Первые шаги по Тропе: Злой Котел Чадович Николай

И когда брат скажет брату: это мое, и это тоже мое, и я жил здесь прежде других, а кто ты такой, не ведаю — покосятся столпы небес и настанут в Земле обетованной смутные времена…

Книга пророчицы Деворы

ЧАСТЬ I

Хорошо помню ту ночь (хотя о какой ночи может идти речь, если три четверти небосвода пылают на самый разный манер!), когда мне в последний раз приснился дом. Вернее, даже не дом, а то, что принято называть малой родиной — захолустный городишко, перебивающийся дарами протекающей мимо широкой и медлительной реки, глубокие овраги, зигзагами сбегающие к воде, чахлый лес, вплотную подступающий к окраинам, блекло-голубое просторное небо, в котором с завидным постоянством чередуются свет и тьма, соседи, пусть и погрязшие в обыденности, но все сплошь о двух руках и одной голове.

Впоследствии мне виделась во сне только всякая чушь, ни к земному миру, ни к роду человеческому никакого отношения не имеющая. Вероятно, это означает, что последние ниточки, связывающие меня с прошлым, навсегда оборвались и сам я уже не вполне человек.

Думаете, это опечалило меня? Да нисколечко! Разве скиталец-альбатрос завидует городской вороне? Ужель перекати-поле мечтает об участи пня? Где это слыхано, чтобы ребенок, исторгнутый из материнского лона, стремился обратно?

Прошлое забыто, возврата нет, и путь мой — уж простите за слишком напыщенный оборот — лежит через все мироздание. Не знаю, встретится ли мне на этом пути рай, но уж ад — обязательно. И притом не однажды.

А еще я не знаю главного — куда, в конце концов, приведет меня вселенская Тропа, на которую я вступил отнюдь не по собственной воле. Возможно, так оно и к лучшему. Самая привлекательная на свете цель — это мираж. Ничем неприукрашенная правда дарит одни только разочарования. Если бы праотцу Адаму сподобилось однажды узреть мир, уготовленный для его потомков, он, скорее всего, повесился бы на пресловутом древе Познания.

Слева от меня стеной стоит мрак, и, хотя то, что творится в его глубинах, остается загадкой, соваться туда не хочется.

Справа горизонт пылает костром. Там мне тем более делать нечего.

Сзади сквозь сизый туман подмигивают отсветы ежеминутно зажигающихся и гаснущих радуг. Картина знакомая, а потому безынтересная.

Зато страна, простирающаяся впереди, так и манит к себе. Ее просторы наполнены золотистым светом, а шаловливые ветры заставляют тучи принимать самые затейливые очертания. Жизнь там, как мне кажется, обещает быть веселой и беззаботной.

Совсем недавно в ту сторону пролетело живое существо, влекомое по воздуху облаком чистейшего белого пуха. На меня оно не обратило ровным счетом никакого внимания. Вот и ладно. Пусть себе летит. Мои небесные покровители выглядят совсем иначе. Достаточно сказать, что одно лишь их появление заставляет кровь стынуть в жилах.

Лишенный общения с подобными себе, я вовсе не ощущаю одиночества. Вселенский зверинец, в котором существам моей породы отведен отдельный вольер (окрашенный преимущественно в голубые и зеленые тона), бесконечно разнообразен. На его дорожках не заскучаешь.

Уж если что и гнетет меня, так это невозможность забыться, уйти в себя, какое-то время существовать по инерции. В мире, где опасность таит в себе не только каждая незнакомая травинка, но и каждый новый глоток воздуха, особо не расслабишься. Я всегда — даже во сне, даже в раздумьях — должен быть начеку.

Иногда я кажусь себе неким редким монстром — человеком-глазом, человеком-ухом, человеком-нервом… Еще чуть-чуть, и у меня, наверное, появится какое-нибудь шестое чувство — способность общаться с духами или дар предвидения.

Однако от более близкого знакомства со страной, издали казавшейся если и не раем, то по крайней мере его преддверием, мой оптимизм несколько поубавился.

Все началось после встречи с вещуном, существом в общем-то не самым вредным, но склонным к немотивированному коварству. Страсть сия, как и тяга некоторых птиц к воровству блестящих предметов, здравому объяснению не подлежит. И пользы от этого никакой, и неприятностей не оберешься, а удержу все равно нет. Да только с легкомысленных сорок и галок один спрос, а с вещунов, которым ума-разума не занимать, совсем другой.

Прежде вещуны старались обходить меня стороной. И то верно — поди угадай, что замышляет эта никогда не виданная в здешних краях тварь, то есть я. Глаза завидущие, повадки подозрительные, зубы, хоть и мелкие, но острые, да вдобавок еще и увесистая дубина в руке. Лучше зря не рисковать.

Но этот вещун сидел смирно и на меня поглядывал как-то странно — то ли с тоской, то ли с укоризной. Дескать, ну какого еще хрена тебе, образина чужеземная, здесь надо, проходи себе сторонкой… Может, он просто нужду справляет, а я ненароком нарушил его уединение?

Впрочем, интуиция, подводившая меня куда реже, чем, скажем, рассудок или память, подсказывала — что-то здесь неладно. Если овечка не убегает от волка (которым с известной натяжкой можно было назвать меня), она либо безнадежно больна, либо выставлена охотниками в качестве приманки. А кроме того, меня настораживал запах, вовсе не характерный для вольного пространства, обильного самой разнообразной флорой, но бедного фауной, — тошнотворный запах живодерни.

Особо спешить было некуда, и я присел неподалеку в зарослях высокой травы, видом своим слегка напоминавшей огородный салат, но на вкус горькой, как полынь.

Вещун, обычно подвижный, словно мартышка, не шевелился, хотя буквально все вокруг колыхалось от порывов свежего ветра, дувшего, казалось, со всех сторон сразу. По его пухленькой мордочке катились слезы — ни дать ни взять бегущие взапуски виноградинки. В мире, где причудливо перемешались совершенно несовместимые вещи и явления, это могло означать все что угодно, в том числе и восторг.

Благодаря постоянным контактам с разношерстной публикой, скитавшейся по Тропе из страны в страну, мне было немного знакомо тарабарское наречие, служившее здесь средством межнационального общения.

Для пущей убедительности сопровождая слова мимикой и жестами, я спросил у вещуна:

— Почему молчишь, приятель?

Ответ был обстоятельным и витиеватым:

— Я не столь опрометчив, чтобы заводить разговор с существом, намерения которого не ясны, зато дикость очевидна.

Дабы успокоить его, я сказал:

— Моя внешность обманчива. Может, я и грозен на вид, но на самом деле безобиден.

— Моя внешность тоже обманчива, — поспешно сообщил вещун, которого мои слова, похоже, ничуть не убедили. — Кажусь аппетитным, но совершенно несъедобен. Это тебе кто угодно подтвердит.

— Я не собираюсь пробовать тебя на вкус. Можешь не волноваться.

— Сейчас никому нельзя верить, — посетовал вещун. — Возьмешь да и укусишь меня из любопытства. Сам потом плеваться будешь, — а я останусь без уха или носа.

— Неужели я похож на чудовище, способное откусить нос первому встречному?

— Еще как!

Слово за слово — и мы разговорились. Болтать с вещунами — одно удовольствие. Есть у этих чудиков такой дар — находить общий язык с любыми разумными существами. Именно за это их и прозвали вещунами. Склонность к ворожбе и пророчеству тут ни при чем, хотя сего поприща они тоже не чураются.

Имей вещуны иной нрав — им бы цены не было. Ведь лучших толмачей и желать нельзя. Но для этих бродяг не существует ничего святого — ни клятв, ни кумиров, ни дружеских уз, ни чувства долга. Вещун и верность — понятия, столь же несовместимые, как, к примеру, человек и благоразумие. Обман и раздоры повсюду сопутствуют им, правда, обман мелочный, а раздоры того сорта, которые называют «кухонными дрязгами».

Хорошо еще, что вздорность натуры не позволяет вещунам объединиться и устроить кому-нибудь настоящую пакость. Они предпочитают держаться поодиночке и подлинную историю своего племени упорно замалчивают. Наверное, на это есть какие-то весьма веские причины.

Наша беседа, поначалу довольно бестолковая, постепенно становилась все более и более содержательной. Вещун, как всегда, хитрил — всячески уклоняясь от конкретных ответов, он упорно пытался вызнать мою подноготную. Я тоже юлил как мог. Скитальческая жизнь успела отучить меня от излишней откровенности. На Тропе даже врать надо с оглядкой.

— Откуда идешь? — поинтересовался вещун.

— Издалека, — молвил я.

— А куда?

— Туда, — я махнул рукой вслед летающему существу, уже давно скрывшемуся в водовороте облаков.

— Ждут тебя там?

— Вряд ли, — признался я.

— Тогда лучше и не суйся. Званому гостю честь высокая, а незваному — могила глубокая. Слыхал, небось, такую присказку?

— Не доводилось. Да ведь я в гости не набиваюсь. Иду себе мимо, вот и все.

— Кто же тебе на слово поверит? — вещун подивился моей наивности. — Это еще доказать надо.

— Не собираюсь я ничего доказывать. Уж не одну страну прошел. И никто меня пока не тронул.

— Страны разные бывают, — наставительно заметил вещун. — В одних чужакам вольная воля, в других — тяжкие притеснения, а в третьи их вообще не пускают.

— Что же тогда делать? Возвращаться назад мне нет никакого резона.

— Я бы мог указать тебе безопасный путь, — нижние веки вещуна (верхних не имелось) сморгнули, и слезотечение сразу прекратилось. — Но сначала ты должен мне помочь.

Начинается, подумал я. Сейчас вещун начнет склонять меня к участию в каком-нибудь сомнительном предприятии. Сам он, возможно, от этого что-то и поимеет, но я уж точно останусь с носом. Да только ничего у него на сей раз не получится. Пусть поищет дураков в другом месте.

Тем не менее, я с самым серьезным видом поинтересовался:

— В чем должна состоять моя помощь?

— Узнаешь, когда подойдешь ко мне поближе, — ответил вещун.

Похоже, что он подманивал меня к себе. Но это уж дудки! Если ему надо, пусть сам и подходит. Пора бы и вразумить зарвавшегося наглеца.

— Давай заранее договоримся, — строго сказал я. — Действовать наобум я не собираюсь. Объясни толком, что случилось и в какой помощи ты нуждаешься. Иначе я с места не сдвинусь.

— Трудно объяснить на словах то, о чем ты не имеешь ни малейшего представления, — печаль вещуна обратилась в глубокую, скорбь (скорее всего, наигранную). — Но я постараюсь… Говоря кратко, я угодил в ловушку, поставленную тенетниками. Выручи меня, и я, само собой, в долгу не останусь.

Я не стал уточнять, что это еще за тенетники такие, но насчет ловушки решил полюбопытствовать. А вдруг мне самому случится напороться на нечто подобное? Врага надо знать в лицо.

Выставив перед собой посох, я осторожно двинулся вперед, готовый в любой момент задать стрекача. Вещун с надеждой следил за каждым моим шагом. Стоило только ветру дунуть особенно сильно, как вокруг него появлялись какие-то странные блики, разбегавшиеся во все стороны. Приглядевшись повнимательней, я различил натянутую над землей сеть, сотканную из множества тончайших, почти прозрачных нитей.

Ну и ну! Что называется — повезло. Если бы не случайная встреча с вещуном, заставившая меня остановиться, я, вне всякого сомнения, сам угодил бы в ловушку.

А это было чревато крупными неприятностями — слева и справа от меня еле заметные в высокой траве торчком стояли скелеты (тугая паутина не позволяла костям рассыпаться), иссохшие мумии и полуразложившиеся трупы (вот, оказывается, почему так смердело падалью!) самых разнообразных существ. Некоторые были величиной с кошку, а иные размером превосходили медведя. От одного бедолаги осталась только пара огромных кожистых крыльев, а от другого — пустая оболочка, похожая то ли на боевые доспехи, то ли на раковину исполинского моллюска.

Судя по тому, что добыча осталась невостребованной, это была не ловчая сеть, а некое заградительное сооружение вроде печально известной спирали Бруно.

Теперь стало понятно, почему вещун ведет себя столь смирно. Пытаясь самостоятельно выбраться из сетей, он лишь усугубил свое незавидное положение и сейчас напоминал муху, угодившую в липучку, — ни попрыгать, ни почесаться, только и остается, что жалобно жужжать.

— Ну и угораздило тебя, — с сочувствием молвил я.

— Сам виноват, — честно признался вещун. — Забыл про осторожность, вот и попался. В прошлый раз тут никаких ловушек не было. Совсем обнаглели тенетники. Ну ничего, когда-нибудь они получат за все сполна. Ведь этот ветродуй не может длиться вечно.

Я не стал выяснять значение термина «ветродуй». Скорее всего, это не состояние погоды, а название времени года. Что-то вроде сезона муссонов. Каждый мир Тропы имеет свои особенности, и если вдаваться в них — с ума можно сойти. Да я и не собирался здесь долго задерживаться. Укажет вещун безопасный путь — хорошо. Не укажет — тоже не беда. Сам отыщу. Кое-какой опыт имелся.

Впрочем, бросать этого недотепу на верную смерть не хотелось. Совесть потом замучит. Будем надеяться, что спасательная операция много времени не займет.

— Ладно, попробую тебе помочь, — сказал я. — Какие будут советы?

— Действовать надо осмотрительно, но быстро, — вещун, до самого последнего момента не веривший в мои добрые намерения, сразу оживился. — Тенетники чуют, если кто-то пробует разрушить их ловушку. Мы должны скрыться еще до того, как они прибудут сюда. А иначе горя не оберешься.

— Тебе ли сейчас бояться иного горя.

Дабы проверить прочность сети, я рубанул по ней посохом, не раз выручавшим меня в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях. Раздался звук, похожий на бряцанье расстроенной басовой струны, и блики света опять задрожали в воздухе.

Какое-то количество нитей, возможно, и оборвалось, но сеть в общем и целом не пострадала.

— Крепкая штука, — констатировал я. — Как же ее одолеть?

— Попробуй зубами, — неуверенно предложил вещун. — У некоторых получается.

— У этих некоторых, наверное, зубы как пила. А я своими рисковать не собираюсь. Запасных здесь не достанешь. Сейчас мы что-нибудь другое придумаем.

Я извлек из котомки кремниевый нож, лезвие которого оставляло царапины даже на металле, и попытался разрезать сеть. Но не тут-то было! Если мне и удавалось одолеть необыкновенно прочную и упругую нить, концы ее при первом же порыве ветра вновь намертво склеивались между собой.

Борьба с сетью складывалась явно не в мою пользу. Хуже того, я имел неосторожность несколько раз коснуться ее разными частями тела, и этого оказалось достаточным, чтобы три-четыре нити крепко-накрепко прицепились ко мне. Тут уж о спасении вещуна пришлось забыть. Ценой неимоверных усилий я все же вырвался из коварных объятий паутины, правда, пожертвовав при этом ножом, который так и остался висеть в воздухе рядом с вещуном.

— Дело дрянь, — молвил я, отступая. — Как бы мне самому в ловушку не угодить.

Отказываться от своих намерений я конечно же не собирался, но настрадавшийся вещун воспринял мои слова превратно.

— Спаси меня, и я обещаю верно служить тебе! — взмолился. — Буду и проводником, и толмачом, и советчиком. Никто лучше меня не знает окрестных стран.

— Помолчи-ка! — отрезал я. — Цена вашим обещаниям известная. Не надо держать меня за дурака.

— Не верь клевете, которую распространяют наши враги! В залог своей преданности я отдам тебе яйцо, из которого должен вылупиться мой наследник.

— Зачем мне сдалось твое яйцо!

— Оно тебе действительно ни к чему, — охотно согласился вещун. — Но это самое дорогое, что у меня есть. Единственная цель нашей жизни — произвести на свет и воспитать хотя бы одного потомка. Знал бы ты, сколько усилий я потратил, добывая это яйцо. Если бы не оно, я преспокойно принял бы смерть и не тревожил своими мольбами посторонних.

По слухам, подавляющая масса вещунов, к числу которых, несомненно, принадлежал и мой визави, были существами бесполыми. Тем не менее продолжение рода являлось для них основным жизненным побуждением, так сказать, идеей фикс. В этом смысле с вещунами могли сравниться разве что лососи, идущие на нерест вопреки всем мыслимым и немыслимым препонам.

Достигнув определенного возраста, каждый вещун отправлялся на поиски особи женского пола, единственной на все их племя. Схоронившись в каком-то тайном месте, она только тем и занималась, что производила на свет уже оплодотворенные яйца. Говорят, что бег времени никак не отражается на этой гранд-даме и она уже пережила тысячи поколений своих соплеменников.

Однако найти логово королевы — это еще полдела. За просто так яйцо не получишь. Начинались долгие и тяжкие мытарства. Одни вещуны расплачивались за яйцо службой, другие — сокровищами. Третьи выполняли поручения самого сомнительного свойства. Случалось, что на достижение желанной цели уходила добрая половина жизни.

А ведь надо было еще выносить яйцо, согревая теплом собственного тела. Для этого природа наделила вещунов специальной паховой сумкой. Зародыш развивался медленно — по земным меркам года два-три — но, в отличие, скажем, от куриного, был весьма жизнестоек. В зависимости от внешних условий он то впадал в латентное состояние, то вновь возобновлял рост.

Случалось, что, попав в опасную ситуацию, вещуны прятали яйцо — зарывали в землю, подкладывали в чужое гнездо, топили в неглубокой речке, но потом, когда ситуация менялась в лучшую сторону, обязательно возвращались за ним.

Причинить вред яйцу, даже имея на то умысел, было нелегко — его скорлупа прочностью превосходила бараний лоб, а попав в огонь, приобретала свойства асбеста.

Кроме того, поговаривали, что разум пробуждался в детеныше еще задолго до того, как сам он покидал яйцо. Неким мистическим образом этот вещун-недоносок узнавал обо всем, что творится вокруг, и даже мог вмешиваться в ход событий. Домыслы, скажет любой здравомыслящий человек. Не знаю, не знаю… На Тропе нет ничего невозможного.

Короче, намерения у моего нового приятеля были самые серьезные. Он, можно сказать, отдавал в залог лучшую часть самого себя, свое будущее, свою душу. Такими посулами пренебрегать нельзя.

Другой вопрос, как выручить его из ловушки? Ведь это не сеть, а прямо какая-то лернейская гидра. Как ее только не кромсай, а ущерба никакого.

Вспомнив неуязвимую гидру, я вспомнил и историю ее гибели, что в свою очередь навело меня на одну весьма плодотворную мысль. Геракл одолел гидру лишь после того, как стал прижигать ее раны факелом. Отрубленные головы стазу перестали возрождаться. Огонь вот что мне нужно! Только огонь спасет вещуна.

К сожалению, я не имел при себе никакого зажигательного орудия, поскольку давно перестал пользоваться в быту огнем, целиком перейдя на сыроедение (зачастую пищу добыть гораздо легче, чем топливо), особой беды в этом не было. В моей котомке хранилось несколько приобретенных по случаю кремниевых рубил. Осталось только раздобыть трут и кресало.

Пообещав вещуну вскоре вернуться, я прошел вдоль заградительной сети, являвшей собой жуткую выставку непогребенных тел, и нашел все, что было нужно, — ворох ветхого тряпья и кусок стали, прежде являвшийся частью боевых доспехов, замеченных мною ранее (надо полагать, что богатырь, для которого они были выкованы, имел облик каракатицы).

Удар стали по кремню породил сноп искр, воспламенивших ветошь, и вскоре неподалеку от линии заграждений занялся костер, сложенный из валежника и сухой травы. Ветер, поначалу очень мешавший мне, сейчас вовсю раздувал пламя.

Вещун, уже посвященный в мои планы, вновь лился слезами, причиной которых было отнюдь не горе. Слезы вещунов, как выяснилось, обладали чудесными целительными свойствами, и сейчас он обильно кропил ими свои раны, оставшиеся после отчаянной борьбы с неимоверно прочной паутиной.

— Начнем, — сказал я, вооружившись горящей головней. — Не секира, говорят, страшна, а огонь.

— Еще и по-другому говорят: огонь не вода, из него не вынырнешь, — с опаской добавил вещун. — Как бы мне заживо не изжариться.

Такие сомнения, признаться, имелись и у меня, но разве в столь бедственной ситуации без риска обойдешься? По крайней мере, никакого другого способа спасения я не видел. Органическому веществу, даже самому прочному, против огня не устоять. А в том, что сеть состоит именно из органики, по свойствам сходной с шелком, сомневаться не приходилось.

К счастью, мои надежды сбылись. Паутина, пусть и неохотно, но загоралась. Пламя, пробежав по нити вершка два-три, гасло, и оплавленные нити уже не могли соединиться.

Сначала я проделал изрядную дыру слева от вещуна, а потом, заменив головешку, повторил ту же самую операцию с правой стороны. Оставалось только соединить оба этих отверстия над головой пленника.

Но сначала я напомнил ему про обещание:

— Не забыл еще свои слова? Отдашь яйцо в залог?

— Отдам, — заверил меня вещун. — Хотя в этом нет никакой необходимости. Кто же станет обманывать собственного спасителя…

Спустя минуту он уже был на воле и самостоятельно обдирал с себя остатки проклятых нитей. В заградительной сети зияло отверстие, сквозь которое мог бы проскочить даже бык.

— Надо бежать! — воскликнул вещун. — Скоро появятся тенетники.

— Э, нет! — возразил я, — Сначала давай сюда обещанное. С яйцом мне как-то спокойнее будет.

— Зато я от беспокойства изведусь. Уж прости меня, неблагодарного, — сказано это было уже после того, как вещун, явив неожиданную прыть, пихнул меня прямиком в заградительную сеть.

Но вы только подумайте, каким сукиным сыном он оказался! Вот и делай потом добро кому-нибудь.

Тончайшая паутина мгновенно облепила мое тело.

Любое существо, оказавшееся в таком положении, стало бы вырываться, но я, дабы не запутаться окончательно, сдержал себя.

Сейчас у меня, по крайней мере, оставались свободными руки. А это значило, что кукиш смерти я всегда сумею показать.

— Не ожидал такого подвоха, — молвил я с укором. — Ох, и щедра твоя расплата…

— Пойми, мне нельзя рисковать, — вещун потрогал низ своего живота, заметно выдававшийся вперед. — Ждать-то, похоже, осталось совсем недолго. А если я на время расстанусь с яйцом, все придется начинать сначала. У тебя своя правда, у меня своя.

— Но зачем мне страдать из-за чужой правды? Это уже называется подлостью, — я в сердцах даже сплюнул.

— Да ты не отчаивайся, — стал успокаивать меня вещун. — Тенетникам нравятся всякие диковины. Вполне возможно, что они тебя и пощадят. А прореху в ловушке свалишь на меня.

— Камень бы на тебя подходящий свалить…

Нас разделяло метра два-три — непреодолимое расстояние для тех, кто по собственной воле и шага ступить не может. Так, наверное, полагал и вещун.

Да только он, гнус ничтожный, совсем не знал меня!

Поджав ноги, я изо всей силы бросился на землю. Эластичная паутина не позволила мне упасть, и, раскачиваясь в ней, как в гамаке, я сумел дотянуться до посоха, лежавшего неподалеку. Сто раз он выручал меня, пусть выручит и в сто первый!

Не давая вещуну опомниться, я зацепил его крючковатым концом посоха и рванул к себе. Два существа, еще совсем недавно мирно беседовавшие между собой, сцепились в беспощадной схватке.

Вещун, в котором и весу-то было не больше трех пудов, отбивался с остервенением загнанной в угол крысы. Я конечно, мог бы легко удавить его или запутать в сети, но он был нужен мне живым, а главное, свободным.

Спустя некоторое время сопротивление вещуна было сломлено, и я, ощущая себя гинекологом, делающим криминальный аборт, опустошил его паховую сумку, строением своим напоминавшую вовсе не аналогичный орган кенгуру, а нечто такое, о чем не принято упоминать в приличном обществе.

Не знаю, чего я ожидал, но пресловутое яйцо формой, весом и окраской мало чем отличалось от обыкновенного булыжника. А вдруг вещун надул меня, подсунув подделку?

Впрочем, яйцо само развеяло эти подозрения, предприняв отчаянную, хотя и неудачную попытку бегства. Прыткое создание, даром что даже конечностей не имеет! Ничего, пусть теперь поживет в моей котомке. Там особо не разгуляешься.

— Справедливость восторжествовала, — прохрипел я, оттолкнув уже не сопротивляющегося вещуна подальше от заградительной сетки. — Но только наполовину. Теперь тебе придется выручать из ловушки меня. Поторопись, если надеешься еще хотя бы раз взглянуть на яйцо.

— Да я просто убью тебя! — вскричал он, хватаясь за потухшую головешку. — А потом преспокойно заберу яйцо.

— Только попробуй, мозгляк, и твой еще не вылупившийся потомок станет сиротой, — я погрозил ему. — Освободить меня будет гораздо проще. А яйцо ты получишь сразу после того, как приведешь меня в безопасное место. Понял?

— Понял, — вещуну не оставалось ничего другого, как покорно кивнуть.

— А коли понял, так раздувай огонь! Разве не видишь, что костер вот-вот потухнет?

Жалобно стеная, вещун занялся костром, успевшим к тому времени выгореть почти дотла. Только пользы от хлопот было мало — как он ни дул на угли, как ни размахивал пучком травы, а вместо искр во все стороны летел только черный пепел.

Не помогли и мои советы. Как любил говаривать французский писатель Жорж Рони-старший, у которого за рабочим столом частенько тухла трубка: «Огонь умер».

Внезапно вещун уселся на землю и обреченно произнес:

— Поздно. Тенетники приближаются.

Я, с головы до ног опутанный сетью, обернуться конечно же не мог. Оставалось верить вещуну на слово.

— И что теперь будет? — этот вопрос, само собой, интересовал меня больше всего.

— Откуда мне знать, — буркнул вещун. — Столковаться с тенетниками непросто. Суровый народ… Такие проделки они никому не прощают, — он покосился на дыру в заграждении, сквозь которую прямо на моих глазах только что проскочила целая стайка зверьков, похожих на обросших шерстью ящериц.

— Но ты все же попробуй как-то с ними договориться… Изобрази раскаяние. Не пожалей лести. Короче, придумай что-нибудь. Не мне тебя, вруна и проныру, учить.

— Честно сказать, у меня с тенетниками давние нелады. Мне на их милость рассчитывать не приходится, — признался вещун. — Может, они тобой заинтересуются… Что ты умеешь делать?

Умел я, конечно, многое. Только стоит ли в этом признаваться? В одних странах, к примеру, знахарей чуть ли не боготворят, а в других, наоборот, считают прислужниками нечистой силы. То же самое касается кузнецов, книжников, звездочетов, трубочистов и многих иных специалистов своего дела. Посещая новый мирок, никогда не знаешь заранее, кто здесь в почете — псарь или золотарь.

Видя мое замешательство, вещун уточнил:

— Я, допустим, понимаю любую речь. Предсказываю будущее. Заговариваю боль. Показываю фокусы. Жонглирую ядовитыми гадами. Знаю множество сказок и легенд. И это еще не все. Хотелось бы знать, к какому роду деятельности ты испытываешь наибольшую склонность. Чужие мысли читаешь?

— Нет. Мне бы сначала в своих разобраться.

— На зверей охотишься?

— Если сильно кусаются, бывает, — для наглядности я щелкнул ногтем о ноготь, изображая казнь блохи.

— Норы в земле роешь?

— Только этого мне не хватало!

— Дышать под водой можешь?

— Через трубочку могу.

— В огне долго продержишься?

Ну как ответить на подобный вопрос — разве что шуткой:

— До самого конца. Пока не стану пеплом.

— В пытках толк понимаешь?

— Тьфу — тьфу — тьфу… Только не это!

Похоже, что подбор вопросов был вовсе не случаен, и мои ответы весьма разочаровали вещуна. Казалось, еще немного и он впадет в такое отчаяние, что расплачется по-настоящему, а не в целебных целях. Не переношу чужих слез! Даже крокодиловых. Пришлось немного подыграть вещуну:

— Я прятаться умею. Выслеживать. Втираться в доверие. Быть незаметным в толпе. Прикидываться своим среди чужих. Замечать то, на что другие не обращают внимания. Находить утерянные веши.

Всеми этими навыками я и впрямь владел когда-то.

Но они были действенны только в мирах, населенных гуманоидами. Я бы сошел за своего среди троглодитов и легко затерялся в компании шимпанзе. Однако на Тропе, где разумные грибы могли жить бок о бок с мыслящими моллюсками, я повсюду буду выглядеть белой вороной.

Тем не менее вещун принял мое заявление за чистую монету.

— Уже кое-что! Сразу бы с этого начал. Ты в каких-нибудь богов веришь?

— Верю, — сказал я, вспомнив бессмертных Фениксов и вездесущих Незримых.

— Тогда молись своим богам. А все остальное я беру на себя.

Видимо, загадочные тенетники были уже рядом, потому что вещун встал, старательно изображая саму невинность. Мне же оставалось только беспомощно болтаться в паутине. Глянешь со стороны — громадная головастая муха, сжимающая в лапе посох. Правда, муха не особо жирная и не так чтобы очень уж аппетитная.

Я ждал, что суровые хозяева этой страны появятся из-за заграждений или, в крайнем случае, откуда-то со стороны, но они, словно ангелы, спустились с неба.

В полусотне шагов от нас на землю пали два пышных облака белого пуха, из которых выступили существа, пусть и странноватые на вид, но вполне приемлемые для человеческого восприятия, в отличие, скажем, от омерзительных змееглавов или медузообразных сечкарей, с которыми мне приходилось сталкиваться прежде (хотя еще неизвестно, кто кого больше напугал — они меня или я их).

Тенетники были высоки ростом, сухопары, смуглолицы, с изломанными и угловатыми телами. В их движениях сквозила не только ловкость и сила, но и скрытая угроза, свойственная всем крупным хищникам. Больше всего удивляли глаза — одновременно злые и печальные, густо покрытые сетью кровавых прожилок, очень и очень усталые.

Судя по всему, этим созданиям жилось весьма несладко, и заградительная сеть была устроена не ради прихоти, а вследствие крайней необходимости.

Двое тенетников остались на месте и принялись собирать длинные пряди пуха, мотавшиеся на ветру, в плотные охапки — ну совсем как парашютисты, успешно завершившие свой прыжок. Самое занятное было то, что этот пух, позволявший довольно массивным существам летать по воздуху, не являлся чем-то благоприобретенным, вроде аэростата или планера, а произрастал непосредственно из их тел, за исключением разве что лица и конечностей.

Другая парочка, прибывшая сюда в качестве пассажиров, приблизилась к нам. Пуха на них не было, но на плечах и торсе топорщились острые, длинные иглы, похожие на шпаги. Один взялся охранять вещуна (за меня можно было не беспокоиться — не сбегу), а второй принялся за изучение вещественных доказательств — поврежденного ограждения, погасшего кострища и брошенных в траве головешек.

Состав преступления, как говорится, был налицо. Не знаю, какая кара полагалась за посягательство на "Великую Китайскую стену", но нам, похоже, надо было готовиться к самому худшему. Впрочем, я в любом случае ничего не терял. Усугубить мое нынешнее положение было просто невозможно.

Затем начался допрос. Тенетник, закончивший осмотр улик, ткнул пальцем в сторону вещуна и дико вскрикнул, словно кот, которому дверями прищемило хвост (впоследствии я узнал, что это был отнюдь не взрыв эмоций, а обычная для местного населения манера разговора).

Вещун, надо отдать ему должное, ничуть не растерявшись, зажал ладонью какое-то отверстие на своем — не то рот, не то дыхало — и ответил примерно в той же тональности.

Даже не дослушав его, тенетник воздел руки к небу и трагически застонал. Вещун поник головой и два раза подряд взвизгнул.

Так они и переговаривались между собой: стонали, визжали, выли и издавали много других немелодичных звуков, порождавших ассоциации со старинной народной забавой — игрой на лучковой пиле.

После очередной, особо истошной тирады тенетник вспылил (видимо, не без причины) и, схватив вещуна за шкирку, выказал намерение забросить его обратно в заградительную сеть. Тот, оправдываясь, что-то жалобно верещал, а потом подобрал мое импровизированное огниво и попытался высечь искру, впрочем, неудачно.

Наверное, хочет свалить всю вину на меня, подумал я. С него, подлеца, станется! Не понимает, дурак, что если мне будет худо, то его ненаглядному яйцу не поздоровится вдвойне.

Внимание тенетников и в самом деле переключилось на меня. Как же, нашли козла отпущения! Словно в подтверждение этого они застонали на разные лады. Глянуть со стороны — ну прямо страдальцы какие-то. Так бы, кажется, и пожалел их, да вот только страх за собственную жизнь мешает.

— Эй, отвечай! — отняв ладонь от лица, самым обыкновенным голосом молвил вещун. — Тенетники спрашивают: откуда ты взялся, такой несуразный?

Хотя на языке вертелась вполне законная реплика: «Пусть сначала на себя в зеркало глянут, хмыри лупоглазые», — я ответил куда более сдержанно:

— Уж какой есть. Таким уродился. А где — не помню. С тех пор и скитаюсь по свету. Мне под каждым кустиком дом родной.

На то, чтобы передать смысл моего довольно пространного ответа, вещуну хватило одного короткого взвизга. Либо он сознательно перевирал мои слова, либо язык тенетников отличался завидной лаконичностью.

Как бы то ни было, но версия, изложенная мной, тенетников не удовлетворила, и они поинтересовались: имел ли я в последнее время встречи с вредоносцами и если да, то какое злодейское задание от них получил.

Никаких вредоносцев я, естественно, не знал, в чем и признался.

Тогда меня обыскали с головы до ног, не преминув заглянуть и в котомку. Изъятыми оказались все куски кремня, глиняная плошка, которой я черпал воду, домотканое одеяло и игральные кости, частенько приносившие мне кусок хлеба.

Яйцо вещуна, выглядевшее сейчас словно ржавое пушечное ядро среднего калибра, тенетников ничуть не заинтересовало, точно также, как и дневниковые записи, которые я вел на лоскутьях древесной коры.

Допрос продолжался. У меня потребовали назвать свое имя, и я брякнул первое, что пришло на ум, — Приблуда (уж и не вспомню, где и по какому случаю я получил такое прозвище).

Потом пришлось поочередно перечислять все страны, которые я посетил. Мой устный отчет еще не закончился, когда вновь посыпались вопросы о таинственных вредоносцах. С каких именно пор я поддерживаю с ними сношения? Знаю ли их язык? Разделяю ли убеждения? В каком облике они являлись мне в последний раз? А в предпоследний? Вступал ли я с ними в противоестественные контакты? Если да, то в каком состоянии: наяву, во сне, в беспамятстве? Как часто это было? Получал ли я от вредоносцев какое-либо вознаграждение?

Вещун, весьма довольный, что его оставили в покое, старался вовсю — ко мне обращался одним голосом, а к тенетникам совсем другим, играя на своей губе (или ноздре), как на кларнете с одним-единственным клапаном. Мастак, ничего не скажешь…

Но даже при содействии столь искусного переводчика тенетникам не удалось уличить меня в симпатиях пресловутым вредоносцам, очевидно, являвшимся их смертельными врагами. Оно и понятно — проще добыть воду из камня, чем без подсказок и наводящих вопросов вызнать сведения, о которых допрашиваемый не имеет ни малейшего представления.

Конечно, земная история знает совершенно противоположные примеры. При соответствующей обработке люди сознавались и в любовных сношениях с дьяволом, и в шпионаже на пользу республике Антарктиде. Но это, как говорится, уже совсем иной коленкор…

После новой серии вопросов, призванных запутать меня (а вот фиг вам!), самый говорливый, вернее самый визгливый из тенетников поинтересовался — верно ли, что я изощрен в умении прятаться, выслеживать и входить в доверие.

От себя вещун добавил:

— Признавайся! Этим ты себе жизнь спасешь. Я за тебя доброе слово уже замолвил.

— Придет время, когда на весах возмездия я взвешу все добро и все зло, которое ты принес мне, — зловеще пообещал я. — А тенетникам скажи, что так оно на самом деле и есть… То есть было когда-то. Сейчас я в себе не совсем уверен.

Не знаю, как перевел мои слова вещун, но тенетники, похоже, остались довольны. По крайней мере, иголки на их теле, до этого грозно топорщившиеся, теперь улеглись.

— Кажись, дело идет на лад, — ободрил меня вещун. — Осталось последнее испытание. Неприятное, но не смертельное. Придется немного потерпеть.

— Что еще за испытание? — насторожился я. — Плетями из меня будут правду выбивать? Или раскаленными клещами вытягивать? Предупреждаю, я боли не выношу! Во всем признаюсь. Даже в том, что являюсь убежденным вредоносцем в двенадцатом колене, а ты мой ближайший наперсник.