Первые шаги по Тропе: Злой Котел Чадович Николай

Пристальное внимание этих миролюбивых страшилищ, не избалованных иными зрелищами, кроме хмельных потасовок («хлебом сыты, хлебом и пьяны») да молений о ниспослании урожая, сначала несколько смутило меня. Я поспешил принять независимый вид: дескать, что хочу, то и ворочу, а вы ступайте своей дорогой — но потом смягчился и даже снисходительно помахал им рукой.

Некраши пришли в полнейший восторг (кто это видел, тот заглянул одним глазком в ад) и выслали ко мне представителей со скромными, но обильными дарами — лепешками, сыром, глиняными фигурками, бусами из просверленных речных камушков. Вот так я стал странствующим жонглером.

Не решаясь сунуться во Вредоносный бор, я путешествовал вдоль его опушки, бесконечной, как день перед зарплатой. В каждой попадавшейся на пути деревушке некрашей, чья причудливая архитектура хранила воспоминания о мире, в котором гравитация была столь же прихотливой, как ветер, но куда более беспощадной, я устраивал небольшие представления, дававшие мне кров и пищу.

Сказать, что они проходили на ура, значит, ничего не сказать. Некраши буквально боготворили меня, рады были услужить во всем и только что женщин своих не предлагали.

Бурный успех моих манипуляций с яйцом, кроме всего прочего, объяснялся еще и тем обстоятельством, что сами некраши не смогли бы перебросить из руки в руку даже бейсбольный мяч. Передать — всегда пожалуйста, а перебросить — никогда. Так уж они были устроены. Тут даже третья рука, имевшаяся, правда, далеко не у всех, не помогала.

Как я узнал потом, сами некраши ничуть не стеснялись своего очевидного уродства, искренне полагая, что всякая симметрия скучна для глаза, в то время как асимметрия, наоборот, тешит взор.

Ничего определенного по этому поводу сказать не могу. У каждого свой вкус. Но лично я не могу представить себе красотку, у которой одна грудь находится там, где ей и положено, а другая — пониже талии.

Слух о глухом бродяге, демонстрирующем чудеса жонглирования, распространился столь широко, что на моих представлениях скоро можно было увидеть и уроженцев других стран. Вот только вредоносцы никогда не появлялись — ни лесные, ни болотные.

С молчаливого согласия яйца я стал усложнять номера, внося в них элементы мистики и абсурда, так ценимых во все времена и у всех народов (а разве религиозные учения не абсурд, доведенный до крайности?).

Наиболее эффектно выглядел такой трюк — я швырял яйцо в зрителей, и оно выписывало среди них петли, всякий раз уворачиваясь от протянутых рук.

Однажды, когда представление завершилось и я уже мечтал о миске каши и постели из свежего сена (в фантастические дома некрашей заходить было страшновато), яйцо вдруг повело себя странно. Занервничало, сказал бы я, хотя существо с несокрушимой скорлупой и нервы должно иметь соответствующие.

Разумнее всего было бы прервать представление, тем более что публика и так уже пребывала в состоянии экстаза, однако яйцо само вырвалось из моих рук, но вместо того, чтобы затеять игру в пятнашки, врезалось одному из зрителей в грудь (кстати сказать, этот чужак заявился совсем недавно и, вопреки традициям некрашей, голову перед чародеем, то есть передо мной, не обнажил).

От удара с незнакомца слетела низко надвинутая на глаза шапка, и, хотя он поспешил прикрыться рукой, я успел узнать без вести пропавшего вожака ульников. Кольцо, которое он прежде носил в левой ноздре, сейчас отсутствовало.

Несказанно обрадованный, я поспешил к нему и попытался жестами объяснить свою принадлежность, пусть и совсем недолгую, к вольному братству ульников, однако ответом на мой искренний порыв был зловещий блеск ножа.

До крови, слава богу, дело не дошло — вмешалось яйцо. Придерживая ушибленную руку здоровой, негодяй пустился наутек, и преследовать его я не собирался. Теперь причастность этого типа к гибели носильщиков стала для меня очевидным фактом.

Но почему он оказался здесь? Хорошо, если случайно… Но в любом случае его связь с вредоносцами прослеживается столь же явно, как употребление незрелых фруктов с поносом.

Настроение мое было окончательно испорчено. То же самое можно было сказать и о яйце.

Ночевать в деревне я не стал, а гонорар взял сухим пайком. Одолевали дурные предчувствия, а в сторонке, словно символ всех моих нынешних бед, грозно высился Вредоносный бор.

Если не считать этой черной стены, вокруг расстилалось необозримое пространство ведомых и неведомых земель, но я тем не менее находился в тупике. Все усилия, предпринимаемые для выполнения задания тенетников, глохли еще на стадии замысла, зато вокруг меня начиналась какая-то подозрительная возня.

Эх, махнуть бы на все рукой да рвануть куда-нибудь подальше! Существуют же на белом свете миры, где не надо ежеминутно оглядываться по сторонам и где, ложась спать, ты уверен, что проснешься от пения петухов, а не от удара ножа, направленного в твое сердце.

Но ведь есть обещания, данные Рябому. И моральный долг перед Ферой, пусть даже ей самой глубоко наплевать на подобные сантименты. Переступив через все это, я перестану уважать самого себя.

Нет, решено, буду гнуть свою линию до конца, а там пусть будь что будет.

В соседней деревне, куда я прибыл, естественно, не в самом лучшем расположении духа, к моим прежним неприятностям добавились новые.

Совсем недавно здесь случился пожар, и некраши, чумазые, как кочегары ада, спасали из-под дымящихся развалин остатки своего скудного скарба. Можно предположить, что это невеселое занятие сопровождалось горестными стенаниями и весьма специфической бранью, сохранившейся с тех самых времен, когда некраши вынуждены были постоянно бороться с коварным тяготением, то вжимавшим их в землю, то заставлявшим кувыркаться в невесомости.

Уяснив, что на сердечный прием тут рассчитывать не приходится, а новый переход без отдыха не осилить, я направился прямиком в чистое поле, где высились стога свежего сена, асимметричные, как и все, к чему имели касательство некраши.

К моему удивлению, это очень не понравилось погорельцам, и они, прекратив спасательные работы, скопом устремились за мной. Чистосердечно полагая, что случилось недоразумение, которое должно вот-вот разрешиться, я остановился и тут же оказался в руках некрашей, сначала хватательных, что еще можно было как-то стерпеть, а чуть позже и в держательных, способных удавить даже быка.

Очутившись таким образом в положении пленника, я ощущал не страх или досаду, а, скорее, любопытство. Как поведут себя дальше эти несуразные существа, религия которых запрещает проливать чужую кровь? Ведь даже выходя на покос, они заранее просят прощения у каждой травинки и каждого цветка. А уж на гостя никто из них отродясь руку не поднимал… Что же вынудило некрашей пойти наперекор своей вере и своим обычаям?

Неужели Вредоносный бор, на который они все время пугливо озираются? Или разительная перемена в их поведении как-то связана с недавним пожаром?

Меня подтащили к старому засохшему дереву, заставили обнять ствол и крепко-накрепко скрутили кисти рук веревками. После этого всех некрашей как ветром сдуло. А для меня потянулись долгие часы ожидания.

Положение мое, прямо скажем, было хуже некуда.

Впору с жизнью прощаться, а мне на ум почему-то лезли есенинские строчки: «И утратив скромность, одуревши в доску, как жену чужую, обнимал березку». Наверное, алогичностью мышления я заразился у некрашей. То они во мне просто души не чаяли, а то ни за что ни про что накинулись всей стаей.

Хорошо висельникам и распятым. Пусть век их недолог, зато какие горизонты перед смертью открываются! А я, кроме растрескавшейся древесной коры да ползающих по ней букашек, мог видеть только кусочек неба, кусочек скошенного поля, парочку кустиков и свою собственную тень, прилепившуюся к тени дерева.

На мое счастье, погода выдалась нежаркая, к тому же и от леса веяло прохладой. Курорт, да и только. Еще бы сервис нормальный наладить. Хотя бы подачу прохладительных напитков.

Пару раз кто-то приближался ко мне сзади, о чем можно было судить по теням, появлявшимся и исчезавшим в поле моего зрения, весьма и весьма ограниченном. И если первый гость задержался всего лишь на мгновение и сразу умчался прочь, подняв вихрь, шевельнувший волосы на моем затылке, то второй, стараясь держаться в сторонке, изучал меня долго и вдумчиво.

В третий раз мною занялись уже вплотную — сначала тщательно обыскали одежду и обувь, а потом перетряхнули содержимое котомки. Уж там-то всяческих сюрпризов хватало! Откуда, спрашивается, среди имущества бродяги взялось миленькое девичье платьице? А алмаз невероятной красоты? Про яйцо с его страстью к шокирующим фокусам я уже и не говорю. Хотя любопытно было бы знать, какой вид оно примет на сей раз.

Когда с обыском было покончено, состоялось очное знакомство. Этот подлый тип, самым бессовестным образом нарушивший мои неотъемлемые права на свободу и неприкосновенность (впрочем, в Злом Котле постоянно третируемые), встал так, чтобы я мог его видеть.

И каково же было мое удивление, когда в своем предполагаемом обидчике я опознал вещуна. Наконец-то после затянувшейся серии вальтов и шестерок мне выпал козырный туз!

Отношения у нас всегда были сложные, но, думаю, что в беде он меня не бросит, а недоразумение с яйцом разрешится к всеобщему удовлетворению. Ведь это оно меня выбрало, а не я его!

Но стоило только присмотреться к вещуну повнимательней, как внезапно вспыхнувшая шальная надежда сменилась глубоким разочарованием.

Как говорится, хороша Маша, да не наша. То же самое касалось и существа, стоявшего передо мной. Оно и ростом было пониже, и одевалось совсем иначе, а главное — имело совсем другие глаза. У моего вещуна они были бедовые, а у этого какие-то вороватые.

Тыкая пальцем в яйцо, имевшее изначальный цвет и форму, чужой вещун что-то спрашивал. Вопрос раз за разом повторялся, и, когда очередь дошла до языка тенетников (или вредоносцев), я понял его смысл:

— Где ты взял эту штуку?

Дабы не выдавать себя, я промолчал. Глухой он и есть глухой, с него и спрос соответствующий. Так и не добившись от меня никакого ответа, вещун сложил все вещи обратно в котомку, немного замешкался с яйцом, но потом и его сунул туда же.

После этого он подозвал к дереву нескольких некрашей, которые, оказывается, постоянно находились где-то поблизости. По приказанию вещуна они немного ослабили веревки, что позволило хотя бы головой шевелить, и вдоволь напоили меня. Сервис, о котором я так мечтал, постепенно налаживался. Но это ничуть не радовало. Смертник до поры до времени тоже имеет кое-какие подачки.

По всему выходило, что теперь, когда моя личность была окончательно установлена, сюда должны явиться вредоносцы. Поведение некрашей подтверждало такое предположение — они постоянно поглядывали в сторону леса и вообще вели себя так, словно зеленая трава жгла им пятки. И что только заставляет этих гигантов трепетать перед крошечными прытниками?

Получив возможность озираться по сторонам, я не собирался упускать момент появления тех, кто, вне всякого сомнения, должен был решить мою судьбу. Однако, вопреки всем ожиданиям, по мою душу опять послали вещуна. Это уже становилось смешным. Столько лишней возни из-за какого-то глухого голошмыги.

Еще издали вещун что-то приказал некрашам, и те, быстренько сняв с меня веревки, убрались восвояси. Не по душе им были подобные делишки, ох не по душе!

Мы остались наедине, и ничего вроде бы не мешало мне проломить этому мозгляку голову. Надо было только нагнуться и подобрать с земли подходящий камень.

Однако взволнованный возглас вещуна опередил меня:

— Не задавай никаких вопросов! Хватай мешок и бежим отсюда!

Это был уже не чужак, бесцеремонно перерывший мои вещи, а старый приятель, с которым мы недавно расстались в Ясмене. Что за чудеса! Неужели он обзавелся двойником? Или я стал свидетелем какой-то оптической иллюзии?

Впрочем, сейчас было не до выяснения отношений. Близость Вредоносного бора внушала трепет и мне. Бегом отсюда и как можно быстрее! Да только откуда взяться резвости, если до этого ты много часов простоял неподвижно, выставив на потеху всему свету свой ничем не защищенный зад? Ничего, еще аукнется некрашам мой позор!

Вещун, по-видимому, хорошо знавший местность, вел меня какими-то балками и оврагами, где за буйной травой не было видно неба. Любопытство просто разпирало меня, но беседовать на ходу не так-то просто, особенно если одному собеседнику нужно все время следить за губами другого.

Вот почему я решил отложить расспросы до лучших времен.

Лучшие времена настали лишь после того, как мы достигли берега широкой полноводной реки и, соорудив из подручных средств плот, пустились вниз по течению.

Здесь было полно местных крокодилов и местных бегемотов, но они присматривали в основном друг за другом и на такую мелочь, как три связанных вместе бревна, никакого внимания не обращали.

Отдышавшись и сполоснув разгоряченное лицо, я спросил:

— Как ты вообще оказался здесь? Ведь отсюда до Ясменя топать и топать.

— Это дуракам топать, а умный всегда что-нибудь придумает, — за время нашей разлуки апломб вещуна ничуть не убавился.

— И что же ты такое, интересно, придумал?

— Узнаешь когда-нибудь… Но сначала спасибо тебе за яйцо. Удружил! Такого подвоха и от худшего врага не дождешься.

— Клянусь, моей вины здесь нет, — я ткнул шестом слишком близко подплывшего бегемота. — Яйцо я обнаружил только после приземления.

— Вот бы сразу и выбросил его. Само бы ко мне прикатилось.

— Прости, не догадался…

— Что уж сейчас прошлое вспоминать, — вещун слегка смягчился. — Но и ты войди в мое положение. Потеря яйца — страшный удар для любого вещуна. Ведь в этом случае рассчитывать на второе уже не приходится. Кто не смог сберечь дар королевы, тот больше не смеет предстать перед ее прозорливым взором. Вот мне и пришлось отправиться в погоню за вами.

— По воздуху? — догадался я.

— А как же иначе! Другим путем из Ясменя не выбраться.

— Нелегко, наверное, было уломать тенетников, — посочувствовал я.

— Очень нужно, — фыркнул вещун. — Пусть их вредоносцы уламывают. А я пошел на хитрость. Сначала разузнал, куда, когда и с каким грузом полетят тенетники. Потом, подгадав удобный момент, проник в башню, где сейчас хранятся все товары. Распорол тюк, забрался внутрь и зашил дырку за собой. Знаешь, что было самое сложное в этом деле?

— Буду знать, если скажешь.

— Сложнее всего было сделать так, чтобы мой тюк по весу и форме не отличался от всех остальных. Над этим пришлось попотеть. А полет и посадка прошли гладко. Сейчас, наверное, тенетники ломают себе головы над тем, куда это я подевался.

— Теперь ты к ним больше ни ногой?

— Почему же… Если приспичит, придумаю какую-нибудь правдоподобную историю. Будто бы меня, например, похитили вредоносцы.

— А как встретил тебя новый хозяин товара? В обморок не упал?

— Нет. Мне удалось незаметно покинуть тюк еще до начала торгов.

— С этим, положим, все понятно. Но как ты напал на мой след? Я ведь ни с кем не общался и условных знаков не оставлял.

— Не забывай, я ведь искал не тебя, а свое яйцо, с которым мы связаны неразрывной духовной общностью. Расстояния не властны над этим чувством. Мы стремимся друг к другу, как железо к магниту.

— Не знаю, не знаю… В последнее время яйцо не очень-то рвалось к тебе, — сказано это было не для того, чтобы уязвить вещуна, а исключительно ради объективности.

Но он все равно обиделся:

— Издеваешься надо мной?

— Даже в мыслях ничего такого не было. Просто к слову пришлось… Лучше расскажи про свои нынешние дела. Хлебнул, наверное, горя?

Оказалось, что я попал пальцем в небо. К вещунам в этих краях всегда относились доброжелательно. Ведь иных знахарей, переводчиков и предсказателей здесь даже днем с огнем не сыщешь. Это понимали и вредоносцы, и ульники, и даже некраши. Кому охота ссориться с умственной элитой? Трогать соль земли столь же неосмотрительно, как и кучу дерьма.

— До сих пор не пойму, почему некраши набросились на меня. Ведь прежде у нас были самые добрые отношения, — обратился я к вещуну.

По его словам, это была уже совсем другая история, для понимания которой следовало вернуться к моменту моего прибытия сюда.

Сбив летуна, вредоносцы заподозрили, что тот успел доставить в их владения очередного лазутчика. Нашлись и свидетели, подтвердившие эту версию. В погоню отправили скорохватов — зверей сообразительных, быстрых и вдобавок обладающих завидным нюхом. Однако они вернулись чуть ли не ползком, поджав хвосты и зализывая раны.

Столь опасный противник требовал и соответствующего отношения к себе — так, по крайней мере, полагали вредоносцы. Облава прокатилась по всему лесу, но к этому времени я уже успел покинуть его пределы.

Нападение на ульников никоим образом не было связано с моим вступлением в их братство. Вредоносцы частенько практиковали такие вылазки, имевшие целью отвадить местное население от торговли с тенетниками.

Добычу и вожака, взятого в качестве языка, доставили во Вредоносный бор. Допрашивал пленника тот самый вещун, который впоследствии обыскивал меня (кстати, все выше— и нижеперечисленные подробности стали известны моему приятелю именно с его слов).

Вопрос о находившемся в розыске лазутчике, скорее всего, был задан проформы ради, но ульник сразу вспомнил, что недавно видел существо со сходными приметами и даже принял его в свою артель. Сыщикам, посланным к месту гибели каравана, не удалось разыскать мой труп. Зато до них дошли слухи о глухом жонглере, странствующем по деревням некрашей. Во время одного из представлений я был опознан пленным ульником, уже и без того накликавшим на меня беду.

Эх, придушить бы этого иуду в укромном местечке!

Мою поимку решили поручить некрашам, старавшимся по возможности угождать своим лютым соседям. Грязное и опасное дело (а вредоносцы все еще побаивались меня) лучше всего делать чужими руками.

Однако некраши, обычно смирные и сговорчивые, на сей раз уперлись, ссылаясь на священные законы гостеприимства и свои собственные обычаи. В ответ на это вредоносцы сожгли деревню, лежавшую на моем пути, да еще пригрозили, что подобная участь ожидает всех строптивцев.

Пришлось некрашам уступить — не по доброй воле, так по злому принуждению. Если верить вещуну, все, кто были причастны к нападению на меня, сейчас истово замаливают свой грех.

Дичь, таким образом, оказалась в силках, но мое тождество с лазутчиком, причинившим вредоносцам столько хлопот, все еще оставалось под сомнением. Окончательное опознание было проведено ренегатом-ульником и наименее пострадавшим скорохватом (его напарник надолго утратил чутье).

Вполне возможно, что злопамятный зверь растерзал бы меня, но яйцо, притаившееся в котомке, вновь отпугнуло его.

Окончательную точку в моем деле должен был поставить вещун, находившийся у вредоносцев на посылках. Миссия, порученная ему, напоминала работу сапера — выяснить, какую опасность я представляю, и постараться нейтрализовать ее.

Обнаружив при обыске неизвестно кому принадлежащее яйцо, этот подлый прихвостень решил было, что я прикончил кого-то из его собратьев. Однако поведение яйца опровергло столь опрометчивое предположение.

Так ничего толком и не выяснив, он отправился за консультацией к хозяевам, но на полпути был перехвачен моим приятелем, уже битый час наблюдавшим со стороны за всем происходящим. Между двумя вещунами, никогда прежде не встречавшимися, состоялся разговор по душам, результаты которого были очевидны.

— Как-то не верится, что он сразу принял твою сторону, — усомнился я.

— Да он ее и не принимал, — пожал плечами вещун. — Откровенно говоря, ему глубоко плевать и на вредоносцев, и на нас с тобой. Нашему народу это свойственно. Выручило меня то обстоятельство, что по молодости лет он еще не обзавелся своим собственным яйцом, хотя и страстно мечтает об этом. Вот я и пригрозил, что при случае пожалуюсь нашей королеве. А та, как известно, отказывает в благосклонности всем вещунам, которые вольно или невольно причинили вред своим соплеменникам. Такая перспектива принудила его покориться мне. Мы переговорили на все касающиеся тебя темы и обменялись одеждой. Затем я связал его и оставил лежать на опушке леса. Пусть оправдывается перед своими хозяевами как хочет. Ну а некрашам все равно — что один вещун, что другой. Им бы только побыстрее задать стрекача.

Вещун, уже достаточно хорошо изучивший меня, старался всячески умерить свое бахвальство, но оно так и перло наружу. Дабы немного сбить его апломб, я с удрученным видом произнес:

— Ты дал вредоносцам повод еще раз убедиться в моей неуязвимости. В следующий раз они натравят на меня уже не безобидных некрашей, а всю нечисть, обитающую в Злом Котле.

— Когда еще этот следующий раз выпадет… — он беспечно махнул рукой. — А пока радуйся своему счастливому избавлению.

— Только это и делаю… Получается, что я опять обязан тебе жизнью. При случае постараюсь вернуть должок с лихвой. А пока получай свое яйцо. Больше я на него не претендую.

— Благодарю за щедрость, — вещун сразу приуныл, словно царь Валтасар, которому среди шумного пира напомнили вдруг о бренности земного существования. — К несчастью, твой широкий жест запоздал. Яйцо сделало свой окончательный выбор. Я только что с прискорбием убедился в этом. Столько усилий пошло прахом, сколько времени потрачено впустую…

— Подожди… — затаенный смысл его слов не сразу дошел до меня. — Ты хочешь сказать…

— Ну да. Ты угадал, — слегка оживился вещун. — Именно это я и хочу сказать. Отныне все заботы о яйце лягут на тебя. Они не слишком обременительны, но требуют постоянного сосредоточения всех душевных сил.

— Но это ведь яйцо вещуна! А я человек. Существо совсем иной природы. Ты ведь не возьмешься метать икру вместо лягушек или вскармливать потомство змей!

— Успокойся. И прежде случалось, что яйца вещунов вынашивали другие существа. Тут важны не особенности твоего телесного устройства, а взаимная приязнь. Сознайся, ты испытываешь симпатию к нему? — вещун деликатно притронулся к котомке.

— Наверное… — только и вымолвил я.

— И оно симпатизирует тебе. Вещуны в раннем возрасте так привязчивы… — мордашка моего приятеля вновь омрачилась.

— Сочувствую, — пришлось пригорюниться и мне. — Перенести такую потерю нелегко.

— Легко… Нелегко… Что ты понимаешь в этом! Моих чувств не выразить словами. Жизнь утратила всякий смысл. К чему это жалкое существование? Уж лучше покончить со всеми горестями единым махом! — он сделал вид, что собирается броситься в воду, но, заметив приближающегося к плоту крокодила, сразу передумал. — Спасти меня можешь только ты.

— Я бы рад… Да только как?

— Вместе с тобой мы отправимся на поклон к нашей королеве! — выпалил вещун, только и ожидавший, когда я размякну. — Я честно признаюсь в случившемся, а ты от своего имени попросишь для меня новое яйцо.

— Ты полагаешь, что королева согласится? — признаться, такое предложение несколько ошеломило меня.

— О ее поступках нельзя судить заранее. Королеве претит все, что называется здравым смыслом. Она в равной степени способна и на величайшую милость, и на буйный гнев, и на полное отчуждение. Полагаю, что это вполне простительно существу, пережившему многие поколения своих потомков. Но ты обязательно понравишься ей, если, конечно, приложишь к этому максимум стараний. Какие-либо разумные доводы здесь не нужны. Достаточно говорить откровенно и страстно. И запомни — ни полслова лжи!

— Как мне, глухому, говорить с ней?

— Она сама найдет приемлемый способ общения. Так ты согласен?

— Разве тебе откажешь… Но у меня сейчас столько неотложных дел! Разве ты забыл, что я несу перед тенетниками вполне определенные обязательства?

— Помню! — воскликнул вещун, опрометчиво полагавший, что я уже поддался на его уговоры. — Но в деле, за которое ты взялся, не сделано еще ни единого шага. Вместо того чтобы втереться в доверие к вредоносцам, ты бегаешь от них. Все задуманное пошло насмарку. У тебя нет ни плана действий, ни средств к его исполнению. А главное — ты не располагаешь сведениями о потаенной жизни вредоносцев.

— Ну и что? Первые неудачи еще ничего не значат! — возразил я, следуя, скорее, полемическому задору, чем здравому смыслу. — Уверен, что скоро все наладится. Мне бы еще толкового советчика…

— А еще лучше — толковый подзатыльник! Оставаясь в нынешнем положении, ты ничего не добьешься, хотя наживешь кучу неприятностей. Зато даже мимолетная встреча с королевой вещунов откроет тебе свет истины. Ее ум вмещает всю мудрость, накопленную нашим народом, а жизненный опыт вообще не имеет предела. Представь себе, какими невероятными способностями должно обладать существо, чьи яйца не только умеют постоять за себя, но и видят грядущее, скрытое пеленой времени. Видят даже сквозь непроницаемую скорлупу! Завоевав расположение нашей королевы, ты сможешь получить ответ на самый сокровенный вопрос. Мир предстанет перед тобой совсем в иной плоскости. С таким союзником в Злом Котле не пропадешь. Постарайся понять это…

Он, наверное, хотел добавить: «…своею пустою башкой», но вовремя сдержался — кулак-то у меня был не пустой, а очень даже увесистый.

В словах вещуна, помимо горьких и по большей части несправедливых упреков, было и много такого, над чем стоило призадуматься. Сейчас я действительно находился в тупике и не видел реальной возможности выбраться из него. Добрый совет и участие существа, сравнимого мудростью с небожителями, пришлись бы весьма кстати. А уж если королеве вещунов известно что-то о загадочном Поводыре, то это решит многие мои проблемы… Вот только жаль потерянного времени. Хотя вполне возможно, что потом я с лихвой наверстаю упущенное.

Наверное, предложение вещуна стоит принять. Эх, была не была…

— Когда бы ты хотел получить ответ? — спросил я.

— Немедленно!

— Ладно, уговорил…

Некоторое время спустя, когда бегемоты и крокодилы исчезли, а река стала понемногу набирать грозную мощь, я, как бы между делом, поинтересовался:

— Где же находится обитель вашей королевы?

— Не так близко, как хотелось бы, но и не так далеко, чтобы заранее впадать в уныние, — уклончиво ответил вещун.

— Река не поможет нам сократить грядущий путь? — говоря откровенно, скользить по водной глади было куда приятней, чем топать через леса и горы.

— Она помогла бы, но впереди русло перегораживает водопад, шутить с которым я бы не советовал.

— Обойти его по берегу нельзя?

— Вместо берегов там отвесные скалы.

— Что же ты предлагаешь?

— Надо высадиться на берег здесь. А плот пусть плывет себе дальше. В дар водопаду мы отправим чучела, облаченные в нашу одежду. Будет лучше, если до вредоносцев дойдет слух о твоей гибели.

— Ты опасаешься погони?

— Уже не очень… Скорохваты, конечно, проследят наш путь до самой реки. Вредоносцы не любят путешествовать по воде, но каких-нибудь приспешников вдогонку за нами пошлют обязательно. Когда те доберутся до водопада, мы уже будем далеко отсюда.

— Насколько опасен выбранный тобою сухопутный путь?

— Споткнуться и разбить нос можно даже на пути к собственному ложу. Но если серьезно — впереди нас могут ожидать любые сюрпризы. Это ведь Злой Котел, а чужаков здесь не любят.

— Учту на будущее…

Высмотрев такое местечко, где в топкие камышовые плавни врезался песчаный пляж, мы причалили к берегу и сделали все так, как рекомендовал вещун, — из травы и палок соорудили чучела, напялили на них собственную одежду, а сверху вместо голов пристроили две незрелые тыквы, одну побольше, другую поменьше.

В итоге парочка получилась такая симпатичная, что отправлять ее на верную гибель было даже как-то жалко. Но что уж тут поделаешь! Пусть водопад благосклонно примет эту жертву и отвратит врагов от дальнейшего преследования. А назад я вернусь уже совсем другим…

Голыми мы, конечно, не остались. Новое платье вещун соорудил из паутинной ткани, наконец-то пригодившейся на что-то дельное. Кроил он на глазок, одним только кремниевым ножом, а сшивал, вернее склеивал, с помощью горящей головешки.

Эта одежка, предварительно состаренная над костром, напоминала балахоны средневековых нищенствующих монахов, один вид которых побуждал к милосердию даже самых отпетых разбойников.

Заодно я выстругал себе посох, не шедший, конечно же, ни в какое сравнение с прежним, но вполне соответствующий нашему нынешнему обличью.

Так началось путешествие в обитель королевы вещунов, где я надеялся услышать ответы на все свои вопросы, а мой спутник — получить новое яйцо, по возможности не столь влюбчивое и строптивое.

Я не знаю, что такое Тропа — мертвецкая, в которой собраны исковерканные и усеченные останки миров, иногда еще подающих признаки жизни, или, так сказать, космическое нерестилище, где в грязи и гное зреют зародыши грядущих цивилизаций. Вполне возможно, что этого не знает никто.

Не имея возможности проникнуть в суть данного феномена, я старательно изучал его географию. В основном ногами, ибо взор легко поддается обману, на который так щедры здешние земли и небеса.

Иногда соседние страны, попавшие сюда из самых разных вселенных, имели ясно различимые границы, которые опасались нарушать даже звери, а иногда лепились в единое целое, примером чему служил Злой Котел. Если по отношению к Тропе допустимо сравнение с ожерельем, состоящим из бесчисленного множества миров-бусинок, то здесь по чьей-то прихоти или по чьему-то недосмотру образовался узелок, распутать который было под силу только ожидающемуся в далеком будущем очередному Большому взрыву.

Некоторые страны Злого Котла были густо заселены, пусть и не всегда старожилами, а другие, наоборот, пустовали, что лично у меня всегда вызывало законную тревогу. Ведь, кроме жары, холода и других общеизвестных стихий, существует немало потаенных сил, губительных для всего живого, но не доступных нашему восприятию. Радиация, например.

Именно по такому мертвому миру мы и шли сейчас, страдая от голода, жажды и неизвестности. В последнее время вещун упорно молчал, и у меня даже зародилось подозрение, что мы сбились с пути, который якобы должно было указывать ему сердце.

Но что же, в нашей жизни все бывает — и указатели начинают барахлить, сбиваясь с верного курса, и сама желанная цель вдруг исчезает куда-то. Но в этом случае полагается немедленно задать взбучку штурману и выбросить сигнал бедствия. Или хотя бы честно признаться в содеянной ошибке.

Ho вещун либо молчал, либо старался отделаться дежурными отговорками. Присмирело и яйцо — то ли ощущало вину за свое непостоянство, то ли копило силы перед возвращением в альма-матер, то ли от всех переживаний просто рассталось с так толком еще и не начавшейся жизнью. Для меня, наверное, навсегда останется загадкой: какое именно проклятие было наложено на этот мир, — но оно, по-видимому, не касалось подземного царства. Время от времени вещун стремительно бросался в сторону, по плечо засовывая руку в только ему одному заметную нору и извлекал на поверхность отчаянно сопротивляющуюся пиявкообразную тварь. Ее зеленоватое полужидкое содержимое, больше похожее на мочу, чем на кровь, было единственным, что позволяло нам утолять здесь свою жажду.

Сначала меня тошнило от этой теплой и солоноватой жижи, но другая жажда — жажда жизни — скоро взяла верх над брезгливостью.

Оболочка высосанной пиявки быстро подсыхала, становясь похожей на старый чулок, и ее можно было употребить как сосуд для сыпучих продуктов или вместо пояса повязать на чресла.

В конце концов я не выдержал мук неопределенности и выложил вещуну все, что накипело у меня на душе. Прозвучало много резких фраз, и кличка Иван Сусанин, которой я его наградил, была лишь цветочком в пышном букете жгучих и колючих сорняков (это имя, конечно же, не могло вызвать у вещуна никаких ассоциаций, но своей чуткой к любому слову душой он понял, что оно подразумевает коварного проводника, так и старающегося завести своих доверчивых спутников в гиблое место).

— Отвечай, раньше ты уже ходил этой дорогой? — наседал я на вещуна.

— Этой не ходил, — признался он. — Выбирая дорогу к обители королевы, мы всякий раз повинуемся ее зову, доступному только восприятию вещунов. Но сейчас происходит что-то непонятное…

— Зов пропал? — не унимался я.

— Нет. Но он стал каким-то неясным… обманчивым…

— А ваша королева не имеет привычки злоупотреблять спиртным?

— Как ты смеешь говорить такое! — возмутился вещун. — Для нас она больше, чем богиня! Весь я — от ее плоти и крови. Она помнит этот мир таким, каким его не помнит никто! Более того, вполне возможно, что она дождется его конца!

— Не кипятись… Конец мира волнует меня меньше всего, — пробормотал я запекшимися губами. — Тут уже свой собственный подступает… Ладно, двинулись дальше…

В мире, где не существует ни стервятников, ни жуков-могильщиков, ни даже гнилостных бактерий, любой мертвец со временем превращается в мумию, являющую собой как бы злой шарж на прежнее живое существо.

Однажды мы набрели именно на такой иссохший труп, в котором едва угадывался вещун. Предсмертные муки согнули его в калачик.

— Наверное, он тоже шел на поклон к королеве, — печально молвил мой горе-проводник.

— Это радует, — горько усмехнулся я. — Вполне возможно, что мы встали на правильный путь. Только очень и очень неблагодарный…

Вещун поспешил поддержать эту версию:

— Заблудиться может каждый. Но заблудиться совершенно одинаково вряд ли возможно… Надо проверить, нет ли у него чего-нибудь съестного.

Съестного у покойника не нашлось. Бедняга перед смертью изгрыз даже собственные перчатки. Единственной примечательной вещью, имевшейся при нем, оказался массивный ларец, вырезанный из кости морского зверя и украшенный золотыми накладками. Крышка ларца была едва прикрыта, что сразу показалось мне подозрительным. Трудно даже представить, что кто-то, прощаясь с жизнью, мог любоваться вещами, не имеющими никакого отношения ни к еде, ни к питью. А кроме того, у вещунов совершенно отсутствовало пристрастие к семейным и прочим реликвиям, столь свойственное людям (и в этом им можно только позавидовать).

Я взял на себя смелость открыть ларец и убедился, что он почти до краев наполнен мельчайшим розовым порошком, похожим на цветочную пыльцу. Это вещество издавало такой изысканный и тонкий аромат, что невольно становилось стыдно и за свою небритую рожу, и за свое давно не мытое тело.

Если где-то на свете и существует уголок, чей воздух напоен вот такими волшебными запахами, то там обязательно звучит сладостно-томительная музыка, под которую изгибаются в танце прекрасные девы, бьют фонтаны чистейшей родниковой воды, пенится в бокалах вино, истекают соком горы фруктов, поют райские птицы… Нет, стоп! Похоже, что у меня начинаются галлюцинации.

— Это истома, — заглядывая мне через плечо, пояснил вещун. — Снадобье, навевающее глубокие и счастливые сны. Бедняга нес его нашей королеве. Она давно страдает бессонницей и охотно принимает подобные дары.

— Нес, да не донес… — я хотел попробовать порошок на вкус, но вещун перехватил мою руку.

— Осторожней! Истома употребляется только в малых дозах. Достаточно лишь припудрить ею виски. А целая пригоршня убьет и клюворыла. Правда, это будет легкая смерть… — он оттянул челюсть мертвеца, едва державшуюся на высохших сухожилиях, и я увидел, что его рот забит розовым порошком, совсем как у заживо погребенного — землей.

— Это как раз то, что мне нужно, — за неимением другой ткани я завернул ларец в платье Феры и засунул его на самое дно котомки. — Теперь мне не страшны ни голод, ни жажда, ни твое занудство. Уж лучше навечно забыться в счастливом сне, чем мучиться в твоей компании.

У галлюцинаций, вызванных самыми разными причинами, есть одно общее свойство — раз угодив в их пучину, потом уже не выкарабкаешься. В этом смысле обезвоживание организма сродни белой горячке — прозрачные родники, шипучие напитки и голубые айсберги будут идти с тобой до самого конца, наравне с зелеными змеями.

Начав с самых простых, даже банальных видений, как то танцующие гурии, тенистые сады и фонтаны рая — я вскоре окунулся в бред, достойный легенд о святом Антонии. На меня набрасывались или, наоборот, ко мне ластились самые разнообразные порождения больной человеческой фантазии — псоглавы, единороги, суккубы, фавны, огнедышащие змеи, черные коты, жабы с крысиными хвостами и крысы с жабьими рожами.

Впрочем, это ничуть не мешало мне продолжать однажды начатый путь, хотя, честно говоря, я уже стал забывать о его цели. Миражи возникали то на горизонте, то совсем рядом, и я ничуть не удивился, когда путь мне преградили неизвестно откуда взявшиеся всадники, гарцевавшие не на конях, не на верблюдах и даже не на козлах, а на каких-то совершенно несуразных созданиях, имевших ноги жирафа, шею змеи, голову буйвола, шкуру гиены и горб, столь крутой и могучий, что седла располагались где-то на крупе, почти сразу за хвостом.

Только вот одна незадача: обычные фантомы умели разговаривать со мной, а эти только немо разевали пасти — как скакуны, так и всадники. Неужели моя глухота проникла даже в область подсознания!

Нет, такой бред нам не нужен. А ну-ка пошли прочь!

— Стой! — вещун схватил меня за руку (и, наверное, вовремя, потому что пыль, поднятая этими порождениями кошмара, обрушилась на нас ядовитым облаком).

— Стою, — чтобы прогнать призраков, я вцепился зубами в мякоть своей ладони. Боль появилась, но бред не исчез. Более того, вещун включился в него на правах действующего лица, чего раньше не случалось. Он что-то доказывал всадникам, а те только угрожающе размахивали длинными пиками, похожими на пожарные багры, да продолжали разевать рты.

Пора было положить всему этому конец (хорошего понемножку), и я, шепча первые пришедшие на ум заклинания, стал подбираться к призракам с фланга. Сам вас породил, сам вас и развею!

Всадники были заняты перепалкой с вещуном, но одному из скакунов этот маневр не понравился, и он, поднатужившись, окатил меня слюной, куда более липкой, едкой и вонючей, чем пена кислотного огнетушителя.

И только тогда я стал осознавать, что это никакой не мираж, а самая махровая реальность. Как говорится, дальше ехать некуда.

— Что случилось? — спросил я, стряхивая пузырящуюся слюну. — Кто это?

— Разбойники, кто же еще, — обронил вещун.

— Но ведь мы не купцы. Что с нас взять?

— Кабы не было чего, они бы в нашу сторону и не глянули. Эти головорезы выслеживают только тех вещунов, которые идут к королеве. А они при себе всегда имеют что-то ценное. С пустыми руками в обитель не принято соваться.

Отвечая мне, вещун продолжал вести переговоры с разбойниками. Ну прямо Александр Македонский! Два в одном.

— А тех, что идут назад, они не трогают?

— Зачем? Взять-то с них нечего. Да и с нашими яйцами никто связываться не хочет. Сам знаешь, на какие выходки они способны.

— Так ты скажи разбойникам, что мы уже были у королевы! Дескать, на обратном пути немного заплутали. И яйцо предъяви в доказательство.

Мысль была дельная, но слегка запоздалая — один из разбойников (а всего их было трое), с ног до головы закутанный в черный бурнус, оставлявший открытым только часть лица, уже зацепил своим багром мою котомку. Я инстинктивно потянулся за ней, но острие другого багра заставило меня прирасти к месту.

Вот так все мое добро уплыло в лапы алчных дикарей, опрометчиво полагавших, что свое благосостояние можно строить на чужом горе. Ничего, отольются кошке мышкины слезы. Хоть когда-нибудь, да отольются. Зло, как сивуха, — сначала дарит весельем, а потом оборачивается тяжким похмельем.

Больше всего почему-то мне было жалко платьице Феры. Ведь не вернут, гады! Изорвут на портянки.