Добровольная жертва Метелева Наталья

ГЛАВА 6

– Времени нет! – Вместо вилки воткнула я прописную истину в пожухлого синеватого цыпленка.

Четыре стены предоставленной в мое пользование комнатушки еще зимой вогнали меня в такую тоску, что та и к середине лета не думала развеиваться. Я пристроилась на открытой во внутренний дворик террасе, забрав обед, простывший до кашля и даже, судя по цыпленку, до трупного окоченения.

Нашествие на крепость непредвиденных событий плохо сказалось на нашей кухне. Особенно явление Дункана. К вгрызаниям желудка в самого себя добавились еще и угрызения совести: я не справилась с обязанностями пифии. Планирование… тьфу, предвидение – все-таки моя профессиональная обязанность. Еще вчера я должна была учесть все сегодняшние аппетиты. А сегодня я, кажется, уже и вовсе не провидица. Дальше завтрашнего дня ничего не вижу. Куда там, дальше секунды – ни зги! Да, права несчастная Иби – я утратила дар. Нищенки его у меня украли.

Я отодвинула болезненного цыпленка. Несмотря на весь мой зверский голод, это изъятое у бродячего кота блюдо не внушало мне ни малейшей приязни даже в качестве собеседника.

– Ничто ничего никому не покажет! – просветила я полторы грибных шляпки, утопших в жиденьком бульончике. Скатившаяся слеза добавила соли и без того пересоленной водице. – Что оно может показать, если времени нет?! Пустой звук, сотрясение воздуха, слепая последовательность… Время! Хронос! Пожиратель собственных детей! Покажет, как же! Это Хронос-то? Хренос! Потому что время – такая же фикция, как мой сегодняшний обед. Одна видимость и ничто в сущности!

Раздалось скромное покашливание.

Один из столбиков террасы раздвоился, из густой тени вышла подпорченная копия Дика.

– Кто посмел вас так расстроить, прекрасная жрица? – подтянул колки и тронул струны невидимой лютни завораживающий голос.

– Время! – разозлилась я на непрошеного зрителя. – Его нет! Украли. Что вам угодно, магистр?

Оказалось, магистр решил удостовериться в добром здравии убиенной, поелику слышал о покушении.

– Я… счастлив, что вы живы, – глубокий голос продемонстрировал искреннее волнение и даже дрогнул в нужном месте. – Но категория времени не столь проста. Пока существует сознание, материя и тот, кто связует, будет и время, прекрасная жрица Истины.

О нет, только не это, не надо мне дополнительного курса лекций! У нас здесь каникулы, к вашему сведению. И жрица сегодня особенно ненавидит слово «жрица» – оно ей напоминает о хлебе насущном. И она намерена отдохнуть от истин, лекций и лекторов. Немедленно. И не надо ее сопровождать, у нее уже есть один провожатый, замечательный и скромный собеседник. Да вот же он, синенький такой, с крылышками, ждет не дождется на блюдечке, когда на него соблаговолят обратить внимание.

Забрав цыпленка в качестве сопровождающего лица, я гордо удалилась в тоскливые стены кельи, оставив магистра иронично посмеиваться на террасе.

Хочу быть пожарным дозором: ему судьба дважды в день беконы подбрасывает… Я глянула на пустую клетку под потолком. Хоть это помещение мне удалось освободить от грызунов, заявив, что если я окажусь неспособной предвидеть пожар лучше крысы, то туда мне и дорога.

– Вот бекон – это уже существенно, – протянула я мечтательно, привставая на цыпочки в поисках заветного рычажка. Если подтянуть кровать, да водрузить на нее табурет, да…

– На, держи! – подарком судьбы ввалился в комнату взмыленный Пелли с подносом бутербродов и горячим бульоном в кастрюльке, застав меня в разгаре строительных работ. – Ох, еле успел!

Бедняга с лету бухнулся на скамью, утирая пот.

– В жизни так не бегал, даже от кикиморы. Она, кстати, щас убийцам твоим мозги чистит. Ох. и злющая баба! Они там все на ушах стоят! А вельможу видела? Ох, и лют! Знаешь, кто он? Ни в жизнь не догадаешься! С твоими-то способностями…

– А фто жа шпешка? – больше сказали за меня бутерброды, уже забившие мне рот, чем удалось самой.

Мальчик хихикнул:

– Мастер сказал, что если я в два счета не доставлю тебе этот поднос, то ты так завопишь, что крепость рухнет. Так это ты с утра так горло драла? Здорово! Такая мощь! Никогда бы не подумал, что такая тощая… Стройная, стройная! Не кидайся птицей, улетит! Я хотел было еще разок послушать этакую музыку сфер, да он добавил, что если третий раз на дню раздастся этот пожарный вой, то ночью в клетке крысой буду дежурить я.

– Врал, – убежденно сказала я. – Ни одной клетки не уцелело бы. А кто вельможа лютый?

От природы круглые глаза рыжего стали треугольными, и он жутким шепотом, взяв с меня клятву о неразглашении, сообщил. Я обомлела:

– Врешь! Нет, не может быть! Что тут делать государю другой державы? Да кто позволил бы тут разгуливать спокойненько чужому войску? Даже из двадцати человек? Это было бы сочтено за вероломное нападение на государство Асарию! Да уже весь Гарс стоял бы с копьями под стенами, готовил тараны, женщины оплакивали бы убиенных… – Я растерянно придвинула к Пелли бутерброды. – На, угощайся!

– А он здесь инкогнито! – важно заявил мальчишка.

Он отказался от бутербродов, но, страшно довольный, что в кои-то веки огрел меня непредвиденной новостью, всеми веснушками хищно нацелился на цыпленка. Пришлось пожертвовать. В обмен на – что бы такое придумать – на крепкую веревку.

– А зачем тебе веревка? – обрадовался веснушчатый. – Нешто вешаться, наконец? Длинную?

– Именно за тем, о чем ты подумал, – поддержала я его радость. – Отчего не сделать другу приятное? Длинную, чтоб можно было семижды обмотать тебя до последнего вихра.

Вредный рыжий, зажав цыпленка под мышкой, мигом сиганул, только вихры взвеяли. Крикнул уже издали: «Щас! Я еще мыльце принесу!»

И зачем мне веревка в самом деле? Не успела я обдумать этот вопрос, как Пелли примчался обратно. С внушительным мотком веревки, но без мыла. Мол, мыло в следующий раз, для сравнения: как оно с мылом и как без оного. Маленький изверг!

Синеватый цыпленок по-прежнему торчал у Пелли под мышкой… и с любопытством крутил по сторонам ощипанной головкой. Глазенки недоуменно таращились, клювик беззвучно раскрывался, а лапки судорожно скребли мальчишеский бок.

– Что это?! – Голос, наконец, вернулся ко мне после продолжительной паузы, ждавшей, пока я выкашляю из себя застрявший бекон.

– Где? – недоуменно покружился вокруг себя Пелли, пытаясь спрятать пискнувшего призрака за спину.

– Цыпленок! Он живой! А я его чуть не съела! Я им чуть не поперхнулась!

– У него был обморок, – быстро протараторил мальчишка. – Как только я хотел его укусить, он пришел в себя.

– Ну да, рассказывай! Это был вареный цыпленок! Вкрутую!

– Тебе показалось! – встопорщил он все веснушки. – И вообще, это совсем другой цыпленок! Твой был потрошеный и безголовый, как раз для тебя!

– Я что – своего родного цыпленка не узнаю?! Да я его весь обед высиживала! Та-а-ак! – протянула я, угрожающе поглядывая на крысиную клетку. – Выбирай: или предсказание, или дозор!

Пелли одной щекой побледнел, другой покраснел, мучительно выбирая. Цыпленок воспользовался моментом и, выпорхнув из опущенных рук, побрел, пошатываясь и стесняясь наготы, к бутербродам.

– Роночка, не выдавай! – заныл уличенный, пуская сирую слезу. – Я тебе еще одну веревочку могу принести, покрепче даже этой… Ну, пожалуйста! Мастер меня выгонит!

– Ага, и ты лишишься возможности подслушивать и подглядывать! – От этих слов мальчишка втянул лохматую рыжую голову в плечи и задрожал. Меня это опять-таки не смутило. – За все годы, что я тебя знаю, милый мальчик, ты не изменился ни на одну веснушку. Тебе все те же двенадцать лет, как и было. Сегодня утром добавились крылышки. Да, я видела, не отпирайся! Сейчас к крылышкам уже живой вареный цыпленок. Вареный, настаиваю! Жаль, что устав школы категорически запрещает пифиям практиковаться на учениках. Очень плохо для устава, который я сейчас нарушу. Зато узнаю, кто ты такой и с чем тебя едят.

– Роночка, не надо, пожалуйста! – сиплым шепотом попросил Пелли, подняв жалобные янтарные очи. И что-то такое в этих очах плескалось, что я поняла: даже если надо будет – не буду. Этот мальчик сам знал свою судьбу. И не легким было это знание. Я махнула рукой.

– Спасибо, Роночка, – вспыхнул жаром рыжий. – Мне так жалко стало цыпа, он такой беспомощный был, синенький…

Да все мы синенькие рано или поздно. Ну вот… Опять накатило. Ушел бы этот веснушчатый цыпленок с сотоварищем! Но он топтался в нерешительности.

– Да не скажу я, иди! – буркнула я, отворачиваясь. – И забери этого зомби!

– Он не зомби! – Оскорбился куриный покровитель. – Вполне нормальный цыпленок. Вот обрастет, так и совсем славный петушок выйдет, от кур отбоя не будет!

– Теперь я понимаю, почему у нас курятина всегда жесткая, как столетняя утоптанная подошва! Поживи-ка столько раз без передышки! А ты подумал, каково ему будет который раз во щи?

– Подумал! Как в первый раз. Он ничего не помнит.

– Мало тут у нас дебилов, страдающих амнезией! Лучше б ты его яйцом воскресил, дал шанс поумнеть!

– Времени не было, обычно я так и делаю, реинкарнация называется, – глазом не моргнул Пелли, но уже слегка подвял. – А тут за веревочкой торопился. А зачем тебе она?

– Я и говорю – изверг малолетний! А ты подумал, что, может, несчастные птички только и мечтают вырваться из круговорота тарелки? Грезят, как о недостижимом блаженстве? – продолжала я добивать поникшего Пелли. Облезлый цыпленок радостно встрепенулся, вздернул помятый гребешок и согласно квохнул. – Вот, слышал? Может, цель его жизни – упокоиться наконец! А веревочка пригодится. Еще раз поймаю за порчей кур…

Пелли картинно закатил глаза и укрылся дверью. Забытый перерожденный цып, бросив недощипанную краюшку, с отчаянным писком рванул за ним, как бритая собачонка. Мальчишка сунул напоследок вездесущий нос в щель:

– Надо будет помочь с веревочкой, позови. Я с удовольствием!

Я рванулась свернуть шею стервецу, распахнула дверь… и врезалась в твердокаменную грудь Альерга.

– Что тут случилось?

Я медленно сползла со скалы, как разбитое яйцо.

– Ничего такого. Обычные проказы юных шкодников, напоминающие о радости жизни вне их присутствия. Как там расследование продвигается? Атаман захватчиков велел отчитаться за утреннее. Мне в письменном виде или в образном сойдет?

– После, но во всех видах для верности. Сначала главное. Мы опять не нашли твоего Дика. Перетряхнули с утра весь город и окрестности. Его здесь и близко не было. Никто в глаза не видел. Ты уверена, что у тебя было видение, а не простой сон смертных, даже не вещий?

Такой уверенности у меня уже не было.

Мастер плюхнулся на скамью. Ее тощие ножки немедленно поползли в стороны под весом гиганта, но скамья, приосев, раздумала рассыпаться в щепу и только жалобно поскрипывала умирающим лебедем. Опекун подозрительно оглядел ее и неохотно поднялся, задумчиво глядя на мое девичье ложе из мореного дуба. Если он туда пересядет, то узрит небрежно припрятанную веревочку, изымет, и я так и не узнаю, зачем она была мне нужна.

Я срочно предложила ему гостеприимный подоконник. Уж этот камень точно выдержит даже телепата. Опекун, проворчав, что и человеческой мебели в этих древних развалинах не найти, уселся было на подоконник, но покосился за окно и срочно пересел на табурет. Я тоже покосилась в отвергнутое окно, но не заметила ничего особенного, что могло бы спугнуть мастера с этого замечательного насеста. Кроме пришлого желто-сливочного конька, так внимательно рассматривающего пестрый фасад башни, словно это полководец изучал слабые места вражеских позиций перед тем, как брать их штурмом.

На конька смотрели еще двое: мой отец и магистр Ал…Краст. При этом Дункан алел, как девица, а Владыка был бледен, как известковый столб. Полжизни отдала бы, чтобы узнать, о чем они разговаривают! Судя по искрам от скрещенных гневных взглядов, битва шла нешуточная.

– Тебе не кажется странным, – продолжил опекун слегка прерванный расстановкой фигур разговор, – что за последние два года Лиге так и не удалось найти твоего дружка детства? Если бы я сам не видел его и не говорил с мальчиком в замке Аболан, то решил бы, что этот твой принц-конюх – не более чем воспаленные грезы девицы, входящей в брачную пору. Жаль, что Лига тогда не обратила на него должного внимания, ограничившись выяснением родословной, и после выпустила его из виду совсем.

– Но ты же видел его три года спустя в портовом трактире в Олла! Он еще там всех перекусал!

Альерг не любил вспоминать, как он, мастер-телепат, попал тогда впросак, бросившись на помощь разыгравшей его циркачке, на которую якобы напали в городском грязном переулке. У циркачки оказались сотоварищи, занимавшиеся торговлей детьми. Когда Альерг, подпоенный трактирщиком, вошел в раж, спасая красавицу, негодяи умыкнули его поднадзорную – меня – и успели доставить в порт, да задержались на беду в какой-то харчевне, чтобы пересчитать и упаковать живой товар.

Там же среди товара каким-то чудом оказался Дик. И, надо признать, он при виде меня совсем не обрадовался, а даже сплюнул от злости в как раз подвернувшийся глаз державшего меня похитителя. Тот выпустил меня и взялся за верблюжьего детеныша, а я тараканом сиганула под длинные столы, сразу заблудившись в зарослях ног, чьи хозяева были в основном мертвецки пьяны. Работорговцы взялись за упаковку Дика со всеми предосторожностями, которые, впрочем, оказались недостаточными.

Мальчишка устроил форменный погром, какой может устроить только бешеный кот, кусающийся изо всех сил, выскальзывающий из рук и тут же взлетающий по стенам под самую крышу, чтобы обрушиться Жуткими когтями в морды запаниковавших ловцов. Он так умело дрался, что несколько взрослых мужчин не могли с ним справиться, и я засомневалась – Дика ли я вижу перед собой.

Телепат подоспел вовремя: бешеного кота уже взяли за шкирку не менее разъяренные хозяева и собирались свернуть удальцу шею. Еще один негодяй вылавливал пятерых разбежавшихся четвероногих насекомых, вытаскивая их из-под ног на все наплевавших завсегдатаев, храпевших в уютно подставленных под заросшие щеки тарелках. Так что опекун как истинный герой освободил сразу всех рабов. Но с тех пор он терпеть не мог цирковых балаганов.

– Видеть-то видел, – нехотя припомнил мастер, – но скорее следы от укусов, чем само кусательное орудие. Да и невозможно там было что-либо разглядеть.

Он опять умолчал, что в таком состоянии, в каком он тогда пребывал, у него были серьезные неполадки со зрением, иначе бы не спрашивал, которые из двух Диков и двух Радон истинные, и не пытался бы вместо двери пройти в крохотное замызганное оконце. С его-то отнюдь не мышиными размерами…

– Так то ж был не конь, чтобы ему в зубы смотреть! – возмутилась я. Но Дик действительно и тогда сбежал, не попрощавшись. – И еще ты видел его лично два года назад в Рагоре, во время бунта!

– Скорее мелькнувшую спину, чем лично, остальное пришлось выуживать из твоей памяти, – возразил Наставник. – Тогда-то мы им и заинтересовались в должной мере, но найти Дика оказалось не проще, чем неведомого нига. Хотя, по слухам, последнее удалось Бужде. С тех пор он стал пробужденным. Первым. Сейчас их сотни тысяч.

Я поежилась. Еще неизвестно, кто кого нашел. Бужда стал орудием Твари или Тварь оружием Бужды? Что-то сомневаюсь я в последнем предположении.

Альерг каждый раз неохотно посвящал меня в дела Лиги, а о неудачах говорил еще неохотнее. С попытками Лиги поближе познакомиться с Диком дела обстояли плачевнее некуда. Они всегда находили его «вот только что». В очередном трактире они слышали одно и то же: «Вот только что на этой лавке сидел. Вон, еще кружка не допита!» И отвечавший нагло допивал забытую кружку в качестве оплаты за констатацию очевидного факта.

В каждом наемном войске какого-нибудь царька людям Лиги непременно отвечали: «Вот только что его сотня к порту свернула. Еще пыль не осела». А когда добирались до порта, естественно, слышали одну и ту же байку, что искомый юноша «Во-о-о-н на тот баркас сел, уже швартовы отдали». Нанятая тут же шлюпка догоняла лениво тянущийся баркас затем только, чтобы преследователи вволю полюбовались на квадратную форму матросских глаз: «Э-э, был такой, видели в порту, а куда делся, не знаем. Кажись, он на «Дельфин» по сходням поднимался. Ну точно, на «Дельфин»! Его еще Диком кликали». А загадочный «Дельфин» (или «Зоркий», или «Альбатрос»), как оказывалось, в этот порт уже три месяца не захаживал, поскольку последний раз отправлялся в о-очень дальнее плавание, к каким-то затерянным землям.

Я потешалась над этими рассказами, но Лига в лице мастера отчего-то сильно нервничала. Вот как сейчас, когда опекун, боясь пошевелиться на потерявшемся под ним табурете, предлагал мне то, к чему я была хронически не способна: задуматься. Хотя бы над тем, что:

– Зато, как две капли воды похожий на твоего сказочного принца, магистр Дункан Абигойе ал…Краст на глазах Лиги сделал головокружительную карьеру в стане ее врагов. А поскольку вырос он в серьезного, жестокого и хитрого противника, то сейчас Лиге хорошо известен почти каждый его шаг. Итак, Дика нет, а Дункан есть. Да еще и наш враг, о чем остается только сожалеть, потому что юноша весьма талантлив. Лига его прозевала.

Да бросьте, этот розовеющий юноша – серьезный противник и даже враг?

– Рона, за ним числится больше двух десятков блестяще продуманных и проведенных военных и карательных операций, – покачал головой мастер. – Уверяю, он не падает в обморок при виде крови. Он ее проливает, не дрогнув. Пусть его юность не вводит тебя в заблуждение. Дункан советник короля Ильместа и магистр Ордена Рота в Ильчире отнюдь не за красивые глазки. И мы по косвенным признакам подозреваем в нем телепата, хотя он еще ни разу себя не выдал даже нашим соглядатаям и не поддается на провокации. Слишком умен. Если брат Дункана Дик обладает хотя бы частью его силы и способностей и не заражен влиянием пробужденных, то ты понимаешь, почему он так интересует Лигу.

Ну вот, а я думала… Опекун подавил гулкий смешок:

– Ну да, ты думала – потому, что наша жрица соизволила глаз на него положить! Делать Лиге больше нечего, как гоняться за девичьей мечтой!

Мне стало обидно. Нельзя же вот так сразу резать пуп земли! Мне может быть и неприятно.

– Тогда что этот ваш враг делает здесь, в крепости? Почему вы решили его подпустить так близко?

– Это был посланец для переговоров, не в нашей власти здесь выбирать. Да, мы могли бы увезти тебя из замка, чтобы не допустить встречи, но ваша очная ставка была в наших интересах. Кого ты принимаешь за Дика – вот что мы хотели заодно выяснить. Ведь магистр, а тогда, два года назад, еще мастер, тоже был в Рагоре на церемонии, и в то время мы еще не следили за ним так пристально.

– Так это и было твое испытание? Ты никогда не говорил мне о двойнике.

– Да. Если бы я тебя предупредил, вся картина была бы смазана. Ты точно уверена, что это не Дик?

Я потеряла дар речи от возмущения. Да разве возможно их перепутать! Так же точно, как уверена в том, что я – это я и никто другой.

– Что ж… – тяжко скрипнул табуретом Альерг. – Мы за вами наблюдали в несколько голов. И теперь уверены, что Дункан все-таки не твой Дик, а магистр уверен, что ты уже не провидица. Даже не знаю, радоваться мне этому или огорчаться.

– Странно, что он сам не сказал, кого мне напомнил.

– Я не уверен, что он знает о существовании Дика. В конце концов, магистр – пешка в этой игре и может не видеть всех задействованных фигур. Хотя, надо признать, эта пешка очень близка к тому, чтобы стать любой фигурой, какой пожелает. Допрошенные, а ты знаешь, что Лига умеет допрашивать, так вот, эти очевидны утверждают, что их с братом разлучили вскоре после рождения. Твоему Дику пришлось особенно нелегко. Очень много не отслеженных нами провалов в его истории. Гораздо больше, чем отслеженных событий. Даже в детстве он нигде не жил дольше месяца. Пожалуй, замок Аболан – единственное место, где он задержался надолго. Но в то время Дункан уже обучался в древней секте, куда был увезен почти с рождения. Это точно известно. Там же и примерно в то же время обучался и один из наших мальчиков. Если магистр и знает о брате, то тщательно скрывает это знание. Как и телепатию. Он почти демонстративно не слухач. Другим телепатия интересна хотя бы как факт, как мечта. Этому даже не интересно.

Мастер понаблюдал, как я лихорадочно прячу глаза, потому что из этих других я мечтала о проникновении в его мысли особенно рьяно. Потом неожиданно резко сменил тему:

– Рона, я никогда не говорил тебе о твоей внешности…

Да уж, сколько раз по малолетству я ни приставала к учителю с расспросами о том, как выгляжу, неизменно получала в ответ: нормально.

– А какая разница, красива я или безобразна, если люди при виде меня разбегаются, как тараканы?!

Как всегда, мастер ответил уклончиво:

– Они боятся всего необычного. А быть пифией – из ряда вон выходящее бытие. Но теперь, когда ты утратила дар, ты уже обычная девушка, люди привыкнут к твоему новому статусу, и тогда… тогда тебе придется принимать их правила жизни, как они до сих пор принимали твои.

– Обойдутся! Точно знаю, что стану отшельницей в глухом безлюдном лесу на краю света. Но при чем здесь моя дурацкая физиономия?

– Чтобы ты перестала переживать по этому поводу, благо других предостаточно, и прекратила каждый день допрашивать с пристрастием несчастную Ребах, похожа ли ты на то или иное чудовище из альбома «Редкие и исчезающие виды от аспида до ящера», украденного, между прочим, из моей библиотеки, и насколько похожа, и какой именно частью лица или больше затылком. Ты еще не поняла, почему тебе не дано то, что для всех естественно – видеть себя?

Я в тысячный раз ответила на этот вопрос отрицательно. Откуда мне знать, почему боги меня так обидели? Зеркала – не для меня. Я в них себя не вижу. Так, пустое место вместо. Или что-нибудь похуже. Видение или привидение.

– Прочитай пока вот это, там, где закладка, – мастер сунул мне в руки толстенную книгу в потертом кожаном переплете с надписью «Свод описаний аномальных способностей, составленный братом Крапхом на благо Дела Бужды», и пожелал счастливого чтения.

ГЛАВА 7

В приятно прохладной в июльский зной громадине крепости, пустой по случаю каникул, уединиться можно было где угодно, но предпочтительней надоевших стен оказался тенечек сада с густым малиновым духом и рассыпчатой плотью ягод. Ободрав шипастый кусточек и расцарапав руки, я обзавелась закуской к духовной пище и с добытой пригоршней малины забралась на открытый сеновал садовой сараюшки. Это вам не жесткие скамьи библиотеки, специально изобретенные как средство пытки. Здесь уютно жужжали мухи, лениво зудели ошалевшие от солнца комары, переговаривались неподалеку лошади и пахло душисто, густо – разомлевшим миром, безоблачным младенчеством на коленях кормилицы и вообще счастьем, если бы еще вздремнуть слегка.

Закладка книги торчала немым укором, и я безропотно начала именно с нее.

«…Претендентки на звание пифии обязательно подвергаются испытанием зеркалом, дабы не упустить возможность обнаружить истинную провидицу. Обычные пифии, коих большинство, видят свое отражение так же, как остальные смертные люди. Собственное их отражение препятствует проявлению истины, ибо пристрастный взгляд формирует искажения по принципу наиболее ожидаемой вероятности. То, что ожидаемо более всего, то и будет проявлено.

Далее, прорицающей пифии истина явлена в языке прорицания, но оный уже есть деформация истины, ибо сам язык суть теория сущего, но не само сущее. Следовательно, прорицания таковых пифий основаны не на истинном впечатлении, а искажены и смутны и требуют дополнительного толкования, кое может как отсеять истинное от ложного, так и окончательно замутить картину мира. Чаще всего пифия сама не ведает, что прорицает, и таковое прорицание бывает понято превратно, и действия, основанные на превратном понимании, будут пустые и зряшные.

Истинная провидица никогда не видит своего лица ни в зеркале, ни в какой другой отражающей поверхности. Причина этого либо в дефектности ума самой провидящей, либо в специфике ее дара, и здесь трудно определить, что именно является следствием другого. Поелику ни одно из являющихся ей лиц она не способна отождествить с собственным, ибо оного не знает, то она отождествляет себя со всеми без предпочтений и обычной человеческой пристрастности, следовательно, искаженности восприятия. Она не видит то, что она есть как она, но она видит другое как себя, что и позволяет ее дару состояться как истинное впечатление.

Итак, истинная провидица есть не она сама…»

Больше я выдержать не могла, так как перестала понимать, каким это образом я оказалась не самой собой. Глаза закрылись, и щека уютно устроилась на недочитанной странице.

Мне приснился Дик. Я смотрела откуда-то сверху на его лицо в ореоле золотистых волос, крылатые плечи и крепкие загорелые руки, в которых он держал плетку, то нервно наматывая сплетенные косицей ремешки на кулак, то разматывая. Он стоял, озаренный столбом солнечного света, и хмуро беседовал с каким-то тоненьким, как свечка, и светлым, как луч, человечком. Даже лицо его собеседника, казалось, светилось. Разговор доносился обрывками, то наплывая, то отдаляясь.

– Я понимаю, для тебя это больно… – говорил незнакомец. – Тем не менее это так. У нее все отняли, отсекли, подавили. Лишь бы она пребывала в спасительном неведении. Мы были против, но Лига не послушала нас. Это был их план. Ты знаешь, их Бог – Необходимость. Закон. Он во всем, не обходим и… необходим. Он потребовал – они ведут ее. И сами держат нож, в безумной надежде, что рука Бога дрогнет и она выберется невредимой.

– Я понял, что они используют ее как приманку. На что они надеются?

– На чудо. Хотя почти невероятно, что она, такая слабая, неподготовленная, сможет справиться с тем, что должна свершить, не ведая того. Они лишили ее силы знания. Из страха, что она сломается, и этим знанием воспользуется враг. И сами себя загнали в ловушку собственных пророчеств. Поэтому они пожертвуют девочкой при первой же угрозе. Если она не справится, то погибнет. Там будут люди Владыки, которые не допустят, чтобы она досталась Твари живой. Если справится – тоже погибнет… вместе с Тварью, потому что изгнать ее она сможет только ценой своей жизни. Выбор у нее невелик. Она всегда была мертва для них. А с мертвыми никто не считается…

На лицо Дика было страшно смотреть. Он сжал кулаки, опустил голову, голос был глухой и хриплый, словно его душила невидимая петля.

– Я знал многое, но не думал, что все до такой степени чудовищно, Ольен. Они хуже Бужды. А пробужденных я изучил, поверь. Зло остается злом, даже если лицемерно прикрыть его заботами о судьбах мира.

– Не торопись осуждать, господин. Кто, кроме них, еще понимает, что времени больше нет? Нет на другие возможности. Эта – единственная! Грядет катастрофа: Тварь очнулась. Если Бужда прольет кровь всего мира в купель одного детеныша Твари, то Лига кладет кровь одного ребенка в основу мира. Зло и добро – вопрос меры.

– Зачем же Братчина призвала меня, если и вы считаете ее убийство единственной возможностью избежать многих?

– У нас нет других вариантов. Путь Бужды – окончательная гибель для земли Вавилор. Для всех рас. Но и Лига не даст нам освобождения. Жить непроявленными – все равно что не жить… Я призвал тебя, дабы сообщить, что Братчина приняла твой безумный план. Если он удастся, мы все обретем свободу. Все!

Глаза Ольена светились счастьем. Дик вздохнул с облегчением:

– Я рад, что Братчина это поняла. Вы так долго колебались, что чуть не опоздали.

– Братчина думала бы еще дольше. Но очнулась Тварь в Цитадели Бужды. И завтра там общий сбор пробужденных – Вечит.

Уголки губ Дика чуть дрогнули в улыбке. Ольен насторожился:

– Ты и к этому приложил руку?

– Тщеславие и страх легко управляемы, – улыбка на лице Дика стала шире.

Тень мелькнула в светлых глазах его собеседника. Он покачал головой:

– Безумец! И я тоже сошел с ума, если верю тебе, – и, помолчав, словно боролся с ожившими сомнениями, продолжил: – Ты говорил, что сможешь привести девочку в потерянные земли Аруны, вернуть ей истоки. Пора, господин. Наступил тот момент, к которому ты так долго готовился.

– Что может быть дольше, чем жизнь?

– Оплата этого дара.

Пауза была, как похороны. Оба потускнели, словно внезапно зашло солнце. Человечек нехотя разлепил губы:

– Но тебя самого никто не в силах спасти, господин. Ты потеряешь все…

– Я знаю, Ольен. Я готов.

Он сказал это твердо, как давно решенное. Но на лице Дика была такая мука, что мне захотелось молвить что-нибудь утешительное:

– Дик! Не грусти…

Он поднял на меня больные, как у брошенного Щенка, глаза, вскинул удивленно брови, но улыбнулся тепло и нежно:

– Привет, Косичка. Скоро увидимся. Спи…

Я успела заметить, как испуганный взгляд лучистого человечка сменился на восхищенный, когда тот снова перевел его на Дика. И я его понимала: кто еще достоин восхищения, как не мой далекий возлюбленный, моя греза? И послушно уснула, поплыла пылинкой в солнечном луче.

Меня сшиб ткнувшийся камушек шмеля, и я проснулась.

Да, приманка волнует всех, но в подземельях крепости ее нет. И в Оргеймской Пустоши тоже. Убили Детку, Дик… Девочку, которая выглядывала из-за спины утренней нищенки. Могла ли я им помочь? Могла ли взять дар золотоглазой старухи? Принять знание. Нечеловеческую судьбу. И стать твоей убийцей, Дик. И убийцей отца. И Пелли. И многих.

Нет! Никогда!

Книга напомнила о себе моему локтю, и заслезившиеся глаза уткнулись в пожелтевший пергамент.

«Еще более редки среди живших и живущих – ведуны и ведуньи. Все они происходят из одного рода, подвергнутого почти полному истреблению столетия назад. По нашим сведениям, ныне их потомков уже не осталось, посему описание их способностей составляют чисто теоретический интерес».

Я разделяла интерес теоретиков и с жадностью начала проглатывать страницы, тем более что малина уже кончилась. К сожалению, пищи было не так много, как хотелось, и ее приходилось выуживать среди живописных описаний картин воспитания пифий, телепатов и прочей нечисти.

«Способности их качественно отличаются от способностей перечисленных пифий, прорицателей и прорицательниц, пророков и пророчиц, вещунов и вещуний, а также ясновидящих, провидцев и провидиц, и прочих известных – не столько полнотой схватывания истинного обстояния дел и проникновения в сущность видимого и невидимого, сколько уникальной силой, ведомой только им».

«Легенды рассказывают, что, в отличие от всех остальных, ведуны и ведуньи не нуждались в посредничестве органов чувств и словесной форме для познания действительности. Они ведали, мы же, остальные, – мним.

В этом они схожи со злейшими врагами Бужды и его Дела – натхами, да будет проклята вся их раса, пришедшая к нам из другого мира. Натхи – суть самые опасные враги для рода человеческого, ибо отнимают у него волю, веру и свободу выбора. Ведуны стали любимыми учениками натхов и получили часть их силы. И, по некоторым источникам, даже породнились с ними, что мы считаем невероятным: никогда еще никакая чужеродная кровь не смешивалась с кровью нашего мира.

Великий Бужда предупреждал: натхи творят действительность своей силой – силой знания прошлого и грядущего и силой грядущего знания. Не только творят, но ведают, что творят, и не только ведают, но и ведут, то есть претворяют мир, что кощунственно, ибо посягает на прерогативу Бога. Утверждают, что ведают они не что иное, как принципы действительного бытия и принципы управления будущим, что нам представляется невозможным, ибо будущее является в своей данности и не подлежит воздействию из настоящего, иначе грядущее станет ложным будущим, следовательно, и не будущим вовсе, а пустой фантазией».

«Но если они ведали прошлое и будущее, а паче всего настоящее, то есть все время и, по слухам, всю вечность, что тоже заблуждение, ибо всеведение – только у Бога, то натхи ведали и об угрозе уничтожения рода ведунов, но почему-то не препятствовали, либо не могли по каким-то причинам. Факт лишь в том, что род ведунов исчез, а на мнимом нам и ведомом натхам мире это никак не отразилось. Следовательно, легенды о могуществе натхов и обладавших частью их силы ведунов – сильно преувеличены».

«Остается ничтожная вероятность случайного изменения в ведуна какого-либо ученика или ученицы, особливо с выявленными способностями провидца или провидицы, ибо последние близки, хоть и ущербно по причинам, нами описанным, к знанию грядущего. Потому отмеченных этим даром следует наблюдать с особым тщанием, дабы не пропустить признаки изменения, ибо если таковое состоится, наша победа в тысячелетней битве будет оспорена и дела наши осложнятся неимоверно.

Посему, нам, братьям в великом Деле Бужды, важно знать критерии, по коим мы можем заподозрить в наблюдаемых нечто большее и нежелательное, ибо, если подозрения подтвердятся, ведун или ведунья должны быть безжалостно уничтожены, аки самая мерзейшая мерзость, ибо они есть корень зла, и угроза страшнее мора, и дерзость богохульная, и гордыня нечестивая, и посягательство на нашу свободную волю, и наше прошлое, и настоящее, и грядущее.

Критерии же эти собраны и описаны во второй части нашего исследования, к оному мы и переходим с Божьей помощью и благословением Бужды.

Конец первой части».

На этом самом интересном месте книга по закону жанра обрывалась. Второй частью Альерг не счел нужным поделиться.

Тут до меня дошло, что непрерывный комариный звон, донимавший меня последние минуты и от которого я тщетно отмахивалась, нещадно шлепая себя по щекам, был совсем не комариным, а далеким лязгом железа о железо.

Я осторожно выглянула, как птенец из гнезда.

К моему сарайчику с уютным сеновалом катился какой-то огромный, непонятный клубок, издававший этот лязг, а за клубком, как ослик за морковкой, гнался, вытягивая любопытную морду, тот самый кудрявый конек неопределенной национальности. Клубок наткнулся на сарайчик, покачнув все его досочки, рассыпался в облаке сенной трухи на две смутные фигуры, моментально вновь сцепился и укатился себе. Конек взрыл траву, разворачиваясь, и помчался следом, взвеяв хвост солнечными перьями жар-птицы. Я махнула за хвостом.

Клубок вкатился в заросли малины, откуда на преследователей брызнули клочки листьев, мелко покрошенные ветки и кровавые капли с малиновым вкусом, выкатился, понесся обратно к сарайчику. Мы с коньком постарались не отстать.

Сарайчик тряхнуло так, что он уже не выпрямился. Труха осела, припорошив две моментально вросшие в землю статуи с обнаженными мощными торсами, неподвижно стоявшие друг напротив друга со склоненными в полупоклоне головами – соломенной и каштановой – и отведенными на полвзмаха короткими мечами во всех четырех руках. Каштановая статуя была раза в полтора больше соломенной по всем направлениям. Конек зычно заржал и восторженно перебрал копытами, словно зааплодировал. Статуи синхронно, не теряя полупоклон, повернулись к зрителям. Макушки приопустились еще ниже, как траурные знамена. Когда они поднялись, то явили обозрению потные, исцарапанные, но невозмутимые холодноглазые лики Альерга и Дункана.

Видимо, Владыке не удалось укокошить магистра взглядом во время их разговора под моим окном, и он поручил добить врага более привычным оружием.

Я уселась в травку ждать продолжения поединка, но соперники меня разочаровали. Обменялись молчаливыми рукопожатиями, сдали оружие подскочившему вездесущему Пелли в обмен на рубашки, оделись и, так ни слова и не сказав, удалились в разные стороны. Конек обиженно всхрапнул и слезно ткнулся мне в плечо, осыпав мягкой гривой.

– Да, никакого уважения к зрителям! Где глашатаи с результатами турнира? Кто победитель? – пожаловалась я четвероногому, сдувая с глаз то ли конские, то ли свои растрепавшиеся волосы. – И как мастеру не стыдно, – это была не его весовая категория!

– Отчего же, – возразил желтогривый насмешливым голосом магистра ордена Рота, – будь мастер чуть поменьше, шансов у него вообще не было бы. А так – неплохая тренировка. Почти на уровне магистра, только двигался тяжеловато. Габариты-с!

Я покосилась на хитрую морду конька, задумчиво жующего травинку:

– Если ты думаешь меня чем-то удивить, то напрасная попытка: сегодня я уже ничему не удивлюсь, даже говорящему коню.

– А я бы удивился, – сообщил парнокопытный, – говорящих коней не бывает. Мой Лэпп вполне немой, прекрасная жрица.

Глянув повыше конской морды в забавных овечьих кудряшках, я столкнулась с лукавой усмешкой Дункана. В холодных прозрачных глазах плясали веселые искорки. Неприятное сочетание. Как отблески пожара на лезвии ножа.

– Вы!