Мой белый, белый город Штемлер Илья
«Револьвер на фронт отправили. Ничего, у меня кулаки есть», - ответил Ровшан. Он не любил мою маму за то, что мама не скрывала своего мнения о Ровшане и вслух удивлялась - почему именно Ровшан стал милиционером? Конечно, какой смысл рассказывать лысому Ровшану о том, что тетка Марьям варит мыло? Наверное, она и Ровшану дает кусок…
После школы я принялся обходить соседей, расспрашивать их о Дезике. Но никто не видел моей собаки. Так очередь дошла и до тетки Марьям.
- Слушай, зачем тебе этот пес? - спросила она. - На собаку ведь карточку продуктовую не выдают…
- Дезик - сын кавказской овчарки Маргошки, - перебил я. - Такой собаки ни у кого нет.
- Теперь и у тебя нет такой собаки, ненормальный.
- Значит, вы знаете, где Дезик?
- Дезик-мезик… Откуда я знаю, где эта паршивая собака?
Тетка Марьям попыталась закрыть дверь, но я подставил ногу, я могу так подставить ногу, что и трактором дверь не сдвинуть.
- Может, вы из Дезика мыло сделали?
Тетка Марьям секунду смотрела маленькими глазами, затем ткнула меня пальцем в грудь. Так больно, что я подумал, не удалось ли ей сделать в моей груди дырку. От неожиданности я расслабил ногу, и тетка Марьям захлопнула дверь.
Несколько раз ночью я выходил посмотреть, не видно ли где собаки. И тихонько посвистывал - Дезик обычно откликался на мой свист. Кто-то сверху бросил в меня рваную калошу. Я посмотрел наверх, но никого не увидел, кроме звезд и полумесяца, похожего на Дезикино ухо, что торчало как вопросительный знак.
Утром я уселся на каменную ступеньку перед воротами. Я был первым и занял лучшее место… Ребята еще спали. Или они забыли, что сегодня первое апреля? Тут я и встретил тетку Марьям с ее тележкой… А когда она ушла, осыпая мою голову различными пожеланиями, у меня уже испортилось настроение и мне расхотелось обманывать…
Первым присоединился ко мне мой лучший друг Борис.
- Обманул кого-нибудь? - с надеждой спросил он.
- Тетку Марьям, - нехотя ответил я.
- Ври больше. Ее обманешь… Слушай, поедем за город, в Бузовны. Я знаю, где ее дом. Посмотрим. Вдруг найдем твою собаку, - оживился мой лучший друг.
Через два часа мы шли по пыльной узкой бузовнинской улочке.
Дом тетки стоял у самых скал и был похож на старый сарай. Большие ржавые камни забором огораживали этот сарай. Мы бросили в дом несколько камешков - никто не выходил. Перелезть через забор было пустяковым делом…
На грязном цементном полу стоял огромный казан, черный от сажи. В стороне, на досках, лежали ровные коричневые кирпичи. Я решил, что это кизяк.
Борис тронул рукой кирпич и понюхал пальцы.
- Мыло! - произнес он и дал мне тоже понюхать свои пальцы.
Мы осмотрели весь дом, но ничего не нашли, кроме залатанного тюфяка и рваного паласа.
- Наверное, она их вместе со шкурой… - высказал предположение Борис.
Я не хотел верить. Я продолжал искать. И вдруг во дворе, у самого забора, я увидел ошейник с адресом. Тот самый ошейник, который сшила мама, на всякий случай…
В город мы вернулись к вечеру. Вряд ли тетка Марьям узнает свой дом после нашего визита. Мы сломали все, что можно было сломать. Колодезный насос утопили. Хотели зашвырнуть его в море, но он был слишком тяжелым, пришлось бросить в колодец. Туда же мы отправили ножницы, кастрюли, зеркало и топор, после того как искромсали им лестницу и пол… Лишь казан и мыло остались в неприкосновенности, как вещественные доказательства.
…Лысого Ровшана мы нашли возле базара. Он стоял в тени дома и наблюдал, как инвалиды войны, выставив прямо на асфальт всякие самодельные вещицы, занимались своей жалкой торговлей - зажигалки из гильз, кучки табака и махорки, курительная бумага… Ровшан готовился к прыжку, как кошка. Ему такие шутки доставляли удовольствие. Сейчас он выпрыгнет из тени. А инвалиды начнут прятать в шапки-ушанки свой товар и, как утки, разбредутся в разные стороны. Мне всегда было грустно смотреть на эту «облаву». А Ровшан схватит кого-нибудь и начнет выворачивать карманы выгоревшей гимнастерки, нетерпеливо отбрасывая мешающий пустой рукав…
Сколько раз инвалиды, собравшись, его лупили. Но ничего не помогало. Ровшан притихал на день-два и снова принимался за свое, если не было поблизости другого милиционера, чтобы никто не знал о его проделках. Особенно он боялся одного инвалида - маленького, хромого, с палкой. Тот дубасил участкового своей палкой и поносил на весь рынок так, что появлялся сам директор, толстяк Сеидов, отец нашего школьника Вовки Сеидова. Директора все боялись - и Ровшан, и инвалиды… Но с некоторых пор хромой инвалид перестал появляться на рынке. Может быть, вылечился и вернулся на фронт, не знаю. И Ровшан вновь распоясался. Я дотронулся до цепочки от кобуры.
- Чего тебе? - не отрывая взгляда от инвалидов, недовольно спросил лысый Ровшан. Даже через цепочку чувствовалось, как он напряжен, как он весь готовится к своему знаменитому прыжку из тени.
- У меня собаку украли.
- Потом, потом… Иди гуляй!
Ровшан с силой надавил на мое плечо. Я ему мешал, путался в ногах.
И тут раздался громкий крик моего лучшего друга Бориса: «Полундра! Ровшан! Ровшан!»
Инвалиды тревожно вытянули шеи и смотрели в нашу сторону, как дикие козы при сигнале опасности. Многие торопливо прятали свой товар в шапку…
Цепочка от кобуры словно кусок телеграфного провода - я почувствовал, как Ровшан размяк, расплылся, напряжение пропало. Он посмотрел на убегающего Бориса.
- Твой товарищ, да? - Ровшан лениво покинул тень дома и вышел на опустевшую площадь.
Я не отставал.
- У меня собаку украли и убили.
- Ну и что? Сколько людей на фронте убивают!
- Из нее мыло сварили.
- Разве мыло из собак делают? - Ровшан вытянул свою кривую ногу и посмотрел, не сбилась ли обмотка. - Чему вас только учат в школе!..
- Мой Дезик - сын кавказской овчарки Маргошки, - произнес я, когда Ровшан перестал любоваться своими рыжими обмотками.
- Ну и что? Я тоже сын своей мамы.
- Я знаю, кто убил Дезика, - продолжал я. - И мыло сделал.
- Кто?
- Тетка Марьям. И знаю, где она мыло свое варит.
Ровшан достал из кармана кисет, точно такой, какие продают инвалиды.
- Надо еще проверить, кем твоя мама работает, - вдруг заявил Ровшан.
- А что? Она бухгалтером работает, - почему-то растерялся я.
- Возле денег крутится, да?
- Не кассир, а бухгалтер.
- Бухгалтер тоже человек… Иди гуляй. Еще проверим, какой она бухгалтер.
Ровшан повернулся ко мне спиной, над которой сияла лысина…
За углом меня поджидал Борис. Я рассказал о своем разговоре. Борис ответил, что другого он и не ожидал. Скорее бы окончилась война и вернулся бы старый милиционер, черноусый любимец наших ребят.
Вечером у тутовника выстроилась очередь. Люди держали в руках кастрюли, банки, бутылки. Рядом бродили собаки. Их осталось совсем мало.
Люди молча поглядывали на ворота. К семи часам, как обычно, послышался шум повозки, хоть часы проверяй.
- Всем, всем хватит, - успокаивала людей тетка Марьям, прижимая к животу огромный бидон. Второй бидон ей помогли донести женщины. - Только руки вот помою. Гигиена, да. - Чувствовалось, что она работает в больнице, знает правила.
- Да не оставит тебя Аллах без радости, - донеслось из очереди. - Что бы мы без тебя делали, Марьям-ханум…
Очередь оживленно зашевелилась и вытянулась еще метров на десять - в нее встали те, кто поджидал хаши, сидя на скамейках.
Тетка Марьям нацепила серый передник с огромным карманом и вынесла из комнаты литровую кружку. Она оглядела очередь и деловито подвернула рукав, обнажая волосатую тощую руку. Сейчас начнется торговля. Литр - десять рублей. Через час все кончится. Только собаки еще долго будут кружить возле повозки, облизывая черные доски…
Борис толкнул меня локтем - пора. Я взобрался на перевернутый ящик. Я был очень спокоен - ведь всех, кто стоял в очереди, я знал всю жизнь. Они жили в нашем доме, или в соседнем, или через улицу…
- Соседи! Товарищи жильцы! - крикнул я. - Тетка Марьям - спекулянтка и убийца! Она даже мыло варит из собак и продает. Она моего Дезика убила. Знаете, сына кавказской овчарки Маргошки…
Я вытянул из кармана ошейник:
- Вот! Я и Борис нашли в Бузовнах, у нее дома. Там был целый казан мыла…
Я замолчал. Я не понимал, почему люди молчат. Мне казалось, что сейчас должны опрокинуть телегу, а тетку Марьям связать и отвести в милицию, как тогда, когда поймали у нас во дворе вора - он стащил с веревки белье…
Но люди молчали.
- А это хаши? Откуда она берет по два бидона? И спекулирует. А вы еще спасибо говорите, не стыдно?
Я не знал, что еще сказать. Вот если бы кто-нибудь меня поддержал. Хотя бы один голос…
- Вай атон… Разве это ребенок? - Тетка Марьям засмеялась и хитро повела головой. - Первый апрель. Он с утра всех обманывает.
- Неправда! - закричал я. - Мы были в Бузовнах. Все видели.
Марьям оглядела очередь…
Мы молчали, глядя на толпу. Марьям стояла возле своей телеги, а я на перевернутом ящике. Словно мы перетягивали с разных концов длинный канат, этот живой канат, раскинутый под тутовником…
- Слушай, Лятифа, иди, я налью тебе хаши, а то, боюсь, тебе не достанется, - произнесла тетка Марьям добрым усталым голосом.
Из очереди вышла жена лысого Ровшана и подала синюю новенькую кастрюлю.
- А нам, а нам?! - из очереди раздались испуганные голоса. - Ты ведь сказала, всем хватит…
Тетка Марьям выпрямилась с кастрюлей в руках:
- Я через весь город тащу эти несчастные бидоны. Для вас! А вы слушаете этого паршивого маленького шакала?
Толпа притихла, но в следующую секунду кто-то крикнул:
- По шее ему надо дать! Чтобы не врал…
Я видел злые глаза и выкрикивающие что-то рты… Но никто не решался покинуть очередь…
И тут мой лучший друг Борис вскочил на телегу и что было сил ударил ногой бидон. Тот свалился. Желтая жирная вода хлынула на землю…
Очередь оцепенела. Борис метнулся к воротам, я за ним.
И в следующее мгновение толпа бросилась за нами. Многих из них я знал всю жизнь. Они жили в нашем доме, или в соседнем, или через улицу… Они бежали и орали, как тогда, когда ловили вора, что украл с веревки белье… И даже страшнее. Так мне казалось.
Борис выскочил на улицу. Я - за ним. Очутившись на улице, я захлопнул ворота и подставил ногу. Я уже говорил, что могу так подставлять ногу, что и трактором дверь не сдвинуть…
Кто-то уже лез через забор… Но в это время Борис уже скрылся за углом. Я что было сил побежал за ним…
Мы знали, что надо успеть добежать до рынка, где сидят инвалиды войны. Там уже нам никто не страшен, там нас не дадут в обиду. Даже лысый Ровшан ничего не сделает, если инвалиды увидят, что толпа гонится за мной и моим лучшим другом Борисом, в этом я был уверен…
А по дороге я представил: какой сейчас праздник у собак нашего двора!
Фик-то
На вечернем совещании наш зеленый вещевой мешок заметно вспух - за счет банки американской тушенки. Банку принес Борис - где он достал целую банку, было непонятно.
- Достал, - важно сказал Борис. - Я вам не какой-нибудь Фик-то. Этой тушенки нам хватит до города Грозного, а там уже фронт начинается. Говорят, немцы уже Майкоп взяли, надо спешить… К тому же я заметил, что никто не придерживается конспирации; думаете, что бежать на фронт - это детские игрушки? - строго добавил мой лучший друг Борис.
- Нe привыкли еще, - пробормотал я.
Остальные члены отряда неопределенно молчали.
Принцип конспирации заключался в том, чтобы переставить в наших именах местами слоги. Например, Боря должен называться Ря-бо, а Толя - Ля-то. Идею эту выдвинул Борис.
Не всем она пришлась по душе. Например, Юре Хачатурову. Ему предстояло носить девчоночье имя - Ра-ю.
И Хачатуров заявил, что забирает свои марки, бежать с нами на фронт отказывается. У него была огромная коллекция марок, на которую мы возлагали серьезные надежды - по дороге их можно было поменять на хлеб или повидло…
- Давайте назовем Юрку Маугли, - предложил я.
- Почему Маугли? - насторожился Борис. Он сразу заметил в этом подкоп под свою систему конспирации. Ведь «Маугли» звучало не кличкой, а почти музыкой. Заманчиво и романтично. Так и остальные возьмут себе более интересные прозвища.
- Во-первых, у Ра-и есть… - начал было я.
- Я тебе не Рая, идиот! - разозлился Хачатуров, хотя чувствовалось, что «Маугли» его устраивает.
- Во-первых, у него был попугай, - продолжал я объяснять.
- Попугай умер! - воскликнул Борис.
- Но был ведь, - возразил я. - Дальше! У него есть собака… Можно сказать, он воспитывался среди животных, как Маугли.
Ребята молчали. Мои доводы были убедительны, с ними нельзя было не согласиться.
Борис оценивал обстановку. Но он слишком долго ее оценивал…
- Я согласен, пусть Маугли, - важно проговорил Хачатуров, показывая, что он ни в грош не ставит авторитет Бориса.
Второй удар по авторитету Бориса попытался нанести Тофик по прозвищу Фик-то, или, для краткости, просто Фик. Сокращение это его и не устраивало.
- Хорошо, а если я живу во дворе мечети? - произнес он.
- Ну и что? - насторожился Борис.
- Я хочу называться Квазимодо.
- Если бы ты и не жил во дворе мечети, тебя можно было бы так назвать, - разозлился Борис. - Ничего переигрывать не будем! Оставайся в своей мечети. - Борис решил принять крутые меры и пресечь бунт. Тем более в отношении Фик-то это было нетрудно. Тот внес в общее дело лишь фонарик без лампочки. А кому нужен такой фонарик? Только старику утильщику Нури?..
Но Тофик, очевидно, не понимал этого. Он был убежден, что фонарик, даже без лампочки, - самый существенный вклад в предстоящую операцию…
- Что ты раскричался? - Он повернулся спиной к Борису. - Выберем командиром Маугли. - И Фик-то поспешил поднять руку: - За Маугли! - И посмотрел на меня.
Я тоже решил поднять руку. Мне не нравился диктаторский тон Бориса, хотя из всех нас он был лучший командир. Борис едва сдерживал слезы.
- А кто первым предложил бежать на фронт? - произнес он.
- Ну и что? - равнодушно проговорил новый командир Хачатуров. - Я давно об этом думал.
Он придвинул к себе зеленый мешок, запустил в него руку, вытащил фонарик и спрятал к себе в карман.
Мы обомлели. Никто из нас, уверен, и не думал о фонарике всерьез - кому он нужен без лампочки, но поступок нового командира был неожидан, а главное, высокомерен. Он нам сразу дал понять, кто тут главный…
- Э-э-э! - вскрикнул Тофик. - Это мой фонарик.
Он попытался залезть в карман Хачатурова. Тот дернулся в сторону, и карман почти новых штанов затрещал.
В воздухе мелькнул кулак, и тотчас рев Тофика огласил подъезд, в котором мы собрались на совет.
- Плакса, - разозлился Хачатуров и крикнул: - Смир-на-а-а!
Тофик вытянул руки и замер, шмыгая носом, пытаясь унять предательские слезы.
- Фонарик будет мой, так как я должен быть впереди отряда. Ясно? Буду освещать дорогу, - соблаговолил объяснить Хачатуров.
- Там же нет лампочки, - уныло возразил Тофик.
- Ничего. Лампочку отберем у убитого немца, - отрезал командир. - Все! Завтра в пять утра, как договорились.
Мы повернулись кругом. А Борис еще приложил ладонь к тюбетейке и четко, по-военному ответил: «Есть!»
На галерее, как всегда в это время, собралось много соседей. Все сидели вокруг круглого ничейного стола и грызли семечки. Разговор шел обычный, о положении на фронте. О каком-то партизанском отряде, что смело воевал где-то в Мелитополе, как передавало радио. Никто не знал, где этот Мелитополь. Одни говорили - на Украине, другие - под Москвой… Больше всех горячился дворник Захар. Он кричал, что Мелитополь в Крыму, что он может на карте показать.
- Откуда ты знаешь? - удивлялась моя бабушка. - Если ты смотришь на Крым, значит, видишь Дальний Восток.
Косой Захар страшно нервничал. Он даже перестал грызть семечки, которые очень любил.
- Я там в санатории лечился! - закричал Захар.
Он и вправду был удивительно косой - один глаз у него смотрел прямо, другой чуть ли не на девяносто градусов в сторону. Было очень смешно, когда он, глядя прямо перед собой, обращался к тому, кто стоял почти за его спиной. Поэтому Захара и не взяли на фронт - еще в своих будет стрелять…
Мое появление внесло в спор новую струю. Как раз шла такая полоса, когда я получал по географии пятерку за пятеркой. Два раза подряд. И обе пятерки за животноводство Австралии - учитель забыл, что уже спрашивал меня раз по этому разделу.
- Мой внук скажет. Он сейчас отличник, - проговорила бабушка.
Краем глаза я видел, как соседи ехидно улыбались. Никто не забыл, что я в прошлом году имел переэкзаменовки по двум предметам.
- Что такое? - спросил я, хотя сразу уловил, в чем дело, но пытался потянуть время.
- Где находится Мелитополь? - спросила бабушка.
Я прищурил глаза и сжал скулы, что должно было означать страшное напряжение мысли. Но все почему-то рассмеялись.
- Вам только смеяться, - расстроилась бабушка. - Думаете, так легко пятерки получать? Ребенок переутомляется, жарко…
В это время Захар принес карту и раскинул ее прямо на семечках.
- Спутал с Симферополем, - признался Захар, тыча пальцем в Крым и повернув лицо куда-то в сторону Сахалина.
- Плохо тебя лечили в санатории, - ответила бабушка и - мне: - Спать иди, двоечник. И ноги помой.
…В ту ночь я долго не мог уснуть. Не каждый день убегаешь на фронт. Я трусил. Кроме всего, меня смущала неопределенность: кто нас пустит в вагон, что мы будем есть? Наших запасов не хватит доехать до вокзала. Кто нам даст винтовку, а Хачатурову - наган как командиру?.. Все-таки жаль, что не Борис командир.
И я стал думать о Борисе. Он считался моим лучшим другом. Мы жили в одном коридоре и знались чуть ли не с пеленок… И всю жизнь я ему завидовал. Можно ли завидовать лучшему другу? Или это не дружба, а подчинение одного другому? Он был сильным, ловким, ничего не боялся, в то время как я нередко трусил - мог же я признаться в этом хотя бы самому себе. Может, и он, случалось, трусил, но - со стороны - он всегда первым лез в любую свару, даже со старшими мальчишками. И старшие мальчишки здоровались с ним за руку, в то время как мне, в лучшем случае, кивали. И то из-за того, что я жил с Борисом в одном коридоре…
И однажды я пришел к выводу, что он не считал меня своим лучшим другом. Я считал, а он - нет, ему было скучно со мной… Это открытие угнетало меня. Я даже заболел, а мама думала, что я простудился. Казалось, и повода не было для такого заключения, просто вошла в голову мне такая мысль, и все. Но я заболел от переживания. И мучил его своим постоянным присутствием. И он терпел меня, он был настоящим мужчиной в свои одиннадцать лет… Теперь-то, по прошествии долгого времени, я понимаю, что это была ревность, именно ревность. Ведь ревновать можно не только женщин… Я ревновал и мстил своему лучшему другу. Мстил злорадно, задыхаясь от трусости, испытывая сладостное удовлетворение, и ненавидя себя, и восхищаясь им. Месть моя была мелка: я не одалживал ему карандаши порисовать, хоть они и лежали у меня в столе без дела. А потом я чуть ли не плача швырял их с ненавистью по комнате… В присутствии Бориса я давал пососать конфету другим мальчишкам, которых презирал. И так страстно желал, чтобы и Борис меня попросил об этом. Но он не просил, а лишь улыбался. Как я тогда страдал! Я даже разрешил какому-то малознакомому мальчишке проглотить конфету, которая до этого шла по кругу. А Борис все улыбался… И в том, что я проголосовал за этого чванливого Хачатурова, была моя месть Борису, я не мог удержаться, даже во вред общему делу. А Борис даже и не взглянул на меня…
Я страдал оттого, что у меня не хватало в том возрасте мудрости. Ведь часто в другой, взрослой жизни к нам приходит эта мудрость, хоть порой обстоятельства ничем не отличаются от нашего далекого детства. С годами мы теряем искренность, мы приобретаем с годами умение скрывать…
Ровно в пять меня будит муэдзин. Тишина. Влажное утро. В комнате едва проступают контуры предметов. И негромкий, чистый голос муэдзина с минарета древней мечети Таза-Пир. Голос то поет, то что-то рассказывает, неторопливо и доверительно, то выкрикивает таинственные заклинания, то смолкает, чтобы через некоторое время вновь возникнуть звенящими звуками, словно щекоча утреннюю тишину. Это воспоминание я сохранил на всю жизнь…
Я встал, оделся, достал из-под кровати рюкзак. Мне почему-то хотелось задеть за что-нибудь, поднять шум, разбудить соседей, чтобы меня поймали и прекратили бы эти страхи и сомнения, которые тянутся вот уже неделю, после того как Борис взбаламутил наших мальчишек своим предложением бежать на фронт. Я не трусил, нет. Мое состояние объяснялось неопределенностью предстоящего, ломкой установившихся привычек. Я и в пионерский лагерь обычно уезжал неохотно и тяжело по этой причине. Просто я был маленький лентяй, пассивно-любопытный. Не в пример своему лучшему другу Борису, человеку экзальтированному, живому как ртуть, одним своим присутствием будоражившему всех, кто его окружал…
Привлечь внимание соседей не удавалось - все было аккуратно убрано: и тазы, и кастрюли, и чайник, все, что падает и грохочет, когда в этом нет никакой необходимости. Значит, так надо, решил я, напрасно вчера учил уроки… И вышел на улицу.
Я прошел мимо своей бывшей школы. Там теперь размещался госпиталь. В окне нашего класса сидел мужчина в халате и курил. Интересно, зачем он поднялся в пять утра? Болит что-нибудь? Или сегодня ему будут делать операцию? В госпитале по четвергам операционный день. Правда, теперь у них каждый день операционный - в нашем дворе жила медсестра, она рассказывала…
Я помахал раненому рукой и выпрямился, словно уже чувствовал за спиной винтовку. И настроение стало лучше… Раненый не ответил, он даже не взглянул на меня, он смотрел на крышу противоположного дома и куда-то дальше. Вероятно, на минарет мечети…
В условленном месте уже собрались ребята.
- Привет, Маугли! - сказал я и отдал честь.
Хачатуров важно вскинул ладонь к виску и сказал: «Вольно!» Хотя я и не стоял смирно. Просто ему не терпелось командовать… Тофик вытащил из портфеля четырехконечный крючок-«кошку» и показал мне. В случае, если придется что-нибудь стащить на базаре, очень удобная вещь… Я было возмутился: как это, что мы, ворюги? Мы на фронт собрались бежать, в Н-ском направлении. Но я ничего не успел сказать - из-за угла показался Борис. Он шел без рюкзака, сунув руки в карманы и опустив голову. Мы поняли - что-то произошло. Заметив нас, Борис подал тревожный знак, но тут из-за угла шагнула его мама и стукнула Бориса по затылку. В это время появились моя бабушка, старший брат Хачатурова - Сурен и дворник Захар, который повернул лицо к стене дома, чтобы удобнее было за нами наблюдать…
Родственники растащили нас в разные стороны для расправы.
Бабушка залезла в мой рюкзак и принялась выкладывать содержимое на асфальт: семь серебряных ложек (для обмена), пилотку, кусок хлеба с маргарином, трусы, спички, еще трусы…
При этом она приговаривала:
- Это зачем? А это? А это для чего? Ты что, в баню собрался?
Я молчал, я еще не мог сообразить - хорошо все закончилось или нет? Неужели сам инициатор нашего побега, Борис, стал предателем? Нет, вероятно, за ним следили, его мать считалась самой хитрой женщиной во дворе…
- Мало мне, что твой отец на фронте, что дядя Женя и дядя Леня на фронте. Тебя еще там не хватало. - Бабушка впихивала в рюкзак разбросанные вещи.
- Мало! - выкрикнул я. - Уже немцы Майкоп взяли! Бабушка стукнула меня по спине:
- Посмотрите на него! - Она еще раз стукнула меня по спине, тем самым придавая начальную скорость моему тощему телу.
Я шел и плакал. Обидно. Неужели Борис выдал нас?
Меня заперли в комнате на весь день. Я лежал па диване и размышлял. Кто же нас предал? Я был уверен, что не Борис. Но сердце мое сладко ныло при мысли о том, как мы примемся обвинять Бориса в предательстве, когда нас выпустят из заточения. Я зло радовался тому, что в чем-то можно укорить его гордую натуру, позлословить. Если он станет оправдываться, то ничего не сможет доказать. Но я знал, что он не будет оправдываться, он выслушает нас с усмешкой, гордый человек. Потом он скажет, что не желает знаться с нами, раз мы его подозреваем в таком страшном преступлении, как предательство. И горше всех от этого разрыва буду переживать я сам, завистник и мелкий честолюбец…
Противоречивые страсти терзали мою душу, я разрыдался так громко, что бабушка вошла в комнату и принялась меня успокаивать. Она даже сказала от жалости:
- Перестань, успокойся. Ну в следующий раз убежите, перестань так плакать.
Я уснул…
Через некоторое время мы узнали, что предателем оказался Тофик по прозвищу Фик-то, или просто Фик.
Спустя много лет я встретил Тофика. Стройный мужчина в модном костюме смотрел на меня веселыми черными глазами.
Я вспомнил ту историю из нашего детства: как ему тогда удалось предать нас, да так, что долгое время мы искренне думали, что это дело рук Бориса? Что побудило его совершить это? Трусость или обида за фонарик без лампочки, тот самый, что принадлежал ему и который взял себе Хачатуров, по прозвищу Маугли, на правах командира?..
Мужчина в модном костюме лишь смеялся и разводил руками. Он совершенно не помнил о той чепуховине. Он удивлялся: как мне удалось сохранить в памяти те наивные истории из нашего детства? Да и были ли они вообще, на самом-то деле? Нет, трусом он никогда не был…
- Значит, из-за фонарика? - допытывался я…
- Господи, далась тебе та история! - с досадой воскликнул мужчина. - Неужели больше не о чем говорить? А что сейчас делает Борис? Работает в Воркуте, на шахте? Пусть возвращается в Баку, я его пристрою на хорошее место, на земле. Под землю мы еще успеем…
И он ушел легкой походкой удачливого человека, так ничего и не вспомнив.
Старик Нури
Матери моей посвящаю
Со стариком Нури я познакомился при довольно смешных обстоятельствах.
Я сидел на скамейке в тени дерева и ждал, когда откроют окошко под табличкой «Прием и выдача анализов». Мама поручила взять ее анализы, а окошко все не открывали, и я рисковал опоздать в школу.
На длинной скамье сидели люди с банками и бутылками в руках. Ближе всех к окошку сидел одноглазый старик. В ногах у него стояла огромная плетеная корзина - зембиль, из которой торчала литровая бутылка, заткнутая газетной пробкой.
Когда окошко открыли, старик оказался первым.
- Мне только получить надо, - сказал я, протискиваясь к окну.
- Иди, иди. - Длинный палец старика, похожий на стручок, уперся мне в грудь. - Очередь становись. Иди.
Я возмутился: получить справку - секундное дело! Достаточно того, что я выстоял три часа вчера, когда сдавал эти анализы…
- Иди, говорю. Такой здоровый! Иди! Становись очередь, - повторил старик и вытащил бутылку.
Медсестра удивленно посмотрела на старика:
- Сколько дней вы собирали?
- Три, - с готовностью ответил старик, затем подумал и накинул еще один день. - А что, мало?
- Много, - ответила медсестра. - Это не годится.
- Как не годится? - возмутился старик, но, видно, решил не обострять отношений с медсестрой - голос его зазвучал просительно: - Почему не годится? Думаешь, старик Нури вылечился?
Я воспользовался недоразумением, протиснулся к окну, назвал фамилию и получил справку. Это вывело старика из себя окончательно.
- Без очереди пролез - большой спасибо, да?! А Нури с утра здесь, ему говорят: «Не годится». А что годится? Блат годится?!
Мне было интересно, чем закончится эта история, но я опаздывал в школу. Так впервые я встретился с одноглазым Нури.
В нагорной части города, за кладбищем, были разбросаны огороды семей фронтовиков, их называли «пригородное хозяйство». И я каждый день трясся в трамвае, чтобы натаскать в огород несколько ведер воды. Вскоре я договорился со своим приятелем Шуриком - их огород был рядом с нашим. Один день ездил я и заодно поливал его огород, на другой день ездил Шурик и заодно поливал мой. На пустыре, отделяющем наши огороды, разместили пункт по сбору утиля - деревянный сарай - и позади него склад.
Как-то у меня пропало ведро. Правда, ведро было старое и ржавое, но воду еще держало и для поливки огорода было самым подходящим ведром. «Может, Шурка оставил на своем участке»,- подумал я и отправился через пустырь.
Проходя мимо склада утиля, я увидел отличное, почти новенькое ведро, правда сильно помятое, с отбитой эмалью. К тому же с деревянной ручкой, чтобы не резало пальцы. Ведро лежало у самого забора, и, чтобы его достать, надо было слегка отодвинуть доску.
Я остановился. Ведро мне очень нравилось, но я сильно трусил. А если склад охраняют?.. Но ведро звало, кричало, поворачивалось ко мне деревянной удобной ручкой. А вдруг и на Шуркином огороде нет нашей старой посудины?
Я достал ключи от квартиры и незаметно подкинул их на территорию склада, в сторону ведра. Потом подошел к забору вплотную и крикнул, правда не очень громко:
- Эй, охранник! Я ключи уронил… Эй!
Читать бесплатно другие книги:
