Последний викинг. «Ярость норманнов» Степанов Сергей

© Степанов С., 2013

© ООО «Издательство «Яуза», 2013

© ООО «Издательство «Эксмо», 2013

Пролог

Харальд Суровый, сын Сигурда Свиньи, был конунгом Норвегии и Дании, величайшим воином, мореходом и поэтом. Харальда также называют последним викингом, что справедливо, ибо на нем завершилась эпоха норманнских завоеваний. Эта эпоха началась в июньские иды семьсот девяносто третьего года века Господня. «Англосаксонская хроника» сообщает о первом появлении норманнов, сопровождавшемся грозными предзнаменованиями: «В этом году были жуткие знамения в Нортумбрии, которые безмерно напугали всех жителей. Кружили сильные вихри, сверкала молния, а в небе видели летящих драконов, изрыгающих пламя. Вскоре после этих знамений начался сильный голод».

Близ побережья Нортумбрии, на севере Англии, лежит каменистый остров, на котором благочестивые шотландские и исландские монахи основали обитель. Однажды смиренная братия узрела паруса далеко в пустынном море. Паруса двигались с севера, и это было странно и удивительно, ибо никто раньше не видел кораблей, плывущих с северной стороны. Говорили, что холодное море простирается до края света и там низвергается вниз. Монахи завороженно наблюдали за приближением полосатых парусов. Скоро можно было различить черные корабли, на изогнутых носах которых щерили свои пасти ужасные драконы.

Драконы пристали к берегу, и с них спрыгнули приземистые люди в кольчугах и с топорами в руках. Они набросились на монахов, одних убили, других увезли прочь от родных берегов, монастырь сожгли, драгоценные дароносицы и другие священные сосуды, одеяния священников и все имущество разграбили. Алкуин из Йорка, муж великой учености и основатель придворной школы Карла Великого, направил послание королю Нортумбрии Этельреду: «Подумай о том, что почти 350 лет мы и наши праотцы жили в этой прекрасной стране, и никогда прежде не обрушивались на Британию столь ужасные бедствия, как те, что навлекли на нас язычники. Никто и думать не мог, что такая напасть может прийти из-за моря». Он напомнил прорицание Иеремии-пророка: «От севера откроется бедствие на всех обитателей сей земли».

Сбылось пророчество Священного Писания. От севера открылось величайшее бедствие сначала для Британии, а вскоре и для иных стран. С каждым годом с севера приплывало все больше и больше кораблей с драконами на носу. Нортумбрия, одно из трех английских королевств, была покорена, а потом пришел черед Восточной Англии, чей король Эдмунд пал от руки норманнов и был провозглашен святым мучеником. Норманны вторглись в Уэссекс. Ирландия не осталась в стороне от вожделения викингов. Ирландский хронист писал: «Море извергло на Эрин потоки чужеземцев. Не осталось ни одного залива, ни одной пристани, ни единого укрепления, укрытия, бугра, который не был бы наводнен викингами».

Викинги обрушились на империю, разделенную между сыновьями Карла Великого и ослабленную внутренними раздорами. Был сожжен Гамбург. Архиепископ Ансгар бежал вместе с монахами, священные книги погибли в огне. Викинг Рагнар Кожаные Штаны, поднявшись по Сене, захватил Париж. Ни один город, ни один монастырь не остался неприкосновенным. Все обращалось в бегство, и редко кто-нибудь говорил: «Остановись, окажи сопротивление, защищай свою родину, собственных детей и народ!» Хронисты писали: «Отчаяние охватило франков: казалось, что христианскому народу пришел конец». Во всех церквях возносили молитву: «A furore normannorum libera nos, o Domine!» – «Спаси нас, Господи, от ярости норманнов!»

От ярости норманнов пытались откупиться, даровав им богатые земли. Датский хёвдинг по имени Ролло и его викинги получили во владение город Руду, называемый франками Руан, и область до самого моря. Эти владения положили начало Нормандии. Чаще всего короли и герцоги удовлетворяли ярость викингов золотом и серебром. Данегельд – «датские деньги» – называлась плата за то, чтобы викинги, среди которых было много данов, не разоряли прибрежные города и селения. Однако через несколько лет они возвращались вновь и требовали новой дани.

Викинги направляли свои корабли все дальше и дальше. Они шли Аустрвегом – Восточным путем, который привел их в Гардарику и дальше – в Землю Греков. Они появились в Испании, которой владели мавры. Их корабли заполнили море, как темные птицы, сердца мавров же наполнились страхом и мукой. Аравитяне говорили о нападении на Севилью: «Аль-маджус, которые зовутся ар-рус, ворвались туда, захватывали пленных, грабили, жгли и убивали».

Викинги приплыли из Северных Стран, включавших Данию, Норвегию, Швецию, Исландию, Гренландию, Фарерские и Оркнейские острова. Там обитали разные племена: даны, свеи, норвежцы, но для всего мира они были прежде всего норманнами, то есть «людьми с севера». Имелись у них и иные имена. В Гардарике их называли варягами, в Земле Греков – варангами и русами, в Испании – ар-рус. Слово «викинги», как думают, означает «люди из заливов». Викинги – это не племя, а род занятий, заключавшийся в морских походах и грабеже. В Северных Странах говорили: «он пошел в викинг», «он погиб в викинге». Выгодным ремеслом викинга занимались люди разных племен и народов. Порой они превосходили свирепостью даже самих норманнов. Так, от грабительских набегов вендов весьма сильно претерпели жители прибрежных селений Швеции. Самый безжалостный викинг, которого мне довелось знать, был родом из племени эстов.

Норманны викингской эпохи являлись язычниками. Они убивали служителей Господа и разрушали Божьи храмы. Истинная вера медленно приживалась в холодных Северных Странах. Достаточно сказать, что и доныне Великая Холодная Швеция еще прозябает в мраке язычества. И все же чем дольше норманны соприкасались с христианскими народами, тем чаще они, отринув языческую скверну, вступали в спасительное лоно Церкви. Увы, многие из них крестились неискренне. Некий праведный муж из сент-галленских монахов со слезами на глазах рассказывал о недостойном поведении норманнов, которым Людовик Благочестивый предложил принять таинство крещения. Новообращенным подарили платье, но крещальных одежд на всех не хватило, и тогда они стали рвать ткани на куски и делить их между собой. Один из старейших среди них взроптал: «Я принимал крещение двадцать раз и всегда получал хорошее платье, но ныне мне дали мешок, подходящий пастуху, но не воину».

Однако недаром говорят, что дерево не от первого удара падает. Благодаря подвижническому подвигу святых мучеников слово Божье постепенно проникло в свирепые сердца викингов. Кое-кто из них бросил ремесло разбойника и занялся мирным трудом. И это хорошо! С другой стороны, остается сожалеть, что одновременно со смягчением нравов угасает тот неистовый дух, который гнал викингов за море. Так сказал Эгиль, сын Грима Лысого:

Мы в Исландии бережно храним имена викингов, уходивших за море в поисках славы и добычи. Страна Льдов – так переводится с северного языка название нашей страны. Северный язык един для всех норманнов, и только те, кто поселился далеко от Северных Стран, постепенно перенимают чужое наречие. Исландия – небогатая страна. Однако нашу бедность мы превратили во благо. Никто не может сравниться с исландцами ни в искусстве стихосложения, ни в умении рассказывать саги. Я еще застал то время, когда в Исландии росли деревья. Потом их вырубили на постройки. Но если наша страна лишена леса, то она столь же богата сказителями. Длинными зимними вечерами исландцы собираются у очагов и слушают саги и песни скальдов. Исландские скальды сочиняют висы – короткие стихи из восьми строк, а также длинные торжественные флокки и драпы. Их слава гремит по всем Северным Странам.

Чаще всего исландцы рассказывают родовые саги о своих предках, приплывших на остров в век заселения страны. Столь же охотно слушают саги о норвежцах, ибо многие исландцы имеют норвежские корни. Первый поселенец, Ингольф, сын Арнара, обосновавшийся близ горячих ключей в Рекьявике, был родом из Норвегии. Мы часто плаваем в Норвегию за строевым лесом и по торговым делам, ибо эта страна самая ближняя к нам. Считается, что вокруг Исландии семь дней плавания при сильном попутном ветре, притом что он меняется как необходимо, ибо пользоваться только одним ветром невозможно. И считается, что между Исландией и Норвегией тоже семь дней плавания.

Каждый исландец знаком с сагами о подвигах норвежских конунгов, что может показаться необычным, ибо в Исландии нет и никогда не было конунгов. Издавна все дела решаются на тингах, или народных собраниях. Свободнорожденные люди участвуют в областных тингах, а раз в год в окрестностях озера Эльфусвахтн созывается всеобщий тинг, называемый альтинг. За порядком на альтинге следит законоговоритель, который избирается народом и не имеет наследственной власти конунга. В обязанности законоговорителя входит провозглашение принятых альтингом решений со Скалы Законов. И все же исландцы знают о норвежских конунгах больше, чем сами норвежцы, среди коих множество доблестных воинов, но очень немного скальдов. Причина в том, что много исландцев служит в дружинах конунгов, а наши скальды – желанные гости при их дворах, где воспевают подвиги повелителей.

С детства мой слух услаждали саги о морских конунгах, ярлах и прославленных воинах. Быстро запоминая длинные саги, я сам научился рассказывать их. И хотя мне не пристало упоминать о себе, памятуя, что имена куда более знаменитых сказителей канули в Лету, все же скажу, что наш род не последний в Исландии. Мой дед, Торстейн с Побережья, служил в дружине ярла Эйрика, сына Хакона. Вернувшись на родину, он обзавелся добрым хутором во Фьорде Городище. Дед пал жертвой кровной вражды между жителями северного и южного побережий. Вражду затеял Стюр Убийца из Лавовой Пустоши. Он убил нашего родича без достаточных на то оснований и осиротил его детей. Гестом звали его сына. Мальчик был невысокого росточка и невзрачного вида. Однако он оказался достаточно ловким, чтобы подкрасться к могучему Стюру и всадить ему секиру в голову у правого уха. Мой дед спрятал юного мстителя и помог ему уехать из страны. По этой причине зять убитого решил отомстить деду. Снорри Годи звали этого могущественного и богатого человека. Ночью он подъехал к хутору деда и велел одному из своих многочисленных сыновей рвать солому с крыши, как делают голодные лошади. Дед подумал, что лошадь грызет крышу, и вышел отогнать ее. Когда он открыл дверь и появился на пороге в одних холщовых штанах, на него набросились сразу четверо, так что он не успел и рта раскрыть. Один из ударов копья пришелся в живот, и от этого дед сразу же умер. Его старший сын выбежал узнать, что за шум, и пал мертвым на пороге. Потом вышел мой отец, Свейн. Ему было всего десять зим, сон стоял в его глазах.

Снорри Годи сказал своему воспитаннику Торду Кисе: «Видит ли кошка мышь? Пусть молодой разит молодого!» Снорри Годи имел странное пристрастие к кошкам, подобающее скорее женщине, нежели знаменитому мужу. Из одиннадцати его сыновей и воспитанников трое имели прозвище Киса, а Торд был самым младшим, ему исполнилось всего десять зим, как и моему отцу. Маленький мышонок стоял перед ними и ждал своей участи. Торд сказал: «Не хватает еще, чтобы погиб столь юный ребенок!» Другой сын – Халльдор – бросил коротко: «Пусть живет!» Снорри Годи был весьма удивлен. Он родился в языческие времена, когда господствовали суровые нравы. Был в Исландии один викинг. Альвиром звали его, а прозвище ему дали Детолюб, за то, что он запретил своим людям подбрасывать детей в воздух и ловить их на копья, как было принято у викингов. Для язычников подобное милосердие казалось странным, что и объясняет замешательство Снорри. Он проворчал: «Будь по-вашему. Но боюсь, когда мальчишка вырастет, он еще прорубит брешь в нашем роду!»

Случилось иначе благодаря Торду и Халльдору и их третьему брату, которого даже не было вместе с ними в ту ночь. Гудлаугом звали его. Он был набожен, благочестив и крепок в вере. Гудлауг отказался ехать к хутору моего деда, сказав, что никогда не чувствовал склонности к убийствам. Его братья спасли бренное тело моего отца, он же спас его бессмертную душу. Когда отец осиротел, Гудлауг призвал его к смирению, поведав ему о страданиях Господа нашего Иисуса Христа. От него мой отец воспринял неукротимую ненависть к языческой мерзости, а потом передал эту ненависть мне. Через несколько лет Гудлауг уехал в Англию, вступил в монастырь и до самой смерти слыл примерным монахом.

Я никогда не видел сего святого мужа, зато был знаком с Халльдором, поддержавшим Торда Кису в его воистину христианском милосердии. Халльдор был незаконнорожденным сыном Снорри, прижитым от наложницы, но в те времена на это не обращали большого внимания. Как-то он уехал в Норвегию за лесом, должен был вернуться через месяц, а возвратился через двадцать пять лет. Все это время он провел в странствиях рядом с Харальдом Суровым, который в ту пору еще не был конунгом. Он стал дружинником Харальда, его верным оруженосцем и другом. Потом между ними случилась размолвка, тем более удивительная, что они столько лет провели рядом, по-братски деля пищу и закрываясь от ночного холода одним плащом. Бывший дружинник вернулся на родину и поселился на хуторе на Стадном Холме.

Я впервые увидел его на Полях Тингов, куда он приехал вместе со своими родичами, вырыл для себя землянку и покрыл ее крышей. Две или три недели люди на альтинге обсуждают дела и выносят решения по тяжбам, а по вечерам устраивают состязания и слушают саги. Как сейчас помню, мы развлекались игрой со шкурой. Четверо моих друзей – Эйвинд Разорванная Щека, Бруси Рубаха до Пят, Вермунд Карман на Спине и Олав Полутролль – встали в круг и бросали друг другу сырую шкуру, а я пытался ее поймать. Вдруг пронесся слух, что у землянки Халльдора, сына Снорри, собрался народ и слушает сагу о подвигах Харальда конунга. Мы тотчас же бросили игру и присоединились к многочисленным слушателям. Старый дружинник сидел перед входом в землянку и вел свой рассказ с совершенно бесстрастным лицом, на котором красовался старый рубец от раны, полученной им в военных походах. Он был самым невозмутимым человеком на свете. Узнавал ли он о смертельной опасности или радостной новости, он не становился печальнее или радостнее. Выпадало ли ему счастье или несчастье, он вел себя как обычно. Я не встречал человека молчаливее его, кроме разве одного немого, жившего у переправы через Белую реку. Но повествование его было столь увлекательным, что не нуждалось в ярких оборотах и красивых словах.

Все слушали его, затаив дыхание, но среди собравшихся не было более внимательного слушателя, чем я. Он закончил свое повествование, зевнул и пошел спать. Все разошлись, а я продолжал сидеть перед его землянкой, открыв рот. С того дня я считал часы до вечера, когда собирался народ и просил его рассказать о Харальде Суровом. Я слушал, стараясь не упустить ни слова. Когда через две недели все дела обсудили и люди разъехались по своим домам, я отсчитал месяцы и дни до следующего альтинга, вновь и вновь повторяя все, что успел запомнить. Бесчисленное количество раз я повторял услышанное, отправляясь на поиски отбившихся отцовских овец, кося сено и раскладывая его для просушки, разделывая вместе с соседями тушу кита, выброшенного на берег, стоя на носу лодки и бросая отравленный гарпун в акулу, заплывшую в наш фьорд. Признаюсь, что даже в церкви я порой греховно отвлекался от молитвы и мои губы невольно шептали имя Харальда Сурового.

Три года я ездил на альтинг и слушал рассказы о Гардарике, Стране Бьярмов, о варяжской дружине в Миклагарде, самом большом и богатом городе на свете. Мы узнали о том, как Харальд свергал греческих конунгов – повелителей мира, и отверг любовь императрицы Зои Могучей. Нас увлекали воспоминания о морских сражениях у берегов Сикилии и Африки, о паломничестве в Святую землю. И, конечно, нас охватывала алчность при описании несметных сокровищ, вывезенных из Восточных Стран. Мы слышали, что Харальд Суровый безмерно богат, что ни один человек в Северных Странах не имел столько золота, сколько он привез в крепких сундуках. Мы узнали происхождение этого несметного богатства. Харальд начальствовал над отрядом норманнов, охранявших покои греческого царя. Три раза менялись на троне владыки империи, и трижды Харальд и его люди обходили дворец в Миклагарде и брали все, что им приглянулось. Харальд тайно переправлял сокровища в Гардарику к конунгу Ярицлейву Мудрому, с чьей дочерью Эллисив он был обручен. Ярицлейв конунг сохранил все золото до последнего эйрира, и эти богатства помогли Харальду стать конунгом Норвегии.

Из воспоминаний старого дружинника родилась эта сага. На мою долю выпало немногое. Постаравшись с великим тщанием передать незамысловатую речь воина, я дерзнул лишь отчасти разнообразить ее подходящими скальдическими стихами и добавить несколько прядей о людях, которым не нашлось места в его повествовании. Я также счел своим священным долгом снабдить повествование надлежащими христианскими нравоучениями, ибо старый дружинник был даже не язычником, а скорее человеком, верующим только в свою тяжелую секиру.

В Исландии высоко почитают Харальда Сурового. Он хорошо относился к исландцам и ценил наших скальдов. Конунг помог нашему островному народу во время жестокого голода и совершил благочестивое деяние, прислав колокол для церкви, построенной по решению альтинга. Неудивительно, что, размышляя о том, как устроить свои дела, я обратил свои мысли к конунгу. Пришла пора обзавестись собственным хозяйством, для чего требовались немалые деньги. В век заселения Исландии каждый приехавший мог занять столько земли, сколько он был в состоянии обойти за один день с горящим факелом в руке, зажигая костры на границах своего владения. Женщине разрешалось присвоить земельное пространство, которое она обошла между восходом и заходом солнца, ведя на поводу корову. Но в наше время в Исландии не осталось свободной земли, пригодной для ведения хозяйства. Поэтому молодым исландцам вроде меня приходится покидать отечество в поисках лучшей доли. Я задумал послужить Харальду конунгу и снискать его расположение.

Перед отъездом я отправился на Стадный Холм, чтобы посоветоваться со старым дружинником. Он принял меня с честью, но предупредил, что не может замолвить за меня словечко, потому что находится в ссоре с конунгом. Я знал об этом, но слышал также, что могущественный повелитель столь милостив, что ищет примирения со своим бывшим дружинником. Говорили, что как-то Харальд Суровый велел передать ему просьбу прислать лисьих шкур, чтобы обтянуть свою постель. Халльдор сказал: «Состарился петух!», но все же выполнил просьбу конунга и послал ему великолепных черных лис, которых раздобыл в Стране Бьярмов.

Я спросил его, в чем состояла причина их размолвки, и дружинник поведал мне все без утайки. И хотя он всегда был бесстрастным, на сей раз его голос дрожал от обиды. Он рассказал, что в одну зиму на восьмой день Рождества людей конунга стали жаловать деньгами. Эти деньги назывались «Харальдовой чеканкой». Большую часть составляла в них медь, а серебра в них было не больше половины. Дружинник положил деньги на подол плаща, увидел, что они не из чистого серебра, и сбросил их в солому со словами: «В моей службе никогда не было такого обмана, как в деньгах, которые конунг пожаловал мне за нее. Видно, наши с конунгом пути разошлись». Вскоре он свернул свой спальный мешок и сел на торговый корабль, плывущий в Исландию.

Хозяин хутора на Стадном Холме сказал, что конунг зовет его к себе и обещает, что ни одного человека в Норвегии он не поставит выше него. Я спросил его, почему он не откликнется на приглашение конунга, и получил ответ: «Никогда больше я не поеду к Харальду конунгу. Мне его нрав известен. Я хорошо знаю, что он сдержал бы обещание: не поставил бы никого в Норвегии выше меня, если бы я к нему приехал. Потому что он велел бы вздернуть меня на самую высокую виселицу».

Признаюсь, что рассказ о деньгах Харальдовой чеканки несколько смутил мою душу, ибо я очень рассчитывал на щедрость конунга. Мне казалось, что, вывезя из Восточных Стран неслыханные сокровища, конунг мог бы достойно наградить верных ему людей. Тем не менее я не переменил решения и сказал, что хочу попытать счастья при дворе конунга. «Поезжай, – напутствовал меня дружинник. – Только будь осторожен, а то не заметишь, как лишишься головы!»

С этим напутствием я отправился в Норвегию. Было лето, двор конунга пребывал в Каупанге. Там я впервые увидел повелителя, чьи подвиги не давали мне покоя последние три года. Прежде всего меня поразили его величественная внешность и рост. Уверяли, что рост его составлял пять локтей, хотя в это трудно поверить, потому что в исландском локте считается восемнадцать дюймов. Несмотря на чрезвычайно длинные руки и ноги, конунг был хорошо сложен и статен. У него были светлые волосы, светлая борода, длинные усы, и одна его бровь была немного выше другой. Напрасно говорили, что он постарел. Ему не исполнилось и пятидесяти зим, и он пребывал в расцвете телесных сил.

Харальд конунг ласково встретил меня, ибо всегда любил исландцев. Я почтительно попросил его покровительства. Конунг спросил, не сведущ ли я в чем-нибудь, и мне пришлось призадуматься, ибо я больше любил слушать саги и висы, не уделяя внимания воинским забавам. Тогда я сказал, что знаю множество саг. Конунг милостиво изрек, что возьмет меня к своему двору, но я должен всегда рассказывать саги, кто бы ни попросил. Разумеется, я с радостью принял лестное предложение, и конунг подарил мне оружие и хорошее платье, чтобы мне не стыдно было появляться при его дворе.

Все лето, осень и первую половину зимы я рассказывал саги. Я начал с саги об Инглингах, божественных предках Харальда Сурового; продолжил сагой о Харальде Прекрасноволосом, первом объединителе Норвегии; поведал о его наследниках – Хаконе Добром и Харальде Серая Шкура, об Олаве, сыне Трюггве, погибшем на «Длинном Змее». Не умолчал об исландских делах и рассказал сагу о многолетней кровной мести, завершившейся великой Битвой на Пустоши между жителями северного и южного побережий. Познакомил я своих слушателей с деяниями святых отцов, принесших свет истинной веры в Северные Страны, хотя должен с прискорбием заметить, что дружинники куда охотнее слушали о конунгах, чем о святых отцах.

Множество саг было рассказано, но все же к светлому Рождеству почти все мои саги кончились. Я сказал конунгу, что у меня осталась только одна сага, но я не решаюсь поведать ее здесь. «Почему?» – удивился Харальд Суровый. «Последняя сага – о ваших походах за море, и мои опасения вызваны тем, что среди дружинников много свидетелей ваших подвигов и они будут смеяться, если я что-нибудь напутаю». Конунг сказал: «Это как раз та сага, которую мне всего больше хочется послушать. Не рассказывай ее до Рождества, люди сейчас заняты, но в первый день Рождества начни и расскажи немного, а я буду сдерживать тебя, так чтобы хватило на все Рождество. Большие пиры будут на Рождество, и мало будет времени сидеть и слушать».

Все Рождество я рассказывал Харальду конунгу сагу о его жизни. Одним дружинникам нравилось, как я излагаю, другие ругались, что я не имею понятия о подвигах повелителя. И никто не мог понять, нравится ли моя сага конунгу. Он сидел с непроницаемым лицом, внимательно слушал, но не проронил ни слова. На тринадцатый день я кончил сагу о Харальде Суровом. Это было еще днем. Конунг спросил: «Кто научил тебя этой саге?» Я сказал, что каждое лето ездил на альтинг и заучивал часть саги у Халльдора, сына Снорри, пока не запомнил все. «Халльдор, бежавший от нас, научил тебя!» – мрачно изрек конунг и повелел оставить его одного.

Тут все придворные, кто до этого был ласков со мной, сразу отшатнулись от меня, как от прокаженного, и в один голос заговорили, что я сильно разгневал конунга. Мне стало ясно, что старый дружинник, движимый неприязнью к повелителю, преступно исказил его деяния и помыслы, а я по глупости и незнанию повторил эту ложь. Я приготовился к смерти и молил Господа, чтобы моя казнь была не слишком мучительной. Придворные шептались, что мне не миновать «кровавого орла», когда мечом разрубают спину, выламывают ребра и вытаскивают наружу внутренности, чтобы легкие трепыхались в воздухе, подобно птичьим крыльям.

Вечером в палатах конунга был назначен пир. С тяжелым сердцем я сел за самый дальний конец стола. Вдруг конунг позвал меня к себе и изволил произнести милостивые слова: «Мне очень понравилась твоя сага. Она ничуть не хуже, чем то, о чем в ней рассказывается. Я оценил твое старание поправить те резкие выражения, которые, должно быть, допустил мой старый друг, который сейчас в ссоре со мной. Будет тебе удача. Оставайся у меня навсегда, если хочешь». Конечно, я захотел остаться и несколько лет провел при дворе Харальда Сурового.

Я был на корабле конунга, когда он отправился по Ледовитому морю искать Виноградную страну, которую хотел присоединить к своим обширным владениям. Корабль пересек просторы Северного Океана, и перед глазами людей предстали темные пределы у края мира. Мы повернули назад, чтобы избегнуть зияющей бездны. Мне довелось быть подле конунга, когда он отправился в свой последний викингский поход в Англию.

Норманны неоднократно были повелителями этой страны. Например, Кнут Могучий, конунг Англии и Дании. Харальд Суровый решил идти по его стопам. Он собрал более двухсот боевых кораблей, не считая мелких и вспомогательных судов. Его корабли были столь же великолепны, как драккары Кнута Могучего, с которыми он покорил Англию. Столь великолепно были украшены эти корабли, что они ослепляли смотрящих, и тем, кто смотрел издалека, казалось, что сделаны были они из пламени, а не из дерева. Ибо каждый раз, когда солнце проливало на них сияние своих лучей, в одном месте блистало оружие, в другом – сверкали подвешенные щиты. На носах кораблей пылало золото и искрилось серебро. Воистину, один вид кораблей устрашал врага еще до того, как воины вступали в сражение. Ибо кто смог бы без ужаса смотреть на драконов, открывших пасти, на длинных змей, блиставших чешуей, на головы быков, чьи острые рога сияли золотом?

Мы высадились в Нортумбрии, поднялись на кораблях по небольшой реке Уз и встретились с войском англов. Поначалу им удалось потеснить норманнов. Тогда конунг велел трубить в рог и вынести вперед свое знамя Опустошитель Страны. Натиск был сильным, и англы обратились в бегство. Убитые лежали так плотно, что норманны смогли, как посуху, перейти болото. Затем Харальд конунг стал готовиться к захвату Йорка, но после одержанной им победы англы и саксы пали духом и изъявили покорность. Конунг потребовал в заложники сыновей знатных людей. Вечером после легкой победы мы отправились к кораблям и были в большом веселье. Был назначен тинг в городе на утро понедельника, и тогда Харальд конунг, как повелитель Англии, должен был пожаловать почетные должности и лены.

Однако нельзя умолчать о дурных предзнаменованиях, сопровождавших последний поход конунга. Гюрдом звали человека, находившегося на его корабле. Он увидел сон: стоит огромная великанша, и в одной руке у нее большущий нож, а в другой – корыто, наполненное кровью. Великанша сказала вису:

Увы, пророческая виса исполнилась в священный месяц по календарю англов или осенний месяц по нашему исландскому счету, а по христианскому летоисчислению – в двадцать пятый день сентября за пять дней до октябрьских календ тысяча шестьдесят шестого года века Господня. Утро выдалось погожим, и очень пригревало. Мы сняли кольчуги и пошли на берег, взяв только щиты, шлемы, копья и опоясавшись мечами, но у многих были луки со стрелами. Все были очень веселы, потому что шли за заложниками. Мы ушли далеко от кораблей, на которых осталась треть нашего войска. Когда мы приблизились к Станфордабрюггьюру, который англы называют Стамфорд-Бриджем, то внезапно узрели тучи пыли, а за ними красивые щиты и блестящие латы. Огромное войско короля англов выступило нам навстречу. Мы думали, что они охраняют побережье от вторжения ярла Руды Вильяльма Незаконнорожденного, но они решили сразиться с нами. Англы и саксы выслали рыцарей для переговоров. Мы спросили, что они могут предложить Харальду конунгу за его труды. Рыцари ответили, что они могут предоставить ему в Англии кусок земли в семь стоп длиной или несколько больше, раз он выше других людей.

После этих дерзких слов началась битва. Харальд Суровый стоял под знаменем Опустошитель Страны. Пока норманны прочно держали строй, битва шла вполсилы. Англы быстро нападали и отходили, не сумев ничего достигнуть. Норманны сами стали наступать, думая обратить противника в бегство, но, когда стена из щитов распалась, англы осыпали их копьями и стрелами. Когда конунг Харальд, сын Сигурда, увидел это, он вступил в бой там, где схватка была всего ожесточеннее. С обеих сторон пало много народа. Тут конунг Харальд, сын Сигурда, пришел в такое неистовство, что вышел из рядов вперед и рубил мечом, держа его обеими руками. Ни шлемы, ни кольчуги не были от него защитой.

Конунг был одет в кольчугу, которую звали Эмма. Она была такой длинной, что закрывала его ноги ниже колен, и такой прочной, что ее не брало никакое оружие. И вдруг, когда чаша весов в битве окончательно склонилась на сторону норманнов, прилетела стрела с ржавым наконечником. Стрела попала конунгу Харальду, сыну Сигурда, в горло – единственно незащищенное кольчугой место. Конунг как будто знал, откуда прилетела стрела со старинным заржавленным наконечником. По движению его губ я угадал слова: «Встрял зубец железный…» Я узнал строку из висы Тормода Скальда Черных Бровей, законченную конунгом, ибо он сам был поэтом. Харальд Суровый пал мертвым, и с ним все, кто шел впереди вместе с ним. Мы потерпели жестокое поражение. Англы ликовали, но, как говорится в пословице, «Недолго рука радуется удару». Не прошло и месяца, как Вильяльм Незаконнорожденный, ярл Руды, привел свои корабли из Нормандии, разбил войско англов, ослабленное большими потерями, и стал владыкой Англии. Он правит этой страной до сих пор, вот уже двадцать лет.

Я был среди тех немногих, кому удалось добраться до кораблей. Все мы горевали по убитому конунгу. Дружинники, ходившие с ним в походы, говорили, что, когда ему угрожала великая опасность и все зависело от того, какое решение он немедля примет, он находил выход, который оказывался наилучшим. Он часто прибегал к хитростям, сражаясь с превосходящим противником. С его гибелью пришел конец великой эпохи викингов. Сейчас норманнам остается только бережно хранить саги об удачных походах отцов и дедов.

Это сага о последнем викинге Харальде Суровом.

Глава 1

Олав Толстый

В среду, в четвертый день до августовских календ тысяча тридцатого года века Господня, конунг Олав Толстый не мог уснуть. Наступила полночь, но было светло, ибо летом в Трондхейме, в самом центре Норвегии, стоят дни без ночей. Летнее солнце уходит за край земли лишь на короткое время, а потом снова показывается на небосводе. Глядя на полуночное солнце, Олав Толстый размышлял о предстоящей битве. Он одержал победу в двадцати сражениях, но еще никогда ему не доводилось биться с врагом, имевшим столь огромный численный перевес. Он гнал от себя мрачные мысли, но снова и снова спрашивал себя, какая судьба ждет его войско, расположившееся на ночлег перед долиной Вердаля.

Олав Толстый принадлежал к роду Инглингов, самому знатному в Северных Странах. Из рода Инглингов был конунг Харальд Косматый, давший обет не прикасаться гребнем к своим волосам, пока не объединит под своей властью все норвежские земли. Добившись своей цели, Харальд расчесал кудри и получил прозвище Прекрасноволосого. После Харальда Прекрасноволосого норвежский престол занимали Эйрик Кровавая Секира, Хакон Добрый, Харальд Серая Шкура и Олав Воронья Кость. Седьмым по счету конунгом был Олав Толстый.

Отцом Олава Толстого был Харальд из Грёндланда, мелкий конунг, правивший в Вестфольде на юге Норвегии, а матерью – Аста, дочь Гундбранда Шишки. Одним летом, когда Харальд Гренландец отправился в Восточные Страны в викингский поход, чтобы добыть себе добра, он ехал через Швецию. В то время там правил конунг Олав Шведский, чья мать Сигрид была вдовой и имела большие поместья. Когда она услышала, что в страну приехал Харальд Гренландец, с которым она вместе воспитывалась, она послала к нему людей и пригласила его на пир. Прием был очень дружеским. Гренландец и Сигрид сидели на престоле и пили вместе в продолжение вечера и всех людей конунга усердно угощали. Вечером, когда конунг пошел в опочивальню, ему там была приготовлена постель с пологом из драгоценной ткани и роскошными покрывалами. Народу в этом покое было мало. Когда конунг разделся и лег в постель, к нему пришла Сигрид и сама наполнила его кубок и очень склоняла его к тому, чтобы он выпил, и была очень весела. Конунг был очень пьян, и она тоже. На следующий день Харальд Гренландец завел речь о том, не пойдет ли она за него замуж. Сигрид ответила, что он говорит пустое. Он настолько хорошо женат, что должен быть доволен своим браком.

На следующий год Харальд Гренландец опять собрался в викингский поход и по пути навестил Сигрид. Многие из его людей отговаривали его, но он все-таки поехал с большой дружиной и приехал в усадьбу, где Сигрид проживала. В тот же вечер туда приехал другой конунг – Виссавальд. Он был родом из Гардарики – Страны Городов, где его звали князем Всеволодом. Он тоже сватался к Сигрид. Конунгов поместили вместе с их дружинами в доме, хотя и большом, но старом. Вечером не было недостатка в напитке, настолько хмельном, что все были мертвецки пьяны, и стражи как внутри, так и снаружи дома, заснули. И вот Сигрид велела расправиться с ними огнем и мечом. Дом и все, кто в нем был, сгорели, а те, кому удалось из него выбраться, были убиты. Сигрид сказала, что так она хочет отучить мелких конунгов от сватовства к богатой вдове. С тех пор ее стали звать Сигрид Гордая.

Когда до Асты дошла весть о гибели мужа, она была глубоко уязвлена. Муж, чьего ребенка она носила под сердцем, втайне собирался развестись с ней и жениться на другой. Аста забрала свое имущество и уехала к отцу. Там она родила Олава, а позже вышла замуж за Сигурда Свинью, мелкого конунга, правившего в Хрингарике. Он также принадлежал к роду Инглингов, но по виду и по образу жизни нисколько не походил на конунга. Сигурд Свинья носил синюю куртку, синие чулки и широкополую серую шляпу. Он сам наблюдал за тем, как его работники жнут хлеб, вяжут его в снопы и складывают в скирды. Разъезжая по полям, Сигурд повязывал лицо платком от летнего зноя и ветра. Он был прижимистым хозяином, который даже гостям велел подавать мясо и пиво только через день, а домочадцев потчевал кислым молоком и вяленой рыбой.

Олаву Толстому казались скучными хлопоты отчима. Однажды отчим, собираясь в поле, велел пасынку оседлать для него коня. Олав отправился в хлев, выбрал самого крупного козла, надел на него седло конунга и подвел отчиму. Сигурд Свинья только огорченно вздохнул, взглянув на оседланного козла: «Видно, ты не хочешь слушаться моих приказаний. Права твоя мать, не следует заставлять тебя делать то, что тебе не по вкусу». С детства Олав отличался независимым нравом. Был он приземист, широк в плечах и крепок телом, за что его прозвали Толстым. Он предводительствовал во всех детских играх и не терпел, если кто-то лучше него стрелял из лука или бился на деревянных мечах.

Однажды он отошел далеко от дома и заснул под раскидистым дубом. В тот день Олаву впервые явился во сне внушающий ужас муж в алом плаще и блистающих латах. Сей муж изрек: «Покинь мирный кров, ибо ты рожден для ратных подвигов. Плыви за море и добудь великую славу!» Олав поведал о своем сновидении матери. Аста призвала опытного викинга Храни Путешественника. Непросто было заслужить подобное прозвище. Храни побывал во многих странах, в том числе в Виноградной стране, о которой ходило много легенд. Храни уверенно определил, что муж в алом плаще и латах похож на конунга Олава Воронью Кость, сына Трюггви. В таком одеянии он видел его в последний раз, когда конунг прыгнул в море с борта боевого корабля «Длинный Змей», не желая попасть в руки врагов. Храни сказал, что сын Трюггви неспроста явился мальчику во сне. Его ждет великая слава.

Аста на свои средства снарядила для сына боевой корабль со скамьями на тридцать гребцов. Олав Толстый был провозглашен морским конунгом. Викинги часто делали своим предводителем юношей знатного рода. Разумеется, при молодом конунге всегда был опытный наставник, умевший прокладывать путь по звездам и править кораблем в бурю. Наставником Олава стал Храни Путешественник. Он правил кораблем, а юный конунг сидел на веслах вместе с простыми гребцами.

Юный морской конунг возмужал в викингских походах. Через несколько лет он стал опытным воином, совершившим множество подвигов в далеких странах. Олав примкнул к предводителю йомсвикингов Торкелю Высокому, который вторгся на Британские острова. Олав участвовал во взятии Лундуна, самого большого города страны, стоявшего на реке Темзе. Торкель Высокий получил с короля англов Этельреда Неразумного данегельд в сорок восемь тысяч фунтов серебром. Пока собирали данегельд со всего королевства, Торкель Высокий напал на Кантараборг. Викинги ворвались в собор во время литургии, перебили клириков и взяли в плен архиепископа Кентерберийского Альфеге, чтобы получить за него богатый выкуп. Однако архиепископ отказался заплатить за свою жизнь. Семь месяцев, находясь в темнице в Гринвиче, он испытывал терпение язычников. Однажды из южных земель привезли бочки молодого вина. По этому случаю викинги устроили пир. Они резали лошадей и быков, обдирали их туши, разрубали на части и жарили на кострах огромные куски мяса. Олав Толстый сидел на почетном месте рядом с Торкелем Высоким и осушал рог за рогом.

Кто-то из приглашенных на пир вспомнил про строптивого архиепископа. При упоминании его имени викинги яростно взревели и потребовали немедленно привести упрямца. Альфеге втащили в трапезную, поставили на колени и приступили к нему с вопросом: скоро ли за него заплатят выкуп? Архиепископ спокойно отвечал: «Вам придется ждать до Страшного Суда, ибо я запретил добрым христианам собирать деньги для этой цели. Золото и серебро только разжигает вашу алчность и привлекает в Британию все больше и больше язычников». Викинги вскочили, не помня себя от гнева. На голову архиепископа посыпались обглоданные кости. Конская голова опрокинула его на спину, он попытался подняться, но тотчас снова рухнул, придавленный головой барана с тяжелыми рогами. Торкель Высокий поднялся во весь громадный рост и обратился к своим воинам с речью: «Отдайте мне этого христианина в обмен на мою долю данегельда». – «Смерть ему!» – орали язычники в сотню глоток. Торкель не сдавался: «Сверх того я дам вам все сокровища, которые я добыл в чужих странах. Забирайте все, кроме корабля, на котором я вернусь домой». Однако предводитель йомсвикингов не мог совладать с пьяной толпой. Один из викингов подбежал к лежавшему без сознания архиепископу и обухом топора размозжил ему голову.

Олав Толстый не вмешивался в происходящее. Он только удивился, что Торкель Высокий был готов отдать свои сокровища за христианина. Равнодушно отвернувшись от убитого архиепископа, Олав продолжал пировать, пока вино не одолело его. Во сне ему опять явился конунг Олав, сын Трюггви. Лик конунга был суров, очи метали молнии. Указывая перстом на замученного архиепископа, он гневно вопрошал: «Как ты допустил гибель святого мужа? Знаешь ли ты, что Альфеге крестил меня в Англии? Великий грех сотворили викинги! Искупи свою вину, приняв святое крещение!» Олав Первый, сын Трюггви, по прозвищу Воронья Кость, говорил так, потому что был не только великим воином, но и ревностным христианином. Он распространял Христово учение в Норвегии, и в его правление свет истины воссиял в нашей прекрасной Исландии. Всемогущий Бог окинул милостивым взором людей, заселивших наш остров, и через своих посланников избавил наш народ от долгого рабства у Врага рода человеческого и затем привел своих возлюбленных сынов к совместному обладанию вечным наследством, как он обещал всем тем, кто хочет служить Ему при помощи добрых дел.

Узрев во сне добродетельного сияющего мужа, Олав Толстый пробудился другим человеком. Печать раздумья легла на его чело. С той поры он почти перестал улыбаться, избегал веселых пиров и часто уединялся. Он запрещал своим викингам грабить соборы и разорять аббатства. Поступив на службу к нормандскому герцогу Роберту Дьяволу, он подолгу беседовал с христианами и наконец решил принять истинную веру. В руанском соборе Олав Толстый принял святое крещение, и на следующую ночь ему снова явился сын Трюггви. На сей раз лик конунга был светел. «Ты выбрал благой путь, – изрек он. – Тебе уготовано великое служение. Возвращайся в Норвегию, верни земли, которые принадлежали мне и были захвачены иноземцами».

Сын Трюггви говорил так, потому что после его гибели Норвегия распалась на несколько частей. Одни фюльки достались свеям, другие – данам, чьим пособником являлся ярл Хакон. В основном же власть принадлежала мелким конунгам, которые правили в своих областях. Олав Толстый решил воссоединить страну и стать конунгом всей Норвегии по примеру сына Трюггви, являвшегося ему в сновидениях в облике мужа в алом плаще и сияющих латах.

После долгих странствий Олав Толстый вернулся на родину. Спрыгнув со своего корабля, он поскользнулся на глинистом берегу и встал на четвереньки. Олав с досадой сказал: «Я упал! Плохое предзнаменование!» Храни Путешественник ответил своему воспитаннику: «Ты не упал, конунг! Ты крепко встал на землю своих предков». Когда Олав приехал в усадьбу отчима и поведал о своих замыслах, Сигурд Свинья перепугался: «Немалое дело ты задумал, Олав, и мне кажется, что в твоем намерении больше смелости, чем предусмотрительности». Однако Аста полностью поддержала сына. Она велела мужу замолчать, сказав, что предпочтет увидеть своего сына во славе, пусть даже на самое короткое время, чем знать, что он доживет до глубокой старости мелким конунгом, подобным Сигурду Свинье. Отчиму пришлось подчиниться. Он всегда повиновался жене.

Олав Толстый отнял власть у ярла Хакона, ставленника датчан, и заставил мелких конунгов склониться перед его волей. Он отвоевал почти все земли, захваченные данами и свеями. Объединив страну, он созвал тинг – народное собрание, решавшее все важные дела, и был провозглашен конунгом всей Норвегии. Олав Второй продолжил благое дело, которому посвятил себя Олав Первый. Конунг позаботился о душах своих заблудших подданных. Однако легче было объединить Норвегию, чем обратить в истинную веру ее народ, ибо Враг рода человеческого прочно держал в путах невежественных язычников. Олав конунг подробно расспрашивал о том, как соблюдается христианство в стране. Он узнал, что в Наумудале и во Внутреннем Трондхейме далеко не все обстоит благополучно, а чем дальше на север в Халогаланде, тем меньше там знакомы с христианством. Что касается недоступных горных долин, то там никто не слышал о Господе нашем Иисусе Христе.

Олав Толстый разъезжал по всей стране: от прибрежных городов до дальних хуторов. Повсюду он убеждал бондов – свободных землевладельцев – в истинности христианской веры. Упрямые бонды плохо поддавались на уговоры и не желали отказываться от идолов. Люди конунга разрушали языческие капища и предавали смерти закоренелых язычников. Но чем ревностнее конунг распространял истинную веру, тем яростнее его ненавидели. Иногда Олав задумывался над причинами этой ненависти. Он задавал себе вопрос: нужно ли огнем и мечом сеять любовь и милосердие среди язычников? Не иначе конунга смущал дьявол, как смущал он даже Господа нашего Иисуса Христа в Йорсалире в ночь пред принесением искупительной жертвы за грехи рода человеческого. К чести Олава будет сказано, что он не поддался дьявольскому искушению и не оставил истребление язычников.

Конунг опирался на людей незнатных и преданных лично ему. Он оказал великие милости простому бонду Брюньольву Верблюду, подарив ему меч, отделанный золотом, и поместье Ветталанд, а это очень большое поместье. Брюньольв сочинил благодарственную песню об этих подарках. В ней сказано так:

Однако знатные люди роптали на властные замашки Олава Толстого. Их взоры обратились к Кнуту Могучему, который был конунгом Дании и Англии. Раньше Кнут Могучий также правил Норвегией, назначив ярлом своего племянника Хакона. Как было сказано, Олав Толстый отнял власть у Хакона. Поначалу Кнуту Могучему было не до Норвегии. Ему пришлось долго сражаться в Англии и затратить много усилий, прежде чем англы покорились ему. Когда он посчитал, что его власть в Англии достаточно укрепилась, он вспомнил о том, что имеет права на Норвегию. Он радушно принимал мужей и сыновей могущественных бондов, которые приезжали к нему под разными предлогами. Каждый гость из Норвегии получал от Кнута богатые подарки. Кроме того, при дворе Кнута был виден гораздо больший размах, чем в Норвегии: и в том, сколько там ежедневно бывало людей, и в убранстве покоев, особенно тех, в которых жил сам конунг. Кнут Могучий собирал налоги и подати с самых богатых земель в Северных Странах. И поскольку он получал больше, чем другие конунги, он и раздавал больше.

Пришло время, когда Кнут Могучий решил заявить притязания на Норвегию. Он отправил из Англии роскошно снаряженное посольство. Посланцы везли с собой письмо с печатью Кнута, конунга англов. Они приплыли в Тунсберг и объявили, что вся Норвегия по праву принадлежит Кнуту Могучему, а если Олав Толстый хочет остаться в стране, то ему следует покорно явиться к Кнуту, принести клятву верности и получить свои земли в лен. Олав Толстый в гневе ответил: «Кнут Могучий правит Данией и Англией и, кроме того, захватил еще и большую часть Шотландии. Ему следовало бы, наконец, умерить свою жадность. Может быть, он хочет один править всеми Северными Странами? Может быть, он думает один съесть всю капусту в Англии? Что ж, это ему скорее удастся, чем заставить меня склонить перед ним голову и подчиниться».

Олав Толстый взял малолетнего сына Магнуса и с немногими приближенными отправился по Восточному Пути в Гардарику, или Страну Городов, где нашел покровительство конунга Ярицлейва Мудрого. Три года он провел в Гардарике. Олав Толстый предавался глубоким раздумьям о том, как ему быть дальше. Ярицлейв Мудрый и его жена Ингигерд предлагали Олаву остаться у них и стать правителем края, называемого Булгарией. Она составляет часть Гардарики, и народ в ней некрещеный. Олав стал обдумывать это предложение. У него была также мысль сложить с себя звание конунга и поехать в святой город Йорсалир в центре земли и принять там обет послушания. Но чаще всего он думал о том, нельзя ли как-нибудь вернуть свои владения в Норвегии. Раздумывая об этом, он вспоминал, что в первые десять лет его правления все у него шло легко и удачно, а потом, что бы он ни делал, все давалось с трудом и все его благие начинания кончались неудачно. И он сомневался, стоит ли испытывать судьбу и отправляться с таким небольшим войском навстречу своим врагам, когда весь народ примкнул к ним и выступает против него. Все эти мысли не давали ему покоя, и он не знал, что ему делать, ибо видел, что ему не миновать беды, как бы он ни поступил.

И вот однажды Олав Толстый заснул, и во сне ему явился внушающий трепет муж в алом плаще и блистающих доспехах. Он изрек: «Ты мучаешься и не знаешь, как поступить? Меня удивляет, что ты собираешься сложить с себя звание конунга, которое дано тебе от Бога, и хочешь поступить на службу к Ярицлейву Мудрому. Возвращайся в родные края. Слава конунга в том, чтобы побеждать своих недругов, и почетная для него смерть – пасть вместе со своими людьми в битве. Бог дает тебе знамение, что ты станешь вечным правителем Норвегии – Perpetuus rex Norvegi».

Ярицлейв Мудрый отговаривал Олава, указывая на опасность, которая грозит ему при возвращении на родину. Однако конунг был непреклонен. Единственное, на что он согласился, так это оставить своего сына Магнуса у княжеской четы. Ярицлейв Мудрый снабдил дружину Олава оружием и дал им коней. Конунг покинул гостеприимную Гардарику.

Отчина встретила его неласково. Ему удалось набрать мало воинов, да и те в основном были свеями, жаждавшими пограбить и погулять на норвежской земле. С этим отрядом он перешел через горы и вторгся в Трондхейм. Здесь центр Норвегии, здесь сосредоточена вся сила страны. В двух переходах отсюда лежала его столица Нидарос, но путь к ней преградила армия бондов. Трёнды, населявшие Трондхейм, поднялись против своего повелителя с оружием в руках, а к ним присоединились бонды со всех концов страны. Завтра ему предстоит биться с людьми, неопытными в военном деле, но готовыми погибнуть за веру предков.

Олаву Толстому оставалось лишь повторять пророчество, данное ему во сне: «Perpetuus rex Norvegi – Вечный король Норвегии».

Глава 2

«Край прикрыть сумею…»

Ночь сменило утро. Солнце вновь поползло вверх. Поняв, что ему не удастся уснуть, Олав Толстый встал со своего каменного ложа и сделал несколько шагов, стараясь не потревожить сон своих воинов. Они храпели, укрывшись круглыми щитами, на которых были начертаны белые кресты. Так приказал конунг, хотя многие воины, присоединившиеся к его войску, совсем недавно поклонялись языческим идолам, а некоторые не верили ни в Иисуса Христа, ни в одноглазого Одина, ни в Тора.

Когда войско Олава Толстого двигалось через лесные чащи, к ним вышли два брата – Торир Кукушка и Фасти Пахтанье – и выразили желание сражаться на стороне конунга. За братьями тянулась слава отъявленных разбойников. На их совести было множество кровавых дел, но им было любопытно поучаствовать в настоящем сражении, когда войска выстраиваются в боевые порядки. В распоряжении Олава было так мало людей, что не приходилось брезговать и разбойниками, однако он спросил, крещены ли они. Торир Кукушка ответил: «Мы не христиане и не язычники. Мы верим в самих себя, в свою силу и удачу. Нам этого хватает». Конунг потребовал, чтобы они приняли истинную веру или возвращались назад, к своим разбойным делам. Фасти заявил, что не хочет креститься, но Торир Кукушка возразил брату: «Позор, если конунг прогонит нас из своего войска. Еще никогда не бывало, чтобы кто-нибудь отказался взять меня в товарищи. Я согласен креститься». Истинно сказано в Евангелии: один разбойник уверовал и спас свою душу, другой – отверг спасение. Каждый выбирает свою дорогу. Одного она ведет в райские кущи, другого – в геенну огненную.

Олав Толстый узнавал каждого из своих воинов, даже если его лицо было закрыто щитом. Вот храпит Финн, сын Арни, который из простых дружинников достиг титула ярла. Рядом с ним посапывает старый Бьёрн окольничий. Самый ближний и верный из слуг, но и он поддался на посулы Кнута Могучего. В его усадьбу приехал гонец Кнута и уговаривал принести присягу конунгу Дании и Англии. Окольничий отказывался, но тут гонец высыпал из большого кошеля английское серебро. Бьёрн был сребролюбив, и, когда увидел серебро, глаза у него разгорелись. Он взял деньги, однако вскоре раскаялся и повинился перед Олавом Толстым. Да, немногие остались верны Олаву, и даже такие старые орлы, как Бьёрн окольничий, впадали в искушение.

Бесшумно бродя между спящими, Олав увидел своего младшего брата по матери – Харальда. Брат крепко спал, не чувствуя, что его длинные ноги облепила туча комаров. Конунг присел около Харальда и заботливо прикрыл плащом его босые ступни. Олав Толстый нечасто встречался с единоутробными братьями и сестрами. Но одну из таких редких встреч он хорошо запомнил. Он приехал в усадьбу после смерти отчима. Овдовевшая во второй раз Аста посвятила себя воспитанию детей. Она вывела к конунгу трех сыновей. Олав притворно нахмурился, и два мальчика испуганно опустили глаза, и неудивительно, ибо даже взрослые воины не осмеливались глядеть в лицо Олаву конунгу, когда он гневался. Но третий сын, Харальд, не отвел взгляда, а когда конунг в шутку дернул младшего брата за волосы, он схватил его за усы и тоже дернул изо всех своих слабых силенок.

На следующий день, прогуливаясь с матерью по усадьбе, Олав Толстый увидел братьев, игравших у ручья. Они не ладили между собой. Старшие возились вместе, а младший, Харальд, с разбитым после потасовки носом играл отдельно, бросая в сторону братьев воинственные взгляды. Олав спросил старших, чего они желают больше всего на свете. Гутхорм ответил, что он хочет много полей, засеянных хлебом, а Хальвдан сказал, что он хочет владеть большим стадом коров. «Узнаю отчима Сигурда Свинью», – хмыкнул конунг и подошел к Харальду, который пускал щепки вниз по ручью. «Зачем бросаешь щепки, брат?» – спросил конунг. «Это не щепки, а боевые корабли», – шмыгнул расквашенным носом Харальд. «А чего ты хочешь больше всего на свете? Коз или свиней?» – «Дружинников», – насупился мальчик. «И сколько ты хочешь дружинников?» – «Столько, чтобы они в один присест съели всех коров Гутхорма и вытоптали все поля Хальвдана». И тогда Олав Толстый воскликнул: «Да, мать! Из младшего ты, верно, вырастишь конунга!»

Припоминая давний разговор с матерью, Олав улыбнулся. В следующее мгновение он перехватил удивленный взгляд Тормода Скальда Черных Бровей, проснувшегося раньше других воинов. Тормод был исландцем. Его предки приплыли в Исландию под конец века заселения страны и поселились на Ледовом фьорде. Его отец, Берси, построил хутор под названием Болото. Хутор сохранился до сей поры, хотя некоторые постройки обветшали.

Тормод был храбрым викингом и великим скальдом, слагавшим стихи в честь ярлов и конунгов. Олав Толстый знал толк в поэзии и высоко ценил исландских скальдов. В его дружине всегда служили скальды, и сейчас в походе вместе с ним шли исландцы Гицур Золотые Ресницы и Торфинн Рот. Они тоже были хорошими скальдами. Однако Тормод намного превосходил их в искусстве поэзии. Кроме того, Тормод был не столько придворным скальдом, сколько другом конунга. Вместе с Олавом Толстым он гостил в Гардарике у Ярицлейва Мудрого и вместе с конунгом вернулся в Норвегию.

Тормод Скальд Черных Бровей знал суровый нрав конунга. Он был удивлен, увидев на его лице мягкую улыбку. Скальд часто пел песни о Рагнарёке – конце мира и гибели богов, когда ужасный волк Фенрир освободится от волшебных пут. Эти путы по имени Глейпнир изготовлены карлами в стране черных альвов. Шесть небывалых сутей соединены в них: шум кошачьих шагов, женская борода, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыханье и птичья слюна. Скальд прибавил бы седьмую небывалую суть – добрую улыбку на лице норвежского конунга. Но вот он узрел то, чего не могло быть: конунг улыбался, как простой человек.

Застигнутый врасплох, Олав Толстый нахмурился и приказал скальду:

– Разбуди войско какой-нибудь песней!

Тормод прокашлялся, очищая горло от ночной сырости, и громко запел Древние Речи Бьярки, который был верным дружинником конунга Хрольва Жердинки:

Юный Харальд, разбуженный голосом скальда, спросонья схватился за тяжелый меч, лежавший рядом с ним. Но он не смог выхватить его из ножен, потому что Олав наступил на них ногой.

– Крепко спишь, брат! – сказал конунг, глядя на заспанное лицо юноши.

Потом конунг снял со своей шеи золотое ожерелье с головой вепря, надел его на острие своего меча по имени Хейтнир и подал скальду:

– Благодарю тебя, Тормод Скальд Черных Бровей! Ты угодил мне. Нельзя было выбрать песню более подходящую, чем призыв погибнуть на поле брани вместе с конунгом! Прими драгоценное ожерелье – в нем больше марки золота, и будь вместе с другими скальдами подле меня во время боя, чтобы видеть все собственными глазами, а не полагаться на чужие рассказы.

Скальд с поклоном принял подарок. Его окружили исландцы Гицур Золотые Ресницы, приемный отец Ховгарда – Рэва и Торфинн Рот. Тормод сказал Гицуру:

– Не будем стоять вплотную друг к другу, товарищ, оставим место и для Сигвата Скальда, если он приедет сюда.

Услышав эти ядовитые слова, конунг сказал:

– Не надо винить Сигвата за то, что его здесь нет. Он часто бывал со мною в сражениях, а сейчас он, наверно, молится за нас, это нам теперь нужнее всего.

– Возможно, конунг, что молитвы тебе сейчас всего нужнее, но вокруг твоего стяга сильно поредело бы, если бы все твои дружинники отправились молиться в Румаборг.

Тормод говорил язвительно, потому что завидовал великой славе скальда Сигвата, сына Торда, считавшимся первым из сочинителей вис и драп. Сигват не был слишком красноречив, но имел такой дар, что стихи слетали у него с языка, как обыденная речь. С восемнадцати лет он состоял в дружине Олава конунга, сделавшего его окольничим. Но в последние годы Сигват несколько отстранился от конунга. Он ездил по торговым делам в Валланд и, возвращаясь оттуда, был в Англии, посетил Кнута Могучего и сочинил о нем хвалебную песнь. Когда Олав вернулся из Гардарики, Сигват не присоединился к его войску под тем предлогом, что собирается совершить паломничество в Рим. Он взял с собой скальда Берси, сына Торвы, который тоже был дружинником Олава и умер в Риме от великой скорби по Олаву конунгу.

Вокруг конунга собрались воины. Они встали полукругом и слушали напутствие Олава Толстого.

– Сейчас мы отправимся к Стикластадиру. Мы будем ехать по возделанным полям, принадлежащим Торгильсу, сыну Хальмы. Я хочу, чтобы вы шли друг за другом и не топтали посевы, – приказал конунг.

Харальд заметил, что окольничий Бьёрн переглянулся с Финном, сыном Арни. Даже юный Харальд понимал причину их недоумения. Разве забота конунга беречь посевы какого-то землевладельца, копающегося, как жук в навозе? Вдобавок разве не с войском бондов им предстоит сражаться? Бонды поднялись против Олава Толстого, изменили клятве верности своему законному повелителю. Вчера Тормод произнес вису:

Харальд был готов расцеловать исландца. Но конунг, выслушав вису, задумчиво произнес: «Бонды помнят, как по моему велению их сжигали в собственных жилищах. Их жгли, когда они отступали от истинной веры и впадали в язычество. Так карали за измену Богу. Измена конунгу не заслуживает столь сурового наказания. Вы же знаете бондов. Они как дети. Я хочу, чтобы мои люди вели себя мирно и не грабили бондов». Никто не посмел возразить, но позже Харальд услышал, как Финн вполголоса сказал Бьёрну окольничему: «Конунга словно подменили после возвращения из Гардарики. Плохи наши дела, если он жалеет бондов».

Между тем дружинники заметили вражеских лазутчиков. Они опрометчиво подобрались так близко, что за камнями на вершине холма можно было разглядеть их лица. Финн, сын Арни, знавший почти всех в Трондхейме, тотчас же доложил конунгу:

– Это Хрут из Вигга и с ним около тридцати человек.

Финн уже был готов услышать, что конунг прикажет не трогать бондов, чтобы они вернулись к своим и донесли, сколь немногочисленно войско Олава Толстого. Но к лазутчикам конунг был неумолим. Он подозвал исландца Гицура Золотые Ресницы и сказал ему:

– Я слышал, что у вас в Исландии бытует обычай давать работникам зарезать себе овцу. Так вот, я разрешаю тебе зарезать барана.

Приближенные громко расхохотались, оценив шутку конунга, ибо имя Хрут означало «баран». Исландца не пришлось долго упрашивать. Он взял на подмогу полдюжины дружинников и отправился резать Хрута с товарищами. Быстро управившись с поручением конунга, Гицур вернулся и насмешливо заметил:

– Ваши бараны, норвежцы, безобиднее наших исландских овечек.

Тормод с улыбкой наблюдал за тем, как его соотечественник вытирал кровь с секиры:

– Бб. баран не первый человек, нашедший вечный ночлег под секирой Гицура.

Олав Толстый обратился к своим воинам со словами:

– Судя по появлению лазутчиков, сегодня нас ждет битва. Но я считаю, что моему брату Харальду не следует сражаться, ведь он еще ребенок.

Харальд покраснел до корней волос, ниспадавших русым потоком на его по-юношески костлявые плечи. Поднятая вверх бровь придавала его лицу обиженный вид. Он выступил вперед и заговорил ломающимся басом:

– Я непременно буду сражаться, и если я еще недостаточно силен, чтобы удержать меч, я знаю, что надо сделать: я привяжу рукоять меча к руке.

Никто из воинов не дерзал возражать конунгу. И только старый окольничий Бьёрн осмелился высказать свое мнение:

– Повелитель! Твой брат Харальд действительно молод годами, но ростом он выше любого в твоем войске. Вспомни, сколько зим было тебе самому, когда ты отправился в викингский поход вместе с Храни Путешественником.

Олав Толстый помнил, что ему исполнилось всего двенадцать зим, когда он впервые отплыл от родных берегов на боевом корабле. Однако Храни Путешественник умело оберегал жизнь юного морского конунга. Нападал на слабых, уходил от сильных, начинал с мелких стычек и постепенно приучал его к викингскому искусству. Харальд же рвется участвовать в крупном сражении, где враг имеет перевес. Конечно, сложить голову в первом бою очень почетно, но зрелые мужи должны укрощать неразумные порывы молодости. Конунг отрицательно покачал головой. Харальд задохнулся от отчаяния. Он не находил слов, чтобы уговорить старшего брата. Тогда он произнес стихи:

Гул одобрения прокатился по рядам воинов, и даже исландские скальды поощрительно улыбнулись умению юноши сложить боевую песню. Когда восторженный шум улегся, Олав произнес:

– Ты меня убедил, брат! В самом деле, наша мать не простит, если я не позволю тебе погибнуть на поле брани. Вставай в строй вместе со всеми. Вперед, воины Христа! Навстречу ратным подвигам!

Глава 3

Мед поэзии

Харальд сидел на могучем коне, а рядом с ним ехал на низкорослой кобыле Тормод Скальд Черных Бровей. Теперь надобно сказать о внешности исландца, а она была примечательной. Тормоду исполнилось тридцать две зимы – он был ровесником конунга Олава Толстого. Скальд был невысок ростом, имел смуглую кожу и черные как смоль волосы, что делало его приметным среди белокурых норманнов. Однако напрасно думают, будто прозвище Скальд Черных Бровей он получил за черные волосы и брови. Поведаю, как обстояло дело, ибо слышал об этом от людей, хорошо знакомых со скальдом.

Тормод был сластострастен. В его оправдание следует сказать, что скальдов нельзя мерить общей меркой. Недалеко от хутора, где Тормод жил у своего отца Берси, стоял хутор под названием Теснина. Хутором владела вдова по имени Грима. Ходили слухи, что она знала толк в колдовстве. В ту пору в Исландии христианство было молодым и нескладным, и поэтому многие почитали колдунов и колдуний. У хозяйки хутора была дочь по имени Тордис. Она была белокурой и имела хороший цвет лица. Скальд часто навещал Тордис, особенно зимой, когда Теснинное озеро замерзало и было удобно ходить по льду. Вдова вызвала Тормода на разговор и сказала ему: «Многие намекают, Тормод, будто ты дурачишь мою дочь. К ней уже сватаются, и не исключено, что этим людям померещится тролль за дверьми, если они услышат разные сплетни о вас. Если же ты захочешь посвататься к ней, я выдам девушку за тебя». Но Тормод думал только о веселом времяпровождении. Он ответил вдове: «Складно ложатся твои слова, но моя душа пока не лежит к женитьбе, так что всему свое время».

Как-то летом после тинга Тормод вызвался поехать с отцовскими работниками, чтобы забрать рыбу, которую Берси хранил у истоков фьорда в Сплавном заливе. Они спустили на воду небольшую ладью и доплыли до Долины Эрна. Тут навстречу им поднялся встречный ветер. Их снесло к суше. Они бросили якорь, а сами сошли на берег, поставили палатку и какое-то время провели там, ибо попутного ветра все не было. В Долине Эрна жила вдова по имени Катла. У нее была дочь, которую звали Торбьёрг. Девушка была обходительной, но не слишком красивой. Волосы и брови у нее были черные – за это ее прозвали Черная Бровь. Взгляд у нее был умным, она была худощава и длиннонога, но очень немалого роста, так что Тормод был ей по плечо.

Случилось так, что Тормод вышел из палатки и поднялся к хутору. Женщины приняли его очень хорошо, потому что скучали без мужского общества. Временами Тормод поглядывал на чернобровую хозяйскую дочь. С его уст слетело несколько любовных вис. Женщинам очень понравились висы. Тормод пробыл в Долине Эрна полмесяца и за это время сочинил хвалебную песнь о Торбьёрг Черная Бровь. Он назвал ее «Висами Черных Бровей». И когда песнь была готова, он исполнил ее в присутствии многих людей. Хозяйке хутора польстило, что ее дочь удостоилась такой чести. Она сняла с пальца золотой перстень и сказала так: «Дарю тебе перстень в награду за песню и в придачу к прозванию, ибо я нарекаю тебе имя, и отныне ты будешь зваться Тормод Скальд Черных Бровей».

Скальд отменно провел время в Долине Эрна, но пришла пора прощаться. Он вернулся на отцовский хутор и вспомнил о белокурой соседке. Он отправился в гости на хутор Теснина, но Тордис приняла его сухо и сказала: «Слыхала я, что ты нашел себе новую подругу и сочинил о ней хвалебную песнь». Скальд отвечал: «Правда в том, что, когда я жил в Долине Эрна, мне пришло в голову, как далеко чернобровой Торбьёрг до твоей красоты. Я сочинил об этом песню». Затем Тормод произнес «Висы Черных Бровей» и обратил те стихи, где было больше всего слов о Торбьёрг, в хвалу Тордис. Девушка очень обрадовалась. И подобно тому, как тучка разгоняет мглу над морем и ее сменяет яркий свет солнца при тихой погоде, так и песня изгнала все тревожные мысли и мрак из сердца Тордис.

На этом, однако, история не закончилась, ибо мать и дочь из Долины Эрна проведали, что хвалебная песнь в честь Чернобровой отдана другой девушке. Их возмутило поведение Тормода. Вдова грозилась выставить многочисленных свидетелей и привлечь Тормода к ответу на тинге, если он прилюдно не признается в своей подлости. Тормоду не оставалось ничего другого, как повиниться и объявить, что висы действительно были сочинены для Чернобровой и принадлежат ей по праву.

Тогда наступила очередь Гримы гневаться на скальда, который подарил ее дочери чужую хвалебную песнь. Она призвала своего раба Кольбака, человека могучего сложения и сурового нрава, вручила ему тяжелый тесак и велела расправиться с Тормодом. Раб устроил засаду и неожиданно напал на скальда, когда тот возвращался домой. Он разрубил ему правую руку. Рана была столь тяжелой, что Тормод лечился двадцать месяцев, но его рука так и не обрела прежней силы и подвижности. Берси гневно выговаривал сыну: «Связавшись с троллем, не оберешься позора! Дорого обходятся тебе подружки! Из-за одной ты стал всеобщим посмешищем, из-за другой получил увечье, от которого не оправишься до конца жизни!»

Сидя в седле, Харальд поглядывал на искалеченную руку скальда. Из-за давней истории с чернобровой и белокурой подружками Тормоду приходилось биться левой рукой. Обычная длинная секира была тяжела для него, и скальд заказал кузнецу выковать ему короткую облегченную секиру. Она не имела наварки из стали, как на всех секирах, зато была полностью закалена от обуха до лезвия и очень остра. С помощью этого необычного оружия скальд накормил ужином множество воронов.

Тормод с запинкой спросил Харальда:

– Н..н..не жмут ли н..н..носки?

Как многие исландцы, скальд владел искусством вязания и сплетал шерсть не хуже, чем низал стихи. Его часто можно было увидеть с вязанием, причем левой рукой он вязал столь же ловко, как иные люди вяжут двумя руками.

– Носки в самый раз. Даже слишком теплые. Я снял их на ночь.

– Я сс. свяжу тебе пояс. После битвы… если останемся живы.

– Как тебе понравилась моя виса?

– Не дд. дурно для нн. начала.

Скальд был заикой. Но он заикался только в обычном разговоре. Когда дело касалось высокой поэзии, его речь текла бурно и неудержимо, подобно водопаду, низвергающемуся с горных вершин.

– В настоящей висе восемь строк, а ты сочинил только половину. Посмотрим, как ты справишься с флокком, состоящим из множества вис, а тем более с торжественной драпой, где необходим запоминающийся припев. Впрочем, если речь зайдет о твоей голове, ты сочинишь и драпу.

Харальд понял намек Тормода. Конунг Кнут Могучий однажды разгневался, что в его честь сочинили простой флокк, а не торжественную драпу. Он приказал бросить скальда в темницу, но тот за ночь переделал флокк в драпу и тем самым вернул милость повелителя. Был и другой случай. Эгилем, сыном Грима Лысого, звали скальда, который родился не исландцем, а норвежцем. Как всякий норвежец, он был свиреп и жаден до добычи. Норвежский скальд был в распре с конунгом Эйриком Кровавая Секира. Когда конунга изгнали из Норвегии, он уплыл в Нортумбрию и захватил власть в этой стране. Однажды корабль Эгиля, сына Грима Лысого, был выброшен бурей на побережье Нортумбрии. Он оказался в руках своего кровного врага. Чтобы спасти свою жизнь, Эгилю пришлось сочинить драпу, воспевающую жестокость Эйрика:

Эйрик Кровавая Секира был польщен и простил пленника. Поэтому скальд назвал спасительную драпу «Выкуп головы».

– Мне нет нужды сочинять хвалебные драпы. Пусть скальды воспевают мои подвиги, – задорно возразил Харальд. – Я просто люблю мед поэзии.

– Ты, конечно, слышал, что мед поэзии хитростью добыл одноглазый бог Один?

– Нет других богов, кроме Христа! – воскликнул Харальд.

– Зз. знаю, что надлежит верить только в христианского Бога. Но молодым скальдам не следует пренебрегать сказаниями предков. Будь по-твоему, я назову Одина смертным вождем племени асов, который отдал свой глаз, чтобы испить из божественного источника мудрости. Великан Суттунг спрятал мед поэзии в скале и велел своей дочери сторожить чудесный напиток. Тогда Один, умеющий принимать разные обличья, обернулся змеей и через расщелину заполз в скалу. Он соблазнил великаншу, которая дала ему выпить меда. Тогда Один обернулся орлом и улетел в Асгард, волшебный город асов. Но по пути он расплескал часть меда, который нес в своем клюве. Люди, испившие этот напиток, стали скальдами. Но имей в виду, Харальд, что часть меда Один проглотил, и то, что вышло с другой стороны из его заднего отверстия, досталось бездарным поэтам. Надеюсь, ты не хочешь попасть в их число?

– Я хочу лишь научиться толковать темные стихи и оснастить свою речь старинными выражениями.

– Похвально, что ты желаешь поднабраться мудрости. Открою тебе, что мед поэзии созидается трояким путем. Всякую вещь можно назвать своим именем, но это проще простого. Второй вид поэтического выражения зовется заменой имен. А третий вид называется кённингом. Есть множество старинных кённингов, придуманных знаменитыми скальдами. Взять, к примеру, золотое ожерелье, которое подарил мне конунг. Оно, конечно, не потянет весом на марку, однако полмарки в нем будет наверняка. Щедрый подарок за старинную песню! Как бы ты описал то, что произошло между конунгом и мной?

– Очень просто. Конунг подарил тебе дорогое ожерелье, – пожал плечами Харальд.

– О нет! Слово «конунг» годится лишь для обыденной речи. Здесь напрашивается кённинг. Конунга можно назвать «Зачинщиком брани» или «Кормильцем бранных птиц», ибо вороны всегда слетаются покормиться телами павших на поле брани. А какой кённинг ты придумал бы для обозначения золота?

Харальд призадумался. Блеск золота навел его на сравнение, и он неуверенно выговорил:

– Пожалуй, золотое ожерелье можно назвать пламенем выи.

– Хх… хорошо! – кивнул скальд. – А еще допустимо сказать о золоте: «Заходящее солнце лба».

Харальд вспомнил шитую золотом повязку, которой его мать повязывала лоб по праздничным дням, и поразился точности кённинга. Повязка над холодными синими глазами Асты Гундбранддроттир отливала багровым отблеском, как закат над двумя горными озерами, лежащими у подножия ледника. Скальд продолжал свое поучение:

– Многие кённинги могут оценить только те, кто знает старинные сказания о богах и героях. Например, золото иногда называют «Рейна рудом» и «Распрей Нифлунгов».

– Я слышал, что на Рейне жили знатные братья Нифлунги, но плохо знаю сагу о них, – признался Харальд.

– О, это поучительная сага. У Нифлунгов была сестра, красавица Гудрун, которую они сначала выдали замуж за славнейшего из конунгов-воителей Сигурда. В земле саксов он известен под именем Зигфрид. Сигурд вызвал гнев валькирии Брюнхильд тем, что возлег на ее ложе без ее согласия. Брюнхильд подговорила своих родичей убить Сигурда. Когда он спал, его пронзили мечом, но, умирая, он вырвал из раны меч и метнул его в убийцу и пронзил того насквозь. Так красавица Гудрун овдовела, но вскоре ее взял себе в жены конунг Атли, брат Брюнхильд. Иные называют его Атиллой, вождем гуннов. У конунга Атли и Гудрун родилось двое сыновей. Конунг Атли решил убить братьев жены Нифлунгов, чтобы завладеть их несметными сокровищами. Он велел вырезать у них живых сердца. Гудрун отомстила за братьев. Она убила обоих своих сыновей от конунга Атли и велела сделать чаши из их черепов, оправив те чаши в золото и серебро. Когда устроили тризну по Нифлунгам, на пиру Гудрун подала мужу мед в тех чашах, и он был смешан с кровью мальчиков. Сокровища же никому не достались, ибо Нифлунги спрятали их на дне Рейна. Жестокой была распря. Поэтому самый точный кённинг золота – это «металл раздора». Взять, к примеру, это золотое ожерелье, подаренное мне конунгом. Я знаю, что из-за него Торир Собака проткнул копьем дружинника Карли, а он был красивым и доблестным мужем.

– Случалось ли тебе, Тормод, сочинять ругательные висы? – спросил Харальд.

Харальд знал, что худо приходится людям, вызвавшим недовольство исландских скальдов. Таких людей принято высмеивать в нидах, или ругательных стихах. Однажды даны захватили наш торговый корабль. Альтинг ввел особую подать – один нид с каждого двора. Все принялись сочинять ругательные висы, соревнуясь в остроумии и язвительности. Хулительные стихи разлетелись по Северным Странам, приводя в ярость данов.

– О-о. однажды, когда я был в Гренландии и скрывался в пещере над фьордом Эйрика Рыжего.

– Что заставило тебя избрать столь непривычное жилище?

– Гг. гренландцы объявили меня вне закона за то, что я убил на тинге второго по могуществу хёвдинга в Гренландии. Признаться, я сильно скучал в пещере, потому что там было немного развлечений. Я бы связал там много теплых вещей, но под рукой не было овечьей шерсти. Один раз в хорошую погоду я вышел, чтобы подняться на скалу. По дороге я встретил безобразного человека в тулупе, сшитом из тряпок, многослойном, как овечий желудок, и в шляпе, кишащей гнидами. Я спросил, кто он такой, и он ответил, что бродяга, ходит, где укажут, а звать его Одди Вшивец. Тогда я предложил ему поменяться верхней одеждой. Отдал ему плащ, подбитый мехом, за вшивый тулуп.

– Неравноценный обмен!

– Зато благодаря вшивому тулупу я сумел подобраться к трем братьям-гренландцам, которые приплыли на своем корабле. Они не обратили на меня никакого внимания, так как думали, что по берегу бродит Одди Вшивец в оборванной одежде. Когда корабль пристал к берегу, один из братьев по имени Торкель перегнулся через борт. Я выскочил из-за сарая и секирой раскроил ему череп. Два брата бросились за мной в погоню. Мне удалось первым добежать до прибрежных скал и прыгнуть на выступ перед пещерой. За мной прыгнул брат по имени Торд. Но он неловко приземлился и наклонился туловищем вперед. В этот момент я вонзил ему секиру между лопаток по самую рукоять. Прежде чем я успел освободить свое оружие, на выступ прыгнул Фальгейр, самый могучий из братьев. Он нанес мне тяжелую рану. Он был очень высок, на две головы выше меня. Я скользнул ему под руки и схватил его за пояс. Мы оба рухнули со скалы в море. То один из нас, то другой оказывался сверху. Фальгейр был очень силен, а я ослаб от раны. Но поскольку в тот день мне не было суждено умереть, бечева на штанах моего противника внезапно лопнула. Ему стало тяжело держаться на плаву, он то и дело погружался в пучину и каждый раз хватал ртом соленой воды сверх меры. Кончилось тем, что он захлебнулся. Его труп качался на волнах со спущенными штанами, сверкая под солнцем голым срамом. Я уже и не надеялся добраться до пещеры, потеряв столько крови. Однако боги оказались милостивыми, и я выжил. Когда я лежал, страдая от раны, мне пришли в голову ругательные стихи. Вот послушай:

– Обидные стихи! Чем же досадили тебе Фальгейр и его братья?

Тормод Скальд Черных Бровей промолчал. Харальд увидел, что скальд покраснел до кончиков черных волос. Кровь прилила к его щекам, и это было заметно, хотя лицо его было смуглым и обветренным. Юноша настаивал:

– Какова же была причина того, что ты опозорил братьев, а не воспел их как славных воинов, которых одолел в жарком поединке?

Скальд ответил, сильно запинаясь от волнения:

– О-о-они рр. распустили по всей Гренландии пп. позорные сс. слухи, будто я живу с мужчинами, как кк. кобыла с жеребцами.

Харальд едва не расхохотался, но, покосившись на грозную секиру скальда, спрятал ухмылку. Он не боялся смерти в бою. Однако скальд мог опозорить его в стихах, а это хуже самой мучительной смерти. Тормод заметил:

– Х..х..хорошо, что ты умеешь вовремя промолчать, Харальд. Э..э..это гораздо лучше, чем низвергать из уст ту часть меда поэзии, которая вышла из зада Одина.

Глава 4

«Солнце померкло, срываются звезды…»

К полудню войско конунга подошло к Стикластадиру и увидело врага. По зеленой долине двигались черные точки. Их было великое множество. Отряды бондов, подобно тоненьким ручейкам, сливались в грозное бушующее море.

– Их сотня сотен, конунг! – прикинул на глаз дружинник Торд, несший позлащенный стяг конунга.

– Боишься, Торд? – спросил конунг. – Уж не бросишь ли ты в бою мой стяг?

– Будьте спокойны, конунг. Ваш стяг останется реять над всеми, когда я паду мертвым на землю.

Харальд как завороженный смотрел на приближающихся бондов. Никому и никогда в Норвегии не удавалось поставить под боевые знамена столько людей. Воистину вся языческая страна бросила вызов Христовой вере! Харальд почувствовал, как в его сердце жажда битвы борется со страхом, нашептывавшим, что им не выстоять против такой несметной рати. Но вскоре страх сошел с него, словно жар с железа. У Харальда было очень маленькое сердце. Говорят, когда разрубают грудь храбреца, то всегда находят небольшое сердце, в котором мало крови. Наоборот, у труса большое сердце обливается кровью, что считается признаком страха. Недаром говорят, что сердце бьется в груди, ведь при этом и кровь в сердце, и само сердце приходят в движение.

Олав Толстый выстроил своих воинов и произнес перед ними следующую речь:

– У нас большое и хорошее войско! Жаль, что мы не успели соединиться с отрядом Дага. Но он еще подойдет. И хотя у язычников войска больше нашего, помните, что против вас бьется простой люд, необученный ратному делу. Будем сразу же решительно наступать, тогда исход битвы может решиться в нашу пользу. Если их первые ряды дрогнут, то при отступлении они сомнут тех, кто будет позади них. И чем больше там будет бондов, тем сильнее будет их смятение.

Харальд восторженно пожирал брата глазами. Олав был облачен в кольчугу, на его голове блистал позолоченный шлем, в одной руке он держал белый щит с крестом из золота, в другой – копье. Знаменосец Торд держал наготове секиру конунга по имени Хель, и действительно, эта секира отправила в мир иной великое множество язычников, отвергших любовь Господа нашего Иисуса Христа. На поясе конунга висел острый меч Хнейтир с рукоятью, обвитой золотом, – предмет нескрываемой зависти Харальда. Его собственный меч, унаследованный от отца, был слишком длинным и тяжелым, и даже желоб вдоль клинка лишь немного облегчал вес. Вдобавок Сигурд Свинья дал мечу незатейливое имя Жернорез, которое казалось Харальду совсем непоэтичным.

Воины спешились и отогнали подальше лошадей, верховых и вьючных. Норманны всегда сражаются пешими, не доверяя свои жизни пугливым животным. Олав Толстый приказал воинам отдохнуть перед битвой. Он прилег на траву, снял шлем, положил голову на колени Финна, сына Арни, и сомкнул очи. Между тем отряды бондов приближались. Финн внимательно наблюдал за ними и, когда враг подошел к холму, осторожно тронул плечо спящего. Олав сладко потянулся:

– Наконец я заснул. Жаль, что ты не дал досмотреть чудесный сон. Я поднимался на небо по длинной лестнице. И чем выше я поднимался, тем больше открывалось моему взору. Я увидел весь Трондхейм, потом всю Норвегию и все Северные Страны, потом Восточный Путь и Гардарику и самые отдаленные края земли, о которых мне довелось только слышать. Мне осталось поставить ногу на самую верхнюю ступеньку, как вдруг ты разбудил меня, и я не увидел, что там, на небе.

– Не нравится мне ваш сон, конунг! Он предвещает недоброе. Бонды уже близко!

Конунг поднялся, за ним встали все воины. С холма можно было видеть краешек синего фьорда и петляющую по долине речку. Между тем враг окружал пригорок. Язычники медлили с нападением, потому что не все их отряды еще подошли. Конунг тоже выжидал, не оставляя надежды на подход Дага с подмогой.

Язычниками предводительствовали знатные люди, держатели ленов – обширных владений, с которых они собирали подати. В других странах держателей ленов называют баронами и графами, а в Дании и Норвегии – лендрманнами. Конунг увидел стяг лендрманна Кальва, сына Арни, и крикнул ему:

– А ты почему здесь, Кальв? Не подобает тебе бросать в нас копье, ведь с нами четверо твоих братьев!

Рослый лендрманн отвечал:

– Многое теперь не так, как должно бы быть! Ты уехал в Гардарику, покинул своих подданных. Но мы могли бы еще помириться, если бы это зависело от меня.

Олав вполголоса спросил Финна:

– Можно ли доверять твоему брату?

– Похоже на Кальва: если он говорит хорошие слова, значит, задумал злое дело. Не верьте ни единому слову!

– Скоро мимунди – три часа пополудни. Они все непременно соберутся к мимунди, а Дага не видно. Уж не изменил ли родич? – вслух раздумывал Олав.

Отряды язычников подтягивались к холму. Последней подошла дружина лендрманна Торира Собаки, который зорко следил, чтобы ни один бонд не отстал и не уклонился от битвы. Торира можно было узнать по длинной рубахе из оленьих шкур. Две предыдущих зимы он ездил далеко на север торговать с финнами и остался в большом барыше. В Финмарке он велел сшить себе дюжину оленьих рубах, заколдованных от железа, ибо никто не был так изощрен в волшебстве, как финские колдуны. Видя, что все бонды на своих местах, Торир Собака высоко поднял копье и крикнул страшным голосом:

– Вперед! Вперед, войско бондов!

Конунг ответил еще более грозным боевым кличем:

– Вперед, люди Креста! Вперед, люди конунга!

Харальд впервые слышал боевой клич брата, от которого кровь стыла в жилах. Повинуясь громоподобному призыву, Харальд вместе с другими воинами бросился вниз по склону навстречу язычникам. Прямо на него бежал низкорослый бонд, вооруженный топором на длинном древке. Харальд на голову возвышался над противником, но плотный бонд был вдвое тяжелее юноши. Когда они столкнулись, Харальду показалось, что он с разбега налетел на несокрушимую скалу. Он отлетел в сторону, как пушинка, а щит выпал из его рук. Ошеломленный ударом, Харальд лежал навзничь перед язычником, который занес над ним свой боевой топор. Вдруг язычник согнулся пополам и рухнул на землю. За его спиной стоял скальд Тормод без шлема, в одной рубахе. Левой рукой он всадил короткую секиру в спину бонда и напутствовал его словами:

– П..п..прости, но сегодня тебе не судьба стоять над телом юного любителя меда поэзии!

Выдернув секиру, скальд побежал дальше. Харальд с трудом поднялся. Отцовский меч был привязан к его правой руке, щит же он не догадался привязать, и тот укатился вниз по склону. Искать щит было некогда, потому что на Харальда набегал другой бонд, такой же плотный, как и первый, но при этом более рослый. Харальд схватил рукоять меча двумя руками и обрушил на язычника град ударов. Так учил Храни Путешественник, вернувшийся с братом из викингского похода. Храни был немолод годами, но мать не хотела другого наставника для своих детей. Целыми днями они со старшими братьями махали игрушечными деревянными мечами, пока Храни лениво дремал на солнышке. Иногда викинг сбрасывал дрему и показывал детям тот или иной хитрый прием. Он хвалил Харальда, говорил, что тот напоминает ему юного Олава, который тоже стремился первенствовать во всех детских играх. Но Храни предупреждал, что ничья рука не сможет наносить удары мечом бесконечно долго.

И действительно, Харальд ощущал, как с каждым ударом меч становился все тяжелее и тяжелее. Его удары замедлились, язычник уже легко отбивал их щитом и приготовлялся нанести ответный удар топором, как вдруг заметил, что бьется один на один, в то время как его товарищей потеснили вниз по склону. Бонд в тревоге оглянулся, и в этот момент Харальд вспомнил уроки Храни Путешественника. Вместо того чтобы нанести очередной размашистый удар, он сделал глубокий выпад и поразил мечом язычника, не успевшего закрыть горло щитом. Юноша почувствовал, как на другом конце стального клинка забилась в смертной муке человеческая плоть. Язычник медленно заваливался вперед, как дикий вепрь, насаженный на вертел.

При виде темной струи, хлынувшей по желобу Жернореза, Харальд испытал восторг, в тысячу раз более сильный, чем радость, которая охватывала его на охоте, когда метко пущенная стрела повергала наземь оленя. «Первый убитый мною воин! Взрослый и могучий воин, не какой-нибудь недомерок, а матерый вепрь! Славная добыча! Первый, но не последний!» Упершись ногой в осевшего на колени язычника, он с трудом вызволил меч. Мертвое тело отпустило клинок с жалобным хлюпаньем. Харальд бросился вперед, размахивая окровавленным оружием.

Как и рассчитывал конунг, бонды не выдержали первого натиска и отступили к подножию холма. Минуту спустя они повернули спины и бросились бежать. Их встретили дружинники лендрманнов, заранее вставшие позади на случай, если вооруженные топорами земледельцы дрогнут. Бонды оказались между копьями дружинников, гнавших их обратно, и мечами воинов конунга, поражавших их в спины. Они метались, как овцы, когда в загон врываются волки. В это время Торд, знаменосец конунга, стоявший со стягом на самой вершине холма, торжествующе крикнул:

– Даг! Даг появился!

Харальд увидел цепь людей, спускавшихся с соседнего холма. Три сотни свежих воинов обрушились на войско бондов. Замешательство язычников переросло в ужас. Они бросали топоры и щиты и бежали беспорядочной толпой, смяв дружины лендрманнов. Торир Собака метался между отступавшими, выкрикивая, что у Дага совсем мало людей, но его никто не слушал, а с вершины холма доносился леденящий кровь клич Олава Толстого: