Три кило веселья Гусев Валерий

Водитель подошел вплотную и навис над нами. Лицо его было свирепое, но показалось мне знакомым. Алешка первым узнал его и небрежно бросил:

– Хай, Степик!

Водитель вздрогнул и растерялся:

– Это вы?

Да, это мы, а это он. Бывший папин сотрудник, бывший майор милиции по фамилии Степик. Папа очень им гордился, и Степик часто бывал у нас дома. А потом он женился и родил сразу двоих детей. Ну, не сам, конечно, родил, а его жена. И он ушел из милиции в частную охрану, потому что там больше платили. И после этого в нашем доме мы его не видели. Папа такие вещи не прощает.

– Извините, парни, – попросил прощения Степик. – Я вас не узнал.

– А других можно, да? – непримиримо спросил Алешка.

– Случайно получилось. – Степик оправдывался, как виноватый пацан перед строгим отцом. – Расстроился. Подвезти вас?

– Не стоит, – холодно сказал Алешка. – Будьте здоровы.

Мы повернулись и пошли.

– Сергею Александровичу – мой привет! – крикнул нам вслед Степик.

Алешка отрицательно помотал головой, не оборачиваясь.

А Степик так и стоял, провожая нас взглядом.

Мы опоздали так безнадежно, что на школьном крыльце нас встретил сам директор – бравый полковник в отставке Семен Михайлович.

Я уже рассказывал как-то, что он стал директором нашей школы, когда вышел в отставку. И, конечно, свои командирские навыки перенес на воспитание детей. Офицерскими методами. Он был строг и грозен, но справедлив. Ненавидел ложь, трусость и предательство. Но почему-то считал, что главное в учебном процессе – это дисциплина.

– Из разгильдяя, – говорил он, взмахивая рукой, будто в ней была острая сабля, – никогда человека не получится. Любой дисциплинированный оболтус надежнее в бою, чем разгильдяй-отличник. Отставить разговоры!

Мы (и наши педагоги) его побаивались, но любили. Главное – он был справедливый человек.

Директор стоял, уперев одну руку в бок, а другой подкручивал длинный колючий ус.

– Мне кажется, – сказал он, – что братья Оболенские не любят приходить в школу вовремя.

– Не любят, – вздохнул Алешка.

– У них не получается, – вздохнул и я.

– Я вас прощу еще раз, если вы решите мне одну проблему.

– Хоть две, – щедро пообещал Алешка.

Это он умеет: две проблемы решит, но еще двадцать добавит.

– Излагайте, Семен Михайлович, – поторопил я директора. – А то мы и ко второму уроку не успеем.

– Излагаю. Через неделю празднуем День родной школы.

– Клево! – согласился Алешка.

– Не простой День, а юбилейный! Тридцать лет!

Я демонстративно взглянул на часы над дверью.

Семен Михайлович намек понял и успокоил нас:

– Эту проблему я решу. А вы – мою, вернее – нашу общую. Попросите своего отца, уважаемого Сергея Александровича, чтобы он выделил нам на торжественный вечер какого-нибудь героя из своих рядов. С орденами и медалями. Чтобы он наш личный состав поприветствовал и заразил своим примером.

– А сам Сергей Александрович вам не подойдет? – ревниво спросил Алешка. – С орденами и медалями?

– Не подойдет, – вздохнул директор и выпустил из пальцев свой ус. – Он в прошлом году у нас уже засветился.

– Хорошо, – сказал я. – Мы его уговорим.

– За отличное поведение в четверти. – Алешка выставил свое условие. Семен Михайлович вздохнул и согласился.

После уроков Алешка ждал меня во дворе школы. Спрятавшись от моросящего дождика под облетевшей березкой.

– Давно здесь сижу, – безмятежно сообщил он. – Меня Мишка из класса выгнал.

Мишка – это учитель физики Михаил Иванович Потапов. Он сейчас заменяет в Алешкином классе заболевшую училку. Этот физик довольно молодой, но вредный. Мы называем его то Потапычем, то Мишкой. Он об этом знает и почему-то злится. Он вообще все время злится. С ним лучше не связываться. Сам из себя весь толстый и сонный. Но все видит и замечает. А видит только плохое, а хорошее не замечает. Я один раз все цветы в классе полил, так он даже не похвалил. Сказал только: «Надо цветы поливать, раз уж взялся, а не пол и не подоконники». В общем, не очень мы его любили.

– Что ты натворил? – спросил я Алешку.

– Как раз ничего. – Он поежился от холодной капли, попавшей ему за ворот. – Правда, Дим, ничего.

В самом деле – ничего. Он всего лишь тихо и мирно уснул за своей партой. А когда Потапыч сердито разбудил его, Лешка не сразу врубился и недовольно проворчал, напевая:

– Мишки спят, и книжки спят…

Потапыч, естественно, принял это на свой счет. Потому что иногда и сам задремывал за столом во время урока.

Оказавшись за дверью класса, Алешка пошел за правдой к директору.

– Нет уж, – Семен Михайлович отложил кроссворд и шлепнул ладонью по столу, – за опоздание я вас отмазал, а спать на уроках мы не договаривались. Кругом!

Тогда Алешка наврал ему, что нам всю ночь не давали спать папины сотрудники. Они приехали к нам перед опасной операцией и всю ночь ее обсуждали.

– Во весь голос, – вдохновенно врал Алешка. – Да еще всеми своими медалями звенели. И кортиками.

– Вот-вот! – обрадовался Семен Михайлович. – У вас этих медалистов и орденоносцев в квартире полно. Неужели для родной школы хоть одного не найдете?

– Если папа узнает, что меня выгнали из класса, конечно, не найдем!

Семен Михайлович вздохнул:

– Не узнает… Отмажу.

Мы пошли домой. Пообедали. Помогли маме по хозяйству. Так здорово помогли, что она не выдержала и прогнала нас из кухни. Тогда мы сели за уроки. Каждый на свою тахту…

На самом интересном месте меня разбудил мамин голос:

– Интересно мне: что вы будете делать ночью? Подъем! Папа пришел, пошли ужинать.

За ужином мы насели на папу. И он сразу нам отказал, потому что почувствовал подвох. Он так и сказал:

– Хорошие оценки добываются трудом. А не папиными сотрудниками. Нет у меня свободных героев, все заняты.

Тут как раз позвонил Семен Михайлович.

Папа пошел в кабинет к своему телефону, а мы, конечно, к «своему» – параллельному, в прихожей.

– Приветствую вас, Сергей Александрович, – сказал директор. – Ребята передали вам мою просьбу? Как вы на нее отозвались?

– Никак, – спокойно ответил папа. – Нет у меня свободных людей. Пускай сами ищут.

– Как это нет? – обиделся директор. – А кто же у вас вчера звенел всю ночь медалями и бокалами?

– Откуда информация? – осведомился папа.

– Из первоисточника.

– Старшего? Младшего? Впрочем, это неважно. Обоим влетит.

И тут Семен Михайлович нас предал. Или выдал:

– Добавьте им и от меня лично. Они все время опаздывают к первому уроку. К тому же Алексей уснул сегодня прямо на занятиях. Чуть под стол не свалился.

– Я привлеку их к ответственности, – сухо пообещал папа, попрощался и положил трубку. Мы – тоже. И шмыгнули в свою комнату.

Папа вышел из кабинета. Поманил нас пальцем. И сказал:

– Врать можно только в одном случае. Знаете, когда?

– Знаем, – буркнул Алешка. – Когда Родина в опасности.

– Умница, – похвалила его мама, входя в комнату. – Наша Родина всегда в опасности. А зачем ты штаны снимаешь, отец?

– Я не снимаю, я ремень вытягиваю. – Он огляделся. – А где твои дети?

Мамины дети уже давно заперлись в ванной.

– Фиг с ними, Дим, – сказал Алешка. – Сами найдем героя с орденами.

– И с кортиком, – сказал я.

– Умница, – маминым тоном похвалил меня Алешка. – Мы адмирала в школу приведем. Нужно только номер его квартиры узнать.

– А вдруг он не захочет?

Тут папа постучал в дверь:

– Выходите! Я вас пальцем не трону. Видеть вас не могу.

– А зачем тогда выходить? – спросил я из-за двери.

– А ты в штанах? – спросил из-за двери Алешка, с недоверием в голосе.

– Он в плаще, – послышался мамин ответ. – Его на работу вызвали.

Я отщелкнул задвижку, и мы вышли.

– А что случилось, пап?

– Большая неприятность, – сказал папа, обуваясь. – Ограбили выставку старинных орденов. Я поехал.

– Пап, – спросил его вслед Алешка, – а какая квартира у адмирала?

– Маленькая, – ядовито ответил папа, и дверь за ним захлопнулась.

Чем больше я узнаю Алешку, тем больше ему удивляюсь. У него много удивительных качеств. А всего удивительнее – его энергия. Он никогда ничего не откладывает. Я имею в виду, конечно, те дела, которые его интересуют. Мама, само собой, может всю неделю напоминать ему поработать пылесосом. «Щас, щас», – бодро отвечает Алешка в понедельник. И в среду. «Щас, щас», – и в субботу. То же самое и с уроками («щас, щас»). Но если дело его зацепит, тут Алешку не остановишь.

Едва за папой хлопнула дверь, Алешка ринулся в его кабинет. И начал листать папин «Ежедневник», там, где телефонный алфавит.

– Во, Дим! – ткнул он пальцем. – Курочкин! Звоним!

Я набрал номер, Алешка выхватил у меня трубку. Я тоже к ней ухом прижался.

– Приемная генерала Курочкина, – раздался приветливый, но строгий женский голос, наверное, секретарши.

– Адмирала Курочкина, – поправил ее Алешка. – Позовите мне адмирала.

– Нет у нас никаких адмиралов, – отрезала секретарша. – Одни генералы. – И положила трубку.

Алешка в удивлении похлопал глазами. Как мама, пощелкал длинными ресницами.

– Дим, так он кто? Адмирал или генерал?

Я взял «Ежедневник», прочел вслух:

– «Генерал Курочкин В.И.». Понял?

– Понял! – воскликнул Алешка. – Он все наврал, значит? Никакой он не адмирал, а всего только генерал какой-то! А еще с кортиком!

Я сунул ему под нос «Ежедневник»:

– Пониже посмотри. Там еще один Курочкин есть. Может, подойдет тебе… С кортиком…

Алешка смущенно хмыкнул и стал набирать номер адмирала.

– Здравия желаю, товарищ адмирал! – заорал он в трубку. – Капитан Оболенский на связи!

– Слушаю вас внимательно, товарищ капитан!

– Мы хотим вас проведать. – Алешка не стал «дипломатничать».

– Жду вас на борту! Высылаю за вами шлюпку! – был краткий, но не совсем ясный ответ.

Алешка положил трубку и скомандовал мне:

– Полный вперед! Залезай в шлюпку!

Квартира у адмирала и правда была маленькая. Однокомнатная. Но очень интересная. Она была похожа на капитанскую каюту боевого корабля.

У стены стоял, привинченный к ней, металлический столик. В углу – странный кожаный диванчик на стальных ножках. Возле окна – старинный барометр в деревянном корпусе. Он показывал своей затейливой, в виде якоря, стрелкой «Великую сушь», хотя за окном вовсю шел великий дождь. Рядом с барометром – настоящий дубовый штурвал, морской бинокль в кожаном футляре. А на подоконнике, в стеклянном ящике вроде аквариума, замер стремительный боевой корабль «Грозный».

– Это последний крейсер, которым я командовал, – с тихой гордостью и немного с грустью объяснил адмирал. – Красив?

Еще бы! Плавные линии корпуса, грозные орудийные башни, хищно нацеленные пулеметы… Хоть сейчас в яростный морской бой.

– А диванчик и столик я взял на память из своей каюты, когда меня списали на берег. Кстати, «Грозный» тоже списали в тот же год – устарел дружище.

– А на вид как новенький, – посочувствовал Алешка. – И вы тоже.

Адмирал рассмеялся и стал накрывать на стол.

– А почему ваш барометр во время дождя «сушь» показывает? – спросил я.

– О! Он у меня уникальный. Он предсказывает погоду заранее, за двое суток. «Сушь» наступит послезавтра.

– А он тогда покажет «Великий дождь»? – догадался Алешка. – А когда все небо за облаками, он показывает «Очень ясно»?

Адмирал опять рассмеялся и пригласил нас к столу.

– У меня вдруг конфеты нашлись, – объявил он. – Я, наверное, сам от себя их спрятал. Очень сладкое люблю. – Тут он немного задумался. – Наверное, потому что в детстве как следует конфет не наелся. Да и не только конфет. Я ведь на войну в двенадцать лет пошел. Даже немножко раньше. Вон какой орел был юный Курочкин. – И адмирал кивнул на снимок на стене.

На этом снимке, на палубе катера, возле пулемета стоял мальчишка с озорной улыбкой, в черном бушлате и бескозырке, ленточки которой трепал морской ветер.

– А воевать-то я начал на суше… 22 июня 1941 года…

– На этом катере? – спросил Алешка.

– Нет, что ты! Я до этого катера полстраны пешком прошел. По оккупированной территории, как говорится, у немцев в тылу.

Алешка придвинулся к нему и попросил:

– А вы расскажите, а? Нам полезно будет, как папа говорит.

Адмирал как-то засмущался, засуетился немного.

– Да что уж рассказывать… Лучше уж… почитаю. Я по вашему совету, Алексей Сергеич, и правда книгу начал писать. Не знаю уж, что получится. Хотите начало послушать?

– А то! – сказал Алешка.

– Только я ее пишу как бы не от себя. Про себя как-то писать неловко. Я вроде как про Егорку Курочкина пишу. «Мальчик на войне» называется.

Адмирал выдвинул ящик стола и достал стопку исписанных страничек.

– Ну, не обижайтесь, – сказал он смущенно. – Я книгу первый раз в жизни пишу.