Добровольная жертва Метелева Наталья

– Я! Вернулся за моим конем, у которого никогда не хватит духу самому покинуть столь изысканное общество. И я его прекрасно понимаю.

– Почему вы так… слащавы, магистр?

– Потому же, почему вы так прямы и честны, восхитительная Жрица Истины: по привычке. Плюс мое дурное воспитание в дворцовых кулуарах. Но я не только за конем. Позвольте попросить вас показать мне путь к библиотеке этого замка.

– Не позволяю. А как же Лэпп?

– А Лэпп уже покинул нас в погоне за своим недосягаемым чудом – легкомысленной и обворожительной феей с серебряными крыльями. Тоже не его весовая категория…

Коняка действительно уже лихим мотыльком порхал за белокрылой капустницей, забавно вскидывая круп. Его грива и хвост трепетали, как орлиные перья, а мечтательно устремленный маслянистый глаз прикрылся ресничками от удовольствия. Совсем как у Дункана.

– Да, с большим аппетитом щелкает зубищами. Простите великодушно, сударь, но библиотека находится в стороне от моих планов на вечер.

Почему-то мне казалось, что он прекрасно осведомлен, где и что находится в этом обширном доме. Не заблудится!

– О, знакомство даже со столь знаменитой библиотекой тоже не главная моя задача на свете! – ничуть не обескуражился находчивый магистр.

Я тут же поинтересовалась его главной задачей, и у меня тотчас было испрошено предсказание о смысле жизни спрашиваемого. Да. не одна я задаю при случае неприличные вопросы. А такие знания, как объяснил мне некий гномистый незнакомец, даются смертным исключительно посмертно! Да и какая из меня сегодня пифия с такой-то шишкой… Кстати, а где она? А нету, исчезла, как и не было. Ай да Ол'олинова водичка! Я судорожно пыталась удержаться за текущую реальность, но она выскальзывала пестрым хвостом, не давая утопающей ухватиться хотя бы за змею. Меня уже сносило потоком, как щепку, на пороги…

Вопрос был задан, у порога грядущего позвонил колокольчик, и оно величественно и бесшумно стало распахивать дверь парадного входа, в створку которой я уже вцепилась всеми силами запаниковавшего сознания, чтобы захлопнуть ее у себя же перед носом, не дать самой себе увидеть и узнать. Но Мир уже разворачивался, плодил иные возможные и невозможные миры, которых больше чем звезд на небе, и у каждой звезды и человека сквозили мириады новых миров, проницая друг друга… и все они множатся и множатся равными вероятностями, пока не сливаются в ослепительное сияние, властно забирающее душу в Великую Игру… Голос спрашивал, я отвечала.

– Что по ту сторону света?

– Жизнь.

– Что по ту сторону жизни?

– Мысль.

– Что по ту сторону мысли?

…Я спохватилась и захлопнула упрямую дверь. Ничто!

Сияние угасло, разбилось на два светильника, на два лазурных смерча, обрело лицо и оказалось ошеломленным и встревоженным, как осиное гнездо, Дунканом.

– Я сегодня не раздаю пророчеств… – буркнула я, поглаживая пальцами подозрительно молчавшую в ожерелье голову дракона. Мой сторож во времени стиснул пастью кристалл изо всех сил, словно решил подавиться, но не издать ни звука до скончания веков.

– Благодарю вас, жрица Истины! – склонился магистр в почтительном поклоне.

А спина у него была в точности, как у обожравшегося сливками кота. И хвост с копытами. Впрочем, это уже у глянувшего из кустов довольного Лэппа: слопал-таки бабочку, только серебряное крылышко на губе трепыхнулось, опадая.

Дракон фыркнул в ладонь: «Гарс! Конечная станция! А давай еще разок в будущее махнем? В твое». Опомнился! Вредней этого дракона был только мальчик Пелли. Будущего у меня нет, ехать недалече. День-два – и Приедем.

Едва я осталась в одиночестве и, подобрав книгу, вознамерилась заняться собственной тренировкой, Как произошла смена караула.

Над моей душой черной грозовой тучей, затмив солнце в небе, навис Наставник. И как ему не жарко в этом сюртуке?

– Прохлаждаешься? Цветочки нюхаешь? Веночки плетешь? Рона, тебя ничто не берет! Ты сегодня дважды чуть не лишилась жизни, и хоть бы хны. Неисправимый инфантилизм. Сколько великих дел ты совершила за день, пифия?

Ого, мне предстоит выволочка! А что я должна была сделать? Спасти мир? Провидеть, какая религиозная доктрина отсрочит конец света? Какое военное изобретение, наоборот, приблизит? Чей идиотизм окажется решающим? Утреннее пророчество я прогуляла, каюсь, а после полудня в Храм Истины меня не пустили, сославшись на военное положение. На мне решили отыграться. Инструкции новые получили. Видимо, лютость атамана заразительна. Они, без ведома которых я ни пальцем, ни мыслью не могу пошевелить, еще смеют обвинять меня в инфантильности!

Альерг возвышался ангелом возмездия. Я трепетной подсудимой встала.

– Сколько предсказаний ты сего дня соизволила дать? Сколько предвидений? – Мастер позволил мне припомнить и придавил, как блоху. – Одно! И в результате мы остались без мясника, который отправился брать быка за рога, ловить птицу счастья. Одно, Рона, и то половинчатое: голые бессвязные факты. И что нам с ними делать? В рамку и на стенку? Где панорама, где обстоятельства, где анализ, где связь времен, где соотношения реальности и возможности? Где точность, в конце концов?! Так каждый человек может пророком изречь: все люди смертны. Великое прозрение! Ты спросила себя, почему горело село? Что за война? По какой причине? Ты увидела что-либо, кроме копыт, почуяла что-то, кроме страха? Нет! Садись, плохо.

Я села.

– Следующий вопрос.

Я встала.

– Чему я тебя учил? – спросил опекун, как надменный паук влетевшую в паутину муху. – Если уж ты взялась за прорицание, то поставила ли ты задачу узнать, какое событие может изменить эту вероятность? Определила цепь фактов? Какой из них станет решающим? Какой камушек обрушит лавину? Ты это выяснила? Нет! Ты связала три вещи: причину, условие и следствие? Нет! Садись, очень плохо!

Я села.

– Далее.

Я встала.

– Предположим, – продолжил экзекуцию Наставник, – ты справилась на «отлично», установила связь, нашла причину, выявила необходимые условия. А ты проверила, что будет, если эту причину изъять? Если изменить условия? Если событие не состоится? Ты проследила последствия того и другого? А последствия последствий? Ты сделала это? Нет! Даже не догадалась! Даже не задумалась ни разу в жизни! И когда тебе думать, если ты, чуть что, возвращаешься в давно исхоженное прожитое, как лосось на нерест, потому что так проще, думать не надо! Ты тратишь жизнь на лицезрение предыдущей! Ты боишься грядущего, пифия! Ты боишься не только собственного грядущего, но будущего каждого существа, будущего этого мира! Ты труслива, Рона. А трусость для пифии хуже, чем для воина. Трусливого воина десятник пикой в спину погонит в атаку, и тому деваться будет некуда. А пифия, которая боится осознать и сказать истину, несмотря ни на что, пусть ее за эту истину тут же сбросят со стен, – такая пифия есть полное ничтожество. Такая пифия не может быть жрицей. И Пифией Гарса в том числе. Только завалящей гадалкой с картами и монисто на шее. Сядь. Полный ноль! И уже минус.

Я села.

– Совет Лиги отстранил тебя от обязанностей жрицы, – как само собой разумеющееся сообщил Альерг. – Завтра на заре ты покинешь Гарс. И не по заданию Лиги, это твое утреннее нежелание выполнить поручение тоже учтено. Мне, как твоему наставнику, и больно, и стыдно. Я не справился с обязанностями, Не беспокойся, одну тебя не оставят: Лига не бросает своих учеников, даже никудышных. И я все еще твой опекун, Рона. Все. Вот так, девочка. Я сообщил тебе то и в тех формулировках, что и в каких был обязан. Теперь поплачь, легче станет.

И не подумаю. Зачем? Мир прекрасен: травка зеленеет, солнышко блестит, бабочки летают, Лэпп в малине притворяется медведем. Из-за чего мне плакать? Из-за того, что Лига избавляется от меня? Да и пусть! Все идет так, как должно быть. Этот момент давно уже оплакан. А вот у добрейшего опекуна глаза подозрительно блестели.

– Не переживай за меня, Али. Все будет хорошо, вот увидишь. Лига не во всем права. То, что ты сказал, большей частью ни одной пифии недоступно. Но я действительно ущербна: не вижу целого, погрязая в деталях. И страшно труслива. Это справедливое обвинение. Но здесь даже ты ничего не мог поделать. Это уже изъян от рождения. Я родилась с этим страхом.

Наставник жалостливо погладил меня по головке. Я отстранилась. Ну вас с вашим пряником после кнута.

– Али, ты мне говорил как-то, что предвидение – великий дар. Но всю жизнь я чувствую иначе: это отказ от более ценного дара. От возможности любви. Ведь любовь, которая предсказана, – не такое уж и счастье, а какая-то роковая обязанность. Ну представь, тебе скажут, что завтра ты будешь счастлив. И весь следующий день ты проживешь в ожидании, когда же наконец… А счастье не любит, когда его предвкушают. Оно любит быть целостным и полным. И приходить неузнанно, неожиданно и всепоглощающе.

– Совсем как ниги, – отмахнулся мастер. – Не впадай в банальность, Рона. Мы тысячу раз говорили об этом, разбирая сочинения мудрецов.

– Что толку от их отвлеченных рассуждений? Многие ли из них на собственной шкуре испытали то, о чем рассуждали с умным видом? Заставь-ка их откусить перец, чтобы понять его сущность, и ходить с обожженным ртом! Чтобы истинно понять сумасшедшего, нужно сойти с ума. Остальное понимание – не более чем мнение здоровых. Они на то и мудрецы, что понимали необратимость таких опытов… Али, ты был чудесным наставником. Самым лучшим. Я буду очень скучать. Я была все эти годы… как за каменной стеной.

Он чуть вздрогнул. То-то же… Я погладила его большую надежную ладонь и попросила позволить мне воспользоваться привилегией приговоренных: правом на последнее желание. А оно у меня одно – помолчать в одиночестве.

– В относительном, – усмехнулся опекун, уходя.

Им даже не стыдно, пожаловалась я ромашкам. Они не стесняются быть бесстыдно циничными, эти потрошители черепов! И начала в задумчивости обрывать белую ромашковую корону… Не буду я плакать ни за что!

– Впервые вижу пифию, гадающую на ромашках! Умора! – взвился комаром веснушчатый голосок.

– Не любит! – сообщила я ему замогильным гласом оракула в пустыне. – Чего тебе надобно, птичий божок?

Пелли насупился.

– Рона, ты обещала не… Ой, ты… плачешь?! Кто тебя обидел? Я… я растерзаю его на месте!

Мальчишка сжал кулачонки, встопорщил перышки и стал похож на разъяренного воробья. Да, заклюет любого.

– Не плачь, Роночка. Хочешь, я принесу тебе жуть какую интересную книжку? Такую, что ты в жизни не читала! Мечта, а не книжка!

Пока меня интересовала только одна книга, ради которой я пожертвовала бы рыжему… весь птичник. Заинтригованный Лэпп покинул малиновое укрытие и притащил любопытную морду к ободранной ромашке. Пелли с восторгом кинулся с ним обниматься. Он обожал все шерстяное и пернатое, все, что имеет два крыла или, на худой конец, четыре лапы с когтями или, так и быть, с копытами. Конек упирался всеми силами и отчаянно отфыркивался.

Я подозрительно прищурилась.

– Что за книжка?

– Ты же обожаешь сказки! – поддразнил насмешник. – Черненькая такая… Я знаю, где она лежит, – тут же прошептал он, чуть шевельнув губами, сдувая нависший на янтарный глаз вихор.

Мне показалось, что слова прошелестели прямо у меня в голове. Э-э, рыжий, да кто ты такой, чтоб так много на себя брать? – прищурилась я вторым глазом.

– Роночка, ты же обещала! – возмутился он моим прищуром.

– Хорошо, не буду. К тому же с сегодняшнего дня я отстранена от обязанностей жрицы всяческих истин. Радуйся!

Он присвистнул переливчатым щеглом, кудрявый коник недовольно заржал, задергав ухом, словно в него залетела оса.

– И вообще, дорогие собеседнички, – уперла я кулаки в бока, озирая враз насторожившихся слушателей, – меня не интересуют сегодня ни сказки, ни их назойливые персонажи. Брысь все!

Они жизнерадостно, с веселым ржанием прыснули в обнимку единым лучистым шестиногим существом в желто-рыжую полоску, спугнув взмякнувшего истошно местного кота, возникшего посмотреть, кого тут гонят вместо него.

Пелли мог не беспокоиться, я и сама знаю, в каком месте ждет меня эта жуть какая интересная сказка. Живьем. Черненькая такая…

– Любопытная парочка! – плотоядно проворковал над ухом нежный голосок. Хорошенькая зеленоволосая дриада выросла за спиной стремительным сорняком и жадно смотрела в сторону уже скрывшегося существа. Караул не дремлет.

Даже вблизи я не смогла определить возраст зеленой дамы: от двадцати до древней усталости в изумрудных очах.

Обратив внимание на еще одно живое существо, пышущее негодованием – ну никакого уважения к последнему желанию приговоренной! – внезапная садовая поросль уведомила, что ее зовут Дьюви. Совершенно беличье имя.

Сообщив, что мастер Альерг был не совсем точен сегодня в подсчетах моих пророчеств, она бесстрастно поинтересовалась, не помню ли я предсказание, которое получил от меня магистр Дункан Абигойе ал…Краст.

Я изумилась: ничего он от меня не получал.

Она пристально посмотрела на меня, опять пронзив уже знакомой болью аж до кончиков пальцев, и отступилась.

– Да, ты не помнишь. Тем не менее предсказание было, и оно нас весьма интересует. Может быть, еще раз попробуем? Расслабься, девочка, иначе тебе будет очень больно. Ты ведь хочешь помочь Лиге?

Будет пытка, поняла я. И приготовилась.

Она ударила – незримо, страшно. И тут же красивые бархатные брови дриады удивленно взлетели, рот округлился. Она начала задыхаться, ее свело судорогами, ибо я, словно зеркало, возвращала ей ее собственную силу. Как зеркало, я замкнула Дьюви на нее самое. Я не знала себя, но в себе я знала ее. И я была дочерью своего отца, о котором давным-давно подслушала еще не случившийся к тому времени разговор вот этой вот Дьюви, чей вкрадчивый тембр невозможно не узнать.

Подслушала и осознала много лет спустя. И применила знание.

Но я тоже начала изнемогать и задыхаться, потому что мощь у нее была невероятная, это вам не «мысленных зайчиков» незаметно пускать в разум опекуна, отражая его еле-еле уловимое воздействие, которое я сумела скорее предвидеть, нежели ощутить. Боль проникала, расширяя крохотные щели, разрушала, как поток плотину, которую я уже не успевала латать.

Неизвестно, чем бы кончился этот поединок, если бы мягкий завораживающий голос самого Дункана не разбил и хлещущий поток, и отражатель:

– Не могу ли я вам чем-то помочь, милые дамы?

Мы обе, почти теряя сознание, свалились ему в руки. Дункан бережно опустил нас в траву.

– Да, конечно, магистр, – судорожно дыша, ответила зеленовласка. – Вы можете любезно избавить эту пифию от допроса.

– Вот как? А мне показалось, что дело обстоит с точностью до наоборот, и это госпожу Шонк требуется избавить от невыносимых пыток, – с убийственной жалостью возразил ей Дункан, пряча под ресницами яро глянувшее негодование. – Я к вашим услугам, сударыня.

– Вы сегодня получили пророчество от этой пифии. Нас беспокоит его содержание. Вы же понимаете, что мы все равно докопаемся до него, это только вопрос времени. Не могли бы вы поделиться открытым с коллегами, магистр? – проворковала уже пришедшая в себя женщина.

– Не понимаю, о чем речь, – магистр задумчиво покачал золотистой головой. – Я, конечно, воспользовался случаем испросить предсказание, но Жрица Истины была не в духе и отказала мне в просьбе. Вы заблуждаетесь, госпожа Шонк.

Белочкины изумруды вспыхнули. Дьюви, похоже, от ярости уже потеряла контроль над собой. Она вся аж заискрилась, обрушив на него свирепую силу. То, что от нее осталось. Дункан, скрестив на груди руки, со спокойной усмешкой наблюдал за ее усилиями. Дриада не сдавалась. Ему быстро надоели ее потуги.

– Со мной ваш номер не пройдет, магистр Дьюви Шонк, – ледяным тоном охладил он ее следовательское рвение. – Кроме того, позвольте напомнить вам, что я здесь по приглашению Лиги и под защитой как Лиги, так и моего Ордена. Вы сейчас совершили покушение на мою личность. Вы заставляете меня думать, что ваши действия не только по отношению ко мне, но и по отношению к воспитаннице Лиги госпоже Радоне превышают ваши полномочия и уже не санкционированы Советом Лиги. Я не ошибся? Нет, как вижу. Ваши намерения продиктованы скорее вашими личными интересами, нежели вашей Лиги. Не так ли, магистр?

Дьюви надменно вздернула подбородок, но упрямо закусила губу, искоса резанув меня стремительным лезвием взгляда. С таким взглядом только лоботомию проводить. Дункан, в котором я уже не узнавала прежнего чуть ли робеющего юношу, так похожего на Дика, и еще недавно восторженно алевшего в трапезной, вмешался в операцию столь же быстро и решительно, перекусывая лезвие, как стальной капкан:

– Не смейте, магистр Дьюви Шонк! Не смейте даже в мое отсутствие нанести какой-либо ущерб госпоже Радоне. Ставлю вас в известность, что как советник Его величества Люконита Третьего, короля Ильместа, и по его высочайшему решению я только что подал в Совет Лиги просьбу назначить госпожу Радону Верховной жрицей Истины королевства Ильмест. Отныне король Ильмест и Магистрат Ордена Рота заинтересованы в ее здоровье и благополучии, по крайней мере, до тех пор, пока мы не получили отрицательного решения Совета. До тех пор и Его Величество Люконит Третий, и наш Орден распространяют свое покровительство на интересующее их лицо. Советую не трогать также ее память. Нам нужна полноценная жрица.

Даже бархатная золотистая кожа белочки приняла зеленоватый оттенок. Я тоже была изумлена и новостью, и зрелищем. С Дунканом произошла разительная перемена. С Дьюви говорил человек, привыкший править. Это был холодный тонкий политик, хорошо знавший, что такое власть и как ее взять, и сильный невозмутимый воин, хорошо знавший, как убивать. Теперь меня уже не удивляло, что этот не полных двадцати лет человек удостоен звания магистра и советника. Я его недооценила. Ильчирец опасен, и Дьюви это знала, судя по бисеринкам пота, покрывшим ее высокий лоб. Член Совета Лиги была, как мне показалось, весьма напугана.

Сделав легкую паузу, чтобы присутствующие в полной мере осознали смысл сказанного, магистр завершил подрезку лианы, щелкнув ножницами:

– Кроме того, госпожа Шонк, как же вы непоследовательны! Ведь останется еще моя память, которая вам не по зубам. Уверяю, мне бы не хотелось обострения отношений между моим Орденом и Лигой, и особенно между Лигой и вами. Я думаю, нам с вами это сейчас ни к чему. Надеюсь, мы поняли друг друга? Вот и славно.

– Вряд ли вы получите разрешение, господин советник. Пифия потеряла дар! – Дьюви снова распушила зеленый хвост и сверкнула остренькими зубками.

– Тогда тем более удивляет ваша настойчивость, госпожа Шонк, – снова усмехнулся Дункан, поймав ее на очевидном противоречии. – О каком пророчестве от потерявшей дар может идти речь?

– Еще увидимся, магистр! – Нежный голос дриады звенел от злости.

– С неизменным удовольствием, магистр! – расшаркался он и с презрительной ухмылкой наблюдал, как она поспешно уходит, сумев сохранить гордую стройность спины.

– И такие личности в вашем Совете! Она же ненавидит людей. Ваша Лига теряет разум, госпожа Радона! – грустно сказал он.

Я немедленно вступилась за честь мундира:

– А что здесь удивительного? Бужда уже так давно безумен, что за столько веков и Лига могла заразиться!

– Бужда лишь лекарство для лечения человечества от безумия Лиги.

– Этот топор? Что это за лекарство, которое избавляет человечество от человечества?

– Что человеческого в ведьмах?

– А что не человеческого?

– Дела их. Заклинания, сглаз, порча, привороты и прочие нечистые занятия во вред людям.

– Клевета и оговор! И в Лиге нет ни одной ведьмы или колдуна!

– Люди считают иначе. Выйдите из вашей оранжереи и спросите первого встречного о делах Лиги. Что он ответит? То же самое: заклинания, сглаз, порча…

– Ничего подобного! Только пророчества.

Он хитро прищурил глаз:

– Вот я и говорю: заклинания и так далее… В чем разница?

Я разозлилась:

– В принципе! Колдунов и ведьм не интересуют последствия их дел. Им нужен только результат здесь и сейчас.

– Не только им, но и всем. Разве не так? Разве вас интересуют последствия предвидения, брошенного вами в мир? Разве вы задумываетесь о том, что человек, вместо того чтобы пойти направо и голову сложить, пойдет налево и коня потеряет, а семье пахать не на чем станет, и голову сложит уже не один, а семеро по лавкам? Разве вас заботит, что кто-то сляжет в горячке, услышав прорицание?

Это он за Иби переживает. Но разве я могла предположить, что она телепатка? А разве не могла? Могла. Но невозможно постоянно жить на несколько шагов впереди самой себя, в раздвоенном состоянии. Разве понять им, как это мучительно – раздирать саму себя на части и сохранять при этом разум и целостность личности, не давая им разлететься в клочки.

Дункан разнервничался:

– Вы меня не убедили, жрица! Разницы нет. Но для меня Лига хуже. И знаете, почему? Потому, что вы лишаете людей выбора между возможностями, преподнося однозначное будущее. Вы лишаете их веры в собственные силы и отнимаете волю. Вы делаете их рабами рока, жестко определяя их жизнь предсказаниями. Вы уплотняете вероятность самим фактом предвидения.

– Мы всего лишь видим в хаосе возможностей, какая ближе к действительности, какая потребует наименьших усилий для осуществления и может быть реализована с наименьшими отклонениями от уже осуществленной. Мы всего лишь видим следствия уже существующих причин!

– Но влияете на условия, еще один необходимый компонент причинно-следственной триады!

– Если мы предсказываем извержение вулкана, мы тем самым не заставляем его извергаться! И никого не заставляем верить нашим предсказаниям! И не зазываем в храмы Истины, как гадалки на базаре!

– Человек любознателен. А вы просто пользуетесь тем, что людям свойственно планировать жизнь.

– То есть предсказывать! – улыбнулась я, загнав, наконец, в ловушку этого скользкого, пронырливого угря. – Самое человеческое качество, что отличает наш ум от животного. А вы говорите – ведьмы.

Рано радовалась. Угорь оказался скатом и молниеносно пробил в ловушке брешь:

– Конечно, ведьмы! Змеи лучше пифий чуют извержения и землетрясения, но планированием это не назвать. Вот и получается, что чутье провидиц ближе к змеиному, чем человеческому. Не напрасно одно древнее пророчище охранял пифон. И пифии столь же ядовиты, хотя некоторые и восхитительны.

– Поэтому Ильмест возжелал получить пифию для террариума? Змеи кончились? Придворные отравители остались без яда?

Ильчирский советник засмеялся и опять принял совершенно затрапезный вид. Хамелеон. Теперь точно напросится в провожатые, и цыпленка под рукой нет, где-то бегает. Дункан не преминул:

– Так в какой все-таки стороне находятся ваши планы на сегодняшний вечер, прекрасная жрица?

– Как же вы непоследовательны, магистр, – передразнила я его недавний ироничный тон. – Вы только что осудили змей Лиги и тут же спрашиваете прогноз будущего у одной из них. К тому же у потерявшей чутье.

– Потому и спрашиваю о планах, а не прогноз будущих событий, – поправил ухмыляющийся скат.

Сердце ёкнуло от нехорошего предчувствия. Но раз о планах речь…

– С уверенностью могу сказать, что они в противоположной от вас стороне!

Он горько вздохнул, а взгляд у него был странно задумчив, изучающий был взгляд.

– А ведь вы тоже не очень-то любите людей, среброкрылая фея.

– Некоторых очень не люблю! – ответствовала фея, со всех ног унося крылья подальше от лэппова дружка неопределенной масти.

«И за что мне их любить?» – подумала я, в очередной раз влетев со всего маху в опекуна, выскочившего из ворот башни.

– Ты мне скоро все печенки отобьешь, – проворчал мастер, отлепив меня от сюртука. – Что ты мечешься весь день как угорелая? О боги, на кого ты похожа! Рад, что ты еще жива. Рассказывай, что на этот раз произошло.

– А что, собственно, случилось? – тут же заинтересовалась я.

– А то, что сработал мой личный охранный дозор во время Совета! Кто на тебя напал в этот раз? На пять минут нельзя оставить!

Долго же он собирался на выручку! За это время дриада десять раз могла разложить меня по крупинкам и собрать обратно. Моя осторожность тоже заверещала: прячься, убьет!

– Осы! Представляешь?! Я сковырнула случайно их гнездо! Они, наверное, до сих пор за спиной злобствуют! – завопила я, тут же вытащив из запасников подходящую сценку для демонстрации. И ведь не совсем врала, если подумать.

– Голубушка, а твоя мечта о карьере в цирковом балагане была не так уж и плоха, – скептически скривился опекун. – Кстати, Дьюви уже уехала, можешь ее не опасаться. Еще одна угорелая. Даже не попрощалась лично… Нет, никакого нарушения этикета. Ты плохо представляешь внутреннюю жизнь Лиги. Дьюви испросила позволения телепатически и так же получила разрешение… Да, ей дана была санкция на разговор с тобой. Кто бы поговорил с тобой без санкции!.. А убийцы – особая категория посетителей, они обычно не разговаривают… А Дункан тоже особая категория, почти как убийцы. Лицо официальное. Тут уже имеются взаимные обязательства между Лигой и Орденом о неприменении наших возможностей друг к другу… Конечно, мы контролируем. Доверяй, но проверяй… Какие подозрения? Он политик, а не безумец, чтобы идти против всех разом… Конечно, она доложила о вашей беседе. А что там было докладывать? Я же говорил, что пророчества не было, но ей втемяшилось… Остальные отправляются через полчаса. Не хочешь поприсутствовать, платочком помахать? Тогда увидимся за ужином.

Хорошо говорить с телепатом: можно голосовые связки лишний раз не напрягать, спрашивая. Энергично отказавшись от церемонии прощания с отцом (опять какую-нибудь гадость скажет), я тут же переписала ночные планы на вечер.

Дьюви, похоже, соблюла условия вынужденного договора: если бы она доложила о неожиданном поединке, ее бы так просто не отпустили. Меня тоже. Придется надеяться на это предположение. Все равно ничего не скажут, даже если пронюхали. Они редко говорят в лоб, предпочитая молча делать свои поправки внутри. Как я сегодня неблагодарна, как ненавижу эту Лигу, мою единственную престарелую родственницу, пестовавшую меня с пеленок! Я вдруг осознала, что утренний сине-золотой океан бурлит, словно не исчезал никогда. Что за наваждение! Значит, не с погибшим узником он связан. Значит…

Что это значит, я не успела втихаря додумать (прикрываясь внутренним маячком прошлогоднего путешествия в Ильчир, то есть привычно тратя жизнь на лицезрение предыдущей), так как узрела забавное зрелище на птичьем дворе, куда забрела, чтобы быть подальше от сборов и проводов и поближе к вечерней цели. Мой ощипанный петушок важно расхаживал среди притихших птиц, напряженно внимавших его неокрепшему писку. Как только какая-нибудь замороченная курица начинала недовольно ворошиться, ее моментально несколькими поклевками урезонивали соседки. Цыпленок, притомившись, уселся под кустиком, и пара петушков постарше решительно пристроились рядом, изредка трепыхая крыльями и овеивая ушедшего в раздумья синекожего. Жаль, ни слова не понимаю по-птичьи.

На происходящее недоуменно глазели птичница Дошека и дымчатый, местами полосатый, местами в крапинку кот Брысь. Этот котяра возомнил, что именно так его и зовут, и на этот зов неизменно откликался. Лично я считала его следственно-причинным феноменом: стоило по любому поводу сказать «Брысь!», как полосато-крапчатая мордочка тут же появлялась сунуть ус, пронюхать, кого и за что тут гонят, и что-нибудь неизменно утаскивала с места происшествия. Он был явным нарушением причинно-следственных связей этого мира, за что мне особо нравился.

Птичьим пророком котяра любовался особенно откровенно, и не надо быть пифией, чтобы догадаться о судьбе цыпленка. Зато на тарелку больше не попадет.

Улыбчивая птичница помахала мне рукой и крикнула, что с ее сыночком все в порядке, и вместо того, чтобы сломать вчера ножку, он отделался незначительными синяками, потому что она, помня мое предупреждение, заранее позаботилась о соломке. Малыш должен был вывалиться из люльки, и я еле уговорила заботливую мамашу не таскать младенца весь день на руках, припугнув, что если не дать сынку спокойно вывалиться откуда надо, то кончиться все может гораздо хуже: разбитой вдребезги о птичье корыто головкой, когда Дошеку клюнет петух и мальчик вывалится прямо из ее рук. Лучше уж соломка.

Какая разница, что некоторые вельможи называют вот это все дровами! Зато этот человек, это, по вашему циничному мнению, полено, не станет беспробудным пьяницей из-за покалеченной ноги, не породит протянутую далеко в тьму будущих времен ветвь с рождения искалеченных недоумков, зато сложит в чужом краю поседевшую уже голову гонцом на королевской службе, и дети его родятся здоровыми. Что это изменит? Что изменит одно полено в мировом костре? Не все ли равно, что будет судорожно корчиться в огне – лес на корню или тот же лес, но порубленный в мелкое крошево людских судеб?

И сколько нужно мотыльков, чтобы погасить лесной пожар?