не просто помогала дяде. Он учил меня вести дела. Он говорил, что женщина может делать ту же работу, что и мужчина.

– Умный человек твой дядя. Возможно, через это и пострадал.

– Еще он говорил, – у Кристины на глаза навернулись слезы: « Вот я заболею, будешь меня замещать». Он так шутил, а вот ведь как обернулось…

Ничего не ответив, бегинка уткнулась в книгу. Читала она долго, внимательно, но что при этом думала, Кристина угадать не могла. Все же ей показалось, что сестра Тринита разочарована. Это было даже обидно – будучи полностью в курсе деловых интересов своего дяди, Кристина точно знала, что книга в полном порядке. Неожиданно бегинка спросила:

– Кстати, у твоего дяди есть кровные родственники?

– Нет. Точно нет.

– А если он, не дай Бог, умрет, кому достанется наследство?

– Не знаю…

– Скорее всего, тебе. Ты – ближайшая по степени свойства. А, поскольку ты не в том возрасте, чтобы распоряжаться состоянием и недвижимостью, они перейдут под опеку твоего отца. Он же, насколько я понимаю, сейчас в очень стесненных обстоятельствах…

Кристина сглотнула.

– Вы что, подозреваете, что это я …

– Нет. – Голос сестры Триниты был очень мягок, невозможно было поверить, что именно она недавно рычала на окружающих в комнате больного. – Просто я хочу сказать, что твое желание избавить отца от долговой ямы может осуществиться самым неожиданным образом…

– Но ведь я этого не хотела! Не хотела, чтоб… я люблю дядю…

– Я понимаю…

Больше она ничего не успела произнести. Вошла Салли.

– В чем дело. Он очнулся?

– Нет… Но уже поздно… Сестра, вы останетесь у нас на ночь?

– Да.

– Тогда я скажу Эрику, чтобы он запирал дом и лавку.

– Хорошо. И ложитесь спать. Все трое. Вы достаточно измучились. А я проведу ночь у постели вашего хозяина.

Вместе с домоправительницей они вернулись в спальню. В Уже совсем стемнело, но видно было, что больной спит. Пока бегинка стояла у постели, Салли запалила свечи в тяжелом бронзовом подсвечнике, предварительно плотно закрыв ставни – за не погашенный свет в бюргерском доме в поздний час городские власти могли сорвать крупный штраф.

Сестра Тринита кивнула ей.

– Ступай, отдохни. Я буду здесь.

Как только за домоправительницей закрылась дверь, сестра Тринита шагнула к конторке. Принялась осматривать ее и простукивать. Нащупала ящик и попыталась вскрыть. Однако ящик был был заперт. Тогда сестра Тринита вернулась к своей сумке и вытащила оттуда маленький ножик с узким и чрезвычайно острым лезвием. Перекрестилась и взломала замок.

В ящике лежала самодельная тетрадь в кожаном переплете Она была исписана тем же почерком, каким было сделано большинство записей в приходной книге.

– Господи, прости меня, грешную, – пробормотала сестра Тринита и принялась читать.

Первой на рассвете в спальню поднялась не Салли, а Кристина.

Сначала она взглянула на неподвижное лицо больного, потом – на бегинку, сидевшую в кресле с высокой спинкой. Свечи в шандале сгорели почти полностью. Бегинка молча показала девочке то, что держала в руках.

– Ты когда-нибудь заглядывала в эту тетрадь?

– Нет. Иногда я видела ее на столе у дяди, но думала, что это какие-то деловые заметки.

– Это его дневник. Вернее, не дневник, а разрозненные записи… да, скажи мне, когда умерла твоя тетя?

– Три года назад.

– Слава Богу, хоть это здесь не при чем… А ты живешь здесь полгода.

– Пять с половиной месяцев, – уточнила Кристина.

– Ладно. Я не буду тебе это читать. Достаточно уже, что я влезла не в свое дело. В чем и отвечу перед Богом и своим духовником. Но, чтобы не терзать твое любопытство, скажу – в общем, ты все угадала правильно. Речь идет о женщине… Твой крестный узнал ее немногим больше года назад. Он нигде не называет ее имени, но, судя по всему, это знатная дама. И живет в Лауде. Он был у не в доме, они… – сестра Тринита замялась, подыскивая слово, прозвучавшее бы уместно в устах особы духовного звания при беседе с юной девицей.

– Ну, я поняла, – быстро сказала Кристина.

– Потом между ними что-то. Они расстались. Он продолжал любить ее, и, вероятно, любит до сих пор…

– Вы считаете, что проклятье на него навела она?

– Да.

– Выходит, он как-то ее оскорбил?

– Не знаю. Из дневника похоже, что дело обстояло как раз наоборот.

Но это его точка зрения, мужская. А колдовство здесь сугубо женское. Но вот ведь в чем дело – он пишет, что с тех пор ее еще несколько раз. Уже в нынешнем году. Ты имеешь представление, кто это может быть?

– Нет… Он никогда и словом не обмолвился. Он ведь человек очень сдержанный … был.

– А вдруг ты видела ее, но не обратила внимания?

– С тех пор, как я здесь живу, в дом не приходила ни одна женщина.

– Может быть, в лавке?

– Это возможно… там бывают дамы, и довольно важного вида… только как мы узнаем, кто из них – та самая?

– Подумай. Не было ли чего-нибудь странного, необычного, что ты могла бы забыть?

Вошла Салли с подносом в руках. На подносе стояли несколько чашек.

– Вот… Настояла и остудила.

– Отлично. Поставь на стол. И ступайте. Я займусь сама. Кристина, помни, что я тебе сказала.

Выпроводив обоих, сестра Тринита обозрела свои снадобья. Достав чистую льняную тряпку, макнула в одну из чашек и отерла лицо больного. Вскоре после этого он открыл глаза. Хотя взгляд его был тусклым, но более не блуждал и казался осмысленным.

– Что… это? Что… было со мной? – голос был хриплый, очень слабый.

– Вы больны, мастер Кесслер, у вас лихорадка. Я – бегинка, за мной послали ваши домашние. Вот лекарство, выпейте, пожалуйста.

Она взяла со стола другую чашку.

– Я не хочу… пить.

– Пожалуйста, выпейте. – повторила сестра Тринита, одной рукой поднося чашку к губам, а другой приподняв голову больного. Теперь он выпил без сопротивления. – И еще выпейте… это восстановит ваши силы. – Она заставила его выпить новую порцию снадобья. Потом села на постели. – Вам лучше, мистер Кесслер?

– Не знаю…

Она положила руки ему на виски.

– А так – лучше?

– Да… лучше…

Она внимательно смотрела ему в лицо.

– Я – твой друг, Ричард. Я – твой лучший друг. Ты должен мне верить. Кто я?

– Ты – мой друг. Я тебе верю…

– Я говорю с тобой для твоей пользы. Я не хочу причинить тебе вред.

– Я тебе верю, – повторил он, как старательный ученик.

– Тогда ответь мне на один вопрос: К т о э т а ж е нщ и н а ?

Ответом был припадок, по сравнению с которым вчерашний казался детской игрой. Пришлось звать на помощь Салли с Эриком /который только что проснулся/. Похоже, снадобья сестры Триниты действительно придали больному сил… При этом одеяло с него сбилось, и стало видно, что странные сгустки крови под кожей словно бы увеличились и потемнели. Салли услышала, как бегинка не то зашипела, не то засвистела сквозь зубы – но что, понять было невозможно, вероятно она просто сдерживала ярость.

Припадок кончился так же, как и вчера – то есть полным беспамятством. Утирая пот со лба, сестра Тринита приказала:

– Эрик, ступай в лавку и пришли ко мне Кристину. Мне нельзя сейчас уходить отсюда. Салли, приготовь что-нибудь поесть. По-моему, в этом доме никто не ел со вчерашнего дня…

Приказчик и домоправительница с готовностью подчинились. Они привыкли жить при хозяине, и теперь, когда в доме был кто-то, способный отдавать им приказы, это их явно подбодрило.

Чего нельзя было сказать о Кристине. Войдя, она кинула на бегинку вопросительный взгляд.

– У него в сознании поставлена преграда, – мрачно ответила та. – Он не м о ж е т назвать ее имени. Так что вся надежда на тебя.

Кристина подошла к столу.

– А вы знаете… когда я стала думать о странном и необычном, то кое-что вспомнила…

– Ну?

– Ведь в Страстную Пятницу никто не ходит за покупками?

– Во всяком случае, в христианских странах. Кроме тех, конечно, кому закон не писан.

– Так вот, в тот день у нас была посетительница. Поэтому я и удивилась. И это, конечно, была дама, а не горожанка. Я сама открывала двери, поэтому увидела на улице верховых лошадей и двух слуг, которые их держали. Она вошла, и дядя сразу же отослал меня в дом. Я не знаю, о чем они говорили. По-моему, она скоро уехала.

– А как она выглядела?

– И этого я не знаю! – вид у Кристины был совершенно убитый. – Она была закутана в плащ, богатый такой плащ, темно-зеленый с песцовой опушкой. Наверное, у нас и куплен. И капюшон опущен на лицо. Но мне показалось… когда она проходила она проходила мимо меня… прядь волос выбилась из-под капюшона… ярко-рыжая.

– Это уже кое-что. На случай, если это было все же просто покупательница, притащи-ка мне вчерашнюю книгу

Снова заполучив приходно-расходную книгу, сестра Тринита сразу же раскрыла ее на нужной странице.

– В день Страстной Пятницы никакой записи нет … и не было скорее всего… Ты что-то хочешь сказать?

– Мне кажется… я видела ее еще раз. Вот здесь. Я стояла у этого же самого окна, а она проезжала по улице. Подняла голову и посмотрела на меня.

– Ты же утверждала, что не видела ее лица!

– А я и в тот раз его не увидела. На ней был эннен с плотной вуалью.

– Так с чего ты взяла, что это та самая женщина?

– А по лошадям. Я разве не сказала? Я и в первый раз обратила внимание на ее лошадей. Такая светло-золотистая масть, я в Бранке таких не видела… Сидела она в седле боком, а платье на ней было светло-сиреневой тафты с золотой вышивкой, высоко подпоясанное, а плащ красный, мехельского сукна, с золотой же канителью. И конь ее был покрыт попоной голубого шелка. И двое слуг были при ней, те самые или другие, не знаю, в коттах с длинными рукавами, лиловых с коричневым, и бархатных беретах…

– А гербы? Гербы какие были у них?

– Не знаю…

– Они были затянуты… или их вообще не было?

– Я не помню… и все равно я не разбираюсь в ваших лауданских гербах.

– О, Господи! Ну что это такое! Ты в подробностях описываешь мне одежду этой дамы, масть коней, ливреи слуг – а самого главного – герба – не запоминаешь!

Видя, что девочка готова расплакаться, сестра Тринита заговорила более сердечно.

– Ну, ничего, у нас есть хоть что-то… конечно, все это может быть и случайным совпадением. И… погоди, почему это я решила искать только в этом году?

Кристине пришлось совершить еще одно путешествие в лавку, и принести гроссбух за прошлый год. Бегинка просмотрела и его.

– Здесь не хватает нескольких листов. Вырваны. Очевидно, там было записано ее имя. Он уничтожил все упоминания о ней. Не знаю, сделал ли он это из-за проклятья, или раньше, вполне сознательно. Но я должна найти ее! Обязана!

– Почему? – тихо спросила Кристина.

Сестра Тринита ответила не сразу. Вероятно, размышляла, стоит ли за вопросом девочки любопытство, или что-то иное.

– Иногда действие проклятия заходят так далеко, что его можно уничтожить только вместе с жизнью того, кто это проклятие навел. А я ведь не убийца. – Она встала и принялась расхаживать по комнате. Казалось, она совершенно забыла о собеседнице. – Во всем этом явно видна рука Черной Бет, – бормотала она. – Но Черную Бет сожгли… когда же это было? Уже при новом наместнике. Два с лишнем года тому… А у нее ведь остались ученицы, у таких женщин всегда есть ученицы. Найти их… разговорить… – Она повернулась и посмотрела Кристине прямо в глаза. – И вызнать имя.

И последующие три дня бегинки почти не видели в доме мастера Ричарда Кесслера. Она забегала ненадолго, чтобы бросить взгляд на больного, давала краткие указания Салли, от разговоров с Кристиной уклонялась, отвечая односложно, и уходила вновь, без устали, благо ноги были длинные. И носили ее эти длинные ноги в самые разные места, в том числе и такие, где порядочной женщине появляться одной было не то что небезопасно, но просто невозможно. Однако бегинки не боялись людских пересудов, а сестру Триниту хорошо знали среди низкого сословия, коему, как известно, ученые лекаря с университетским образованием недоступны, да и подозрительны. Она довольно долгое время провела в речном порту, куда сходились все водные купеческие пути западной части полуострова, выслушивала свежие сплетни о последних казнях в Нижней Лауде и о столкновениях вольных отрядов за Тремиссой, пространные рассуждения о том, что теперь-то уж Лауданская провинция непременно отложится от королевства, потому что такого бездарного правления Лауда еще не видела, помалкивала, как ей и подобало, потом исчезала и обнаруживалась на рыночной площади, то то среди барышников, то среди золотобитов, забредала зачем-то в Форт – мощное укрепление, возвышавшееся на холме над городом, которое наместник считал своим долгом достраивать. Заходила она и за городскую черту, туда, где к толстым стенам лепились покосившиеся лачуги из глины, камыша и полусгнивших досок. И носило ее по всем кругам великого города Лауды, и когда она спала, и спала ли вообще: неизвестно, а на исходе третьего дня она остановилась перед большим домом на Ратушной площади, а точнее – красовавшимся против самой ратуши. Это был дом, выстроенный в новомодном стиле – с высокими стрельчатыми окнами, украшенный лепниной, барельефами и колонками, с резьбой на дубовой двери.

И сестра Тринита постучала.

Но не в эту дверь. В другую.

В дверь для прислуги.

И еще через некоторое время на пороге одной из комнат в этом доме остановилась молодая служанка. Комната была затенена, и в сумраке только угадывались дама, единороги и цветущие ирисы на гобеленах, восточные ковры на полу, альков в глубине, укрытые узорным покрывалом пяльцы. А рядом /но не за ними/ сидела женщина в свободном домашнем платье из лилового камлота. Она была рыжеволосой, белокожей и очень красивой.

– Госпожа… тут пришла бегинка… из квартала святого Гольмунда… у нее травы…снадобья разные…

Женщина подняла руку с явным намерением отослать служанку, но что-то заставило ее передумать. Может быть, остановившийся взгляд служанки, может, что-то еще.

– Пусть войдет.

Служанка отступила, пропуская сестру Триниту. Хозяйка дома даже не посмотрела в ее сторону, явно давая понять, что таких, как сестра Тринита вообще не стоит замечать. А таким как сестра Тринита, не полагалось оскорбляться.