Ворюга в клеточку Гусев Валерий

Глава I

Не хочешь? Не надо!

Вечером мама уселась за кухонным столом с калькулятором. Наверное, решила подсчитать рыночные расходы или наши двойки за последнюю неделю. И в том, и в другом случае нам не светило ничего хорошего.

Поэтому мы, на всякий случай, постарались продемонстрировать маме, какие мы послушные и примерные детки. Алешка так включил пылесос, что соседи снизу сразу же застучали в свой потолок лыжами – швабру они уже сломали на прошлой неделе. А я взялся чинить кран в мойке: закатал рукава и разложил на столике инструменты.

Но оказалось, что старались мы напрасно – тревога ложная. Мамины репрессии были направлены не против нас.

– Вот, – сказала она грустно, закончив свои загадочные подсчеты. – Еще семь лет, два месяца и сорок дней.

Алешка тут же ее поправил, загоняя ненужный пылесос в кладовку:

– Три месяца и десять дней. А зачем?

– А затем! Папе до пенсии еще семь лет. Когда же это кончится? Вот! – и мама указала на часы: – Одиннадцать вечера, а он все еще на работе. В субботу, имейте в виду! Мог бы в это время сводить жену в театр, а детей в зоопарк!

Здорово! Одной рукой маму в театр, другой – нас в зоопарк. В одиннадцать часов. Класс! Разбудили бы всех зверей и смотрели, как они зевают своими пастями и клювами.

В это время звякнуло в дверь. Мы с Алешкой весело перемигнулись: ну сейчас ему будет!

Но ничего ему не было. Папа пришел такой усталый, что мама погладила его по голове и сразу же стала собирать на стол.

– Ужинали? – спросил нас папа машинально, наливая себе кофе. – А почему не спите?

– Тебя ждали, – сказала мама. – А тебе еще до пенсии семь лет…

– …Два месяца и сорок дней, – дополнил папа. – Даже не верится. – Он сделал глоток и сказал: – А пошли в зоопарк.

Мама сняла со стенки часы и сунула ему под нос:

– Лучше в театр.

– Нет, – папа подумал, снял очки, потер нос. – Нет, лучше в зоопарк. Завтра утром.

На всякий случай мы пожелали ему спокойной ночи и пошли в свою комнату. Как примерные деточки.

– Эй! – крикнула мама. – А кран? Вода хлещет.

Я и забыл, что старый кран я вывернул, а новый не поставил.

– Завтра утром, дорогая мамочка, – пообещал я. Как вежливый и послушный.

А ведь утром мы в самом деле пошли в зоопарк.

– А кран? – безнадежно сказала нам вслед мама. – А театр? Ведь вода хлещет.

В зоопарк мы пошли с удовольствием. Во-первых, большая редкость, да еще с папой. Во-вторых, зверей посмотреть. В-третьих, крокодилов. Возле которых папа с мамой объяснились в любви. Лет пятнадцать назад. Какие они теперь, эти крокодилы?..

И пусть там, в театре, вода хлещет.

Но мы немного разочаровались. Папе совершенно ни к чему были крокодилы, он потащил нас ко всяким птицам. Вот это скукота. Даже жалость. Сидит какой-нибудь нахохлившийся орел с тоскливыми желтыми глазами и мечтает взмыть в небо… Впрочем, все они, наверное, мечтают о чем-то подобном. А если задуматься – то и люди тоже.

Но у папы был какой-то свой интерес. Он несколько раз спрашивал у служителей зоопарка: а где у вас совы? А когда подошел к вольере, где спали на сухих деревьях эти самые совы, то вдруг напугал девушку в синем халате, которая скребла бетонный пол железной лопатой:

– У вас есть клетчатые совы?

– Какие? – девушка широко раскрыла глаза и уронила лопату. Спящие совы (все как одна не клетчатые) вздрогнули, на мгновение распахнули свои прекрасные глаза и сердито повернули головы к задней стенке. А девушка уже пришла в себя и ехидно спросила папу: – Вам в какую клетку надо? В косую?

– В прямую, – серьезно ответил папа. – Желто-коричневую, с зеленой полоской наискосок.

Мы с Алешкой отодвинулись от него подальше, на всякий случай. А девушка не испугалась – она за сеткой была. И от солнечных лучей – сама в косую клетку.

Девушка подошла поближе и тихо сказала:

– Насчет клетки, гражданин… Я сейчас милицию вызову.

– Не надо, – грустно сказал папа. – Мы сами милиция.

– Оно и видно. – И девушка грозно подняла свою лопату.

Папа вздохнул:

– Пошли мороженое есть.

– В клетку? – спросил Алешка.

– В линеечку, – ответил я.

Но папе было не до шуток.

– Понимаете, друзья мои, – сказал он, когда мы уселись за столик под желтым зонтом, – странные дела творятся в нашем городе…

– Ну, не только в нашем, – постарался успокоить его Алешка.

– Нет, к счастью, эти странные вещи творятся пока только в одном городе…

Алешка навострил ушки. И не зря.

– …Представляете, – продолжил папа, ковыряя ложечкой мороженое, – у некоторых граждан, как правило у обеспеченных иностранцев, стали пропадать ценные вещи – золотые кольца, цепочки, броши. Даже доллары. Кто-то их крадет и бесследно исчезает.

– Жулики, наверное, – подсказал Алешка.

– Я тоже так думаю, – улыбнулся папа. – Только очень странные жулики. Невидимки какие-то. Двери не взламывают, окна не разбивают, а вещи пропадают.

– А форточки? – спросил Алешка, забыв про «клетчатое» мороженое.

– Да какие там форточки! – отмахнулся папа.

– А что? Это элементарно, Ватсон! Подсылают какого-нибудь худенького пацана и подсаживают к форточке…

– Подсаживают, – хмыкнув, кивнул папа. – На двенадцатый этаж.

Но Лешка не смутился. С ним это вообще редко бывает.

– А на двенадцатый еще проще. Спускают с крыши на веревке.

Папа еще сильнее хмыкнул, чуть мороженым не подавился:

– Ты пробовал когда-нибудь пролезть в форточку двенадцатого этажа, болтаясь на веревке?

– Нет! – у Алешки загорелись глаза и вскочил хохолок на макушке.

– И не вздумай! – пригрозил папа, хотя мы живем не на двенадцатом, а на седьмом этаже.

– Догадался! – воскликнул Алешка. – Сова в клеточку ворует. И таскает в свое гнездышко.

Папа посмотрел на него очень внимательно и сказал:

– Ты прав. Двое свидетелей показали, что из окон ограбленных квартир примерно в то время, когда там была совершена кража, вылетала птица. Очень похожая на сову. Но со странным оперением… В клеточку.

– Это новая порода! – взвизгнул Алешка. – Кто-то ее вывел, чтобы она воровала ему кольца и баксы!

Мне, конечно, тогда и в голову не пришло, как недалек Алешка от истины. Хотя, когда мы до нее добрались, она оказалась гораздо сложнее. И опаснее.

– Ладно, пап, – сказал Алешка. – Мы тебе поможем. Поймаем эту сову в «клеточку». И посадим в клетку.

– Я вам поймаю! – пригрозил папа.

– Не хочешь? – Алешка пожал плечами. – Не надо. Лови сам.

Папа успокоился, но время от времени поглядывал на него с подозрением. Особенно когда Алешка потащил нас обратно к совиному обиталищу и спросил девушку в синем халате и с лопатой в руке:

– Тетенька, а можно сову выдрессировать так, чтобы она чужие вещи таскала?

– Что она, дура, что ли? – ответила девушка.

– Я тоже так думаю, – согласился Алешка.

А папа погрозил ему пальцем.

Если Алешка берется за какое-нибудь дело, то он всех заставит крутиться. Причем в том направлении, которое ему нужно. И сам до конца не отступает, и никому отступить не дает. И все его почему-то слушаются. Даже если у них есть дела и поважнее.

Поэтому, когда мы расстались с папой (его по мобильнику вызвали на работу), я сразу все понял: Алешка загорелся, а мне вертеться придется. С этой минуты он возьмет меня на короткий поводок и время от времени будет подавать такие же короткие, решительные команды. Причем не объясняя, зачем это нужно, – «Ищи!», «Ползи!», «Фас!»

Так и получилось.

– Едем в звериный театр, – сурово решил Алешка. – К тете Наташе Дуровой.

– Мы билеты не достанем, – попробовал возразить я. – Туда знаешь какая очередь.

По правде говоря, не люблю, когда зверей и птиц заставляют выступать на арене цирка или в каком-нибудь представлении и вынуждают делать при этом всякие странные вещи. Не думаю, что им это нравится. Например, медведю кататься на велосипеде или на коньках. А поросенку прыгать через забор. Меня даже лошадь удивляет. Почему она так покорно везет хворосту воз? Почему вдруг не остановится и не скажет человеческим голосом:

– Знаешь что, мужик? Вези-ка ты это сам. А я пойду пиво пить.

– Еще чего! – удивится мужик. – Я, понимаешь, о тебе забочусь, кормлю тебя…

– Он кормит! – заржет лошадь. – Я и без тебя сыта буду – вон кругом травки сколько…

Не скажет так лошадь. И медведь не скажет. А жаль…

– А нам билеты не нужны, – огорошил меня Алешка. – Нам какой-нибудь дрессировщик нужен.

– На фига? – удивился я. – У нас с тобой медведей нет. Кого дрессировать-то будем? Тараканов?

Алешка только вздохнул. Тяжко так, безнадежно. Это у него хорошо получается. У мамы научился. Когда она папины дни до пенсии считает. А когда Алешка в мой адрес так вздыхает, я чувствую – рейтинг моего авторитета катастрофически близится к абсолютному нулю.

Мы вошли через служебный вход и оказались в маленькой комнате, где сидел за столиком охранник, еще очень молодой, но уже похожий на сонного бегемота. Алешка очень серьезно сказал ему:

– Вызовите сюда дрессировщика по пернатым птицам. Срочно.

– А может, сразу директора? – усмехнулся охранник. И зевнул. Разинул широкую пасть ну точь-в-точь как бегемот. – Топай отсюда!

Алешка тоже усмехнулся и ответил достойно:

– Я-то уйду, а вот ты – вряд ли!

– Чего? – презрительно протянул охранник.

– Того! – передразнил его Алешка. – У меня информация есть…

Вот тут Бегемотище встрепенулся. И даже вскочил. Опрокинув стул.

– Информация? Негативная? Теракт намечается?

– Что намечается – то намечается, – дипломатически уклонился Алешка от прямого ответа.

– Против пернатых? Сейчас позову. – Он куда-то позвонил и вызвал какого-то Палыча. Пообещал нам: – Ща Палыч придет, разберется.

Алешка тем временем отвел меня в сторону, проинструктировал и исчез, сказав при этом:

– Мне светиться нельзя. Я очень приметный. А ты – среднестатистический юноша.

Это он у нашего Бонифация срисовал, учителя литературы. Тот, когда хотел тактично сообщить ученику, что он несколько туповат, всегда называл его среднестатистическим. Ну а уж если детиной назовет, значит, вообще – дуб дубом.

Главный по пернатым Палыч тоже оказался здоровенным мужиком. Ему бы, по комплекции, не птичек дрессировать, а слонов. Или охранников.

– В чем дело? – прогудел он высоко над моей головой.

– Мы хотели у вас проконсультироваться, – жалобно начал я. – У нас в школе есть зверинец. Ну там… рыбки всякие, птички, мышки…

– Чем кормить, что ли? Давай шустрей, пацан. У меня через пять минут гусиный выход. Кормить, да?

Чем кормить, подумал я, это и так ясно. Птичек – рыбками, мышек – птичками. Или кошками.

– Нет, дрессировать. Вот можно, например, выучить птичку таскать всякие вещи?

– Запросто. У нас вот пеликан ведерко с рыбой таскает. А ворона Глаша чайный стол накрывает. Даже сахарницу приносит в клюве.

– А другие вещи? Деньги, например? Золотые украшения? Не приносит?

– Так… – Палыч навис надо мной, как скала над котенком. – А тебе это зачем?

– На всякий случай, – сказал я. – Фокусы показывать.

– За такие фокусы, пацан, знаешь, что полагается? – и Палыч показал мне четыре скрещенных пальца в виде решетки.

– Потому и спрашиваю, – туманно объяснил я и пошел на выход. – Спасибо за консультацию. – И всей спиной почувствовал тяжелый взгляд Палыча.

Ну что ж, прокол…

Но Алешка так не считал.

– Все получается, Дим! Если пеликан ведро таскает, а ворона сахарницу, значит, сова клетчатая вполне может деньги таскать.

Вот только зачем они ей? На какие покупки? Вслух я этого, конечно, не сказал, но Лешка мою мысль уловил.

– Да не себе она таскает. А своему хозяину.

– Главарю стаи, что ли?

Алешка внимательно посмотрел на меня, подумал и кивнул.

Домой мы вернулись довольно поздно. Перед самым ужином. Во дворе уже почти никого не было. Только на скамейке сидели две грустные бабушки – Аня и Маня – из соседнего подъезда. На коленях у одной лежал батон хлеба, а у другой – полиэтиленовый пакет с пшеном.

Мы прошли мимо, поздоровавшись, но они не обратили на нас внимания, занятые важным разговором.

– И не говори, – жаловалась бабушка Аня, – совсем другая жизнь пошла. С энтими реформами. Даже птички-голуби исчезли. Хлебца покрошить некому.

– И не говори, – вторила ей бабушка Маня. – Вишь, пшенца-то скоко скопила. Куды его девать? Воробьишкам скормила бы.

Эти бабушки были одинокие, и для них, конечно, большая радость – птичек покормить. Потому что на этих бабушек никто внимания не обращает. Кроме птичек, которые облепляли их, как два старых сухих дерева. Они и сами на птичек похожи – маленькие, взъерошенные, беззащитные…

Мы уже было совсем прошли мимо, но Алешка затормозил и стал делать вид, что рассматривает новую машину вредной тетки Модесты. Глазами рассматривает, а ушами прислушивается.

– …И не говори. Разлетелись птички. Куды делись? В теплые края, что ль, слиняли?

– В края, как же! По весне-то!.. – бабушка Аня придвинулась к бабушке Мане и громко зашептала (обе глуховаты были): – Какие края? Модеста говорила, что какая-то хичная сова в нашем парке объявилась. Малых птах забижает. Гнезда рушит, птенцов таскает. В свое логово.

– Гляди ты! – изумилась старушка. – Ишо детишек таскать повадится. Вот тебе и реформы!

…В лифте Алешка покачал головой:

– Видишь, Дим, слухи-то подтверждаются. Разогнала эта сова всех голубей. Может, она на них и не охотится, но они ее боятся, на всякий случай.

– Ну и что?

– Что – что? Значит, она где-то в нашем районе гнездится. Понял?

И это его предположение неожиданно подтвердилось самым серьезным образом. В этот же вечер.

Папа еще не вернулся с работы, а мама на кухне готовила ужин.

– Как там крокодилы? – спросила она.

– Жрут, – сказал Алешка. – Все подряд.

– А папа где? – мама вдруг почему-то испугалась.

– На работе, – успокоили мы ее. – Крокодилы ни при чем.

– Ужинать будете? Или папу дождемся? Дим, тебе Бонифаций звонил. Очень просил отозваться.

Наш косматый Бонифаций одержим манией превратить нашу школу в драмтеатр. Чуть ли не каждый день оставляет нас на репетиции. Впрочем, очень кстати он позвонил.

– Дима, – сказал Бонифаций, – я тут немного приболел. Но мы должны продолжить работу над спектаклем. Творческий процесс нельзя прерывать. Мы не боимся трудностей, да? Ведь мы преданы искусству, так ведь? Работу продолжим по телефону. Выучи свою роль по первому акту и постарайся развить образ Скалозуба. Вникни в его психологию, раскрой его изнутри…

Он еще очень долго говорил, я не перебивал его, только листал от скуки телефонный справочник – тихонько, чтобы Бонифаций не услышал шелеста страниц.

– Что ты молчишь? – вдруг спросил он. – Ты не согласен с такой трактовкой?

– Она мне не кажется достаточно глубокой, – брякнул я. Бонифаций любил, когда ученики с ним спорят.

– Обоснуй! – обрадовался великий режиссер.

– В другой раз, Игорь Зиновьевич. Вы извините, я сейчас реферат пишу по ловчим птицам.

– А! Это интересно! – ему все интересно. – И какова концепция? Есть неясные моменты?

– Есть, – признался я, вздыхая. – В какой степени вообще наши пернатые друзья оказывают нам помощь?

– А как же, Дима! – возмутился моим невежеством Бонифаций. – Это элементарно. Уничтожают вредителей садов и огородов. Поставляют очень ценное удобрение. – Это мне хорошо известно. Когда вороны в парке тусуются – мимо лучше не ходи. Эти ценные удобрения дождем сыплются. На голову. А потом, что немаловажно, пернатые друзья облагораживают нашу жизнь… А как поют соловьи на рассвете! И вороны каркают, подумалось мне. – А ловчие птицы! Ведь это же песня!

– А могут они, например… – попробовал я вставить вопрос.

И Бонифаций тут же подхватил его:

– Могут, могут! История сохранила тому массу фактов. Два века назад, к примеру, в странах Европы большое распространение получила так называемая голубиная почта. С помощью этих милых птиц разлученные судьбой влюбленные обменивались нежными посланиями. И в армии голуби очень широко использовались для срочной передачи информации. Так, первые сведения о победе французского войска в битве при…

Дальше я опять стал листать справочник – голубиная почта полководцев, разведчиков и влюбленных меня не интересовала. А когда Игорь Зиновьевич перевел дыхание, я «перевел стрелки»:

– А есть в истории сведения об использовании диких сов с клетчатым оперением в целях хищения золотых изделий?

– Странный вопрос, – Бонифаций словно споткнулся. – Мне такие факты неизвестны… А ты температуру не мерил? Сыпи у тебя нет? Если еще и ты заболеешь – это катастрофа, провал. Образ Скалозуба…

– Извините, Игорь Зиновьевич, папа пришел. Я вас не подведу, не беспокойтесь.

Папа был хмур и озабочен.

– Хоть бы раз, – сказала мама, – ты пришел со службы с улыбкой на устах.

– Я же не в цирке работаю, – заметил папа. – Ужинать будем? С улыбкой на устах…

Во время ужина папа был задумчив. Поднесет вилку ко рту, рот откроет и… задумается. А потом с удивлением смотрит на нее и покачивает головой.

– Сова заколебала? – с сочувствием спросил Алешка.

Папа кивнул.

– Чушь какая-то, – рассердилась мама.

– Вовсе не чушь, – возразил папа, наливая себе кофе. – Криминалистическая практика знает много примеров, когда для хищений использовались птицы.

– Совы? – спросил Алешка.

– Вот совы как раз нет. По-моему, они вообще дрессировке не поддаются. – Вот и молодцы, подумал я. – А вот голуби, сороки…

– А чего они воровали? – спросил Алешка.

– Золотые часы с часового завода, в частности. Золотишко из ювелирных мастерских. Один голубь вынес на себе сразу десять золотых колец. Правда, не вся эта добыча попадала в руки их хозяев – то заблудится птица, то ее ворона в пути собьет… Но вот сова – это что-то новенькое.

– Хорошо, что не орел, – успокоил его Алешка. – Этот целый чемодан добычи может утащить.

Мама собрала посуду со стола, сложила ее в мойку и вздохнула:

– Как бы я хотела быть вольной птичкой. – Мечтательно так произнесла.

– А тебе приходилось спать на ветке? – спросил папа. – В ветреный день?

– Или мух клевать, – добавил Алешка.

Глава II

Тайна глазастой совы

– Надо выручать папу, – сказал мне утром Алешка. – У него кроме этой совы дел выше крыши. Берем сову на себя. Я знаешь чего вчера у него подслушал? – И Алешка рассказал.

Оказывается, вчера у одного немца еще одну вещь украли – браслет с камнями. И опять очень загадочно. Посторонних не было, двери не взламывали, в окна не лезли. И никаких следов не оставили.

– И чего она в немецкие дома повадилась? – заключил Алешка. – Наших, что ли, ей мало?

Эти три высотных дома, огороженных ровным черным забором из квадратных прутьев, называли почему-то немецкой колонией.

Кто их так назвал, когда и за что – я не помню. Мне это слово «колония» с детства не понравилось. Однажды мы с Вовкой Грушиным гоняли во дворе мяч, и Вовка красиво влепил его прямо в окно на втором этаже. Ничего страшного вообще-то не произошло – мяч не лопнул, окно не разбилось. Но хозяйка квартиры Модеста Петровна здорово разоралась – даже чуть из окна не вывалилась.

– Ты отпетый хулиган! – визжала она на Вовку. И на весь двор. – По тебе колония плачет!

Мы еще были тогда не очень взрослые, и я не знал, что такое колония. Почему-то подумал, что это колонна. Демонстрантов. С флагами, бумажными цветами и праздничной музыкой. Я такую видел в каком-то старом кино. И почему эта веселая колонна должна плакать по Вовке? Больно он ей нужен. Тем более что стоит рядом, лыбится во весь рот и прижимает к грязной футболке грязный мяч. И с живым интересом слушает все, что орет на весь двор Модеста Петровна. И весь двор тоже слушает.

Модеста Петровна у нас всегда в центре особого внимания. Скандального. Ей вообще тяжело живется – она всегда и всем недовольна. Как сердитый барсук. Когда она проходит мимо песочницы со своей Жужей, то всегда шипит сквозь зубы:

– Развели детей – с собаченькой погулять негде.

А Жужа при этом рычит, скалит свои мелкие зубки и норовит написать в песок. И никто не решается дать ей пинка. Во-первых, потому что она маленькая – всего-то зубки, хвостик и голубой бантик с заколочкой на макушке. А во-вторых, у нас во дворе любят не только детей, но и собак. И все понимают, что злобная собака в своей злости не виновата. Она просто берет пример с недоброго хозяина. Вот у нас есть во втором подъезде громадный ротвейлер Гоша. Про ротвейлеров какие только ужасы не рассказывают. Но у доброго хозяина и ротвейлер добрый. На этом Гоше малыши даже верхом ездят. А он только радуется. А если ему вдруг нужно сделать свои дела, то Гоша бежит на пустырь и выкапывает ямку. А потом ее закапывает. А Жужа норовит напакостить в песочнице. И сама Модеста от нее не отстает. Нет, я не то, конечно, хотел сказать, вы не думайте. Просто наша Модеста всегда ставит свою машину задом к песочнице и когда ее заводит, вся вонь из выхлопной трубы разгоняет несчастных малышей. Но все бедные мамы вместо того, чтобы дать Модесте хорошего пинка, подхватывают своих малышей и разбегаются по домам, писать на нее жалобы в газеты. На большее они не отваживаются, потому что Модеста Петровна раньше у нас была дворником, а теперь она – директор ломбарда в нашем доме. И все знают, что у нее хорошая «крыша». Даже две. Одна бандитская, а другая милицейская.

Модеста – очень богатая женщина. Когда людям срочно нужны деньги, а взять их негде, они несут ей в ломбард всякие золотые вещи – у кого что есть. И она забирает эти вещи и дает им вместо них деньги. А потом эти люди эти свои вещи выкупают, но уже за другие деньги, побольше. А если они не смогут этого сделать в срок, то золотые вещи остаются у Модесты и она их продает в ювелирный магазин. И этим наживается. Сверх всякой меры. У нее даже все зубы золотые. И пальцы, и руки, и уши, и шея. Когда она идет по двору к машине, то слышится легкий звон, будто в кармане позвякивает мелочь. Но это, конечно, не мелочь. «За вот это колечко, – говорит в гневе Модеста, – я могу купить весь наш дом и двор. Только на фиг они мне нужны!»

Повзрослев, я узнал, что колонна и колония – разные вещи. Но все равно мне казалось странным, когда я слышал: немецкая колония. Колония пингвинов – это я знаю. Колония для преступников – тоже. А колония немцев – не совсем понятно. И уж вовсе непонятно, что в этой колонии понадобилось нашей отечественной сове? Впрочем, что ей понадобилось, ясно, но почему именно у немцев? Странная сова. С каким-то патриотическим оперением.

– Мы должны ее выследить, – продолжал Алешка, – и подстрелить на месте преступления.

Во дает!

– Я уже придумал! Там есть здоровое дерево, вроде дуба. Мы на нем шалаш построим и будем по очереди в засаде сидеть. Круглые сутки. А в школу будем ходить тоже по очереди.

От Лешки не отвяжешься. Если он что-то задумал, будет как комар возле уха зудеть…

Мы в тот же день притащили с заброшенной стройки доски и начали ладить шалаш на большом дубе. Алешка его хорошо выбрал – этот дуб стоял на самом краю парка, недалеко от немецких домов. И с него была видна вся территория колонии как на ладони.

Я забрался на дерево, Лешка подавал мне доски. Я укладывал их на толстые сучья и сколачивал гвоздями для прочности. Получился довольно приличный помост. Алешка еще натаскал сухих сучьев, и мы замаскировали ими наш наблюдательный пункт. Со стороны, наверное, казалось, что среди зеленых дубовых ветвей разместилось громадное воронье гнездо.

– Нужно принести сюда термос с чаем, – сказал Алешка, – и пищу.

– И ночной горшок, – усмехнулся я.

– Потерпим. В крайнем случае…

Но ему эту мысль не удалось развить. Снизу послышался веселый мужской голос:

– Привет, Оболенские! – это был наш знакомый участковый. Он стоял под деревом, задрав голову и щурясь от солнца. – Вы там поосторожнее. Вас что, из дома выгнали?

– Ага, – с ходу «признался» Алешка. – Пока двойки не исправим. Но вы не беспокойтесь за нас – папа тоже здесь ночевать будет.

Участковый почесал затылок: видно, задумался – с чего бы это уважаемый полковник милиции, сотрудник Интерпола, будет в столичном городе ночевать на дереве? Но Алешка его успокоил, пояснил:

– Его тоже выгнали. До пенсии.

– А мама хочет птичкой стать, – добавил я.