Люди, лодки, море Покровский Александр

А наутро – поздравить с днем рождения банкиршу Данию, перепрыгнув с Серегой через забор, как «настоящие офицеры», которые только через заборы и прыгают, раки, проводы, шофер Иваныч, сигналящий девушкам – «Смотри, какая!» – самолет и Питер.

***

Я не зря сказал про отцовские объятья. Как это ни странно, это очень важно. Меня самого никогда отец, пока он был, в детстве не обнимал. А мне-то очень хотелось. Я просто задыхался, когда это получалось случайно. Мне так нужна была его любовь. В детстве же слов не надо. Надо именно этого – обнять, прижать, сказать что-то, «Мы с тобой одной крови – ты и я!» или «Амбусадор!» (можно выдумать и другое только твое с ним секретное слово). Своему я говорю: «Сын! А обнять? (обнялись) А душить папу в объятьях? (душит) А сильней можешь?» – и вот мы уже боремся в шутку, но для него это и физзарядка, и общение, и смех. И так при каждой встрече – в комнате, в коридоре, с утра, на ночь. Лишнего не бывает. Обязательно поцелую его в голову, в щеку, поглажу – это очень действует и на него и на меня.

Я же безотцовщина с 16 лет. Отец ушел, была большая травма.

С 16 лет я сильно поменялся, стал сорвиголовой, поступил в училище, и там из меня поперло все самцовское. Не сразу, но мужество качается так же, как и ум, мускулатура – было бы желание. А тут желание было – я хотел всем чего-то доказать, сам не знал чего.

Не то чтобы я всех колотил, как раз пальцем никого не трогал. Чем сильнее становился, тем бережней относился к людям. Но иногда выкидывал такие штуки, что все только рты открывали – «Ты, Саня, парень-гвоздь!» – а мне это бальзам на сердце. Все трусят, а я спокоен, паника – а я трезв, и мысль работает, как часы.

А всему причина – безотцовщина. Надо было всем доказать. Доказывать… Не очень ясно что.

***

Насчет того, что на «Курск» было внешнее воздействие. Пес его знает. Я грешил, в свое время, на «Петра Великого», хотя серия взрывов – тайна сия велика есть. Не думаю, что это американцы. И вот почему: в США подводники не чета нашим. Там любой офицер должен быть не более чем винтиком в хорошо отлаженной системе. Степень отвязанности наших в сравнении с американцами очень высока.

Наши вышли в море – и свобода, делай что хочу. На провокации наши идут гораздо легче американцев, по принципу «никто ничего не узнает». У американцев все сложнее: должности, оклады, домик в Майями, карьера, пенсия. За нашими – ни хера. Поэтому непредсказуемости нашей они очень бояться. Забросать америкоса глубинными бомбами, если он в район учений сунулся, это нам ничего не стоит и никогда не стоило. У американцев есть поговорка: «Вышли в море, встретили «ивана», еле ушли». Если они и идут на Третью мировую войну, то только с разрешения.

Они действительно испугались, что наши теперь их будут топить где ни попадя, потому и в Москву примчались. А так они стояли себе на границах района учений и слушали. Им новую торпеду надо было послушать. Зачем топить «Курск», тогда же ничего не услышишь.

Допустим так, что у американцев не выдержали нервы, и они торпедировали «Курск», но тогда они и вовсе должны были ощущать себя покойниками и рвать из района. Это же война. Ты пустил торпеду и тебя везде слышно, а уж серию торпед – так весь ты на ладони. Рви когти. А они не ушли. Их там столько на границе района стояло: и «Марьята», и лодки. Случись им по нам стрельнуть, наши бы всех потопили. Это уже на автомате. А наш автомат сперва срабатывает, а потом уже интересуется: а на хера?

По конструктивным недостаткам. У меня давно и руки и все части тела на этот счет чешутся. Лодка же живой организм. А как принято в живом насчет живучести? Если не глаза, то нюх, потом осязание, вкус, руки, ноги. Вот сколько степеней защиты. А у лодки? Эшелонирование? Глаза, еще глаза. Чушь.

Чтоб ВСК отделилось, лучше всего затонуть на ровном киле.

Чтоб из ШДА дышать, то лучше всего, чтоб ее трасса не шла через горящий отсек.

Чтоб упор поставить, то лучше там, где до подволока можно добраться.

Чтоб колокол пристыковать, лучше бы, чтоб море было, как в бассейне.

И так далее. До утра можно говорить.

Наша живучесть: если не пожар, то вода. И в то же время, если пожар, то обязательно вода – тонем.

Из-за «мелких недоработок», которые так не любит доделывать «Рубин», в лодке давно имеются скрытые пути развития аварии, и там одно цепляется за другое, что, в конце концов, приводит к схеме: «пожар – жди воду». И таких путей масса. Только начни – ком с горы.

Кстати! Рядом с «Рубином» есть бизнес-центр, построенный все тем же «Рубином» (номер на одного в сутки 90 долларов). Там даже часовня есть. Как говорил один из рубиновских отцов этого архитектурного чуда на встрече с прессой при его открытии: «Чтоб бизнесмены могли в нем помолиться после удачной сделки».

Это часовню наши подводнички окрестили: «Храм Спасса на нашей крови».

***

«Восхищен» фразой прокуратуры «не могли состыковаться… комингс-площадка была повреждена… куском носовой части…»

Это круто. «Курск», кажется 159 метров длинной. Это что ж за ядерный взрыв такой был, что «оторвало», а потом под водой прилетело на 159 метров и как даст ровненько по тому месту, куда мы хотели «пристыковаться»?

Здорово. Я тут с ребятами из института Арктики и Антарктики по этому поводу («прилетело-долбануло») перекинулся парой фраз, так они просили передать, что сразу ставят прокуратуре «пять» по физике за 7 класс.

***

В «Робинзоне» я ничего нового не придумал. Развешивание пластин регенерации в аварийном отсеке, чтоб быстрее от СО избавиться – это в правилах химической службы есть. Там такой раздел: снаряжение при авариях. То, что он у лица держит руками – это я придумал. Я снаряжал регенерацию много раз. Сперва: коврик, чистота, перчатки. Потом, как привыкли, перчатки я исключил. Но только для себя. Голыми, чистыми руками легче управляться с пластинами, а в перчатках того и гляди выронишь. Секрет в том, что руки надо помыть, на них не должно быть ни капли жира, тогда при первом контакте с пластиной на пальцах остается желтый пушок – регенерация. Она-то и служит изолятором. Словом, мне можно было, а остальным – нельзя. Я просто знал химическую природу процесса. Сама регенерация не горит. Поэтому температура зависит от того вещества, с которым она вступает в контакт – вещество или горит быстро, или медленно, или взрывается. Конечно, пол с гудроном лучше ею не мыть, в чемодан с бельем ее тоже лучше не класть, а в остальном – это обычное химическое вещество, надо только особенности его знать. Я матросов на лодке учил. Они у меня относились к регенерации с должным почтением, но спокойно.

***

По Маринеско. У меня к нему сложное отношение. Человек он был разный. Непростой. И время тогда было безжалостное. Человеческая жизнь ничего не стоила, и он ни на секунду о ней не задумывался. Он готов был рисковать своей жизнью и жизнью своих людей. Я люблю говорить, что русская армия непобедима потому, что никого не жаль. Подводный флот на Балтике и на Севере был поставлен в очень сложные условия. Лодки в море, как правило, ходили только один раз – туда. Минные поля, охотники, самолеты – кого только не было на бедные подводные души. На Балтике выгоняли в море чуть ли не в наказание. Но были такие, кто сам рвался: Маринеско, например. Его посылали в надежде, что он не вернется, а он возвращался. Приходил, пил, куролесил – сам черт не брат. В Хельсинки трое суток был у бабы, а его с собаками искали. Она ему подарила автомобиль, он его погрузил на борт и привез в базу, потом катался на нем по базе и моряка задавил насмерть – даже не поморщился. На «Густлова» он натолкнулся случайно. На «Густлове» было более 6600 человек. В основном женщины и дети – беженцы. Курсантов подводных школ было больше 900 человек. После утопления выжило чуть более 1200 человек. Курсантов из них – 500. Утонули в основном женщины и дети. Конечно, это война. Конечно, топили тоннаж. И в то же время, конечно, на состояние подводного флота Германии это повлияло не так сильно, как расписывали потом наши. За годы войны в подводном флоте Германии отслужило 40 тыс. человек, погибло – 30 тыс. Это примерно 1000 лодок. Каждый день со стапелей сходила одна лодка. В конце войны немцы теряли 30 лодок в месяц. Отбоя от желающих служить в подводниках не было. Все знали, что это смертники, знали, но шли. Русских гибло не меньше. Русский подводный флот был в худших условиях. Практически он был блокирован в своих базах. Когда я начал заниматься Маринеско по просьбе «Мосфильма», я услышал про него и плохое и хорошее. Смогут ли они снять про него кино? Не знаю. Чем-то он похож на джек-лондоновского «Морского волка». В любом случае, это был предельно жесткий человек.

Очень хвалят командира «Курска» как человека и специалиста, но это не спасло корабль и людей. Где-то он дал слабину. Что лучше: жесткий Маринеско или человечный Лячин? Лучше, наверное, холодный профессионал.

***

О спасении. Спасательная операция проведена так, что о ее руководителях ничего приличного сказать нельзя.

Это позор. Причем вселенский. Особенно удручает то, что они начинают всем «баки заколачивать» насчет того, что люди жили 6 часов. Это просто у людей совести нет.

По моим расчетам, они должны были жить минимум 3, максимум – 7-10 суток.

Самое смешное, что в ходе этой позорной «спасательной операции» на лодку через систему «Эпрон» даже не пытались подать воздух, чтоб провентилировать кормовые отсеки и тем спасти людей хотя бы от отравления угарным газом. Через ту же систему «Эпрон» на затонувшую лодку можно подать электричество, через нее можно продуть ЦГБ, черт-те что можно через нее делать, а они пытались пристыковать эту плавающую спасательную ерунду на дохлых аккумуляторах несколько суток. Даже если б пристыковали. Даже если б взяли несколько человек, остальные, дожидающиеся своей очереди, могли бы дышать хоть нормально, и свет бы у них был – ничего не сделано, об «Эпроне» ни слова. А нас учили, что это азбука спасения.

***

О вскрытии люка. Вот идиотия! Вскрывают люк, и из него вырывается воздух. «Видите!» – говорят. – «Весь воздух вышел!». А что он должен был делать? Водолазы через люк затапливают отсек, а потом говорят, что он «полностью затоплен». Глупость. Корма была вся сухая. Там люди в РБ были. А носовых отсеках они даже СГП некоторые надели. А здесь – все в РБ, не собирались они выходить в спешке. Некуда они не спешили.

Такое впечатление, что их в корме уморили, словно от свидетелей избавлялись.

А сколько разговоров о том, «стучали – не стучали», «технологические стуки».

Нормальный акустик чувствует, когда стучат люди, а когда это «технологический стук».

Ненормальным начальникам все будет «технологический стук».

Вообще-то, спускается водолаз, и он слышит у корпуса не только стуки, но и крики в отсеке. Нет у вас водолазов, спустите ГАС (гидроакустическая станция) – она услышит.

Первая заповедь: установи связь с людьми в отсеке. А им эта заповедь по херу.

Они колокол ставили и им (20 тонн) всю комингс-площадку изуродовали, а потом тыкали друг другу в эту полосу и говорили о столкновении. Из-за этого и состыковаться не могли.

Но состыковаться можно было. Нужно было заделать эти царапины хоть пластилином. В наше время сказали бы «нет пластилина, из говна сделайте». Для этого, опять таки, нужны водолазы.

Водолазы там были, только они документацию собирали. Так, во всяком случае, говорили в телевизоре «руководители».

Сам я ни одного водолаза не видел, не показывали.

А в эти дни на Козловском переулке в Москве была демонстрация из водолазов – все хотели ехать.

Вышел Дыгало и сказал: «Все есть. Не нуждаемся».

У них все есть!

Выяснять отношения с государством, уморившим своих людей, бесполезно.

Про «Курск» можно говорить бесконечно. Виновата система, а она себя виновной никогда не признает.

Как мы себя уничтожим, так нас ни один враг не уничтожит.

***

Немного истории. «К-19» – это «Хиросима».

Ее так называли. Лодка первого поколения, ракетная.

При спуске на воду не разбилась бутылка шампанского.

Принято считать, что с этого момента начались все ее беды. На ней потом столько людей погибло.

Она значилась во всех сборниках по авариям. У нее была течь первого контура, она сталкивалась с подводной лодкой, на ней был пожар – 28 жизней.

На ней не хотели служить.

Она попадала в фильмы. Первый – отечественный, где ее называли «ракетно-ядерным щитом нашей Родины», и последний – с Харрисоном Фордом, о котором мы сейчас и поговорим.

Но сначала еще немного о лодках первого поколения.

Подводники с них чаще, чем другие, умирают от лейкемии. Я уже о нескольких таких смертях знаю сам. «Чего ж ты хочешь, – говорят в таких случаях, – он с первых поколений».

Знаете, Россия – это такая страна, где никого не жаль (не устаю повторять). Именно поэтому я считаю русскую армию непобедимой. Именно поэтому мне кажется, что наши бунты и катастрофы еще впереди.

Подводные лодки у нас делались так же, как и все остальное – впопыхах и с опережением графика. Они выпихивались в море и доделывались на ходу. При этом они ходили, стреляли, угрожали, сдерживали, горели, тонули. От них отказывалось свое собственное государство, которое попутно забывало о вдовах, о детях.

Его можно понять – это наше государство – ему нужны были новые лодки и завтрашний день. Зачем ему погибшие лодки и вчерашний день?

Так появилось второе поколение лодок, потом – третье, четвертое.

На них стояли теперь очень хорошие ядерные реакторы, их исправили. Всего несколько десятков жизней на это потребовалось.

Настоящего командира «К-19» капитана 1-го ранга Н.В. Затеева я считаю великим человеком, потому что он взял на себя ответственность, вовремя дал команду на всплытие, боролся за лодку и при этом сохранил людей.

Погибло восемь человек.

Отсек – это и на лодке отдельное государство. При аварии отсек задраивается, оставшиеся в нем люди борются с водой или пожаром. Отдраят их только после того, как они справятся с этой напастью. Никак иначе. В соседних отсеках могут слышать, как кричат заживо горящие люди, но они не откроют им дверь. Не имеют права. Отсек должен победить сам.

Ему помогут со стороны, конечно, но основную работу сделают те, кто в нем остался. Это закон.

В каждом отсеке есть люди, которые берут на себя борьбу за живучесть. И не всегда это офицеры. И не всегда это старшие по званию. Тут на первом месте знания. И воля. Выдержка. Умение действовать правильно и без суеты. Такие люди всегда есть. Это люди-львы. И это не пафос. Так называют людей, в крови которых выделяется нон-адреналин. Он делает человека львом. Не адреналин – он делает из человека зайца, и тот легко прыгает через пятиметровый забор, а нон-адреналин – его разновидность. Такой человек встанет и скажет: «Я пойду!» – и пойдет в огонь, в раскаленный реактор. Он не может по-другому. Он – человек-лев.

Корчилов и был этим человеком. Он и семь его товарищей получили смертельные дозы. Они получили, по расчетам, по 5 тысяч рентген и жили еще несколько суток. И они достойны того, чтоб про них сняли фильм.

И не важно, кто это сделал: мы или американцы. Важно, что сняли. Что этот фильм есть.

И все-таки, когда я только начал смотреть его, я решил, что сейчас буду смеяться. Сейчас американцы, или «америкосы», как мы их называем, опять оденут нас в фуфайки, пустят в пляс и будут в нос совать водку.

Все это было, только я не смеялся. Все-таки фильм задевает. Хорошие актеры. Им веришь.

Правда кино и правда жизни разная, и потому я верю «Индиане Джонсу», когда он бросается к перископу и смотрит в него, находясь в надводном положении, а когда появляется американский надводный корабль милях в десяти, говорит, что до него «двести метров». А потом он говорит «спускаться на глубину 300 метров», и все это с дифферентом 30 градусов и на скорости 20 узлов – вот это да! – так только бешеный кашалот ныряет за гигантским кальмаром. Видно, что человек старается.

Кстати, американский зритель, как мне писали, принял картину хорошо. Как только картина закончилась, никто не бросился из зала, рассыпая попкорн. Все сидели на местах.

Когда я просмотрел фильм, я сказал только, что американцы научат нас родину любить.

И еще я понял, что им за это кино можно ставить памятник. Они сняли его про людей и для людей – это их основная заслуга.

И все же сперва мне показалось, что перевод, сценарий, режиссура – это нечто.

Потом я подумал, что другой язык – это же, прежде всего, другое сознание.

Поэтому, если это перевод, нельзя переводить буквально, и «Монинг, джентльментс!» не должно быть «Доброе утро, господа!», надо «Подъем, народ! Компот вам в рот! Бегом с коек!».

У нас с ними разное сознание. То, что понимают одни, не понимают другие.

И в то же время мы очень похожи – скажем, в хамстве.

И через эту колоссальную непохожесть при потрясающем сходстве пробились актеры. Они вытянули этот фильм. И когда главный герой говорит, что «реактор плохо действует на людей», «Полный вперед!» – и это от пирса, или «Приготовиться к испытаниям запуска ракеты», «Это не учебная тревога» и прочее, я понимаю, что он полную чушь несет, но я готов с ним согласится.

Тут это не важно. В этом фильме каждый найдет свое. Очевидцы будут вспоминать свою юность под звуки оркестра Мариинки, им и необязательно при этом смотреть на экран, у них переживания внутри. Остальные, не знакомые с нашими командами, будут сопереживать.

На лодке свой особый язык, свои слова, и если ты их произносишь, как команды, то они должны звучать привычно, чтоб тебя правильно поняли в любом отсеке с любым уровнем межотсечной связи. Главное на лодке – правильно скомандовать и быть правильно понятым. Поэтому профессионалам неправильная команда так режет ухо.

Но если постараться не замечать…

По сценарию там было все: Москва, ЦК, сварка в доке, одновременно на лодке играется учение, где говорят слово «стрельбище», грузят, как поленья, торпеды, потом шампанское, водка в ресторане, тост «Мы тут все хорошие коммунисты!» и «Да пребудет с вами Господь!» – это в 1961-то году.

Да, не было Его с нами в это время, Господа нашего Вседержителя.

Они тренируются в борьбе за живучесть, они все время ставят раздвижные упоры.

Где им знать, что для нас упор – дело дохлое. Во-первых, его надо еще найти где поставить, потому как до подволока не добраться, кругом кабельные трассы и щиты. Во-вторых – упором поступающую в отсек воду не сдержать. Поступление ее сдерживается всплытием лодки в надводное положение и противодавлением – в отсек дают воздух высокого давления.

Они надевают комплекты и идут в раскаленный реактор – тепловой удар обеспечен прямо на пороге.

Они ходят по колено в воде, а на крышке реактора не меньше 600 градусов.

Вообще-то вода кипит при 100.

Они говорят друг другу про «долг перед матушкой Россией» и озираются по сторонам при глубине в 30 метров, а корпус лодки при этом подозрительно скрипит.

Да не скрипит он на 30 метровой глубине. Он скрипит на 300–400 метров. Очень неприятно, кстати.

Минут через двадцать после начала фильма, наконец, все переоделись в РБ (до этого шлялись чуть ли не в фуражках и тужурках). Хоть бы китель надели, что ли.

Вообще-то самая носимая одежда подводника – это полуистлевший на теле китель и еще РБ.

РБ – это такой репсовый костюм «председателя Мао», как его у нас называли. На кармане бирка с должностью.

Они называют друг друга «Дмитрий», а командира – «Капитан».

У нас никто так не говорит.

У них с командиром спорит старпом, а зам заболевает головой так сильно, что наставляет на Харрисона Форда пистолет. (Кстати, в жизни на лодке были два человека, которые требовали от командира сдачи американцам, и среди них – замполит. Правда, все происходило без пистолета. Узнал об этом недавно.)

Потом я скажу в интервью передаче «Намедни», что ни одной родной команды я не услышал, что делали они на лодке не поймешь что, что наворочали выше некуда и что замполит скорее съест свои уши, чем наставит на командира пистолет.

И потом, все пистолеты заперты в сейф в каюте командира. И еще по секрету: зам не всегда помнит, как в него обойму вставляют. А если б нужно было вставить в него обойму, то это целое дело: достать пистолет, потом – обойму, потом куда-то делся пистолет, потом – пропала обойма, затем обойма нашлась, но где же наш пистолет – «ты не видел, здесь только что был пистолет?»

Примерно так это выглядит на самом деле, и фраза: «Властью, данной мне партией…» – никак не может прозвучать.

И – «Выпьем за то, что нет лодки лучше «К-19!» – не может прозвучать.

Люди, переживающие пафос, с пафосом не говорят.

А Харрисон Форд все время пьет чай в подстаканнике. Ходит по центральному, командует и не забывает, знаете ли, прихлебывать – ой, мама!

Конечно, где ему, бедняге, про нас знать. Он в интервью говорит, что долго готовился, читал.

Наверное, да. У него поразительной отрепетованности взгляд. Я бы сказал, что это взгляд «катастрофа». Как взглянет, сразу ясно: нам конец. Давно это у него.

Я этот взгляд помню еще со «Звездных войн» и с «Индианы Джонса». Взгляд «Боже, я же все сделал, как ты сказал!».

И все же фильм для американцев необычный. Это не совсем фильм-катастрофа. У него есть очень хорошие сцены, например, сцена на кладбище, да и сам Харрисон здесь немного другой. Задача перед ним стояла ужасно сложная: не зная, как ходят, едят, пьют, двигаются, что говорят, сыграть так, чтоб про всю ту муть, что он несет и делает, все забыли и следили только за тем, как он играет.

Удалось. Молодец.

Думаю, смотреть этот фильм всем будет интересно.

***

Статья очень хорошая. Именно так и передавалась нам из уст в уста история «К-19». Об одном только я не слышал: что был человек, который потребовал от командира идти к чужому берегу. В мои времена об этом нельзя было и подумать. У нас в голове это бы не поместилось. Про Корчилова я все знал. И про их командира тоже. И про то, как политрабочие пытались его сожрать. А человек замечательный. Столько людей спас. С «Хиросимой» потом много всякого случалось. Но то, что на костях этих людей сделали неплохие реакторы на последующих поколениях пл – это бесспорно. Корчилов и его товарищи – это самое лучшее, что у нас есть – люди. Эти люди виновны еще в одном: в моей ненависти к тем конструкторам, для которых подводные лодки – это деньги. Причем они их получают три раза: когда строят лодку, когда она тонет и когда они ее пытаются поднять. А на экипаж валить – это к «Рубину».

Недавно видел по телеку, что «Рубин» устроил выставку из тех предметов, что удалось с «Курска» поднять. Там и личные вещи есть, и части одежды. Экспозиция, называется.

Там еще рассказывали историю о том, что к Спасскому приходили жены конструкторов, работающих по «Курску», и говорили, что их мужья кричат по ночам.

Жены с «Курска», наверное, согласились бы с тем, чтоб их мужья кричали по ночам, лишь бы их живыми видеть.

Кстати, о криках. Когда я в море ходил по 250–280 суток в году и так почти 10 лет, то я не только кричал, я еще и вздрагивал так, что жена со мной рядом спать не могла.

А еще я ее во сне рукой бил.

А еще она меня добудиться не могла.

***

25 октября в 8.05 я должен был выступать по местному телевидению. Я должен был рассказать о своих книгах. Но расспрашивали о террористах, заложниках и прочем. Ведущие очень волновались. Их волнение передавалось и мне. Спрашивали, что можно порекомендовать специалистам. Я сказал, что советчиков там хватает. Главное – им не мешать.

– А что делать заложникам в такой ситуации?

– Только шутить.

– Как шутить?

– Как угодно, хоть анекдоты рассказывать.

– Долго это продлится, как по-вашему?

Я сказал, что оргпериод в армии длится три дня. На бумаге он может быть и десять, но на деле – три. Так что остается полтора дня.

– Почему?

– Человек не выдерживает.

Ночью я спал пунктиром. Заставлял себя не бросаться к телевизору. Знал, что пошли третьи сутки. Лежал с открытыми глазами. Временами проваливался в сон. Снилось, что заложников стреляют, и спецназ идет на штурм – много жертв. Утром бросился к телеку, а там – «террористы убиты, заложники не пострадали». Слава Богу, что я ошибся, обошлось без жертв.

Потом – «67 человек умерло».

Значит, не обошлось.

Позвонил на телевидение: «Сережа, 67?» – «Да». – «Давали газ?» – «Да». – «Понял».

Есть такой газ. Он расслабляет мускулатуру. У кого больное сердце, может не выдержать. Наверное, применили его.

***

Если пускаете газ, значит, он должен быть без цвета и запаха.

А тут пустили сизый.

Результат – людские потери.

Я изучал БХВ (боевые химические вещества) вскользь – не моя специальность. Тактику их применения я тоже не очень учил по той же причине. Но все равно. Все, что я учил «немножко», я не увидел здесь. Здесь бряцание оружием, а нас учили, что главное – голова, тактика.

Нас учили так: идешь по улице и смотришь по сторонам, тренируешься, думаешь сперва, как все это захватить, а потом думаешь, как освободить. Это как шахматы.

И так каждый день, 365 раз в году, перерывов на праздники «великой победы» не бывает.

Потому что перервался и отстал.

Хвалили нас мало. Больше говорили о недостатках. Но говорили так, что мы сразу понимали: мы, прежде всего, мало думали. Противника надо передумать. Кстати, о нем всегда говорили с большим уважением. Даже в интонации никакого пренебрежения или эмоции. Эмоции мешают думать. Это пригодилось на лодке. Только там думать приходилось в три раза быстрее. Там все быстрее. Выход всегда есть. Ты просто о нем мало думал.

У химика на языке вертится только слово «газ».

Я всегда полагал, что нас учили так себе, не сказать, что очень здорово. К 1975 году я уже выучил: неорганическую, органическую, аналитическую, физическую, коллоидную, химию радиоактивных изотопов, химию боевых химических веществ.

Теперь, оказывается, нас учили очень хорошо, потому что многое я помню до сих пор. Хотя с 1975 года не сталкивался с этим ни разу.

Я помню БХВ – боевые химические вещества, способы применения и защиты.

Меня всегда интересовала тактика.

Не осуждая никого, я хочу просто рассказать, как надо применять эти вещества с максимальным уроном для противника и с минимальным уроном для себя. Все, что я только что сказал, и есть та самая тактика.

Прежде всего, газ – без вкуса, цвета, запаха. Лучше – психотропный, вызывающий галлюцинации, сон.

Их много разновидностей и не все они безвредны, но при правильной организации потерь нет.

Об организации.

Применение должно осуществляться после тщательной разведки (в помещение запускаются световоды, и происходящее в зале выводится на телеэкран). В задачи химии не входит определение путей бесшумного проникновения в здание, но нас учили, что их может быть несколько: крыша, боковая стена, пол. Все под покровом ночи.

Через крышу: подходит все – воздушные шары, арбалеты, блоки, канатные дороги.

Через стену: домкрат выжимает или тихо выламывает бетон.

Через пол: канализация, коммуникации, бесшумное выламывание пола (спецдомкраты).

Все это после визуальной разведки, перед применением газа.

Газ дается перед штурмом. Повторяю, он должен быть без вкуса, цвета и запаха, иначе ни о какой внезапности и речи быть не может. Концентрация его рассчитывается заранее, но всегда с запасом (помещение может быть негерметичным). Высокие концентрации – и времени на бестолковщину не остается. Все идет на минуты. Если вы применили газ в 5.30, а людей доставили в больницы в 17.30, то обязательно будут трупы.

Одновременно со штурмом должен разворачиваться полевой госпиталь. Он разворачивается на время. Существует норматив. Сейчас я могу ошибаться. Но он не более 20 минут. Даже на тридцатиградусном морозе должна быть раскинута палатка (30, 40, 50, 100 квадратных метров), внутри которой температура должна быть 20 градусов (есть печки).

Штурм – штурмующие надевают маски (лучше изолирующие противогазы, чем фильтрующие, специальной облегченной конструкции, или вкалывают себе антидоты, чтоб штурмовать без масок – так легче).

Людей выносят не те, кто штурмует. Это глупость. Выносит спецкоманда. Отработка ее на вынос тел такова, что люди поступают, как на конвейере. Первым делом в горло пострадавшему вставляют расширитель, чтоб человека не задушил собственный язык, вкалывают антидот (не помогает – 2–3 укола через одежду), потом он поступает в палатку, где ему делают оксигенобаротерапию – под давлением накачивают безжизненные легкие кислородом. Очнулся – под капельницу, потом – в стационар.

Вся операция: газ, штурм, палатка, вынос, приведение в чувство – занимает не более 40 минут. Мало одной палатки – ставят пять, десять. Никто не везет людей на другой конец города, потому что все это похоже на то, что «погрузили в «скорую помощь», значит, сделали все, что смогли». Подобные глупости стоят людям жизни.

А вообще, все, что я видел, только укрепило меня в той мысли, что разговоры о борьбе с терроризмом – это только зачаток борьбы. Болтовня. Политес. Танцы. Эмоции. Организации – никакой.

И еще я в который раз с грустью подумал о том, что нас, в сущности, не так уж плохо учили.

***

Читал записки Затеева, первого командира «К-19» (они опубликованы в книге Н. Черкашина). Думаю, это интересно. Небольшие комментарии к тексту, на которые я решусь.

«К-19» относится к первому поколению атомных пл. В 1961 году они только вступили в строй. По техническим условиям автономность (нахождение вне базы, при выполнении боевых задач) 30 суток. Реально они ходили на 10–15 из-за плохих парогенераторов – они все время текли – и крышки реактора, с ней тоже не все было слава богу. У нас, на втором поколении, уже стояли другие реакторы и другие парогенераторы – под них подобрали углеродистую сталь с таким содержанием углерода, что все эти течи, наконец, остались в прошлом.

На первых поколениях, через непрерывные аварии, реакторы обкатались. Потом и первое поколение сможет ходить на 30, 40, 45 суток, но это будет потом.

А тогда про радиацию знали мало не только подводники, мало знали академики. Например, академика Александрова, приехавшего на «К-19» после аварии, когда она стояла на бочках на выходе из Мотовского залива, невозможно было одеть в защитный костюм и снабдить дозиметром. «Бросьте эту херню!» – сказал он ребятам-химикам, несущим при «К-19» дозиметрическую вахту, а там были места, где самое малое было 50 рентген в час, а лодка была загажена радиоизотопами по самое не хочу: на ключах командира, вытащенных двумя пальцами из каюты, было столько радиоактивной грязи, что не хватало шкалы прибора.

Насчет радиации и воздействия ее на организм человека академик Александров тогда не очень стеснялся в выражениях, что же говорить о подводниках – радиация же не видна и воздействие ее может проявиться не сразу. Например, в ту насосную выгородку, о которой ниже пойдет речь, в море бегали втихаря покурить – она необитаемая и в ней поддерживается вакуум (на первом поколении не было курилки).

В выгородке СУЗ (стержни управления и защиты), о которой тут тоже скажется несколько слов, можно было застать спящего офицера, специалиста КИП (контрольно-измерительные приборы), потому что в каютах, где подряд идет восемь коек, расположенных в два яруса, душно, а тут свежий воздух.

В реакторном отсеке действительно всегда был свежий воздух из-за того, что он ионизируется радиоактивным излучением, и потом этот спящий офицер получал повреждение, например, глазного дна, и слеп, но все это потом. Нас учили, что к радиации может быть два отношения: или страх, или полное пренебрежение.

Про «К-19» рассказывали разное. Эта авария все время разбиралась по косточкам. Описание ее в те времена несколько отличалось от того, что изложил в своей записке командир Затеев. При всем моем уважении к памяти этого человека, надо сказать, что командиры в те годы (и не только в те, но и позже) не очень здорово разбирались в реакторном оборудовании. Например, команду из центрального: «На каких у нас нейтронах сейчас реактор?» – «На медленных». – «Срочно перейти на быстрые!» – и это для увеличения скорости – в 1961 году можно было услышать. И это отнюдь не анекдот. В те времена много чего эксплуатировали, но не знали. Через аварии и жертвы шли к пониманию. В том числе и через аварию на «К-19».

Вот как про нее рассказывали.

На «К-19» были следующие отсеки: 1-й – торпедный, 2-й – аккумуляторная батарея, 3-й – центральный пост, 4-й – ракетный (3 баллистические ракеты), 5-й – дизельный, 6-й – реакторный (два реактора), 7-й – турбинный, 8-й – электротехнический, 9-й – вспомогательного оборудования (две холодильные машины, провизионка, камбуз), 10-й – жилой, торпедный.

Авария произошла в реакторном отсеке на 16-е сутки плавания. Прошел доклад командиру о том, что давление в реакторе упало до нуля. Все дело было в течи 1-го контура по импульсной трубке в насосной выгородке реакторного отсека.

В реакторном отсеке все оборудование было расположено так: с носа в корму шли – выгородка СУЗ, 1-я аппаратная выгородка (реактор), 2-я аппаратная выгородка (второй реактор), еще одна выгородка СУЗ, лаз вниз в насосную.

Импульсная трубка шла к манометру в насосной, показывающему давление в первом контуре. Она лопнула. Через микротрещину первый контур стал уходить. Давление в реакторе упало с почти 200 до 150 атмосфер (атм). Оно не упало до нуля, просто не доходило до показывающего прибора. Началась беготня. Ажиотаж. Совещание. Свалка. Мандраж. Время на секунды.

В этой обстановке никто не подумал о том, что насосы работают, что температура в контуре (более 250 градусов) существенно не меняется и что есть еще один прибор, показывающий расход воды по первому контуру, и по нему можно судить о том, что давление в контуре (150 атм) все еще есть.

Тогда было решено собрать нештатную систему аварийной проливки. Решено было подать воду через систему охлаждения подшипников электродвигателя, управляющего движением компенсирующей решетки.

В полной уверенности, что в первом контуре нет давления и воды, они резанули по этой трубке сваркой. А там было все еще 150 атм. Произошел взрыв. Первый контур вырвался на свободу. Вода мгновенно превратилась в пар, давление его возросло, и поскольку, реакторный отсек в тот момент вентилировался в атмосферу через систему вентиляции, то взрывной волной, прошедшей по трубе, вырвало кусок рубки.

Все, находящие на тот момент в реакторной выгородке, были обварены паром. Кроме того что они получили свою дозу радиации, они еще и обварились.

Вот как рассказывали эту аварию на бесконечных разборах.

Надо отдать должное академику Александрову – он спас командование корабля и подводников от уголовного преследования. Крыс на них набежало на берегу много – политработники здорово на этот счет суетились, основная задача: выявить виновных и наказать – и только он сказал: «Людей не трогать».

За это ему, наверное, воздалось уже на небесах.

Сварили они нештатную систему аварийной проливки или не сварили – про это говорили всякое. Говорили, что не сварили, и весь уран вытек из расплавившихся твеллов и собрался на дне реактора, которое выдержало и не провалилось в воду. Я склоняюсь к этой версии, потому что можете себе представить: воды в реакторе нет, температура взлетела, твеллы плавятся, и в этот момент собрали систему аварийной проливки и дали воду – мог произойти взрыв с подрывом крышки реактора.

Наверное, сейчас – сварили нештатную систему или нет – уже не важно.

Важно то, что флот через человеческие жизни совершенствовал свои ядерные реакторы. И не только реакторы.

Подводная лодка очень сложный механизм, и как он на самом деле работает – это подчас выяснялось только через гибель людей.

А на «К-19» на этом несчастья не закончились. Реактор на ней вырезали, заменили, лодку отремонтировали, и она снова вышла в море.

Потом она столкнется с натовской лодкой (без жертв), и еще на ней будет большой пожар – выгорит два отсека (8-й и 9-й), сгорят 28 человек.

Причиной пожара признают течь гидравлики с гидропривода захлопки фильтра по угарному газу (ФМТ-200Г). Она скопилась на поддоне под фильтром, а фильтр нагревается, вот и возник пожар. Пока его тушили, он превратился в большой пожар – на лодке всегда есть чему гореть.

Лодка всплыла, и ее оттащили в базу. Уже в базе обнаружили, что в 10-м отсеке есть живые люди, которые многие дни и ночи, в полной темноте (горела только лампочка переговорного устройства), ждали своего освобождения. Кажется, их было более 10 человек.