Стоять насмерть! Дышев Андрей
В дверь постучали. Я не успел промыть глаза и, страдая от жгучей рези, смотрел, как в предбанник вошел незнакомый мне «бык», извинился, повесил на крюк светлый костюм под полиэтиленовой накидкой и поставил на пол пару белых лакированных туфель.
– Черт знает что! – повторил я. – Неужели меня решили закопать в землю вымытым и в белом костюме? Мафия! – развел я руками, кривляясь перед зеркалом. – Во всем должен быть шик. Так-то, Кирюша.
Только некоторая доля юмора могла сохранить мой рассудок в здравом состоянии. Думать серьезно обо всем, что сейчас происходило, – лишь себе во вред. Напевая какую-то легкомысленную мелодию, я с наслаждением помылся, чувствуя, как силы быстро возвращаются ко мне, опорожнил еще одну банку пива, причесался, с некоторым содроганием рассматривая свое побитое, в ссадинах, лицо, щеки, покрытые, как черной дымкой, щетиной, раздумывая, стоит ли ее сбривать. Когда же я надел смоляную шелковую рубашку и белый двубортный пиджак, то увидел, что небритость прекрасно довершает имидж этакого излишне самоуверенного, хоть и побитого, пижона, и невольно рассмеялся, но бриться не стал, лишь сполоснул лицо французской туалетной водой.
Перед тем как выйти, я проверил карманы куртки и брюк, брошенных в угол предбанника. Пистолета, как и следовало ожидать, уже не было, как, собственно говоря, других вещей – складного ножа, записной книжки, авторучки. Я словно начинал жизнь сначала, выходил из душевой, как из крестильни – чистым, бедным и почти безгрешным.
Молоденький «бычок», сидевший в кресле напротив, вскочил при моем появлении, изобразил на лице какую-то искусственную, совершенно омерзительную улыбку, похожую на гримасу, с которой тужатся, и знаком предложил мне пройти за ним по коридору. Он взялся за ручку двери и открыл ее.
Яркий свет, ослепительная улыбка девушки в ярко-синем бархатном платье, едва прикрывающем трусики.
– Прошу вас! – сказала девушка, показывая рукой на кресло, стоящее перед макияжным столиком с овальным зеркалом, оснащенным подсветкой.
Я сел в кресло, изо всех сил борясь с выражением недоумения, парализовавшим мою физиономию. Девушка надела на меня фартук, взяла фен, расческу и за минуту сотворила на моей голове пышную прическу. Отключила фен и придвинула к себе коробочку с косметикой.
– Не волнуйтесь, – шепнула она и мазнула у меня под глазом мягкой беличьей кисточкой. Высунув от усердия кончик языка, она дышала на меня запахом мяты и старательно реставрировала мое лицо, закрашивала синяки, тонировала ссадины, а когда наконец отошла в сторону, я увидел свое отражение и не узнал себя. Киноартист! Бельмондо, черт возьми!
– Ничего? – спросила девушка.
– Вообще-то в жизни я немного не такой, – признался я.
– Это не страшно, – с легким придыхом ответила девушка, глядя на меня томным взглядом. – Все мы в жизни другие. Вы думаете, я на самом деле такая? – И она медленно провела ладонью по своему бархатному платью, плотно облегающему ее рельефное тело. – Это все внешняя оболочка. Человек становится самим собой, когда раздевается…
Она положила кисточку на столик и коснулась пальцами моего подбородка.
– Голову немножко повыше. Не надо напрягать губы. Не морщите лоб… Так, хорошо. А руку, – визажист взяла мою ладонь и прижала ее к своей гладкой атласной ляжке, – руку настоящий мужчина должен класть сюда…
– Боюсь, – признался я, отдергивая руку и приподнимаясь с кресла.
– Чего? – Тонкие брови девушки взметнулись вверх, ярко-красные губы слегка приоткрылись, обнажая край неестественно белых зубов.
– Боюсь размазать вам макияж и выпачкать свой белый пиджак, – ответил я. – А вообще, конечно, вы страшно сексуальная.
– Так что же вы… – томно простонала девушка.
– Я от природы очень нетерпелив, – объяснил я, пятясь спиной к двери, – не хватает, так сказать, усидчивости пройти всю вашу программу. Бьют по морде, хоронят, моют, причесывают, учат, куда руку надо класть… Долго, очень долго! А хочется узнать, чем весь этот дурацкий спектакль кончится. Свой телефончик разве что оставьте на всякий случай.
Визажист усмехнулась и ответила уже другим тоном:
– Телефонов не будет.
– Тогда считайте, что вы меня потеряли навеки.
– Придурок! – услышал я прощальное слово уже за своей спиной.
«Бычок» словно вырос из-под земли.
– Прошу на выход!
Он распахнул передо мной дверь, у колонн обогнал, подскочил к стоящему у клумбы белому «Мерседесу» и открыл заднюю дверь. Я сел на мягкий кожаный диван и словно утонул в нем. Машина бесшумно тронулась с места и сразу набрала большую скорость. Кроме меня и водителя, в салоне больше никого не было.
– Далеко едем? – спросил я водителя.
Тот оказался на редкость немногословным и никак не отреагировал на мой вопрос.
Мы доехали до Кольцевой дороги, вырулили на нее и понеслись по третьей полосе, обгоняя все машины подряд. Водитель явно лихачил, рисковал, хотя я не видел причин для этого. Он вез относительно здорового человека, который не умирал, никуда не опаздывал и вовсю радовался жизни, и я, недавно вытащенный из могилы, не надеющийся даже на быструю и легкую смерть, теперь мысленно обкладывал водителя матом за его неосторожность на трассе. Что было и что будет – меркнет перед тем, что есть сейчас. Хорошо сказал поэт: жизнь – это миг между прошлым и будущим.
Через четверть часа мы свернули с кольцевой, проехали с километр, затем еще один поворот под «кирпич» – и машина остановилась перед воротами, за которыми, среди пышных сосновых крон, проглядывала остроугольная черепичная крыша белого особняка с массивной вывеской из рубленых золоченых букв: «Банк «Эспаньо».
Охранник проверил ксиву водителя, мельком взглянул на меня и открыл ворота. «Мерседес» припарковался между сверкающих иномарок. Я не успел взяться за дверную ручку, как к машине подскочил юноша в костюме, открыл дверь и спросил:
– Кирилл Андреевич?.. Прошу за мной. Вас ждут.
Наберись терпения, сказал я сам себе, едва подавляя в себе желание схватить клерка за ворот, прижать к стене и выпытать у него, кто и для какой цели меня ждет. С невозмутимым видом, насколько невозмутимым смог казаться, я зашел в здание, прошел через фойе к лифту. Двери бесшумно открылись. Мы зашли в зеркальную кабину. Несколько Вацур в белых костюмах и черных рубашках со смуглыми, местами припудренными лицами, окружили меня. Нас много, сотворил я в уме заклинание, мы сильны и выносливы, мы отважны и умны, мы готовы к бою…
Ожидание чего-то загадочного, неизвестного становилось почти невыносимым. Я чувствовал, как меня начинает колотить дрожь. Куда меня ведут? К чему весь этот маскарад? Если это очередной розыгрыш – то какой в нем смысл?
Мы вышли из кабины, клерк довел меня до двери, обитой коричневой кожей, взялся за золоченую ручку.
– Прошу!
Дверь открылась. Я вошел в комнату, показавшуюся мне в первое мгновение складом мягкой мебели. Тяжелые бархатные шторы на окнах, широкий диван с замшевой обивкой в складках, множество кресел с высокими спинками, полированными деревянными завитушками, ковры на полу и стенах. Дверь за мной тихо закрылась.
Напротив меня за детским столиком сидела маленькая смуглая девочка в белом пышном платье, напоминающем подвенечное, украшенным матерчатыми розами, алыми лентами, кружевами на рукавах и вороте, пронзительно пищала и, ударяя зажатым в кулачке карандашом о поверхность стола, пыталась сломать грифель.
Я не мог узнать ее, но я догадался. Это была Клементина, моя дочь.
Глава 33
Хорошо, что сзади меня оказалось кресло. Я медленно опустился в него, словно в голодном обмороке, не сводя глаз с дочери. Девочка все-таки доломала грифель, швырнула карандаш на пол, и тот подкатился ко мне. Я поднял, протянул ей. Клементина посмотрела на меня, голубые глазки ее хитро сузились, она открыла ротик, блеснув крохотными передними зубками, рассмеялась и тотчас заехала мне ладошкой по носу.
– Вот это правильно, – прошептал я. – Это папочка твой заслужил… А где же мама?
Я почувствовал на себе взгляд и поднял голову. Валери смотрела на меня из полуоткрытой двери, ведущей во вторую комнату. Белый брючный костюм с золоченым пояском, черные как смоль волосы, спадающие тонкими стружками на плечи, изящные губы, покрытые перламутровой помадой, тонкие ниточки бровей, черные виноградины глаз, полные слез…
Не помню, как мы кинулись друг к другу и Валери оказалась в моих объятиях. Я неистово целовал ее лицо, волосы, шею, прижимая ее к себе, и чувствовал, как она дрожит, как ногти вонзаются мне в спину.
– Проклятый! – сдавленно шептала она. – Ты убиваешь меня… Ты медленно разрываешь мое сердце… Зачем тебе все это?.. Что ты с собой делаешь?..
– К черту, Валери, к черту все проблемы! – прорычал я, не отпуская ее. – Не хочу говорить об этом. Пусть все горит синим пламенем. Есть ты, есть я, есть наша дочь…
Она кивала, соглашаясь со мной, потом отстранилась, взглянула на меня, провела ладонью по лицу.
– Бровь разбита… И здесь, и здесь… Ты попался в руки к людоедам. Я сердцем чувствовала, что с тобой беда. Кирилл, это чудо, что ты остался жив. Если бы… если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы сошла с ума. Я бы не пережила…
Я коснулся пальцами ее губ. Валери замолчала.
– Не надо. Расскажи лучше о дочери. Сколько ей?
– Год и два.
– Совсем большая. Говорить умеет?
– Говорить? – Валери улыбнулась. – Еще рано… Ну подожди, дай посмотреть на тебя.
Она усадила меня в кресло, а сама села напротив, спиной к окну. Яркий свет мешал мне отчетливо видеть ее глаза.
– Ты совсем не изменилась, – сказал я. – Стройная, красивая, женственная. Как была.
Она отрицательно покачала головой.
– Нет, я изменилась. Я постарела, поправилась. Я совсем не слежу за собой… Все больше за тобой.
– Валери, ну как же вы живете? Клементина не болеет?
– Она болела зимой. Схватилась ручкой за ядовитого ежа. Была высокая температура, пришлось отвозить ее в Ла-Пас… Ты помнишь Ла-Пас, Кирилл? А испанский еще не забыл? Ты можешь устроиться на хорошую работу, у тебя есть все данные для этого. Но зачем ты полез на завод, где делают героин? Чего ты добиваешься?
– Валери, а ты научишь ее разговаривать по-русски? Интересно, в Южной Америке дают отчества? Она у нас Клементина Кирилловна?
Каждый из нас гнул свою тему. А девочка тем временем принялась пробовать карандаши на вкус, и ее губки выкрасились во все цвета радуги. Потом в комнату зашла пожилая женщина, улыбнувшись, поздоровалась со мной, и я мысленно отметил, что она немного похожа на увядающую Софи Лорен. Женщина повернулась к Валери, сказала по-испански, что девочку пора кормить, и взяла Клементину на руки. Валери кивком головы показала на меня и сказала также по-испански:
– Кстати, познакомьтесь. Это Кирилл, отец Клементины.
Мы остались вдвоем. Валери подошла к входной двери и заперла ее на ключ. Сняла с меня пиджак, кинула его на кресло. Расстегнула несколько пуговиц на рубашке. Потом медленно легла на ковер.
– Иди ко мне, – прошептала она.
Мы лежали на мягком ковре с длинным пружинистым ворсом, накрывшись пледом. Валери дремала, положив голову на мою руку. Я рассматривал ее лицо. Солнечные блики пробивались через щель между шторами и скользили по комнате.
Жена моя, думал я, глядя, как подрагивают ее ресницы. Такая чужая и такая родная. Вечная загадка, бездна тайн. Удивительное сочетание лукавства и естественности, отваги и женственности, пороков и святости. Кто же ты на самом деле? Ангел или сатана? Падший ангел?
– Мне горячо от твоего взгляда, – пробормотала Валери, не открывая глаз. – О чем ты думаешь?
– О том, что это все уже когда-то было.
– Два года назад? На даче в Таджикистане?.. – Она вздохнула и открыла глаза. – Славные добрые времена!
– Ты считаешь, что те времена были добрыми? При одной мысли о твоем бывшем муже у меня мурашки бегут по коже.
– А ты не думай о нем. Тогда перед нами была какая-то авантюрная цель, была тайна, интрига, риск. Чего стоит только наш переход через Пяндж и заснеженный перевал!
– Мне не хочется вспоминать об этом.
– Давай поговорим о будущем.
– И будущее пока в тумане. И вообще, о чьем будущем ты хочешь поговорить? О своем? Моем?
– О нашем.
– Ты считаешь, что у нас одно будущее?
– Я уверена в этом. У нас с тобой уже давно единая судьба. И будущее одно. Рассказать, что нас ждет?
– Не надо. Это будет очень мрачный рассказ.
– Ты меня по-прежнему любишь, Кирилл?
– Я предпочитаю не говорить о любви, когда меня о ней спрашивают.
– Ты не изменился. Ты все тот же.
– Ты тоже. Что ты делаешь в России?
– Разыскиваю тебя.
– И для этого ты сюда приехала?
– Нет, не только для этого. Я строю дом для Клементины. Когда она вырастет, она сможет приезжать сюда. Здесь наша с тобой родина, и дочь должна знать эту землю… Сейчас покажу.
Валери встала, беззвучно ступая босыми ногами по ворсу, подошла к столику, вытряхнула из сумочки конверт и достала из него небольшую пачку полароидных фотографий.
– Вот, – сказала она, садясь рядом со мной и протягивая один снимок.
Клементина в зеленом костюмчике, украшенном большим розовым бегемотом на груди, стояла рядом с маленькой голубой елкой, а на заднем плане возвышался красивый особняк, похожий на миниатюрный замок – с башенками, увенчанными лазурными конусами, с зубчатой верхней каймой, с овальными окнами, застекленными цветными витражами и серыми крепкими стенами.
– Как красиво, – произнес я. – Где это находится?
– Недалеко отсюда, – уклончиво ответила Валери. – Тебе в самом деле нравится?
– Я в восторге! Такого чуда я не видел ни в Южной Америке, ни тем более в России.
– Я рада, что тебе понравился дом нашей девочки.
– Ты купила уже готовый?
– Нет. Его построили всего за четыре месяца. Первые два этажа уже отделаны, остался третий и мансарда.
– Подари мне этот снимок, – попросил я.
– Зачем он тебе? – Валери осторожно потянула карточку на себя.
– У меня нет ни одной фотографии дочери, – сопротивлялся я.
– Есть снимки и получше.
– Но я хочу этот.
– Ладно, – уступила Валери. – Забирай.
Я спрятал снимок в нагрудный карман пиджака. Валери подошла к холодильнику, вынула оттуда бутылку мартини, пакет с соком и бананы, расставила все это на нашем ложе.
– За тебя, любимый, – сказала она, поднимая рюмку.
Я одобрительно промычал и залпом выпил. Валери проследила за мной, пригубила свою рюмку и поставила ее на пол.
– Ты мне изменял? – спросила она.
Я чуть не поперхнулся бананом.
– Как тебе сказать…
– Хватит, не продолжай! – перебила она меня. Лицо ее стало жестоким, взгляд – потуплен. – Ты все время ждешь какого-то подвоха, ты совсем не веришь мне и только делаешь вид, что принимаешь и меня, и каждое мое слово, но я вижу, что ты играешь!
Я тщательно пережевывал банан и запивал мартини, как компотом.
– Ответь мне, у тебя есть другая женщина? Ты не ждал меня?
Я отчаянно крутил головой, работая челюстями. Проклятый банан залепил все горло, и я не мог ответить.
– Видишь ли… – наконец произнес я, – мы с тобой… собственно говоря… ничего не обещали друг другу, и наше последнее расставание… как бы точнее выразиться…
– Ну? Не мычи! Что ты хочешь сказать про наше последнее расставание? Ты думаешь, это я стреляла в тебя из окна?
Она горько усмехнулась.
– Господи! – воскликнула Валери со слезами в голосе. – Неужели ты думаешь, что та белокурая кошка, которая села за руль джипа, смогла вывезти тебя с территории виллы, окруженной тремя кольцами охраны? Да это я дала команду всем постам пропустить машину! Я, понимаешь?! Я! А тот, кто стрелял в тебя, уже давно пребывает в мире ином.
Она коснулась платком кончика носа.
– Я звонила в госпиталь, предупреждала врачей. Они клялись сделать все возможное, чтобы спасти тебя. Я снова ссорилась из-за тебя с отцом, ставила ему ультиматум: он должен оставить тебя в покое. – Она сделала паузу, снова пригубила рюмку. – Растила дочь, думала о тебе, ждала встречи…
Во мне шевельнулось чувство жалости. Я взял Валери за плечи, приблизил к себе.
– Валери, – сказал я, заглядывая ей в глаза. – Ты богатая, красивая, молодая. У тебя в руках безграничные возможности. Твое окружение – люди влиятельные, сильные…
– Ну хватит! – прервала она меня. – Я знаю, что ты хочешь сказать. Как это я такая распрекрасная миллионерша могла полюбить и сохранить чувство к бедному русскому авантюристу… Ты меня еще плохо знаешь, Кирилл! Если я дала слово – то выполню его во что бы то ни стало. Если я поставила перед собой цель – то обязательно добьюсь ее. Если я полюбила – то навеки.
Она улыбнулась, провела рукой по моей голове.
– Ты говоришь о моем окружении? Золотоискатели, плантаторы – те злые, грубые и жестокие. Клерки, работающие на нас, – холеные мальчики, любящие в жизни только богатство и себя. Они могут упасть у моих ног, завалить розами, читать до полуночи стихи. Но все это лицемерно, потому что обращено не ко мне, не к моему телу, характеру, душе, а к моему состоянию, наследству, к моим возможностям. С этими людьми я не страдала, не радовалась, у меня нет ничего общего с ними. Они мне надоели. Единственно, кого я по-настоящему люблю – это своего отца. Он – бог, и мне очень жаль, что вы с ним враги.
– Ты давно в России?
– С июля. Я хотела приехать к тебе в Крым, но у меня были важные дела в Стокгольме, а потом я узнала, что ты уехал в Таджикистан. На некоторое время я потеряла твои следы и очень беспокоилась за тебя. На границе постоянно стреляют, по телевидению сообщают о жертвах среди пограничников.
– И как же ты меня нашла?
– Когда ты сунулся на героиновый завод! – зло ответила Валери. – Ну скажи мне, зачем ты это сделал? Ради любопытства? Сказал бы мне, и я тебе устроила бы туда экскурсию.
Я почувствовал, как испарина выступила у меня на лбу.
– Ты и этим заводом владеешь?
– Ну что ты! – улыбнулась Валери. – Зачем мне этот подпольный химкомбинат, к тому же еще на территории Таджикистана? Мы лишь покупаем его продукцию, а владеют им какие-то крупные военные чиновники из России и Таджикистана. Клянусь, я не знаю ни фамилий, ни имен. Это меня вообще не интересует. Сожги ты его синим пламенем – мы быстро найдем другие источники сырья и готового порошка.
– Неужели это так просто, Валери?
– Теперь просто. У России дырявые границы, совершенно продажные таможни и государственные чиновники, которые отвечают за ввоз и вывоз товара. Россия – это уже не страна, а экономическое пространство, где за короткий срок можно добыть невероятно огромные деньги. Насколько уж мой отец был увлечен Приамазонией, считал ее неисчерпаемым кладом, но и он переключился на Россию.
– Валери, ты понимаешь, что говоришь о моей родине?
– О нашей родине, – поправила она меня. – Только не надо сейчас устраивать сцен и закатывать патриотическую истерику. Мой отец, как и сотни других иностранцев, – рабочая пчелка. Он профессиональный бизнесмен. У него отработанный рефлекс на выгодные сделки, и он следует этому рефлексу, не очень-то задумываясь о политике, национальной гордости и какой-то морали. Пчелы ведь не виноваты, что где-то недалеко от их пасеки вылили на землю бочку сахарного сиропа? И они, что вполне справедливо, летят туда и работают. Не их надо проклинать и наказывать, а тех, кто так расточительно вылил сироп на землю. Разве нам насильно навязали нынешнюю власть? Нет, мы ее сами избрали, сами, своими руками разлили сироп по земле. И нечего теперь обижаться, что природа, экономика и законы общества берут свое. Свято место пусто не бывает. Так ведь, милый?
– Как ты меня нашла потом? – мрачным голосом спросил я.
– Когда я узнала о ночной суматохе и пожаре на заводе, я догадалась, чьих рук это дело. Но ты пропал. Наши агенты утверждали, что тебя нет ни среди убитых, ни среди раненых, а вырвавшийся на волю грузовик ушел в пропасть. И вдруг – чудо! Даже я была удивлена твоей находчивостью и смелостью: ты объявляешься в офисе у Князя, прибыв туда вместо очередной партии порошка. И опять у меня конфликт с отцом – он не захотел усложнять отношения с Князем из-за тебя. Но ты меня знаешь, у меня хватка мертвая. Отец позвонил Князю и попросил отпустить тебя.
– Меня буквально из могилы вытащили, – сказал я.
– О, ты не знаешь этого Князя! – Валери разговорилась, ее понесло. Прикурила сигарету, налила себе вторую рюмку. – Князь вдруг начал подозревать отца в измене. Приплел твою белокурую кошку, которая случайно встретилась с отцом на каком-то банкете…
– На поминках, – поправил я.
– Или на поминках – неважно. «Ты подсунул мне шпионку!» – сказал он отцу. Тот – всегда спокойный, интеллигентный, вдруг как рявкнет в трубку: «У тебя начался маразм, старина!» А Князь: «Вацура с ней заодно! Ты хочешь убрать меня, как убрал Новоторова, и засылаешь ко мне своих людей!» Этот разговор я слышала краем уха, но ясно одно: отношения отца с Князем из-за тебя сильно осложнились. Они перестали доверять друг другу.
– Как же теперь твой отец будет без компаньона?
Валери махнула рукой.
– Не на одном Князе все держится. Он без отца – ничто. Максимум, на что он способен, – это перебросить порошок или сырье из Афгана в Москву. А Москва наркотиками уже насыщена под завязку, большую партию героина здесь не продашь, несмотря на то, что есть богатые люди, владеющие ночными барами и клубами, где порошок обычно и распространяется. Князь не может выйти на европейский рынок и тем более «отмыть» баксы – это ему не под силу.
– Этим занимается Августино?
– Да, это его область.
– А твоя?
– Моя? – Валери часто заморгала, глядя на меня невинными глазками. Артистка! – А я шью детские платьица, покупаю памперсы, варю кашку.
– Не можешь признаться?
– Не хочу признаваться, – поправила меня Валери. – Ты ведь сразу все перевернешь с ног на голову. В наших отношениях и без того много проблем. Зачем тебе знать, чем я занимаюсь? Я не убийца, не проститутка – этого, кажется, мужчины боятся больше всего? Рядовой сотрудник фирмы «Гринперос» – достаточно?
Мы снова лежали на полу под пледом, глядя, как по потолку медленно растекается оранжевый отблеск заката.
– Валери, скажи, что впереди?
– Все будет хорошо.
– Что такое – хорошо? Новая партия порошка, новый рынок сбыта, новые «окна» на таможне?
Она коснулась пальцами моих губ.
– Нет. Не то. Остался один маленький последний штрих, и я умываю руки. Мы уедем с тобой во Францию или Италию, заживем нормальной жизнью и никогда больше не будем говорить о наркотиках. Будем растить дочь, путешествовать, кататься на лошадях, плавать под парусом… Помнишь, как ты катал меня на яхте в Крыму?
– А на что будем жить, Валери?
– Об этом мы никогда не будем говорить. Деньги есть, и не думай об этом, милый.
– Эта жизнь – она наступит скоро?
Валери приподнялась, встряхнула головой, стянула волосы на затылке тугим узлом.
– Я съезжу на несколько дней к брату в Прибалтику, – сказала она, протягивая руку к креслу, где лежало ее белье, и стала одеваться. – А ты пока побудешь здесь. Тут много книг, тебя будут поить и кормить. Отсыпайся, залечивай раны. А завтра вечером тебя выпустят.
– Но почему я должен сидеть здесь до завтрашнего дня?
– Потому что завтра вечером ты уже не будешь опасен. Я, конечно, не думаю, что ты захочешь помешать мне, и все же… Мало ли что взбредет в твою горячую голову, так ведь?
– А Клементина?
– Клементина поедет в свой маленький замок. И мы поставим точку на всей нашей долгой и грустной истории. И начнем с тобой новую жизнь.
Я смотрел, как она одевается.
– Валери, а зачем тебе была нужна эта встреча? Завершила бы все свои дела, потом приехала бы ко мне в Крым…
– Я хотела еще раз убедиться, – сказала она, надевая белую туфельку и морщась, словно ноге было тесно. – Я хотела убедиться, что не потеряла власть над тобой.
– Убедилась?
Вместо ответа Валери склонилась надо мной, поцеловала, затем взяла со стола радиотелефон, нажала на его панели кнопку и сказала:
– Машину!
На моих глазах она превратилась в деловую жесткую женщину, на лице которой не осталось и намека на сентиментальность. Она вышла из комнаты не обернувшись, словно меня здесь не было.
Глава 34
Сутки я провел в диванном плену. Большую часть времени я лежал, глядя на потолок, пил мартини, гонял по всем программам телевизор и думал о Валери. Точнее, я просто мысленно рисовал ее образ, даже не делая попытки найти логическое объяснение ее последним словам. На душе моей было пусто и уныло. Я чувствовал себя в роли спортсмена, который из кожи вон лезет, чтобы прийти к финишу первым, а когда наконец пересек заветную черту, то увидел, что судьи и зрители давно разошлись, соревнования отменили, и все результаты и достижения уже никому не нужны. И я, обессиленный, ходил вокруг развевающихся на холодном ветру знамен, пустых пьедесталов, сваленных в кучу барьеров и лавровых венков, пиная ногами брошенные на битум нагрудные номера и листы ведомостей.
Поздно вечером следующего дня дверь отворилась, незнакомый молодой господин, вооруженный радиоаппаратурой, молча пригласил меня на выход, проводил вниз и показал на стоящую у парадного входа иномарку.
– Вас отвезут.
Повернулся и молча пошел в офис.
Я сел в машину рядом с водителем. Тот, следуя профессиональному этикету, даже не повернул голову в мою сторону, молча ожидая приказа. Я же молчал, думая о чем-то своем, забыв, что уже свободен, что моей судьбой теперь распоряжаюсь сам. Водитель наконец вежливо напомнил:
– Куда едем?
– Что вы говорите? – вернулся я из мира грез в кабину машины. – Ах да! Надо же куда-то ехать… М-да, если бы я знал – куда.
Водитель сохранял железное спокойствие.
– В любом случае в Москву? – уточнил он и тронулся с места.
Я помнил адрес подруги, у которой мы остановились, но что-то удерживало меня от встречи с Анной. Как только я начинал думать о ней, так сразу накатывала мучительная боль. Разве я в чем-то виноват перед ней? – спрашивал я сам себя. Разве я что-то обещал ей? Я ее предал? Я продался?..
Вопросы плавно переходили в утверждение.
Я попросил остановить у первого попавшегося телефона-автомата.
– А-а, это ты! – почти безразличным тоном сказал в трубку Нефедов. – Все нормально, твоя девушка передала мне дискету. Да, подкинул ты нам работенки.
– С ней все в порядке?
– Конечно! Я ей говорил, что с тобой ничего серьезного не может случиться, а она не верила. Очень мнительная и нервная девушка… Ладно, старина, извини, времени нет. Позвони завтра. А лучше – послезавтра.
Он даже не спросил, что со мной было и какой ценой эта дискета нам с Анной досталась, подумал я, вешая трубку на рычаг, но подумал уже без злости и почти равнодушно.
Я вернулся в машину. Водитель с готовностью взялся за руль.
Можно поехать на вокзал. Там много лавочек и кресел. Лягу в своем белом костюме рядом с бомжами – пусть народ потешится. Бомжи – народ гостеприимный. Не только местом поделятся, но и стакан какого-нибудь пойла нальют и таранкой угостят. Ночь будет веселая. А Анна тем временем будет медленно сходить с ума от того, что ничего не известно обо мне. А я тем временем буду веселить народ…
– В Бирюлево, – сказал я водителю.
Было уже без четверти одиннадцать, когда я позвонил в квартиру, и тотчас, словно этого звонка ждали под дверью, лязгнул замок, дверь распахнулась, и я увидел Анну. Мне трудно передать, сколько боли, любви, слез было в ее глазах. Она сделала движение ко мне, но взгляд ее скользнул по моему костюму, лакированным туфлям, и Анна замерла, подняв на меня кричащие глаза. Губы ее дрогнули.
– Кирилл, – шепотом произнесла Анна. – Где ты был?
В лучшем случае она была готова увидеть меня полуживым, избитым, лежащим на полу в луже крови. Она надеялась, молила бога, чтобы было хотя бы так – ведь кровь отмывается, раны заживают, боль утихает. Но мой вид просто потряс ее.
Я зашел в прихожую. Анна отступила на шаг от меня. В ее широко раскрытых глазах заплясали огоньки бесовского смеха. Я молчал. Сейчас любая моя фраза, любое слово будут выглядеть как оправдание, а слова утешения – издевательски.
– Кофе есть? – спросил я, сняв пиджак и закинув его на холодильник. В нем я чувствовал себя как клоун. – Умираю, хочу кофе.
Анна растерянно кивнула, прошла на кухню, убрала со стола телефон, лист бумаги, исписанный телефонными номерами больниц и моргов, скомкала его, кинула в ведро. Взяла джезву, встала у плиты.
Я мог позвонить ей по радиотелефону Валери, подумал я, глядя на хрупкую, скованную фигуру Анны, на легкомысленный халатик, одолженный у подруги, на изящные руки, на ее тонкую, кажущуюся слабой шею, и, отпустив волю, позволял терзать себя чувству жалости; и у меня сдавило в горле и стало тяжело в глазах. Я мог позвонить ей, сказать, что со мной все в порядке. Она умирала здесь, сходила с ума по мне, часами накручивала диск телефона и дрожащим голосом, полным слез, называла работнику морга мою фамилию, прислушивалась к шелесту учетных журналов, холодела от ужаса, ожидая услышать подтверждение страшной истины, а я в это время, напрочь забыв о ее существовании, целовал тело Валери.
Кофе вылилось на конфорку, залило огонь. Анна все еще стояла ко мне спиной, сглатывая невидимые слезы. Их теперь будет много, подумал я. Когда отпускает, когда самое страшное остается позади, слезы ничем не удержишь в себе, и напрасно она старается.
Я встал, взял джезву, налил в чашку остатки густого, с гущей, кофе.
– Ты дискету давно отдала Нефедову? – спросил я.
Анна кивнула, вытерла платком под глазами.